Последний бункер

Огонь вьетнамской артиллерии беспрерывно продолжался два дня подряд после первого мая. С регулярными перерывами вьетнамцы быстро вытаскивали орудия из своих казематов, и после выстрела тут же оттягивали назад в безопасное укрытие. Бесчисленные колонны добровольных носильщиков в ходе битвы продолжали доставлять боеприпасы из тыла; двигались грузовики, буйволиные упряжки и велосипеды. Мужчины и женщины даже по цепочке передавали снаряды в окрестности Туан-Гиао.

Все последовали призыву местных партийных комитетов — внести свой вклад в общую победу. Это были не только добровольцы, которые доставляли снаряды, позволившие вести непрерывный огонь по французским позициям. Женщины в горных деревнях из окрашенного в камуфляжную расцветку шелка вражеских парашютов шили маскировочные чехлы для тропических шлемов и кабин грузовиков, мастерили сандалии из автомобильных шин, красили ткани для униформы и заготовляли продукты. Собранный на полях арахис в расплавленном тростниковом сахаре стал любимым лакомством солдат, помогавшим им утолять голод до прибытия транспортов с провизией. Табак упаковывался в кисеты, вместе с рисовой бумагой или кукурузными листьями, чтобы бойцы сами смогли скрутить себе сигарету. Не в последнюю очередь лазареты опирались на помощь крестьян. Старухи и молодые девушки оказывали тысячи мелких услуг, необходимых там ежедневно. Они стирали бинты, делали ватные повязки из хлопка, резали бамбук, используемый для шин.

Если вначале Верховное главнокомандование опасалось, сможет ли оно организовать тыловое обеспечение и снабжение для самой большой битвы в истории вьетнамских освободительных сил, то затем оказалось, что объединенные усилия сотен тысяч превзошли те технические преимущества, которые были у французов.

Кенг-невидимка во второй половине дня 3 мая сидел среди разрушенных баррикад из мешков с песком на взятом еще несколько недель назад опорном пункте Хим-Лам и курил.

Он привел сюда врача Нгуен Донг Кванга, человека из школы профессора Тунга. Доктор Кванг должен был создать в захваченном предполье крепости вспомогательные лазареты и перевязочные пункты. Обычно для этого дела не было никого, кроме обученного санитара или студента-медика, вынужденного прервать учебу, чтобы оказывать помощь.

Не было и медицинского оборудования. Но зато можно было воспользоваться многими вещами, оставшимися на поле битвы. Из парашютов делались палатки и простыни для тяжелораненых. Тут можно было найти сброшенные французам с самолетов контейнеры с перевязочными материалами, канистры, посуду, даже хирургические инструменты в грязи. При этом заботиться приходилось не только о раненых вьетнамцам. Был приказ о лечении и получивших ранения врагов.

За это время количество раненых защитников крепости, которых нужно было лечить, очень возросло. Для более, чем 12 тысяч колониальных солдат в Дьенбьенфу уже с самого начала боев медицинское обеспечение французов оказалось совершенно недостаточным. Оно базировалось на абсолютно неверных расчетах. В ходе битвы медицинско-санитарная служба французского гарнизона ужалась до единственного, наполовину закопанного в землю бункера, где главный врач с несколькими помощниками трудился круглые сутки. После операции раненых выносили из бункера, и они лежали прямо тут, подверженные вражескому огню, дождю, жаре и холоду. Все чаще места для пребывания раненых в центре крепости превращались в импровизированные морги.

Разведчики Народной армии, которым удалось ночью проникнуть на вражескую территорию, сообщили, что из тридцати солдат, находившихся в среднем в узле сопротивления, десять тяжело ранены, половина других больна или только условно боеспособна из-за легких ранений. Нужно было рассчитывать на то, что когда гарнизон Дьенбьенфу, если он по приказу своих командиров продолжит борьбу, потерпит поражение и будет вынужден капитулировать, то ему придется оказывать медицинскую помощь в огромном объеме. Но верховное главнокомандование уже сейчас приняло меры, чтобы после неизбежного поражения французов создать предпосылки для оказания им гуманитарной помощи.

Когда Кенг, посасывая сигарету, задумчиво глядел на юг, он увидел клубы дыма, поднимавшиеся между «Доминик» и берегом реки. Горел резервуар топлива, возможно, тот, который должен был снабжать оставшиеся французские танки.

Над долиной нависали тяжелые тучи. Через несколько часов, возможно уже к вечеру они должны были привести к грозе. На склонах, еще не вспаханных разрывами снарядов, трава становилась нежно-зеленой, какой она остается до наступления жары. В некоторых местах были видны белые, красноватые и голубые пятна — это цвели дикие цветы, которых множество в горах в это время года.

Подошел солдат и передал Кенгу: — Доктор останется тут поработать еще на пару часов. Но ты обязательно должен подождать его. Он не знает обратной дороги. Перед самой победой он не должен по ошибке попасть в руки французов!

— Понятно, я подожду, — ответил Кенг.

Помощники врача строили на обратном склоне Хим-Лама укрытия из бамбуковых палок и покрашенного в камуфляжные цвета шелка французских парашютов. Они где-то нашли рабочий дизель-генератор, и сейчас запустили его, заправив трофейным топливом. Поступали раненые с передовых позиций. Для их лечения нужен был свет.

Кенг откинулся назад и заснул. Нужно пользоваться каждой минутой для отдыха. Кто знает, что будет ночью.

Его разбудил оглушающий треск 37-мм зениток. С северо-запада в долину влетали три В-26. С них спрыгивали парашютисты. Кенга это не удивило. Радист Кванг До уже несколько дней назад слышал передаваемое французскими радиостанциями открытым текстом сообщение, что в Дьенбьенфу будут высажены части 1-го колониального парашютного батальона для усиления обороны: отдохнувшие солдаты с большим боевым опытом, решившие помочь своим товарищам в крепости. Теперь они прыгали с самолетов, маленькие черные точки, над которыми раскрывались белые парашюты.

