Да здравствует Народная армия!
«Мы горды тем, что мы — солдаты!»
Уже через несколько недель после того, как вспыхнул мятеж фашистских генералов, война приняла очень широкие размеры. По мере роста иностранной военной интервенции борьба все больше принимала характер современной войны, в которой техника играет такую выдающуюся роль. Мы не могли уже бороться так неорганизованно, как в первые дни. Мы должны были противопоставить войскам, оснащенным высокой техникой и сильным своей, хотя и палочной, но твердой военной дисциплиной, хорошо организованные и дисциплинированные силы. Ведь шла настоящая война.
Коммунистическая партия быстро поставила вопрос о создании Народной армии, основными организационными принципами которой были бы дисциплина и единое командование. Ею же был организован знаменитый Пятый полк народной милиции, насчитывавший до 30 тысяч бойцов и ставший затем стержнем регулярной республиканской армии. Лучшие командиры, вышедшие из народа, — Модесто, Листер, Эль Кампесино — были бойцами Пятого полка. Наш Объединенный союз социалистической молодежи совершенствовал техническую подготовку и дисциплину своих батальонов. Газеты нашего Объединенного союза, наши плакаты, наши пропагандисты — все били в одну точку: «Всеобщая мобилизация молодежи! Обязательная воинская повинность! Дисциплина и единое командование!»
Молодежь встретила создание Народной армии с большим энтузиазмом. Одни только молодые анархисты возражали. Они, мол, не могут принять «навязываемой извне дисциплины», не хотят «поощрять среди молодежи дух милитаризма»... [44]
Однако снаряды германской артиллерии и двухсоткилограммовые бомбы «юнкерсов» довольно быстро доказали нелепость этой отвлеченной болтовни.
Ведь вся испанская демократическая молодежь была всегда против войны. Мы представляли себе революцию в виде уличной борьбы и баррикадных боев. Она казалась нам немногим больше той «игры» с охотничьими ружьями и револьверами, к которой мы привыкли в стычках с полицией и гражданской гвардией. О войне в открытом поле, об артиллерийском огне, о воздушных и танковых боях мы имели представление только по фильмам и по книгам Барбюса и Ремарка. Мы помнили также о русском опыте — дорогой нам Советской страны, когда в нее вторглись в 1918 году империалистические армии. Революцию мы любили всей душой. Войну мы ненавидели.
И сейчас, после двух лет войны, мы остались антимилитаристами и ненавидим войну еще больше. Но мы горды тем, что мы — солдаты! Мы глубоко любим нашу Народную армию! Мы глубоко любим Красную армию Советского Союза! Мы хотим военной дисциплины и единого командования, мы хотим беспрекословно подчиняться приказам способных и решительных командиров, мы готовы скорее быть раздавленными в траншее германским железом, чем уступить пядь нашей земли иностранному захватчику! Все это потому, что мы знаем: силами нашей Народной армии мы покончим с фашизмом на нашей земле, покончим с войной и заживем в мире, работая с песней на устах, шутя и играя с девушками, обжигая кожу на пляжах и занимаясь спортом...
Когда отряды милиции превращались в регулярную армию, было объявлено, что дружинники тех призывов, которые не были мобилизованы, могут уйти из милиции, если они не согласны подчиняться военным законам и дисциплине. Во всех частях милиции бойцам разъясняли характер создаваемой Народной армии, объясняли необходимость ее создания и указывали на те обязательства, которые брал на себя каждый антифашистский боец с того момента, как он становился солдатом. Тем, кто колебался, был предоставлен срок для размышлений. Кто не принимал реорганизации милиции в Народную армию, должен был уйти. [45]
«Мы остаемся, капитан!»
Молодежь прекрасно поняла необходимость создания регулярной армии. Очень мало молодых бойцов оставили тогда свои отряды.
Я был в те времена капитаном 1-й роты батальона «Удар», организованного Объединенным союзом социалистической молодежи. Мы стояли в Дон Бенито, в провинции Бадахос, и находились в распоряжении полковника, командира 1-й Подвижной колонны. Прошло уже несколько дней после того, как я созвал роту в казарме и сообщил об организации Народной армии и связанных с этим решениях правительства. Меня сильно изумляло, что ни один дружинник не заявил об уходе. В моей роте были, в общем, хорошие ребята, члены ОССМ, молодые анархисты, беспартийные рабочие, крестьяне, служащие, студенты. Но была среди них одна очень недисциплинированная группа членов «Хувентуд Либертария», с которой мне пришлось уже несколько раз довольно резко столкнуться, — особенно с их вожаком, севильским каменщиком Антонио Хименесом. Они получали, между прочим, анархистские газеты, которые агитировали против организации Народной армии, за «революционную милицию».
Я решил позвать Хименеса. Хотя никто и не заявлял об уходе из батальона, мне было все-таки необходимо узнать, что анархисты думают и что они собираются делать.
Хименес явился в штаб. Он вошел с некоторой робостью, хотя это был парень, не лезший за словом в карман и смелый в бою.
— Ты знаешь уже, что с милицией кончено?..
— Да, ты говорил нам об этом.
— Хорошо. Что же вы думаете делать?
— Ничего нового. Надо будет подтянуться немного.
— Значит, остаетесь?
Антонио избегал прямого ответа. Он сомневался и в самом себе и в своих товарищах. Он знал, что ответить «да» означало принять обязательство быть хорошим солдатом Народной армии.
— Мы остаемся, капитан! Ты, ведь, знаешь, что мы ненавидим фашизм.
— Ты понимаешь, что значит остаться? Сумеете взять себя в руки? [46]
— Думаю, что да. Но скажи: если я выпью немного лишнего — что тогда будет?
— Это большой проступок — особенно, когда выполняешь военное задание.
— Ночью, в охране, можно будет петь и курить?
— Иногда — да, иногда — нет, — как вам прикажут.
— А сможем мы вести анархистскую пропаганду?
— Только своей дисциплиной и героизмом. Ты видел, чтоб я вел пропаганду за Объединенный союз?
— Нет, не видал. Ты со всеми обращаешься одинаково. Однако сейчас у нас больше членов ОССМ, чем раньше...
Это было верно. В моей роте количество членов ОССМ необычайно выросло. Когда мы в июле 1936 года организовали батальон, они составляли только 40 процентов роты. К моменту же превращения нас в бойцов Народной армии их было уже 85 процентов. Наши товарищи были лучшими бойцами — самыми храбрыми, самыми дисциплинированными, самыми усердными в военной учебе.
— А как ты думаешь, — спросил я, — почему стало больше членов ОССМ?
Несколько секунд Антонио Хименес колебался. Затем он сказал:
— Вы лучшие, это верно. Ваши лозунги ясны. Тебя мы все любим.
Он опять помолчал. Потом спросил:
— А подружку я могу завести в деревне?
— Пожалуйста. Но только одну. И чтобы это не отразилось на твоих военных обязанностях.
— А что будет, если я увижу курицу и состряпаю из нее обед для ребят?
— За это можно и расстрелять.
— Тогда возьми, по крайней мере, другого повара... Он чорт знает, что пихает нам в желудки...
— Это мелочь. Да мы, ведь, и не такие неженки...
— А если я не выполню какого-нибудь распоряжения сержанта Панчо? Он очень груб — не умеет обращаться с людьми.
— Ты должен всегда подчиняться старшим. Если у тебя есть жалоба на кого-нибудь, скажи мне. Я, ведь, тоже подчиняюсь...
Антонио стал чесать себе затылок. [47]
— Трудновато, чорт возьми, довольно-таки трудновато...
— Ты прав, — заметил я. — Это трудно. Надо быть для этого хорошим революционером. Лучше, пожалуй, чтобы вы ушли.
— Ну, нет! — энергично и с дрожью в голосе произнес он. — Никогда! Я революционер — ты знаешь это. Я всегда и повсюду — первый. Клянусь тебе, не пройдет и месяца, как я буду сержантом!
