1. Собираются тучи войны

Германия, Япония и Италия берут курс на войну

В соотношении и расстановке сил между главными империалистическими державами в начале 30-х годов произошли существенные перемены. Германия, Япония и Италия начали открыто ставить вопрос о перекройке карты мира. Они бросили вызов англо-франко-американской группировке держав, начали штурм их доминирующего положения в мире. Это была борьба германских, японских и итальянских агрессоров за мировое господство, которая привела ко второй мировой войне. В. И. Ленин отмечал, что

«„мировое господство» есть, говоря кратко, содержание империалистской политики, продолжением которой является империалистская война»{1}.

Захватнические планы Германии, Японии и Италии, у власти в которых оказались крайне реакционные, монополистические круги, фашизм и военщина, представляли собой огромную опасность для многих стран.

Очаг войны на Дальнем Востоке

Первый очаг новой империалистической войны разожгли японские милитаристы. Япония, оказавшись среди стран, одержавших победу в первой мировой войне, немало поживилась за счет чужого добра на Дальнем Востоке и Тихом океане. Успех, достигнутый к тому же без особых усилий, подогревал экспансионистские настроения правящей элиты страны, самурайский дух японской военщины. Они мечтали о новых захватах, об [8] установлении своего господства на всем Дальнем Востоке.

Разразившийся в то время в капиталистическом мире невиданный ранее по глубине экономический кризис резко обострил противоречия между империалистическими державами. Крайне острый характер носили японо-американские отношения. Еще в 1918 году В. И. Ленин, говоря о японо-американских империалистических противоречиях, указывал, что

«экономическое развитие этих стран в течение нескольких десятилетий подготовило бездну горючего материала, делающего неизбежной отчаянную схватку этих держав за господство над Тихим океаном и его побережьем»{2}.

Правящие круги США со своей стороны придавали важнейшее значение расширению и укреплению американской «невидимой империи». Внутренний рынок США не мог поглотить всю продукцию американской промышленности, бурно разросшейся на военных заказах в годы первой мировой войны. Американские монополии искали новые рынки и новые сферы приложения капитала. Вашингтонская система договоров, заключенных после первой мировой войны, закрепила американский принцип «открытых дверей» и «равных возможностей» в Китае. Представители крупного бизнеса рассчитывали, что экономическая мощь США позволит им проникнуть на огромный китайский рынок и захватить там господствующие позиции. Кризис еще больше разжег аппетиты американских монополий.

Постоянно усиливавшееся экономическое проникновение Японии в Китай и перспектива полного изгнания американских монополий с китайского рынка в случае захвата Китая Японией были грозным вызовом для США. Однако в то время Соединенные Штаты стремились избежать военного противоборства с Японией. В конце 1933 года хорошо информированный американский журналист Никербокер отметил в беседе с руководителем отдела печати советского полпредства в Берлине, что в американских правительственных кругах считают японо-американскую войну неизбежной. США усиленно готовятся к этой войне и строят мощный морской и воздушный флот. Однако пока ее политика в отношении Японии — это пацифистские жесты, с тем чтобы выиграть время. Вместе с тем американское правительство убеждено, что Япония сначала совершит нападение [9] на СССР с целью захвата советского Дальнего Востока и укрепления таким образом своего тыла и только после этого начнет подготавливаемую ею грандиозную битву с США за Тихий океан{3}. Советский полпред в Вашингтоне А. А. Трояновский, касаясь настроений в США и ее политики в отношении Японии, сообщал в Москву в мае 1934 года, что американцы пока не решатся на войну даже в случае установления полного контроля Японии над Китаем, а будут только вооружаться.

«Здесь очень велико желание избежать войны с Японией, хотя бы ценой самых больших уступок»{4}.

Агрессивные устремления Японии вели к обострению также и англо-японских противоречий. Британский империализм проник на Дальний Восток, в том числе и в Китай, еще в то время, когда Япония не была для него сколько-нибудь серьезным конкурентом. Англия владела на Востоке такими важнейшими военными и экономическими опорными пунктами, как Гонконг, Сингапур и др. В Китае хозяйничали многие крупные английские торговые, промышленные и финансовые компании, капиталы которых составляли почти 1, 5 млрд. ам. долл.{5} Однако к началу 30-х годов японские империалисты стали наступать на пятки британским колонизаторам. Япония располагала на Дальнем Востоке более крупными силами, чем Британская империя, владения и вооруженные силы которой были разбросаны по всем континентам.

Британская дипломатия, не надеясь на успех в открытом противоборстве с Японией, повела дело к империалистическому сговору с ней, выражая готовность на некоторое перераспределение в ее пользу сфер влияния на Дальнем Востоке. Госдепартамент США отмечал, что приходится считаться с тем, что Англия «попытается достигнуть компромисса с Японией... в отношении Китая»{6}.

Правда, в случае объединения сил Англии и других стран они смогли бы противостоять японской экспансии в этой зоне. Вопрос этот стоял и в Лиге наций, но английское правительство не считало возможным участвовать в экономических или иных санкциях против Японии{7}.

В одном отношении между правительствами США и Англии существовало все же полное единодушие: их больше всего устраивало такое развитие событий, при котором японская агрессия обратилась бы не против Китая, а против СССР. Английские консервативные круги [10] считают, писал по этому вопросу 10 марта 1933 г. советский полпред в Англии И. М. Майский, что захват японцами Маньчжурии может привести к войне между СССР и Японией, а это, по их мнению, было бы «настоящим благодеянием истории»{8}.

22 марта 1934 г. И. М. Майский констатировал в беседе с директором северного департамента Форин оффиса Л. Кольером, что милитаристские круги Японии, открыто высказывающие мысли о нападении на СССР,

«уверены в симпатии со стороны влиятельных кругов британских правящих классов... к их агрессивным планам. Японские милитаристы думают, что в случае нападения на СССР они могут рассчитывать на помощь со стороны Англии в самых разнообразных формах». В Советском Союзе, заявил полпред, существует сильное подозрение, что британские правящие круги поощряют японское нападение на СССР. На протяжении всей беседы, писал полпред в Москву, Кольер ни разу прямо и открыто не заявил об отрицательном отношении британского правительства к агрессивным планам Японии, «хотя для такого заявления представлялся очень подходящий случай. Это очень знаменательно... »{9}.

Теперь, когда для историков стали доступны английские секретные архивы предвоенных лет, изложенный политический курс Англии может быть подтвержден уже совершенно бесспорными документами. Два самых влиятельных члена английского правительства Н. Чемберлен и Дж. Саймон представили на его рассмотрение меморандум, в котором высказывались за улучшение отношений с Японией, в частности за заключение с ней договора о ненападении. Их главный аргумент заключался в следующем:

«Что касается России, то все, что усиливает в Японии чувство безопасности, поощряет ее агрессивность в отношении России»{10}.

Влиятельные реакционные круги США также лелеяли надежду на конфликт между Японией и СССР п. Американский империализм был заинтересован в такой войне между СССР и Японией, в которой не было бы победителей, ибо США мечтали об ослаблении как Советского Союза, так и Японии.

Расчеты правящих кругов Англии и США на вооруженное столкновение между Японией и СССР не были лишены оснований. Встав еще в 1931 году на путь агрессии, японские империалисты захватили Северо-Восточный{11} Китай (Маньчжурию). Они образовали там марионеточное государство Маньчжоу-Го. Наряду с планами продолжения агрессивных действий в Китае японские самураи обращали алчные взоры также в сторону советского Дальнего Востока и Монгольской Народной Республики. Япония неоднократно отклоняла советские предложения о заключении между СССР и Японией договора о ненападении.

Военный министр Японии генерал Араки рьяно ратовал за нападение на СССР. В 1933 году на совещании губернаторов он заявил, что «в проведении своей государственной политики Япония неизбежно должна столкнуться с Советским Союзом» и что

«Японии необходимо военным путем овладеть территориями Приморья, Забайкалья и Сибири»{12}.

Английский военный атташе в Токио Э. Джеймс констатировал, что те круги, которые представляет Араки, исходят из того, что лучше «начать войну против России раньше, чем позже».

Джеймс считал, что существует опасность войны в ближайшем будущем {13}. В записке, представленной в мае 1933 года Форин оффисом английскому правительству, также отмечалось, что «японская армия сосредоточивает все свое внимание на будущей войне с Россией»{14}.

Американский посол в Токио Дж. Грю писал 18 июля 1933 г., что японская военная клика вполне может принять решение «выступить, прежде чем Советская Россия станет сильнее».

7 сентября того же года он отмечал в своем дневнике, касаясь этого вопроса, что аппарат американского военного атташе в Японии считает нападение Японии на СССР «совершенно неизбежным»{15}.

Япония усиленно готовилась к войне против СССР. Захваченные ею Маньчжурия и Корея были превращены в огромный военный плацдарм. Увеличивалась численность войск, входивших в расположенную в Маньчжурии Квантунскую армию, строились военные сооружения, дороги, склады, казармы, аэродромы{16}. В 1933 году после захвата Маньчжурии и части территории Северного Китая генеральный штаб японской армии уточнил и детализировал свой план подготовки к войне (план «Оцу»): из 30 дивизий, которые предполагалось сформировать, 24 выделялись для военных действий против Советского Союза. В войне с СССР планировалось сначала захватить Приморье, после чего намечалось нанесение удара с целью овладения районом озера Байкал{17}.

У. Буллит отмечал в беседе с заместителем наркома иностранных дел СССР Л. М. Караханом 13 декабря 1933 г., что одна часть японских правящих кругов выступает за войну с СССР «весной и что февраль — это месяц, когда эти круги готовят нападение». Другая часть, также достаточно влиятельная, — тоже за нападение на СССР, но когда напасть, еще не решила{18}.

ЦК ВКП(б) и Советское правительство отчетливо видели опасность, назревавшую на дальневосточных рубежах СССР. У. Буллит, сообщая в Вашингтон о беседе с И. В. Сталиным и К. Е. Ворошиловым 20 декабря 1933 г., писал, что, обсуждая положение на Дальнем Востоке, советские руководители выражали самые серьезные опасения по поводу возможности нападения со стороны Японии следующей весной{19}.

Нарком иностранных дел в речи на сессии ЦИК СССР 29 декабря 1933 г., касаясь позиции Японии, заявил, что ее политика

«является сейчас самой темной грозовой тучей на международном политическом горизонте»{20}.

Опасность японской агрессии подробно рассматривалась на XVII съезде ВКП(б). К. Е. Ворошилов говорил на съезде, что японские военные, а также публицисты и ученые, фабриканты и политики, общественные и государственные деятели за последние два года так много и открыто писали и говорили о необходимости войны Японии против СССР, так иной раз цинично и откровенно в статьях и речах обсуждали подробности завоевания советского Приморья, Забайкалья и даже всей Сибири, что «было бы странным, если бы мы сделали вид, что ничего не замечаем»{21}.

Агрессивные замыслы фашистского рейха

Еще более опасный очаг новой мировой империалистической войны вскоре возник в центре Европы в лице фашистской Германии. Германские империалисты, несмотря на поражение, которым закончилась для них первая мировая война, не отказались от своих агрессивных планов. Обогнав еще к концу 20-х годов по уровню развития промышленности своих старых соперников — Англию и Францию, Германия приступила к возрождению военной мощи, чтобы не только взять реванш за прошлое поражение, но и перекроить карту Европы по-своему. [13] К власти в Германии пришла национал-социалистская партия, открыто провозгласившая своей целью установление «нового порядка» в Европе и во всем мире{22}. Прогрессивная пресса справедливо назвала 30 января 1933 г., когда Гитлер стал канцлером Германии, «черным днем» Европы. Германские монополии поддержали фашистов, которые обещали возродить мощь Германии, задушить революционное движение внутри страны и открыть путь германскому империализму к захватам чужих земель.

Нацисты намеревались начать осуществление своих агрессивных планов с создания в центре Европы ударного кулака в лице фашистского рейха с населением 90 — 100 млн. человек так называемого арийского происхождения.

«К этому ядру, — утверждал Гитлер в 1932 году, — относится Австрия. Это само собой ясно. Но к нему принадлежат также Богемия и Моравия, равно как и западные районы Польши... Частью этого ядра... являются также Прибалтийские государства».

Население Польши, Чехословакии и Прибалтики, за исключением проживавших там немцев и «пригодных для онемечения элементов», подлежало уничтожению или выселению. Природа жестока, провозглашал Гитлер, и если нацисты могут без малейшей жалости посылать в пекло войны цвет немецкой нации, то тем более они могут «уничтожить миллионы людей низшей расы».

Этому фашистскому рейху нацисты намечали подчинить целую систему вассальных государств и создать «тысячелетнюю империю» (третий рейх), которая охватывала бы всю Европу и где главенствовала бы германская «раса господ». Затем, согласно планам гитлеровцев, должна была развернуться немецко-фашистская экспансия на другие континенты. Их конечной целью было установление мирового господства{23}.

3 февраля 1933 г., излагая свою программу на совещании с руководителями германских вооруженных сил, главарь фашистов сообщил о своих планах всемерного усиления вермахта с целью достижения «политического могущества».

Переходя затем к вопросу о том, для чего он намерен использовать это «политическое могущество», Гитлер заявил:

«Захват нового жизненного пространства на востоке и его беспощадная германизация»{24}.

Немецкие фашисты видели путь к установлению мирового господства в жестокой и беспощадной тотальной [11] войне.

«Война, — говорил Гитлер, — самое естественное, обыденное явление. Война — всегда, война — всюду. Она не начинается и не заканчивается. Война — это жизнь... Я хочу войны»{25}.

Сделав выводы из горького для Германии опыта первой мировой войны, гитлеровцы решили идти к своей цели постепенно, шаг за шагом, громить своих противников поодиночке, начиная с более слабого. Возможность новой одновременной войны сразу на два фронта — на востоке и западе — представлялась им страшным кошмаром.

«Ошибка одновременного выступления против Англии, Франции и России не должна быть повторена»{26}, — говорил подручный Гитлера по вопросам внешней политики фон Риббентроп.

Нацисты активно использовали фашистское дипломатическое ведомство с целью разъединения возможных противников, добиваясь сговора с одними против других. Соблюдать же эти договоры и соглашения они собирались лишь до тех пор, пока это будет им выгодно.

«Почему я не могу заключить договор с добросовестным видом сегодня и без колебаний нарушить его завтра?»{27} — заявил Гитлер.

В качестве другого средства для разъединения стран Европы нацисты усиленно раздували тезис об «угрозе большевизма». Вражда к СССР должна была стать основой, которая, как надеялись фашисты, обеспечит им симпатии реакционных сил всех капиталистических стран.

Германские фашисты считали разгром СССР и захват советских земель своей важнейшей задачей, но они понимали всю ее сложность.

«Советская Россия, — говорил Гитлер, — трудная задача. Вряд ли я смогу начинать с нее»{28}.

Началось стремительное перевооружение Германии. Лозунгом германских фашистов стали слова «Пушки вместо масла». Магнаты германской промышленности благословили такую политику. В апреле 1933 года Имперский союз германской промышленности представил Гитлеру план реорганизации промышленности в целях подготовки к войне.

Германия демонстративно покинул а в октябре 1933 года заседавшую в Женеве Конференцию по сокращению и ограничению вооружений, показав всему миру, что она открыто становится на путь войны. Одновременно гитлеровцы заявили о своем выходе из Лиги наций, так как и [15] она могла оказаться известной помехой на пути осуществления нацистских планов тотальной агрессии.

На XVII съезде ВКП(б) констатировалось, что Германия стала главным поджигателем войны в Европе{29}. Постепенно начал складываться союз агрессоров, которые поставили в повестку дня вопрос о переделе мира и установлении ими мирового господства. Их идеологическим оружием был фашизм — «открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала»{30}. Империализм как социально-экономическая система порождал новую мировую войну.

Создавшаяся в мире обстановка была подробно рассмотрена в январе — феврале 1934 года на XVII съезде ВКП(б). Политика Японии и Германии, у власти в которых оказались крайне реакционные круги, фашисты и военщина, наглядно свидетельствовала о том, как отмечалось в Отчетном докладе ЦК ВКП(б) съезду, что «идет лихорадочная подготовка к новой войне для нового передела мира и сфер влияния», к новой империалистической войне.

«Опять, как и в 1914 г., — отмечалось на съезде, — на первый план выдвигаются партии воинствующего империализма, партии войны и реванша».

Особенно подчеркивалась опасность фашизма. В Отчетном докладе ЦК ВКП(б) указывалось:

«Шовинизм и подготовка войны, как основные элементы внешней политики, обуздание рабочего класса и террор в области внутренней политики, как необходимое средство для укрепления тыла будущих военных фронтов, — вот что особенно занимает теперь современных империалистских политиков».

Прежде всего это касалось германского империализма{31}.

Таким образом, на съезде было показано, что империализм как социально-экономическая система порождает новую мировую войну, что особую роль в ее развязывании играет фашизм. «Фашизм — это война» — вот вывод, который сделали коммунисты в создавшейся конкретной обстановке.

Планы «крестового похода» против СССР

Захватнические планы гитлеровской Германии представляли собой огромную опасность для народов всех европейских государств. Поэтому они были жизненно заинтересованы в том, чтобы обуздать фашистских агрессоров, [16] предотвратить осуществление их человеконенавистнических планов. Правящие круги западных держав придерживались, однако, иных взглядов.

Развитие событий в Европе и во всем мире в немалой степени зависело от позиции Англии. Как и над многими другими странами, угроза нападения со стороны фашистского рейха нависла и над Британской империей. Если бы Англия встала на путь решительной борьбы против агрессии вместе с Советским Союзом, Францией и другими странами, то агрессивные действия фашистских держав можно было бы предотвратить и обеспечить сохранение мира. Но реакционные правящие круги Англии думали прежде всего не о сохранении мира, а преследовали свои далеко идущие империалистические планы.

Сам по себе фашизм не тревожил заправил Сити. Напротив, утверждение фашистских диктатур в Италии и Германии приветствовалось английской реакцией. Она видела в этих режимах укрепление позиций капитализма, барьер на пути подъема революционной борьбы рабочего класса в Европе. В то же время правящая верхушка Англии лелеяла надежду использовать гитлеровскую Германию как орудие борьбы против СССР. После того как Англия одержала победу в первой мировой войне, главной задачей внешней политики британского империализма стало уничтожение первого в мире социалистического государства. Они исходили из следующей установки:

«Чтобы жила Британия, большевизм должен умереть»{32}.

Поэтому правящие круги Англии относились к гитлеровской Германии прежде всего не как к опасному империалистическому конкуренту, а как к потенциальному классовому союзнику в борьбе против Советского государства. Английское правительство стало на путь поиска соглашения с фашистским рейхом, надеясь путем некоторых уступок ему стабилизировать положение в Западной Европе и направить германскую агрессию на восток, против СССР.

Таким образом, реакционные правящие круги Англии думали прежде всего не о борьбе против фашистской агрессии, а о том, как бы остановить колесо истории, углублявшийся общий кризис капитализма, помешать развитию в мире прогрессивных социальных процессов, и самое главное — пока окончательно не упущено время — уничтожить первое в мире социалистическое государство, [17] Политика английского империализма в отношении «законности войн» не отличалась от взглядов Гитлера и Муссолини. В английской исторической литературе при рассмотрении этого вопроса обычно ссылаются на М. Хэнки, являвшегося в течение 20 лет (1919 — 1938 гг. ) бессменным секретарем английского правительства и тем самым олицетворявшего преемственность его политики. Хэнки говорил, что война — это «правильный и естественный процесс развития мировых событий». И было бы наивно рассчитывать, отмечал он, что империализм может проводить неимпериалистическую политику{33}.

Характеризуя позицию правящих кругов Англии, советское полпредство в Лондоне сообщало в Москву 25 апреля 1933 г., что за последние месяцы в них усиливаются «тенденции к активизации идеи о создании антисоветского фронта. Эти тенденции вырастают... на почве торжества гитлеризма в Германии, растущей агрессивности Японии на Дальнем Востоке».

Политика Англии сводится к тому, чтобы «ударить кулаком в русском вопросе»{34}.

Это был курс на сколачивание «священного союза» с целью ликвидации Советского государства.