Кенг видел, что многие сели на левом берегу. Он сомневался, что эти подкрепления смогут принести французам какую-то пользу. Разведчики сообщали, что там уже нет связного фронта, только отдельные бункера, солдаты в которых не решаются даже показываться на поверхность, если их не атакуют непосредственно. Народная армия за последние дни разработала новую тактику. Такие и без того потерянные очаги сопротивления не стоило штурмовать сразу. Нужно экономить силы. Их следует изолировать и изматывать длительным минометным обстрелом. Когда падет центр крепости, они сдадутся сами.

Один из В-26 внезапно, поднимаясь вверх, сделал крутой поворот и устремился прямо к горной цепи на востоке. Его левый мотор задымил. За дымом появилось пламя. Машина двигалась вперед, но слишком низко, чтобы перелететь через горы. И через пару секунд она с ярким взрывом врезалась в слабо поросшую лесом скалу.

Капитан Пуге, спрыгнувший с парашютом в первый раз в жизни, видел как взорвался В-26, второй пилот которого ему и другим еще пару секунд назад подал сигнал к прыжку. Теперь в разбитом самолете никто не выжил. Пуге, который заполз в наполовину заполненную водой воронку, потому что при посадке по нему откуда-то стреляли, не рискнул вылезать из нее сразу. Он еще не знал, куда попал, хотя за последние дни долго изучал карты и снятые с самолетов фотографии крепости. Но реальность была совсем не такой, как на фотографиях и картах в штабе главнокомандующего Наварра в Сайгоне, где Пуге несколько дней назад еще был личным адъютантом генерала.

Натиск Коньи, требовавшего послать новые подкрепления в Дьенбьенфу, был все-таки удовлетворен приказом Наварра о посылке туда 1-го колониального парашютного батальона. Пуге не входил в него. Он прибыл по личному приказу главнокомандующего с посланием к де Кастри, в котором говорилось, что его направление сюда нужно рассматривать как часть энергичного участия главнокомандующего в судьбе крепости.

Доберусь ли я еще к де Кастри живым? Пуге немного высунул голову, чтобы сориентироваться, как вдруг еще один снаряд взорвался на краю его воронки. Нет сомнения, его засекли. Но теперь он хотя бы смог видеть, что попал в центр когда-то входивших в «Элиан» позиций: сгнившие трупы, разрытая земля, брошенные предметы оборудования, вонючие лужи, агрессивные москиты, да еще и снайпер, ожидавший его в засаде. Через какое-то время Пуге начал тихо звать на помощь. Возможно, ему все-таки удастся обратить на себя внимание своих товарищей, которые должны лежать где-то поблизости. Они помогут ему выбраться. Но сначала никто не отзывался на его крики, хотя он кричал все громче и громче.

Группа, проходившая с наступлением темноты мимо его воронки, чуть не открыла огонь, когда его окликнули. Это были три бородатых, грязных легионера, мало похожих на солдат, направлявшихся к реке за водой. Уже много дней система очистки воды нигде не работала, и солдатам приходилось пользоваться грязно-желтым глинистым пойлом из реки Нам-Юм. если они не хотели умереть от жажды.

— Продолжай лежать, — мы заберем тебя при возвращении, — крикнул ему один из троих, после того как удостоверился, что Пуге не ранен. Нести его у них не было никакого желания.

Пуге стал проявлять нетерпение. С наступлением темноты стало холодать, а он промок до нитки после двух ливней во второй половине дня. Когда группа снова оказалась рядом с ним, в ней было уже два человека. Они тянули ржавые металлические баки с речной водой.

— Третьего зарезали марокканцы, — ворчливо объяснил один.

— Марокканцы?

Вместо ответа главный в группе, капрал-корсиканец, спросил Пуге: — Ты кто? Снабженец?

Когда он узнал, что в грязном комбинезоне перед ним был капитан, а к тому же адъютант главнокомандующего, он непонятливо покачал головой: — Зачем они послали тебя сюда? В наказание?

— Нет! для меня это не наказание, а честь, помочь вам в таком тяжелом положении!

Оба легионера не имели никакого желания спорить с офицером о чести. Капрал просто сказал: — Ну, хорошо. Но ты подохнешь тут точно так же, как и мы, если скоро все не закончится.

— Закончится?

— Закончится, — подтвердил капрал. — Мы здесь в ловушке, как тот петух, которого запирают в бамбуковой клетке, чтобы привлечь тигра. А тигр уже тут. Повсюду тигры. Здесь ими кишит.

— И марокканцами, — прорычал другой. Капрал подкрепил эти слова проклятьями. Потом он объяснил офицеру:- Немца, который был с нами, они зарезали внизу у реки. Он не хотел дать им сигарет.

— У него их просто не было, — проворчал второй.

— У вас тут режут людей из-за сигарет? — удивился Пуге. Он знал количество грузов, сбрасываемых в контейнерах над крепостью.

Оба солдата высмеяли его, когда Пуге начал рассказывать им об этом. — Здесь, дружище, не Сайгон, даже не Ханой. Здесь Дьенбьенфу. Можно сказать — ад. Контейнеры достаются Вьетминю. А мы лежим в грязи и зарываемся в нее. После того, как наш генерал отдал приказ стрелять в дезертиров на берегу реки, они стреляют в каждого из нас, кто идет за водой. Чтобы сберечь патроны, они пользуются ножами. Видел ты марокканские ножи? Он показал на свою шею. — Одним движением доходит до позвоночника. Мы сразу бросили немца в реку. Сейчас его, наверное, течение проносит мимо «Изабель».

Стало так темно, что стрелок, много раз пытавшийся подстрелить Пуге, прекратил огонь. Оба водоноса взяли с собой капитана в «Элиан», где на холме, обозначенном Народной армией как А-1, все еще сидела группа французов. Удобная позиция не позволяла атаковать их. Пуге выслушал доклад командующего там лейтенанта о ситуации. Он прислушивался к шорохам внутри холма, на которые ему посоветовали обратить внимание. Но это был лишь очень тихий, спорадический шум, и он не придал ему никакого значения. Потом по еще работающей рации он сообщил о себе де Кастри: — Главнокомандующий послал меня к вам, чтобы доказать его тесную связь с защитниками Дьенбьенфу, мой генерал...