Мы обнялись. Не стыжусь признаться, у обоих были слезы на глазах. Мы плакали и смеялись...
Прежде чем выйти из маленькой комнаты, Антонио, вытирая волосатой рукой слезы, сказал мне:
— Не верь тому, что тебе будут говорить «Лягушка» и Хасинто. Они злобны и двуличны. Гони их из батальона.
И действительно, «Лягушка.» и Хасинто вскоре были выгнаны из роты. Позднее я узнал, что они были троцкистами. Затесавшись в бригаду, которой командовал член Объединенного союза социалистической молодежи Эдуарде Гарсиа, они были схвачены бойцами в тот самый момент, когда передавали врагу шпионские сведения, и были расстреляны в Мадридском районе Усера. В моей роте они стремились спровоцировать бойцов на выступления против военизации милиции, скрывая свою роль агентов фашизма под маской ультра-»революционной» фразы.
Лучшая молодежь — в Народной армии
«Лучшая испанская молодежь находится в Народной армии», сказал Сантьяго Карильо. Это верно. Наши лучшие товарищи, наиболее видные активисты рабочей, крестьянской и студенческой молодежи, превратились в командиров, комиссаров, летчиков, танкистов и антитанкистов, моряков, офицеров и солдат славной Народной армии. Они в тысячи раз крепче тех, кого муштрует для войны фашизм. Только пуская в ход сотни самолетов и танков и обрушивая на наших бойцов десятки тысяч снарядов, фашизму удается продвинуться по нашей испанской земле. Когда же очередь доходит до людей, когда фашисты сами встречаются лицом к лицу с нашими бойцами, наша молодежь, наш народ — Народная армия это и есть народ — уничтожают их. [48]
Наша молодежь осваивает в Народной армии военную технику, изучает военное дело. Многие из теперешних молодых бригадных и дивизионных командиров едва умели 18 июля 1936 года обращаться с винтовкой. Парни, которые сейчас командуют воздушными эскадрильями, не имели тогда никакого представления о технике и никогда не поднимались в кабину самолета.
Объединенный союз социалистической молодежи, побуждаемый славной коммунистической партией, в огромной степени способствовал подъему юношеского героизма и энтузиазма в освоении военной техники. «Каждый молодой солдат Народной армии должен быть героем», «Ты не можешь быть хорошим солдатом Народной армии, если не знаешь военной техники», — вот каковы были лозунги нашего Объединенного союза. Для каждого молодого бойца они превратились в революционные обязательства. Наш союз с величайшим вниманием изучал и изучает военные проблемы борьбы с фашизмом. Все члены нашей организации — юноши старше 18 лет — взялись за оружие. Лучшие ее люди — на фронтах. 75 процентов всего состава союза — в траншеях. Неудивительно поэтому, что влияние нашего союза на молодых бойцов Народной армии очень велико. Конечно, в Народной армии есть и молодые католики, республиканцы и анархисты. Они также полны героизма и рьяно изучают военное дело. Но молодые члены коммунистической партии и члены ОССМ составляют подавляющее большинство молодежной основы армии.
Подвиги сражающейся молодежи бесчисленны. Слава их веет над полями Испании, как знамя победы.
«Крепки, как скалы!»
В ненастные дни февраля 1937 года германские фашистские дивизии атаковали с огромным упорством наши позиции на реке Хараме. Ла Мараньоса, Сан Мартин де ла Вега и Сиемпосуэлос — вот куда главным образом рвался враг. Приведенные в отчаяние героической защитой Мадрида, убежденные в бесполезности лобовой атаки на великий город, они стремились овладеть шоссейной дорогой, соединяющей Мадрид с Валенсией, чтобы изолировать столицу, отрезать ее от остального мира, лишить ее продовольствия, вооружения, воздуха... [49]
Бои были ужасные... Они начались 7 февраля и 22-го еще не были закончены. Наши бойцы сражались с необыкновенной отвагой и верой в победу. Словно вросши в землю, они яростно отбивали следовавшие одну за другой бешеные атаки врага. Дни и ночи сплелись в одном бесконечном сражении. Лица и кожа наших бойцов приняли серо-зеленый цвет харамских оливковых рощ.
В Мадриде шла тогда реорганизация 19-й бригады, состоявшей почти целиком из членов левантинской организации Объединенного союза социалистической молодежи. Часть их не была еще ни разу в бою. Командовал бригадой также парень из ОССМ — Висенте Алькальде.
Бригада была направлена на позицию Ла Кобертера около Ла Мараньосы. Когда бойцы подходили к передовым позициям, Висенте Алькальде крикнул:
— Ребята! Отныне — крепки, как скалы, ни шагу назад!
Комиссар Педро дель Валь прибавил:
— Набьем немцам морду, чтобы у них пятки засверкали!.. Защитим нашу землю, наши фабрики, наш труд и наших женщин! Да здравствует армия народа!
— Будь спокоен, Висентико, — твердо отвечали командиру юные солдаты республики.
Атаки германских дивизий, поддержанные авиацией, артиллерией и танками, проводились с исключительной яростью. Генерал фон-Фаугель хотел во что бы то ни стало добраться до железного моста Арганды. Особенно памятным осталось воскресенье 14 февраля, когда немецкая пехота семь раз подряд бросалась в бешеные атаки на республиканские линии, разбиваясь, как волны о гранитный утес. Этот день был прозван нашими бойцами «воскресеньем семи боев».
Одну из высот, господствующих над Ла Мараньосой, защищали солдаты 4-го батальона 19-й бригады из роты капитана Нуньеса. Нуньес в сопровождении комиссара Гвардиолы поспевал повсюду, воодушевляя бойцов. Борьба проходила в тяжелых условиях. Окопов не было. Солдатам пришлось вырыть штыками ямы, чтоб хоть немного укрыться от фашистского огня.
Вражеская авиация и артиллерия беспрерывно бомбардировали позицию роты.
На рассвете танки и германская пехота двинулись на бойцов Нуньеса. Спокойный и быстрый, Нуньес обегал [50] залегшие цепи своих людей. То и дело он отдавал короткие приказания:
— Поставьте-ка пулемет за те вон камни!..
— Эй, ты, — ниже голову!
— Санитары, приготовьтесь!
— Санчес, к телефону!..
Немцы надвигались.
— Крепки, как скалы! Вы — испанцы! — крикнул Гвардиола.
— Не стрелять еще! — приказал Нуньес.
Юные бойцы из ОССМ прильнули к земле, затаив дыхание и вцепившись в винтовки. Нужно было высшее напряжение воли, чтобы не спустить курок.
Танки вырастали все больше и больше. Немецкие солдаты яростно ринулись в атаку и... на смерть.
— Огонь!
Бешеный пулеметный и ружейный огонь обрушился на врага. Фашисты остановились было в замешательстве, но прозвучали повелительные слова немецкой команды, и они снова пошли вперед.
Танки находились уже в двадцати метрах от наших бойцов, но гранатометчики заставили их остановиться.
Лейтенант Клементе Эскудеро сражался во главе своего отделения. Он стрелял, спокойно целясь.
— Ни одного выстрела даром, малютки! Эти блондины хотят земли... Уважим их!..
Взводный Максимиано Фернандес, мурсийский крестьянин, стрелял с упоением. Рядом с ним лежал Пайа, парень из Аликанте.
— Получай, — чтоб навеки не забыл Харамы! — восклицал Максимиано, когда видел падающего немца.
— Чорт возьми! Как интересно это у тебя выходит, — говорил Пайа. — Я в жизни не видал ничего подобного.
Два танка ринулись на людей Эскудеро. Максимиано оставил винтовку, вытащил из-за пояса ручную гранату и пополз вперед. Стальное чудовище надвигалось на него. Глаза его вперились в передаточную цепь. Больше он ничего не видел. Вдруг он вскочил, в воздухе промелькнула его рука... Взрыв — и танк склонился набок, тяжело хрипя, как загнанное животное.