Лорд Ллойд говорил, излагая планы английской правящей верхушки:

«Мы предоставим Японии свободу действий против СССР. Пусть она расширит корейско-маньчжурскую границу вплоть до Ледовитого океана и присоединит к себе дальневосточную часть Сибири... Мы предоставим Германии свободу вооружения... Мы откроем Германии дорогу на восток и тем обеспечим столь необходимую ей возможность экспансии. Таким образом можно будет отвлечь от нас Японию и Германию и держать СССР под постоянной угрозой»{35}.

В беседе с английским послом в Москве лордом Чилстоном нарком иностранных дел СССР счел необходимым обратить его внимание на эти антисоветские высказывания лорда Ллойда, означавшие натравливание Японии и Германии против СССР. Подобные же мысли, отмечал нарком, высказывают «Морнинг пост», «Дейли мейл», «Дейли экспресс» и другие английские газеты{36}.

Правые английские газеты систематически распространяли разнузданную антисоветскую клевету.

«Для антисоветской прессы, — писал Бернард Шоу, — нет лжи, которая была бы слишком фантастичной, нет клеветы, которая была бы слишком грязной… нет измышления, которое было бы слишком нелепым»{37}, [18]

В Отчетном докладе ЦК ВКП(б) XVII съезду партии с полным основанием отмечалось, что наскоки в Англии на СССР нельзя считать случайностью. Известно, что часть английских консерваторов не может жить без таких наскоков. И именно потому, что они не случайны, «мы должны учитывать, что будут и впредь наскакивать на СССР»{38}.

Касаясь политики Англии, Д. З. Мануильский говорил на съезде: «Английские твердолобые стоят сейчас за спиной Японии и Германии, руку которых они втихомолку направляют против СССР. Англия выступает в качестве маклера, пытающегося уладить противоречия между Францией и Германией, чтобы создать единый фронт против СССР, она хотела бы сорвать дело укрепления мира в результате сближения СССР с Францией и признания СССР Америкой»{39}.

Нацисты, заинтересованные в устранении препятствий для перевооружения Германии и подготовки к войне, подогревали надежды английской реакции на то, что их агрессивные устремления направлены только на восток.

А. Розенберг, один из главарей германского фашизма, заявил английскому правительству в мае 1933 года, что Германия-де согласна отказаться от притязаний на западе, но потребовал за это предоставления ей права на вооружение, присоединение Австрии, «исправление» в пользу Германии ее границ с Чехословакией и Польшей и на захват Прибалтики. Розенберг указал, что в конце концов Германия направит свои силы против СССР.

Министр экономики Германии А. Гугенберг выступил в июне 1938 года на экономической конференции в Лондоне с меморандумом, в котором содержалось открытое требование о предоставлении Германии «жизненного пространства» на востоке, в том числе за счет СССР. В письме Народного комиссариата иностранных дел от 27 июня 1933 г. по поводу этого беспрецедентного документа отмечалось, что «германское правительство готово принять участие в военной коалиции против нас... и требует за это лишь двух вещей — свободы вооружений и компенсации за счет СССР. Германское правительство сочло, что настоящий момент, когда не исключена еще возможность нападения на нас Японии, когда отношения с Англией еще очень напряжены… является уже достаточно благоприятным для выступления его с открытым предложением своих услуг в борьбе против нас».

Из сказанного вытекает, что в планы Германии «входит война с нами, что нынешнее положение является лишь временной передышкой»{40}.

Курс английских правящих кругов на антисоветский сговор с гитлеровцами наглядно раскрыли проходившие между Англией, Францией, Германией и Италией переговоры о заключении между ними «пакта согласия и сотрудничества» («пакта четырех»). Предложение о заключении «пакта четырех» было выдвинуто главарем итальянского фашизма Муссолини, чтобы сделать Италию — наравне с Англией, Францией и Германией — полноправным членом европейского директората четырех держав. Одновременно итальянские фашисты рассчитывали произвести ревизию договоров Версальской системы, которыми завершилась первая мировая война, подорвать позиции Франции в Европе, особенно ее связи со странами Юго-Восточной Европы, и превратить Дунайские и Балканские страны в «сферу влияния» Италии.

Прежде всего Муссолини согласовал свое предложение с гитлеровцами. 14 марта 1933 г. он передал в Берлин свой проект пакта и уже на следующий день получил благословение из уст министра иностранных дел Германии фон Нойрата, назвавшего это предложение «гениальной концепцией»{41}. Такая позиция Германии вполне понятна. Из «побежденной и оскорбленной» подобный акт ставил Германию вровень с Англией и Францией{42}.

Предложение Муссолини предусматривало возможность пересмотра мировых договоров и предоставление Германии права перевооружаться. В более отдаленной перспективе Германия надеялась использовать «пакт четырех» в целях осуществления своих агрессивных планов на востоке.

Муссолини передал согласованный им с Гитлером проект «пакта четырех» премьер-министру Англии Р. Макдональду, прибывшему 18 марта в Рим для переговоров с итальянским правительством. Английское правительство энергично поддержало это предложение{43}.

15 июля 1933 г. переговоры четырех держав завершились подписанием в Риме «пакта четырех».

В Советском Союзе отчетливо представляли всю опасность планов заключения «пакта четырех». Газета «Известия» 30 марта 1933 г. писала, что СССР не может оставаться безразличным к «попыткам создания так называемого [20] „концерта четырех держав», присваивающего себе право решать судьбы народов». Во время встречи с германским послом в Москве фон Дирксеном 3 апреля министр иностранных дел СССР отметил, что совершенно естественно отрицательное отношение к этому плану со стороны тех государств, которые остаются вне пакта{44}. Заместитель наркома иностранных дел Н. Н. Крестинский со своей стороны заявил 4 июня 1933 г. в беседе с итальянским послом Б. Аттолико, что «поскольку у четырех держав, заключающих этот пакт, имеется чрезвычайно много пунктов расхождения, то естественно кажется, что единственный пункт, в котором у них расхождений нет, это их общая вражда к коммунизму. Неприглашение нас принять участие в обсуждении пакта подтверждает то, что объективно пакт направлен против нас»{45}.

О планах английского империализма, связанных заключением «пакта четырех», лучше всего свидетельствовала очередная свистопляска, которая развернулась в Англии на антисоветской основе во время переговоров о пакте. Еще в октябре 1932 года английское правительство денонсировало торговый договор с СССР, а 19 апреля 1933 г. объявило эмбарго на ввоз в Англию всех важнейших советских экспортных товаров. Фактически это означало объявление Советскому Союзу торговой войны. Одновременно министр иностранных дел Англии Дж. Саймон заявил о лишении советской торговой делегации в Лондоне прав дипломатической неприкосновенности. Эти меры английского правительства советское полпредство в Лондоне с полным основанием оценило как попытку осуществления в отношении СССР политики «большой дубинки»{46}.

Подписание «пакта четырех» вызвало серьезные опасения не только в СССР, но и в ряде других стран, которые могли бы оказаться объектом сделки между четырьмя державами. Это касалось особенно стран Восточной Европы, в том числе и союзниц Франции. Сильное противодействие пакт встретил и во Франции. Например, в записке, составленной 18 марта 1933 г. в министерстве иностранных дел Франции, высказывались опасения, что пакт может торпедировать Лигу наций, разрушить всю систему союзов Франции с рядом малых стран, а также привести к утрате ею ведущей роли в Европе, так как решения «европейской директории» четырех держав чаще всего будут направлены против интересов Франции, ибо [21]

«Великобритания, Италия и Германия заинтересованы в ограничении роли Франции в Европе»{47}.

Чрезвычайную тревогу планы заключения «пакта четырех» вызвали в малых странах Европы. Они сознают, отмечал А. В. Луначарский, что в случае объединения четырех держав их «как стадо овец, поделят между собой жестокие пастухи»{48}.

Даже французская печать отмечала, что заключение пакта означало бы пренебрежение Францией интересами ее восточноевропейских союзников. Выступая против «священного союза» великих держав, французская газета «Журналь» писала:

«Прежде чем отрезать левую ногу у Польши, правую руку у Чехословакии и обе ноги у Румынии, а также лишить Югославию ее конечностей, нужно по крайней мере, как велит обычай, спросить на это согласия у больных»{49}.

«Пакт четырех» с полным основанием стали называть «пактом мясников».

Серьезные опасения ряда стран, связанные с «пактом четырех», привели к тому, что он так и не вступил в силу. Французское правительство не сочло возможным внести его в парламент на ратификацию.

Другим фактором, оказавшим существенное влияние на расстановку сил в Европе, было сближение буржуазно-помещичьей Польши с нацистской Германией. Министр пропаганды Германии Геббельс, находившийся в апреле 1933 года в Женеве в связи с Конференцией по сокращению и ограничению вооружений, предложил в беседе с министром иностранных дел Полыни Ю. Веком урегулировать германо-польские отношения на такой основе: Польша передаст Германии «коридор», а сама получит выход к морю за счет Литвы и Латвии. Затем обе страны выступят против СССР, причем в результате захвата Украины Польша получит выход также и к Черному морю, в том числе в Одессу{50}. В сентябре во время новой встречи Геббельса с Веком переговоры по этим вопросам были продолжены.

В Отчетном докладе ЦК ВКП(б) XVII съезду партии отмечалось, что

«на Польшу рассчитывали все и всякие империалисты, как на передовой отряд, в случае военного нападения на СССР»{51}.

Реакционные правящие круги буржуазно-помещичьей Польши попались на гитлеровскую приманку. Они всерьез стали искать пути к антисоветскому союзу с Гитлером. Будучи хорошо информированы об агрессивных [22] устремлениях пилсудчиков, гитлеровцы решили использовать их в своих интересах, сделав на время Польшу своим «союзником». Подогревая аппетиты польских империалистических кругов, гитлеровцы убеждали их, что совместно они в состоянии одержать верх над СССР. Хотя над самой Польшей нависла опасность со стороны фашистских агрессоров, мечтавших о захвате ее территории и истреблении населения страны, правящие круги Польши не отказывались от своих авантюристических великодержавных планов, направленных на захват чужих земель. VII Всемирный конгресс Коминтерна констатировал, что германский империализм нашел в Европе союзника «в лице польского фашизма, стремящегося также расширить свою территорию за счет Чехословакии, Прибалтийских стран и Советского Союза»{52}.

Польские правящие круги хотели приурочить осуществление своих планов захвата новых советских земель к моменту японского нападения на СССР. Начальник восточного отдела МИД Польши Т. Шетцель говорил в беседе с болгарским поверенным в делах в июле 1934 года, что Польша

«рассчитывает на то, что если на Дальнем Востоке разразится война, то Россия будет разбита, и тогда Польша включит в свои границы Киев и часть Украины»{53}.

Польский посол в Японии даже не считал нужным скрывать, что он получил от своего правительства большие деньги для работы по подталкиванию Японии к войне с СССР, а этой войной «воспользовались бы Польша с Германией для наступления на Украину»{54}.

Об агрессивных планах Польши по отношению к СССР в МИД Англии имелись следующие сведения:

«Польша стремится захватить часть Украины и расколоть Россию на ряд отдельных, независимых от Москвы государств»{55}.

Между правительствами и особенно военными кругами Польши и Японии было установлено самое тесное сотрудничество, направленное против Советского Союза.

М. М. Литвинов с полным основанием констатировал, касаясь антисоветской политики буржуазно-помещичьей Польши, что она спекулирует «на тех возможностях, которых она ожидает от нашего столкновения с Японией»{56}.

Член коллегии Народного комиссариата иностранных дел Б. С. Стомоняков отмечал в письме полпреду в Варшаве 19 июня, что в Польше наблюдается тенденция к сближению с фашистским рейхом, авантюристические круги пилсудчиков стремятся использовать возможную войну [23] Японии с Советским Союзом и поддержку гитлеровской Германии для осуществления своих антисоветских планов{57}. Допускал возможность агрессии этих трех держав против СССР также американский посол в СССР У. Буллит. Он отметил, например, в беседе с Б. С. Стомоняковым, что Германия стремится «договориться с Японией и Польшей против СССР»{58}.

Нарком иностранных дел СССР 21 декабря 1933 г. в беседе с американским дипломатом Буллитом подробно изложил опасения, которые испытывал по этому поводу Советский Союз. Нарком отметил, что Советское правительство считает «нападение со стороны Японии в такой степени вероятным», что уделяет серьезное внимание вопросу о ее возможных союзниках.

Излагая свою беседу с наркомом, Буллит писал в Вашингтон:

«Литвинову известно, что между Германией и Польшей имели место переговоры о возможном нападении на Советский Союз, если он окажется вовлеченным в длительную войну с Японией; он опасается, что война с Японией может затянуться на годы и что через пару лет Германия вместе с Польшей могут напасть на Советский Союз»{59}.

Даже английское посольство в Токио сочло необходимым сообщить в Лондон, что польские и румынские дипломатические представители в Японии «открыто заявляют, что они приветствовали бы столкновение между Россией и Японией»{60}.

«Правда» 27 января 1933 г. отмечала, что нападение Польши на Советский Союз было бы слишком рискованным со стороны польских военных кругов,

«хотя нельзя ни на минуту забывать, что склонность ко всякого рода авантюрам неоднократно проявлялась ими в прошлом и что буржуазный «бог» может отнять даже последние крупицы разума у того, кого он захочет погубить».

Серьезную угрозу для Советского Союза представляла также возможность распространения гитлеровского влияния на Прибалтику, опасность превращения Прибалтийских государств в плацдарм для нападения на СССР. Нарком иностранных дел отмечал 10 апреля 1933 г., что Советское правительство не могло бы относиться безучастно к «перекройке Балтийских государств».

«В Прибалтике для нас так же нежелательна польская экспансия, как и германская»{61}, — говорил он в беседе с французским послом М. Дежаном.

Советскому Союзу приходилось опасаться в случае [24] войны с Германией, Польшей и Японией агрессивных действий и со стороны Финляндии. Нарком отмечал в связи с этим, что, возможно,

«Германия будет искать выхода накопляемой ею военной энергии в направлении Прибалтики, СССР и Украины через Румынию».

Она при этом

«может вполне рассчитывать на поддержку, по крайней мере, Японии, Польши и Финляндии»{62}.

Правящие круги Финляндии придерживались по отношению к СССР крайне враждебной, агрессивной позиции. Они вынашивали планы захвата советской Карелии. Это не было тайной для иностранных дипломатов, поддерживавших тесные контакты с правящими кругами Финляндии. Польский посланник в Хельсинки Харват сообщал 29 декабря 1933 г. в Варшаву, что политика Финляндии характеризуется «агрессивностью против России... В позиции Финляндии к СССР доминирует вопрос о присоединении Карелии к Финляндии». Харват называл Финляндию «наиболее воинственным государством в Европе»{63}.

Латвийский посланник в Финляндии в свою очередь информировал Ригу 16 июня 1934 г. :

«В головах финских активистов... глубоко укоренился карельский вопрос. Эти круги с нетерпением ждут конфликта России с какой-либо великой державой, раньше с Польшей, а теперь с Германией или Японией, чтобы реализовать свою программу. Это движение... может когда-то послужить искрой, от которой загорится пороховая бочка»{64}.

Бывший президент Финляндии П. Свинхувуд говорил, что каждый «враг русских должен всегда быть другом Финляндии»{65}.

И финляндские правящие круги продолжали руководствоваться этой установкой.

Так называемое «активистское крыло» финляндской буржуазии (лапуасцы и др. ) возлагало надежды на то, что осуществление агрессивных планов Японии и Германии против СССР создаст условия и для реализации программы «великой Финляндии».

11 января 1934 г. М. М. Литвинов писал, касаясь этого вопроса, что

«лапуасцы имеют в виду распространение Финляндии до Урала; наиболее сумасшедшие из них доводят границу финляндских земель даже до Алтая. Большие надежды возлагаются лапуасцами и активистами на Японию... Финляндия является наиболее антисоветским из всех Прибалтийских государств»{66}.

Бывший премьер-министр В. Таннер также признал в беседе с советским полпредом Б. Е. Штейном, что в случае войны на Дальнем Востоке [26] СССР должен считаться «с повторением карельской авантюры 1922 года». Поэтому неудивительно, что японские агрессоры уделяли Финляндии большое внимание. Так, японский поверенный в делах в Финляндии отмечал во время встречи с советским полпредом Б. Е. Штейном, что японская миссия в Финляндии существовала по требованию военных кругов страны «на случай японо-советской войны{67}.

Учитывая, что позиция Финляндии становилась по отношению к СССР все более враждебной, Советское правительство сочло необходимым обратить внимание финляндского правительства на ненормальность складывавшегося положения. 15 января 1934 г. Б. С. Стомоняков заявил финляндскому посланнику в Москве Ирье-Коскинену, что в Финляндии имеются довольно широкие круги и влиятельные организации, которые ведут агрессивную деятельность против СССР. Эти круги выступают, сказал он, за образование «великой Финляндии» за счет отторжения советских земель. Одни из них «собираются аннексировать к Финляндии Восточную Карелию и Ингерманландию», а другие распространяют карты «великой Финляндии» вплоть до границ, доходящих до Урала {68}. Прибыв в сентябре в Хельсинки, Ирье-Коскинен не мог не признать в разговоре с Б. Е. Штейном, что действительно стремление к присоединению к Финляндии Карелии и Ингерманландии во время возможного советско-японского конфликта «сделалось всеобщим мнением в Финляндии»{69}.

Вопреки словесным мирным заверениям финляндского правительства, агрессивные тенденции правящих кругов Финляндии в отношении СССР не только не ослабевали, но, напротив, получали все новые и новые проявления. Это отмечала в своих сообщениях в Лондон даже английская миссия в Хельсинки. Так, 28 ноября 1934 г. она писала, что финляндские власти смотрят сквозь пальцы на деятельность в стране агентов германских и японских секретных служб{70}.

В таких условиях М. М. Литвинов констатировал в беседе с финским посланником:

«Ни в одной стране пресса не ведет так систематически враждебной нам кампании, как в Финляндии. Ни в одной соседней стране не ведется такая открытая пропаганда за нападение на СССР и отторжение его территории, как в Финляндии»{71}.

Характеризуя состояние советско-финляндских отношений, [26] английский посланник в Хельсинки Грант-Уотсон отмечал, что Советский Союз добровольно признал независимость Финляндии, а также передал ей обширную территорию на севере, которая ранее никогда не входила в состав Великого герцогства Финляндского.

«Поступая столь благородным образом, Советы несомненно рассчитывали в будущем на добрососедские отношения с Финляндией, но в этом отношении им пришлось разочароваться»{72}.

Таким образом, на восточных и западных рубежах Советской страны сгущались тучи войны. Японские и германские империалисты, став на путь агрессии и войны, устремляли свои взоры на советские земли. В других империалистических державах было немало людей, готовых благословить их на «священную войну» против Советского государства. В некоторых менее крупных соседних с СССР странах были влиятельные силы, готовые примкнуть в случае такой войны к германским и японским агрессорам с целью погреть руки за счет СССР. Советский Союз — тогда единственная в мире социалистическая страна — находился во враждебном окружении капиталистических государств. Для защиты социалистических завоеваний, своей свободы и независимости он должен был полагаться прежде всего на собственные силы.

Советский Союз — оплот мира

Борьба СССР за сохранение мира

ЦК ВКП(б) и Советское правительство неуклонно проводили ленинскую политику мира. Это вытекает из самой сущности марксизма-ленинизма, из стремления избавить народные массы от неизмеримых ужасов и бедствий, которые несут с собой войны, порождаемые империализмом. Советский народ был глубоко заинтересован в сохранении и упрочении мира и потому, что в условиях, когда страна социализма продолжала оставаться во враждебном капиталистическом окружении, война могла представить большую опасность для самого ее существования.

Сохранение мира было также необходимой предпосылкой дальнейшего успешного строительства в Советском Союзе нового общества. Только в мирных условиях [27] советский народ мог бы сосредоточить свои усилия на развитии экономики, науки, культуры. Поэтому обеспечение благоприятных международных условий для строительства коммунизма было важнейшей задачей советской внешней политики.