— Благодарю, — кратко ответил де Кастри. — Что он еще прислал?

-Части 1-го колониального парашютного батальона направляются к вам…

— Да, я знаю. У де Кастри не было никакого желания дальше общаться с этим странным новичком. Он приказал: — Оставайтесь на «Элиан». Так как вы новичок в крепости, я не могу передать вам командование этим опорным пунктом. Но я уверен, вы сделаете все, чтобы защитить честь Франции.

Пуге заметил, что это было пустой фразой, но его это уже не слишком удивило. Со времени его приземления здесь мир в его глазах перевернулся. Все, что имело значение в Сайгоне, ничего не значило здесь — в этом котле, полном колючей проволоки и воронок от снарядов, распаханном окопами, превращенном дождями в грязную пустыню, где обросшие, похожие на бродяг люди, делали что-то, что генерал де Кастри именовал защитой чести Франции.

Ночью Пуге в своем промокшем мундире, который нигде нельзя было высушить, сидел перед блиндажом и жевал совершенно безвкусный, противный консервированный кекс, который легионеры притащили из американского контейнера. Он назывался «Pacific-Ration». Через какое-то время Пуге его выплюнул. Из той же упаковки он попробовал сухой инжир. Едва он съел пару штук, как сидящий рядом легионер предупредил: — Осторожно, не ешь их много! Будешь срать в воздух фонтанами. А Вьетминь любит целиться в офицерские задницы...

Перед входом в штаб Народной армии Ань Чу поставил маленький стол и пару скамеек. Офицерам нравилось расслабиться тут за чашкой чая после долгих военных советов. Тут было еще немного выпечки из одной соседней деревни. Хо Ши Мин только что объявил, что Фам Ван Донг из Женевы сообщил ему о начале переговоров. Французы проявили интерес к быстрому прекращению конфликта. С этим согласились и англичане, а также, естественно, советский и китайский представители. США ничего не говорят, они ведут себя официально отчужденно. От друзей поступила информация, что за кулисами американцы готовят пропагандистскую кампанию о так называемой коммунистической опасности для Юго-Восточной Азии. Но в целом Фам Ван Донг уверен, что сможет договориться с Францией.

Хо Ши Мин обсуждал с верховным главнокомандованием дату начала генерального наступления на последние опорные пункты французов. Сначала нужно было закончить все приготовления, потом должен последовать прыжок через Нам-Юм прямо к сердцу вражеской обороны. Сердцу, которое уже едва билось, как выразился со своей медицинской точки зрения профессор Тунг. Его привлекли к обсуждению, потому что многое зависело от создания перевязочных пунктов на передовой. И тут тоже еще не все было сделано.

Хо Ши Мин, думая о сообщении Фам Ван Донга, вспоминал о том, что происходило во время Второй мировой войны и особенно сразу после провозглашения Республики в отношениях между Вьетнамом и США.

Поднявшиеся на борьбу за национальное освобождение вьетнамцы тогда вели войну против японских оккупантов. После освобождения Франции принадлежавшие к профашистскому колониальному правительству Петэна французские части были интернированы японцами, поскольку те боялись, что они переориентируются против них. В китайском городе Куньмине, где находились сотрудники американской разведки, Хо Ши Мин тогда заявил, что освободительные силы Вьетнама, само собой разумеется, выступают на стороне союзников, пока Япония не будет разбита, и Вьетнам не станет суверенным государством. Американцы использовали этих союзников, прежде всего для операций в духе «коммандос» против японцев. Но освободительные силы, кроме того, спасли многих американских пилотов 14-й авиагруппы, сбитых над Вьетнамом.

Хо Ши Мин, в штаб которого время от времени приходили посланцы США, обратился к президенту Франклину Рузвельту, о котором знал, что он сторонник ликвидации колониальной системы в Индокитае после войны. Хотя Рузвельт на словах очень хвалил действия вьетнамских освободительных сил на стороне союзников, американское верховное командование в Бирме, Китае и Индии отказывалось от поставок вьетнамцам даже небольшого количества легкого стрелкового оружия.

Это делалось под предлогом, что нет гарантии того, что это оружие не будет использоваться также и против французских колониальных войск.

17 августа 1945 года Хо Ши Мин послал телеграмму американскому командованию в Китае: «Национальный фронт освобождения Вьетнама просит США проинформировать Объединенные Нации, что мы сражаемся на их стороне против японцев. Теперь Япония капитулировала. Мы просим Объединенные Нации сдержать их торжественное обещание о получении независимости и демократии всеми странами. Если ООН забыла свое торжественное обещание и не предоставит странам Индокитая независимость, мы продолжим борьбу, пока не завоюем независимость своими силами».

Но новая американская администрация Гарри Трумэна, сменившего умершего Рузвельта давно планировала совсем другое. По внутренним каналам американцы добились, что Объединенные Нации не ответили на послание Хо Ши Мина. Его просто отложили в сторону. На этой стадии США все еще посылали своих эмиссаров к вьетнамскому фронту освобождения, которые что-то обещали и никогда не сдерживали своих обещаний, зато разными путями пытались вербовать в стране агентов и образовывать вооруженные группы для борьбы с освободительными силами. В конце концов, они согласились с французами, когда те объявили законное правительство Хо Ши Мина низложенным и начали колониальную войну, пользуясь полной поддержкой США.

— На этой развилке дороги они нас предали, — заметил Хо Ши Мин сейчас, стоя с чашкой чая среди своих соратников по борьбе. — Все сообщения последнего времени указывают на то, что они это сделают снова. Мне кажется, что они уже приняли твердое решение исподтишка завладеть наследием французского владычества над нами. Не стоит поддаваться иллюзиям...

Ван Тиен Дунг с профессором Тунгом склонились над картой левого берега. Там были обозначены места для санитарных пунктов, которые должны быть созданы, и для будущих сборных пунктов военнопленных.

— Мне нужен каждый французский врач, каждый санитар, — подчеркивал Тунг молодому штабному офицеру, — и об этом следует напомнить каждому командиру.

