На пороге войны

Агрессивные действия гитлеровцев. Позиции СССР и западных держав

Весна 1939 года оказалась последней предвоенной весной. Некоторое затишье, наблюдавшееся в зимние месяцы, подходило к концу. Это было затишье перед бурей. Фашистский рейх взял курс на войну.

К марту дальнейшие агрессивные планы гитлеровцев приобрели уже конкретную форму. Было решено оккупировать Чехословакию, что дало бы Германии возможность «держать в руках» также Венгрию, Румынию и Югославию. Предусматривался захват Клайпеды, в результате чего германские фашисты рассчитывали «твердо стать на ноги также в Прибалтике». Если раньше имелось в виду привлечь Польшу к участию в войне против СССР, то теперь гитлеровцы решили, что сама Польша, которая еще недавно сотрудничала с ними в агрессии против других стран, станет объектом их нападения. Все эти меры должны были «укрепить тылы» Германии, после чего намечалось разгромить Францию и добиться капитуляции Британской империи. Последней и решающей задачей германской политики считалась война против Советского Союза{1}.

Германские агрессоры в Праге

15 марта 1939 г. гитлеровские войска вступили в Прагу. Чехословакия была ликвидирована германскими фашистами как самостоятельное государство. Хотя Англия и Франция, навязывая Чехословакии условия мюнхенского [221] соглашения, обещали ей свои гарантии, никакой помощи Чехословакии в эти трагические дни они не оказали.

Английское правительство получило точные сведения о предстоящих событиях еще за четыре дня. Однако оно сделало вид, что ничего не видит и ничего не слышит. Только 14 марта в связи с поступавшими в Лондон все более тревожными сообщениями Галифакс созвал совещание для рассмотрения вопроса о позиции Англии. Решили, писал его помощник О. Харви об этом совещании, что

«мы не должны прибегать к пустым угрозам, поскольку мы не намерены бороться за Чехословакию... Мы не должны считать, что мы каким-то образом гарантировали Чехословакию»{2}.

Такую же позицию занимали и Соединенные Штаты. Помощник государственного секретаря США А. Берл отмечал в своем дневнике 17 марта, что захват Германией Чехословакии «не очень беспокоил» Рузвельта: как и многие англичане, он, возможно, надеялся, что германская агрессия на восток облегчит положение Англии и Франции{3}.

Принципиальную позицию в связи с захватом гитлеровцами Чехословакии заняло только Советское правительство.

Подробная характеристика внешней политики СССР в сложившейся в то время обстановке была дана в Отчетном докладе ЦК ВКП(б) XVIII съезду партии, с которым выступил 10 марта 1939 г. И. В. Сталин. Он подверг критике как агрессоров, так и политику попустительства агрессии, проводимую западными державами. В Отчетном докладе содержалось серьезное предупреждение о том, что большая и опасная политическая игра, начатая сторонниками политики невмешательства, может окончиться для них серьезным провалом. В нем отмечалось, что необходимо

«соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками».

В докладе было дано четкое и ясное изложение основ советской внешней политики:

«1. Мы стоим за мир и укрепление деловых связей со всеми странами, стоим и будем стоять на этой позиции, поскольку эти страны будут держаться таких же отношений с Советским Союзом, поскольку они не попытаются нарушить интересы нашей страны, [222]

2. Мы стоим за мирные, близкие и добрососедские отношения со всеми соседними странами, имеющими с СССР общую границу...

3. Мы стоим за поддержку народов, ставших жертвами агрессии и борющихся за независимость своей родины... »{4}.

СССР сразу же решительно осудил новый агрессивный акт нацистов против Чехословакии, заклеймил позором агрессоров. 18 марта Советское правительство направило правительству Германии ноту, в которой указывалось, что действия Германии «не могут не быть признаны произвольными, насильственными, агрессивными». Советское правительство заявляло, что оно не может признать включение Чехословакии в состав Германской империи{5}.

Лондон меняет методы, но не цели

Заняв в результате оккупации Чехословакии выгодные исходные позиции для дальнейшей агрессии, фашистский рейх начал подготовку к нападению на Польшу. Непосредственная опасность германской агрессии нависла также над Румынией и многими другими европейскими странами.

Между тем в результате подрывных действий агрессоров и политики потворства им со стороны мюнхенских «умиротворителей» силы тех стран Европы, которым угрожала агрессия, оказались разрозненными. Лондон и Париж сделали все возможное, чтобы, поставив СССР в положение международной изоляции, направить германскую агрессию против него. Но когда весной 1939 года стало выясняться, что фашистский рейх предпочитает до поры до времени иметь дело не с СССР, а с более слабыми противниками, то оказалось, что, пытаясь изолировать Советский Союз, Англия, Франция, Польша и некоторые другие страны поставили в положение еще более опасной изоляции самих себя.

Правящие круги Англии и Франции, наконец, вынуждены были признать, что прежними средствами уступок и подачек добиться заключения с Германией «широкого соглашения» им не удастся.

Не отказываясь от прежних целей своей политики, английское и французское правительства решили принять кое-какие меры к тому, чтобы укрепить свои международные [223] позиции. Так появились на свет англо-французские гарантии Польше и некоторым другим странам. Для того чтобы заставить Гитлера изменить свои планы и, наконец, пойти на «широкое соглашение», то есть на империалистический сговор с Англией и Францией, английское и французское правительства решили также припугнуть нацистов возможностью англо-франко-советского сближения.

«Пока секретные информационные службы сообщали, что следующая акция Гитлера будет направлена на восток, — писал английский историк С. Эстер, — в Лондоне и Париже считали, что лучше всего игнорировать СССР, с тем чтобы Гитлер обращался с ним по собственному усмотрению... Как только сообщения секретных служб изменились и начали предсказывать, что Гитлер намерен предпринимать наступление на запад, настроения в Форин оффисе начали меняться в пользу улучшения отношений с русскими»{6}.

О действительном же сближении с СССР, сотрудничестве с ним в борьбе против агрессии ни Н. Чемберлен, ни Э. Даладье не помышляли. Это был лишь их очередной дипломатический маневр, при помощи которого они намеревались отвести от себя опасный тайфун, зарождавшийся в центре Европы, и повернуть его на восток.

В Лондоне и Париже смотрели на свои связи со странами Восточной Европы и контакты с СССР и как на средство перестраховки на тот случай, если попытки западных держав сговориться с гитлеровцами все же будут безрезультатными и они окажутся в состоянии войны с Германией.

Кроме того, английское и французское правительства опасались, что если Советский Союз ввиду позиции Англии и Франции окончательно придет к выводу о невозможности создать коллективный фронт защиты мира, то он будет вынужден искать иных путей обеспечения своей безопасности. В частности, они боялись, что СССР, поставленный в положение изоляции, может согласиться на какую-то форму нормализации отношений с Германией, например, на подписание с ней договора о ненападении{7}. А стремление Германии как-то ослабить напряженность в отношениях с Советским Союзом уже не являлось в то время особым секретом для дипломатических кругов западных держав.

Правящие круги Англии и Франции вынуждены были учитывать также все усиливавшиеся требования народных [224] масс своих стран принять меры против опасности агрессии и, в том числе, установить тесное сотрудничество с СССР.

Советская инициатива о созыве совещания

Вынашивавшиеся Германией, Японией и Италией агрессивные планы, бесспорно, представляли огромную опасность для СССР. Неоднократные высказывания германских фашистов и японских милитаристов о том, что они считают уничтожение Советского государства своей главной целью, были хорошо известны.

Коммунистическая партия и Советское правительство, учитывая усиление опасности войны, принимали дополнительные меры для укрепления обороноспособности страны. Нарком обороны К. Е. Ворошилов в выступлении на XVIII съезде ВКП(б) 13 марта 1939 г. сообщил, что по сравнению с началом 1934 года (о численности советских войск в 1933 — 1934 гг. см, в гл. I) численный состав Красной Армии увеличился в 2 раза, количество танков — в 2, 9 раза, самолетов — в 2, 3 раза и т. д.{8}. В 1938 году оборонная промышленность страны увеличила поставки Советским Вооруженным Силам орудий, самолетов и танков{9}. Растущая оборонная мощь Советского государства и Советских Вооруженных Сил была, безусловно, важнейшим фактором, отбивавшим у агрессоров охоту померяться силами с СССР.

В то же время Советское государство было готово внести максимальный вклад в борьбу против агрессии, за сохранение мира. Если бы Англия и Франция проявили действительное желание сотрудничать с СССР, то они встретили бы полную взаимность со стороны Советского правительства. Вооруженные силы держав, которым угрожала опасность со стороны Германии, все еще превосходили силы агрессоров. Это означало, что, выступая единым фронтом, СССР, Англия и Франция были бы в состоянии сделать германскую агрессию невозможной.

Разумеется, Советское правительство не могло не учитывать горького опыта прежних лет, особенно событий последнего периода, когда правительства Англии и Франции в Мюнхене и после него открыто стали на путь империалистической сделки с Гитлером и Муссолини. Весь внешнеполитический курс Англии и Франции за предыдущие годы свидетельствовал об их нежелании сотрудничать [225] с СССР в борьбе против агрессии. Было ясно, что они не имели бы ничего против германской и японской агрессии, лишь бы она была обращена не против них, а против Советского Союза.

Тем не менее Советское правительство весной и летом 1939 года искренне пыталось договориться с Англией и Францией о создании коллективного фронта защиты мира, чтобы совместными усилиями обуздать гитлеровских агрессоров и предотвратить развязывание войны. Существовала надежда, что все более агрессивная политика гитлеровцев, а также растущее давление со стороны народных масс Англии и Франции, обеспокоенных угрозой войны, могут в конце концов привести к изменению позиции английского и французского правительств. Но, как будет показано дальше, английские и французские правящие круги завели начавшиеся с СССР переговоры в тупик, открыв тем самым фашистскому рейху путь для развязывания войны.

Об этом свидетельствовало уже само начало советско-английских контактов в марте 1939 года.

Два дня спустя после ввода германских войск в Чехословакию в Лондоне стало известно, что гитлеровцы усиленно добиваются установления своего экономического и политического господства над Румынией. 18 марта этот вопрос в срочном порядке был поставлен на рассмотрение английского правительства. Были высказаны опасения, что это может привести к установлению германского господства в Европе и к выходу германских войск в район Средиземноморья, в результате чего Англия может быть превращена во второразрядную державу. Если румынская сельскохозяйственная продукция и нефть окажутся в руках Германии, попытки Англии установить в случае войны блокаду рейха окажутся бесполезными. Министр координации обороны лорд Четфилд признал, что сама Англия не в состоянии предотвратить установления над Румынией германского господства. Но при согласии Польши и СССР принять участие в этом положение было бы совершенно иным. В таком случае Англия должна была бы объединиться с ними в оказании сопротивления германской агрессии. Правительство ограничилось, однако, решением запросить правительства СССР, Польши, Югославии, Турции, Греции и Румынии об их позиции, а также согласовать возможные меры с Францией{10}. [226]

В тот же день английский посол в Москве У. Сидс обратился к наркому иностранных дел СССР с вопросом о том, какую позицию займет Советский Союз в случае германской агрессии против Румынии. Советское правительство решило воспользоваться полученным запросом для того, чтобы снова со всей серьезностью поставить вопрос о коллективных мерах борьбы против агрессии. Уже через несколько часов У. Сидсу было передано предложение Советского правительства о немедленном созыве международного совещания с участием СССР, Англии, Франции, Польши, Румынии и Турции{11}. Созыв такого совещания и принятие на нем решения о коллективных мерах по защите мира и безопасности в Европе могли бы остановить фашистских агрессоров.

Лондон считает борьбу с агрессией «преждевременной»

Чемберлен и Галифакс решили отклонить это предложение как не соответствующее общему курсу их внешней политики, не считая нужным поставить его даже на рассмотрение правительства. 19 марта Галифакс заявил советскому полпреду в Лондоне, что созыв предложенной Советским правительством конференции был бы «преждевременным»{12}. Указанное советское предложение было передано также французскому правительству, однако от Франции не было получено вообще никакого ответа. Советское правительство могло сделать из этого лишь один вывод: Англия и Франция по существу продолжают прежнюю политику{13}.

Поскольку совершенно не реагировать на агрессивные действия фашистской Германии все же было невозможно, 20 марта Галифакс внес на заседании английского правительства предложение, выработанное накануне с участием Чемберлена, об опубликовании декларации правительств Англии, Франции, СССР и Польши, согласно которой они «обязуются проводить немедленные совместные консультации» в случае опасности политической независимости какого-либо европейского государства. Даже Галифакс не мог не признать при этом, что опубликование подобной декларации о консультациях «не является особенно героическим решением». Чемберлен, напротив, считал достоинством этого проекта именно то, [227] что в нем не содержится «конкретных обязательств» и указаний о том, что представляет собой «опасность» и какие именно меры будут приниматься. Проект был одобрен членами правительства{14}.

После заседания Галифакс ознакомил с проектом декларации французского посла в Лондоне Ш. Корбэна. Последний с полным основанием констатировал, что подобная декларация будет истолкована другими странами таким образом, что в случае новой агрессии четыре державы не намерены принимать какие-либо контрмеры, а имеют в виду ограничиться лишь разговорами{15}. Галифакс оказался вынужден внести в проект декларации некоторые исправления, от чего содержание декларации все же не стало особенно «героическим».

21 марта британское правительство выступило с предложением, чтобы Англия, Франция, СССР и Польша опубликовали декларацию о том, что в случае каких-либо действий, представляющих угрозу политической независимости любого европейского государства, они

«обязуются немедленно совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления таким действиям»{16}.

Опубликование такой декларации не могло быть сколько-нибудь серьезным средством противодействия агрессии. Но поскольку и такая декларация могла явиться хотя бы некоторым шагом вперед в деле создания фронта защиты мира, Советское правительство на следующий же день дало свое согласие на ее опубликование{17}. Однако через несколько дней заместитель министра иностранных дел Англии А. Кадоган сообщил советскому полпреду, что

«поляки совершенно категорически, румыны в менее решительной форме заявили, что они не примкнут ни к какой комбинации (в форме ли декларации или какой-либо иной), если участником ее будет также СССР»{18}.

Польские правящие круги ввиду своей классовой вражды к СССР не желали сотрудничать с ним даже в условиях, когда над Польшей нависла смертельная опасность. Надеясь все же как-то договориться с нацистами, они не захотели принимать участие в декларации и сорвали ее опубликование. 25 марта Ю. Бек дал Ю. Липскому, польскому послу в Берлине, указание заверить Риббентропа, что Польша всегда выступала и выступает против участия СССР в европейских делах{19}. Таким образом правители Польши становились на путь прямого предательства [228] национальных интересов страны, измены польскому народу.

На переговорах Н. Чемберлена и Э. Галифакса с президентом Франции А. Лебреном и Ж. Боннэ 21 — 22 марта в Лондоне было решено интенсифицировать сотрудничество генеральных штабов двух стран. Основное, что показали эти переговоры, — это нежелание Англии оказывать действительную помощь даже французам; они намеревались отправить во Францию всего несколько дивизий, да и то не сразу после начала военных действий. Кроме того, было решено, что в любом случае, в том числе и при нападении фашистской Германии на Польшу, стратегия Англии и Франции будет не наступательной, а оборонительной{20}.

Фашистский рейх действовал все более нагло и бесцеремонно. Еще 21 марта Риббентроп начал дипломатическую подготовку войны с Польшей. Он в ультимативной форме потребовал от польского правительства согласия на присоединение к Германии Гданьска (Данцига) и на строительство через территорию Польши экстерриториальной автострады в Восточную Пруссию. В целях создания «конфликтной ситуации» между Германией и Польшей эти предложения были составлены таким образом, чтобы они ни в коем случае не могли быть приняты польским правительством. 22 марта гитлеровцы захватили Клайпеду. Статус Клайпеды был гарантирован Англией и Францией, но они и пальцем не пошевелили для того, чтобы оказать Литве помощь. 23 марта нацисты нанесли очередной удар: Германия навязала Румынии кабальное экономическое соглашение.

В таких условиях большое значение имело заявление, сделанное 23 марта 1939 г. наркомом иностранных дел СССР по поручению ЦК ВКП(б) и Советского правительства прибывшему в Москву министру внешней торговли Англии Р. Хадсону. Исходя из факта существования агрессивного блока, подчеркнул нарком, не следует отрицать необходимость совещаний, конференций и соглашений неагрессивных государств. В частности, Советское правительство всегда готово было и теперь готово сотрудничать с Великобританией, рассматривать и обсуждать любые конкретные предложения{21}.