Противопоставляя советскую внешнюю политику политике империалистических держав и разоблачая клеветнические измышления, распространявшиеся о ней буржуазной пропагандой, народный комиссар иностранных дел СССР говорил:

«Советское государство, которому чужды шовинизм, национализм, расовые или национальные предрассудки, видит свои государственные задачи не в завоеваниях, не в экспансии, не в расширении территории, видит честь народа не в воспитании его в духе милитаризма и в жажде крови, а лишь в осуществлении того идеала, ради которого оно возникло и в котором оно видит весь смысл своего существования, а именно в построении социалистического общества. Этой работе оно намерено, если ему не помешают, посвятить все свои государственные силы, и это является неиссякаемым родником его политики мира»{73}.

Нарком подчеркивал, что СССР не нуждается даже в победоносных войнах{74}.

ЦК ВКП(б) и Советское правительство руководствовались в отношениях с другими странами ленинским принципом мирного сосуществования государств с различным социально-экономическим строем. Нам приходится строить социализм, говорил нарком, в одной стране, в окружении капиталистических стран, занимающих пять шестых земного шара. Мы этого факта не можем игнорировать и не игнорируем и «поэтому стремимся к изысканию и осуществлению способов мирного сосуществования обеих социальных систем»{75}.

Принимая меры к обеспечению мира на границах СССР, Советское правительство в то же время проявляло заботу и о сохранении всеобщего мира. Поэтому внешняя политика СССР отвечала интересам как советского народа, так и народных масс всех стран.

Клевеща на коммунистов и пытаясь оправдать нежелание реакционных кругов западных держав сотрудничать с СССР, буржуазная пропаганда постоянно жонглировала утверждениями, что в Москве-де только о том и мечтают, как бы развязать войну между теми или иными капиталистическими странами. Она утверждала, что коммунисты заинтересованы в новой мировой войне, так как [28] они, мол, считают, что только в результате войны снова создастся революционная ситуация.

Однако это не имело ничего общего с действительной политикой Советского Союза. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что «вся наша политика и пропаганда направлена отнюдь не к тому, чтобы втравливать народы в войну, а чтобы положить конец войне»{76}.

Коммунисты всегда исходили из того, что главные жертвы в случае войны приходится нести трудящимся массам.

«Мы знаем, — говорил В И. Ленин, — мы слишком хорошо знаем, какие неслыханные бедствия для рабочих и крестьян несет с собой война»{77}.

Вопрос об отношении коммунистов к войне был подробно рассмотрен на VI конгрессе Коминтерна. Было показано, что обвинения в адрес коммунистов, будто бы они поощряют империалистические войны с целью ускорения революции, — грубая клевета. Что касается возможной новой империалистической войны, на конгрессе подчеркивалось, что коммунисты

«в интересах рабочих масс и всех трудящихся, от которых эта война потребует самых тяжелых жертв, всеми силами ведут упорную борьбу против империалистической войны»{78}.

После прихода гитлеровцев к власти в Германии этот вопрос в новой обстановке встал в декабре 1933 года на XIII пленуме Исполкома Коммунистического Интернационала. Представитель ВКП(б) в ИККИ Д. З. Мануильский в своем выступлении на пленуме подчеркнул, что было бы ошибкой исходить из тезиса,

«что наступлению империалистической войны помешать нельзя, что настоящая революция начнется только в итоге новой империалистической войны».

Он отмечал, что коммунисты Франции, Германии и Польши «должны сделать все для того, чтобы не допустить новой франко-германской или польско-германской войны». Это явилось, в частности, наглядным опровержением распространявшегося империалистической пропагандой клеветнического утверждения о том, что Советский Союз только и мечтает, как бы спровоцировать войну между этими тремя странами, как и другими империалистическими государствами{79}.

Коминтерн вернулся к этому вопросу на своем VII конгрессе. Позиция коммунистов в этой связи была изложена в выступлении В. Г. Кнорина.

«Хотя война приведет в конечном счете к революционному кризису в капиталистических странах, — подчеркнул он, — она обрушит [29] на головы трудящихся неимоверные мучения, смерть, голод, страдания, разрушит производительные силы всех стран, разрушит рабочие организации. Война ставит под угрозу жизнь миллионов пролетариев, остатки демократии, которые в ряде стран дают трудящимся все же некоторые возможности защиты своих интересов при капитализме. Война угрожает независимости малых и слабых народов. Она есть величайшее бедствие для всех народов. Поэтому коммунисты, которые защищают интересы народов, являются защитниками мира и должны предотвратить войну»{80}.

Такая позиция коммунистов получила свое отражение и в решениях конгресса:

«VII Всемирный конгресс Коммунистического Интернационала со всей решительностью отвергает клеветнические утверждения, будто коммунисты желают войны, ожидая, что она принесет революцию»{81}.

Выработанными на конгрессах Коминтерна установками по вопросам мира и войны руководствовались и советские коммунисты.

«Наибольшие жертвы в войне, — заявил нарком иностранных дел СССР М. М. Литвинов, — приходится приносить трудящимся, и, оберегая мир, Советский Союз остается на страже интересов всех трудящихся»{82}.

Борьба СССР за обуздание агрессоров и обеспечение мира, в котором были заинтересованы народные массы всех стран, целиком и полностью соответствовала важнейшему принципу советской внешней политики — пролетарскому интернационализму.

В резолюции VII Всемирного конгресса Коммунистического Интернационала констатировалось, что мирная политика СССР направлена не только на защиту Советской страны,

«она защищает жизнь рабочих всех стран, жизнь всех угнетенных и эксплуатируемых, она служит жизненным интересам человечества... »{83}.

Поэтому советская внешняя политика была близка и понятна, пользовалась поддержкой широких народных масс, прогрессивных сил всех стран. А это открывало перед ней новые, дополнительные возможности в борьбе за сохранение и упрочение мира.

Однако вставал вопрос о том, насколько реальна перспектива предотвращения войны. В коммунистическом движении в свете опыта первой мировой войны были довольно широко распространены фаталистические представления о неизбежности войн. Однако по мере того, как вызревало новое соотношение сил на мировой [30] арене, стал вырабатываться иной подход к проблеме борьбы с военной опасностью и делался вывод, что в новых условиях борьба за мир не безнадежна. Первая страна победившего рабочего класса — СССР — превратилась к середине 30-х годов в могучую державу, и ее внешняя политика стала оказывать все большее влияние на развитие событий. Силы мира получили возможность опираться на последовательную миролюбивую политику Советского Союза{84}. Поэтому в докладе Д. З. Мануильского на VII Всемирном конгрессе Коминтерна указывалось, что

«коммунисты должны преодолевать фаталистические установки, что воспрепятствовать войне невозможно, что борьба против подготовки войны бесцельна... »{85}

Особенно обстоятельно этот вопрос был рассмотрен в докладе Д. З. Мануильского об итогах конгресса. Он подчеркивал в нем, что новая обстановка требует несколько по-иному поставить вопрос о перспективах борьбы трудящихся с войной. Бесспорно, что, пока существует капитализм, войны неизбежны. Но сейчас имеется больше возможностей для успешной борьбы против империалистических войн, чем накануне первой мировой войны. Это предопределяется существованием Советского Союза, стоящего на страже мира. Борьбу против войны ведет Коммунистический Интернационал, в рабочих массах капиталистических стран зреет и ширится глубокая ненависть против войны. Во фронт защиты мира могут включиться малые народы, независимости которых угрожает война. В борьбе против войны могут принять участие и те крупные государства, которые по разным причинам не хотят и боятся войны{86}.

Последовательная борьба СССР за мир, его политика мирного сосуществования не имела в то же время ничего общего с беззубым мелкобуржуазным пацифизмом, по поводу которого неоднократно иронизировал В. И Ленин{87}. Проводя политику мира, Советское правительство было преисполнено решимости дать достойный отпор любым агрессивным поползновениям реакционных, империалистических сил.

Советский Союз принимал все меры к тому, чтобы отбить у агрессоров охоту к военным авантюрам на своих границах. Вместе с тем, учитывая, что опасность угрожала не только ему, но и другим государствам, СССР придавал огромное значение тому, чтобы сплотить возможно [31] большее число стран для отпора агрессорам. Наибольшая угроза нависла над некоторыми малыми или относительно слабыми в военном отношении странами. И Советский Союз готов был оказать им помощь и поддержку, сотрудничать с ними в борьбе против агрессии.

ЦК ВКП(б) и Советское правительство учитывали те принципиальные противоречия, которые имелись между двумя главными группировками капиталистических держав. Планы передела мира, вынашивавшиеся блоком агрессоров во главе с фашистской Германией и милитаристской Японией, представляли угрозу для другой группировки империалистических держав — Франции, Англии и США, одержавших победу в империалистической войне 1914 — 1918 годов, поделивших в результате этой войны мир по своему усмотрению и стремившихся удержать свою добычу. Советское правительство было далеко от того, чтобы считать справедливыми порядки, установленные этими державами в результате победы в войне. Но, разумеется, это не означало, что оно считало необходимой новую мировую войну для изменения этих порядков. Наоборот, оно было против такой войны. А это означало, что при желании можно было найти основу для совместных акций Советского Союза и этой группировки держав в целях предотвращения войны.

К этому фронту защиты мира присоединился бы и ряд средних и малых стран. Советское правительство считало сотрудничество всех этих стран для сохранения мира не только вполне возможным, но и необходимым. Это легло в основу советских предложений об организации в Европе системы коллективной безопасности в защиту от агрессии.

Коммунистическая партия и Советское правительство считали в создавшихся условиях важнейшей задачей предотвращение войны коллективными усилиями всех стран, заинтересованных в сохранении мира. В Отчетном докладе ЦК ВКП(б) XVII съезду партии отмечалось, что в обстановке

«предвоенной свистопляски, охватившей целый ряд стран, СССР продолжал стоять... твердо и непоколебимо на своих мирных позициях, борясь с угрозой войны, борясь за сохранение мира, идя навстречу тем странам, которые стоят так или иначе за сохранение мира, разоблачая и срывая маску с тех, кто подготовляет, провоцирует войну».

На съезде были перечислены следующие факторы, на

которые рассчитывал СССР в трудной и сложной борьбе за мир:

а) на свою растущую хозяйственную и политическую мощь;

б) на моральную поддержку миллионных масс рабочего класса всех стран, кровно заинтересованного в сохранении мира;

в) на благоразумие тех стран, которые не заинтересованы по тем или иным мотивам в нарушении мира;

г) на Советские Вооруженные Силы, готовые оборонять страну от наскоков извне.

На съезде была дана следующая краткая характеристика внешнеполитического курса Коммунистической партии и Советского правительства:

«Наша внешняя политика ясна. Она есть политика сохранения мира и усиления торговых отношений со всеми странами. СССР не думает угрожать кому бы то ни было и — тем более — напасть на кого бы то ни было. Мы стоим за мир и отстаиваем дело мира. Но мы не боимся угроз и готовы ответить ударом на удар поджигателей войны. Кто хочет мира и добивается деловых связей с нами, тот всегда найдет у нас поддержку. А те, которые попытаются напасть на нашу страну, — получат сокрушительный отпор, чтобы впредь не повадно было им совать свое свиное рыло в наш советский огород»{88}.

В советской внешней политике сочеталось искреннее стремление к сохранению мира с готовностью дать решительный отпор агрессии. Она руководствовалась незыблемым правилом — «не ждать мира, а бороться за него». Все это предопределило ее высокий международный авторитет. Советское государство находилось в авангарде всех сил, выступавших за сохранение мира, обуздание агрессоров и предотвращение новой войны.

Дальнейшее укрепление международных позиций СССР, его влияния на развитие международных событий было непосредственно связано с ростом силы и могущества Советского Союза. «Будущий историк международных отношений нашей эпохи, — писала «Правда» 1 августа 1933 г., — несомненно, обратит свое внимание на экономические предпосылки, придавшие нашей мирной политике столь крупное значение».

Успешно восстановив народное хозяйство страны, разрушенное в результате первой мировой войны, гражданской войны и иностранной интервенции, Советский [33] Союз к 1933 году досрочно завершил выполнение первого пятилетнего плана развития народного хозяйства. Это был гигантский скачок вперед. Из страны аграрной Советский Союз превратился в страну с крупной, современной индустрией. В результате трудового героизма советских людей вступили в строй 1500 новых промышленных предприятий. Отныне Советская страна могла производить большую часть необходимого промышленного оборудования на своих предприятиях. Началось осуществление второго пятилетнего плана (1933 — 1937 гг.), еще более грандиозного по своим масштабам.

Всем этим были созданы необходимые условия для укрепления обороноспособности страны, построены предприятия, способные производить современную военную технику. В течение второй пятилетки было намечено создать такие вооруженные силы по численности, вооружению и боевой готовности, которые могли бы обеспечить оборону СССР против крупнейших капиталистических держав на нескольких фронтах{89}. Если в прежние годы в Советских Вооруженных Силах было менее 600 тыс. человек, то в 1933 году в связи с усилением опасности агрессии численность их была доведена до 885 тыс., а к концу 1934 года — до 940 тыс. человек{90}. Советские войска снабжались новой военной техникой: танками, самолетами, орудиями и т. д. В 1932 — 1934 годах в СССР производилось в среднем за год 2595 самолетов, 3371 танк, 3778 артиллерийских орудий{91}.

Как указывается в новой Конституции СССР, на Советские Вооруженные Силы возлагается защита социалистического Отечества, социалистических завоеваний, мирного труда советского народа, суверенитета и территориальной целостности государства, его безопасности{92}. В тогдашних сложнейших условиях, когда Советский Союз находился во враждебном капиталистическом окружении, когда империалистические державы продолжали строить планы уничтожения первого в мире социалистического государства, когда некоторые из них открыто становились на путь агрессии, Советские Вооруженные Силы успешно выполняли эти свои функции.

В связи с непосредственной угрозой военного нападения со стороны Японии принимались срочные меры к укреплению советского Дальнего Востока. В 1932 году было начато строительство советского Тихоокеанского флота. Отрезвляющее воздействие на японских агрессоров [34] стало оказывать усиление Советских Военно-Воздушных Сил, расположенных на Дальнем Востоке.

Коммунистической партией и Советским правительством была проделана огромная работа по укреплению международного положения СССР. Еще в 20-е годы Советский Союз добился нормализации отношений почти со всеми соседними государствами, заключив разлого рода договоры. Дипломатические отношения были установлены со всеми великими державами, за исключением США. Изменения, происшедшие к началу 30-х годов в соотношении сил империалистических держав, открывали новые возможности для активизации дипломатии СССР.

Превращение Советского Союза в одно из наиболее могущественных государств мира привело к тому, что ряд капиталистических стран не в малой степени пересмотрел свою прежнюю политику по отношению к нему. Если раньше, в 20-е годы, империалистические державы нередко пытались решать различные международные вопросы без СССР, вопреки его интересам, то теперь такие попытки фактически заранее были обречены на провал. Агрессоры вынуждены были считаться с тем, что попытки штыком прощупать надежность советских границ не окажутся безнаказанными. Все больше государств, которым также угрожала опасность со стороны агрессоров, стали смотреть на Советский Союз как на страну, которая может внести весомый вклад в дело укрепления мира и международной безопасности.

Возрождение агрессивного германского империализма, его планы перекройки карты Европы и всего мира не могли не вызвать серьезной озабоченности во Франции, а вместе с тем и известных изменений в ее внешней политике. Наиболее ярким свидетельством происшедших сдвигов явился пересмотр позиции Франции по вопросу о заключении с СССР договора о ненападении. Если в прежние годы Франция неоднократно отклоняла соответствующие предложения Советского правительства, то в 1931 году она изъявила готовность пойти на заключение с СССР договора о ненападении. В 1932 году Советскому правительству удалось заключить договоры о ненападении как с самой Францией, так и с Польшей, Латвией, Эстонией и Финляндией, которые ориентировались на Францию в этом вопросе.

Советско-французский договор о ненападении создавал основу для дальнейшего улучшения отношений между [35] двумя странами. В условиях возрождения опасности агрессии со стороны Германии возникли объективные предпосылки для сотрудничества СССР и Франции в борьбе за сохранение мира в Европе. Советское правительство отчетливо представляло себе ту опасность, которая нависла над Европой со стороны нацистской Германии.

Фашистский рейх, располагая довольно значительными экономическими и людскими ресурсами, мог в течение нескольких лет создать крупные вооруженные силы и начать претворение в жизнь своей захватнической внешнеполитической программы. Особенно велика была бы опасность войны в случае объединения сил агрессивных держав.

Советское правительство последовательно и неутомимо выступало за принятие действенных мер по борьбе против агрессоров. Оно считало необходимым поставить на пути агрессоров надежный барьер, сплотив силы государств, заинтересованных в предотвращении войны. Такой курс соответствовал указаниям В. И. Ленина:

«... Как можно больше самых простых, самых ясных решений и мер, которые бы действительно вели к миру, если уже не говорить о полном устранении опасностей войны»{93}.

Определенные возможности для образования в Европе коллективного фронта защиты мира имелись. Но эти возможности надо было превратить в действительность.

Принцип неделимости мира

Коммунистическая партия и Советское правительство, считая необходимым пресечь агрессию в самом начале, выдвинули принцип «неделимости мира». Они исходили из того, что легче предотвратить пожар, чем погасить его, тем более тогда, когда он уже наберет силы, охватит многие страны, а то и целые континенты. Именно сохранение всеобщего мира наилучшим образом обеспечивало мир и для каждой отдельной страны, в том числе и для Советского Союза.

Если бы удалось в зародыше погасить возникшие очаги войны в Европе и на Дальнем Востоке, обуздать германских и японских агрессоров, то и Советскому Союзу не приходилось бы опасаться их нападения. Это было бы для СССР оптимальным вариантом развития событий, [36] лучшей гарантией его безопасности. Другое дело, если бы агрессоры, пользуясь отсутствием сотрудничества между неагрессивными странами, поглощали бы их поодиночке, одну за другой, увеличивая тем самым свои силы. Такое, развитие событий противоречило бы жизненным интересам народов всех стран, в том числе и СССР. Принцип неделимости мира отвечал, таким образом, интересам всех государств, которым угрожало нападение со стороны агрессоров.

Советская дипломатия выдвинула ряд конкретных предложений, направленных на укрепление мира и безопасности.

Определение агрессии

Важное значение имело установление четких и ясных критериев для определения агрессии. Поэтому 6 февраля 1933 г. Советское правительство внесло на рассмотрение Конференции по сокращению и ограничению вооружений в Женеве проект декларации об определении нападающей стороны. Выработка общепринятых норм определения агрессии имела большое значение в первую очередь для государств, находившихся под непосредственной угрозой нападения. Страны-агрессоры изыскивали различные предлоги для оправдания своего нападения на другие государства. Принятие советского предложения об определении агрессии сделало бы невозможным оправдание какими-либо предлогами нападения на другие страны, оно облегчало бы быстрое и правильное определение виновной стороны в случае вооруженного конфликта, а тем самым и применение необходимых совместных мер против агрессии. Советский проект был рассмотрен комитетом безопасности конференции по разоружению и с некоторыми поправками принят им{94}.

Однако когда советский проект декларации передали на рассмотрение в генеральную комиссию конференции, то стало очевидным, что принятие его затягивается. Некоторые империалистические державы не скрывали, что такое определение агрессии они считали для себя «неудобным» и «стеснительным»{95}. Сообщая 11 марта 1933г. в Москву о ходе рассмотрения советского предложения, представитель СССР на конференции В. С. Довгалевский писал, что оно было поддержано делегатами Франции, стран Малой Антанты, Скандинавских государств и др. [37] Иную позицию заняли такие империалистические державы, как Германия, Италия, Япония, США и Англия{96}. Особенно отрицательной была позиция Англии, от имени которой выступал Антони Иден.

В создавшихся условиях Советское правительство решило добиваться осуществления своего предложения другими путями. 19 апреля М. М. Литвинов по поручению Советского правительства передал польскому посланнику в Москве Ю. Лукасевичу предложение о созыве конференции, с тем чтобы подписать на ней протокол об определении агрессии между СССР и государствами Восточной Европы, заключившими с Советским Союзом договоры о ненападении. Нарком сказал, что такой протокол укрепил бы взаимное доверие между странами Восточной Европы. Он явился бы успокаивающим фактором во «взбаламученной международной ситуации», а также стимулировал бы принятие определения агрессии другими государствами{97}. Польское правительство, однако, заняло отрицательную позицию по этому вопросу, сорвав тем самым созыв предложенной конференции.