Ван Тиен Дунг подтвердил, что это уже сделано и сообщил Тунгу: — Главный врач французов — некий Гровен. Разведчики сообщают, что он приказал по возможности всегда помогать и нашим раненым. Мы уже издали приказ, что по окончании боев, если он останется жив, он должен будет продолжать работу в своем лазарете, по крайней мере, на первое время.

Профессор Тунг кивнул. Он еще во время учебы познакомился с французскими медиками и знал, что многие из них еще тогда выступали за прекращение колониальной войны. После победы стоит об этом вспомнить. — В крепости сидят еще тысячи французских солдат, большая часть их больны или ранены. Мы должны принять их всех. Тогда на нас ляжет и ответственность.

Ван Тиен Дунг говорил с профессором о дорогах, по которым побежденных будут отправлять в тыл. На определенных расстояниях должны быть устроены медпункты и полевые кухни. Так что еще перед окончательно победой приходилось думать о множестве будущих проблем.

Генерал Зиап подул на свой стакан, чтобы охладить горячий чай. Потом он как бы между прочим сказал: — Товарищи, нас ждет последняя битва. Чем быстрее мы решим в нашу пользу ее исход, тем скорее французы в Женеве подпишут соглашение о перемирии. Все зависит от нас. Тыл снабдил нас всем, чем нужно. До победы можно дотянуться рукой.

Он сделал глоток чая.

Неожиданно Хо Ши Мин обратился к начальнику охраны: — Я часто видел тебя здесь, как тебя зовут?

— Ань Чу, товарищ президент.

— А, так это ты ведешь дневник?

-Да, я.

— Храни его. Я хотел бы его прочесть, когда битва закончится. Может быть, мы его даже напечатаем, потом. Те, кто сейчас еще дети, должны будут знать о нашем времени. Ты из Ханоя?

-Так точно, товарищ президент.

— И что ты там делал?

— Я по профессии слесарь-водопроводчик, разбираюсь немного в водопроводе и во всем таком...

Хо Ши Мин улыбнулся. Он любил просто поболтать с солдатами или с крестьянами. Еще он любил детей, причем, как все знали, особенно ему нравилось, когда его называли просто «дядюшкой». Теперь он спросил начальника охраны: — Ты женат?

Ань Чу ответил, что пока нет, и на вопрос, есть ли у него подруга, ответил несколько смущенно, что есть. Президент высоко поднял брови и посоветовал ему: — Создавай побыстрее семью, сынок! Когда мы освободимся, все возвращающиеся домой солдаты должны создать семьи.

В небе послышался шум самолета. Где-то часовой ударил в подвешенную пустую авиабомбу. Сигнал означал, что всем нужно спрятаться в убежище.

Площадка перед штаб-квартирой опустела. В последнюю очередь унесли стол. В гроте генерал Зиап снова взял свою указку и подошел к карте, висевшей на стене.

6 мая 1954 года должно было стать ясным солнечным днем. На небе не было ни облачка, дул легкий южный ветер. Он уносил дым с пожарищ и хоть на какое-то время освежал атмосферу от ужасного трупного запаха, висевшего над разрушенным ландшафтом.

В бункере коменданта де Кастри подполковник Ланглэ собрал нескольких офицеров для обсуждения вопроса о возможности прорыва.

После первых же слов он понял, что шансов воспользоваться расплывчатым советом Коньи нет никаких. Де Кастри не зря с самого начала оценил эту идею настолько скептически, что даже не стал заниматься подготовкой, поручив это Ланглэ.

Количество действительно боеспособных солдат в крепости немного превышало две тысячи. Кроме того, патронов к стрелковому оружию было очень мало. Не было ручных гранат. Частично их сбрасывали без взрывателей, а поисковые группы не смогли найти контейнеры. в которых лежали сами взрыватели. Минометы большей частью вышли из строя, для оставшихся почти не было боеприпасов. Из танков, которые, по мнению Коньи, должны были пробить первые бреши в кольце блокады, на ходу был лишь один «Чэффи». Два другие могли быть использованы как неподвижные огневые точки, если для них были бы снаряды. Легкие бронированные амфибии типа М-29 «Краб», как и другие бронетранспортеры, привезенные сюда по воздуху, хотя никакой возможности их использовать тут не было, стояли без горючего. По замыслу Наварра они должны были участвовать в дальних рейдах в горы. Но до этого так никогда и не дошло.

Количество еще действующих орудий точно не известно. Кроме того, в командном бункере не знают, как обстоит дело с боеприпасами. Многие склады уничтожены огнем Народной армии, большая часть сброшенных с воздуха снарядов не попала в крепость, или их не смогли найти. Так что, хотя в отдельных узлах сопротивления и есть то тут, то там действующие пушки, нет никакого единого центра управления огнем. А оставшиеся орудия часто обслуживаются расчетами из солдат, ничего не понимающих в артиллерийском деле, потому что артиллеристы ранены или погибли.

— Концентрированный артиллерийский удар, например, по месту прорыва, больше не возможен, — констатировал майор Бижар, командир остатков 6-го колониального парашютного батальона. Он известен скорее как бравый вояка, старающийся сделать невозможное возможным, чем как осторожничающий человек. Но и другие чувствуют, что и он в душе сдался. они соглашаются с ним. Без артподготовки любая попытка прорыва обречена на неудачу с большими потерями.

-Даже если мы пройдем через систему траншей Вьетминя — через пару сотен метров мы упадем без сил, половина наших солдат спрячется в кустах со спущенными штанами, и мы превратимся в тарелочки для стрельбы, — продолжал Бижар. Остальные кивали. Бижар мог позволить себе так говорить с Ланглэ, подполковник его глубоко уважал. Но и Ланглэ уже не нужно было убеждать в невозможности прорыва. Он точно знал ситуацию. Для него проблемой было лишь убедить де Кастри. что командиры подразделений против. Потому что отказ от попытки прорыва автоматически означает капитуляцию.