Хадсон в отчете английскому правительству о поездке в Москву даже не упомянул об этом заявлении. Он высказался против расширения отношений с СССР{22}. [229]

Советское правительство наряду с обращением к Англии сочло необходимым установить контакты в целях борьбы против агрессии также и со своими западными соседями, находившимися под угрозой германского нападения. 28 марта 1939 г. оно передало правительствам Латвии и Эстонии заявления о том, что СССР придает огромное значение предотвращению установления агрессорами своего господства над Прибалтийскими государствами, ибо это противоречило бы как интересам народов этих стран, так и жизненным интересам Советского государства. Советское правительство заявило, что оно не может оставаться безучастным зрителем установления господства Германии в Прибалтике и в случае необходимости готово доказать это на деле{23}.

Советское правительство было серьезно заинтересовано также в сохранении независимости Польши и Румынии, в частности потому, что захват их Германией дал бы гитлеровским войскам возможность выйти к западным границам СССР. Советский Союз готов был к сотрудничеству с Англией и Францией ради обеспечения безопасности Польши, а также Румынии и других Балканских стран. Вместе с тем Советское правительство считало желательным установить в борьбе против агрессии непосредственные контакты и сотрудничество также с самими этими странами.

29 марта 1939 г. М. М. Литвинов заявил румынскому посланнику в Москве Н. Диану, что СССР не мог бы

«относиться равнодушно к получению агрессивной страной господства в Румынии или к возможности получения опорных пунктов вблизи нашей границы или в черноморских портах».

В тот же день М. М. Литвинов, отвечая на вопрос французского поверенного в делах в Москве Ж. Пайяра, готов ли СССР к сотрудничеству с Польшей, заявил ему:

«Считаем очень важным сотрудничество Польши, каковое мы всегда ей предлагали»{24}.

Поскольку Польша отказывалась сотрудничать с СССР, перед английским и французским правительствами встал вопрос о том, кого считать более важным для них союзником в Восточной Европе — Польшу или СССР. Чемберлен и Галифакс считали, что Польша и Румыния, которые ненавидят Советский Союз, имеют-де для Англии в качестве союзников большее значение, чем СССР{25}. Английский историк С. Эстер писал, что, таким образом, Советский Союз «после кратковременного появления на [230] дипломатической арене вновь был поставлен в прежнее положение изоляции»{26}.

На заседании внешнеполитического комитета английского правительства 27 марта Н. Чемберлен предложил отказаться от опубликования общей декларации и сосредоточить внимание на угрозе Румынии. Он доказывал, что для этого необходимо добиться прежде всего сотрудничества с Польшей. Английский премьер не мог не отметить при этом, что новый план «оставляет Советскую Россию в стороне». Даже С. Хор, оговорившись, что никто не может обвинить его в симпатиях к Советскому Союзу, подчеркнул, что необходимо привлечь к общему фронту по возможности больше стран, в том числе и СССР.

«Весь опыт свидетельствует о том, — подчеркивал он, — что Россия непобедима».

Галифакс решительно поддерживал Чемберлена.

«Если нам приходится делать выбор между Польшей и Россией, — заявил он, — то, очевидно, следует отдать предпочтение Польше».

При этом он ссылался на то, что министр иностранных дел Франции Ж. Боннэ также «не испытывает любви к Советской России» и «Франция, по-видимому, мало заинтересована в России». Английский лорд доказывал, что Польша располагает 50 дивизиями, которые могут внести «полезный вклад», что же касается Советской Армии, то, мол, «ее наступательные возможности ничтожны»{27}.

Через два дня этот вопрос рассматривался на заседании английского правительства. Галифакс доказывал, что «ключом к ситуации» является Польша. Несмотря на серьезные сомнения, высказывавшиеся министром внутренних дел С. Хором и министром здравоохранения У. Эллиотом по поводу того, что исключать Советский Союз из состава привлекаемых к сотрудничеству стран нежелательно, кабинет одобрил курс Чемберлена и Галифакса{28}.

В Лондоне начали разрабатываться планы сотрудничества Англии, Франции, Польши и Румынии (без СССР).

Англо-французские гарантии

В конце марта 1939 года произошло серьезное обострение германо-польских отношений. В германской печати была развернута резкая антипольская кампания, прежде [231] всего по вопросу о положении немецкого национального меньшинства в Польше. В газетах начали мелькать сообщения о возможности захвата Германией Гданьска в ближайшие же дни, о передвижении крупных германских сил к польской границе. Это вызвало серьезное беспокойство в Англии и Франции, которые не могли не учитывать, что захват Польши привел бы к дальнейшему резкому ухудшению их собственного положения, ослаблению их позиций.

Во время обсуждения этого вопроса 30 марта на заседании английского правительства Галифакс внес предложение об опубликовании заявления о том, что в случае нападения Германии на Польшу Англия придет последней на помощь. Чемберлен поддержал его. Он отметил, что ресурсы Чехословакии уже используются Германией. А если и ресурсы Польши отойдут к рейху, то это будет иметь очень серьезные последствия для Англии. Министр координации обороны признал, что в случае фашистской агрессии Польша продержится не более двух-трех месяцев. Однако, продолжал он, и Германия понесет значительные потери.

На заседании указывалось, что если английское правительство вовремя не займет твердую позицию в связи с угрозой Польше, то авторитет Англии во всем мире будет серьезно подорван{29}.

Таким образом, английские правящие круги думали лишь о том, чтобы в течение какого-то времени пользоваться польским пушечным мясом. Они даже и не ставили вопроса о том, чтобы действительно помочь Польше и спасти ее от разгрома. А ведь захват Германией Польши можно было предотвратить! Советский Союз, будучи, в отличие от Англии, глубоко заинтересован в том, чтобы Польша не была уничтожена, со своей стороны был готов бросить на чашу весов войны и мира всю свою мощь ради сохранения независимости и неприкосновенности Польши. Но на заседании английского правительства вопрос о сотрудничестве Англии с СССР даже не поднимался.

31 марта 1939 г. было опубликовано заявление английского правительства о его готовности оказать Польше помощь в случае агрессии против нее. В результате визита в Лондон Ю. Бека 6 апреля было опубликовано англо-польское коммюнике, в котором указывалось, что между Англией и Польшей достигнута договоренность о [232] взаимной помощи «в случае любой угрозы, прямой или косвенной, независимости одной из сторон»{30}.

Англичане изложили Ю. Беку свой план заключения соглашения с участием Англии, Франции, Польши и Румынии. Однако польское правительство отклонило это предложение. Польша еще с 1921 года имела союзный договор с Румынией, направленный против СССР. Она не хотела расширять свои обязательства в случае конфликта между Германией и Румынией{31}.

Англо-французские гарантии вскоре были даны также Румынии и Греции, а несколько позже — Турции.

Предоставляя свои гарантии Польше и другим указанным странам, английское и французское правительства выдавали их за бескорыстную заботу об их судьбе. В связи с этим заслуживает внимания обсуждение вопроса о гарантиях на заседании внешнеполитического комитета английского правительства.

«Премьер-министр напомнил, — говорится в протоколе заседания комитета, — что генеральная линия нашей политики в отношении Германии определяется не защитой отдельных, стран, которые могли бы оказаться под германской угрозой, а стремлением предотвратить установление над континентом германского господства, в результате чего Германия стала бы настолько мощной, что могла бы угрожать нашей безопасности. Господство Германии над Польшей и Румынией усилило бы ее военную мощь, и именно поэтому мы предоставили гарантии этим странам. Господство Германии над Данией не увеличило бы военной мощи Германии, и поэтому в данном случае нам не следует брать обязательств о военном вмешательстве с целью восстановления статус-кво»{32}.

Это означает, что Англия заботилась о своих и только своих интересах. Польша, Румыния, Дания и другие страны интересовали ее исключительно в зависимости от того, могли ли они иметь какое-то военное, стратегическое или экономическое значение для британского империализма.

Даже английские буржуазные историки теперь не могут не признать, что британский кабинет так же мало был обеспокоен судьбой Польши, как ранее судьбой Чехословакии{33}.

К тому же значение англо-французских гарантий было для Польши, Румынии и других стран весьма относительным. Еще 30 марта на это указал Н. Чемберлену [233] бывший премьер-министр Англии Д. Ллойд Джордж. Он заявил, что действительный отпор Германии на востоке может быть организован только при участии СССР; односторонние английские гарантии Польше являются «безответственной азартной игрой»{34}.

Советское полпредство в Англии также писало по этому вопросу:

«Что реальное может сделать, на самом деле, Англия (или даже Англия и Франция, вместе взятые) для Польши и Румынии в случае нападения на них Германии? Очень мало. Пока британская блокада против Германии станет для последней серьезной угрозой, Польша и Румыния перестанут существовать»{35}.

О том, что эти гарантии не были достаточно сильным рычагом для оказания давления на Германию, свидетельствовал тот факт, что 3 апреля Гитлер издал директиву о подготовке германских войск к нападению на Польшу 1 сентября 1939 г. 11 апреля он подписал пресловутый план «Вайс», то есть план военного разгрома Польши.

В связи с продолжавшимся обострением обстановки в Англии и Франции усиливались выступления против мюнхенских банкротов, за коренное изменение внешнеполитического курса обеих стран. Опрос общественного мнения, проведенный в Англии в конце апреля — начале мая, показал, что 87% населения страны выступало за заключение союза между Англией, Францией и СССР{36}. Во Франции процесс отрезвления шел даже относительно быстрее, чем в Англии. Это и понятно, так как она оказалась под более непосредственной угрозой{37}.

Однако правительство Чемберлена по-прежнему считало принятие каких-либо совместных с СССР обязательств нежелательным. Все еще надеясь на германо-советский конфликт, оно хотело иметь в случае такого конфликта полную свободу действий. Н. Чемберлен рассчитывал, в частности, что нападение Германии на Польшу или Румынию может перерасти в советско-германский конфликт. Чтобы приблизить такой конфликт, он начал добиваться принятия Советским правительством односторонних обязательств об оказании помощи странам Восточной Европы в случае нападения на них.

Так, 11 апреля Галифакс в беседе с советским полпредом в Лондоне коснулся вопроса о том, «в какой форме СССР мог бы оказать помощь Румынии в случае [234] нападения на нее Германии». 14 апреля И. М. Майский, получив указания Советского правительства, заявил Галифаксу, что СССР не относится безучастно к судьбе Румынии и готов принять участие в оказании ей помощи, но что хотел бы знать, как английское правительство мыслит себе формы помощи Румынии со стороны Англии и других заинтересованных держав{38}. Однако глава дипломатического ведомства Англии прикинулся глухонемым. Он оставил вполне естественный и логичный контрвопрос Советского правительства без ответа.

Британская дипломатия продолжала добиваться того, чтобы СССР, невзирая на последствия, взял на себя односторонние обязательства. 15 апреля английский посол в Москве У. Сидс по указанию Галифакса официально поставил перед Советским правительством вопрос, не согласно ли оно опубликовать декларацию о том, что любой европейский сосед Советского Союза может рассчитывать в случае агрессии на советскую помощь, если он признает эту помощь желательной{39}.

Это предложение предусматривало оказание Советским Союзом помощи как Польше и Румынии, которые имели англо-французские гарантии, так и другим европейским соседям СССР — Латвии, Эстонии и Финляндии, которые таких гарантий не имели. Поэтому опубликование Советским правительством такой декларации могло привести к тому, что в случае германской агрессии в Прибалтике Советский Союз вынужден был бы воевать с Германией, в то время как англо-французские мюнхенцы остались бы в стороне.

Крайне опасное для СССР положение возникло бы даже в случае германо-польского или германо-румынского конфликта. Англия и Франция, несмотря на свои гарантии Польше и Румынии, могли фактически остаться вне войны (как это и произошло в сентябре 1939 г. ). В то же время Советский Союз, выступив на помощь Польше или Румынии, мог в таких условиях оказаться в состоянии войны с Германией фактически без серьезных союзников.

Кроме того, обязательства о взаимной помощи между Англией и Францией, с одной стороны, и Польшей — с другой, имели взаимный характер: в случае нападения на Польшу ей должны были оказать помощь Англия и Франция, а в случае нападения агрессора на Англию или Францию им на помощь должна была прийти Польша. [235]

Советские же гарантии Польше должны были носить, согласно английскому запросу, односторонний характер. Например, в случае нападения Германии на СССР Польша не была обязана оказывать помощь Советскому Союзу. Советское правительство не имело даже гарантий того, что Польша не присоединится в таком случае к Германии в войне против СССР.

В конфиденциальных беседах даже сами западные дипломаты признавали неблаговидность позиции Англии по отношению к СССР. Так, американский посол в Париже У. Буллит отмечал, что политика английского правительства в отношении Советского Союза была «чуть ли не оскорбительной»{40}. Даже У. Сидс не мог не признать в своей телеграмме в Форин оффис, что английский запрос создает впечатление, что Англия не имеет серьезных намерений договориться с СССР.

Контакты, установленные в марте — апреле 1939 года между Советским правительством, с одной стороны, и правительствами Англии и Франции — с другой, по вопросам обеспечения сохранения мира в Европе, снова показывали искреннее стремление Советского Союза к коллективному отпору фашистской агрессии. Однако правящие круги Англии и Франции по существу продолжали свою мюнхенскую политику, проявляя нежелание к сотрудничеству с СССР.

Переговоры между СССР, Англией и Францией

Советские предложения о сотрудничестве трех держав

Советское правительство считало необходимым противопоставить агрессивным устремлениям фашистского рейха единый фронт стран, которым угрожала германская агрессия. Особое значение в деле предотвращения разгула агрессии Советское правительство придавало установлению тесного сотрудничества СССР, Франции и Англии. Оно рассчитывало, что в таком случае на их стороне могло бы оказаться и немало других стран. Общими усилиями фашистского агрессора можно было бы остановить.

17 апреля 1939 г. Советский Союз обратился к Англии и Франции с конкретными далеко идущими предложениями, в которых [236] предусматривалось: заключение между Англией, Францией и СССР соглашения о взаимной помощи; оказание тремя державами помощи граничившим с СССР странам Восточной Европы в случае агрессии против них.

В соответствии с советскими предложениями три державы должны были в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждой из них жертве агрессии, то есть заключить военную конвенцию. Договор о взаимной помощи и военную конвенцию предусматривалось подписать одновременно сроком на 5 — 10 лет. В случае вооруженного конфликта запрещалось заключение с агрессором сепаратного мира{41}. Вручая английскому послу У. Сидсу эти предложения, нарком иностранных дел СССР особенно подчеркнул значение одновременного подписания обоих соглашений: политического и военного.

Эти предложения представляли собой четкую программу создания в Европе надежного фронта защиты мира, основанного на тесном сотрудничестве СССР, Англии и Франции. Это были те предложения, осуществления которых Советское правительство добивалось в течение последующих англо-франко-советских переговоров. Их осуществление поставило бы надежную преграду на пути агрессоров.

Лондон против соглашения с СССР

Советские предложения, однако, не встретили поддержки английского и французского правительств. Как ни парадоксально это может показаться сейчас, но они сочли их неприемлемыми. Постоянный заместитель министра иностранных дел Англии А. Кадоган сразу же подготовил записку о советских предложениях для внешнеполитического комитета правительства. В этом документе наглядно проявилась вся степень ненависти английской правящей верхушки к СССР.

Советское предложение, писал Кадоган, ставит нас в «чрезвычайно затруднительное» положение. «Мы должны взвесить пользу от бумажного обязательства (!) России присоединиться в войне к нам и ущерб, (!) который мы потерпим от открытого объединения с Россией». Кадоган утверждал, что с практической точки зрения все говорит-де «против принятия русского предложения». Однако он [237] отмечал, что левые круги постараются использовать его отклонение в борьбе против правительства. Кроме того, если Англия отвергнет советское предложение, существует опасность того, что Советы могут заключить с Германией какое-то соглашение о «невмешательстве»{42}.

Обсуждение советских предложений на заседании внешнеполитического комитета британского правительства 19 апреля свелось к тому, что Англия заинтересована-де только в поставке Советским Союзом военных материалов Польше и Румынии в случае нападения на них Германии. Н. Чемберлен, излагая в этой связи свою позицию, подчеркнул, что для оказания Советским Союзом этим странам помощи военными материалами нет необходимости в заключении англо-франко-советского военного союза. Как констатировал в конце заседания министр координации обороны лорд Четфилд, общее мнение членов комитета заключалось в том, что политические соображения против военного союза Англии, Франции и СССР настолько существенны, что они «перевешивают» любые военные выгоды. В протоколе заседания указано, что члены комитета «не расположены принимать советские предложения»{43}.

24 апреля начальники штабов трех видов вооруженных сил Англии подготовили доклад «Военное значение России». В своей классовой ненависти к СССР военная верхушка Англии сознательно исказила истинное положение. Признав, что в начале войны Советский Союз может мобилизовать и выставить на своем Западном фронте 130 дивизий, они в то же время утверждали, будто экономика страны сможет поставлять военные материалы в таком количестве, что СССР, мол, сможет постоянно держать на фронте лишь 30 дивизий.