Воспользовавшись прибытием в Лондон в июне 1933 года (в связи с проходившей там экономической конференцией) представителей всех соседних с СССР государств, М. М. Литвинов предложил им подписать там же, в Лондоне, конвенцию об определении агрессии. По поручению ЦК ВКП(б) НКИД телеграфировал в этой связи наркому, что «нас больше всего интересует пакт с пограничными странами, включая Польшу и Финляндию»{98}. Однако Польша продолжала занимать и на этих переговорах прежнюю негативную позицию. Представители Польши любыми путями стремились принизить значение такого соглашения, в том числе ограничить состав его участников. Польский посланник в Англии Э. Рачиньский по указанию своего правительства заявил, что Польша согласна подписать только такую конвенцию об определении агрессии, в которой будут участвовать исключительно соседи СССР, причем без права присоединения к ней других стран. Этим исключалась возможность участия в конвенции Литвы, Чехословакии и других стран, изъявивших готовность подписать ее. В результате переговоры о подписании конвенции стали затягиваться.

Польское правительство возражало и против того, чтобы конвенция осталась открытой для присоединения к ней Китая и Японии, хотя они и являлись соседями [38] СССР. Даже румынский представитель в этих переговорах Н. Титулеску констатировал, что

«Польша своим поведением говорит всему миру, что она не хочет мира между СССР и Японией»{99}.

Правительство Финляндии также затягивало определение своего отношения к советскому предложению, выдвигая различные оговорки, в том числе о праве в любой момент отказаться от участия в конвенции. Противодействие подписанию конвенции оказывали также Германия и Англия.

Усилия Советского правительства все же дали свои результаты. 3 июля 1933 г. конвенцию об определении агрессии подписали СССР, Эстония, Латвия, Польша, Румыния, Турция, Иран и Афганистан. 4 июля была подписана аналогичная конвенция с участием СССР, Румынии, Чехословакии, Турции и Югославии, открытая для присоединения любых стран, а 5 июля — конвенция между СССР и Литвой; 22 июля к конвенции присоединилась также Финляндия.

Заключение конвенции было крупным успехом советской дипломатии, заметным вкладом в борьбу с агрессией, выработку международных правовых норм, призванных содействовать предотвращению агрессии. С тех пор в международном праве широко пользуются этим определением. Вместе с тем эта конвенция, подписанная рядом стран Восточной Европы, была своего рода противовесом «пакту четырех», который в то время пытались сколотить правящие круги западных держав.

М. М. Литвинов заявил на Мировой экономической конференции в Лондоне, что СССР последовательно придерживается принципа мирного сосуществования и готов развивать на его основе свои отношения со всеми государствами{100}. Английская газета «Спектейтор» 14 июля 1933 г. с полным основанием констатировала, что создание системы договоров об определении агрессии является большим успехом советской дипломатии, логическим результатом осуществляемой Советским Союзом политики мирного сосуществования.

Советское правительство внесло на рассмотрение Мировой экономической конференции подробно разработанное предложение о подписании протокола об экономическом ненападении. Согласно советскому проекту, все участники протокола должны были придерживаться в своей политике принципа мирного сосуществования стран [39] независимо от их социально-политических систем. Они должны были отказаться в экономических отношениях друг с другом от всех видов дискриминации{101}. Однако представители империалистических держав, выступавшие против советского предложения об определении агрессии, не захотели принять и предложение об экономическом ненападении.

Запоздалое признание

Одной из важных проблем советской внешней политики был вопрос о нормализации советско-американских отношений. Характеризуя политику США, М. М. Литвинов говорил на сессии ЦИК СССР, что Америка в течение многих лет

«продолжала борьбу, провозглашенную всем капиталистическим миром после Октябрьской революции, против новой советской системы государства, поставившей себе целью создание социалистического общества. То была борьба против мирного сосуществования двух систем»{102}.

Все большее обострение американо-японских противоречий в Азии и на Тихом океане, усиление опасности вооруженного конфликта между Японией и США заставили, однако, американские правящие круги, несмотря на их ненависть к коммунизму, изменить свое отношение к СССР. Отсутствие каких-либо контактов с СССР по международным вопросам лишь ослабляло позиции США в отношении Японии.

Вопрос этот вызывал в правящих кругах США немало дискуссий.

Особенно четко суть их была изложена газетой «Вашингтон пост» 30 декабря 1933 г. :

«Основной аргумент за признание заключается в том, что сильная Россия была бы эффективным противовесом Японии в Восточной Азии и таким образом уменьшила бы опасность войны между Японией и США. Сильнейший аргумент против признания заключается в том, что это усилило бы Россию и тем самым помогло бы ей пропагандировать коммунизм, родиной которого она является».

Активно выступали за установление дипломатических отношений с СССР широкие слои американской общественности, в том числе влиятельные промышленные и торговые круги, заинтересованные в расширении экономических связей с Советским Союзом.

В то же время в США по-прежнему немалым влиянием пользовались силы, выступавшие против признания [40] СССР.

Когда в 1932 году государственному секретарю США Г. Стимсону посоветовали встретиться на конференции по разоружению с советским делегатом, то он, подняв руки к небу, воскликнул:

«Никогда, никогда! Пройдут столетия, но Америка не признает Советского Союза».

Франклин Рузвельт, ставший в начале 1933 года президентом США, счел нужным проявить инициативу в нормализации отношений с Советским Союзом. Главной причиной, побудившей правительство Рузвельта пересмотреть прежнюю позицию США по этому вопросу, было положение на Дальнем Востоке. Другие факторы, хотя внешне они и были на первом плане, определяющего значения не имели. Так, все более широкие слои населения США высказывались за признание СССР. Однако такие высказывания были и раньше, но правящие круги страны никогда не считали себя обязанными руководствоваться ими (напротив, они стремились сами формировать общественное мнение страны через газеты, радио и т. д. ). Этого фактора для изменения позиции США было недостаточно. Определенные выгоды деловым кругам США сулило в случае установления отношений с СССР более успешное развитие с ним экономических отношений. Но, как показывает опыт развития советско-американских отношений до и после признания, и этот фактор никогда не являлся определяющим в политике США по отношению к СССР. Основным фактором, который повелительно диктовал Соединенным Штатам, причем особенно остро именно в это время, необходимость пересмотра их позиции по вопросу об установлении отношений с СССР, была угроза интересам США на Дальнем Востоке со стороны японских агрессоров.

Первый полпред СССР в Вашингтоне А. А. Трояновский впоследствии отмечал в одном из своих писем в Москву, что главное, что толкнуло Рузвельта на признание СССР, — это обострение отношений США с Японией (АВП СССР, ф. 05, оп. 14, д. 79, л. 81-82). Американский посол в СССР У. Буллит, бывший в 1933 году ближайшим помощником Рузвельта по проблемам отношений с СССР, также говорил, что США признали СССР по политическим соображениям, связанным с положением на Дальнем Востоке (АВП СССР, ф. 05, оп. 14, д. 80, л. 69 — 75). Насколько существенным был этот фактор для США, свидетельствовали последующие события: всего восемь лет спустя (в декабре 1941 г. ) США подверглись открытому нападению со стороны Японии, между ними разразилась ожесточенная вооруженная битва за господство в бассейне Тихого океана, ставшая составной частью второй мировой войны. [41]

Первостепенное значение в принятии правящими кругами США решения о необходимости сотрудничества с СССР имел последовательно миролюбивый характер советской внешней политики, его все более активное участие в решении актуальных международных проблем, в том числе готовность внести свой весомый вклад в борьбу против агрессоров, быстрый рост могущества и международного авторитета Советского Союза. То и дело сведения о значении, которое США придавали отношениям с СССР, появлялись и в американской прессе.

Газета «Нью-Йорк тайме» констатировала 22 января 1933 года, что

«отношения между США и Японией крайне напряжены... Политика непризнания СССР сильно ослабляет положение США на Дальнем Востоке. Лига наций и США не будут в состоянии установить надлежащие отношения с Японией, если они будут находиться во враждебных отношениях с Советским Союзом, который является третьей стороной тихоокеанского треугольника».

16 мая 1933 г., два месяца спустя после прихода к власти, новое американское правительство установило первый прямой контакт с СССР. В этот день Ф. Рузвельт отправил послания главам 53 государств — участников Мировой экономической конференции в Лондоне и Конференции по сокращению и ограничению вооружений в Женеве, в том числе и Председателю ВЦИК СССР М. И. Калинину. Высказываясь за принятие конкретных мер по укреплению мира, американский президент предлагал, чтобы все страны заключили между собой пакт о ненападении. Через три дня последовало ответное послание М. И. Калинина Рузвельту, в котором кратко была охарактеризована та борьба, которую СССР последовательно вел за мир и разоружение.

«Советское Правительство, — говорилось в послании, — также предлагало и поддерживало меры, имеющие целью сделать невозможным или хотя бы максимально затруднить всякого рода агрессии или попытки одних народов расширять свои территории за счет других. Советское Правительство заключило пакты о ненападении с большинством стран, с которыми оно находится в официальных сношениях, и оно поэтому может только приветствовать Ваше предложение о заключении пакта о ненападении всеми странами»{103}.

Учитывая, что некоторые державы, прежде всего Япония и Германия, вынашивали захватнические планы, [42] рассчитывать на осуществление предложения Рузвельта, однако, не приходилось. Это было первым из неоднократных подобных же обращений Рузвельта и в будущем, свидетельствовавших о его стремлении красивыми жестами занять дирижерские позиции в общем хоре пацифистских сил в капиталистическом мире, но не подкреплявшихся готовностью внести реальный вклад в борьбу за мир, против агрессии.

Никаких конкретных результатов ни в деле заключения всеобщего договора о ненападении, в котором вместе участвовали бы также СССР и США, ни в деле установления прямых контактов между двумя странами по внешнеполитическим вопросам послание Рузвельта не имело.

10 октября Ф. Рузвельт направил М. И. Калинину новое послание, в котором он сообщал, что считает желательным покончить «с теперешними ненормальными отношениями» между США и СССР. Он выражал готовность обсудить с представителем Советского правительства этот вопрос. М. И. Калинин отмечал в своем ответном послании, что это ненормальное положение в отношениях между двумя странами неблагоприятно отражается и на общем международном положении, затрудняя упрочение мира и поощряя агрессоров. В послании извещалось, что представителем Советского правительства для переговоров с Ф. Рузвельтом назначен М. М. Литвинов{104}.

Обмен посланиями между Рузвельтом и М. И. Калининым вызвал широкие отклики. Советская печать с удовлетворением отмечала, что кладется конец 16-летнему периоду непризнания СССР Соединенными Штатами Америки. 21 октября «Правда» в передовой статье писала, что Советский Союз занимает в мире такое положение, что его уже нельзя игнорировать, «не нанося ущерба самим себе». В американской печати особое внимание обращалось на то положительное воздействие, которое нормализация советско-американских отношений может оказать на положение на Дальнем Востоке.

Так, 27 сентября газета «Нью-Йорк америкэн» писала:

«Если Япония намерена сейчас или в будущем установить свое господство на Тихом океане, нарушить американские права или угрожать американской территории на островах или континенте, у Америки будет союзник или по крайней мере друг в лице России».

Газета «Сан-Франциско кроникл» [43] отмечала 21 октября, что «прежде всего именно положение на Дальнем Востоке побудило Рузвельта предпринять указанный шаг».

Отдельные голоса американских противников восстановления отношений с СССР тонули в многоголосом хоре сторонников изменения прежней явно обанкротившейся политики США по отношению к Советскому Союзу.

В результате переговоров М. М. Литвинова с Ф. Рузвельтом 16 ноября 1933 г. в Вашингтоне был произведен обмен нотами, официально оформившими установление между СССР и США дипломатических отношений. В этих нотах выражалась надежда, что отношения между двумя странами навсегда останутся нормальными и дружественными и что двум странам «отныне удастся сотрудничать для своей взаимной пользы и для ограждения всеобщего мира»{105}.

Установление дипломатических отношений с США было крупным достижением советской внешней политики. Значение этого факта увеличивалось тем, что установление отношений произошло в момент дальнейшего резкого обострения международной обстановки в связи с агрессивной политикой Японии и Германии.

Правительство Соединенных Штатов было вынуждено признать провал своей политики игнорирования первого в мире социалистического государства. Советский Союз стал такой мощной державой, что те, кто делал вид, будто не замечают его, ставили самих себя в невыгодное положение. Такой дальновидный политик, как Ф. Рузвельт, не мог не принять мер к тому, чтобы положить конец существовавшему ненормальному положению, пересмотреть прежнюю политику США по отношению к Советской стране.

«Надо отдать справедливость проницательности президента Рузвельта, — говорил М. М. Литвинов, — что он вскоре после прихода к власти, а может быть, еще до этого, убедился в бесплодности дальнейшей борьбы с нами во имя капитализма и в пользе сношений с нами во имя американских государственных интересов, интересов международного мира»{106}.

В Отчетном докладе ЦК ВКП(б) XVII съезду партии установление дипломатических отношений с США характеризовалось как одно из существенных достижений советской политики мира.

«Не может быть сомнения, — говорил И. В. Сталин в этом докладе, — что этот акт имеет серьезнейшее значение во всей системе международных [44] отношений. Дело не только в том, что он поднимает шансы дела сохранения мира, улучшает отношения между обеими странами, укрепляет торговые связи между ними и создает базу для взаимного сотрудничества. Дело в том, что он кладет веху между старым, когда САСШ считались в различных странах оплотом для всяких антисоветских тенденций, и новым, когда этот оплот добровольно снят с дороги ко взаимной выгоде обеих стран»{107}.

Проект Тихоокеанского пакта

В связи с установлением советско-американских дипломатических отношений СССР стремился привлечь США к участию в стабилизации обстановки на Дальнем Востоке. ЦК ВКП(б) и Советское правительство считали необходимым заключить в этих целях Тихоокеанский пакт. Они учитывали, что упрочение мира на Дальнем Востоке создавало бы оптимальные условия для сохранения мира и в Европе. И, наоборот, война на Дальнем Востоке могла побудить к активным действиям и другие агрессивные державы.

Нарком иностранных дел СССР подчеркнул в беседе с французскими государственными деятелями 6 июля 1933 г., что,

«желая мира в Европе, нельзя относиться безучастно к событиям в Азии», так как любой конфликт на Дальнем Востоке может быть использован Германией и некоторыми другими странами «для создания затруднений в Европе»{108}.

Советский Союз со своей стороны занимал твердую позицию в отношении агрессивных планов и устремлений японских милитаристов.

ЦК ВКП(б) и Советское правительство учитывали, что японская военная партия все более определенно ориентируется «на перспективу превентивной войны против Советского Союза».

«Перед лицом такой ситуации наша политика, — писал НКИД 17 сентября 1933 г. советскому полпреду в Японии К. К. Юреневу, — при сохранении нашей основной ориентировки на мир, не может быть позицией уступок и поблажек японской военщине и замазывания провокаций и безобразий, которые позволяет себе японское правительство. Мы намечаем и проводим твердую линию отпора японским домогательствам... »

Кормление японского хищника мелкими подачками, говорилось [45] в письме НКИД, будет усиливать его аппетит и создавать уверенность в безнаказанности и в своем превосходстве в силах. Нам незачем поддерживать такие ложные иллюзии. Занимая более твердую позицию, мы заставляем сторонников военных авантюр усвоить более осторожную линию поведения. Только при такой нашей тактике нам, писал НКИД, на основе дальнейшего укрепления внутреннего строительства и дальнейшего улучшения нашего международного положения, может быть, удастся предотвратить попытку реализации планов войны против СССР. Такая линия исходит из того, указывалось в письме, что «мы, на худой конец, если бы японская военщина действительно осуществила попытку нападения на Советский Союз, сможем дать вполне успешный отпор». В результате мер, принятых за последние полтора-два года, мы далеко не чувствуем себя беззащитными на случай попытки противника прощупать нас{109}.

Япония угрожала на Дальнем Востоке, как уже отмечалось, не только Советскому Союзу, но и интересам США. Ф. Рузвельт в беседах с М. М. Литвиновым в Вашингтоне во время переговоров об установлении дипломатических отношений не скрывал, что Америка серьезно обеспокоена агрессивными действиями японской военщины. В связи с этим советский представитель поставил вопрос о целесообразности заключения Тихоокеанского пакта о ненападении с участием СССР, США, Китая и Японии, однако Ф. Рузвельт ограничился тем, что поручил У. Буллиту заняться этим вопросом и доложить ему.

Нарком в переговорах с президентом США предложил заключить между СССР и США также соглашение о совместных действиях в случае опасности миру. Однако президент США Рузвельт заявил, что он предпочитает при необходимости делать односторонние заявления. Таким образом, США не поддержали и это далеко идущее предложение СССР, которое при положительном отношении США могло изменить к лучшему ухудшавшуюся международную обстановку.

Таким образом, эти факты показывают, что Советское правительство было готово к активному сотрудничеству с США в борьбе против японской агрессии, но правительство США не намеревалось в то время принимать действительно эффективные меры против агрессоров, надеясь, что Япония начнет войну прежде всего с СССР, а это облегчит положение США. Уже упоминавшийся американский [46] журналист Никербокер, имевший тесные контакты с Буллитом и другими влиятельными американскими деятелями, рассказывал советскому дипломату в Берлине в ноябре 1933 года, что США не намерены идти на эффективное сотрудничество с СССР в борьбе против японской агрессии. Это отчасти предопределяется страхом перед возможностью полной победы СССР над Японией и революционного взрыва в Японии и Китае{110}.

В первой же беседе в Москве с американским послом в СССР У. Буллитом (11 декабря 1933 г. ) нарком иностранных дел СССР по поручению Советского правительства напомнил о советских предложениях относительно заключения Тихоокеанского пакта и о возможности сотрудничества между СССР и США в случае угрозы войны. Однако Буллит отмолчался. Два дня спустя эти же вопросы обсуждались между Л. М. Караханом и Буллитом. Излагая в записи этой беседы высказывания американского посла, Карахан отметил, что из слов Буллита вытекало, что изучение в Вашингтоне вопроса о Тихоокеанском пакте привело к «отрицательным выводам». Через несколько дней в беседе с наркомом Буллит заметил, что он предвидит «большие затруднения» в этом вопросе.

Коммунистическая партия и Советское правительство все же считали необходимым продолжать добиваться заключения Тихоокеанского пакта. А. А. Трояновскому, назначенному в декабре 1933 года советским полпредом в США, были даны указания

«отстаивать желательность предложения о заключении пакта о ненападении между СССР, США, Японией и Китаем»{111}.

23 февраля 1934 г. А. А. Трояновский был принят президентом Ф. Рузвельтом. Советский полпред заявил о желательности сотрудничества СССР и США в борьбе против японской агрессии. Он отметил, что

«сдержать Японию и сократить ее аппетиты будет нелегко. Япония не будет слушать отдельно ни Америку, ни СССР, но обоих вместе она будет слушать даже в последний момент, поэтому нам нужно иметь контакт»{112}.

Однако Рузвельт уклонился от обсуждения этой проблемы. Вопрос о Тихоокеанском пакте снова был поставлен М. М. Литвиновым перед Буллитом в марте 1934 года после возвращения американского посла из поездки в США. Однако Буллит «вразумительного ответа не [47]

Как стало очевидным к весне 1934 года, Япония пока не считала себя достаточно подготовленной для войны с Советским Союзом. Об этом свидетельствовал, например, тот факт, что японское правительство признало основным направлением своей дальнейшей агрессии Китай. 17 апреля 1934 г. оно опубликовало заявление, отчетливо свидетельствовавшее о его стремлении установить свой контроль над всем Китаем, в том числе вытеснить оттуда Англию, Францию и США. В этой связи советское полпредство в Лондоне отмечало в письме в НКИД от 11 мая 1934 г., что, как считают английские политические круги, общее укрепление СССР, его международные успехи, оборонительные меры на Дальнем Востоке и особенно его могущественный воздушный флот, способный за несколько часов разрушить основные центры Японии, — все эти факты привели японскую правящую верхушку к убеждению, что в данной объективной обстановке нападение на Советский Союз является весьма рискованным предприятием{114}.

Несмотря на то что непосредственная опасность нападения на СССР со стороны Японии миновала, Советский Союз продолжал добиваться заключения Тихоокеанского пакта. 13 мая 1934 г. М. М. Литвинов констатировал в беседе с У. Буллитом, что, пока США и Англия будут продолжать на Дальнем Востоке прежнюю политику, Япония сможет делать все, что ей угодно.

