2.Фашистские агрессоры и их покровители
Германские и итальянские фашисты переходят в наступление
Попытки Англии прийти к соглашению с Германией
В начале 1935 года английское правительство предприняло новую попытку договориться с фашистским рейхом, осуществить реанимацию «пакта четырех». Оно прекрасно понимало, что развитие событий в Германии, и прежде всего ее перевооружение, в недалеком будущем приведет к тому, что она поставит вопрос о перекройке карты Европы, да и не только Европы. И в Лондоне серьезно задумывались над тем, как оградить Британскую империю от этой опасности.
Генеральная линия английской политики заключалась в том, чтобы, как уже говорилось, путем империалистической сделки с фашистским рейхом отвести угрозу от Британской империи и направить агрессивные устремления гитлеровцев на восток, против Советского Союза.
П. Тольятти говорил по этому вопросу на VII конгрессе Коммунистического Интернационала:
«Английский империализм... считает своей «исторической» задачей нанести смертельный удар стране социализма или, по крайней мере, ослабить СССР на долгое время рядом войн в Европе и на Дальнем Востоке»{1}.
В Лондоне было решено, согласовав главные вопросы с Францией, начать затем переговоры с Германией. В середине декабря 1934 года английское правительство пригласило главу французского правительства П. Фландена и министра иностранных дел Франции П. Лаваля прибыть в Лондон для переговоров о дальнейшем политическом курсе двух стран. [90]
14 января 1935 г. на заседании английского правительства рассматривался вопрос о его позиции на предстоящих англо-французских переговорах. Английские министры исходили из того, что главная цель Англии и Франции — достижение соглашения с Германией, в том числе возвращение ее в Лигу наций. Ради этого они были готовы признать равноправие Германии в области вооружений. В Лондоне знали, что Франция не согласится на вооружение Германии без дополнительных гарантий своей безопасности, что осложнит достижение договоренности с ней, тем более что английское правительство занимало в этом вопросе негативную позицию. Было решено, что Англия не должна подтверждать обязательства, которые лежат на ней на основе Локарнского договора 1925 года, тем более не следует соглашаться на консультации представителей генеральных штабов Англии и Франции. Необходимо избежать признания того, что демилитаризация Германией Рейнской зоны имела бы «принципиально важное значение»{2}.
В Лондоне были готовы согласиться на создание германских сухопутных сил общей численностью 300 тыс. человек (21 пехотная и 3 кавалерийские дивизии) и военно-воздушных сил, равных как английским, так и французским, то есть в количестве 1000 самолетов первой линии{3}.
Для того чтобы французское правительство согласилось с этими планами, Лондон решил предложить ему заключить дополнительно к Локарнскому договору 1925 года пакт о немедленной взаимной помощи стран — участниц этого договора друг другу в случае нападения с воздуха (так называемый воздушный пакт). В таком договоре была заинтересована прежде всего сама Англия. Но он имел бы определенный смысл и для Франции, так как по Локарнскому договору оказание помощи жертве агрессии было связано с громоздкой процедурой Лиги наций, а по проекту воздушного пакта имелась в виду немедленная помощь.
1 — 3 февраля 1935 г. в Лондоне состоялись англо-французские переговоры. Английское правительство предложило договориться о той основе, на которой две страны могли бы начать переговоры с Германией. В Лондоне исходили из того, что это невозможно без отмены военных статей Версальского договора, ограничивавших вооружения Германии. И Лондон был готов предоставить [91] фашистскому рейху право на увеличение его вооруженных сил. Для «успокоения» Франции английское правительство выражало готовность заключить между странами — участницами Локарнского договора воздушный пакт{4}.
Англо-французское совещание кончилось опубликованием совместного коммюнике. Упомянув о переговорах между Францией и Италией в начале января 1935 года, а затем о переговорах представителей Англии и Франции в Лондоне, английские и французские министры выступили за то, чтобы достигнутый таким образом «прогресс, » был развит «путем непосредственного и эффективного сотрудничества с Германией». Они высказались за «общее урегулирование» (general settlement), составными частями которого были бы: Восточный пакт и Дунайский пакт (о невмешательстве в дела Австрии); соглашение о вооружениях, которое заменило бы собой военные статьи Версальского договора, ограничивающие вооруженные силы Германии; договоренность о возвращении Германии в Лигу наций. Особенно выделялось предложение о заключении воздушного пакта{5}.
В Лондоне понимали, что принятые на англо-французском совещании решения не могли не вызывать беспокойства в Советском Союзе. 7 февраля в Форин оффисе по этому вопросу был составлен даже специальный меморандум, наглядно раскрывавший внешнеполитические расчеты английских правящих кругов. В нем подчеркивалось: «Россия серьезно озабочена, что Германия вместе с Польшей планирует захваты на востоке», и поэтому она заинтересована в сотрудничестве с Францией. Поскольку Франция также обеспокоена в отношении своей безопасности, она готова на сотрудничество с Россией. Однако предполагаемое «общее урегулирование» с Германией и воздушный пакт призваны обеспечить нужную Франции безопасность.