Максимиано вернулся в свою яму. Взорвался снаряд. Пайа и еще один парень были изорваны в клочья. Максимиано растянулся без чувств на земле. [51]
Два санитара бежали к нему под огнем по колена в грязи. Им удалось унести его.
Другой танк шел вперед — на ямки бойцов. Голос Нуньеса проникал в самое сердце республиканских солдат:
— Помните лозунг Висенте! Крепки, как скалы!
Танк раздавил нескольких бойцов. Он двигался, опаляя грязь огневой завесой своих пулеметов. Два парня, бросившиеся к нему, были изрешечены пулями и беззвучно упали. Перед танком поднялся с бомбой в руке еще один боец. Как разъяренный бык, танк ринулся на него, и наш товарищ был подброшен в воздух и раздавлен, как тряпичная кукла. Вдруг сбоку, из глубокой липкой грязи, поднялся какой-то огромный ком. Трудно было разобрать, был ли это ком грязи или человеческое существо. Пулемет танка выпустил в него целую очередь. Ком опять слился с землей, но танк застыл неподвижно в грязи.
Танкам и германской пехоте пришлось отказаться от выполнения задания. Земля перед нашими позициями была усеяна трупами фашистов. Еще два раза немцы пошли в то утро в атаку — с еще большими техническими средствами и с большим количеством людей. Но они ничего не добились.
Последняя атака закончилась яростным рукопашным боем. Комиссар Гвардиола дрался, как лев. Очутившись один перед тремя крепкими немцами, он одному раскроил ударом приклада череп, а другому всадил в брюхо штык, но сам получил сильный удар. Правая рука у него повисла плетью. Когда третий немец направил в него штык, подбежавший республиканский солдат закрыл своего комиссара. Штык вонзился в грудь солдата. Гвардиола успел выхватить левой рукой револьвер из кобуры и выстрелом убил немца наповал. Комиссар плакал от волнения, вызванного благородным самопожертвованием его товарища-солдата. Отстреливаясь, он вынес раненого товарища из боя, забыв про свою рану и слабость.
Нуньес был также тяжело ранен. Когда его уносили, он кричал с носилок:
— Крепки, как скалы! Помните слова нашего командира!
Эскудеро получил рану в лицо. Его хотели увести. Гвардиола уговаривал его: [52]
— Уходи в тыл, Эскудеро. Не сходи с ума. Ты ранен...
— Я еще могу стрелять, товарищ комиссар. Я очень хорошо вижу. С моими глазами ничего не случилось.
Он продолжал стрелять, обливаясь кровью.
Он мечтал о жизни, полной любви и солнца
Немцам не удалось перерезать шоссе. У нас было много потерь. Но их потери были еще больше, а до дороги Мадрид — Валенсия они так и не добрались. Недоверчивые люди могли видеть в конце февраля в мадридском органе ОССМ «Аора» фотографию республиканского солдата, катающегося на велосипеде по мосту Арганды.
Бойцы 19-й бригады были сменены и отправлены на отдых в ближайшую деревню Вильярехо де Сальванес.
В первое воскресенье апреля 1937 года никто не узнал бы в молодых солдатах, которые гуляли и смеялись на улицах Вильярехо, бойцов, которые десять дней назад, покрытые грязью и державшиеся одним напряжением нервов, защищали позиции Ла Кобертера у Ла Мараньосы.
Ребята были сейчас все чистые, свежие, причесанные.
Клементе Эскудеро, ходивший с забинтованной головой, болтал в маленькой комнате крестьянского домика с десятком бойцов. Старый крестьянин, худой, но жилистый и крепкий, с загорелым, обветренным лицом, как будто провяленный долгими годами работы на земле, угощал их вином из кожаного бурдюка.
— Хорошо, что вы всыпали гитлеровской банде! Глоток вина, ребята... Берите, берите... Это освежает... И аппетит будет лучше.
Ребята пили. Старик разговорился.
— Мои два молодца, тоже побывали в хороших переделках. Сейчас они в Карабанчеле. Смельчаки первый сорт. Они уже сержанты. Если бы я был моложе! Так хотелось бы взять винтовку и пойти с вами... Проклятые фашисты!
Прыть старика вызывала незлобивый смех молодых бойцов. «Даже камни Испании подымаются против фашистов...»
«Ветераны» говорили тем, кто был в бою первый раз:
— Неплохо начали, друзья. Хорошее у вас было начало... [53]
— Как же! Для таких артистов, как мы, иначе и быть не могло!
Эскудеро, смеясь, начал рассказывать, что произошло с Максимиано:
— . Его привезли без чувств в госпиталь в Мадрид. Только в постели он пришел в себя. «Послушай, товарищ, — обратился он к санитару, — сколько ран у меня?» — «Ран-то у тебя нет, а сотрясение вот было очень сильное. Тоже можно на тот свет отправиться...» Наш Максимиано в негодовании поднялся голый на постели: «Я не ранен, а вы притащили меня сюда! Комиссар Педро дель Валь получил пулю в грудь и остался, а я здесь?! Идиоты!» Его пришлось силой опять уложить в постель. Одежду у него забрали, чтоб не удрал. Он как будто присмирел. Но как только санитар вышел на минуту, он схватил одежду спавшего соседа и стал быстро одеваться. Его накрыли. Он буйствовал и ругался страшно. На сей раз его привязали к постели и так держали, пока он не выздоровел... Вчера он явился сюда. Пришел к Висенте: «Мой командир, меня арестовали и держали в лазарете. Ей-богу, я не виноват. Прошу вашего разрешения направить меня на передовые линии».
Эскудеро рассказывал, уморительно подражая голосу и мимике Максимиано. Молодые бойцы 19-й бригады покатывались со смеху.
— Он — крепкий парень, но чудак.
— Здорово, что его привязали... Ведь он ни минуты на месте усидеть не может...
В дверях появились девушки. Несколько бойцов поднялись, стряхивая пыль с одежды. Толкая друг друга, они стали поправлять у зеркала свои прически. (Несправедливо говорят, что только девушки стараются казаться хорошенькими. Наш брат тоже предпочитает поменьше походить на обезьяну, когда хочет понравиться девушке.) Эти девушки были их подружками. Все они столпились у дверей. Посыпались веселые восклицания, смех, шутки. Кое-кто из оставшихся не без зависти острил:
— Осторожно, Гарсиа, тебе совсем не к лицу возиться с детишками...
— Не забудь попросить у нее иголку, — мне надо штаны зашить...
По лицу Эскудеро пробежала грусть. Он вспомнил свою подругу, на которой женился два месяца назад в Мадриде, [54] вспомнил те дни, когда она приносила ему в тюрьму передачи, вспомнил ее последнее письмо: «У нас скоро будет сын»...
Все это продолжалось один миг, только миг... Эскудеро был столяром. Он был молод и мечтал о спокойной жизни, полной любви и солнца. А пришла война... страшная, жестокая война, которую фашизм повел против свободы, родины, молодости... «А советская молодежь?» мелькнуло вдруг в мозгу Эскудеро. Он улыбнулся. Надо бороться, бороться, бороться! Хорошо сказал командир Висенте Алькальде: «Крепки, как скалы!»
Ни шагу назад!
Республиканская зона Северной Испании — Бильбао, Сантандер и Астурия — была изолирована от остальной территории республики. Итальянские и германские военные корабли и подводные лодки нападали и иногда топили суда, входившие или выходившие из республиканских портов. Республиканская авиация не могла притти на помощь населению севера, потому что расстояние было слишком велико и слишком велик для наших самолетов риск приземления на вражеской территории в случае необходимости изменения прямого маршрута из-за непогоды или нападения вражеской авиации.
Все это благоприятствовало планам фашизма. Войска Муссолини, имевшие сотни самолетов, танков и пушек, повели с помощью германских военно-технических специалистов упорное и непрерывное наступление, пока не захватили всю республиканскую часть Бискайского побережья.
Бойцы — баски, сантандерцы и астурийцы — нуждались прежде всего в самолетах, танках и артиллерии, а доставить им все это в необходимом количестве было невозможно из-за кровавой дипломатической комедии «невмешательства».