«Единственный эффективный способ сдерживать японцев — это немедленно договориться о совместной акции всех держав, имеющих интересы в районе Тихого океана»{115}.

Однако правительство США не поддержало советских предложений, направленных на укрепление мира на Дальнем Востоке, продолжая политику попустительства японской агрессии.

Что же касается английского правительства, то оно начало рассматривать вопрос о заключении с Японией двустороннего договора о ненападении, чтобы, обеспечив свои корыстные интересы на Дальнем Востоке, толкнуть Японию на военные действия против СССР. Инициативу проявил 1 сентября 1934 г. Н. Чемберлен, замещавший в то время находившегося в отпуске премьера С. Болдуина. Даже в Форин оффисе у кое-кого возникли серьезные сомнения о целесообразности такого шага. Заведующий дальневосточным отделом Орд отмечал в своей записке по этому вопросу, что такой договор «безусловно приблизит день нападения Японии на Россию». Однако агрессивные устремления Японии направлены не только против России, в связи с чем

«после успешного урегулирования счетов с Россией и передышки для восстановления сил Япония может стать реальной опасностью для наших собственных владений на Дальнем Востоке»{116}.

Английскому послу в Японии было дано указание выяснить, какую цену Япония готова уплатить за согласие Англии на заключение с Японией столь выгодного для нее пакта. Н. Чемберлен и Дж. Саймон энергично высказывались за пакт с Японией{117}.

Однако в связи с предстоявшими переговорами с Японией по вопросам, связанным с ее нежеланием продлевать существовавшие соглашения о соотношении размеров военно-морских сил империалистических держав, переговоры с ней по этому вопросу были отложены.

За мир в Прибалтике

Особое внимание советской дипломатии было приковано к проблемам Восточной Европы, к обеспечению мира и безопасности в этом районе, так как захват фашистским рейхом тех или иных государств Восточной Европы или установление над ними германского господства иными путями представлял для Советского Союза самую непосредственную опасность.

Советским Союзом был выдвинут ряд важнейших конкретных предложений, осуществление которых могло обеспечить сохранение мира в Восточной Европе, в том числе и в Прибалтике. Общий их смысл сводился к тому, чтобы объединить, сплотить силы всех восточноевропейских стран, находившихся под опасностью агрессии со стороны гитлеровской Германии.

«Организаторы антисоветской интервенции, — отмечали 15 октября 1933 г. «Известия», — всегда рассматривали Прибалтику как плацдарм для нападения на Советский Союз. Точно так же смотрят на дело и нынешние глашатаи германского фашизма... Вот почему Советский Союз, конечно, не может оставаться безразличным, когда речь идет об усилении активности фашизма в Прибалтике».

Беседуя 11 декабря с латвийским посланником в Москве, нарком иностранных дел СССР подчеркнул, что в СССР с большим вниманием следят за развитием событий в Прибалтике, что во всех международных переговоpax [49] советские дипломаты не забывают Прибалтики и Советский Союз будет «стараться всегда выступать вместе с нею». Посланник выразил благодарность за такую позицию СССР{118}.

Не меньшее значение для СССР имело сохранение независимости и неприкосновенности Польши, предотвращение германской агрессии против нее. Если бы были сорваны агрессивные планы гитлеровской Германии в отношении Прибалтийских государств и Полыни, если бы они стали участниками системы коллективной безопасности против германской агрессии, то немецко-фашистские войска не имели бы доступа и к советским границам.

Учитывая опасность, резко усилившуюся на западных границах Польши в связи с приходом фашистов к власти в Германии, польское правительство также начало в 1933 году проявлять интерес к некоторому улучшению отношений с СССР. Правда, к концу 1933 года стали появляться сведения о том, что гитлеровцы стремятся к достижению полюбовного соглашения с реакционными правящими кругами Польши во главе с Ю. Пилсудским, чтобы таким путем затруднить сплочение и объединение всех стран Европы, которым угрожала агрессия со стороны фашистского рейха.

14 декабря 1933 г. СССР передал Польше предложение опубликовать совместную советско-польскую декларацию о твердой решимости обеих стран охранять и защищать мир в Восточной Европе. В случае угрозы Прибалтийским государствам СССР и Польша, согласно проекту декларации, обязывались обсудить создавшееся положение{119}.

Поскольку СССР и Польша являлись двумя крупнейшими государствами Восточной Европы, опубликование такой декларации имело бы огромное положительное значение для обеспечения мира в этом районе. Смысл советского предложения заключался в том, чтобы придать Прибалтийским государствам, находившимся под угрозой германской агрессии, чувство уверенности в себе, укрепить их сопротивление германской экспансии; ослабить нажим Германии на Прибалтийские страны; подвести конкретную базу под разговоры между представителями Польши и СССР о сотрудничестве в деле укрепления мира. Хотя в советском предложении Германия не упоминалась, но в нем подразумевалась именно борьба против угрозы Прибалтийским странам со стороны фашистского [50] рейха. Если бы Польша приняла советское предложение, это послужило бы предостережением Германии и задержало бы ее агрессивные действия против Прибалтийских государств{120}.

Польское правительство, правда, сообщило, что в принципе не против обсудить советское предложение{121}, но претворять его в жизнь оно не собиралось. Польские реакционные правящие круги не захотели пойти на сотрудничество с СССР. Вынашивая планы создания «великой Польши», они встали на путь сотрудничества с фашистским рейхом и другими агрессорами, рассчитывая осуществить таким путем и свои захватнические планы, прежде всего в отношении советских земель.

Гитлеровцы решили использовать настроения польских правящих кругов в своих интересах. Прежде всего они стремились помешать намечавшемуся сплочению стран Европы для борьбы против захватнических планов германского империализма. Нацисты заявили полякам о своей готовности дать обязательство о ненападении на Польшу и начали поднимать вопрос о сотрудничестве Германии и Польши в целях захвата советских земель и раздела Прибалтики. Польские правители с восторгом встретили такие предложения. Ю. Пилсудский в беседе с гитлеровским эмиссаром Раушнингом ставил 11 декабря 1933 г. вопрос о заключении союза между Германией и Польшей, указывая на неизбежность войны между ними и СССР{122}.

Переговоры, связанные с советским предложением, раскрыли двуликость политики правящих кругов Польши. Заявляя Советскому правительству о готовности к сотрудничеству в борьбе против гитлеровской агрессии в Прибалтике, они в то же время вели тайные переговоры с гитлеровцами о разделе Прибалтики и совместной войне против СССР. Причем, если польское правительство не информировало Советский Союз о своих переговорах с Германией, то Берлин получал от него подробнейшие сведения о польско-советских контактах. Более того, по указанию Ю. Бека польский посол в Берлине Ю. Липский информировал 9 января 1934 г. германского министра иностранных дел К. фон Нойрата о том, что Польша не пойдет ни на какое соглашение с СССР, предварительно не согласовав это с германским правительством{123}.

Гитлеровцы, разумеется, также приняли меры к тому, чтобы сорвать возможность какого-либо соглашения [51] между СССР и Польшей. Учитывая глубокие симпатии польских правящих кругов к фашизму и их крайнюю ненависть к коммунизму, особых усилий это даже и не потребовало. 26 января 1934 г. была опубликована германо-польская декларация о дружбе и ненападении{124}.

Этой декларацией гитлеровцы при помощи пилсудчиков создали серьезные трудности в деле образования фронта защиты мира в Европе, пробили брешь в рядах государств, объективно заинтересованных в отпоре германо-фашистской агрессии. Польша фактически порвала с блоком стран, созданным Францией в 20-е годы, и становилась по существу составной частью агрессивного блока фашистских держав. На основе этой декларации между Польшей и Германией начало устанавливаться самое тесное сотрудничество. Подлинный смысл и значение декларации сводились к тому, как указывалось в воззвании ЦК Коммунистической партии Польши, что

«польский империализм и германский империализм сделали значительный шаг вперед по пути сговора о совместном выступлении против СССР»{125}.

Все заверения гитлеровцев, что они не имеют в отношении Польши каких-либо агрессивных планов, разумеется, носили вероломный характер. Польша по-прежнему оставалась в планах гитлеровцев одной из первых стран, намеченных к включению в германское «жизненное пространство». Именно поэтому, как это видно из опубликованных документов министерства иностранных дел Германии, нацисты решили ограничиться подписанием только совместной германо-польской декларации, а не договора о ненападении, как это обычно делалось в подобных случаях. Гитлеровцы исходили из того, что впоследствии легче будет нарушить декларацию, чем договор. Вместе с тем в декларации был обойден вопрос о признании Германией существующей германо-польской границы, а содержалось лишь обязательство решать все спорные вопросы, не прибегая к применению силы. Вскоре после подписания декларации Гитлер заявил в кругу своих приближенных, что

«все соглашения с Польшей имеют только временное значение»{126}.

Касаясь уроков германо-польских отношений, министр иностранных дел Румынии Гафенку впоследствии справедливо заметил, что

«мирные заверения» Гитлера, если он их давал, «связывали того, кто получал их, а не его самого»{127}. [52]

Поверив гитлеровским посулам в отношении совместного захвата чужих земель, пилсудчики охотно пошли в расставленные для них сети. Великодержавные устремления привели их к утрате чувства реальности, к измене национальным интересам своей страны.

Обращало на себя внимание также отсутствие в декларации обычного для подобных соглашений условия о том, что в случае нападения одной из участниц декларации на третье государство другая участница декларации имеет право считать ее утратившей силу. Это означало, например, что в случае нападения Германии на Австрию Польша обязывалась оставаться в стороне.

После опубликования польско-германской декларации о ненападении польское правительство уже не считало нужным вести какие-либо переговоры о сотрудничестве с СССР против германской агрессии. 3 февраля 1934 г. оно сообщило Советскому правительству, что считает вопрос о советско-польской декларации отпавшим{128}.

Представители польского правительства в своих внешнеполитических заявлениях утверждали, что они придерживаются политики «равновесия» в отношениях с двумя великими соседями Польши — Германией и СССР. На самом же деле такие заявления были лишь дипломатическим прикрытием действительного курса польской внешней политики, то есть курса на сближение с гитлеровской Германией на антисоветской основе{129}.

Предложение об учреждении Постоянной конференции мира

В мае 1934 года возобновила работу Конференция по сокращению и ограничению вооружений. Между тем, после того как еще 14 октября 1933 г. Германия заявила о своем отказе от дальнейшего участия в конференции и лихорадочно начала вооружаться, попытки выработать конвенцию о сокращении вооружений оказались окончательно сорванными.

«Конференция по разоружению, — писал Д. Ллойд Джордж, — скоро будет переложена с больничной койки на катафалк»{130}.

Выступая 29 мая на заседании генеральной комиссии Конференции по сокращению и ограничению вооружений, М. М. Литвинов поставил вопрос о том, не может ли конференция изыскать другие (помимо разоружения) гарантии мира. Нарком отметил в этой связи возможность [53] применения санкций против нарушителей мира и заключения общеевропейского, а также региональных пактов о взаимной помощи против агрессии. Он изложил далее предложение Советского правительства превратить Конференцию по сокращению и ограничению вооружений в Постоянную конференцию мира, которая должна была бы предупреждать возникновение войны, заботиться об охране безопасности всех государств и всеобщего мира, вырабатывать, расширять и совершенствовать методы укрепления безопасности, своевременно откликаться на предостережения о военной опасности, на призывы о помощи государствам, которым угрожает опасность, и «оказывать последним своевременную посильную помощь, будь то моральная, экономическая, финансовая или иная»{131}.

Выступая против советского предложения, министр иностранных дел Англии Дж. Саймон заявил, что в Великобритании не хотят превращения Конференции по разоружению в конференцию по безопасности. Советское предложение было, однако, поддержано Францией и рядом других государств. 8 июня было решено направить его на рассмотрение правительств всех стран.

В связи с этим НКИД направил полпредству в США письмо, в котором подробно обосновывалось советское предложение, а также проект статута Постоянной конференции мира. Полпредству давались указания разъяснить американцам цели, которые преследует Советское правительство своим предложением. В письме особенно подчеркивалось, что если в связи с ликвидацией Конференции по разоружению исчезала почва для сотрудничества членов Лиги наций и США в вопросах сохранения мира, то Постоянная конференция мира снова «создает возможность такого постоянного сотрудничества... » Само собой разумеется, говорилось в письме, что при абсолютно отрицательном отношении США ко всей идее Советский Союз вряд ли даже будет вносить свой проект в Лигу наций, «ибо сотрудничество Америки является одной из основных целей, преследуемых нами»{132}.

После получения этого письма советский поверенный в делах Б. Е. Сквирский беседовал по этому вопросу с государственным секретарем США К. Хэллом, который заявил, что он «не может связывать себя определенной позицией за или против проекта», мотивируя такую позицию тем, что США относятся осторожно к возможности [54] быть вовлеченными в международную политическую организацию {133}. Ответ Хэлла по существу означал отклонение Соединенными Штатами советского предложения. Осуществление его оказалось в таких условиях невозможным.

У. Черчилль писал, касаясь роли, которую США при желании могли сыграть в деле обеспечения мира, что если бы Соединенные Штаты сказали свое веское слово, это могло бы оказать влияние также на позицию Англии и Франции. Лига наций, хотя она и приняла на себя много ударов, оставалась все же могущественным органом, который мог, опираясь на международное право, санкционировать любую меру, направленную против новой фашистской военной угрозы. Однако в этих критических обстоятельствах «американцы только пожимали плечами»{134}. Соединенные Штаты, придерживаясь вместе с Англией и Францией политики попустительства агрессии, сделали невозможным сплочение сил, которые могли бы преградить путь агрессии.

Переговоры о Восточном пакте. Договор о взаимопомощи между СССР и Францией

Советская инициатива о региональном пакте

В истории борьбы СССР за мир, против агрессии особое место занимают начавшиеся в конце 1933 года по инициативе Советского правительства переговоры о заключении регионального пакта, призванного обеспечить безопасность стран Восточной и Центральной Европы.

«Советский Союз заинтересован в укреплении мира повсюду, — писали 29 января 1934 г. «Известия», — ибо при теперешнем напряжении международных отношений вооруженное столкновение между великими державами, где бы оно ни началось, имело бы тенденцию перерасти в мировую войну. Тем более СССР заинтересован в сохранении мира в Восточной Европе».

Советское правительство немало сделало для укрепления мира на границах СССР. Со многими государствами были заключены договоры о ненападении. Это означало, что они признали основой отношений с СССР мирное сосуществование. Значительным вкладом в дело мира было подписание соглашений об определении агрессии и ряд других мер. [55]

Однако в условиях, когда некоторые державы открыто становились на путь агрессии, такого рода мер было для сохранения мира уже недостаточно. Агрессоры не намеревались считаться ни с какими договорами или нормами международных отношений. Они строили свои планы на применении силы, готовились к войне. Пытаться увещевать их теми или иными мирными предложениями, обращаться к ним с призывами о мирном сосуществовании было бессмысленно.

Требовались меры иного порядка, то есть такие, которые могли бы обеспечить мир и безопасность вопреки планам агрессоров. Агрессоры строили свою политику на силе {135} и с интересами других стран считались лишь в том случае, если они также подкреплялись необходимой силой. Фашистская Германия, используя свою экономическую мощь, быстро наращивала и мощь своей военной машины, становясь самым могущественным государством капиталистической Европы. Она со своей захватнической внешней политикой являлась огромной угрозой для многих стран Европы. Положение еще больше усугублялось начавшимся процессом складывания блока агрессоров в составе Германии, Японии, Италии и некоторых других стран.

Единственной возможностью сохранить мир в Европе стало сплочение сил всех стран, которым угрожала агрессия, с тем чтобы противопоставить агрессорам еще большую, преобладающую силу. Путем к этому было заключение между государствами, оказавшимися под угрозой нападения, двусторонних или многосторонних договоров о взаимной помощи, создание в Европе эффективной системы коллективной безопасности.

Это был курс на предотвращение войны. Советское предложение о заключении регионального пакта в равной степени отвечало интересам народов как СССР, так и других стран Европы. Именно поэтому оно получило в то время широкий отклик, оказавшись в течение продолжительного периода в центре внимания европейской дипломатии и общественности.

ЦК ВКП(б) и Советское правительство считали, что в условиях, когда германский империализм снова встал на путь агрессии, особое значение в борьбе за сохранение мира имело бы установление тесного сотрудничества между СССР и Францией. В Отчетном докладе ЦК ВКП(б) XVII съезду партии отмечалось, что если интересы [56] СССР требуют сближения с теми или иными странами, то «мы идем на это дело без колебаний»{136}.

Во время визита в Париж М. М. Литвинов отметил 7 июля 1933 г. в заявлении представителям французской прессы:

«Ни наши политические, ни наши экономические интересы не сталкиваются с интересами Франции ни в одном пункте земного шара, и нет поэтому, на наш взгляд, никаких препятствий к дальнейшему сближению как политическому, так и экономическому».

Нарком с удовлетворением констатировал, что мирная политика Советского Союза находит все большее и большее понимание во Франции{137}.

В беседе с крупнейшим французским политическим деятелем Эдуардом Эррио, находившимся в Советском Союзе в августе — сентябре 1933 года, М. М. Литвинов заявил о твердом решении и желании СССР «идти на дальнейшее сближение с Францией»{138}. В качестве одного из шагов к этому Советское правительство предложило французскому правительству заключить джентльменское соглашение об обмене информацией.

Французский народ был глубоко встревожен своей судьбой. Серьезную опасность, нависшую над Францией, отчетливо понимали и ее наиболее дальновидные политические деятели.

К тому же французская система союзов с Польшей и некоторыми другими государствами Центральной и Восточной Европы постепенно теряла свое прежнее значение, ибо в связи с изменениями в расстановке сил в Европе начинали проявляться изменения и в их внешнеполитической ориентации. Попытки французского правительства договориться с фашистской Германией, в частности за счет малых стран Центральной и Восточной Европы, также существенно подорвали отношения этих стран с Францией, их доверие к ней.

В то же время быстрый рост экономического и оборонного могущества СССР привел к тому, что он начал рассматриваться во Франции как возможный партнер в борьбе с опасностью фашистской агрессии. В условиях глубокого экономического кризиса немалое значение имела и заинтересованность деловых кругов Франции в расширении торговых связей с СССР.

Однако среди правящих кругов Франции было немало людей, выступавших за сотрудничество с фашистской Германией. Министр иностранных дел Ж.-Поль Бонкур [57] признал в беседе с советским полпредом В. С. Довгалевским (22 ноября 1933 г. ), что во Франции «имеются влиятельные политические и торгово-промышленные круги, добивающиеся соглашения с Германией». Он заметил, что, если бы не сопротивление с его стороны, «Даладье повел бы уже прямые переговоры с Германией»{139}.

Французское правительство, преодолев колебания, связанные с ожесточенным сопротивлением реакционных: кругов, не желавших иметь ничего общего с Советским Союзом, в конце концов все же пришло к решению о необходимости сотрудничества с СССР против фашистской агрессии. В связи с уходом Германии из Лиги наций и с Конференции по сокращению и ограничению вооружений Поль-Бонкур в беседе с советским полпредом в Париже Довгалевским, ссылаясь на соответствующие высказывания некоторых советских дипломатов, отметил, что со временем действительно может встать вопрос о дополнении советско-французского пакта о ненападении 1932 года пактом о взаимопомощи. 31 октября в беседе с Литвиновым (в Париже) Поль-Бонкур «упоминал несколько раз о взаимной помощи в дополнение к пакту о ненападении». Он поднял также вопрос о желательности вступления СССР в Лигу наций{140}.

Французские предложения были ярчайшим признанием громадного авторитета, который завоевал Советский Союз своей последовательной миролюбивой внешней политикой, энергичной борьбой за мир, против фашистской агрессии.

Коммунистическая партия и Советское правительство положительно отнеслись к французской инициативе. Они исходили при этом из ленинских установок. В. И. Ленин подчеркивал, что он не считает правильным отказываться от военных соглашений с империалистическими странами «в таких случаях, когда это соглашение, не нарушая основ Советской власти, могло бы укрепить ее положение и парализовать натиск на нее какой-либо империалистской державы»{141}.