Авторы меморандума исходили из того, что все это будет подрывать советско-французское сотрудничество и что поэтому при прогнозировании дальнейшего развития событий можно исходить из следующих соображений:
«Если бы Германия и Польша не имели планов дальнейшего проникновения на восток, то они не выступали бы так решительно против Восточного пакта... Потребность в экспансии будет толкать Германию на восток, поскольку это будет единственной открытой для [92] нее областью, и, пока в России существует большевистский режим, эта экспансия не может ограничиваться лишь формами мирного проникновения»{6}.
Этот документ отчетливо свидетельствует о том, к чему сводился смысл того «общего урегулирования» с Германией, о котором английские и французские правящие круги договорились во время их переговоров в Лондоне. Это был все тот же «пакт четырех», только в обновленной упаковке. В политике английского правительства отчетливо было видно стремление обеспечить путем соглашения с Германией «западную безопасность» и направить фашистскую агрессию против Советского Союза.
Лондонское коммюнике действительно не могло не беспокоить Советское правительство.
И. М. Майский отмечал, что позиция Лондона объясняется тем, что
«в последние недели в британских правительственных кругах вновь воскресла надежда на возможность нахождения общего языка с Гитлером»{7}.
Не могли не обратить на себя внимание и некоторые статьи лорда Лотиана и других английских сторонников политики «умиротворения», появившиеся в те дни в английской печати{8}. В связи с этим НКИД констатировал, что
«англичане озаботились лишь безопасностью на Западе и не интересуются Востоком, Юго-Востоком, где они готовы предоставить Гитлеру свободу действий»{9}.
Реакционные круги Англии в своей классовой ненависти к СССР были готовы ставить на карту даже собственные интересы, лишь бы не допустить укрепления международных позиций СССР, сохранить его международную изоляцию, облегчив тем самым нападение на него фашистских агрессоров. Зная о готовности английского правительства удовлетворить требования Германии в отношении вооружений, Гитлер решил поставить его накануне намечавшихся англо-германских переговоров перед совершившимся фактом.
13 марта 1935 г. в Берлине было объявлено о создании в Германии военно-воздушных сил, а 16 марта — о введении всеобщей воинской повинности. Тем самым фашистский рейх грубо нарушил важнейшие положения Версальского мирного договора, начал форсированную подготовку к войне. И тем не менее английское правительство по-прежнему было готово на переговоры с главарями фашистского рейха. 18 марта этот вопрос рассматривался на заседании английского правительства. [93] Было принято решение, что, несмотря на указанные действия германского правительства, отменять намеченный визит в Берлин английских представителей не следует{10}.
Советское правительство считало необходимым сделать все возможное для того, чтобы предотвратить перевооружение Германии, подготовку и развязывание новой мировой войны. Этого можно было добиться только в результате совместных акций всех государств, которым угрожала агрессия. 17 марта нарком иностранных дел писал советскому полпреду в Чехословакии для использования в беседах с Э. Бенешем, что агрессивное поведение Германии ставит в порядок дня созыв конференции государств, подписавших Версальский и другие мирные договоры, в которой мог бы принять участие и СССР.
«Такая демонстрация, вероятно, показалась бы внушительной даже Гитлеру»{11}.
Однако в Лондоне предпочли переговоры с агрессором, а не борьбу против агрессии. 25 — 26 марта министр иностранных дел Англии Дж. Саймон и лорд-хранитель печати А. Иден нанесли визит в Берлин, где вели переговоры с Гитлером, Нойратом и Риббентропом. Переговоры показали, что главари фашистского рейха не собираются принимать большинство предложений, выдвинутых Англией и Францией 3 февраля, то есть не хотят связывать себя какими-то обязательствами, которые могли бы впоследствии явиться препятствием в осуществлении их агрессивных планов. Гитлер сообщил, что намерен создать армию в 550 тыс. человек, что его военно-воздушные силы уже достигли паритета с Англией и что он претендует на право иметь военно-морской флот, равный 35% английского. Фюрер отнесся положительно к предложению о заключении воздушного пакта, выражая готовность к дальнейшим переговорам по этому вопросу с английским правительством. Была достигнута договоренность также о том, чтобы начать в ближайшем будущем двусторонние англо-германские переговоры по вопросу о военно-морских силах{12}.
Берлинские переговоры наглядно свидетельствовали об агрессивных намерениях гитлеровцев. Надежды правящих кругов Англии положить этими переговорами начало для соглашения между четырьмя западными державами по всем спорным вопросам не оправдались. Несмотря на то что политика германских фашистов становилась все более агрессивной, английское правительство [94] продолжало свою политику сговора с агрессорами, рассчитывая направить их агрессию на восток.
В связи с визитом Дж. Саймона и А. Идена в Берлин встал вопрос о посещении английскими министрами также Варшавы и Москвы. Советское правительство положительно относилось к идее такого визита{13}. В Лондоне вызвало затруднения, однако, решение вопроса о том, кто именно из английских министров поедет в Москву. 6 марта этот вопрос рассматривался на заседании английского правительства.