Героизм бойцов севера был непостижим. Без авиации, без артиллерии, без танков они с потрясающим упорством сопротивлялись лавине железа и огня, обрушенной на них фашизмом. С бешеной энергией защищали они каждую пядь своей земли, каждый камень.
Летом 1937 года итальянские дивизии, заняв Бильбао и Сантандер, наступали на Хихон. Наши войска медленно [55] отступали, защищаясь до последней минуты. Бои шли уже в Астурии, где фашисты взяли Кангас де Онис, Льянес и Рибадеселью. Они направлялись на Хихон — единственный порт, оставшийся в руках республиканцев.
Между Рибадесельей и Вильявисиосой стояли два батальона Объединенного союза социалистической молодежи. Один состоял из астурийцев, другой — из басков. Фернандес, молодой горняк из Сама де Лангрео, командовал астурийским батальоном. Эускальдуна, переплетчик из Бильбао, был командиром басков. Они должны были до последних сил сопротивляться продвижению фашистских войск, чтобы прикрыть отход крупных республиканских частей, которым угрожало полное окружение. Подполковник коммунист Галан, без сомнения, хорошо знал, кому доверить это важное задание, требовавшее готовности к самопожертвованию, незаурядного мужества и твердости.
Фернандес и Эускальдуна разговаривали меж собой.
— Если они дойдут до Вильявисиосы, то Хихон будет потерян, — сказал Эускальдуна. — Умрем, но задержим.
— Твои ребята будут защищать возвышенность, господствующую над шоссе. Так ты закроешь дорогу тем, кто идет через Рибадеселью. А мои задержат наступающих из Кангас де Онис.
— Я смогу продержаться только часов двенадцать. У меня мало людей и мало патронов.
— Ничего не поделаешь... Постарайся втянуть их в рукопашный бой.
Бойцы из астурийского батальона расположили свои позиции на возвышенности, недалеко от Трасмонте. Используя гребни волнистой почвы, они провели три ряда довольно примитивных окопов.
Была уже глубокая ночь, а ребята, в большинстве своем горняки, все еще проводили проволочные заграждения, рыли траншеи, воздвигали брустверы из камней и мешков с землей. Они ждали немедленной атаки итальянских бригад. Много недель провели они в беспрерывных боях. Они были сильно утомлены. Давал себя чувствовать и голод.
Фернандес уже много суток не смыкал глаз. Он держался на ногах только поразительным напряжением воли. Это был человек острого и гибкого ума. В 1934 году он жил политэмигрантом в СССР, работал в Донбассе и вернулся [56] в Испанию, полный восторженных впечатлений. Он очень любил Советский Союз.
Сейчас Фернандес с большой озабоченностью следит за своими бойцами. Они смертельно устали. Выдержат ли они сильные атаки итальянцев? Не падут ли они духом?
К Фернандесу подошел молодой анархист, лейтенант батальона Марино.
— Боюсь, что ребята сдадут, — обратился к нему Фернандес. — Они совершенно разбиты. Надо подбодрить их...
— Я тоже боюсь, — ответил Марино. — Мы их все ободряем, обнадеживаем, а, по правде, — что мы можем сделать?
— Ты, значит, тоже сдаешь?
— Нет, никогда! Я уйду последним... Но положение именно такое...
— Неважно. Мы должны сопротивляться, чтоб выиграть последний бой. Конечная победа будет наша! Понимаешь?
Бойцы лихорадочно работали. У многих слипались глаза. Астурийский солдат Паласуэло подошел к Селестино Антунья и протянул ему полный кисет.
— Возьми, брат, брось-ка мне табаку в глаза...
Антунья положил руку на лоб астурийца.
— Ты, никак, уже спятил?..
— Бросай, говорят! Веки хочу раздражить... Смыкаться не будут...
— Одеколоном, пожалуй, было бы лучше...
— Да. Но мы тут как раз не в парфюмерной лавочке. Бросай!.. Так, так...
Паласуэло схватился за глаза.
— Подуй, подуй, дружище, хорошо... Ну, за работу!
Все было, наконец, сделано. Многие сразу же повалились на камни, заснув мертвым сном. Они лежали, крепко обняв свои винтовки, как будто это была их последняя любовь, последняя надежда...
Несколько бойцов охраняли спавших, внимательно следя за горизонтом. Они напевали песенки и, несмотря на все, шутили и смеялись.
— Жарко было вчера, когда итальянские самолеты «не вмешались».
— А кому это пришла в голову блестящая идея «невмешательства»? [57]
— Социалисту Леону Блюму. А думать ему английские буржуи помогли...
Фернандес осматривал укрепления, следя за всем, давая указания об исправлениях, ободрял бойцов.
— Здесь они не могут пройти. Женщины Астурии верят в нас. Рабочие всего мира с волнением следят за нашей борьбой.
— Клянемся, что будем держаться! Живыми не сдадим позиций!
Ребята Эускальдуны также готовились к встрече врага. Молодой командир говорил им:
— Ребята! Чем дальше мы уйдем от нашей родной Эускади{13}, тем труднее нам будет вернуться. Ни шагу назад! В нашей борьбе нет середины — или победа или смерть...
Сантьяго, очень симпатичный и веселый парень из Гипускоа, шутил:
— Гитлер говорит, что там, где есть немцы, — это германская территория.
— А если немцев нет? — спросил сержант.
— Тогда он их привозит, чтоб было кому требовать тевтонской независимости...
На шоссе появился какой-то комок. Дружинники, стоявшие поближе, вскинули винтовки. Комок приближался, все яснее вырисовывались линии хрупкой человеческой фигуры. В воздухе обозначилась тоненькая ручка с крепко сжатым кулачком. Донесся тонкий и слабый голосок:
— Товарищи, не стреляйте... Я — мальчик.
И действительно, это был мальчишка лет тринадцати. Он был изможден, его лихорадило. Он бежал из Кангас де Онис после захвата этого города итальянцами.
Сантьяго спросил его:
— Почему ты бежал?
Мальчик расплакался.
— Там страшно! Они убили моего отца и мать! Когда итальянцы пришли, в городе не было уж никого из левых. Остались только набожные люди, что в церковь ходят. И еще те, кто политикой не занимается. А они целый день расстреливали, целый день!.. И папу моего и маму!..
Он встрепенулся:
— Винтовку хочу! Дайте мне винтовку! [58]
Дуэль с самолетами
Солнце еще не взошло, когда фашистская артиллерия и авиация начали свирепую бомбардировку позиций. Молодые баски и астурийцы лежали, не двигаясь, под огнем. После трех часов беспрерывной бомбардировки появились танки и итальянская пехота. Первую линию республиканских окопов защищало около двухсот бойцов из батальона Фернандеса. Из них сто тридцать человек выбыло из строя — убитыми и ранеными — во время бомбардировки. Бойцы с яростью я отчаянием видели, как без выстрела умирают товарищи, не имея возможности защищаться. Был даже момент, когда они хотели отойти, но они быстро взяли себя в руки и не отступили ни на шаг. Когда танки и итальянская пехота бросились в атаку, у республиканцев осталось невредимыми только человек шестьдесят. Больше трех часов они отражали одну атаку итальянцев за другой. Раненые сражались с тем же мужеством, что и здоровые.
Парень подбежал к Марино, руководившему боем и доблестно сражавшемуся, несмотря на то, что пуля пробила ему плечо.
— Фернандес говорит, чтоб вы отступили на вторую линию.
Всего отступило двадцать шесть человек. Остальные остались там — мертвые. Итальянцы заняли высоту. Но они не успели продержаться и пятнадцати минут, как бешеная контратака людей Фернандеса снова отбросила их. Целых восемь часов шел на этой позиции кровопролитный бой, пока, наконец, с наступлением вечера наши товарищи окончательно не покинули ее, нанеся врагам огромные потери.