— Итак — белые флаги? — спровоцировал он собравшихся. Он не получил ответа. Они все прибыли в Дьенбьенфу, чтобы добиться славной победы, но реальность обернулась для них шоком. Они сопротивляются пониманию безысходности их положения, но мысль о том. что они разбиты, не покидает их мозг. Капитулировать перед Вьетминем — еще несколько недель назад такое пророчество вызвало бы взрывы смеха. Теперь никто не решался сказать об этом открыто. Слишком долго колониальная армия привыкала ломать сопротивление своим техническим превосходством и рассматривать противника как нецивилизованного бандита. Теперь у нее страх перед неизвестностью, стоящей за неизбежной капитуляцией. Их мировоззрение зашаталось: если это действительно нецивилизованные бандиты, то выжить никому не удастся. Если же это все еще распространенное представление — ложь, то следует спросить себя, почему они так долго поддавались этой пропаганде, на что никто не хочет ответить.

Деморализация — слишком мягкое определение состояния, в котором мы очутились, думал Бижар. Но он не сказал этого. Он только обратился к Ланглэ: — Разрешите мне вернуться в мою часть?

Ланглэ смотрел вслед офицерам, как они быстро исчезали, один за другим прыгая в траншеи и низко нагибаясь. Он отказался давать им какие-то общие инструкции для капитуляции. Верховное командование строжайше запретило вывешивать белые флаги. Любой ценой даже в поражении следует сохранять лицо.

— Французский офицер не сдается этим типам, в самом худшем случае он только прекращает борьбу, — сказал Наварр Коньи. А тот передал это по радио де Кастри. Что тут еще можно было сказать?

Над опорным пунктом «Жюнон», маленьким каре из мешков с песком, уже достаточно потрепанным, поднимались фонтаны грязи. Вьетнамская артиллерия без перерыва вела огонь с рассеиванием. И этот огонь с рассеиванием, днем и ночью, заставлял легионеров сидеть в норах, заставлял беспокоиться, сумеют ли они добежать до ближайшего клозета, до кухни, или до ближайшего контейнера с грузом, лежавшего всего в сотне метров — несоизмеримо далеко. Никто больше не удивлялся, как Народной армии удалось установить на своих позициях артиллерию с практически неограниченным запасом снарядов. С этим уже смирились, привыкли к тому, что бесславный конец вскоре придет. У простых солдат все сильнее распространялся менталитет ландскнехтов — все равно, кто победит, главное — спасти свою шкуру!

Ланглэ снова вызвали, когда он был перед бункером де Кастри. Два С-119 приближались к крепости и хотели — истинно гусарский трюк — сбросить контейнеры. Им нужно было указать место сброса. Это были американцы, летавшие на транспортниках с двойным фюзеляжем. Один из них — старый знакомый, Макговерн, ветеран Корейской войны, вручивший после нее свое шаткое будущее в руки «Летающих тигров» Клэра Ли Ченно. Великан и прекрасный летчик.

— Мы будем над вами через две минуты, — донесся по рации его низкий голос. — Куда нам снести яичко? Вы подадите дымовой сигнал?

Ланглэ тут же ответил: — Нет, это невозможно. Тут дым в сотне мест, вы по нему не сможете ориентироваться. Сбрасывайте прямо на командный бункер, он рядом с бункером под красным крестом!

-Понятно! Через минуту!

С «Габриель» и «Анн-Мари» доносился стук вьетнамских зениток, еще до того, как стал слышен звук моторов С-119. Ланглэ вытянул шею, пока не увидел самолеты. То, что они делали, он считал заданием для камикадзе. Многотонные машины летели тяжело и не могли реагировать на концентрированный зенитный огонь. Медленно, равномерно покачиваясь, приближались они, вокруг их протянулись дымные нити зенитных снарядов, белые дымовые шарики от разрывов появлялись под их крыльями. Потом, внезапно, они оказались над бункером, один точно вслед за другим, с грохотом, заглушившим на пару секунд даже гром артиллерийского огня. Гигантские контейнеры выскользнули вниз, повисли на открывшихся парашютах и шумно опустились между траншей. Сброс удался!

Когда Ланглэ снова вызвал пилотов по рации, ответы Макговерна было трудно понять. Грохот, треск и лязг мешали приему. Да и летчик, казалось, не мог говорить связно. Он кричал: — Правый двигатель... горит... подняться, но вес… черт побери.. нужно хоть немного вверх... Ханой...

На вопросы Ланглэ он не реагировал. Он не мог принять радиосигнал из крепости, или из Ханоя или отлетевшего рядом с ним коллеги. В паре дюжин километров за Дьенбьенфу горящий С-119 упал в джунгли и взорвался.

Ланглэ огорченно положил микрофон рации на место. Он пошел к де Кастри и сообщил об удачном сбросе.

— Это последний раз, как сообщил мне Коньи час назад, — ответил де Кастри. — На завтра разведчики сообщают о следующем генеральном наступлении Вьетминя.

Ланглэ принял это к сведению. Под его ногами задрожала земля от близкого разрыва снаряда. Генерал, казалось, не заметил этого. Он стал еще апатичнее, когда Ланглэ сообщил ему, что на совещании офицеров не было принято решение о попытке прорыва, он только устало кивнул. Его лицо с заметным орлиным носом совсем похудело и несло печать страдания.

Нет сомнения, он тоже в душе сдался. Он показал на металлические ящики с документами, стоявшие на грубо обструганном столе в бункере. — Это не должно достаться противнику. Сжечь все! Вы за это отвечаете. Определите время.

Ланглэ приказал установить гриль. Раньше, в первые дни крепости на нем жарили стейки. Теперь солдаты складывали на него пачки документов.

Пригибаясь, подполковник по траншеям направился к бункеру лазарета. Там оперировали днем и ночью. Трупы лежали на одной стороне вала из мешков с песком, сложенные как бревна. Другие высовывались из грязи, грязные части тела, разорванные ноги, головы. На бывшей взлетной полосе, на голой влажной земле лежали прооперированные раненые. Стоило врачам прооперировать кого-нибудь, как пара сенегальцев, ставших санитарами, тут же выносили его с операционного стола и складывали его тут рядом с другими. Больше никто ничего не мог сделать. Время от времени подходил один из санитаров от одного раненого к другому и пробовал кормить их смоченным в воде кексом. Женевьев де Галлар тут же распределяла воду, грязный бульон из реки Нам-Юм.