Соответствующее место из протокола этого заседания гласит:
«Общее мнение заключалось в том, что желательно, чтобы визит нанес лорд-хранитель печати, а не сам министр иностранных дел, но отмечалось, что на правительство может быть оказано давление, с тем чтобы визит в Москву и Варшаву нанес министр такого же ранга, как и при визите в Берлин».
Все же было принято решение о том, что в Москву поедет только лорд-хранитель печати А. Иден{14}.
Обсуждая с И. М. Майским этот вопрос, Дж. Саймон не скрывал, что в Англии далеко не все сочувствуют мысли о поездке в Москву британского министра; есть влиятельные круги, которые относятся к такому шагу отрицательно{15}.
28 — 29 марта состоялись переговоры И. В. Сталина, В. М. Молотова и М. М. Литвинова с А. Иденом. Советские представители заявили, что, учитывая агрессивные устремления фашистского рейха, СССР считает необходимым продолжать добиваться заключения Восточного пакта. Одновременно внимание Идена было обращено на то, что проводимая английским правительством политика попустительства в отношении перевооружения Германии может иметь опасные последствия для самой Англии. У Советского Союза, заявили представители СССР, нет ни малейших сомнений в агрессивности фашистского рейха, так как его внешняя политика вдохновляется двумя основными идеями — реванша и установления господства в Европе. Однако сейчас было бы преждевременно говорить, в какую именно сторону Германия в первую очередь направит свой удар. «Гитлер, выдвигая в настоящее время на первый план восточную экспансию, хочет поймать на удочку западные государства и добиться от них санкции его вооружений. Когда эти вооружения достигнут желательного для Гитлера уровня, пушки могут начать стрелять совсем в другом направлении»{16}, [95]
В это же время в Лондоне развернулась активная подготовка к англо-франко-итальянской конференции в Стрезе, которую было решено созвать в связи с нарушением Германией военных статей Версальского договора. Позиция английского правительства на конференции была подробно рассмотрена на его заседании 8 апреля 1935 г. Общее мнение членов кабинета заключалось в том, как указано в протоколе заседания, что если Франция и Италия предложат положить конец переговорам с Германией и свести политику трех стран к тому, чтобы занять в отношении нее твердую позицию, то Англия «не должна соглашаться на это». Поэтому позиция Англии заключается в следующем:
«Мы не можем согласиться на полный разрыв с Германией и на отказ от каких бы то ни было акций, помимо угроз... Мы не должны скрывать, что мы намерены сделать Германии новые предложения».
Англия не может согласиться на то, чтобы в результате конференции была опубликована декларация о том, что Англия
«не допустит нигде нарушения мира... Мы не должны брать на себя новых обязательств... Установив контакты с Германией, мы должны продолжать поддерживать их». Прекращение их «было бы явной ошибкой»{17}.
На конференции в Стрезе встал вопрос о применении к Германии санкций, однако английские представители высказались против них{18}. Участвовавшие в конференции державы ограничились выражением сожаления по поводу нарушения Германией условий Версальского договора. Дж. Саймон заявил, что английские представители «не могут принимать новые обязательства»{19}.
На Западе после конференции стали писать о создании «фронта Стрези». Однако это было лишь дымовой завесой, призванной прикрыть отступление Англии и Франции перед восстанавливавшим свою мощь германским империализмом.
Сразу же после конференции состоялось заседание Совета Лиги наций. Поскольку тон в Совете задавали участники конференции в Стрезе, то неудивительно, что в основу его резолюции легли решения конференции. Но английские представители постарались еще больше выхолостить их содержание.
Дж. Саймон с удовлетворением отмечал в своей телеграмме из Женевы:
«Мне удалось существенно ослабить условия резолюции, согласованной в Стрезе»{20}.
В немалой степени усилиями английского правительства резолюция Совета Лиги наций была сведена лишь к тому, что она осуждала всякое одностороннее нарушение международных обязательств, отметив, что это может создать опасность для самого существования Лиги наций{21}.
Такое решение Совета Лиги наций, естественно, не было достаточной мерой для того, чтобы воздвигнуть надежные барьеры на пути агрессивной политики фашистского рейха.
Между тем в Лондоне начали форсировать переговоры по вопросу о соотношении размеров военно-морских сил Англии и Германии. Такое соглашение означало бы легализацию Англией нарушения фашистским рейхом соответствующих статей Версальского договора. Увеличение германских военно-морских сил представляло собой угрозу для многих стран, не располагавших такими крупными флотами, как Британская империя. Это касалось, в частности, Франции, СССР и т. д. Обосновывая необходимость того, чтобы Германия имела флот, равный 35% английского, Нойрат прямо указывал, что только в таком случае Германия будет иметь возможность господствовать на Балтийском море{22}, то есть недвусмысленно намекал на антисоветский характер предлагаемой сделки. Пренебрегая законными интересами многих стран, Англия в одностороннем порядке была готова предоставить Германии право на резкое увеличение ее военно-морского флота.