Французские предложения были рассмотрены в ЦК ВКП(б), и 29 ноября 1933 г. Народному комиссариату иностранных дел было поручено сообщить французскому правительству, что СССР согласен обсудить вопросы о заключении с Францией договора о взаимопомощи и вступлении СССР в Лигу наций. НКИД писал полпреду во Франции, передавая эти указания: «Можете на основе [58] этих директив начать беседу с Бонкуром. Результаты сообщите». На следующий же день Довгалевский информировал об этом Поль-Бонкура. Литвинов говорил в те дни: «Мы взяли твердый курс на сближение с Францией»{142}. Вскоре Довгалевский был вызван в Москву, с тем чтобы получить обстоятельные указания о дальнейших переговорах с французским правительством.

Приветствуя в принципе французские предложения, Советское правительство считало все же более целесообразным для обеспечения сохранения мира в Европе заключение не двустороннего советско-французского договора, а многостороннего соглашения о коллективной безопасности, в котором приняли бы участие и другие заинтересованные государства.

20 декабря 1933 г. Политбюро ЦК ВКП(б) одобрило следующие предложения, предназначенные для передачи французскому правительству:

«1) СССР согласен на известных условиях вступить в Лигу наций.

2) СССР не возражает против того, чтобы в рамках Лиги наций заключить региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии.

3) СССР согласен на участие в этом соглашении Бельгии, Франции, Чехословакии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии или некоторых из этих стран, но с обязательным участием Франции и Польши.

4) Переговоры об уточнении обязательств будущей конвенции о взаимной защите могут начаться по представлении Францией... проекта соглашения.

5) Независимо от обязательств по соглашению о взаимной защите, участники соглашения должны обязаться оказывать друг другу дипломатическую, моральную и, по возможности, материальную помощь также в случаях военного нападения, не предусмотренного самим соглашением... »{143}.

В процитированном документе в краткой и сжатой форме изложены важнейшие принципиальные установки, которые лет ли в основу развернутой Коммунистической партией и Советским правительством борьбы против нарастания угрозы новой мировой войны. Поэтому необходимо рассмотреть некоторые из них более подробно.

Во-первых, в отличие от французского предложения о заключении двустороннего советско-французского пакта, Советский Союз выступал за подписание более широкого [59] договора. Советское правительство считало основной задачей предотвращение войны, обуздание агрессоров. Советско-французский договор о взаимной помощи против агрессии мог сыграть в этом огромную роль. Но для надежного обеспечения мира в Европе гораздо большее значение имело заключение многостороннего соглашения о коллективной безопасности. Если бы Германия все же начала войну, то она вынуждена была бы вести ее одновременно со всеми участниками пакта, то есть в крайне невыгодной обстановке.

Во-вторых, следует остановиться на перечне стран, которые, согласно советскому предложению от декабря 1933 года, намечалось привлечь к участию в региональном соглашении, вошедшем в историю как проект Восточного пакта{144}. Особое значение имело содержавшееся в советском предложении условие о том, что в этом пакте обязательно должны принимать участие также Франция и Польша.

Сначала относительно участия Франции. СССР мог брать на себя договорные обязательства об оказании помощи перечисленным в его предложении странам только в том случае, если бы такие же обязательства брала на себя и Франция. Иначе могло получиться, например, так, что если бы СССР вступил в войну с Германией в результате нападения ее на Прибалтийские страны, а Франция осталась бы в стороне, то Советский Союз фактически оказался бы в состоянии войны с фашистским рейхом один на один. А важнейшая задача советской внешней политики в то время заключалась именно в том, чтобы избежать такой войны.

Реакционные круги западных держав, особенно Англии, прилагали в те годы немало усилий к тому, чтобы спровоцировать войну между СССР и Германией, а также между СССР и Японией. Но Советский Союз соблюдал осторожность, не поддавался на эти провокации. Разумеется, Советский Союз мог прийти на помощь той или иной жертве агрессии, не имея с ней договора о взаимопомощи. Как это будет показано дальше, он неоднократно оказывал такую помощь. Эта помощь всегда оказывалась, с учетом конкретной обстановки, такими средствами и методами, чтобы не вовлечь СССР в войну с агрессорами в крайне опасных и невыгодных для СССР условиях, без союзников.

Другое дело, если бы вместе с СССР на помощь [60] жертве агрессии пришла и Франция, что и предусматривалось в советском предложении. В таком случае можно было серьезно рассчитывать на то, что перед лицом опасности войны одновременно с СССР и Францией гитлеровская Германия не рискнула бы предпринимать агрессивных действий против других участников пакта. Кроме того, Германия должна была бы считаться с тем, что вслед за Францией в войну могла бы вступить также ее союзница по Локарнскому пакту — Англия. Если бы такое нападение все же произошло, то совместными усилиями СССР, Франции и других участников Восточного пакта агрессора можно было бы обуздать.

Огромное принципиальное значение имело для СССР участие в пакте также Польши. Прежде всего это означало бы, что Польша из страны, всегда являвшейся активной участницей всех антисоветских акций лагеря империализма, стала бы союзницей СССР. Кроме того, именно участие Польши в пакте могло сделать действительно эффективным участие в нем и СССР, так как Советский Союз не имел общей границы с фашистским рейхом и мог принимать серьезное участие в войне против Германии только в тесном сотрудничестве с Польшей, что дало бы СССР возможность транзита войск через определенные районы Польши к германским границам. Главное же в том, что коалиция с участием СССР, Франции и Польши фактически являлась бы надежной гарантией того, что фашистский рейх не решится на войну. Для безопасности СССР огромное принципиальное значение имела также гарантия сохранения независимости Польши, так как, пока существовала самостоятельная Польша, Германия не имела удобных подступов к советским границам. Поэтому СССР был готов внести максимальный вклад в обеспечение независимости и неприкосновенности Польши.

Имея таких союзников, как Франция и Польша, Советский Союз мог бы брать на себя обязательства и по оказанию помощи Прибалтийским и другим небольшим странам. Так, став союзником Франции, СССР не возражал бы против того, чтобы распространить эти союзнические обязательства и на союзников Франции — Чехословакию и Бельгию (союз с Францией имела также Польша). В то же время Советский Союз проявлял глубокую заинтересованность, чтобы взаимные обязательства участников Восточного пакта были распространены на Прибалтийские [61] государства. Это было связано с тем, что, захватив Прибалтику, фашистская Германия получила бы чрезвычайно выгодный плацдарм для последующего нападения на СССР.

В-третьих, о Лиге наций. Учреждение Лиги наций было составной частью Версальской системы мирных договоров, созданной державами Антанты и США в результате победы в первой мировой войне. Она была одним из орудий в руках этих стран, призванным обеспечить незыблемость территориальных и политических итогов одержанной ими победы, господствующего положения англо-франко-американской империалистической группировки в мире. Вместе с тем Лига наций с момента своего создания была одним из центров по организации иностранной интервенции против Советского государства и других антисоветских акций. Однако к 1933 году роль Лиги наций в системе международных отношений коренным образом изменилась. Мировые позиции Франции и Англии ослабли, и Лига наций уже перестала быть орудием их господства над другими странами. Но она могла сыграть определенную положительную роль как одно из средств обеспечения коллективной безопасности, внести свой вклад в дело борьбы против агрессии, за укрепление мира и международной безопасности. Так, в ст. 16 устава Лиги наций предусматривалось, что в случае агрессии одного из ее членов против другого все остальные члены обязаны применить к агрессору экономические и военные санкции{145}.

Вступая в Лигу наций, Советский Союз был заинтересован в превращении ее в эффективный орган, содействующий укреплению мира и безопасности. В случае нападения на СССР какого-либо государства все другие члены Лиги наций обязаны были прийти ему на помощь. Правда, возлагать особые надежды на то, что другие члены Лиги действительно окажут помощь СССР, все же не приходилось. Одновременно и на СССР возлагались обязательства по оказанию помощи другим членам Лиги наций, ставшим жертвами агрессии. Советское государство со своей стороны было готово принять участие в коллективных акциях Лиги наций по оказанию помощи жертве агрессии.

Все это предопределяло целесообразность и возможность вступления СССР в Лигу наций. Неспособность этой организации принять какие-либо эффективные меры [62] против японских агрессоров, вторгшихся в 1931 году в Северо-Восточный Китай (Маньчжурию), подорвала ее авторитет. Но вступление в Лигу наций СССР, готового внести весомый вклад в борьбу против агрессии, могло придать ей новые силы. Поэтому многие члены Лиги наций были заинтересованы в участии СССР в деятельности этой международной организации.

Вопрос о вступлении СССР в Лигу наций приобрел особую актуальность и в связи с тем, что все союзные договоры Франции, в том числе Локарнский договор 1925 года, основывались на уставе Лиги наций. Согласно этим договорам, Франция не могла оказывать помощь Советскому Союзу, не нарушая, например, Локарнского договора, без решения Совета Лиги наций о том, что СССР является жертвой агрессии. Поэтому вступление СССР в Лигу наций оказалось необходимой предпосылкой заключения договора о взаимной помощи между СССР и Францией, как и предложенного Советским Союзом коллективного пакта безопасности в Европе.

Всеми этими обстоятельствами объяснялось полученное Советским Союзом осенью следующего года приглашение большинства членов Лиги наций о вступлении в эту организацию. Советский Союз, вступив в Лигу наций, стал в ней наиболее последовательным борцом против агрессии, за сохранение мира.

В-четвертых, еще один важный момент, связанный с советским предложением. В этом предложении говорилось, что участники соглашения должны оказывать друг другу поддержку и в том случае, если они подвергнутся нападению со стороны государства, не являющегося участником соглашения. В этом пункте явно имеется в виду та опасность, которая угрожала в то время Советскому Союзу со стороны Японии. Когда Франция выдвинула предложение о заключении с СССР договора о взаимной помощи, Советское правительство сразу же поставило вопрос о том, имеет ли Франция в виду и взаимную помощь на Дальнем Востоке. Однако французское правительство изъявило готовность заключить с СССР только договор, направленный против германской агрессии. Советское правительство проявляло заинтересованность в том, чтобы если не прямая военная помощь, то все же определенная поддержка ему была оказана и в случае конфликта на Дальнем Востоке. В то же время следует отметить, что и факт заключения этого пакта даже без [63] указанного пункта имел бы для Советского Союза немаловажное значение на случай конфликта с Японией. Ведь пакт был бы дополнительной гарантией мира на советских западных границах, что позволило бы Советскому правительству уделять больше сил и внимания борьбе против дальневосточного агрессора.

Выступая 29 декабря 1933 г. на заседании ЦИК СССР, М. М. Литвинов подчеркнул, что «обеспечение мира не может зависеть только от одних наших усилий и требует сотрудничества и содействия других государств».

Стремясь поэтому к установлению и поддержанию дружественных отношений со всеми государствами, СССР уделяет особое внимание укреплению отношений и максимальному сближению с теми из них, которые, как и Советский Союз, заинтересованы в сохранении мира и готовы оказывать противодействие нарушителям мира.

«СССР, со своей стороны, готов к осуществлению этой задачи, ибо работа в этом направлении диктуется интересами трудящихся всего мира, безопасности всех народов — в том числе, конечно, и народов Советского Союза. Народы, как наши, давшие максимальные доказательства своего миролюбия и уважения к чужой безопасности, имеют максимальное право и на свою собственную безопасность»{146}.

Своим предложением о заключении регионального соглашения о взаимной защите от фашистской агрессии Советское правительство начало новый этап активной борьбы за мир и безопасность в Европе. Принципиальная, решительная борьба СССР против агрессии встретила широкое признание и поддержку народных масс всех европейских стран.

Выражая настроения и взгляды этих масс, Пальмиро Тольятти говорил:

«Разве нельзя предвидеть, что означала бы для Европы победоносная война германского фашизма? Такая война означала бы конец национальной независимости для чехов, литовцев, других малых народностей Прибалтики, для поляков, для голландцев, для бельгийцев. Это понимают все народы Европы, доказательством чего является тот энтузиазм, с которым народы, национальной независимости которых угрожает национал-социализм, приветствуют все более активное и авторитетное участие Советского Союза в европейской политике, ибо внешнеполитическая активность СССР преграждает путь наступлению германских фашистов»{147}. [64]

Изложенные выше предложения Советского правительства были переданы 28 декабря 1933 г. советским полпредом в Париже В. С. Довгалевским министру иностранных дел Франции Ж. Поль-Бонкуру. Ознакомившись с ними, французский министр не мог не признать, что они имеют исключительное значение в деле сохранения мира.

«Мы с вами приступаем к великой важности делу, мы с вами начали сегодня делать историю»{148}, — заявил он советскому полпреду.

Выдвинутое Советским правительством предложение было принято французским правительством, однако, не без колебаний. Несмотря на угрозу, нависшую над Францией, реакционные круги страны, испытывая лютую ненависть к Советскому государству, и слышать не хотели о сотрудничестве с ним. Они лелеяли надежду договориться с гитлеровцами{149}.

Лишь 20 апреля 1934 г. Л. Барту (он сменил в феврале Ж. Поль-Бонкура на посту министра иностранных дел Франции) сообщил Советскому правительству, что он уполномочен продолжать переговоры. Барту с присущей ему энергией стал добиваться успешного завершения переговоров. Он прекрасно понимал, какая угроза нависла над Францией со стороны фашистской Германии, и видел в Советском Союзе важнейшего союзника в борьбе с этой опасностью. Вместе с тем он считал, что, в случае если Франция отклонит советское предложение, СССР может оказаться вынужденным принять меры к тому, чтобы восстановить с Германией такие отношения, которые существовали между двумя странами на основе Рапалльского договора 1922 года. И тогда Германия будет пользоваться выгодами, которые отклонила Франция{150}.

В конце апреля 1934 года генеральный секретарь МИД Франции А. Леже информировал советское полпредство в Париже о выработанной французской стороной схеме (наброске) договорного оформления предложенного Советским Союзом пакта. Согласно этой схеме, предполагалось заключение многостороннего регионального пакта взаимопомощи (Восточного пакта) с участием СССР, Германии, Чехословакии, Польши и Прибалтийских государств (но без участия Франции). Участники пакта должны были взять на себя обязательства о ненападении и взаимной помощи в случае агрессии. Однако, согласно французской схеме, помощь друг другу должны были оказывать только соседние государства. [65]

Предусматривалось также заключение между СССР и Францией двустороннего договора о взаимопомощи, связанного с Восточным пактом, а также Локарнским пактом 1925 года. Согласно этому договору, Франция оказала бы помощь Советскому Союзу, если бы он подвергся нападению со стороны кого-либо из участников Восточного пакта; Советский Союз пришел бы на помощь Франции, если бы на нее напала одна из стран — участниц Локарнского пакта. (Кроме Франции в Локарнском пакте участвовали Германия, Англия, Италия и Бельгия. ){151}

Выработанная МИД Франции схема суживала обязательства, которые, согласно советскому предложению, должна была взять на себя Франция: она обязывалась оказывать помощь не всем участникам Восточного пакта, а только СССР. Правда, Франция на основе ранее заключенных ею договоров была связана союзными обязательствами также с Польшей и Чехословакией. Но в случае нападения Германии на Прибалтийские страны Франция могла бы оставаться в стороне. Советский поверенный в делах во Франции М. И. Розенберг сразу же обратил внимание А. Леже на этот недостаток предложенной им схемы. Генеральный секретарь МИД Франции ответил, что французское правительство не может взять обязательства об оказании помощи Прибалтийским странам.

Выработанный МИД Фракции проект договора отличался от советского предложения и тем, что предусматривалось участие в пакте также Германии. Разумеется, такое изменение должно было сразу же осложнить переговоры о пакте. Но, учитывая то значение, которое французское правительство (отчасти под воздействием Англии и Польши) придавало тому, чтобы и Германии было предложено принять участие в пакте, Советское правительство не возражало против внесения в его предложение такого изменения.

4 июня 1934 г. в беседах с Л. Барту М. М. Литвинов снова вернулся к вопросу о помощи Прибалтийским странам. Французский министр признал убедительность доводов советской стороны, но окончательного ответа не дал. 5 июня 1934 г. проект Восточного пакта рассматривался на заседании французского правительства, но по вопросу о предоставлении гарантий Прибалтийским странам оно заняло отрицательную позицию. На следующий день Барту сообщил наркому это решение. [66]

Советское правительство продолжало, однако, настаивать на распространении французских гарантий на Прибалтику и на отказ от деления участников пакта на соседей и несоседей, так как оказание помощи последним не предусматривалось. В конце концов французское правительство отказалось от такого деления, но оно по-прежнему не соглашалось взять на себя обязательства об оказании помощи Прибалтийским государствам. После согласования между советскими и французскими представителями главных вопросов, связанных с заключением Восточного пакта, было решено начать переговоры с правительствами других стран, которые должны были принять участие в пакте.

Подготовленный набросок текста пакта состоял из договора о региональной взаимопомощи, договора между СССР и Францией, а также генерального акта. Предусматривалось, что в договоре о региональной взаимопомощи будут принимать участие Польша, СССР, Германия, Чехословакия, Финляндия, Эстония, Латвия и Литва. Наряду с обязательствами об оказании помощи в случае агрессии предусматривались также консультации участников пакта в целях предупреждения войны или содействия восстановлению мира. Участники пакта обязывались не оказывать поддержки стране-агрессору, не являющейся участницей соглашения. По советско-французскому договору СССР становился наравне с Англией и Италией гарантом Локарнского пакта 1925 года. Франция брала на себя обязательства оказывать помощь СССР в случае нападения на него одного из участников Восточного пакта. Согласно генеральному акту, Восточный пакт должен был войти в силу после вступления СССР в Лигу наций.

Информируя советских полпредов в соответствующих странах о тексте наброска пакта, нарком иностранных дел СССР подчеркивал, что это — не проект, а только набросок, врученный ему французами в Женеве.

«В детальное обсуждение этого наброска мы еще не вступили, — писал он, — но с нашей стороны, вероятно, будут предложены поправки и дополнения». В частности, в письме отмечалась целесообразность включения в региональный пакт определения агрессии. Нарком высказывал мнение, что Чехословакия, Польша и Прибалтийские страны, подписавшие конвенцию об определении агрессии, «вряд ли смогут возражать против этой поправки. [67]

Не будет, вероятно, противиться этому и Франция, но сопротивление надо ожидать со стороны Германии»{152}.

Прежде всего Франция информировала о проекте заключения Восточного пакта Чехословакию и Польшу. 6 июня 1934 г. советские полпреды поставили в известность о ходе переговоров правительства Прибалтийских стран. На следующий день предложение о заключении Восточного пакта было передано французским послом германскому правительству.

Активная борьба СССР за мир и безопасность в Европе привела к этому времени к общему улучшению как советско-чехословацких, так и советско-румынских отношений. В прежние годы правительства Чехословакии и Румынии, в том числе такие влиятельные деятели этих стран, как Э. Бенеш и Н. Титулеску, неизменно занимали резко антисоветскую позицию. В условиях угрозы независимости обеих стран со стороны фашистского рейха они оказались вынуждены пересмотреть свою политику в отношении СССР, являвшегося главным борцом против гитлеровской агрессии. 9 июня 1934 г. был произведен обмен нотами об установлении дипломатических отношений СССР с Чехословакией и Румынией.

В передовой статье «Известий» отмечалось на следующий день, что это событие

«имеет бесспорно крупное международное значение, поскольку оно является вкладом в арсенал средств, которыми будут располагать государства, борющиеся за всемерную отсрочку военной развязки».

Получив предложение о заключении Восточного пакта, чехословацкое правительство сразу же сообщило, что принимает его и готово участвовать в пакте, в частности и в случае отрицательного отношения к пакту со стороны Германии.

Противники Восточного пакта

Позиция Польши оказалась совершенно иной. 4 июня 1934 г. в разговоре с Л. Барту в Женеве Ю. Бек заявил, что не может скрыть своего скептицизма в отношении шансов проекта на успех{153}. М. М. Литвинов телеграфировал в тот же день из Женевы, что Ю. Бек выступает «против предлагаемых нами пактов». 27 июня нарком констатировал, что «Польша является главным затруднением в осуществлении регионального пакта»{154}. [68]

Советская дипломатия делала все возможное, чтобы разъяснить польскому правительству то огромное значение, которое Восточный пакт может иметь для обеспечения ее независимости. Газета «Известия» 16 июля 1934 г. писала, что Восточный пакт предоставляет Польше реальные гарантии границ, которые до недавнего времени были объектом открытых притязаний Германии и не могут считаться в достаточной степени обеспеченными польско-германской декларацией о дружбе и ненападении. Газета выражала надежду, что польское правительство, «подумав, найдет пользу этого пакта и для Польской республики, и для всеобщего мира».