— Во время дождя мы натягивали полотна палаток, но вся собранная вода уже израсходована, — оправдывалась де Галлар, увидев недовольный взгляд Ланглэ.

Но подполковника уже не интересовало, что получают раненые, ему уже было все равно, что находилось в контейнерах, сброшенных С-119. Смерть пилота Макговерна оставила его таким же равнодушным, как и смерть его солдат на левом берегу, погибших там в последние дни и втоптанных в грязную землю. И тех, кто погибал там сейчас. Ведь как раз в этот момент артиллерийские снаряды и минометные мины снова начали перепахивать землю между берегом и оставшимися очагами сопротивления. Там же лежал брошенный железный мост через Нам-Юм. Никто не мог перейти через него при дневном свете, чтобы не стать жертвой вьетнамских снайперов.

— Нам в командном бункере понадобится большое белое полотнище, Женевьев, — сказал Ланглэ. — Размером с простыню. Может быть сшитым из кусков. Главное, чтобы оно было снежно-белым.

— Я поняла, — ответила женщина с испугом. Она была в одежде медсестры, на груди еще дополнительно красный крест. Запинаясь, она спросила: — Оставят ли они меня в живых?

Ланглэ предпочел не отвечать на этот вопрос. Он еще раз напомнил де Галлар: — Пожалуйста, принесите полотнище через час. Потом он вернулся в командный бункер.

Ровно в 17.00, 6 мая 1954 года, командир подрывной группы у подножия холма А-1, последнего очага сопротивления бывшего опорного пункта «Элиан» дал знак командиру приготовившегося к атаке подразделения. Для этого он поднял вверх правую руку со сжатым кулаком. Сапер с «адской машинкой» нажал на рычаг. В ту же секунду вершина холма А-1 с грохотом буквально поднялась в воздух. Примерно через минуту последние куски земли и обломки металла посыпались вниз на землю.

Командир атакующего подразделения поднял руку и крикнул: — Тиен лен! Для штурма эта команда была не столь нужна, потому что рядом с ним уже бежали вперед первые солдаты, их штыки блестели в последних лучах солнца. Трещали автоматы, боевые крики раздавались вокруг холма.

Капитан Пуге, который только что рассматривал взрывы снарядов в центре крепости, оказался поднятым в воздух на метр, как будто его бросила гигантская подземная катапульта. Упав, он потерял сознание. Его присыпало землей. То тут, то там кто-то из легионеров пытался отстреливаться. Но атакующие так быстро ворвались на вершину, что сопротивление не успело организоваться.

Когда капитан Пуге пришел в себя и попытался двинуться, его заметил солдат Народной армии. За последние дни этот солдат, как и многие другие, успел хорошо выучить требование сдаваться на французском языке. Теперь, когда перед ним из-под земли поднялся большой, широкоплечий француз, озиравшийся, еще не пришедший в себя, вьетнамец направил на него винтовку и крикнул: — Руки вверх! Вы пленный вьетнамской Народной армии.

Пуге ничего этого не слышал. В его ушах звенело, барабанные перепонки пострадали от взрыва. Но он видел перед собой вражеского солдата, маленького человека в сплетенном из бамбука с кусочками парашютного шелка шлеме. Он видел винтовку и длинный штык. Так что он безучастно сцепил руки за головой и ожидал выстрела. Но солдат подал одному из своих знак. — Уведи его в тыл. Он контужен, ничего пока не понимает…

Ночью вьетнамцы атаковали еще один узел сопротивления между уже взятым холмом С-1 бывшего опорного пункта «Доминик» и берегом реки, а также несколько мелких бункеров между С-1 и Нам-Юмом. К утру пала позиция 506, немного севернее подхода к мосту Муонг-Тан, оставшегося теперь без защиты, и, как выяснили саперы, не заминированного. В тоже утро солдаты Народной армии атаковали западную часть крепости, опорный пункт 301 к югу от командного бункера.

Повсюду распространялись сведения, что сопротивление французов слабеет. Все чаще поднимались белые флаги. Было видно, как французские солдаты приводили в негодность оружие, сжигали оставшиеся запасы топлива и боеприпасов. Перед командным бункером де Кастри на гриле догорали штабные документы. Утром 7 мая 1954 года капитулировали три последних узла сопротивления на левом берегу, разбитые снарядами подземные бункеры, обозначенные на картах Народной армии как 507, 508 и 509.

В полдень генерал Зиап появился в местах сосредоточения войск, ожидавших приказ на форсирование Нам-Юма и штурм командного центра де Кастри. Он был недалеко от моста, на правом берегу. Там поднимался дым. Артиллерия очень осторожно стреляла по центру, потому что рядом с ним был лазарет с ясно видимым красным крестом.

Зиап быстро догадался, что колониальная армия Франции, с удовольствием украшавшая себя ореолом гуманности, не упустила бы случая показать всему миру, что освободительные силы нарушают правила ведения войны, на которые сама Франция, как только ей предоставлялась такая возможность, не обращала никакого внимания. Главнокомандующий высказался по этому поводу, когда командиры обратили его внимание на эту проблему, что мы победим — так или иначе. Теперь они там готовятся к концу, думал генерал, рассматривая местность, удерживаемую противником, через стереотрубу. Он понял, что по ту сторону реки у врага не было никакой системы обороны. Повсюду лежали разбитые пушки, дымили топливные склады. Защитники, если они еще были способны на сопротивление, зарывались еще глубже в землю. Куда глубже, чем вначале, когда они еще мечтали о «кавалерийских наскоках на горы», о быстрых рейдах, о победах.

Зиап взглянул на часы. Он получил донесение, что выделенные для атаки части готовы к последнему штурму. Он вызвал командира саперов, чтобы тот посмотрел через стереотрубу.

— Вы видите на том конце моста укрепления?