Для ведения переговоров в Лондон прибыла германская делегация во главе с Риббентропом. Вела она себя крайне вызывающе. Основным вопросом переговоров должны были явиться размеры будущего германского флота. Однако Риббентроп начал первое заседание с того, что сообщил о намерении Гитлера строить флот в размере 35% английского. Он готов начать переговоры лишь в том случае, если англичане заранее дадут официальное согласие удовлетворить это требование{23}. Правители гордой Британской империи — былой владычицы морей — были прямо-таки обескуражены. Протесты их с ходу отвергались, и Лондон пошел на капитуляцию. Предварительное условие гитлеровцев было принято. Дж. Саймон 6 июня заявил, что «правительство его величества признает решение рейхсканцлера в качестве основы для предстоящих морских переговоров»{24}. Таким [97] образом, вести переговоры было фактически не о чем.
18 июня 1935 г. состоялось подписание англо-германского морского соглашения. Германия получила право увеличить свой военно-морской флот более чем в 5 раз{25}. Фашистский рейх имел теперь возможность увеличить свой флот в таких размерах, чтобы, не будучи в состоянии соперничать на морях с Англией, он все же, как отмечал У. Черчилль, мог стать «хозяином Балтийского моря»{26}.
Какое влияние это соглашение оказало на дальнейшее развитие событий в Прибалтике, в том числе на политику Прибалтийских государств, видно из отчета германской миссии в Эстонии за 1935 год: «Это соглашение рассматривается как признание гегемонии Германии на Балтийском море, что привело к более высокой оценке Германии как фактора силы. С тех пор чувствуется заметное изменение позиции руководящих кругов по отношению к Германии»{27}. Аналогичным образом оценивал влияние договора на Финляндию германский посланник в Хельсинки В. Блюхер{28}.
Проводившаяся английским правительством политика поощрения фашистской агрессии на восток представляла собой огромную опасность для всеобщего мира, в том числе и для самой Англии. У. Черчилль, один из немногих консерваторов, более трезво оценивавших тенденцию развития событий в Европе, отмечал в беседе с советским полпредом в Англии 14 июня 1935 г., что гитлеровская Германия — это огромная военная машина с полдюжиной гангстеров во главе. Никто не знает, что они предпримут завтра и куда направят свой удар. Он допускал, что первый удар со стороны Германии может последовать не в сторону СССР, ибо это довольно-таки опасно для нее самой. «Более вероятны, — говорил он, — другие направления».
Подвергая критике тех английских деятелей, которые надеялись обеспечить интересы Англии, предоставив Германии свободу действий на востоке, Черчилль говорил, что их расчеты сводятся к следующему:
«Германии где-то нужно драться, в какую-то сторону расширять свои владения — так пусть она лучше выкроит себе империю за счет государств, расположенных в Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европе! Пусть она тешится Балканами или Украиной, но оставит Англию и Францию в покое»{29}. [98]
Во внешней политике Англии господствовали именно те тенденции, которые так резко критиковал У. Черчилль. Английский журналист и историк Колвин отмечал в одной из своих работ, что руководители английской внешней политики стремились к взаимопониманию с Германией, и это было основой внешнеполитического курса страны. Политика поощрения фашистской агрессии на восток в целях обеспечения «западной безопасности» выдавалась правящими кругами Англии как политика «умиротворения» Германии. И, как констатирует Колвин, она получила в Англии в 1935 году широкое распространение{30}.
Впоследствии Англии пришлось дорого расплачиваться за эту политику потворства в отношении возрождения германских военно-морских сил{31}.
Одновременно с переговорами о морском соглашении Англия начала переговоры с фашистским рейхом о заключении между локарнскими державами воздушного (военно-воздушного) пакта. 24 мая 1935 г. Дж. Саймон дал послу в Берлине Э. Фиппсу указания выяснить, готов ли Гитлер начать переговоры о заключении этого пакта{32}. Поскольку германские военно-воздушные силы в то время были еще значительно слабее, чем силы Англии, Франции и их союзников, и к тому же заключение такого соглашения означало бы признание Англией и Францией права Германии на создание военно-воздушных сил (они были запрещены Версальским договором), фашистский рейх счел подписание воздушного пакта весьма выгодным для себя. Он сразу же дал положительный ответ и представил свои предложения{33}.
Заинтересованность Англии в заключении западного воздушного пакта была связана с тем, что полученные ею сведения о быстром росте германских военно-воздушных сил вызывали опасения, что через несколько лет она может оказаться перед угрозой нашествия германских воздушных ястребов. Согласно воздушному пакту, Франция, Италия и Бельгия должны были бы выступить в таком случае на ее стороне. Кроме того, в Лондоне надеялись, что подписание западного воздушного пакта будет новым крупным шагом вперед в деле заключения с Германией «широкого соглашения».