Отрицательной в отношении Восточного пакта оказалась и позиция Финляндии. Заместитель наркома иностранных дел Б. С. Стомоняков 5 июня подчеркивал в письме советскому полпреду в Финляндии, касаясь негативной позиции Финляндии и Польши в отношении Восточного пакта, а также предполагаемого вступления СССР в Лигу наций, что

«их руководящие круги строят свои расчеты на возможности поживиться за счет СССР в случае нападения на него со стороны Японии или в случае интервенции против СССР вообще»{155}.

Как отмечал германский посланник в Финляндии В. Блюхер, Финляндия относится к Восточному пакту резко отрицательно и, напротив, ищет сближения со странами, враждебно настроенными по отношению к Советскому Союзу{156}.

Гитлеровская Германия сразу же поставила своей целью срыв переговоров о заключении Восточного пакта. Германский министр иностранных дел фон Нойрат (правда, пока в предварительном порядке) заявил 13 июня М. М. Литвинову, находившемуся проездом в Берлине, что «схема пакта для Германии неприемлема»{157}. Германская дипломатия развернула лихорадочную деятельность против пакта, ибо он мог оказаться препятствием на пути осуществления агрессивных планов рейха. В МИД Германии один за другим вызывались представители стран, которых предполагалось привлечь к участию в пакте. Активную подрывную работу проводили также германские дипломаты в столицах соответствующих государств.

Л. Барту решил ознакомить с планами заключения пакта также и Англию. 27 июня он передал англичанам набросок Восточного пакта. Позиция такой влиятельной в то время в Европе страны, как Англия, имела в переговорах [69] о пакте большое значение. Если бы Англия поддержала идею заключения Восточного пакта, то это могло предрешить успешный исход переговоров, тем более, если бы она сама стала участницей пакта. Давая указания советскому полпредству в Англии для бесед с английскими государственными деятелями, М. М. Литвинов писал 29 июня 1934 г., что «нет иного средства держать воинственную Германию в узде, как заключение пактов о взаимной помощи»{158}.

Планы заключения Восточного пакта, однако, не соответствовали основной внешнеполитической концепции правящих кругов Англии, мечтавших направить фашистскую экспансию на восток{159}. Поэтому английское правительство сразу же оказалось среди противников пакта. 13 июня 1934 г. германский посол в Лондоне Л. Хеш писал о результатах беседы с министром иностранных дел Англии Дж. Саймоном:

«Совершенно очевидно, что включение России в систему европейской безопасности его не слишком устраивает»{160}.

Советское полпредство в Лондоне, характеризуя позицию Англии, с полным основанием сообщало в Москву, что она относится к Восточному пакту «недоброжелательно».

«Восточный пакт должен был бы сильно укрепить наши международные позиции, обезопасить нашу западную границу и облегчить наше положение на Дальнем Востоке. Такой результат едва ли мог приводить в особый восторг английское правительство»{161}.

Американская газета «Балтимор сан» отмечала 13 февраля 1935 г., что в Англии имеются люди, которые

«ненавидят СССР сильнее, чем любят мир... Никто из этих людей не может восхищаться Восточным пактом, который по меньшей мере на десять лет обещает мир коммунистической России. Никто из них не стал бы сожалеть, если бы Германия, Польша и Япония вместе напали на СССР. Они с радостью продавали бы им военные материалы для этой цели».

Английскому правительству не нравилось даже то, что заключение Восточного пакта укрепило бы позиции ее союзницы — Франции. Оно предпочитало, чтобы Франция находилась в зависимости от Англии, что давало бы английскому правительству надежный рычаг воздействия на всю французскую внешнюю политику, а тем самым фактически обеспечивало бы Англии главную роль в решении многих европейских проблем. [70]

Л. Барту предпринял в начале июля 1934 года специальную поездку в Лондон, чтобы добиться изменения неблагожелательной позиции Англии в отношении Восточного пакта. Британская дипломатия в конце концов решила формально пойти навстречу французскому союзнику, но в действительности английская «поддержка» была показной. Суть английской политики сводилась к следующему: с целью предотвращения возможного заключения двустороннего франко-советского договора о взаимопомощи ( к такому договору британская дипломатия относилась особенно отрицательно) опубликовать заявление о поддержке Англией идеи Восточного пакта, однако на деле различными закулисными маневрами все же сделать успешное завершение переговоров о Восточном пакте невозможным. Прежде всего британская дипломатия выдвинула требование об участии Германии в соглашении между СССР и Францией о взаимной помощи, хотя не было сомнений (а скорее именно поэтому), что Германия не примет такого предложения.

Выступая в парламенте, министр иностранных дел Англии Дж. Саймон 13 июля заявил о поддержке Англией Восточного пакта{162}. В то же время в личных беседах английские государственные деятели давали понять германскому правительству, что на самом деле они вовсе не симпатизируют Восточному пакту. 19 июля Саймон заявил германскому послу Хешу, что

«английское правительство решило поддержать предложение о пакте, имея в виду угрожающую альтернативу прямого франко-русского союза, заключение которого Англия желает предотвратить во что бы то ни стало... »{163}.

Правительство США также заняло отрицательную позицию в связи с планами заключения Восточного пакта. Как отмечал в этой связи американский историк Фостер Даллес, в Соединенных Штатах Америки

«надеялись, что если начнется война в Европе, то ее, возможно, удастся как-нибудь превратить в крестовый поход против коммунизма и осуществить цели, которых не удалось достигнуть путем союзнической интервенции в 1918 году»{164}.

Не давая пока официального ответа на предложение принять участие в Восточном пакте, Германия по-прежнему не скрывала своего отрицательного отношения к нему, добиваясь срыва планов заключения пакта.

Правительство Польши, ссылаясь на невозможность заключения пакта без Германии, также продолжало занимать [71] отрицательную позицию. Правящие круги Польши думали прежде всего не о защите независимости страны, а о захвате чужих территорий.

Заключение Восточного пакта соответствовало национальным интересам Прибалтийских стран. Но оказалось, что ни Франция, ни Англия не желают приходить им на помощь в случае германской агрессии. Например, постоянный заместитель министра иностранных дел Англии Р. Ванситтарт заявил генеральному секретарю МИД Латвии В. Мунтерсу, что он не видит ни малейших перспектив того, чтобы английское и французское правительства приняли на себя какие-либо обязательства по гарантированию сохранения статус-кво в Прибалтике{165}.

В таких условиях Латвия и Эстония фактически заняли выжидательную позицию. Из Прибалтийских стран безоговорочно поддержала Восточный пакт только Литва, находившаяся под более непосредственной опасностью со стороны фашистской Германии.

Новая фаза в переговорах о Восточном пакте наступила осенью 1934 года. Гитлер и Нойрат в беседе с польским послом в Берлине Липским 27 августа 1934 г. предложили установить тайное польско-германское сотрудничество с целью срыва заключения Восточного пакта. Вместе с тем фашисты дали понять, на какой основе возможно далеко идущее польско-германское сотрудничество. Гитлер заявил, что если бы доступ Польши к морю был проложен в Версале в 1919 году на восток от Восточной Пруссии, то Польша и Германия уже давно были бы союзниками и Польша могла бы обращать свои взоры на восток{166}. Через несколько дней Липский дал ответ о согласии Польши на «негласное» сотрудничество с фашистским рейхом в целях срыва пакта.

8 сентября 1934 г. Германия направила другим предполагавшимся участникам Восточного пакта официальный меморандум о том, что она не намерена принимать участие в многостороннем договоре, предусматривавшем оказание взаимной помощи. Германское правительство указывало, что оно отдает предпочтение двусторонним договорам. Считая все же политически невыгодным безоговорочно отклонять вообще идею заключения многостороннего договора, оно выражало согласие на подписание только такого договора, который содержал бы лишь обязательства о ненападении и консультациях{167}. [72]

Польское правительство пошло по пути, проложенному фашистским рейхом. 27 сентября 1934 г. оно официально заявило, что не может согласиться принять участие в Восточном пакте, если в нем не будет участвовать Германия. Польша заявляла также, что отказывается от участия в пакте вместе с Чехословакией и Литвой{168}. Это явно свидетельствовало о недобрых намерениях польских правителей в отношении этих двух государств.

Отрицательная позиция Польши в отношении Восточного пакта определялась прежде всего антисоветскими планами правящей верхушки страны. Даже в Лондоне констатировали, что Польша желает иметь свободу рук на случай, если Советский Союз потерпит поражение от Японии{169}, которая в то время усиленно готовилась к нападению на СССР.

Вступление СССР в Лигу наций

С момента своего создания Лига наций являлась одним из центров, где планировались и разрабатывались антисоветские акции империалистических держав. Поэтому Советский Союз, естественно, занимал в отношении Лиги до начала 30-х годов отрицательную позицию. Однако к 1933 году международная обстановка существенно изменилась. Англо-французская империалистическая группировка испытывала все усиливавшийся натиск со стороны Японии и Германии. В Лондоне и Париже пришлось существенно пересмотреть свою политику в отношении Советского Союза. Это отразилось и на Лиге наций. Более того, многие члены Лиги считали желательным участие СССР в этой организации, с тем чтобы она могла оказывать более эффективное сопротивление агрессорам.

Вопрос о вступлении СССР в Лигу наций был впервые поставлен французским правительством, когда оно в конце октября 1933 года начало проявлять интерес к сотрудничеству с СССР в борьбе против агрессии со стороны Германии.

ЦК ВКП(б) и Советское правительство сочли возможным вступление СССР в Лигу наций{170}, тем более что к этому времени ее покинули агрессивные державы — Япония и Германия. Передавая 28 декабря 1933 г. Ж. Поль-Бонкуру предложение о заключении Восточного пакта, советский полпред В. С. Довгалевский информировал [73] его и о принципиальном согласии СССР вступить в Лигу наций.

Излагая позицию Советского Союза по отношению к Лиге наций, И. В. Сталин говорил в беседе с американским журналистом Дюранти:

«Несмотря на уход Германии и Японии из Лиги наций — или, может быть, именно поэтому, — Лига может стать некоторым тормозом для того, чтобы задержать возникновение военных действий или помешать им. Если это так, если Лига сможет оказаться неким бугорком на пути к тому, чтобы хотя бы несколько затруднить дело войны и облегчить в некоторой степени дело мира, то тогда мы не против Лиги. Да, если таков будет ход исторических событий, то не исключено, что мы поддержим Лигу наций, несмотря на ее колоссальные недостатки»{171}.

Французское правительство снова вернулось к вопросу о вступлении СССР в Лигу наций в июне 1934 года. Советский Союз дал положительный ответ. Министру иностранных дел Франции было передано заявление Советского правительства о том, что СССР ранее связывал вступление в Лигу с заключением Восточного пакта, но готов теперь же вступить в Лигу в случае получения от нее соответствующего приглашения и обеспечения Советскому Союзу постоянного места в Совете Лиги.

СССР рассчитывает, указывалось в этом заявлении, что этот шаг «облегчит заключение пактов по упрочению мира»{172}.

Большинство членов Лиги наций отнеслось положительно к вступлению СССР в эту международную организацию. Английское правительство, правда, не без некоторых колебаний, также заявило о готовности поддержать вступление Советского Союза в Лигу наций. Однако те правительства, которые придерживались в отношении СССР крайне враждебной позиции, отнеслись к этому шагу Советского Союза неблагожелательно.

Не могла не настораживать позиция Польши. Польские правящие круги всегда стремились к международной изоляции СССР, чтобы создать благоприятные условия для осуществления своих антисоветских планов. В результате же вступления СССР в Лигу наций (как и заключения Восточного пакта) положение Советского Союза существенно изменилось бы. Были бы подорваны и планы международной изоляции СССР. В Варшаве крайне болезненно относились и к тому, что, вступив в Лигу наций, СССР стал бы также постоянным членом [74] Совета этой организации. Руководители буржуазно-помещичьей Польши в течение многих лет усиленно добивались признания Польши великой державой и доминирующей силой в Восточной Европе. В этих целях они стремились получить для себя, в частности, постоянное место в Совете Лиги наций. Вступление СССР в эту организацию, предоставление ему постоянного места в Совете, то есть признание его огромной роли в международных делах, — все это вело к подрыву великодержавных амбиций польского правительства. 4 июля нарком иностранных дел СССР сообщил из Женевы, что министр иностранных дел Польши Ю. Бек ведет за кулисами «бешеную агитацию против нашего вступления в Лигу»{173}.

Недружелюбной оказалась в связи со вступлением Советского Союза в Лигу наций и позиция Финляндии. Вопрос о вступлении СССР в Лигу наций стал поводом для очередной антисоветской кампании в финляндской буржуазной прессе.

Отрицательную позицию заняли и некоторые страны, правящие круги которых ввиду своей классовой ненависти к Советскому государству не считали возможным пойти на установление с СССР даже дипломатических отношений (Португалия, Швейцария и др. ).

14 сентября 1934 г. нарком иностранных дел СССР, прибыв в Женеву, согласовал с французскими представителями проекты приглашения о вступлении СССР в Лигу наций и ответа Советского правительства на это приглашение{174}.

На следующий день представители 30 стран — членов Лиги наций направили Советскому правительству телеграмму, в которой указывалось, что они,

«считая, что задача поддержания и организации мира, являющаяся основной целью Лиги наций, требует сотрудничества всех государств, приглашают Союз ССР вступить в Лигу наций и принести ей свое ценное сотрудничество»{175}.

18 сентября вопрос о вступлении СССР в Лигу наций рассматривался на заседании ассамблеи. Для принятия требовалось большинство в две трети голосов, для избрания членом Совета — единогласное решение. За прием СССР в Лигу наций проголосовали 39 членов Лиги, против — 3 (Голландия, Португалия и Швейцария), воздержались от голосования — 7. Против включения СССР в состав Совета Лиги не было подано ни одного голоса, но представители десяти стран воздержались{176}. Таким образом, [75] СССР был принят в Лигу наций и стал постоянным членом Совета.

Выступая на ассамблее в связи со вступлением Советского Союза в Лигу, нарком иностранных дел СССР заявил, что, к сожалению, Лига наций не имеет в своем распоряжении средств полного упразднения войны. Однако при твердой воле и дружном сотрудничестве всех ее членов многое может быть сделано для предотвращения войны.

«Над этой задачей, — заявил он, — Советское правительство не переставало работать в течение всего времени своего существования. Отныне оно хочет объединить свои усилия с усилиями других государств, представленных в Лиге».

Советский представитель заявил, что для сохранения мира недостаточно одних лишь деклараций, а требуются более эффективные средства{177}.

Вступление Советского Союза в Лигу наций существенно укрепило эту международную организацию, ее возможности в деле сохранения мира. Оборонная мощь и экономические ресурсы СССР серьезно увеличивали потенциальные силы и возможности Лиги, необходимые для борьбы против агрессии. Решимость Советского правительства сделать все возможное для обуздания агрессоров и упрочения мира могла повысить эффективность Лиги наций, ее роль в решении проблем войны и мира.

Заместитель генерального секретаря Лиги наций англичанин Ф. Уолтерс признает, что участие СССР в деятельности этой международной организации «было событием исключительной важности в политическом развитии... мира»{178}.

Даже буржуазные деятели и историки не могут не признать, что Советский Союз стал в Лиге наций самым активным сторонником политики коллективной безопасности{179}.

Вступив в Лигу наций, Советский Союз становился полноправным участником основной в те годы международной организации, где мог наравне с Англией, Францией и другими странами принимать активное участие в решении международных проблем, в том числе проблем мира и безопасности. Как говорили на Западе, «Россия вернулась в Европу», снова стала участницей «европейского концерта». Все это открывало Советскому правительству новые возможности для дальнейшей активизации борьбы за мир, против агрессии.

Журнал «Большевик» с полным основанием отмечал, что вступление СССР в Лигу наций стало крупнейшим [76] событием международной жизни, сильно испортившим настроение поджигателям войны.

«Самый факт приглашения СССР в Лигу наций явился наглядной демонстрацией перед лицом всего мира, всех трудящихся и просто честных людей невиданно возросшей мощи, колоссального авторитета Советского Союза как передового борца за мир»{180}.

Советско-французский протокол

В связи с отрицательной позицией фашистского рейха и буржуазно-помещичьей Польши Советское правительство решило добиваться заключения Восточного пакта без них, то есть с теми странами, которые изъявят желание участвовать в нем.

Активно продолжал выступать за заключение пакта министр иностранных дел Франции Луи Барту. Не случайно он оказался в списке государственных деятелей Европы, которых решили «устранить» специальные тайные службы нацистов. Организация убийства Барту была поручена помощнику германского военного атташе в Париже Шпейделю. Был разработан подробный план организации покушения под кодовым названием «Тевтонский меч»{181}. Убийство Барту 9 октября 1934 г. в Марселе было серьезным ударом по планам заключения Восточного пакта.

Министром иностранных дел Франции стал П. Лаваль, который внес коренные изменения во внешнеполитический курс страны, так как считал своей главной задачей достижение взаимопонимания с Германией. Уже на похоронах Л. Барту П. Лаваль сказал министру иностранных дел Чехословакии Э. Бенешу, что не следует спешить со сближением с СССР, так как более важно достигнуть соглашения с Германией{182}. Французский министр заявил, что «из всех политических деятелей Франции он, Лаваль, больше всех сделал для сближения с немцами» и что он «готов договориться с Германией»{183}.

Все это означало конец происходившего до этого процесса укрепления советско-французских отношений. Учитывая господствовавшие во Франции настроения, Лаваль неоднократно заявлял, что будет продолжать политику Барту, фактически же он подспудно вел дело к «замораживанию» отношений между СССР и Францией. [77]

Важнейшей задачей советской дипломатии стало предотвращение германо-французской сделки, суть которой сводилась бы прежде всего к тому, что за обязательство Германии не нападать на Францию нацисты получили бы свободу действий на востоке. НКИД СССР исходил из того, что, в случае, если был бы заключен Восточный пакт, он явился бы и некоторой гарантией против «антисоветского сговора Франции с Германией». Поскольку на скорое подписание пакта нельзя было рассчитывать, было решено предложить французскому правительству подписать соглашение об

«обоюдном обязательстве СССР и Франции не заключать никаких политических соглашений с Германией без предварительного взаимного извещения, а также о взаимном информировании о всякого рода политических переговорах с Германией»{184}.

Советскому правительству удалось добиться подписания 5 декабря 1934 г. советско-французского протокола, согласно которому оба правительства обязывались не вступать в какие-либо переговоры, целью которых было бы подписание соглашений, которые могли бы нанести ущерб подготовке и заключению Восточного пакта. Через несколько дней к советско-французскому протоколу присоединилась Чехословакия.

Договор о взаимопомощи между СССР и Францией

После того как из заявлений Гитлера в марте 1935 года окончательно стало известно об отрицательной позиции Германии и Польши в отношении проекта Восточного пакта, Советское правительство 29 марта подняло вопрос о заключении трехстороннего советско-франко-чехословацкого договора о взаимопомощи{185}. В Париже высказались, однако, за заключение двусторонних советско-французского и советско-чехословацкого договоров.

Расхождения между этими предложениями сводились к тому, что французское предложение предполагало, что Франция и СССР берут обязательства перед Чехословакией, каждая сама по себе, а советское предложение — совместные обязательства двух держав. Для Чехословакии такая совместная гарантия двух крупнейших держав Европы была бы более существенной. Трехсторонний договор [78] имел для Чехословакии и тот смысл, что она не была бы обязана оказывать в одиночку помощь СССР, если бы такую помощь Советскому Союзу не оказывала Франция. А заключать договор о взаимной помощи с СССР без такой оговорки Чехословакия не считала возможным. Не менее существенное значение аналогичное соображение имело и для СССР, ибо он также был заинтересован в том, чтобы не оказаться в условиях, когда он будет связан договорным обязательством об оказании помощи Чехословакии, не имея гарантий в том, что на помощь ей придет и Франция,

Однако французское правительство не захотело брать на себя обязательство согласовывать свою позицию по вопросу об оказании помощи Чехословакии с Советским Союзом. Оно стремилось сохранить себе полную свободу в решении вопроса о том, оказывать помощь Чехословакии или нет.