Начальники штабов доказывали, что некоторые страны из-за «глубокой враждебности к коммунизму» могут не дать согласия на проход советских войск через их территорию, а это может «свести на нет» значение военного сотрудничества с СССР. Высказывая сомнения относительно наступательной способности советских войск и состояния советских железных дорог, начальники штабов делали заключение, что возможность оказания Россией сколько-нибудь существенной военной помощи Польше «стоит вне вопроса». В докладе утверждалось, что СССР фактически будет не в состоянии поставлять Польше, Румынии и Турции также военные материалы. [238] В то же время в докладе отмечалось, что сотрудничество СССР с Англией имело бы значение в том плане, что Германия не могла бы пользоваться советскими ресурсами продовольствия и сырья. Начальники штабов писали, что отклонение советских предложений может иметь своим последствием заключение соглашения между Германией и Россией{44}.

Касаясь этого заключения, необходимо сразу же отметить, что оно было настолько тенденциозным, что сами начальники штабов, как это будет показано дальше, впоследствии вынуждены были открещиваться от него, не говоря уже о том, что действительные возможности СССР, проявленные им в годы Великой Отечественной войны, полностью разоблачили тогдашнюю английскую военную верхушку, давшую такое заключение.

Докладывая на следующий день выводы начальников штабов на заседании внешнеполитического комитета английского правительства, лорд Четфилд суммировал их следующим образом:

«Хотя Россия в другом плане и является великой державой, в военном отношении она — страна лишь среднего ранга»{45}.

При рассмотрении 26 апреля советских предложений на заседании английского правительства лорд Галифакс высказался против «всеобъемлющего» соглашения с СССР. Главный аргумент английского министра иностранных дел заключался в том, что подписание Англией и Францией союза с СССР отрицательно отразилось бы на англо-германских отношениях, то есть сделало бы невозможным достижение нового англо-германского соглашения, а английское правительство считало это своей главной целью. Советские предложения были признаны на этом заседании неприемлемыми{46}.

Характеризуя позицию, занятую английским правительством, глава Северного департамента МИД Англии Л. Кольер констатировал, что оно не желает связывать себя с СССР, «а хочет дать Германии возможность развивать агрессию на восток за счет России... »{47}.

Британская дипломатия потратила немало сил с целью поставить СССР в положение международной изоляции, с тем чтобы сделать для агрессоров более привлекательной идею нападения на него. Н. Чемберлен продолжал строить свою политику в расчете на советско-германский конфликт. Если же Англия заключила бы соглашение с СССР, то это, напротив, в какой-то степени [239] удерживало бы Германию от агрессии против него. Поэтому заключение соглашения о сотрудничестве с СССР находилось в противоречии со всем курсом политики английского правительства.

Хотя самые широкие круги французского народа были глубоко обеспокоены развитием событий, французское правительство также не проявило действительного стремления к сотрудничеству с СССР. В результате разговора с французским министром колоний Ж. Манделем Я. З. Суриц 24 апреля сообщал из Парижа, что текст советского предложения еще не доведен до сведения членов кабинета. Никто из министров, кроме Боннэ и Даладье, проекта не видел. Два дня спустя Суриц писал, что, по-видимому, все разговоры о «сотрудничестве» с СССР «окончатся обычным блефом», так как Боннэ и Чемберлен этого сотрудничества никогда всерьез не желали{48}.

Тем временем международная обстановка продолжала быстро ухудшаться. 28 апреля Гитлер заявил о расторжении польско-германской декларации о ненападении 1934 года, а также англо-германского морского соглашения 1935 года. И. М. Майский сообщал в те дни в Москву, что среди населения Англии настроение резко антигерманское и необходимость сопротивления агрессии становится всеобщим убеждением. «Отсюда громадная популярность в массах идеи союза с СССР. На политических митингах и собраниях во всех концах страны каждое упоминание о таком союзе вызывает настоящую овацию»{49}.

И тем не менее английское правительство по-прежнему считало, что для оказания известного давления на Гитлера, с тем чтобы он согласился на англо-германское соглашение, достаточно одного того факта, что между Англией, Францией и СССР ведутся какие-то переговоры.

Вопрос об ответе на советское предложение рассматривался на заседании английского правительства 3 мая. Выражая надежду, что все же удастся договориться с Гитлером, предоставив ему свободу рук на востоке, Э. Галифакс и другие члены правительства высказывали мнение, что не следует менять английской политики. Были выражены лишь опасения, как бы в результате позиции, занимаемой Англией, Советское правительство не оказалось вынуждено пойти на нормализацию отношений с Германией. Это было признано, правда, маловероятным, [240] но все же в целях предотвращения нормализации советско-германских отношений было сочтено целесообразным «в течение какого-то времени продолжать поддерживать переговоры» с СССР{50}. Г. Ченнон отмечал в этот день в своем дневнике, что в правительстве отношение к России высокомерное и в Англии собираются спустить дело на тормозах{51}.

Английское правительство 8 мая снова обратилось к СССР с «предложением» о том, чтобы Советское правительство взяло одностороннее обязательство, а именно обязалось оказать помощь Англии и Франции, если они, выполняя взятые на себя обязательства в отношении некоторых восточноевропейских стран, окажутся вовлеченными в войну{52}. Советский Союз, естественно, не счел возможным брать на себя такие односторонние обязательства.

Вопрос об отношениях с СССР 16 мая снова был поставлен на обсуждение внешнеполитического комитета английского правительства. Начальники штабов трех видов вооруженных сил Англии представили новый доклад. В нем теперь уже констатировалось, что соглашение о взаимной помощи между Англией, Францией и Советским Союзом будет иметь «определенное положительное значение. Оно будет представлять собой солидный фронт внушительной силы против агрессии». Напротив, в случае если такое соглашение не будет заключено, это окажется «дипломатическим поражением, которое повлечет за собой серьезные военные последствия». Если, отвергая союз с Россией, Англия толкнула бы ее на соглашение с Германией, «то мы совершили бы огромную ошибку жизненной важности»{53}.

В связи с явным усилением угрозы германской агрессии, и в частности с провозглашенным 7 мая Германией и Италией намерением заключить между собой военный союз, начальники штабов Англии постепенно начинали браться за ум. Однако Н. Чемберлен по-прежнему решительно выступал против принятия Англией каких-либо обязательств по отношению к СССР. Он заявил, что кроме военных и стратегических соображений, которыми руководствовались начальники штабов, необходимо учитывать и политические, а они подсказывают «другой курс». Его поддержал Галифакс, заявивший, что политические аргументы против пакта с СССР более существенны, чем военные соображения за пакт{54}. [241]

В разговоре со своим помощником О. Харви Галифакс отмечал в те дни, что Чемберлен «ни за что не желает соглашаться на полный тройственный союз». У. Стрэнг в свою очередь заметил, что премьер-министр и его ближайший советник Горас Вильсон руководствуются тем, что в результате заключения договора с СССР «будет невозможно продолжение политики умиротворения», то есть достижение соглашения с Германией. Все в резиденции правительства на Даунинг стрит, 10, сказал Стрэнг, «настроены антисоветски»{55}.

Это подтверждает и запись в дневниках А. Кадогана:

«Премьер-министр заявил, что он скорее подаст в отставку, чем подпишет союз с Советами»{56}.

Один из сторонников англо-германского сговора, Г. Ченнон, отмечал, что Чемберлен и Галифакс решительно против англо-русского союза. Они не расположены заключать русского медведя в свои объятия; решено

«протянуть ему руку и осторожно пожать лапу. Не больше. Но и это самое худшее, что может быть на свете»{57}.

Вынужденное «согласие»

Между тем английская общественность проявляла все большую озабоченность. 19 мая в английской палате общин развернулись бурные прения по вопросу о внешнеполитическом курсе Англии. Политика Н. Чемберлена подверглась резкой критике со стороны Д. Ллойд Джорджа, У. Черчилля, К. Эттли и других депутатов, выступавших за скорейшее заключение англо-франко-советского соглашения. Выступая за принятие Англией советских предложений, Черчилль подчеркивал, что без Советского Союза невозможен действенный Восточный фронт, а без действенного Восточного фронта нельзя защитить интересы Англии на Западе. Если правительство Чемберлена, предостерегал он, «отрекшись от Чехословакии со всей ее военной мощью, обязавшее нас, не ознакомившись с технической стороной вопроса, защищать Польшу и Румынию, отклонит и отбросит необходимую нам помощь России», то оно вовлечет Англию «наихудшим путем в наихудшую из всех войн»{58}.

Англо-французская дипломатия была немало встревожена также появившимися в печати 21 мая 1939 г. сведениями о том, что в Москву направляется германская торговая делегация (германское правительство действительно поставило 20 мая вопрос о поездке в Москву [242] торговой делегации, но Советское правительство отклонило это предложение).

Серьезным ударом для Англии и Франции явилось подписание 22 мая 1939 г. германо-итальянского союзного договора («стального пакта»){59}. Английскому и французскому правительствам на самом деле было о чем беспокоиться. На следующий день, 23 мая, Гитлер созвал совещание руководящего состава вермахта, на котором поставил задачу эффективной подготовки к войне. Он заявил, что «достичь новых успехов без кровопролития уже нельзя».

Из высказываний Гитлера снова было видно, что он готовился к войне с Англией и Францией, но для обеспечения тыла считал сначала необходимым «при первой подходящей возможности напасть на Польшу»{60}.

Правительство Н. Чемберлена против своей воли оказалось вынужденным дать, наконец, согласие на заключение англо-франко-советского соглашения (к сожалению, как покажут дальнейшие события, это было согласие лишь на словах). На заседании английского правительства 24 мая лорд Галифакс признал, что срыв переговоров Англии и Франции с СССР может побудить Гитлера начать войну, и поэтому он, наконец, высказался за то, чтобы принять советское предложение о заключении англо-франко-советского соглашения. Однако тут же было решено сделать целый ряд оговорок, которые должны были фактически свести на нет значение договора. Н. Чемберлен, подчеркнув, что он относится с глубоким чувством предубежденности ко всему, что имело бы характер союза с СССР, предложил связать договор со ст. 16 устава Лиги наций. Эта статья, сказал он, возможно, впоследствии будет изменена, поэтому ссылкой на нее договору будет придан временный характер. Он выступил также против того, чтобы договор был заключен более чем на 5-летний срок (хотя на заседании упоминалось, что германо-итальянский союз подписан на срок в 10 лет). Галифакс же считал нужным включить в договор условие, что, прежде чем прибегать к военным мерам, должны быть сначала проведены консультации участников договора{61}. Это давало бы Англии возможность под тем или иным «благовидным» предлогом уклониться от выполнения ее обязательства по договору.

Г. Ченнон записал в этот день в своем дневнике, что правительство проявило хитрость, связав договор с Лигой наций, в результате чего новое обязательство в действительности [243] было совершенно пустым. Предусматриваемое соглашение

«такое легковесное, такое нереальное и такое неприменимое, что оно может только побудить нацистов посмеяться над нами»{62}.

27 мая английский посол У Сидс и французский поверенный в делах Ж. Пайяр сообщили В. М. Молотову{63} о «согласии» их правительств принять советское предложение о заключении англо-франко-советского договора о взаимопомощи, но выдвинули указанные оговорки. Разумеется, Советское правительство прекрасно понимало, что эти оговорки превращают договор в пустую бумажку, о чем и было прямо заявлено английскому и французскому дипломатам{64}.

Для ускорения переговоров, а также устранения пороков англо-французских предложений 2 июня Советское правительство передало правительствам Англии и Франции проект договора о взаимной помощи В нем предусматривалась немедленная и всесторонняя эффективная взаимопомощь трех держав в случае нападения на одну из них, а также оказание ими помощи Бельгии, Греции, Турции, Румынии, Польше, Финляндии и Прибалтийским странам. Договор о взаимопомощи должен был вступить в силу одновременно с военной конвенцией{65}.

5 и 9 июня советский проект рассматривался на заседаниях внешнеполитического комитета английского правительства. Смысл дебатов сводился к тому, что Англии следует уклониться от конкретных обязательств, в том числе от оказания помощи Прибалтийским государствам{66}.

Еще 10 июня советскому полпреду в Лондоне были даны указания заявить Галифаксу, что без удовлетворительного решения вопроса о гарантиях Прибалтийским государствам довести переговоры СССР, Англии и Франции до конца невозможно{67}. Как сообщал в Москву И. М. Майский, Галифакс в беседе с ним по этому вопросу вынужден был признать «правомерность нашего желания иметь гарантии трех держав против прямой или косвенной агрессии в отношении Латвии, Эстонии и Финляндии»{68}. Это не означало, однако, что английское правительство было готово пойти по данному вопросу навстречу Советскому Союзу. Напротив, оно исходило из того, что германская агрессия в Прибалтике и отпор ей со стороны СССР — один из вполне устраивавших его вариантов развязывания вооруженного конфликта между [244] Советским Союзом и фашистским рейхом. У. Сидс отмечал в телеграмме Галифаксу, что английские предложения не предусматривают безусловной гарантии Прибалтийским странам и что в соответствующем пункте этих предложений имеется

«лазейка, которая дает Великобритании и Франции возможность уклониться от выполнения обязательств по оказанию помощи Советскому Союзу»{69}.

Английское и французское правительства по-прежнему не соглашались и на одновременное подписание политического и военного соглашений.

А. А. Жданов с полным основанием констатировал в статье, опубликованной в «Правде», что английское и французское правительства не хотят равного договора с СССР, что они затягивают переговоры и нагромождают в них искусственные трудности по таким вопросам, которые при доброй воле и искренних намерениях Англии и Франции могли бы быть разрешены без проволочек и помех.

«Мне кажется, — подчеркивал А. А. Жданов, — что англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого для СССР, а только лишь разговоров о договоре, для того чтобы, спекулируя на мнимой неуступчивости СССР перед общественным мнением своих стран, облегчить себе путь к сделке с агрессорами»{70}.

Это была резкая, но, как показывают факты, справедливая критика в адрес английского и французского правительств, вполне обоснованная характеристика их позиции.

1 июля Англия и Франция, наконец, дали согласие распространить гарантии трех держав и на Прибалтийские страны. Они предложили, однако, чтобы страны, получающие гарантии, были перечислены не в самом договоре, а в протоколе, который не подлежал бы опубликованию. По их мнению, в списке соответствующих стран следовало указать Эстонию, Финляндию, Латвию, Польшу, Румынию, Турцию, Грецию, Бельгию, Люксембург, Голландию и Швейцарию{71}.

В то же время, если англо-французские гарантии Польше и Румынии распространялись на случай как прямой, так и косвенной агрессии, то Англия и Франция соглашались на помощь Прибалтийским странам только при прямом вооруженном нападении на них. В случае косвенной агрессии они по-прежнему были согласны только на консультации, то есть оставляли за собой возможность [245] уклониться от оказания помощи. Кроме того, стремясь создать в переговорах новые трудности, английские и французские правящие круги начали теперь бесконечную дискуссию вокруг определения понятия «косвенная агрессия».

Срывать или не срывать переговоры?

Протоколы состоявшихся в те дни заседаний внешнеполитического комитета английского правительства наглядно свидетельствуют о том, что у британских правящих кругов по-прежнему не было желания заключить с СССР эффективное соглашение против агрессии. Если Советское правительство стремилось к скорейшему подписанию конкретного и эффективного соглашения{72}, то Э. Галифакс внес на заседании внешнеполитического комитета 4 июля 1939 г. предложения совершенно иного характера. Он представил на рассмотрение две возможности:

1) срыв переговоров или

2) заключение ограниченного пакта.

Галифакс высказывался за то, чтобы переговоры не срывать, но он не считал нужным заключать с СССР и действительно эффективный пакт. Обосновывая свою позицию, он сказал: «Наша главная цель в переговорах с СССР заключается в том, чтобы предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией»{73}.

Западногерманский исследователь Г. Нидхарт отмечает, что к началу июля 1939 года цель переговоров с английской стороны

«все больше сводилась лишь к тому, чтобы воспрепятствовать заключению германо-советского соглашения»{74}.

Предложения Галифакса сразу же раскрывают всю глубину пропасти, которая лежала между позициями СССР и Англии. Если Советский Союз выступал за всеобъемлющее эффективное соглашение, то английский министр иностранных дел не считал возможным идти дальше «ограниченного пакта», а точнее, как уже говорилось, «пустой бумажки».

Что же касается заявления Галифакса о том, что именно составляло в то время «главную цель» английского правительства в переговорах с СССР, то оно нуждается в некотором пояснении. Приходится сделать небольшой экскурс в историю и вспомнить о событиях [246] 20-х годов. Английская и французская дипломатия делала в те годы все возможное для создания единого блока капиталистических стран в целях борьбы, в том числе и вооруженной, против первого в мире социалистического государства. Все эти усилия оказывались бесплодными в значительной степени в результате того, что Советскому правительству удалось заключить в 1922 году с Германией договор (в Рапалло), который сделал невозможным создание этого блока и на основе которого вплоть до 1932 года две страны осуществляли широкое и взаимовыгодное сотрудничество. Советско-германское сотрудничество, продолжавшееся в течение целого десятилетия, не было забыто английскими и французскими империалистическими кругами.