Для Франции воздушный пакт имел в военном плане прежде всего тот смысл, что он гарантировал ей в случае германского нападения немедленную помощь со стороны [99] Англии{34}, в то время как, согласно Локарнскому пакту, Англия была обязана оказывать ей помощь только после вынесения соответствующего решения Лиги наций. Но в Париже были и глубокие опасения. Для Франции главную опасность представляли германские сухопутные, а не военно-воздушные силы. Она проявляла заинтересованность также в заключении Восточного и Дунайского пактов. И в Париже не без оснований считали, что в случае подписания наряду с англо-германским морским соглашением еще и западного воздушного пакта Англия потеряет всякий интерес к другим проблемам, имевшим первостепенное значение для обеспечения безопасности Франции. Все это приводило к осложнению и задержке переговоров.
Приведенные факты наглядно свидетельствуют о той поистине лихорадочной деятельности, которую развернула английская дипломатия с целью достижения широкого соглашения с Германией. Но империалистические противоречия в Западной Европе достигли такой остроты, что достижение соглашения между ними оказывалось делом крайне трудным и, как показали дальнейшие события, даже невозможным.
Нападение Италии на Эфиопию
В середине 30-х годов вместе с Японией и Германией на путь агрессии стала и фашистская Италия. Потенциально она располагала меньшими силами, чем два других главных агрессора. По своему же существу итальянский фашизм был не менее агрессивным. Италия придерживалась не менее империалистического курса, чем Германия и Япония. Главарь итальянского фашизма Муссолини открыто прославлял войну как естественное состояние человечества.
Объектом своих захватнических планов Италия избрала в то время Эфиопию — самостоятельное, но слабое в военном отношении африканское государство. Муссолини поставил своей целью уничтожение эфиопских вооруженных сил и «полное завоевание Эфиопии»{35}. В декабре 1934 года итальянцы спровоцировали в Эфиопии в районе форта Уал-Уал вооруженное столкновение между итальянскими и эфиопскими войсками. Это оказалось предвестником надвигавшейся бури. [100]
Готовясь к нападению на Эфиопию, Муссолини решил добиться нейтрализации Франции посредством заключения с ней империалистической сделки о разделе сфер влияния в Африке. Такая сделка Лаваля с Муссолини состоялась в Риме 7 января 1935 г. За обещание итальянских фашистов поддерживать дружественные отношения и консультироваться с Францией в международных делах Лаваль согласился передать Италии некоторые французские колониальные территории, граничившие с итальянскими колониями в Африке. Он пообещал Муссолини не препятствовать также осуществлению его планов в отношении Эфиопии{36}.
Согласно сведениям, полученным советским полпредом во Франции В. П. Потемкиным от французского посла в Италии Л. Шамбрена, Лаваль заявил Муссолини, что Франция не имеет в Эфиопии политических интересов и что она не возражала бы против соглашения итальянцев с Эфиопией, которое установило бы над этой страной фактический протекторат Италии{37}.
Английские представители во время конференции в Стрезе в апреле 1935 года в свою очередь также вполне определенно дали понять итальянцам, что они не будут препятствовать захвату ими Эфиопии{38}, хотя английское правительство имело достаточно сил и средств для того, чтобы не допустить итальянской агрессии. Так, например, оно могло воспрепятствовать провозу через Суэцкий канал итальянских войск. Это одно сорвало бы осуществление агрессивных планов Италии.
Для определения курса английского правительства была создана межведомственная комиссия, в докладе которой от 18 июня 1935 г. указывалось, что действия Италии не затрагивают такого рода жизненно важных интересов Англии в Эфиопии или в соседних районах, «которые заставляли бы правительство его величества воспрепятствовать захвату Италией Эфиопии»{39}. Руководствуясь таким заключением, английское правительство также стало на путь попустительства итальянской агрессии.
Лаваль надеялся, что в результате соглашения с Италией Франция сможет перебросить 18 дивизий с итальянской на германскую границу, а эта демонстрация дополнительной силы на Рейне должна была содействовать тому, чтобы отбить у Гитлера охоту предпринимать какие-либо акции на западе и сосредоточить внимание на «Дранг нах Остен» (F. Вirkenhead. Halifax. L., 1965, p. 343). [101] Итальянская разведка получала всю секретную информацию о политике английского правительства, поступавшую в английское посольство в Риме. В течение пяти предвоенных лет британское посольство в Риме было «ситом, через которое просачивались правительственные секреты, становясь достоянием Муссолини и Гитлера»{40}. Поэтому Муссолини хорошо знал, что английское правительство не проявляло особого беспокойства по поводу его планов установления над Эфиопией итальянского господства.
Фактически заручившись согласием Франции и Англии, Италия начала сосредоточивать свои войска у эфиопских границ. Эфиопия обратилась за помощью в Лигу наций. Хотя Советский Союз не имел в то время с Эфиопией даже дипломатических отношений, советская делегация последовательно выступала в Лиге наций за строгое соблюдение условий ее устава об оказании помощи жертве агрессии. Нарком иностранных дел СССР заявил 5 сентября на заседании Совета Лиги наций, что Совет не имеет права проявлять безразличие к конфликту, предоставляя Италии «свободу действий». Это означало бы нарушение членами Лиги их обязательств, нарушение устава этой международной организации, от строгого выполнения которого в немалой степени зависят устойчивость всего здания международного мира и безопасность народов. Нарком предложил Совету не останавливаться ни перед какими усилиями и средствами, чтобы предотвратить вооруженный конфликт и выполнить обязанности, являющиеся «смыслом существования Лиги»{41}.