ЦК ВКП(б) и Советское правительство считали наиболее целесообразным все же заключение в той или иной форме Восточного пакта.

2 апреля 1935 г. НКИД информировал полпреда во Франции, что, согласно решению ЦК ВКП(б), позиция СССР

«состоит в том, чтобы иметь пакт взаимопомощи на Востоке с участием Германии и Польши, а если Германия отказывается, то с участием хотя бы Польши, в случае же несогласия и Польши, то с Францией, Чехословакией и Прибалтийскими странами... Что касается нового предложения Лаваля о двусторонних пактах взаимопомощи, то нам неясно, что это может нам давать»,

так что это предстоит еще выяснить{186}.

Советский Союз по-прежнему не мог не придавать важнейшего значения тому, чтобы Восточный пакт гарантировал от германской агрессии также и Прибалтийские государства. Рассматривая этот вопрос, НКИД писал, что «оккупация Германией этих стран была бы началом наступления на СССР». Поэтому Франция должна оказать Советскому Союзу помощь немедленно по переходе германскими военными силами своей восточной границы. Если бы Прибалтийские страны остались без гарантий Франции и других участников Восточного пакта и Советский Союз хотел бы прийти «на помощь этим странам, — отмечал НКИД, — то при дальнейшем развитии военных операций и наступлении Германии на наши границы мы уже лишились бы и французской помощи, поскольку мы сами первые начали бы войну с Германией [79] для защиты Прибалтики. В этой области нам предстоит, очевидно, большой спор с Францией и Англией»{187}.

6 апреля советский полпред в Париже В. П. Потемкин сделал министру иностранных дел Франции соответствующее заявление. Однако французское правительство не поддержало советского предложения о заключении Восточного пакта без Германии и Польши. Кроме того, П. Лаваль заявил в беседе с советским полпредом, что Франция никогда не соглашалась гарантировать помощь Прибалтийским государствам. Поэтому остается возможность заключить лишь двусторонние соглашения. 9 апреля французское правительство официально заявило о готовности Франции заключить с СССР договор о взаимопомощи{188}.

Учитывая продолжавшееся обострение международной обстановки и невозможность договориться о заключении более широкого соглашения, Советское правительство решило подписать двусторонний советско-французский договор о взаимопомощи. 10 апреля советский полпред во Франции В. П. Потемкин получил из Москвы соответствующие указания. В них предусматривалась, в частности, необходимость включения в договор условия об оказании СССР и Францией в случае агрессии немедленной взаимной помощи, не дожидаясь решения Совета Лиги наций{189}.

В середине апреля 1935 года в Женеве состоялись переговоры М. М. Литвинова с П. Лавалем, во время которых был выработан проект договора. Однако эти переговоры в то же время показали, что полагаться на Лаваля невозможно. Он оставался верным себе. Его стремление к соглашению с гитлеровцами было очевидным. Литвинов отмечал, что Лаваль был бы рад, если бы советско-французский пакт

«был сорван без того, чтобы в этом можно было упрекать его лично».

«Но и сам Лаваль не хотел бы прекратить переговоры и отказаться от пакта, пока не видно очертаний какого-либо сговора с Германией. Лучше всего для Лаваля было бы тянуть переговоры в надежде, что при помощи Англии Германия сделает Франции какие-нибудь заманчивые предложения».

Из переговоров с Лавалем Литвинов пришел к заключению о том, что «не следует возлагать на пакт серьезных надежд в смысле действительной военной помощи в случае войны. Наша безопасность по-прежнему останется исключительно в руках Красной Армии. Пакт для нас [80] имеет преимущественно политическое значение, уменьшая шансы войны как со стороны Германии, так и Польши и Японии»{190}.

2 мая 1935 г. состоялось подписание между СССР и Францией договора о взаимной помощи. В преамбуле договора указывалось, что он заключен в целях укрепления мира в Европе, и что две страны будут стремиться к подписанию соответствующего общеевропейского соглашения. В случае опасности агрессии против СССР или Франции они обязались консультироваться, а в случае нападения со стороны какого-либо европейского государства — оказывать друг другу немедленную помощь. В протоколе подписания договора уточнялось, что договаривающиеся стороны обязаны оказывать помощь друг другу после вынесения соответствующей рекомендации Совета Лиги наций; если Совет все же не вынесет никакой рекомендации, то обязательство в отношении помощи тем не менее будет выполнено. Договор был заключен на 5-летний срок. Оба правительства заявляли в протоколе подписания о том, что они считают желательным заключение регионального соглашения, содержащего условия взаимной помощи, которое заменило бы собой советско-французский договор{191}.

Правительство Чехословакии заявило о своем желании заключить с СССР аналогичный договор. Подписание договора о взаимной помощи между СССР и Чехословакией состоялось 16 мая 1935 г. По инициативе чехословацкого правительства в договор была включена оговорка о том, что обязательства СССР и Чехословакии об оказании помощи друг другу будут действовать лишь в том случае, если помощь СССР и Чехословакии в случае агрессии против них будет оказана также со стороны Франции{192}.

Заключение договоров о взаимной помощи с Францией и Чехословакией было существенным успехом миролюбивой советской внешней политики. Это было результатом энергичной и последовательной борьбы Советского Союза за мир, против агрессии. Советско-французский и советско-чехословацкий договоры о взаимной помощи могли бы стать крупным фактором мира и безопасности в Европе. Для этого требовалось, однако, чтобы все участники договоров добросовестно относились к взятым на себя обязательствам. Эти договоры могли стать также ядром для сплочения вокруг СССР, Франции и Чехословакии [81] других европейских стран, которым угрожала гитлеровская агрессия. Но тогдашнее французское правительство во главе с П. Лавалем не думало об искреннем сотрудничестве с СССР. Главная цель Лаваля по-прежнему заключалась в том, чтобы договориться с Германией. Не будучи в состоянии уклониться от подписания договора с Советским Союзом, чего требовали самые широкие слои французского народа, Лаваль смотрел на него прежде всего как на средство воздействия на Германию, с тем чтобы она согласилась на заключение полюбовного соглашения с Францией. Лаваль говорил, что он подписывает пакт с СССР для того, чтобы иметь больше козырей, когда будет договариваться с Берлином {193}.

В то же время Лаваль опасался, как бы СССР, зная о стремлении английских и французских реакционных кругов прийти к взаимопониманию с фашистским рейхом, также не счел необходимым принять меры к нормализации отношений с Германией. Стремление предотвратить восстановление «Рапалло» было одной из важнейших причин того, что Лаваль не решился на срыв переговоров с СССР и согласился на подписание договора{194}.

Лаваль неоднократно заявлял, что не намерен превращать пакт с СССР в действительно эффективное соглашение, то есть не собирается дополнить его военной конвенцией. Например, он заверял немецких дипломатов, что не имеет в виду превращать пакт с СССР «в более тесный союз»{195}. Во время встречи с Герингом во второй половине мая 1935 года Лаваль заверял его, что он делает все, чтобы уменьшить значение договора с СССР{196}.

Хотя положение Чехословакии было особенно опасным, ее правящие круги также придавали договору лишь ограниченное значение. В информационном письме чехословацким посланникам за границей Э. Бенеш, разъясняя позицию правительства по вопросу о договоре с Советским Союзом, писал, что если Россия опять будет отстранена от участия в европейских делах, как это было на Генуэзской конференции 1922 года, то это может снова автоматически повлечь за собой германо-русское сближение. Поэтому необходимо, чтобы сохранялось сотрудничество с Россией и она не была оставлена в стороне{197}. Накануне подписания договора Бенеш доказывал английскому посланнику в Праге, что договор ничего не меняет в положении в Европе, но он будет держать Германию и Россию дальше друг от друга{198}. [82]

Вопрос о Восточном пакте после заключения советско-французского и советско-чехословацкого договоров стоял уже в другом плане. Советское правительство считало, что в качестве дополнения к этим договорам определенный смысл имел бы и более ограниченный по содержанию многосторонний договор, в котором согласилась бы принять участие и Германия. 16 мая 1935 г. правительства СССР и Франции выдвинули предложение о заключении Восточного пакта, содержащего обязательства о ненападении, консультации и неоказании помощи агрессору. Советское правительство сообщило правительству Франции, что оно считает желательным, чтобы в договоре приняли участие СССР, Франция, Польша, Германия, Чехословакия и те из Прибалтийских стран, которые этого пожелают{199}.

Французское правительство передало правительству Германии меморандум, в котором оно предлагало заключить Восточный пакт на основе изложенных условий{200}.

Однако вскоре вновь проявилось коварство П. Лаваля. 25 июня 1935 г. французский посол в Берлине А. Франсуа-Понсэ во время встречи со статс-секретарем МИД Германии Б. Бюловым заявил ему, что в случае подписания Восточного пакта, даже без условий о взаимной помощи, советско-французский договор «прекратил бы существование»{201}. Во время беседы с германским послом в Париже Р. фон Кестером 27 июля Лаваль в свою очередь сказал, что он придает важнейшее значение достижению франко-германской договоренности и готов идти ради этого на определенные уступки. Особо он подчеркнул единство взглядов двух стран по вопросу о борьбе с большевизмом. Отметив, что франко-советский договор заключен всего на пять лет, Лаваль подчеркнул, что это одно уже показывает это Франция не желает надолго связывать себя с СССР. Он заявил, что если бы Германия согласилась на сотрудничество и взяла на себя путем заключения многостороннего пакта обязательства о ненападении на его участников, то Франция «вернула бы России ее бумагу»{202}, то есть аннулировала бы договор с СССР.

Итак, французская дипломатия буквально на второй день после подписания советско-французского договора начала переговоры с гитлеровцами, суть которых заключалась в том, что в случае достижения соглашения с Германией [83] Франция готова была предать своего союзника и отречься от только что заключенного с СССР договора.

Однако германское правительство решило отклонить Восточный пакт и в новом виде. Оно лицемерно заявило, что в результате заключения франко-советского договора о взаимной помощи его прежние заявления по этому вопросу утратили силу.

В срыве планов заключения Восточного пакта бесспорно главную роль сыграла гитлеровская Германия. Она не только не захотела принять в нем участие, но оказывала также давление на других возможных участников пакта. И все же, если бы правительства всех других стран, которых предполагалось привлечь к участию в пакте, действительно проявили дальновидность и заботу о безопасности своих стран, то они должны были бы пойти на подписание пакта и без участия Германии. Большая вина за срыв переговоров о Восточном пакте в этой связи ложится на правящие круги буржуазно-помещичьей Польши.

Немалую долю ответственности за срыв заключения Восточного пакта несет и правительство Англии, политика которого подрывала усилия по укреплению безопасности в Европе. Даже польская дипломатия отмечала «двурушничество Англии», которая на словах поддерживала идею Восточного пакта, а на деле полностью одобряла отрицательную позицию Польши в этом вопросе{203}.

Хотя советско-французский договор был подписан, Лаваль, ставший в июне 1935 года главой французского правительства (он остался также министром иностранных дел), преднамеренно саботировал его.

В соответствии с французской конституцией, договор мог бы быть утвержден и без задержки введен в силу президентом Франции, но Лаваль направил его на ратификацию в парламент с его громоздкой, многоступенчатой процедурой. Пока Лаваль оставался главой правительства, договор о взаимопомощи между СССР и Францией так и не вступил в силу.

С мертвой точки дело сдвинулось только после того, как в январе 1936 года во Франции было образовано новое правительство (во главе с правым радикалом А. Сарро) и вновь обострилась обстановка в Западной Европе в связи с подготовкой гитлеровцев к вводу германских войск в демилитаризованную Рейнскую зону. 27 февраля 1936 г. палата депутатов французского парламента, [84] наконец, ратифицировала договор. За ратификацию проголосовало 353 депутата, против — 164. 27 марта 1936 г. договор вступил в силу.

Вопрос о советско-французском военном сотрудничестве

Заключение договоров о взаимопомощи обычно сопровождалось установлением тесных контактов между генеральными штабами соответствующих стран. Так всегда поступала и Франция. Обмениваясь с английским правительством 1 апреля 1936 г. нотами, в которых подтверждались обязательства Англии об оказании помощи Франции в случае нападения на нее Германии, французская дипломатия добилась включения в них пункта о том, что немедленно будут начаты переговоры между генеральными штабами двух стран{204}. Однако по вопросу о военном сотрудничестве с СССР Франция заняла иную позицию.

Сразу же после подписания советско-французского договора о взаимопомощи, воспользовавшись приездом Лаваля в Москву, Советское правительство поставило перед ним вопрос о военном сотрудничестве. Лаваль телеграфировал из Москвы 16 мая 1935 г., что Советское правительство, учитывая возможность агрессии, предлагает «теперь же рассмотреть технические условия и придать пакту полную эффективность»{205}. Советский военный атташе во Франции в конце мая информировал французский генеральный штаб, что советский генштаб «готов вступить в отношения с французским генштабом»{206}.

Генеральный штаб советских вооруженных сил начал подготовку плана действий с целью оказания военной помощи Франции в случае нападения на нее Германии{207}. В июне 1935 года советский полпред во Франции В. П. Потемкин поставил этот вопрос перед военным министром Франции Ж. Фабри. Однако, как признавал последний, Лаваль не желал «связывать Францию слишком негибким текстом военной конвенции»{208}.

По приглашению Генерального штаба Красной Армии осенью 1935 года заместитель начальника французского генерального штаба генерал Луазо присутствовал на военных маневрах на Украине. Луазо пришел к выводу, что советские воины отличаются высоким моральным духом, большой выносливостью, что советские войска способны в случае конфликта, в том числе в начале войны, сдержать силы противника, как это сделала русская армия в 1914 году{209}.

Во французском генеральном штабе, несмотря на эти благоприятные выводы Луазо, смотрели на советско-французский договор как на чисто дипломатический документ, не считая необходимым и своевременным дополнять его военной конвенцией.

Как отмечает французский историк М. Мурен, генеральный штаб Франции исходил при этом из следующих соображений:

«Если французские вооруженные силы, согласно генеральной линии правительства, будут ориентированы в основном на оборонительные действия за линией Мажино, то военное соглашение с Советским Союзом вряд ли будет иметь большую пользу, особенно если учесть, что Россия и Германия не имеют общей границы и что Польша и Румыния подтвердили в сентябре 1935 года свой отказ предоставить советским войскам право прохода через их территорию»{210}.

Вместо того чтобы принять меры к достижению договоренности с польским и румынским правительствами, французские власти решили положить в долгий ящик вопрос о военном сотрудничестве с СССР. Начальник французского генерального штаба генерал Гамелен договорился с МИД Франции, что вопрос о методах франко-русского военного сотрудничества «обсуждаться не будет»{211}.

Объективно Франция должна была проявлять даже большую заинтересованность, чем СССР, в том, чтобы придать договору действительную силу, дополнив его сотрудничеством по военной линии. Ведь Советский Союз не имел общей границы с Германией. Поэтому более вероятным можно было считать такой случай вступления в силу советско-французского договора, когда фашистский рейх нападет на Францию (Германия имела с ней общую границу и неоднократно вторгалась на ее территорию и ранее) или на одну из более слабых европейских стран, с которой Франция была связана союзными обязательствами, то есть на Чехословакию или Польшу.

Оказавшись в результате этого в состоянии войны с Германией, Франция, естественно, была бы заинтересована в получении помощи со стороны СССР. Но если нападение Германии на СССР было невозможно без прохода германских войск через территорию восточноевропейских стран, то оказание Советским Союзом эффективной помощи [86] Франции также было невозможно без прохода советских войск через территорию некоторых стран Восточной Европы. Поэтому вопрос о том, как СССР может оказать помощь Франции, все же неоднократно вставал.

В начале 1937 года советский военный атташе во Франции получил запрос французского генерального штаба о формах и размерах помощи, которую СССР мог бы оказать в случае германского нападения на Францию и Чехословакию. 17 февраля 1937 г. полпред и военный атташе СССР в Париже сообщили начальнику французского генерального штаба, а затем и премьер-министру Франции ответ Генерального штаба СССР:

«Военная помощь СССР может иметь два варианта.

1. Если Польша, состоявшая в союзе с Францией, и Румыния, состоявшая в союзе с Францией и Чехословакией, выполнят свой долг и дадут согласие на проход советских войск каждая соответственно через свою территорию на основе решения, принятого ими самостоятельно или в соответствии с решением Совета Лиги наций, — в таком случае СССР имеет возможность предоставить свою помощь и поддержку всеми видами войск...

2. Если по непонятным причинам Польша и Румыния воспротивятся тому, чтобы СССР предоставил помощь Франции и Чехословакии, и если они не захотят разрешить проход советских войск через их территорию, — в таком случае помощь СССР неизбежно будет ограничена.

СССР сможет направить свои войска морским путем на территорию Франции и военно-воздушные силы — в Чехословакию и Францию.

Размеры этой помощи должны быть определены специальным соглашением между заинтересованными государствами.

В этих обоих случаях СССР предоставит помощь военно-морскими силами.

СССР сможет поставить Франции и Чехословакии: бензин, мазут, масла, марганец, продукты питания, вооружение, моторы, танки, самолеты и др. »

Генеральный штаб СССР со своей стороны просил дать ответ на следующие вопросы:

«1. Какую помощь Франция могла бы предоставить СССР, если бы он подвергся нападению со стороны Германии? [87] Каким путем должен быть установлен размер этой помощи?

2. Какое оружие Франция могла бы поставить СССР?»{212}

Однако ответ на встречные вопросы так и не был получен.

Этот документ имеет громадное принципиальное значение, так как он показывает, что Советское правительство было преисполнено решимости осуществлять самое тесное сотрудничество с Францией в борьбе против возможной агрессии со стороны гитлеровской Германии. В частности, Советский Союз был готов вести с Францией переговоры о выработке конкретных условий оказания взаимной помощи. К сожалению, правительство Франции, вопреки жизненным интересам своей страны, не поддержало эту инициативу.

Вручив этот документ, Советское правительство еще в 1937 году официально поставило тот «кардинальный вопрос» об эффективном советско-французском военном сотрудничестве, который позднее (в августе 1939 г. ) встал во время советско-англо-французских военных переговоров в Москве. Действительно эффективное участие СССР в войне против гитлеровских агрессоров было возможно только в случае положительного решения вопроса о проходе советских войск через территорию стран, расположенных между СССР и Германией. И если в 1939 году военные представители Англии и Франции чуть ли не пытались делать вид, что постановка советскими военными представителями такого вопроса была для них чем-то непредвиденным, к чему они не имели возможности заранее подготовиться, то это было явным лицемерием.

В ходе советско-французских переговоров о Восточном пакте и заключении договора о взаимной помощи между СССР и Францией правительства всех заинтересованных стран тщательно проанализировали все те вопросы, от положительного решения которых зависело обуздание агрессоров и которые снова встали в 1939 году, непосредственно накануне войны. Конечно, было бы гораздо лучше для мира в Европе, если бы правящие круги западных держав заблаговременно, еще в середине 30-х годов, осознали всю серьезность опасности, нависшей со стороны агрессоров над всеми странами Европы. В национальных интересах своих стран им следовало заняться не разработкой коварных планов сговора с Германией с целью натравить ее на СССР, а созданием вместе с Советским Союзом надежного коллективного фронта защиты мира.

Как отмечал Л. И. Брежнев,

«в годы, когда над миром нависла угроза фашистской агрессии, Советский Союз настойчиво боролся за создание системы коллективной безопасности, которая могла бы обуздать агрессоров и предотвратить вторую мировую войну»{213}.

СССР был преисполнен решимости внести в дело защиты мира максимально возможный вклад.

Важность позиции Польши и Румынии бесспорно понимали в Англии и Франции. Об этом свидетельствует меморандум, составленный 12 ноября 1937 г. для английского правительства начальниками штабов военно-морских, военно-воздушных и сухопутных сил Англии В нем констатировалось, что «вмешательство России на стороне Франции и Англии может быстро стать реальной опасностью для Германии только в том случае, если Польша будет занимать дружественную позицию и проявит желание к сотрудничеству» (I. Colvin. The Chamberlain Cabinet. L., 1971, p. 60).