После прихода гитлеровцев к власти в Германии расстановка сил в Европе существенно изменилась, хотя и не во всем. Вражда реакционных правящих кругов Англии и Франции к первому в мире социалистическому государству отнюдь не ослабла. Но если в 20-е годы они стремились привлечь Германию к возглавлявшемуся ими самими антисоветскому блоку, то теперь они отводили германскому фашизму роль главной ударной силы в борьбе лагеря империализма против Советского Союза.

Однако летом 1939 года английских и французских государственных деятелей немало смущало одно обстоятельство: германский империализм, строя свои агрессивные военные планы, предполагал сначала разгромить своего основного противника на западе, то есть Францию, и лишь потом направить свою военную машину на восток, против России, так как одержать победу над ней представлялось значительно труднее. К началу июля английские и французские правительства располагали более чем достаточной информацией о том, что после разгрома Польши Германия намерена двинуть свои войска не против СССР, а против Франции.

В Лондоне не могли не сделать определенных выводов также из того, что, несмотря на все попытки английского правительства прийти к соглашению с Германией, гитлеровцы уклонялись от него. В то же время оно получало все больше сведений о том, что Берлин проявляет заинтересованность в примирении с СССР.

Поэтому английское и французское правительства уже не сомневались в том, что, саботируя заключение договора [247] с СССР, они шли на огромный риск. Они понимали также, что если Советское правительство окончательно убедится в том, что все его попытки договориться с Англией и Францией кончатся провалом, то у него не останется иного разумного выхода, как откликнуться на зондажи со стороны Германии и согласиться на какую-то нормализацию отношений с ней, то есть вернуться к так называемой рапалльской политике.

Н. Чемберлен был, однако, в такой степени одержим стремлением договориться с фашистской Германией, что был готов на любой риск. Вместе с тем, когда в английском правительстве формулировался очередной отрицательный ответ на советские предложения, неизменно вставал вопрос: не окажется ли этот ответ той каплей, которая переполнит чашу терпения советских руководителей, не приведет ли он к возрождению Рапалльского договора? Поэтому английское правительство, не желая заключать с СССР эффективного соглашения, считало необходимым продолжать «поддерживать переговоры» с ним, чтобы тем самым предотвратить возможную нормализацию отношений между Германией и СССР.

На одном из заседаний английского кабинета Э. Галифакс отмечал, что «отклонение предложения России может бросить ее в германские объятия». Военный министр Л. Хор-Белиша, разделяя его опасения, добавил: «Хотя это в настоящее время кажется невероятным, элементарная логика подсказывает, что не исключена договоренность между Германией и Россией». Министр колоний М. Макдональд добавил к этому, что в случае войны создалось бы серьезное положение, если бы Россия оставалась нейтральной и поставляла Германии продовольствие и сырье{75}.

Для того чтобы предотвратить срыв переговоров с СССР, фактически зашедших в тупик, Галифакс 10 июля 1939 г. предложил на заседании внешнеполитического комитета английского правительства дать согласие на одновременное подписание политического и военного соглашений и начать переговоры о содержании военного соглашения.

Давая понять, что он имеет в виду, однако, лишь создание условий, позволяющих продолжать «переговоры ради переговоров», Галифакс заметил, что «военные переговоры затянутся на очень длительный период». Кроме того, военное соглашение могло бы и не быть очень существенным [248] по своему содержанию. Такой же позиции придерживался и Чемберлен. Министр координации обороны лорд Четфилд, однако, был вынужден признать, что Советское правительство придает военным переговорам первостепенное значение и что оно желает иметь соглашение с конкретными обязательствами его участников.

Завершая обсуждение, Галифакс повторил:

«Несмотря на начало военных переговоров большого прогресса не будет. Переговоры будут едва двигаться с места... Таким образом мы выиграли бы время и нашли бы лучший выход из создавшегося сложного положения».

Комитет одобрил намеченный Галифаксом очередной дипломатический ход{76}.

Высказывания английских политиков на этом заседании комитета не оставляют сомнений в том, что, соглашаясь начать с Советским Союзом военные переговоры, английское правительство по-прежнему имело в виду лишь продолжать тянуть время, все еще надеясь достигнуть соглашения с гитлеровцами.

Французское правительство, однако, не согласилось с намеченным Лондоном курсом. Оно заявило англичанам, что во время военных переговоров возникнут серьезные трудности, так как необходимо будет получить согласие Польши и Румынии на проход советских войск через их территории{77}.

Английское правительство продолжало рассматривать и вопрос о возможном срыве им переговоров с СССР.

Еще 8 июня Чемберлен признавал в беседе с американским послом Кеннеди, что не исключена возможность того, что он «положит конец» переговорам с СССР{78}. Даже в беседе с японским послом Сигемицу в конце июня Чемберлен не скрывал своего «сокровенного желания разорвать переговоры с СССР»{79}.

С начала июля вопрос о срыве переговоров неоднократно рассматривался и на заседаниях внешнеполитического комитета английского правительства. 19 июля Галифакс цинично заявил, что если бы переговоры сорвались, то «это его не очень обеспокоило бы»{80}.

Даже английский буржуазный историк М. Каулинг отмечает, что к этому времени Н. Чемберлен стал проявлять «все большую заинтересованность в срыве англо-русских переговоров»{81}. [249]

Позиция английского и французского правительств неотвратимо обрекала переговоры в Москве на безрезультатность. Советское правительство все более убеждалось в том, что у английских и идущих за ними французских руководящих деятелей нет действительного стремления к успешному завершению московских переговоров.

Подвергая самой резкой критике английских и французских политиков, В. М. Молотов писал 17 июля, что они «прибегают к всевозможным жульничествам и недостойным уверткам»{82}.

Рассматривая в письме в Форин офис от 20июля состояние дел в переговорах, английский дипломат У. Стрэнг, прибывший в Москву для оказания в них помощи У. Сидсу, отмечал, что недоверие Советского правительства и подозрения относительно планов англичан не исчезают. Тот факт, писал он, что Англия затрудняет переговоры, создает у Советского правительства впечатление, что английская дипломатия не имеет серьезных намерений заключить соглашение. Что касается вопроса о срыве переговоров, то Стрэнг полагал, что лучше сохранение «неопределенной ситуации», нежели «окончательный срыв переговоров сейчас». Он отмечал, что Германия может воспользоваться срывом переговоров для начала агрессии. Кроме того, срыв переговоров «может вынудить Советский Союз стать на путь изоляции или компромисса с Германией». Поэтому Стрэнг высказался за военные переговоры, но такие, которые «не дают немедленных конкретных результатов»{83}.

Опубликованное в Москве 21 июля сообщение о том, что между СССР и Германией начались торговые переговоры, побудило англичан и французов дать 23 июня согласие на одновременное вступление в силу политического и военного соглашений. Через два дня они сообщили и о своем согласии начать переговоры с целью согласования текста военного соглашения{84}.

Но все это отнюдь не означало, что в Лондоне, наконец, решили сделать шаг вперед. 30 июля Н. Чемберлен записал в своем дневнике: «Англо-советские переговоры обречены на провал, но прерывать их не следует; напротив, надо создавать видимость успеха, чтобы оказывать давление на Германию»{85}. Таким образом, английская и французская дипломатия по-прежнему вела с СССР лишь «переговоры ради переговоров». В частности, они [250] должны были служить средством давления на Германию, чтобы побудить гитлеровцев в конце концов дать согласие на заключение англо-германской империалистической сделки.

Планы англо-германского империалистического сговора

Английский проект «широкого соглашения»

Английское правительство считало, что, укрепив связи с Польшей и некоторыми другими государствами Восточной Европы и вступив в переговоры с СССР, оно в достаточной степени упрочило свои позиции и наступил черед снова попытаться прийти к полюбовному соглашению с фашистским рейхом. Польский посол в Лондоне Э. Рачиньский писал 8 июня 1939 г. после беседы с Н. Чемберленом, что

«премьер имеет в виду попытки соглашения с Германией уже на основе «не слабости, а силы». Окончательно захлопнуть дверь, ведущую к соглашению с Германией, он считал бы катастрофой»{86}.

Н. Чемберлен еще 3 мая поставил на заседании правительства вопрос о желательности возобновления англо-германских экономических переговоров, которые оказались прерванными в связи с захватом Германией Чехословакии. Он при этом продолжал выражать уверенность в том, что «все взоры г-на Гитлера обращены к Восточной Европе». Галифакс, как и Чемберлен, высказывал мнение о том, что единственное, что Гитлер будет требовать от Англии, это — «свобода рук в Восточной Европе». В этой связи Галифаксом был поднят вопрос о возможности уклониться от выполнения английским правительством его гарантийных обязательств в отношении Польши. Он отметил, что гарантии предоставлены только на случай, если «независимость Польши окажется под открытой угрозой», что дает Англии известную возможность решать вопрос о помощи Польше по собственному усмотрению. Чемберлен поддержал мнение Галифакса{87}.

В воспоминаниях английского политического деятеля Г. Никольсона приведен весьма характерный разговор, состоявшийся по этому вопросу между двумя консерваторами — членами английского парламента:

— Я надеюсь, мы выпутаемся из этих ужасных гарантий?

— О, безусловно! Слава богу, у нас есть Невиль!{88} [251] Сотрудничество Англии и Франции с фашистской Германией мыслилось установить теперь за счет Польши. Американский поверенный в делах во Франции писал в госдепартамент 24 июля 1939 г., что у него сложилось впечатление, что «готовится второй Мюнхен, на этот раз за счет Польши». Те силы, писал он, которые действовали во Франции и Англии в сентябре прошлого года, «опять поднимают голову»{89}.

Попытки английских правящих кругов договориться с гитлеровцами особенно усилились во второй половине июля 1939 года.

В Лондоне решили воспользоваться приездом X. Вольтата, высокопоставленного чиновника возглавлявшегося Герингом ведомства по осуществлению четырехлетнего плана подготовки экономики Германии к войне. 18 и 21 июля между ближайшим советником Н. Чемберлена Г. Вильсоном и X. Вольтатом состоялись беседы по вопросу об установлении англо-германского сотрудничества. Вильсон изложил внешнеполитические планы правящей верхушки Англии. Он подчеркнул особую важность того, чтобы развитие событий не привело к «военному столкновению, которое вышло бы за пределы Восточной Европы» и вылилось бы в войну между группировками, руководимыми Германией, с одной стороны, и Англией — с другой.

Это было недвусмысленное указание на то, что Англия не возражала против германской агрессии в Восточной Европе, лишь бы Германия дала заверения в том, что она не будет покушаться на интересы Британской империи.

Затем Вильсон предложил конкретную программу англо-германского сотрудничества («широкого соглашения»), заранее сформулированную им в специальном меморандуме и одобренную Чемберленом. Эта программа предусматривала:

заключение англо-германского соглашения об отказе от применения силы; опубликование заявления о невмешательстве Германии в дела Британской империи и Англии — в дела «Великой Германии»; пересмотр положений Версальского договора о колониях и подмандатных территориях{90}.

3 августа Г. Вильсон изложил английские планы также германскому послу в Лондоне. Дирксен писал в Берлин после этой беседы, что «сокровенный план» английского [252] правительства, по словам Вильсона, заключался в том, что англо-германское соглашение «начисто освободило бы британское правительство от принятых им на себя в настоящее время гарантийных обязательств в отношении Польши, Турции и т. д. »{91}.

Многие документы английского правительства за 1939 год рассекречены, однако наиболее важные материалы по вопросу об английской политике по отношению к Германии в Лондоне было решено сохранить на положении секретных до 2000 года. Очевидно, там есть то, что необходимо скрывать от общественности{92}.

Заядлым сторонником соглашения с Германией по-прежнему был министр иностранных дел Франции Ж. Боннэ. Он заявил германскому послу в Париже И. Вельчеку, что, «несмотря ни на что, Франция придерживается идеи сотрудничества с Германией, которое снова начинает налаживаться и со временем станет более тесным», и что он никогда не откажется от этой генеральной [251] линии своей политики{93}.

Американские дипломатические представители в столицах многих европейских стран всецело поддерживали такие планы. Американский посол в Лондоне Дж. Кеннеди полагал, что следует бросить поляков на произвол судьбы, с тем чтобы они оказались вынуждены пойти на соглашение с Гитлером, что «даст нацистам возможность осуществлять свои цели на востоке». В результате этого разразился бы вооруженный конфликт между СССР и Германией, что «принесло бы большую выгоду всему западному миру»{94}. Посол США в Берлине X. Вильсон также считал лучшим выходом, если бы Германия решилась напасть на Россию с молчаливого согласия западных держав «и даже с их одобрения»{95}.

Могильщики Польши

Тот факт, что в планах германской агрессии на лето 1939 года на первом месте фигурировала Польша, не составлял секрета для других стран. Документы свидетельствуют, что о подготовке вермахта к нападению на Польшу знали и польские правящие круги{96}. Если бы они руководствовались в своей политике действительными национальными интересами Польши, то они должны были бы сделать максимум возможного для создания в Европе мощного единого фронта стран, заинтересованных в [253] предотвращении войны, обуздании германских агрессоров. И нет сомнений в том, что Польша, при доброй воле с ее стороны, могла сыграть немаловажную роль в деле объединения усилий соответствующих стран, тем более что она уже находилась в союзе с Францией, Англией и Румынией.

Советский Союз неоднократно предлагал Польше сотрудничество и помощь против агрессии. Особенно следует отметить в этой связи миссию В. П. Потемкина в Варшаву в мае 1939 года. Он заявил в беседе с Ю. Веком 10 мая, что

«СССР не отказал бы в помощи Польше, если бы она того пожелала»{97}.

Однако на следующий же день польский посол в Москве В. Гжибовский явился к В. М. Молотову и заявил, что Польша не желает англо-франко-советских гарантий и

«не считает возможным заключение пакта о взаимопомощи с СССР»{98}.

25 мая 1939 г. советский полпред в Польше Н. И. Шаронов снова заявил в беседе с Ю. Веком:

«Мы, конечно, готовы были бы помочь, но чтобы помочь завтра, надо быть готовым сегодня, т. е. заранее знать о необходимости помогать»{99}.

Но Бек оставил это заявление без ответа.

Правящая верхушка Польши ставила на первое место не жизненные интересы польского народа, не защиту его от германской агрессии, а свои узко-классовые интересы. Главное для нее заключалось в том, чтобы сохранить свое господство над польским народом. Польские правители больше всего опасались, что сотрудничество Польши с Советским Союзом может усилить в стране симпатии к идеям социализма. Французский историк М. Мурен с полным основанием писал, что

«странная политика полковника Века была новым выражением националистической оргии, великодержавного комплекса».

Бек питал иллюзии, что Польша, не отказываясь от своих претензий, не пострадает от германо-русского столкновения. Из-за своей «русофобии и боязни коммунизма», связанного, в частности, с аграрной реформой, писал Мурен, он не желал сотрудничества с Советским Союзом и предпочитал гитлеровский режим{100}.

Польские правители все еще лелеяли надежду, что им удастся как-то договориться с фашистским рейхом и германская агрессия, минуя Польшу, обратится против СССР. Этими расчетами объяснялось продолжение Польшей даже в условиях 1939 года своей крайне недружелюбной в отношении СССР политики. Польское правительство [254] не только решительно отказывалось принять помощь Советского Союза в случае нападения со стороны Германии, но и делало все от него зависящее, чтобы помешать успешному завершению англо-франко-советских переговоров. Оно рассчитывало, что если Польша сохранит союз с Англией и Францией, а СССР не будет иметь с ними соглашения, то это послужит для гитлеровцев стимулом к тому, чтобы напасть не на Польшу, а на Советский Союз.

Ю. Бек неоднократно давал понять гитлеровцам, что желает скорейшего урегулирования германо-польских разногласий, причем Польша готова при этом на серьезные уступки. Заместитель министра иностранных дел Польши А. Арцишевский заявил в мае германскому послу в Варшаве Г. Мольтке, что Ю. Бек «был бы готов договориться с Германией, если бы удалось найти какую-либо форму, которая не выглядела бы как капитуляция».

Бек придает этому большое значение, продолжал Арцишевский, о чем свидетельствует

«та сдержанность, которую Польша проявляет в отношении переговоров о пакте между Западом и Советским Союзом»{101}.