Выступая 14 сентября на ассамблее Лиги наций, нарком изложил, в частности, отношение Советского Союза к колониальной политике империалистических держав вообще. Советское правительство, заявил он, принципиально относится отрицательно к системе колоний, к империалистической политике сфер влияния. Нарком иностранных дел СССР подчеркнул, что Советское правительство придает исключительное значение вопросу о том, станет ли действительно Лига наций орудием мира. Это орудие мира, отметил он, может понадобиться и в будущем. М. М. Литвинов призвал членов Лиги принять обязательство никогда больше не допускать новых покушений на ее устав как на орудие мира, а пускать его в ход во всех случаях агрессии, откуда бы она ни исходила{42}. В телеграмме в НКИД нарком подчеркивал, [102] что «сам факт применения Лигой серьезных санкций против Италии будет грозным предостережением и для Германии»{43}. Англичанин Ф. Уолтерс в своей работе о Лиге наций отмечал, что «любой историк в будущем должен будет согласиться со всеми соображениями, высказанными Литвиновым» при обсуждении вопросов об итальянской агрессии{44}.
В передовой статье «За политику мира, против колониальных захватов» газета «Правда» также указывала 15 сентября в этой связи, что Советский Союз стоит за подлинную самостоятельность и независимость Эфиопии, он является последовательным и решительным противником решения судеб эфиопского народа методами мандатов и сфер влияния, отвергает империалистические методы разрешения итало-эфиопского конфликта.
Призыв Советскою правительства принять эффективные меры к тому, чтобы сделать агрессию фашистской Италии против Эфиопии невозможной, не был, однако, поддержан другими членами Лиги наций, в частности Англией и Францией{45}.
Лучшим помощником итальянских агрессоров оказался министр иностранных дел Франции П. Лаваль. М. М. Литвинов отмечал, что Лаваль защищал в Лиге наций интересы Италии лучше самих итальянцев. Позиция Лаваля, сообщал нарком в Москву, будет иметь своим результатом «умаление престижа Лиги и поощрение агрессивности Муссолини»{46}.
Когда становилось очевидным, что вряд ли Франция и ряд других капиталистических стран согласятся принять эффективное участие в борьбе против итальянских агрессоров, кое-кто на Западе стал «подсказывать» Советскому Союзу, что он и один мог бы выступить против Италии. Разумеется, СССР не мог идти на такую авантюру. Советский Союз был готов добросовестно принять участие в коллективных санкциях. Если же СССР начал бы борьбу против итальянских агрессоров в одиночку, то он мог бы оказаться в крайне опасном положении. Д. З. Мануильский отмечал в этой связи, что симпатии и поддержка германских и японских агрессоров, а также и ряда других стран, придерживавшихся по отношению к СССР враждебной позиции, были бы на стороне Италии{47}.
Сразу же по окончании ассамблеи Лиги наций, 3 октября 1935 г., Италия совершила нападение на Эфиопию. [103] ЦК ВКП(б) дал директиву Советскому правительству заявить, что СССР рассматривает действия Италии как акт агрессии{48}. Советский Союз немедленно выступил в поддержку жертвы агрессии, за пресечение агрессии коллективными усилиями членов Лиги наций. «Правда» в передовой статье «Война в Восточной Африке» подчеркивала 5 октября огромную опасность новой «опустошительной мировой империалистической бойни». Осудив стремление Италии посредством войны превратить Эфиопию в свою колонию, «Правда» указывала: «Позиция Советского Союза хорошо известна — это последовательная защита мира и свободы народов. Наше пролетарское государство занимает отрицательную позицию по отношению к империалистическим вожделениям итальянского фашизма».
В срочном порядке была созвана чрезвычайная сессия Совета Лиги наций. 7 октября Совет признал Италию агрессором. Было принято также решение о применении к Италии экономических и финансовых санкций, в частности об эмбарго на экспорт в Италию военных материалов{49}.
Что касается военных санкций, то министры иностранных дел Англии и Франции С. Хор и П. Лаваль договорились, что они будут выступать против них{50}.
Советская дипломатия энергично настаивала в Лиге наций на необходимости твердого выполнения положений устава Лиги о борьбе с агрессией. Выступая 10 октября на чрезвычайной сессии Совета Лиги наций, советский представитель В. П. Потемкин заявил, что «СССР считает долгом подтвердить свою готовность выполнять наряду с прочими членами Лиги наций все обязательства, которые налагает на всех их без изъятия ее устав». Он подчеркнул, что вернейшим средством пресечь итальянскую агрессию против Эфиопии является единство действий членов Лиги. Такое единство действий может послужить залогом, подчеркивал В. П. Потемкин, скорейшего осуществления коллективной безопасности, которая могла бы предупредить «дальнейшие попытки с чьей бы то ни было стороны нарушить общий мир». Он призывал действовать «коллективно и твердо»{51}. СССР последовательно выполнял все решения Лиги наций о санкциях.