Баски также великолепно сопротивлялись, отражая атаки фашистов. Эускальдуна был в первых рядах, стреляя беспрерывно из винтовки. Когда он заметил усталость бойцов, он затянул «Дерево Герники» — гимн независимости басков. Ребята подхватили. Усталости как не бывало...
Танки и итальянская пехота отрезали группу бойцов, в которой находился Эускальдуна. Он был ранен. Он мог еще стрелять, но притворился мертвым. Увидев звездочку командира-итальянца, Эускальдуна быстро поднялся Лицо его залилось кровью. Молниеносным движением он [59] вытер глаза и выстрелил в упор в самое сердце фашиста.
— Получай, сволочь! На память от коммуниста!..
Залп пробил тело доблестного баска...
Гибель командира привела басков в замешательство. Но комиссар Сантьяго спас положение. Он выпрямился, несмотря на пулеметный огонь итальянцев.
— Вперед, смельчаки! Надо забрать тело Эускальдуны!
Он кинулся вперед, бросая в фашистов камни: патронов к револьверу у него уже не было. Храбрость комиссара зажгла молодых басков.
— Вперед!
С отчаянной решимостью бросились они в контратаку. Фашисты бежали. Грустно стояли бойцы вокруг безжизненного тела любимого Эускальдуны...
Вечером фашистские захватчики атаковали, не щадя людей и средств, вторую линию окопов Фернандеса и центр позиции басков, команду над которыми принял Сантьяго. Фашистские самолеты, носясь бреющим полетом, обливали свинцом бойцов астурийского батальона, не имевших ни зенитных пушек, ни зенитных пулеметов.
Селестино Антунья стрелял из легкого пулемета. Паласуэло подавал ему патроны. Селестино с яростью смотрел на проносившиеся над его головой фашистские самолеты.
— Постойте, сволочи! Я вас угощу...
Он растянулся на земле и направил дуло пулемета вверх. Не прошло и нескольких минут, как послышалось жужжанье. Истребитель, казалось, летел прямо на них.
— Внимание, дружище, — спокойно произнес Селестино. — Внимание. Давай!..
Пулемет бешено застрочил. Самолет дернулся и вдруг ринулся вниз — на камни...
— Вон еще одна птичка летит! — показал Паласуэло.
— Готовь ей корму!..
Летчик, очевидно, заметил их и стал спускаться.
— Сейчас он у меня затанцует...
И действительно, через несколько минут самолет «затанцовал» и камнем грохнулся на землю.
Дуэль между Селестино и итальянскими самолетами продолжалась. Селестино спокойно ждал, как будто его это мало касалось. Затем он улучал какую-то сотую долю секунды, чтоб направить в небо свой смертоносный огонь. [60]
Третий фашистский самолет, перевернувшись в воздухе, разбился вдребезги о камни, не особенно далеко от Антуньи и Паласуэдо. Остальные два предпочли убраться. Паласуэло вскочил. Подняв кулаки, он яростно кричал:
— Приходите, если смеете!.. Трусы! Трусы!
«Красноармейцы Испании»
К вечеру итальянские войска заняли позиции республиканцев. Ночью молодые астурийцы и баски пошли в контратаку. Патроны были уж на исходе. Пуская в ход динамитные патроны, они снова выбили итальянцев, но, к рассвету опять вынуждены были отступить. Фернандес, стоя под пулями врагов, ободрял бойцов:
— Я был в России. Я видел красноармейцев. Они думают о нас. Мы — красноармейцы Испании. Умрем, товарищи, но не отступим! До последней капли крови! До последнего патрона!
Наступал день, когда у них кончились все боеприпасы. Гибель была неизбежна, но сопротивление республиканцев потрясло даже врагов. Итальянцы кричали на плохом испанском языке:
— Из чего вы сделаны, красные черти? Из железа?..
Когда дело подходило к концу, три испанских солдата из фашистской армии перебежали к республиканцам. Сантьяго взволновался.
— Что вы сделали, ребята? Зачем вы бежали сейчас? Не видите, что мы погибли? Вы должны вернуться. Скажете, что заблудились. Перейдете к нашим в другой раз...
— Нет, товарищ, не вернемся! — решительно ответил один из перебежчиков. — Если надо умереть, умрем вместе с вами!..
Мало осталось бойцов из двух батальонов нашего Объединенного союза. Часть отступила к Вильявисиосе. Другие ушли в овиедском направлении к Сиеро и к угольному району Сама де Лангрео. С ними шли Фернандес и Паласуэло.
— Не смогут наши защищаться, — с грустью промолвил Паласуэло Фернандесу. — Фашисты возьмут Хихон. Мы будем совершенно отрезаны...
— Мужество, Паласуэло! — ответил Фернандес. — Достанем патронов и динамита. Будем бороться в горах, как волки. [61]
Бойцы шли. Непоколебимая уверенность в конечной победе жила в их сердцах. К вершинам гор неслись их песни о борьбе, о любви к родине, о ненависти к врагам.
Хихон пал. Но сопротивление этих молодежных батальонов и других самоотверженных республиканских отрядов дало возможность провести эвакуацию по морю больше 20 тысяч бойцов, которые сейчас сражаются против смертельных врагов нашего народа на земле Каталонии и Аррагоны. Хихон пал. Но в горах Астурии осталось много неукротимых горняков, много пламенных сердец рабочих и крестьян. Беспощадная партизанская война против фашистского нашествия продолжается...
Что стало с Фернандесом и Паласуэло? Может быть, они погибли в смертном бою с врагами нашей родины, с врагами человечества... Но очень также возможно, что они здравствуют и посейчас, неожиданно нападая и уничтожая по ночам фашистские патрули, спуская под откос фашистские поезда, взрывая мосты и неся надежду непокоримому племени астурийцев. Со своих горных убежищ они спускаются к горняцким хижинам, где женщины народа уже приготовили для них свежего хлеба, хорошего вина и вкусного мяса. Они, без сомнения, попрежнему оптимисты. Паласуэло, надо полагать, уже не раз просил прохожего крестьянина:
— Ты пройдешь мимо Ла Фельгера. Отдай, дружище, это письмо моей невесте...
А в письме он наверняка писал: «Я здесь «дачничаю». Мне нужна пара брюк. Сгораю, моя девчурка, от желанья обнять тебя и поцеловать».
Фернандес, вероятно, рассказывает партизанам о Советском Союзе, о советских горняках, о красноармейцах. Встречаясь ли утром, прощаясь ли к вечеру, они, вероятно, приветствуют друг друга:
— До победы, Паласуэло!
— До победы, Фернандес!
Мы, чапаевцы...»
Едва прошел один год войны, как мы располагали уже боеспособной и дисциплинированной армией, которая начинала осваивать современную военную технику. У нас выросли талантливые командиры, вышедшие из народа: Модесто, Листер, Эль Кампесино и Вега, — закаленные [62] в беспрерывных боях и способные повести свои войска к победе. Наша военная промышленность начала развиваться, постепенно преодолевая экономические и политические трудности, мешавшие ее росту.
Операция под Брунете была после победоносного контрнаступления под Гвадалахарой первым серьезным испытанием для республиканских бойцов. Генералам Муссолини пришлось тогда приостановить свое наступление на севере и со всей поспешностью перебросить на центральный фронт свои лучшие войска и вооружения. Занятие Брунете Народной армией представляло собой большую угрозу для Навалькарнеро и Боадилья дель Монте, которые служили коммуникационной, продовольственной и людской базой для фашистских войск, стоявших в Махадаонде, Лас Росас и Эль Пардо. Этим войскам грозило полное окружение. Бои были здесь исключительно упорные и ожесточенные. Огромную активность развивала авиация. В течение недели фашисты, не жалея людей, бешено бросали свои дивизии в одну атаку за другой. Нам пришлось, правда, оставить Брунете, но мы сохранили в своих руках ряд других занятых нами тогда пунктов.
Военная операция под Брунете выявила глубокие недостатки, все еще подрывавшие силу Народной армии. В первую очередь, это было отсутствие общего стратегического плана борьбы с мятежом и интервенцией, а затем — недостаток резервов.