Польские правители исходили из того, что Германия намечает прежде всего захват Данцига, и они были готовы пойти по этому вопросу на удовлетворение требований нацистов. Германское правительство, стремясь не к урегулированию, а к обострению отношений с Польшей, оставляло подобные обращения без внимания. Тем более, что все новые предложения англичан о сотрудничестве являлись для него доказательством, что в случае нападения на Польшу ему не придется опасаться вмешательства Англии и Франции. Как теперь установлено документально, Гитлер делал из сообщения X. Вольтата о его беседах в Лондоне и других аналогичных фактов именно такие выводы. Например, военно-воздушный атташе Германии в Польше А. Герстенберг, побывавший в начале августа 1939 года в Берлине, говорил:

«Еще в этом году у нас будет война с Польшей. Из совершенно надежного источника я знаю, что Гитлер принял решение в этом смысле. После визита Вольтата в Лондон Гитлер убежден в том, что в случае конфликта Англия останется нейтральной»{102}.

Выступая перед руководителями вермахта, Гитлер заявил:

«В Мюнхене я познакомился на практике с этими жалкими существами — Даладье и Чемберленом. [255] Они слишком большие трусы для того, чтобы нападать. Они не пойдут дальше блокады»{103}.

Англо-французская политика убедила гитлеровцев, что они могут напасть на Польшу, не опасаясь активных военных действий со стороны Англии и Франции.

Переговоры военных миссий СССР, Англии и Франции

Лондон и Париж за разговоры, но не за договор

Дело стремительно шло к войне. В Лондоне и Париже знали, что Гитлер принял решение о нападении на Польшу, в Германии проводится мобилизация, и она полностью подготовлена к тому, чтобы в конце августа начать военные действия. Советское правительство также имело достаточно полную и точную информацию о военных планах и приготовлениях гитлеровцев{104}.

Несмотря на то что 25 июля английское правительство, наконец, приняло советское предложение начать переговоры военных представителей СССР, Англии и Франции, это вовсе не означало, как уже говорилось, что Чемберлен действительно решил договориться о сотрудничестве с СССР. Характерен уже один тот факт, что английским и французским военным представителям понадобилось целых 17 дней, чтобы прибыть в Москву. Военные переговоры могли начаться только 12 августа.

О несерьезном отношении Англии и Франции к военным переговорам свидетельствовал и состав английской и французской военных миссий. На заседании внешнеполитического комитета английского правительства 10 июля министр координации обороны лорд Четфилд высказал мнение, что военные переговоры ввиду их сложности придется вести на уровне заместителей начальников штабов{105}. Однако впоследствии в Москву были направлены военные представители гораздо более низкого ранга. Возглавлял английскую делегацию адмирал П. Драке. Даже У. Стрэнг вынужден признать в своих воспоминаниях, что английское правительство не хотело заключения военного соглашения с СССР. В результате этого в Москву была послана военная делегация «недостаточно высокого уровня» с инструкциями «ограниченного характера»{106}. [256]

Не лучшее впечатление производила французская военная миссия, возглавлявшаяся членом Верховного совета Франции генералом Ж. Думенком. Советский полпред во Франции Я. З. Суриц, сообщая в Москву о составе миссии, отмечал, что он свидетельствует о том, что французское правительство, по-видимому, поставило перед ней «скромную программу»{107}.

Правильность этой оценки подтверждают ставшие теперь достоянием гласности сведения о директивах, которые были даны английской и французской военным делегациям.

Директивы английской делегации были рассмотрены на заседании британского правительства 26 июля. При этом следует отметить, что в протоколе заседания нет ни единого слова о том, что Англия заинтересована в успешном завершении переговоров и подписании эффективной военной конвенции. Это недвусмысленно свидетельствовало о том, что такой задачи перед собой английское правительство не ставило. Галифакс в своем выступлении отметил лишь тот факт, что начало военных переговоров произведет благоприятное впечатление на русских и английскую общественность{108}. Речь шла, таким образом, исключительно о том, чтобы ввести в заблуждение и Советское правительство и общественное мнение Англии, а тем временем попытаться договориться с фашистским рейхом (именно к этому времени относятся изложенные выше предложения Г. Вильсона фашистскому эмиссару X. Вольтату).

Обсуждение этого вопроса на заседании правительства предопределило характер директив, полученных английской военной миссией. Так, в ней указывалось:

«Британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы связать нам руки при любых обстоятельствах».

Хотя политические переговоры были прекращены еще 2 августа (У. Стрэнг возвратился в Лондон) и английское правительство не собиралось проявлять инициативы в отношении их возобновления, английской военной делегации предписывалось до их завершения вести военные переговоры «очень медленно»{109}. Английская дипломатия создала в переговорах «заколдованный круг».

Английское правительство по-прежнему намеревалось вести с СССР лишь «переговоры ради переговоров». Касаясь целей этих «переговоров», Галифакс отмечал, что [257] до тех пор, пока ведутся военные переговоры, будет предотвращено сближение между Германией и СССР{110}.

Заключения эффективной военной конвенции не предусматривалось и в инструкции французской военной миссии. В ней шла речь лишь о таких второстепенных вопросах, как линии коммуникаций с СССР, действия на Балтийском море против германских морских коммуникаций и т. д.{111} Разумеется, для успешного ведения переговоров и заключения военной конвенции таких директив было совершенно недостаточно.

Ознакомившись с директивами П. Драксу, У. Сидс не мог не прийти к выводу, что они означали создание в переговорах безнадежного тупика и что это сразу же станет очевидным и Советскому правительству. Нет сомнений в том, писал он в Лондон 13 августа, что в таких условиях военные переговоры не будут иметь положительных результатов, а еще раз возбудят у русских «опасения, что мы не действуем всерьез и не хотим заключить конкретного и определенного соглашения»{112}.

В Лондоне и Париже прекрасно понимали, что центральной проблемой в переговорах будет вопрос о проходе советских войск через территорию Польши, с тем чтобы они могли войти в соприкосновение с германскими войсками. Советское правительство, как выше было показано, поднимало этот вопрос еще в 1937 году, а также и в 1938 году в связи с возможным оказанием Советским Союзом помощи Чехословакии. Этот вопрос ставили и французы в своей ноте англичанам от 11 июля 1939 г. Об этой проблеме У. Стрэнг напоминал Галифаксу и 20 июля, как раз в тот момент, когда английское правительство разрабатывало директивы своей делегации на военных переговорах.

«Военные переговоры не будут, видимо, — писал Стрэнг, — доведены до конца до тех пор, пока не будет достигнута договоренность, например, между Советским Союзом и Польшей, о том, что Советский Союз будет иметь право прохода по крайней мере через часть польской территории в случае войны, в которой Польша будет участвовать на нашей стороне»{113}.

Меры по разрешению этого вопроса, однако, не были намечены ни английским, ни французским правительствами. Это лишний раз доказывает, что ни Англия, ни Франция не стремились к успешному завершению переговоров.

Политические переговоры английское правительстве [258] фактически завело в тупик своей позицией по вопросу о гарантиях другим странам в случае косвенной агрессии. Что же касается военных переговоров, то оно явно хотело загнать их в тупик по вопросу о проходе советских войск через территорию Польши. Вину за срыв переговоров Лондон стремился переложить на польское правительство, поскольку его обструкционистская позиция давала для этого вполне достаточные основания.

Нельзя не подчеркнуть, что, отправив в Москву военную миссию с указаниями, которые обрекали переговоры на провал, все английские министры (т. е. английское правительство целиком) в первых числах августа по установившейся традиции ушли в отпуск. И это в условиях, когда в Лондоне знали, что до окончания этих отпусков фашистская Германия запланировала нападение на Польшу! В историю вошло понятие «дипломатическая болезнь». В данном случае с полным основанием можно говорить о «дипломатическом отпуске» британского правительства. Смысл этого хода таков, какие претензии можно предъявлять к британскому правительству за то, что оно не оказывало противодействия германской агрессии, если оно находилось в законном отпуске? Все это означало, что английское правительство не собиралось вносить какие-либо изменения в директивы своей военной миссии даже в том случае, если в конце августа фашистская Германия, как это было запланировано (и это было известно в Лондоне), действительно решит напасть на Польшу.

Советский Союз относился к военным переговорам совершенно иначе.

«Советский народ знает, — писала «Правда» 31 июля, — что натиск фашистских агрессоров может быть остановлен дееспособным фронтом миролюбивых государств, и готов принять участие в организации подлинного фронта мира. Только решительная и непоколебимая сила может остановить зарвавшихся агрессоров».

2 августа 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) рассмотрело и утвердило состав и задачи советской военной делегации. Ее возглавлял народный комиссар обороны К. Е. Ворошилов.

Генеральный штаб Вооруженных Сил СССР подготовил к переговорам подробный план военного сотрудничества трех держав. Советское правительство было глубоко заинтересовано в том, чтобы быстрее завершить [259] переговоры и предотвратить таким образом развязывание гитлеровцами войны.

В то же время советская сторона не могла не насторожиться по поводу действительных намерений английского и французского правительств. Поэтому перед советской военной делегацией стояла, в частности, задача выяснить действительные намерения английской и французской миссий, чтобы не оказаться введенной в заблуждение.

Советско-англо-французские переговоры начались в Москве 12 августа 1939 г. Глава советской военной миссии К. Е. Ворошилов прежде всего предложил огласить полномочия делегаций. Полномочия советских представителей были полными и исчерпывающими. Однако, как оказалось, глава французской делегации Ж. Думенк имел полномочия лишь на ведение переговоров, но не на подписание соглашения. Драке прибыл в Москву вообще без каких-либо полномочий (он вынужден был заявить, что запросит и представит их впоследствии).

Отсутствие у английской и французской делегаций необходимых полномочий, естественно, не могло не обратить на себя внимание советской делегации.

Когда начались переговоры по существу, глава советской военной миссии попросил англичан и французов изложить их предложения относительно тех мероприятий, которые должны были обеспечить, по их мнению, совместную организацию обороны договаривающихся стран, то есть Англии, Франции и Советского Союза.

«Есть ли у миссий Англии и Франции соответствующие военные планы?»{114} — спросил К. Е. Ворошилов.

Глава советской военной делегации подчеркнул, что три державы должны выработать общий военный план на случай агрессии.

«Этот план нужно обсудить в подробностях, — сказал он, — договориться, подписать военную конвенцию, разъехаться по домам и ждать событий в спокойном сознании своей силы»{115}.

Как выяснилось, английская и французская делегации прибыли в Москву без заранее разработанных конкретных планов военного сотрудничества трех держав. Отсутствие у английской и французской делегаций таких планов также, разумеется, не могло не насторожить советскую делегацию.

13 августа на переговорах было заслушано сообщение главы французской делегации генерала Ж. Думенка, но [260] сказанное им не имело ничего общего с действительными планами и намерениями Франции. Как уже выше говорилось, западные державы давно договорились о том, что в случае войны они будут придерживаться чисто оборонительной тактики, возлагая главные надежды на блокаду. Думенк же утверждал, что французская армия, состоящая из 110 дивизий, задержав на своей линии укреплений наступление неприятеля, «сосредоточит свои войска на выгодных местах для действия танков и артиллерии и перейдет в контратаку». Если же главные силы фашистских войск будут направлены на восток, то Франция «будет всеми своими силами наступать против немцев»{116}. Это выступление было заведомой попыткой ввести в заблуждение Советское правительство.

Английский генерал Т. Хейвуд сообщил, что Англия в то время располагала всего пятью пехотными и одной механизированной дивизией{117}. Такое заявление означало, что в случае войны Англия фактически намеревалась оставаться в стороне.

Кардинальный вопрос

13 августа К. Е. Ворошилов поставил на заседании вопрос о том, как военные миссии и генеральные штабы Франции и Англии представляют себе участие Советского Союза в войне против агрессора, если последний нападет на Францию, Англию, Польшу, Румынию или Турцию. Он пояснил, что этот вопрос связан с тем, что участие СССР в войне ввиду его географического положения возможно только на территории соседних с ним государств, прежде всего Польши и Румынии{118}. Этой же проблеме были посвящены переговоры 14 августа. Глава советской военной миссии подчеркнул, что это является «кардинальным вопросом» переговоров. Он уточнил, что имеется в виду проход советских войск через ограниченные районы Польши, а именно: Виленский коридор на севере и Галицию на юге. Советская военная миссия заявила, что

«без положительного решения этого вопроса все начатое предприятие о заключении военной конвенции между Англией, Францией и СССР, по ее мнению, заранее обречено на неуспех».

К. Е. Ворошилов рассказал и показал на карте, как СССР своими вооруженными силами может принять участие в совместной борьбе против агрессора. Выслушав [261] эту информацию, Ж. Думенк воскликнул: «Это будет окончательная победа»{119}.

Что же касается поставленного советской делегацией вопроса, то Думенк, уклоняясь от прямого ответа, отмечал, что Польша, Румыния и Турция сами должны защищать свою территорию, а три державы должны быть готовы прийти им на помощь, «когда они об этом попросят». В этой связи глава советской делегации отметил, что Польша и Румыния могут своевременно и не попросить помощи, а капитулировать. Однако не в интересах Великобритании, Франции и Советского Союза, «чтобы дополнительные вооруженные силы Польши и Румынии были уничтожены». И поэтому необходимо заранее договориться об участии советских войск в защите этих стран от агрессии{120}.

Советской делегацией был поднят, таким образом, важнейший вопрос, без решения которого активное участие СССР в борьбе против общего врага было невозможно. Хотя в Англии и Франции это прекрасно понимали, никаких мер для урегулирования этого вопроса они не приняли.

Позиция Англии и Франции свидетельствовала, что по существу не было основы для соглашения между тремя державами.

«Я думаю, — заметил П. Драке после этого заседания, — наша миссия закончилась»{121}.

Французская военная миссия также констатировала в своем дневнике, что состоявшееся в этот день заседание, «носившее весьма драматический характер, знаменовало конец настоящих переговоров»{122}.

Советское правительство, разумеется, не могло не сделать аналогичных выводов и поэтому с полным основанием можно было считать, что после заседания 14 августа оно должно было прийти к заключению о том, что никаких надежд на достижение договоренности фактически не остается.

В начале заседания 15 августа П. Драке сообщил, что английская и французская военные миссии передали советское заявление своим правительствам и теперь ожидают ответа. В связи с этим советская делегация согласилась продолжить переговоры.

Военные круги Англии и Франции понимали, чем грозил срыв переговоров. Они были хорошо информированы о том, что до намеченного гитлеровцами нападения на Польшу остались считанные дни. 16 августа Форин оффис [262] запросил мнение заместителей начальников штабов трех видов вооруженных сил Англии. Ответ был получен в тот же день. Если раньше они в своих заключениях преднамеренно принижали значение сотрудничества с СССР, то теперь в подготовленном им документе говорилось:

«Мы полагаем, что теперь не то время, когда можно ограничиваться полумерами, и что необходимо приложить все усилия, чтобы побудить Польшу и Румынию согласиться на использование русскими войсками их территории... Совершенно очевидно, что без немедленной и эффективной помощи со стороны России поляки смогут оказывать сопротивление германскому наступлению лишь в течение ограниченного времени... Заключение договора с Россией представляется нам лучшим средством предотвращения войны... Напротив, в случае срыва переговоров с Россией может произойти сближение между Россией и Германией»{123}.

Однако это заключение не было даже рассмотрено английским правительством и никаких мер в связи с ним принято не было.

Советский план военного сотрудничества

15 августа начальник Генерального штаба Красной Армии Б. М. Шапошников изложил на англо-франко-советских военных переговорах подробно разработанный советской стороной план военного сотрудничества трех держав. Он сообщил, что СССР готов выставить против агрессора в Европе 136 дивизий, 5 тыс. тяжелых орудий, 9 — 10 тыс. танков и 5 — 5,5 тыс. боевых самолетов.

В докладе Б. М. Шапошникова были рассмотрены три варианта совместных действий вооруженных сил СССР, Англии и Франции в следующих случаях агрессивных действий со стороны Германии: нападения агрессоров на Англию и Францию; нападения на Польшу и Румынию; нападения на СССР через Прибалтику{124}.

Ж. Думенк телеграфировал в Париж после этого заседания, что советские представители изложили планы «весьма эффективной помощи, которую они полны решимости нам оказать». В другой телеграмме он сообщал, что Советский Союз выражает готовность предпринять наступательные действия в поддержку Франции, если бы основной удар был направлен против нее.

«Одним словом, — писал он, — мы констатируем ярко выраженное [263] желание не оставаться в стороне, а, как раз наоборот, действовать серьезно»{125}.

Касаясь советских предложений, член французской делегации А. Бофр отмечал:

«Трудно было быть более конкретным и более ясным... Контраст между этой программой... и смутными абстракциями франко-английской платформы поразительный и показывает пропасть, которая отделяла две концепции... Советские аргументы были весомые... Наша позиция оставалась фальшивой»{126}.

План военного сотрудничества, изложенный Б. М. Шапошниковым, свидетельствовал о серьезности намерений Советского правительства. В случае развязывания фашистскими агрессорами войны Советский Союз был готов вместе с Англией и Францией решительными действиями нанести агрессору поражение в кратчайший срок и с минимальными жертвами. Главное же в том, что в случае заключения соглашения, предложенного Советским Союзом, агрессор не отважился бы развязать войну.