Официальная позиция Советского правительства была изложена также в ноте НКИД от 22 ноября в ответ на ноту итальянского посольства в Москве, в которой оно [104] высказывало свои возражения по поводу принятых Лигой наций решений. Правительство СССР указывало, что, последовательно придерживаясь политики мира, оно считает необходимым твердое выполнение обязательств, принятых им по уставу Лиги наций. Оно не может согласиться с тем, говорилось в ноте, что Эфиопия
«должна составить исключение и не пользоваться всеми теми правами, которые предоставлены Лигой наций другим ее членам... Иная линия поведения означала бы отрицание основ Лиги наций, отрицание коллективной организации безопасности, поощрение агрессии в дальнейшем и отрицание возможности проявления международной солидарности в деле сохранения и укрепления всеобщего мира, являющемся основой политики Советского Правительства»{52}.
В борьбе против итальянской агрессии особое значение имел вопрос о применении к Италии так называемых нефтяных санкций. Своих источников добычи нефти она не имела, и прекращение поставок в Италию нефти сделало бы фактически невозможным продолжение итальянской агрессии. СССР и ряд других стран — экспортеров нефти готовы были прекратить вывоз в Италию нефтепродуктов. Но для эффективности нефтяных санкций необходимо было, чтобы в них участвовали все страны, экспортировавшие нефть. Особое значение в этой связи имела позиция США. Однако американское правительство отказалось прекращать экспорт нефти в Италию. Отрицательную позицию заняла также Франция{53}.
Поскольку огромную роль в борьбе против итальянской агрессии могла сыграть Англия, Советское правительство пыталось договориться с английским правительством по этому вопросу. В соответствии с полученными из Москвы указаниями, советский полпред в Лондоне И. М. Майский встретился 6 ноября 1935 г. с министром иностранных дел Англии С. Хором. Полпред заявил, что Италия — агрессор сравнительно слабый. Другие кандидаты в агрессоры — более сильные и опасные.
«Мы считаем чрезвычайно важным, — подчеркнул он, — чтобы на примере Италии был дан урок всем возможным агрессорам вообще»{54}.
Этот вопрос подробно рассматривался 2 декабря на заседании правительства Англии. Высказывались опасения, что применение к Италии эффективных санкций (нефтяных и др. ) может привести к полному краху в ней [105] фашистского режима, в связи с чем Муссолини «исчез бы с итальянской политической арены и в Италии могло бы образоваться коммунистическое правительство и произошло бы коренное изменение расстановки сил в Европе». Поэтому министр иностранных дел Англии С. Хор усиленно доказывал, что необходимо затягивать введение нефтяных санкций, а тем временем как можно скорее добиваться начала «мирных переговоров», выступая совместно с П. Лавалем. Предложения С. Хора были одобрены кабинетом{55}.
9 декабря 1935 г. было заключено так называемое соглашение Хор — Лаваль, по которому Франция и Англия выражали свое согласие на присоединение к Италии трети территории Эфиопии. При рассмотрении в тот же день этого соглашения на заседании английского правительства отмечалось, что оно чрезвычайно выгодно агрессору — Италии и фактически неприемлемо для жертвы агрессии, то есть Эфиопии. Тем не менее соглашение было единодушно одобрено английским правительством и было решено оказать «сильное давление» на Эфиопию, с тем чтобы она согласилась удовлетворить содержавшиеся в соглашении Хор — Лаваль требования{56}.
Император Эфиопии Хайле Селассие I был готов стать на путь предательства интересов своего народа. 19 февраля 1936 г. он отправил через английского военного атташе в Эфиопии совершенно секретное послание английскому правительству, в котором заявлял о своей готовности, во-первых, начать переговоры с итальянским правительством и, во-вторых, «связать Эфиопию с Англией или в виде протектората или в виде мандата»{57}. Последнее предложение оказалось, однако, неприемлемым для Англии, так как включение в тогдашних условиях Эфиопии в состав Британской империи означало автоматическое вступление Англии в войну с Италией.
Соглашение Хор — Лаваль было настолько одиозным, что оно держалось в строжайшем секрете, тем не менее содержание его проникло на страницы печати, вызвав бурю возмущения в Англии и за ее пределами. С. Хор вынужден был подать в отставку с поста министра иностранных дел, но это не привело к изменению политики английского правительства. Англия и Франция продолжали благодушно относиться к итальянским агрессорам.