Батальоны республики состояли большей частью из рекрутов, впервые вступивших в бой. Они сражались с той же энергией и бесстрашием, как и ветераны Листера, возвышенный героизм которых взволновал всю республиканскую Испанию.
Среди наших частей были тогда целые молодежные соединения, как, например, 68-я бригада, которой командовал рабочий-металлист Этельвино Вега — бывший во времена милиции командиром батальона ОССМ «Октябрь». 70 процентов молодых бойцов 68-й бригады были членами нашего Объединенного союза.
Листер и его люди начали свой поход на Брунете ночью, стремясь напасть на врага врасплох. Другие части готовились атаковать Кихорну и Вильяфранку. Бригада депутата-коммуниста Мартинеса Картона и 68-я должны были взять Вильянуэву де ла Каньяда — очень сильно [63] укрепленный пункт, снабженный большим количеством военных машин.
Нападение на Вильянуэву дe ла Каньяда началось в семь часов утра. Впереди шли танки. Они не смогли, однако, открыть бойцам дорогу из-за яростного огня фашистских противотанковых батарей. Многочисленные вражеские пулеметы поливали свинцом весь фронт атаки. Республиканская пехота не могла продвинуться вперед. Гранатометчики шли, как всегда, вслед за танками, горя желанием броситься к проволочным заграждениям, за которыми укрылся враг.
Вдруг Фернандо Буэно, командир гранатометчиков, крикнул своим ребятам:
— Вперед!
Около двадцати человек, обвешанных гранатами, побежали вперед. Быстро опередив танки, они бросились наземь и поползли. Прильнув плашмя к земле, они впивались окровавленными ногтями в сухую и твердую почву, медленно подвигаясь вперед.
Гранатометчики Фернандо Буэно очутились на жнивье между проволочными заграждениями и завесой огня противника. Они, казалось, были обречены на гибель.
Командир одного из батальонов 68-й бригады, молодой горняк из Рио-Тинто, Марин, послал тогда бойца к командиру танкового отряда.
— Скажи ему, что надо прикрыть отступление ребят Буэно. Бегом!..
Один танк двинулся вперед. В нем сидели три парня, члены Объединенного союза социалистической молодежи, — лейтенант Хозе Перладо, лейтенант Луис Абад и сержант Антонио Мартинес. В нескольких метрах от гранатометчиков 110-миллиметровый снаряд пробил броню машины. Картечь словно обрызгала трех танкистов, на их замасленной одежде выступили красные пятна. Танк начал гореть, выпуская дым и огонь.
— Можно продолжать, Мартинес? — пронзительно крикнул Луис Абад.
— Конечно, дружище. Не видишь? Семафор открыт... В пять минут мы должны быть готовы, а то из нас жаркое будет... — шутил Антонио, в которого угодило несколько осколков.
— Хоть жареными сардинками, а надо добраться до них и вернуться, — крикнул во все горло Хозе Перладо. [64]
Танк подошел сбоку туда, где лежали Фернандо Вуэно и его товарищи. Его пулеметы обрушили яростный огонь на позиции фашистов. Хозе Перладо высунул голову и крикнул:
— Приказ вернуться!.. Начнем потом сначала...
Под прикрытием танка мужественные гранатометчики отступили к республиканским линиям. Ни один не был ранен: это были опытные ребята, хорошо знавшие, как «обмануть» вражеские пули. Танк тоже вернулся. Из него все еще шел дым. Три танкиста выскочили, полузадохшиеся, на землю. Антонио Мартинес тут же свалился, как мертвый. У него оказалось тридцать шесть ран! Луис Абад отделался несколькими ожогами. У Хозе Перладо было три раны.
Комиссар танкового отряда Сендин, парень из старой комсомольской гвардии, горячо обнял их. На глазах его из-за очков блестели слезы.
— Молодцы, Перладо! Настоящие молодцы!
— Не так уж это важно, комиссар. Мы, чапаевцы, все такие... — ответил Перладо.
Он был в свое время лейтенантом батальона народной милиции ОССМ — «Чапаев», покрывшего себя славой в исторических битвах первого периода войны.
Перебежчики
Наступление на Вильянуэву де ла Каньяда было приостановлено на несколько часов. Республиканские бригады снова готовились к атаке. Штаб Этельвино Вега находился в небольшом домике, одиноко стоявшем посредине поля. То и дело входили и выходили связисты. Вега давал указания собравшимся в штабе командирам:
— Итак, все начинают точно в срок. Мы должны быть в Вильянуэве не позже полудня.
В штаб вошел сержант Санс — молодой, всегда хорошо настроенный крестьянский парень. Он сопровождал двух перебежавших к нам мятежных солдат.
— Командир, я привел вам этих молодчиков. Они перешли к нам часа два тому назад.
Вега подошел к солдатам. На них была рваная, грязная, дурно пахнущая одежда. Черные бородки резко оттеняли мертвенную бледность их лиц. [65]
— Вы почему ушли оттуда? — спросил Вега.
— Мы — рабочие. Не могли больше выдержать, — ответил один из перебежчиков.
— Мы работали в Севилье, в порту, — добавил другой.
Вега посмотрел на них долгим, пристальным взглядом. Перебежчики застыли.
— Не шпионы? — спросил, наконец, Вега.
— Клянемся, что нет! Если у вас есть товарищи из Севильи, они нас узнают...
Один из них стал рассказывать подробности:
— Мы дрались в первые дни с фашистами в районе Триана, в Севилье. Потом — тюрьма. Там нас били, все угрожали расстрелом. Однажды пришел офицерик с усиками кинокавалера, по фамилии Мендоса. «Выбирайте, — сказал он, — к стенке или в «Терсио»{14}. Мы пошли в «Терсио». Нас сейчас же послали в огонь. Мы не могли ускользнуть от них раньше.
— Хорошо. Пока вы будете задержаны, — решил Вега.
— Мы хотим драться с этой сволочью.
— Дайте нам сражаться, товарищи!
Вега колебался.
— Вы говорите, что вы — рабочие?
— Рабочие, рабочее! Я — коммунист, а он — анархист.
Вмешался сержант Санс.
— Командир, я думаю, что они — хорошие люди. Один боец из моего взвода помнит их...
— Ладно. Раньше пойдете дать показания. А потом, Санс, возьми их в свой взвод.
Перебежчики оживились. В глазах и на губах появилась у них робкая улыбка. Чувствовалось, что они давно забыли, что такое радость. Коммунист первый извлек из своей души природное севильское остроумие.
— Господин командир, можно послать телеграмму в Севилью?
Этельвино Вега и другие командиры изумленно посмотрели на него.
— Зачем?
— Мы хотим послать вот эту телеграмму офицеришке с усиками, — ответил парень, вытаскивая из-за голенища сложенную бумажку.
Вега вслух прочел: «Ни к стенке, ни в «Терсио», мотылек. [66] Скоро придем в Севилью, чтобы побрить тебя. Очень, очень крепко обнимаем».
Все засмеялись. Перебежчиков увели в соседнюю комнату. Вега попрощался с командирами:
— Никто из вас не должен вернуться, не выполнив заданий, понятно?
— Понятно.
— Понятно.
— Понятно, — решительно отвечали, уходя, командиры.
Студент — капитан Барсенас — остановился в дверях и бросил слова, как камни:
— Мы возьмем Вильянуэву де ла Каньяда или останемся висеть на колючей проволоке.
С пением «Интернационала»
Наступление началось. Снова на проволочные заграждения врага пошли танки. Как и в первый раз, завесы огня заграждали дорогу нашим бойцам. Танкам пришлось нарушить свой боевой строй и продвигаться кто как мог. Яростный огонь фашистов вынуждал их то и дело поворачивать обратно.
Бойцы батальона, которым командовал горняк Марин, пошли в атаку, но свинцовый ураган заставил их быстро отступить.
Вега наблюдал за боем. Ничто не ускользало от его внимания. Он руководил атакой, сохраняя контроль над действием каждого взвода.