Ответ на поставленный советской делегацией вопрос о проходе советских войск через территорию Польши и Румынии, однако, не был получен ни 15, ни 16, ни 17 августа, после чего по предложению П. Дракса переговоры были прерваны до 21 августа. Такое положение могло означать только одно: правительства Англии и Франции не торопились, а наоборот, преднамеренно тормозили ход переговоров. Советское правительство, разумеется, могло оценить создавшееся положение лишь как свидетельство полной бесплодности переговоров.

Если бы правительства Англии и Франции действительно хотели договориться с СССР, то они еще до начала переговоров в Москве должны были урегулировать с правительством Польши вопрос о советско-польском военном сотрудничестве. Когда же этот вопрос встал в Москве со всей остротой, англичане и французы, казалось, должны были принять самые экстренные меры к его урегулированию. Поскольку правительства Англии и Франции думали, однако, не о заключении соглашения с СССР, а только о том, чтобы подольше тянуть с переговорами, они не спешили обращаться к польскому правительству, а тем более не стремились получить его согласие на военное сотрудничество с СССР. Впрочем, если с польским правительством они все же установили определенные контакты, то к правительству Румынии они даже не обратились. [264]

Роль Польши в срыве переговоров

Контакты, установленные в те дни Англией и Францией с польским правительством, имели очень своеобразный характер. Например, французские представители в Варшаве вовсе не добивались от польского правительства согласия на сотрудничество с СССР против германской агрессии, а хотели всего лишь получить право сделать в Москве какое-то заявление о позиции Польши, которое позволило бы продолжить переговоры военных миссий трех держав, но в то же время Польшу ни к чему не обязывало бы{127}. Член французской делегации в Москве А. Бофр впоследствии отмечал, что проблема заключалась не в том, чтобы добиться у поляков ответа, согласны они или нет на проход советских войск через их территорию, а в том, чтобы «найти уловку, которая позволила бы продолжать переговоры»{128}.

До нападения фашистского рейха на Польшу оставались считанные дни, но правящие круги Польши ввиду своей резко антисоветской позиции по-прежнему категорически отказывались от какого-либо сотрудничества с СССР. Военное министерство Франции в записке о переговорах в Москве отмечало: чтобы облегчить принятие Польшей решения о военном сотрудничестве с СССР, советская делегация очень четко ограничивает зоны прохода советских войск через польскую территорию и определяет их, исходя из соображений «исключительно стратегического характера». Однако Ю. Бек и начальник штаба польских войск генерал В. Стахевич проявляют «непримиримую враждебность»{129}. 20 августа 1939 г. Стахевич заявил английскому военному атташе, что «не может быть и речи о том, чтобы разрешить пропуск советских войск через польскую границу»{130}. Польские правящие круги дали свое согласие лишь на указанную уловку, предложенную французской дипломатией.

Такая позиция польских правителей становится более понятной, если учесть, что они, как это теперь стало известно из воспоминаний польского посла в Берлине Ю. Липского, все еще носились в эти решающие дни с планами достижения соглашения с фашистским рейхом. 18 августа Липский поставил перед Беком вопрос о целесообразности его визита в Берлин для переговоров с нацистскими руководителями. На следующий же день Бек одобрил это предложение. 20 августа Липский срочно вылетел [265] в Варшаву, чтобы обсудить с Веком содержание предстоящих переговоров{131}.

Вряд ли у польских правителей могли быть сомнения в том, какой характер будут носить эти «переговоры» и чем они кончатся. Слишком еще свежи в памяти всех были аналогичные «переговоры», которые происходили в Берлине в середине марта 1939 года между Гитлером и президентом Чехословакии Гахой. Как известно, угрожая стереть с лица земли Прагу, он добился «согласия» на расчленение Чехословакии и превращение ее остатков в протекторат фашистского рейха. Польские правители не могли не понимать, что в условиях, когда фашистский рейх завершил сосредоточение своих войск у польских границ для нанесения по ней уничтожающего удара, нечто похожее будет навязано в этих переговорах в Берлине и Польше. Но они, по-видимому, были готовы на капитуляцию, надеясь в результате предательства своего народа стать гауляйтерами Гитлера в порабощенной им Польше.

Впрочем, Гитлер вовсе не собирался вести какие-либо переговоры с заправилами Польши. Его не устраивала даже ее добровольная капитуляция. Он завершил всю подготовку для военного разгрома Польши и другого решения вопроса не желал.

Англия и Франция заводят переговоры в тупик

Английское правительство, не желая соглашения с СССР и будучи заинтересовано в том, чтобы вину за срыв военных переговоров можно было свалить на Польшу, даже не пыталось убеждать в чем-либо польских правителей. Германские войска готовили свой очередной бросок не на запад, а на восток, и английские правящие круги считали возможным особенно не беспокоиться. Более того, они надеялись, что их курс на соглашение с Германией и «канализацию» ее агрессии на восток может оказаться успешным. Хотя союз с СССР «с военной точки зрения был крайне необходимым для Франции», отмечал А. Бофр, ибо он был «единственным средством» не допустить войны, для английского и французского правительств переговоры с Советским Союзом были только средством для достижения их истинных дипломатических и стратегических целей. Излагая эти цели, Бофр писал, что Англия и Франция думали во время переговоров [266] прежде всего «о возможном германо-советском столкновении»{132}.

Как в Лондоне мыслили это столкновение, видно из высказываний английского военного атташе в Москве Р. Файэрбрейса о взглядах, которыми руководствовалась в переговорах английская военная миссия: «В будущей войне Германия, напав превосходящими силами на Польшу, захватит ее в течение одного-двух месяцев, В таком случае вскоре после начала войны германские войска окажутся на советской границе. Несомненно, Германия затем предложит западным державам сепаратный мир с условием, что ей предоставят свободу для наступления на восток»{133}.

До 21 августа, то есть намеченного заранее дня очередного заседания военных делегаций трех держав, ответа на поставленный Советским правительством кардинальный вопрос получено им не было. Более того, английская и французская миссии предприняли попытку снова перенести заседание. И все это происходило в условиях, когда на 26 августа было назначено нападение гитлеровской Германии на Польшу, о чем английское правительство было хорошо информировано{134}.

Однако советская военная миссия не согласилась на перенос заседания, и оно состоялось. К. Е. Ворошилов сделал на нем заявление, что ввиду отсутствия ответа Англии и Франции на поставленный им кардинальный вопрос

«есть все основания сомневаться в их стремлении к действительному и серьезному военному сотрудничеству с СССР. Ввиду изложенного ответственность за затяжку военных переговоров, как и за перерыв этих переговоров, естественно, падает на французскую и английскую стороны».

Учитывая создавшееся в переговорах положение, глава советской делегации признал, что, действительно, нет практической необходимости собираться на новые заседания до того, как будут получены ответы от английского и французского правительств. Если будут получены положительные ответы, заявил он, «тогда придется наше совещание собрать как можно раньше»{135}. Это было последним заседанием, так как английская и французская миссии так и не получили от своих правительств положительного ответа на вопрос советской стороны.

22 августа состоялся, однако, следующий эпилог этих переговоров, связанный с изложенной выше уловкой относительно [267] позиции Польши. Глава французской военной миссии Ж. Думенк направил К. Е. Ворошилову письмо с сообщением, что он получил от французского правительства «разрешение дать утвердительный ответ на вопрос, поставленный советской делегацией»{136}.

Посетив в тот же день К. Е. Ворошилова, Ж. Думенк оказался, однако, не в состоянии сказать что-либо вразумительное ни относительно позиции Франции, ни относительно Польши и Румынии. Он не мог ответить даже на вопрос о том, согласовано ли его сообщение с польским правительством. К. Е. Ворошилов отметил в этой связи, что если бы польское правительство дало согласие на проход советских войск через территорию Польши, то оно непременно захотело бы принять участие в переговорах. Он подчеркнул, что нужен ответ Англии и Франции, согласованный с правительствами Польши и Румынии.

«Когда будет внесена полная ясность и будут получены все ответы, тогда будем работать»{137}, — сказал в заключение К. Е. Ворошилов.

Правительства Англии и Франции, а также Польши несут, таким образом, ответственность за провал военных переговоров в Москве. Как сам ход переговоров, так и отношение к ним западных правительств совершенно отчетливо свидетельствовали о том, что Англия и Франция по-прежнему не искали подлинного сотрудничества с СССР в борьбе против агрессии. Даже тогда, когда до начала войны оставалось всего несколько дней, мюнхенцы все еще строили свою политику в надежде на то, что им удастся прийти к соглашению с Берлином.

Министр внутренних дел США Г. Икес, характеризуя политический курс Англии в тот момент, отмечал в своем дневнике, что Англия давно могла прийти к соглашению с СССР, но она «лелеяла надежду, что ей удастся столкнуть Россию и Германию друг с другом и таким путем самой выйти сухой из воды»{138}.

Американский историк Ф. Шуман также отмечает, что на Западе

«все предпочитали гибель Польши защите ее Советским Союзом. И все надеялись, что в результате этого начнется война вежду Германией и СССР»{139}.

Западные державы не смогли, однако, направить события в желаемое русло. Агрессивные державы — Германия, Япония и Италия — бросили им перчатку, открыто поставив в порядок дня вопрос о перекройке карты мира в свою пользу. Сотрудничество Англии и Франции с [263] СССР могло остановить агрессоров. Но Запад отверг советские предложения о таком сотрудничестве. Политика правящих кругов западных держав строилась на зыбучей основе. Народам пришлось дорогой ценой расплачиваться за близорукую политику незадачливых правителей западных стран{140}

Япония раздувает пожар войны

Китайский народ находит поддержку в борьбе против японской агрессии только у СССР

Продолжало осложняться положение и на Дальнем Востоке. Японские империалисты захватывали все новые и новые районы Китая, пытаясь распространить свое господство на всю страну. Наряду с военными мерами они прибегали и к дипломатическим, стремясь склонить правящие круги Китая к капитуляции. Под давлением народных масс, решительно выступивших за отпор агрессору, китайское правительство, хотя и не без колебаний, продолжало оказывать сопротивление японцам.

Все обращения Китая за помощью к западным державам по-прежнему никаких результатов не давали. В таких условиях китайский народ был особенно заинтересован в получении помощи от Советского Союза.

Советское правительство неизменно поддерживало Китай при обсуждении вопроса о японской агрессии в Лиге наций. В связи с предстоявшим очередным рассмотрением этого вопроса М. М. Литвинов писал 11 января 1939 г. полпреду во Франции Я. З. Сурицу, назначенному представителем СССР на сессии Совета Лиги наций, что китайский представитель Веллингтон Ку будет проявлять на ней «некоторую активность». «Вы будете, конечно, — указывалось в письме, — поддерживать предложение Ку... Поощряйте его, обещайте ему всяческое содействие». Необходимо предварительно выяснить позицию англичан и французов и если они действительно проявят готовность принять более решительные меры против Японии, то «за нами дело не станет»{141}. На открывшейся вскоре сессии Совета Лиги советская делегация снова энергично выступила за оказание эффективной помощи Китаю 142.

13 июня 1939 г. Советский Союз предоставил Китаю новый крупный кредит (150 млн. ам. долл. ) для покупки военных материалов. По этому кредиту в Китай было [269] отправлено более 300 самолетов, 500 пушек, 5700 пулеметов, 50 тыс. винтовок, 850 грузовых автомашин и тракторов, а также большое количество бомб, снарядов, патронов, горюче-смазочных материалов и различные другие военные материалы{143}.

Разгром японских агрессоров у Халкин-Гола

Япония предприняла вооруженную попытку отторгнуть часть территории Монгольской Народной Республики в районе реки Халхин-Гол. Началось дело с вооруженных нарушений японскими войсками весной 1939 года границ МНР. Советское правительство, верное принципам пролетарского интернационализма, сразу же выступило в поддержку МНР. 19 мая В. М. Молотов, вызвав японского посла М. Сигемицу, сделал ему серьезное предупреждение. Он напомнил о существовании между СССР и МНР пакта о взаимной помощи{144}. 31 мая 1939 г., выступая на сессии Верховного Совета СССР, Председатель СНК В. М Молотов заявил, что

«границу Монгольской Народной Республики, в силу заключенного между нами договора о взаимопомощи, мы будем защищать так же решительно, как и свою собственную границу»{145}.

Вскоре стало очевидным, что японцы намерены захватить часть территории МНР. Советский Союз без промедления пришел на помощь своему союзнику. В Монгольскую Народную Республику были направлены крупные части советских войск. В течение нескольких месяцев между советско-монгольскими и японскими войсками шли ожесточенные бои. О масштабах этих боев свидетельствует то обстоятельство, что с мая по сентябрь японская авиация в воздушных боях и на аэродромах потеряла 646 самолетов{146}. Только за июль — август 1939 года противник потерял убитыми 18868 человек и ранеными — 25900 человек{147}.

Начав 20 августа решительное контрнаступление, Советские Вооруженные Силы в сотрудничестве с монгольскими войсками нанесли сокрушительный удар японо-маньчжурским агрессорам. К концу августа вся территория МНР была очищена от японских захватчиков. СССР продемонстрировал верность своему интернациональному долгу, своим союзническим обязательствам.

Разгром японо-маньчжурских войск на реке Халхин-Гол не означал, однако, конца вооруженного конфликта. [270] Японские агрессоры не хотели мириться с поражением, прекращать военные действия. Как сообщал из Токио Р. Зорге, позиция Японии заключалась в следующем:

«В случае если Германия и Италия начнут войну с СССР, Япония присоединится к ним в любой момент, не ставя никаких условий»{148}.

Поэтому положение на советских дальневосточных границах оставалось крайне напряженным. В связи с боями у Халхин-Гола США и другие западные державы снова начали выражать надежду на возникновение войны между СССР и Японией.

Таким образом, СССР находился перед серьезной опасностью войны одновременно на своих западных и восточных рубежах.

Советско-германский договор о ненападении

Советская дипломатия делала все возможное, чтобы создать коллективный фронт защиты мира против агрессии. Она считала, что совместными усилиями всех государств, заинтересованных в предотвращении германской агрессии, мир в Европе в то время еще мог бы быть сохранен. К сожалению, эти усилия Советского правительства из-за политики Англии и Франции не увенчались успехом.

СССР по существу продолжал оставаться в положении международной изоляции, в котором он оказался осенью 1938 года в результате мюнхенского сговора Англии и Франции с германскими и итальянскими агрессорами. Более того, Советский Союз должен был учитывать, что в случае германского нападения он может подвергнуться нападению и со стороны некоторых своих западных соседей, а также Японии. Таким образом, Советское государство оказалось перед угрозой войны на два фронта. Причем существовала опасность антисоветского сговора всего империалистического лагеря.

Важнейшая задача советской дипломатии заключалась в том, чтобы предотвратить такую войну, сорвать антисоветские планы империализма. Если по вине Англии, Франции, США и некоторых других стран не удалось обеспечить всеобщий мир и безопасность, то советская дипломатия должна была хотя бы ограничить сферу распространения назревавшего военного конфликта между двумя группировками империалистических держав, по возможности оттянуть вовлечение СССР в войну. Она обязана была принять меры к тому, чтобы Советский Союз не оказался в состоянии войны одновременно на Западе и на Востоке в крайне невыгодных для Советского государства международных условиях.

Германские фашисты опасаются войны с СССР

Еще с весны 1939 года германское правительство начало проявлять заинтересованность в том, чтобы как-то нормализовать отношения с СССР. Как видно из высказываний Гитлера и его приближенных, Советский Союз был единственной державой, конфликта с которой в то время действительно опасалась нацистская Германия, с позицией которой она считалась.

С целью направить германскую агрессию против СССР буржуазная пропагандистская машина западных держав неустанно твердила о слабости Красной Армии, о непрочности советского тыла. Со страниц буржуазных газет не сходили утверждения о том, что СССР — это колосс на глиняных ногах. Гитлера пытались убедить, что он с легкостью разделается с Советским Союзом. Тут необходимо отметить, однако, что Гитлера им убедить не удалось, а в плену этих басен оказались сами правящие круги западных держав. Н. Чемберлен утверждал 4 июля на заседании внешнеполитического комитета английского правительства, что «Гитлер очень низко оценивает Россию с военной точки зрения»{149}. Отсюда делался естественный вывод: фашистская Германия пойдет на восток. Потом английскому народу пришлось кровью расплачиваться за то, что Чемберлен и его сторонники принимали желаемое за действительное.

Немало писали в прежние годы о слабости СССР и сами нацисты, подогревая надежды правящих кругов западных держав на то, что в фашистском рейхе только о том и думают, как бы покончить с Советским государством. Когда же надо было не на словах, а на деле решать вопрос, кто из противников слабее, с кем война менее опасна, то оказалось, что Германия была готова померяться в 1939 году силами с кем угодно, но только не с Советским Союзом{150}.