— Нет, товарищ главнокомандующий, — ответил тот. — У противника там всего лишь контрольный пост, чтобы не пропускать к центру дезертиров, устроивших себе лагерь на берегу реки. В центре они пытались воровать продовольствие. Кстати, я во многих местах вижу белые флаги, над стрелковыми ячейками и отдельными бункерами…

— Я тоже их видел, — подтвердил генерал. Он снова посмотрел на часы и задумался. Противник получил такой сильный удар, что еще долго не сможет собраться с силами. По всему опыту, который Во Нгуен Зиап накопил за долгие годы вооруженного сопротивления, как раз сейчас наступает момент, когда следует нанести новый удар, если есть для этого силы. Силы у нас есть, думал Зиап. И мы полны решимости как можно быстрее закончить битву в этой долине, о которой уже говорит весь мир.

— Почему мы тогда этого не делаем?

Он не заметил, что сказал эту фразу вслух. Командир саперов, стоявший рядом, сказал: — Повторите, пожалуйста, товарищ главнокомандующий.

Зиап посмотрел на него и сказал только одно слово: — Атакуйте!

Примерно в то же время рука де Кастри царапала трубку радиотелефона. На другом конце провода, в Ханое, был Коньи, говоривший о том, что нужно продержаться, устоять, о запланированных сбросах новых контейнеров, об умном использовании оставшейся в крепости артиллерии. Он осведомился, были ли эвакуированы все раненые с потерянных на восточном берегу опорных пунктов. Как будто у него не было точных донесений обо всем, происходившем в крепости.

Де Кастри догадывался, что эта беседа записывается на пленку. Потом хитрый Коньи воспользуется ею как доказательством, что он не знал достоверно о том, что положение защитников Дьенбьенфу безнадежно.

У него были аналитические справки и материалы аэрофотосъемки, сделанные самой современной американской аппаратурой, на которых было прекрасно видно, что пространство, удерживаемое де Кастри, уменьшилось до квадрата со сторонами примерно по пятьсот метров.

— Если мы..., — с трудом выдавил из себя де Кастри, — предположим, если мы сможем продержаться до наступления темноты, тогда вы дадите свое согласие на то, что я с остатками гарнизона все же как-то попытаюсь прорваться?

Коньи не отказался дать согласие. Больше того, он начал фантазировать, что лежащий дальше всех на юге, пока удерживаемый, но уже полностью изолированный опорный пункт «Изабель» должен поддержать прорыв своим артиллерийским огнем. «Изабель», по мнению Коньи, продолжавшего пустословить вопреки своим собственным убеждениям, сможет сама продержаться дальше, более того, сможет стать фундаментом нового укрепленного района в долине.

— У вас там еще свыше двух тысяч снарядов! — призывал он де Кастри. Но тот лишь саркастически заметил, что на всей «Изабель» есть лишь одна пушка. А Коньи, казалось, не услышал этого. Тогда де Кастри грубо бросил трубку. Коньи, правда, воспринял это как помехи на линии и завершил со своей стороны беседу заверением, что он еще раз выйдет на связь в течение дня.

— Ланглэ! — крикнул де Кастри. Когда его заместитель отодвинул бамбуковый занавес на входе в бункер, де Кастри потребовал от него уничтожить все, что могло бы дать противнику сведения о стратегических намерениях Франции, а также все личные документы, вплоть до грамот о награждении орденами.

Подполковник молча закурил, потом приказал радисту передать это распоряжение во все подразделения, с которыми еще была связь. Не прося разрешения у де Кастри, он сам отдал распоряжение о приведении всего оружия в нерабочее состояние и о прекращении сопротивления в случае новой атаки противника. Он не говорит прямо о капитуляции, но все его понимают. Остатки крепости ожидают последнего удара. Тот, кто голоден, устал до смерти, тяжело ранен, кого мучит дизентерия, тот с нетерпением ожидает конца, того или иного. Все должно закончиться, наконец-то.

В 15.00 начинается последний массированный артобстрел очагов сопротивления французов, из которых еще стреляют. В первый раз реактивные минометы выпускают несколько залпов. Проносящиеся с ревом ракеты ударяют по французским позициям, и те прекращают сопротивление. На восточном берегу реки командиры взводов Народной армии поднимают вверх кулаки и дают тем самым сигнал к штурму.

Штурмовые отряды бегом преодолели последние метры перед мостом Муонг-Тан. Солдаты уже ощущали победу; они видели, что враг уже не стреляет. Солдаты закатали свои зеленые штаны по колено, как крестьяне на рисовых полях, и босиком пробирались по жидкой грязи, в которую превратилась земля после многодневных дождей. Не встречаясь с сопротивлением, первые отряды преодолели покрытый деревянным настилом железный мост. На другом его конце было лишь несколько нор, из которых вылезали французские солдаты с поднятыми вверх руками. Тут и там трепетали на ветру куски белой ткани. Над листом из волнистого железа, накрывавшего командный бункер, тоже развевалось белое полотнище. Никого не было видно.

Командира взвода, первым прорвавшегося к бункеру, звали Чу. Он был молод, но уже ветеран многих боев. Вскоре после 17.00 взводный Чу приказал своим солдатам залечь у бункера. Он еще не знал, что генерал полчаса назад умылся, побрился и надел новый мундир. На голову он надел красное кепи спаги, которыми когда-то командовал. С Коньи он попрощался несколько минут назад: — До свидания. Я сдаюсь.

Как будто подготовившись заранее, Коньи выпалил: — До свидания, дружище! Только слушайте — никакого белого флага! Никакой капитуляции! По официальной версии, ваш командный пункт был захвачен противником. Мы это сейчас же сообщим прессе. Ясно?

— Мне все ясно, — ответил де Кастри. Его не интересовало, будут белые флаги или нет. От лазарета несло сладковатым запахом трупов, а вдали были уже слышны победные крики вьетнамцев. Он просто сидел с несколькими штабными офицерами в бункере и ждал.