Комиссар-коммунист Кастро бросился вперед. Подняв кулак, он твердо шел и пел «Интернационал». На другом конце республиканской линии связист Никасио Плейте, крестьянин из Кастильи, прислонив свой мотоцикл к дереву, подбежал к танку и вскочил на его башню. Стоя во весь рост, с револьвером в руке, он казался вылитым из железа и припаянным к танку. Семнадцатилетний лейтенант Лопес Реаль крикнул ребятам своего отделения:
— Идем, идем!
Бойцы не решались пересечь огневой заслон. Раздались восклицания:
— Что ты? Как итти? Куда?..
— За комиссаром! — ответил Лопес Реаль.
Лавина героев бросилась на проволочные заграждения и на окопы, преграждавшие путь на Вильянуэву де ла [67] Каньяда. Штыками, руками, ударами ног они рвали колючую проволоку и прыгали в траншеи. Фашистские наемники в ужасе бежали.
С башни танка Никасио Плейте бросал ветру золотые строфы:
Вставай, проклятьем заклейменный,Сержант Санс стоял во главе десятка бойцов. Это был его взвод. Вместе с ними сражались перебежчики — коммунист и анархист из Севильи. Коммунист сказал:
— Там, за стеной, есть пулемет. Надо пойти за ним...
Санс быстро повернулся.
— Там может пройти только один. Иду я.
Он стрелой бросился на проволочное заграждение, защищавшее стену, из-за которой строчил пулемет. Разрубив штыком проволоку, он вскочил на стену и выстрелом убил наповал офицера. Семь мятежных солдат смотрели на него в замешательстве.
— Отойти от машины! — крикнул Санс — Так... Ни с места, а то череп размозжу!
Обернувшись, он, смеясь, махнул рукой своим бойцам.
— Сюда, ребятки!.. Птичка уже наша!..
Скоро бойцы Народной армии показались на улицах Вильянуэвы де ла Каньяда. Между республиканскими винтовками тяжело двигались ряды пленников. В нескольких домах еще защищались отдельные группы мятежников. Пролетарские песни оглашали улицы только что завоеванного городка. С горящими глазами выходили на свет божий из своих каменных конур согбенные старички и изможденные женщины. Дети цеплялись за черные юбки матерей. Крики, полные торжества и любви к республике и ненависти к фашистам, неслись над городком.
Жители обнимали и целовали усталых бойцов 68-й, выносили им воды.
— Пейте, дети, пейте. У нас ничего другого нет. Мерзавцы все у нас украли.
Комиссар бригады Эррадор бегом пересекал улицы Вильянуэвы. Подмышкой он держал несколько больших, писанных от руки, картонных плакатов, в руках — молоток и гвозди. Он остановился на углу широкой улицы — главной улицы городка. Там он прибил плакаты к стене. Старики, женщины и дети, окруженные бойцами, подошли, [68] чтоб прочесть. Еще издали видны были большие буквы:
«Кто дурно обращается или издевается над пленными, тот недостоин быть солдатом победы».
«Если военная добыча не отдается государству, это — воровство».
«Сделаем себя достойными победы, хорошо обращаясь с гражданским населением».
Простые люди городка плакали и смеялись у плакатов. У всех у них были еще живы в памяти ужас перед фашистскими преступлениями и горечь перенесенных кровавых обид. Но сейчас Вильянуэву завоевала Народная армия...
На земле Аррагоны
Весной 1938 года вторгшиеся в нашу страну итальянские и германские войска развернули на земле Аррагоны сильнейшее наступление на республиканцев. Фашизм собрал в один кулак свою авиацию, артиллерию, танки. Лучшие регулярные итальянские дивизии и громадное число германских военно-технических специалистов были сосредоточены для этого «решающего» наступления. Целью фашистов было дорваться до побережья Средиземного моря, разделить этим самым республиканскую территорию на две изолированные Друг от друга части, покорить огнем и мечом Каталонию и покончить, наконец, сразу с войной в Испании, где у фашизма вырвано уже немало когтей и выбито немало зубов. Международная реакционная буржуазия надеялась, что это наступление окончательно сломит сопротивление испанского народа и закончится полной победой Франко. Одним из существенных «факторов» в англо-итальянских переговорах была уверенность, что Испанская республика будет сокрушена в течение одного месяца. Так думали эти тошнотворники Невиль Чемберлен и лорд Галифакс. «Оптимизм» британских твердолобых приятно щекотал и господина Жоржа Боннэ, усевшегося на удобном кресле министра иностранных дел Франции. Точно так же, как в ноябре 1936 года, мировая буржуазная печать с нескрываемым удовольствием предсказывала неотвратимую гибель республики. Малодушные и трусливые элементы из демократических и социал-демократических кругов легко и не без готовности [69] попались в ловушку, расставленную буржуазией и фашизмом. «Республиканцам — конец!», «Ничего нельзя сделать!» визжали они, стремясь вызвать панику и обескуражить народные массы, требовавшие помощи испанскому народу.
Верно, что наступление, начатое фашизмом в Аррагоне, было исключительной силы. Техническое превосходство фашистов над силами республиканцев давало им огромные военные преимущества. Ценой больших потерь войска интервентов добились частичного выполнения своих планов. Прорвав республиканский фронт в Аррагоне, они проникли в Каталонию и захватили узкую полосу приморья, разделив на две части территорию республики. Однако им не удалось ни подорвать силу сопротивления испанского народа, ни сломить его веру в победу. Фашистское наступление привело к тому, что народные массы Испании поставили на службу войны за независимость громадные, не использованные до тех пор ресурсы и энергию. Десятки тысяч добровольцев пополнили ряды Народной армии, обеспечивая ей превосходные резервы, в которых она нуждалась. Женщины включились в промышленное и сельскохозяйственное производство. Политическое единство республики стало более крепким. Наконец, образовалось народное правительство, в которое входили представители всех сил антифашизма. Это правительство должно было организовать борьбу с интервенцией.
Республиканские войска с редким героизмом задержали продвижение фашистских наемников. Все попытки фашистов развить наступление и углубиться в Каталонию с угрозой захвата Тарагоны и Барселоны или продвинуться на юг — к Кастельону де ла Плана, чтобы расширить захваченную ими приморскую полоску земли, были отбиты. Лозунг «Защищаться сегодня, чтобы победить завтра» завладел душой и сердцем каждого бойца. Республиканские траншеи превращались в неприступные крепости. Сама буржуазная печать, пророчившая республике быстрое поражение, вынуждена была со скрежетом зубовным признать, что «борьба еще не решена в пользу Франко». Она не смогла также скрыть легендарное упорство республиканских бойцов.
Чтобы задержать наступление итальянских, марокканских и германских сил фашизма, необходимо было перебросить [70] на фронты Аррагоны лучшие части Народной армии. Среди них была и 31-я дивизия, состоящая в своем подавляющем большинстве из Объединенной социалистической молодежи. До этого момента, с самого начала войны, эта дивизия не уходила с гор Гвадаррамы. Ее бойцы — это «старые» ветераны народной милиции из батальонов «Молодая гвардия», «Хуанита Рико», «Крестьянская молодежь» и других — молодые рабочие, крестьяне, студенты. Во главе дивизии стоит бывший студент факультета точных наук Мадридского университета, принимавший в 1930 году активное участие в борьбе против диктатуры Примо де Ривера, ныне член исполкома Объединенного союза социалистической молодежи — Тагуэнья.
Когда дивизия прибыла в Аррагону, положение республиканцев было очень тяжелым. Итальянское наступление совершенно разрушило прежнюю линию фронта. Собственно говоря, определенной линии фронт вообще уже не имел...
«Мы хотим победить — и победим!»
Бригады 34-й дивизии были направлены на защиту долины Балье де Аран. 31-я бригада получила приказ занять и защищать городок Торревелилью. Чтоб дойти до него, нужно было пробежать 14 километров по дороге, находившейся под беспрестанным огнем германской артиллерии. Едва только рассветало, взрывы снарядов освещали дорогу. Казалось, чьи-то огромные огненные глаза беспрерывно мигали.