Германское военное руководство, учитывая мощь Красной Армии, считало, что борьба против Советского государства требует предварительного увеличения военного [272] потенциала Германии за счет стран Западной Европы, обеспечения тыла», создания необходимой коалиции и подготовки широкого плацдарма{151}.

Об этом наглядно свидетельствовали заключения германских генералов Кейтеля и Браухича. На вопрос Гитлера, чем кончится дело, если рейх нападет на Польшу, а Франция и Англия придут ей на помощь, оба генерала ответили, что Германия покончит с Польшей в течение месяца. Кейтель считал, что Германия разгромит затем также Францию и Англию. Тогда Гитлер задал еще один вопрос: что случится, если против Германии выступит также СССР? Генерал Браухич ответил, что в таком случае «Германия потерпит поражение»{152}.

Нацисты понимали, что если бы было установлено тесное сотрудничество между СССР, Англией и Францией, то Германия оказалась бы в крайне грудном положении. Ссылаясь на высказывания Гитлера в разговоре с руководителями вермахта, начальник генерального штаба сухопутных сил Германии Гальдер говорил в этой связи:

«Трудно поверить в пакт между англичанами и русскими, но это — единственная мера, которая теперь может остановить Гитлера»{153}.

Уполномоченный Риббентропа при ставке Гитлера Хевель также приводит высказывания главаря фашистского рейха о том, что в случае завершения переговоров в Москве заключением союза между западными державами и СССР он вынужден будет отказаться от нападения на Польшу. Если же западные державы не подпишут союза с СССР, заявил Гитлер,

«то я могу разбить Польшу без опасности конфликта с Западом»{154}.

Это подтверждается и дневниками Вайцзекера. Он писал 30 июля, что решение вопроса о том, быть или не быть войне этим летом, ставится в зависимость от исхода англо-франко-советских переговоров в Москве{155}.

Представители существовавшей в германских правящих кругах группировки, которая считала, что Германия пока не готова к большой войне, и опасалась, что новая военная авантюра Гитлера может привести к разгрому Германии, направили в Лондон своего делегата, с тем чтобы он предупредил англичан о планах Гитлера. Выбор пал на сотрудника МИД Германии Эриха Кордта, брат которого, Теодор Кордт, работал советником германского посольства в Лондоне. Предлог для поездки был вполне благовидным: Эрих решил навестить своего брата. Прибыв [273] во второй половине мая в Лондон, Э. Кордт имел тайную встречу с Р. Ванситтартом. Он предупредил, что Гитлер пока уверен в том, что Англия и Франция не намерены оказывать Польше эффективную помощь. «Чего он боится, так это России»{156} — заявил Э. Кордт.

В начале августа Гитлер неоднократно заявлял, что он не начнет военных действий против Польши, пока не будет уверен в том, что Россия не выступит ей на помощь {157}.

СССР отклоняет германские предложения

Не считая пока Германию достаточно подготовленной для нападения на СССР, Гитлер заявил Риббентропу, что «необходимо инсценировать в германо-русских отношениях новый рапалльский этап» и что «необходимо будет проводить с Москвой в течение определенного времени политику равновесия и экономического сотрудничества»{158}. Как писал статс-секретарь МИД Германии Э. Вайцзекер, они «начали ухаживать за русскими»{159}.

Это скоро же стало заметно по тону высказываний германской печати. 12 мая 1939 г. советский поверенный в делах Германии Г. А. Астахов сообщал в Москву, что «немцы стремятся создать впечатление о наступающем или уже о наступившем потеплении германо-советских отношений. Отбросив все нелепые слухи, фабрикуемые здесь немцами или досужими иностранными корреспондентами, пока можно констатировать как несомненный факт лишь одно — это заметное изменение тона германской прессы в отношении нас... Но, отмечая эти моменты, мы, конечно, не можем закрывать глаза на исключительную их поверхностность, ни к чему не обязывающий немцев характер... Слишком уж ясны мотивы, заставляющие немцев изменить тон в отношении нас, чтобы к этому можно было относиться достаточно серьезно»{160}.

Представители германского правительства начали в осторожной форме затрагивать вопрос об улучшении германо-советских отношений и в беседах с советскими дипломатами. Так, 17 мая Г. А. Астахов имел беседу с ответственным сотрудником МИД Германии, специалистом по экономическим проблемам Ю. Шнурре по вопросу о статусе советского торгового представительства в Праге. Во время этого разговора Шнурре попытался затронуть также «тему об улучшении советско-германских отношений». [274] Германский представитель начал «заверять об отсутствии у Германии каких бы то ни было агрессивных стремлений в отношении СССР» и спросил, что нужно сделать, чтобы рассеять недоверие с советской стороны. Однако Г. А. Астахов заявил, что Советское правительство не имеет «данных о коренном изменении германской политики». Он холодно заметил, что улучшение атмосферы в отношениях между двумя странами зависит от германского правительства{161}.

20 мая германский посол в Москве фон Шуленбург поставил перед В. М. Молотовым вопрос о возобновлении экономических переговоров. С этой целью предлагался приезд в Москву Ю. Шнурре. Однако Советское правительство не считало возможным из-за напряженности политической атмосферы в отношениях между СССР и Германией вести переговоры о расширении торгово-экономических связей между обеими странами. На это обстоятельство народный комиссар иностранных дел и указал германскому послу. Он отметил, что экономические переговоры с Германией в последнее время начинались несколько раз, но непременно оказывались безрезультатными. Это и дало Советскому правительству основание заявить немецкой стороне, что у него создается впечатление, что германское правительство вместо деловых переговоров по торгово-экономическим вопросам ведет своего рода игру. Для такой игры, говорил нарком в беседе с Шуленбургом, Германии следовало бы поискать в качестве партнера другую страну, а не СССР, который в игре такого рода участвовать не собирается{162}. Обескураженный ответом, Шуленбург тут же посетил заместителя наркома В. П. Потемкина и растерянно «жаловался», что он, собственно, теперь не знает, что ему следует сообщить своему правительству. Но посла не смог «утешить» и В. П. Потемкин{163}.

Этот отрицательный ответ, хотя немцы и были готовы к нему, не мог не обескуражить их. В Берлине в растерянности начали планировать следующие «ходы», но, опасаясь нового провала, не решались предпринимать их. В подготовленном Э. Вайцзекером проекте письма Шуленбургу выражалось опасение, что новое обращение к СССР связано «с опасностью повторного отказа». В окончательном тексте письма, отправленного в Москву 27 мая, Вайцзекер отмечал, что новое немецкое обращение может вызвать гомерический смех в Москве. Поэтому Шуленбургу [275] предписывалось проявлять пока «полную сдержанность»{164}.

С одобрения Гитлера очередной зондаж было решено предпринять в Берлине. 30 мая Э. Вайцзекер отметил в беседе с Г. А. Астаховым, что Германия сняла с повестки дня «украинский вопрос», устранив этим повод для войны между двумя странами. Он сказал, что имеется возможность улучшить советско-германские отношения.

«Если Советское правительство хочет говорить на эту тему, — продолжал он, — то такая возможность имеется. Если же оно идет по пути «окружения» Германии вместе с Англией и Францией и хочет идти против Германии, то Германия готовится к этому»{165}.

После этой беседы Вайцзекер записал в своем дневнике, что германское правительство «вносит инициативные предложения», но русские по-прежнему «проявляют недоверие»{166}.

17 июня 1939 г. Шуленбург, прибыв в Берлин за новыми инструкциями, говорил об этом с Астаховым еще более определенно{167}. Касаясь беседы Астахова с Вайцзекером, Шуленбург спросил, почему Советское правительство не дает ответа на поставленные Вайцзекером вопросы. Никакого ответа он, однако, так и не получил. Советское правительство оставляло все обращения фашистских дипломатов без ответа, продолжая в то же время добиваться заключения соглашения с Англией и Францией. Шуленбург вынужден был констатировать в своем отчете об этой беседе, что Астахов снова подчеркивал господствующее в Москве недоверие к политике Германии{168}.

29 июня Шуленбург посетил, возвратившись в Москву, наркома иностранных дел СССР. Он заверял, что «германское правительство желает не только нормализации, но и улучшения своих отношений с СССР». Шуленбург подчеркнул, что это заявление, сделанное им по поручению Риббентропа, получило одобрение Гитлера. В ходе беседы он упомянул, в частности, о советско-германском договоре 1926 года о нейтралитете. Нарком в иронической форме выразил изумление, что германское правительство еще помнит об этом договоре; у Советского правительства существуют на этот счет немалые сомнения. Учитывая имеющийся опыт, отметил нарком, можно усомниться в прочности договоров{169}. Таким образом, советская сторона снова дала немцам от ворот поворот. [276] На следующий день МИД Германии послал Шуленбургу срочное указание, что «в политической области пока до дальнейших указаний сказано достаточно» и что на данном этапе с немецкой стороны не следует заводить новые разговоры{170}. И целый месяц немцы не решались больше обращаться по этим вопросам к Советскому правительству.

Зондажи возобновились только в конце июля. 25 июля Г. А. Астахов сообщил в Москву, что накануне Ю. Шнур-ре со ссылкой на Риббентропа заявил «о необходимости улучшения политических отношений между СССР и Германией». Он высказал разочарование, что «все попытки германской стороны заговорить на эту тему Наркоминдел оставляет без ответа»{171}. В очередной беседе с Астаховым, состоявшейся 26 июля, Шнурре повторил эти заявления{172}. Руководствуясь соответствующими указаниями, Астахов оставил без ответа и это обращение.

3 августа 1939 г. Г. А. Астахов был приглашен к Риббентропу. Германский министр заявил, что между СССР и Германией нет неразрешимых вопросов «на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского. По всем этим вопросам можно договориться, если Советское правительство разделяет эти предпосылки». Пытаясь оказать давление, Риббентроп не скрывал того, что Германия вела тайные переговоры с Англией и Францией. Но он заявил, что «немцам было бы легче разговаривать с русскими, несмотря на все различие в идеологии, чем с англичанами и французами». Далее Риббентроп вновь прибег к недвусмысленным угрозам.

«Если у вас другие перспективы, — говорил он, — если, например, вы считаете, что лучшим способом урегулирования отношений с нами является приглашение в Москву англо-французских военных миссий, то это, конечно, дело ваше. Что касается нас, то мы не обращаем внимания на крики и шум по нашему адресу в лагере так называемых западноевропейских демократий. Мы достаточно сильны и к их угрозам относимся с презрением и насмешкой. Мы уверены в своих силах; нет такой войны, которую мы бы не выиграли»{173}.

В тот же день германский посол Шуленбург поставил эти вопросы и перед В. М. Молотовым. Отметив, что нормализация советско-германских отношений совпадает с желанием Советского правительства, нарком тут же заявил, что ухудшение этих отношений произошло не по [277] вине Советского правительства, и прямо указал на анти-коминтерновский пакт как на коренную причину плохих германо-советских отношений. Нарком привел далее примеры антисоветской внешней политики третьего рейха: поддержка и поощрение агрессии Японии против СССР и мюнхенское соглашение. Как может быть все это поставлено в один ряд с заверениями посла об отсутствии у Германии враждебных замыслов против СССР? Затем он дал понять, что Советское правительство не верит в мирные заверения гитлеровцев относительно Польши. Мирное решение польского вопроса, сказал он, зависит прежде всего от германской стороны{174}.

Выводы Шуленбурга из этой беседы снова были разочаровывающими. Он констатировал 4 августа в своем сообщении в Берлин, что Советское правительство «преисполнено решимости договориться с Англией и Францией»{175}. Три дня спустя Шуленбург писал, что в Москве «в каждом слове и на каждом шагу заметно очень сильное недоверие к нам. То, что это так, мы знали, правда, давно». Несчастье же заключается в том, что недоверие возбуждается очень легко, «а рассеять его можно лишь с трудом и постепенно»{176}.

Вайцзекер констатировал 6 августа, что немцы прилагают все более настойчивые усилия, чтобы договориться, но Москва оставляет эти зондажи без ответа{177}.

Документы свидетельствуют о том, что Советское правительство хорошо понимало коварные замыслы гитлеровцев. Так, 8 августа 1939 г. Г. А. Астахов сообщал в Москву, что фашистские руководители, разумеется, не собираются «всерьез и надолго соблюдать соответствующие эвентуальные обязательства. Я думаю лишь, что на ближайшем отрезке времени они считают мыслимым идти на известную договоренность... Что же касается дальнейшего, то тут дело зависело бы, конечно, не от этих обязательств, но от новой обстановки, которая создалась бы». Г. А. Астахов отмечал, что немцев

«явно тревожат наши переговоры с англо-французскими военными, и они не щадят аргументов и посулов самого широкого порядка, чтобы предотвратить эвентуальное военное соглашение. Ради этого они готовы сейчас, по-моему, на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключенными»{178}.

Вынужденное, но единственно правильное решение

Даже западные исследователи и публицисты вынуждены признать исключительную сложность положения Советского Союза в связи с нежеланием западных стран пойти на сотрудничество с ним в защите мира в Европе. Вот, например, как освещает этот вопрос в своей книге о начале второй мировой войны английский историк Л. Мосли. Говоря об естественном росте в СССР подозрительности в отношении мотивов политики Англии и Франции, он писал, что советские руководители понимали, что

«не могут доверять ни той, ни другой стороне, опасаясь, что в любой момент мешкающие представители западных демократий и соблазнительные говоруны в Берлине могут оказаться просто обманщиками и опять сговориться, как они уже сделали это в Мюнхене, оставив русских в еще большей изоляции, чем когда-либо. Нужна была осторожность»{179}.

По-прежнему оставляя без ответа зондажи со стороны германских дипломатов, Советское правительство упорно продолжало добиваться успешного завершения англо-франко-советских переговоров. Но в середине августа для Советского правительства стало совершенно очевидным, что договориться с правительствами Англии и Франции о заключении эффективного договора о взаимопомощи невозможно.

Советское правительство сделало единственно правильный вывод в сложившейся тогда ситуации. Это неопровержимо подтверждают, например, документы английского правительства об англо-франко-советских переговорах, открытые теперь (хотя и не полностью) для исследователей. Среди высказываний Чемберлена, Галифакса и других английских министров на заседаниях английского правительства и его внешнеполитического комитета, а также среди вносившихся на их рассмотрение меморандумов нет ни одного заявления и документа, который свидетельствовал бы о стремлении английского правительства заключить с СССР эффективный договор о взаимной помощи против фашистской агрессии. Напротив, как показано выше, они неоспоримо доказывают, что английские правящие круги преследовали в переговорах с СССР совсем другие цели.

Вплоть до середины августа 1939 года, пока существовала хоть какая-то надежда на заключение англо-франко-советского соглашения, Советское правительство оставляло все зондажи немцев без ответа. Однако в связи с провалом переговоров трех держав игнорировать германские обращения становилось невозможным. [279] В связи с безрезультатностью англо-франко-советских переговоров перед Советским правительством по существу стояла следующая альтернатива: или пассивно наблюдать, как Германия захватывает или иными путями подчиняет своему господству все пограничные с СССР страны Восточной Европы, занимая выгодные стратегические позиции для последующего нападения на СССР, причем в условиях, когда любой разразившийся вблизи советских границ вооруженный конфликт мог привести к тому, что «холодная война», еще с 1933 года начатая Германией против СССР, могла перерасти в открытые военные действия; или, используя отсутствие в то время у Германии намерения начинать войну с СССР, сделать все возможное в тогдашних условиях для ограничения сферы распространения германской агрессии, чтобы максимально оградить интересы как СССР, так и других стран и народов Восточной Европы, а также предотвратить возможность стихийного, непреднамеренного возникновения военных действий между Германией и СССР.

Подписание договора о ненападении

Тем временем германская дипломатия проявляла все большую активность. 14 августа 1939 г. Шуленбург получил указания Риббентропа срочно посетить наркома иностранных дел. Ему поручалось сделать заявление о том, что Англия и Франция вновь пытаются втравить Советский Союз в войну с Германией. В 1914 году эта политика имела для России плохие последствия. Интересы Германии и СССР требуют, чтобы они избежали взаимного растерзания в угоду западным державам. Рисуя таким образом перспективу войны Германии против СССР, германское правительство выражало готовность заключить с Советским Союзом договор о ненападении{180}. На следующий день германский посол зачитал это заявление В. М. Молотову. Сообщая об этом в Берлин, Шуленбург отмечал, что, хотя нарком приветствовал намерения Германии улучшить отношения с СССР, он тем не менее не дал конкретных ответов на поставленные вопросы, в том числе о возможности приезда в Москву Риббентропа{181}.

Берлин явно стал проявлять нетерпение. 17 августа Шуленбург снова явился к наркому иностранных дел СССР. Он подтверждал готовность Германии заключить с СССР пакт о ненападении и гарантировать вместе с СССР суверенитет Прибалтийских государств. Германское правительство обещало также оказать влияние на [280] Японию в целях нормализации японо-советских отношений. Шуленбург сообщил, что министр иностранных дел Германии Риббентроп готов прибыть в Москву 18 августа или в последующие дни{182}.