Командир взвода Чу несколько секунд раздумывал, можно ли верить белому флагу над крышей из волнистого железа. Слишком часто французы придумывали хитрости, стоившие немало жертв тем, кто на них поддался. Но Чу решил не ждать. Его окрыляло то, что он стоит перед цитаделью противника. Проверив магазин в автомате, Чу закричал по-французски: — Выходите! Вы пленные вьетнамской Народной армии. Война закончена!

Потом он отодвинул занавес у входа. Он увидел французских офицеров без оружия, стоявших по стойке смирно, но глядевших в пол. Чу узнал де Кастри и знаком попросил его подойти. Неожиданностей больше не было. Прошедшие войны французские офицеры поняли, что их победили такие молодые вьетнамцы, как этот, стоявший у входа с автоматом в руке. Теперь их ждал только марш в плен.

Через некоторое время солдаты Чу сняли с крыши бункера белый флаг и установили там свое полковое знамя с вышитым на нем девизом «Полны решимости на борьбу и на победу». Повсюду стояли оборванные. усталые, потерявшие надежду французские солдаты. Безо всякого приказа все, кто мог идти, собирались в колонны для похода в плен. Гордые властители колонии вдруг превратились в послушных побежденных людей.

Доктор Нгуен Дуонг Кванг, в сопровождении Кенга, добрался до командного бункера. Он был в хорошем настроении, потому что раненых после последней атаки было очень мало, а он втайне опасался больших жертв. Но то, что он увидел здесь в центре французского сопротивления, заставило его вздрогнуть: сотни неухоженных раненых лежали на голой земле, в грязи, повсюду трупы, многие уже начинали гнить. Между ними беспомощные разбитые французы.

Он побежал к бункеру с красным крестом и увидел, что врачи его уже ждут. Казалось. что они тоже приготовились отправляться в плен.

— Вы доктор Гровен? — спросил он лысого великана вояках с никелированной оправой, совершенно отвечавшего данному Квангу описанию.

— Да, это я Гровен.

— Тогда я прошу вас продолжить свою работу.

— Но у нас ничего нет! Ни бинтов, ни лекарств, ни гипса, ни…

Нгуен Дуонг Кванг получил от профессора Тунга распоряжение временно продолжить работу лазарета и обеспечить персонал самым необходимым. Теперь он действовал быстро и тщательно. Он сказал взводному Чу: — Пожалуйста, соберите в командном бункере все продукты, весь табак, кофе, алкоголь и принесите все в лазарет. Кроме того, мне нужны еще три ваших человека…

Через час, когда стемнело, французские врачи во время перерыва пили горячий кофе. В первый раз он был не на глинистом бульоне из реки, а на кристально-чистой воде, доставленной солдатами Народной армии с восточных гор. Родниковой воде.

В последних лучах заходящего солнца трое направленных Чу солдат отыскивали вместе с несколькими французскими санитарами на развалинах крепости контейнеры с медицинскими грузами.

В это время на крайнем юге долины все еще существовал полностью изолированный опорный пункт «Изабель», где прятались несколько сотен французских солдат. Там уже не было ни пищи, ни воды, и настроение солдат было ужасным. В первые ночные часы минометы Народной армии сделали пару залпов по этому последнему очагу сопротивления. Французы отстреливались очень слабо. Потому минометы тоже прекратили огонь. Вызвали Гастона Жанвилля. Он взял свой мегафон и прополз до первых баррикад, откуда его было слышно. Затем крикнул: — Гарнизон «Изабель»! Сражение за Дьенбьенфу окончено. Генерал де Кастри и его штаб, как и все оставшиеся в живых, пребывают во вьетнамском плену. С ними будут хорошо обращаться, и после окончания кампании они смогут вернуться домой. «Изабель» окружена и не имеет никаких шансов. Мы призываем вас прекратить кровопролитие и отказаться от сопротивления на тех же условиях, как и прочие части гарнизона. Мы посылаем к вам офицера и двух сопровождающих, чтобы с вашим командиром принять решение о прекращении огня. Выстрелите желтую ракету, если вы готовы…

Чуть позже над «Изабель» на парашюте повисла желтая ракета. Когда она опустилась, трое военнослужащих Народной армии отправились в путь. Не было ни единого выстрела. Еще до полуночи гарнизон последнего опорного пункта бывшей крепости Дьенбьенфу сложил оружие и сдался в плен.

В раннем утреннем свете Гастон Жанвилль, бледный, усталый, голодный и небритый, но счастливый, стоял у дороги, по которой в направлении Туан-Гиао брели колонны оставшихся в живых французов.

Жанвилль думал о том, что скоро он сможет вернуться домой, в поселок, ставший с помощью Ба его новой родиной. Он теперь свободный человек, думал он, у меня прекрасная жена, друзья. И я сделал все, что мог, чтобы эта грязная война во Вьетнаме закончилась. Чего еще можно хотеть?

Он закурил и подумал, как здорово было бы. если бы Ба в лазарете, куда он сейчас отправится, сварила ему кофе. Что он за француз без чашечки кофе ранним утром? Он усмехнулся про себя. Затем снова взглянул на колонну пленных. Одно лицо вдруг показалось ему знакомым. И этот француз, с трудом передвигавший ноги, тоже узнал Жанвилля. Он был одним из тех, кто в ханойском лазарете часто добродушно смеялся над выходками Жанвилля.

— Гастон-шут! — крикнул он, остановившись.

— Я тебя знаю, но не знаю твоего имени…

— Не имеет значения. Мы лежали в соседних палатах. Ты всегда играл в «очко» с комендантом Прюнеллем.

— Да, с одноногим. А ты?

— Я часто думал, что если не хочешь убивать людей, нужно просто стать шутом, как ты.

— А что ты имеешь против шутов? — засмеялся Жанвилль.

Ничего, — ответил тот. — Я даже слышал тебя по мегафону. Мне не хватило мужества послушаться тебя. Но я часто думал, что в такое время, как это, шуты, вроде тебя, наверное, и есть самые лучшие французы.

Он побрел дальше, нагнув голову. Охранник прошел мимо Жанвилля и взглянул ему в лицо. Кто тут меня еще не знает, подумал Жанвилль. Потом он отправился к Ба.