Враг также хотел занять Торревелилью. Но солдаты Народной армии предупредили его, установив свои линии на протяжении нескольких километров впереди городка, полуразрушенного фашистской бомбардировкой. Бригадой командовал Херман Паредес — студент с руками крестьянина. Молодой, всегда спокойный, он никогда не терял головы. Он быстро давал распоряжения командирам и солдатам, организуя сопротивление.
— Сервера, твой батальон останется позади — в резерве. На других рассчитывать не можем...
— Ты, Касадо, будешь защищать вон тот каменный выступ. На жизнь и смерть. Это — стержень всей нашей позиции. [71]
До полудня продолжался огонь вражеских батарей. С 10 часов утра фашистские самолеты носились тесным строем над городком, бомбардируя и обстреливая из пулеметов улицы и позиции республиканцев. Ребята с Гвадаррамы были изумлены и оглушены. Они не знали ничего подобного. Привыкнув к борьбе, носившей более спокойный характер, они чувствовали себя новичками, хотя и были ветеранами. Однако они и бровью не двинули. Они лежали, прильнув к земле, как пробивающие ее корни.
— Врасти в землю! Ни шагу назад! — говорил всем Херман Паредес.
Бойцы ОССМ начали петь революционные песни, которым они научились в часы спокойствия на горных вершинах, покрытых снегом, откуда несется свежий воздух в Мадрид. И в полдень, когда итальянская пехота и марокканцы, поддерживаемые семью легкими танками, пошли в атаку, над всей республиканской линией пламенела коллективная песня о родине, о независимости, о свободе. Уже через несколько минут борьба приобрела необычайно напряженный характер. Накаленные винтовки звенели о камни. Пулеметы безумствовали. Фашистские орудия и самолеты обрушивали на землю ливни стали и свинца. Поле битвы казалось гигантским костром, изрыгающим пламя, дым, пыль и грохот.
Мощную атаку итальянских войск должна была выдержать одна только бригада Паредеса. Пришлось быстро ввести в бой и батальон, оставшийся в резерве. Помощи неоткуда было ждать. А приказ был — биться, биться до последнего вздоха, не уступать ни пяди земли. Ведь Тагуэнья сказал: «Ни шагу назад. Вы уж, ребята, сами понимаете». Фашистские танки носились с одного конца на другой, стремясь прорваться через линию защиты республиканцев. В первый раз бойцам 31-й бригады пришлось встретиться с танками. Но прежние дружинники знаменитых молодежных батальонов милиции обладали опытом антитанкистов, защищавших Мадрид, их отвагой и решимостью. Связки бомб и бутылки горючего летели из-за всех прикрытий на танки, которые беспомощно поворачивали назад.
Комиссар бригады — молодой рабочий Карлос Гарсиа — был ранен. Осколком снаряда его скребнуло по черепу. Платок, которым он кое-как перевязал рану, быстро стал красным. Струйки крови стекали ему на шею, окрашивая [72] в красный цвет славные значки комиссара. Командир Симон уговаривал его:
— Унеси ты, ради бога, свою голову на перевязочный пункт...
— Нет, пока она у меня на плечах...
Карлоса хотели увести силой.
Он рассвирепел.
— Только попробуйте! — крикнул он, выхватив револьвер.
Карлос продолжал сражаться, воодушевляя бойцов, весь в крови.
— Умереть, но ни с места, орлы! Испания — наша родина!
Четыре часа длился этот смертный бой. Затем огонь стал затихать. Враг отходил, оставляя землю усеянной трупами. Только фашистская артиллерия продолжала грохотать, как безумная... «Один... два...» До ста восьмидесяти семи выстрелов в минуту насчитал Херман Паредес. Командир воспользовался паузой, чтобы усилить укрепления и поднять дух ребят. Он обходил позиции, беседуя с бойцами, давая каждому совет и указания.
Противник сосредоточил еще больше танков, больше самолетов, больше итальянских солдат. Он снова пошел в атаку, когда солнце уже низко склонилось над горизонтом. Сорок семь танков в тесном строю бросились на наших бойцов. За ними, невидимая, двигалась туча пехоты.
31-я бригада сражалась с потрясающим мужеством. Настоящих траншей не было, ибо нельзя назвать траншеями наспех вырытые небольшие канавы, едва прикрывавшие бойцов. Сотни ручных гранат подымали тучи пыли перед танками. Со звоном разбивались о броню бутылки, обливая машины горящим бензином. Дым, огонь, пыль, осколки гранат затемняли «окошки» танков. Сквозь грохот снарядов слышался громкий голос Хермана Паредеса:
— Ни с места! До последней капли крови!
Сражалась вся бригада. Впереди стояли командиры и комиссары. Стиснув зубы, обезумев от ярости, бойцы дрались с чужеземными фашистскими варварами, стремящимися поработить их родную землю. Не было в бригаде ни одного человека, который не участвовал бы в этом жесточайшем бою. Снабженцы, связисты, санитарные части — все взялись за оружие. Раненые оставались на своем [73] посту, забывая про боль, не замечая, что жизнь уходит вместе с кровью из ран...
С наибольшим ожесточением враг атаковал позицию батальона Касадо, ибо она была ключом ко всему фронту 32-й бригады. Касадо заметил, что два табора (роты) марокканцев, пользуясь наступавшей темнотой, прокрадывались по лощинке с очевидным намерением ударить по его батальону с тыла. Ребята хотели преградить им путь, но Касадо их остановил:
— Дайте им пройти. Следить за танками и итальянцами!
Он сейчас же послал донесение Паредесу: «Два табора марокканцев пробираются по левому флангу в наш тыл. Идут по лощине. Я даю им пройти. Борюсь против танков и итальянской пехоты».
Итальянские танки делали большие усилия, чтобы проникнуть за линию, защищаемую людьми Касадо. Вслед за ними робко подвигалась пехота Муссолини. Четырем танкам удалось прорваться, раздавив несколько республиканских бойцов. Касадо не растерялся.
— Держаться! Во что бы то ни стало!..
Комиссар Карлос Гарсиа, обливаясь кровью, кричал:
— Касадо, Касадо! Не дай им вернуться!
Четыре танка поворачивались все время, стреляя из пулеметов. Деметрио, парень из Галисии, сделанный из того же теста, что и Листер{15}, стремительно кинулся к одному из них. Он яростно метал свои бомбы и бутылки горючего. Велико было ожесточение бойцов!
Один из танков перевернулся и остался лежать брюхом вверх. Из него шел густой дым, итальянцы бросились было вперед, но после нескольких минут рукопашного боя бежали.
Была уже глубокая ночь, когда танки и наемники Муссолини отступили, укрывшись за ближние холмы.
Херман Паредес опасался, что батальон Касадо, имея за плечами марокканцев, очутится в тяжелом положении. На его запрос Касадо ответил: «Мы отбросили итальянцев. Теперь возьмемся за мавров. Ни один из них не вернется».
На следующее утро 31-я бригада получила приказ отойти на другие укрепленные позиции. Два табора марокканцев [74] были уничтожены ночью. Итальянская пехота понесла огромные потери. По пути к новой позиции Херман Паредес получил поздравления от Тагуэньи и генерального штаба. Верховное командование наградило 34-ю дивизию медалью «За храбрость». Тагуэнья за героизм и превосходную организацию своих сил получил орден Свободы. Ребята из 31-й бригады ликовали.
Закаленная в тысячах боев, героическая в победах и в поражениях, Народная армия Испанской республики становится с каждым днем все сильнее. Крепнет ее дисциплина. Повышается ее технический и культурный уровень. Чем дальше идет война, тем несокрушимей ее вера в победу. Сражающаяся молодежь — рабочие, крестьяне, студенты, сыновья мелкой буржуазии города — несет на концах своих штыков непоколебимую уверенность:
«Мы хотим победить — и победим!» [75]