Германскому послу был дан ответ, что улучшение советско-германских отношений должно осуществляться постепенно посредством ряда практических шагов, а приезд германского министра невозможен без предварительной тщательной подготовки. При этом нарком снова напомнил о многолетней антисоветской направленности внешней политики Германии{183}.

Выполняя поручение Риббентропа, 19 августа Шуленбург еще раз настаивал в беседе с В. М. Молотовым на немедленном приезде германского министра в Москву, но вновь получил отказ{184} — вынужденное, но единственно правильное решение. Подписание договора о ненападении

20 августа 1939 г. Гитлер обратился к И. В. Сталину с посланием. В нем говорилось, что в любой день может «разразиться кризис», в который, возможно, окажется вовлеченным Советский Союз, если он не согласится на подписание с Германией договора о ненападении.

«Поэтому я еще раз предлагаю Вам, — говорилось в телеграмме, — принять моего министра иностранных дел во вторник 22 августа, самое позднее, в среду 23 августа. Имперский министр будет облечен всеми чрезвычайными полномочиями для составления и подписания пакта о ненападении»{185}.

Продолжать отклонять германские предложения было для СССР уже невозможно. Необходимо было избежать войны на советских западных границах, когда на Дальнем Востоке советские войска уже находились в состоянии ожесточенных боев с японскими агрессорами у реки Халхин-Гол, то есть была серьезная опасность войны одновременно на Западе и на Востоке, причем без союзников. Не переоценивая значения договоров, подписанных Германией, Советское правительство сочло все же необходимым на этот раз принять германское предложение, и 23 августа 1939 г. состоялось подписание советско-германского договора о ненападении.

Решение Советского правительства заключить этот договор было вынужденным, но единственно правильным [281] в тогдашних условиях, так как добиться создания англо-франко-советской коалиции не удалось.

В беседе с французским послом 23 августа 1939 г. В. М. Молотов подчеркнул, что Советское правительство решило заключить договор с Германией лишь тогда, когда окончательно убедилось, что в англо-франко-советских переговорах не может быть достигнуто ничего положительного{186}.

В интервью народного комиссара обороны К. Е. Ворошилова корреспонденту «Известий» также указывалось, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате того, что «военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий»{187}.

Даже французский военный атташе в СССР Палас признавал, что на всем протяжении англо-франко-советских переговоров Советское правительство проявляло искреннюю заинтересованность в заключении соглашения трех держав и что подписание договора с Германией было для него единственно правильным шагом в тех условиях.

Он писал 27 августа, касаясь позиции Советского правительства:

«Я по-прежнему полагаю, что, опасаясь чрезмерного усиления Германии, оно предпочло бы соглашение с Францией и Англией, если бы только его достижение оказалось возможным... »{188}.

При объективной оценке тогдашних событий к таким же выводам приходят и буржуазные историки. Так, английский профессор А. Тейлор отмечает, что Советский Союз стремился прежде всего

«к безопасности в Европе... Объяснение этого очевидно. Советские государственные деятели... не доверяли Гитлеру. Союз с западными державами представлялся им курсом, лучше обеспечивающим безопасность... Советское правительство повернулось в сторону Германии только тогда, когда удостоверилось, что заключение этого союза невозможно»{189}.

Председатель СНК и министр иностранных дел СССР В. М. Молотов заявил несколько дней спустя на заседании Верховного Совета СССР, что, поскольку переговоры с Англией и Францией показали, что нет оснований рассчитывать на заключение пакта о взаимопомощи, Советское правительство не могло не поставить перед собой вопроса о других возможностях устранить угрозу войны между Германией и СССР.

«Наша обязанность, — подчеркнул он, — думать об интересах советского народа, об [282] интересах Союза Советских Социалистических Республик. Тем более, что мы твердо убеждены в том, что интересы СССР совпадают с коренными интересами народов других стран»{190}.

Как отмечалось в исторической справке «Фальсификаторы истории», подписание советско-германского договора о ненападении было «дальновидным и мудрым шагом советской внешней политики при создавшейся тогда обстановке»{191}.

Германское правительство, заключая договор о ненападении с СССР, обязалось не покушаться на советские земли. Вместе с тем оно должно было отказаться от своих планов отторжения Советской Украины и создания вассального «украинского государства», равно как и от планов установления своего господства над Прибалтийскими странами, в том числе от планов превращения их в плацдарм для нападения на СССР.

Подписав договор о ненападении с Германией, Советское правительство способствовало сохранению мира и на дальневосточных рубежах СССР. Заключение этого договора вызвало переполох в правящих кругах Японии, рассчитывавших на Германию как на важнейшего союзника в войне против СССР.

«Известие о заключении пакта о ненападении между СССР и Германией произвело здесь ошеломляющее впечатление, приведя в явную растерянность особенно военщину и фашистский лагерь»{192}, — писало советское полпредство в Японии.

Правительство Хиранумы, строившее свою политику на антисоветском сотрудничестве с Германией, пало. Япония вынуждена была пересмотреть свои планы и пока отказаться от вторжения на советский Дальний Восток.

Оказались ослабленными позиции Японии и по отношению к Китаю. 26 августа 1939 г. китайский посол в Москве Ян Цзе в беседе с заместителем наркома иностранных дел СССР С. А. Лозовским заявил, что он получил от своего правительства сообщение о том, что оно приветствует заключение советско-германского пакта о ненападении, так как этот договор «явится, несомненно, ударом по Японии»{193}.

Советское правительство, разумеется, понимало, что полагаться на договор о ненападении с Германией как на спасение от агрессии нельзя. Было ясно, что, как только гитлеровцы сочтут себя достаточно сильными, они обрушатся всеми силами на СССР{194}. [283] При ратификации этого договора на заседании Верховного Совета СССР было подчеркнуто, что он «не может ослабить нашей бдительности»{195}.

СССР за продолжение переговоров с Англией и Францией

В таких условиях Советское правительство и после подписания советско-германского договора о ненападении по-прежнему было заинтересовано в сотрудничестве с Англией и Францией. Как передал американскому послу в Москве Л. Штейнгардту 23 августа французский посол П. Наджиар, В. М. Молотов сказал в беседе с ним, что «договор о ненападении с Германией не является несовместимым с союзом о взаимной помощи между Великобританией, Францией и Советским Союзом». Председатель СНК отметил, однако, трудности, связанные с тем, что Польша отказывается получать советскую помощь{196}.

Французский военный атташе в Москве Палас сообщал в этот же день в Париж:

«Я продолжаю считать, что для СССР решение вопроса в смысле соглашения с Германией является лишь выходом на худой конец, а может быть, и средством нажима в целях более быстрого создания прочной, хорошо спаянной во всех своих частях коалиции, которая, как мне всегда казалось, является предметом желаний советских руководителей»{197}. 24 августа Форин оффис информировал английское посольство в Вашингтоне о заявлении В. М. Молотова, что «некоторое время спустя, например через неделю, переговоры с Францией и Англией могли бы быть продолжены»{198}.

Однако английская и французская военные миссии получили приказ вернуться в Лондон и Париж. Когда они 25 августа нанесли визит К. Е. Ворошилову, последний заявил:

«К сожалению, нам на этот раз не удалось договориться. Но будем надеяться, что в другое время наша работа будет носить более успешный характер»{199}.

26 августа этот вопрос встал также во время беседы заместителя наркома иностранных дел СССР С. А. Лозовского с китайским послом Ян Цзе. Отвечая на вопрос посла о том, будут ли продолжаться англо-франко-советские переговоры, заместитель наркома заявил, что

«переговоры с Англией и Францией велись в течение пяти месяцев, отъезд делегаций — это эпизод в этих переговоpax. [284] Делегации приезжают и уезжают, а вопрос о борьбе за мир остается. Отъезд не есть результат заключения договора о ненападении между СССР и Германией, а результат недоговоренности по ряду вопросов. Если Англия и Франция пойдут на предложения Советского правительства, не исключена возможность заключения договора с ними... В настоящее время переговоры прерваны, но их возобновление зависит от Англии и Франции»{200}.

Правительство Н. Чемберлена предприняло в то время, однако, лихорадочные попытки хотя бы в последнюю минуту договориться с правителями фашистского рейха, утратив всякий интерес к переговорам с Советским Союзом. Таким образом, события последней недели августа 1939 года окончательно подтвердили, что в Лондоне и Париже стремились к соглашению не с СССР, а к новому империалистическому сговору с фашистским рейхом.

Ход развития событий наглядно показал, насколько дальновидной и правильной была политика Советского правительства. Как оно и опасалось, Англия и Франция не оказали Польше после нападения на нее фашистского рейха ни малейшей помощи. Пока на востоке Европы шла война, французские войска отсиживались за «линией Мажино». Началась так называемая «странная война». Если бы СССР неосмотрительно принял на себя во время англо-франко-советских переговоров определенные односторонние обязательства, в то время как английское и французское правительства уклонились бы от конкретных обязательств об осуществлении на Западе активных действий против агрессора достаточно крупными силами, то Советский Союз мог бы оказаться в состоянии войны с Германией, не имея настоящих союзников.

Советско-германский договор о ненападении обеспечил СССР мир еще почти на два года. Советское правительство получило возможность принять дополнительные эффективные меры по укреплению обороноспособности страны{201}. Заслуживает внимания в этой связи высказывание английского историка Дж. Уилера-Беннета о том, что Россия получила полезную передышку.

«Тот факт, — писал он, — что она могла устоять перед первым бешеным натиском германских войск при их внезапном нападении 22 июня 1941 г., является свидетельством то« го, что она хорошо использовала ее»{202}.

За эти два года положение в мире коренным образом изменилось. Поскольку Англия к моменту нападения фашистского [285] рейха на Советский Союз уже находилась в состоянии войны с Германией, она самим развитием событий оказалась союзницей СССР, причем теперь (во главе английского правительства с 1940 г. находился У. Черчилль) правильно оценивала значение этого союза для исхода войны, в том числе и для судьбы Англии. Более того, в связи с объявлением Японией и Германией войны Соединенным Штатам Америки по одну сторону баррикад с Советским Союзом были также и США. Наконец, оказалось возможным образование могущественной антигитлеровской коалиции. Это означало, что Советский Союз вел войну при совершенно иной, гораздо более благоприятной расстановке сил в мире.

Было бы гораздо лучше, разумеется, если бы подобная коалиция образовалась еще в 1939 году, как это и предлагало Советское правительство. Развитие событий тогда могло бы сложиться иначе.

Фашистская Германия развязывает мировую войну

«Мы хотим войны»

22 августа 1939 г. Гитлер созвал совещание руководящего состава вермахта. Он заявил на нем, что считает необходимым немедленно начать войну. Он утверждал — и не без оснований, — что, хотя Англия и Франция взяли на себя определенные обязательства перед Польшей, фактически они не будут выполнять их{203}.

Немецкие фашисты не желали уже и бескровных побед. Они готовились к мировой войне и хотели обстрелять в конфликте локального характера, то есть в войне с Польшей, своих новобранцев.

Поэтому, когда министр иностранных дел Италии Чиано спросил Риббентропа: «Чего вы хотите: коридор или Данциг?» — германский министр цинично заявил: «Теперь ни первого, ни второго... Мы хотим войны»{204}. Гитлер информировал итальянцев, что, по мнению германского генерального штаба, для разгрома Польши потребуется от четырех до шести недель. Поскольку после 15 октября в Польше наступает осенняя распутица, «последним сроком для начала военных действий является конец августа»{205}.

В ходе войны с Польшей нацисты планировали мерами невиданного ранее в истории человечества вандализма [286] запугать и других своих возможных противников, особенно малые страны Европы, добиваясь их капитуляции без сопротивления. Фашисты намечали бесчеловечное истребление населения Польши также в целях создания «жизненного пространства» для немецкой «расы господ». Если дело дойдет до вооруженной борьбы между Германией и Польшей, говорил Гитлер Риббентропу, то

«германская армия будет действовать жестоко и беспощадно. Во всем мире... немцы известны как гунны, но то, что будет иметь место в случае войны с Польшей, превзойдет дела гуннов»{206}.

В открытой пропаганде, называя себя высшей расой, а немца — сверхчеловеком, гитлеровцы в своем кругу не стеснялись, таким образом, признавать, что на самом деле немецкие фашисты — это сверхгунны.

Планы англо-германской сделки за счет Польши

В условиях, когда дело стремительно шло к войне, английское и французское правительства предприняли новую попытку сговора с гитлеровцами. Английский посол в Берлине Н. Гендерсон пришел к выводу, что, как и накануне Мюнхена, Н. Чемберлен снова сам должен взяться за это дело. По инициативе Гендерсона английский премьер отправил Гитлеру 22 августа послание, которое наглядно отражает лицемерие чемберленовской дипломатии. Делая вид, что английское правительство намерено-де выполнять свои обязательства перед Польшей, Чемберлен в то же время указывал, что он готов на переговоры как для рассмотрения спорных вопросов, имеющихся между Германией и Польшей, так и для обсуждения «более широких проблем, затрагивающих будущее международных отношений, включая вопросы, представляющие интерес для Англии и Германии{207}.

Предпринятая английским правительством акция является недвусмысленным свидетельством того, что ради достижения «широкого соглашения» с Германией оно готово было на новый Мюнхен, на этот раз за счет Польши. У. Буллит, ознакомившись с посланием Н. Чемберлена, не случайно пришел к заключению, что оно «похоже на подготовку нового Мюнхена»{208}. Знакомя на следующий день американского посла в Лондоне Дж. Кеннеди с содержанием послания, Н. Чемберлен и сам признавал, что политика Англии в отношении Польши такая же, как в отношении Чехословакии в период Мюнхена{209}.

Вместо того чтобы совместно с СССР оказать помощь Польше, английское правительство резко усилило давление на нее, с тем чтобы заставить ее капитулировать перед Германией, не доводя дело до войны.

Соединенные Штаты также решили внести свою лепту в дело организации нового Мюнхена, так как не надеялись, что Англия и Франция в случае войны смогут устоять. 23 августа Дж. Кеннеди рекомендовал в телеграмме американскому правительству срочно воздействовать на Польшу. «Я не вижу других возможностей»{210}, — заключал он. Связавшись по телефону с госдепартаментом, он заявил: англичане хотят от нас одного, а именно, чтобы мы оказали давление на поляков{211}. Дж. Кеннеди, таким образом, даже не ставил вопроса о воздействии со стороны Англии, Франции и США на Германию, то есть на агрессора, и единственным «выходом» считал капитуляцию Польши.

В дневниках О. Харви (помощника Галифакса) от 27 августа также отмечается, что готовится «новый Мюнхен и предательство поляков».

«Горас Вильсон и Р. А. Батлер, — подчеркивал он, — неистово действуют в этом направлении»{212}.

Н. Чемберлен считал, что достижение договоренности с Гитлером все еще возможно. Излагая позицию Гитлера, как он ее себе представлял, Чемберлен заявил 26 августа на заседании правительства:

«Главное заключается в том, что если Англия оставит господина Гитлера в покое в его сфере (Восточная Европа), то он оставит в покое нас»{213}.

Лондон был готов к новой сделке с Гитлером на такой основе. 27 августа Чемберлен и Галифакс снова передали Гитлеру через курсировавшего между Лондоном и Берлином неофициального посредника шведского промышленника В. Далеруса, что они «стремятся к достижению соглашения с Германией»{214}.

Германские фашисты начинают войну

«Переговоры», которые гитлеровцы поддерживали в те дни с англичанами, являлись для них, однако, лишь дымовой завесой. Гитлер предложил Чемберлену даже англо-германский союз{215}, но он делал это только ради того, чтобы добиться локализации предстоящего вооруженного конфликта между Германией и Польшей. Подготовка к нападению на Польшу шла тем временем полным [288] ходом. Для нападения на Польшу Германия сосредоточила 57 дивизий и 2 бригады (в том числе б танковых и 8 моторизованных дивизий), насчитывавших более 1, 5 млн. человек, более 2500 танков и до 2000 боевых самолетов{216}.

На рассвете 1 сентября 1939 г. гитлеровские орды с трех сторон вторглись в пределы Польши. Все попытки английского и французского правительств прийти к соглашению с фашистской Германией потерпели позорный провал. Перед ними стала крайне трудная задача, Они сами поставили Англию и Францию в исключительно опасное положение. Английское и французское правительства не могли рассчитывать на то, что они смогут одержать победу над Германией. Однако они полагали, что отказ от выполнения их союзнических обязательств перед Польшей еще хуже, так как это означало бы поглощение Германией по очереди Польши, Румынии, Венгрии, Югославии, Греции и Турции, после чего агрессоры обратились бы против Франции и Англии, имея в своем распоряжении дополнительно и ресурсы всех этих стран{217}.

Англия и Франция оказались вынуждены объявить состояние войны с Германией. Война стала мировой.