Соединенные Штаты, хотя в иной форме, также попустительствовали агрессии. 31 августа 1935 г. палата представителей [106] и сенат американского конгресса приняли совместную резолюцию, согласно которой запрещалась продажа Соединенными Штатами оружия воюющим государствам. Этим было положено начало пресловутому законодательству США о нейтралитете, которое сыграло столь отрицательную роль в канун войны. Позиция, занятая США, фактически была на руку агрессору. Италия сама производила все виды оружия. А жертва агрессии — Эфиопия, не имея своей военной промышленности, вынуждена была покупать оружие и боеприпасы за границей. Американский рынок, однако, был теперь для нее закрыт.
Объявленные Лигой наций половинчатые санкции не могли остановить агрессоров. Несмотря на упорное сопротивление Эфиопии, итальянские войска, прибегая к самым зверским методам ведения войны, вплоть до применения ядовитых газов, сумели нанести поражение эфиопам. В связи с присоединением Эфиопии Муссолини в мае 1936 года торжественно провозгласил Италию империей{58}.
Сообщая в НКИД о своей беседе по этому вопросу с Д. Ллойд Джорджем, И. М. Майский писал, что Ллойд Джордж, не стесняясь, ругал Болдуина и его министров последними словами, доказывая, что если бы политика санкций против Италии с самого начала была проведена последовательно, то Эфиопия была бы цела и «создан был бы грозный прецедент для каждого будущего агрессора, в том числе и для Германии»{59}.
Разгром Италией Эфиопии был прямым следствием политики попустительства агрессии со стороны Англии, Франции и США, результатом их стремления к империалистическому сговору с итальянскими агрессорами. В Лондоне и Париже надеялись, что в случае полюбовного соглашения с Италией за счет Эфиопии снова можно было бы вернуться к попытке заключения «пакта четырех».
В поддержку справедливой национально-освободительной войны Эфиопии последовательно выступал из всех великих держав только Советский Союз.
Англия и Франция, не вступившись за Эфиопию, уготовили печальную судьбу и самой Лиге наций. С тех пор эта организация перестала играть сколько-нибудь существенную роль в международных делах. Малые страны Европы, ранее рассчитывавшие на Лигу наций в случае [107] агрессии против них, начинали приходить к выводу о том, что полагаться на нее они не могут. По планам превращения Лиги наций в эффективный орган коллективной безопасности был нанесен серьезный удар. В то лее время агрессивные державы пришли к заключению, что и они могут не опасаться этой организации. Все это наносило непоправимый ущерб делу мира.
Президиум Исполкома Коминтерна констатировал в своем постановлении от 1 июля 1936 г., что пассивность и колебания Лиги наций в отношении итальянской агрессии в Эфиопии поощряли наглость и безнаказанность агрессора{60}.
Ввод германских войск в Рейнскую зону
Вслед за Италией новый удар миру и безопасности народов нанесла фашистская Германия. Она решила покончить с положением Локарнского договора 1925 года, согласно которому Германия обязалась не иметь своих войск на левом берегу Рейна, а также в 50-километровой полосе на правом берегу Рейна (эти ограничения были установлены еще Версальским мирным договором). Смысл этой акции для Германии заключался прежде всего в том, что создание ею военных укреплений в этом районе сделало бы крайне затруднительным вторжение французских войск, если бы Франция решила оказать помощь своим союзникам в Центральной и Восточной Европе в случае германской агрессии против них.
Французский посол в Берлине А. Франсуа-Понсэ констатировал 4 февраля 1936 г., что голос нацистов становится все более резким, а их притязания — все более дерзкими. Все более отчетливо выступают на первый план фанатизм, дух господства, настойчивое стремление к реваншу, теории расового превосходства. Всерьез вынашиваются планы установления германской гегемонии в районе Дунайского бассейна, выдвигаются колониальные требования{61}.
Всю сложность положения представляло себе и английское правительство. 17 января 1936 г. новый министр иностранных дел Англии Антони Иден представил правительству обстоятельный меморандум «Германская опасность», в котором была приведена масса бесспорных доказательств агрессивных устремлений фашистского рейха. [108] Однако Иден ставил не вопрос о борьбе против опасности агрессии со стороны Германии, а предлагал «рассмотреть, возможно ли еще прийти к какому-то модус-вивенди... с гитлеровской Германией»{62}.
Заведующий одним из отделов Форин оффиса У. Стрэнг в записке, подготовленной им по этому вопросу, выступал за то, чтобы сделать Германии далеко идущие уступки, с тем чтобы «лишить ее повода» прибегать к насильственным мерам. Он считал возможным согласиться на установление Германией экономического господства в Центральной и Юго-Восточной Европе. Экономический советник Форин оффиса Эштон-Гуэткин в тех же целях высказался за оказание ей финансовой поддержки; допуск ее к источникам сырья и, возможно, даже возвращение ее бывших колоний; предоставление Германии свободы в деле развития экономических отношений со странами Центральной и Юго-Восточной Европы; экономическое сотрудничество Англии и Германии, «например в деле изоляции России»{63}.
Особую актуальность приобрел в то время вопрос о возможной оккупации германскими войсками демилитаризованной Рейнской зоны. Этот вопрос рассматривался английским правительством еще в январе 1935 года, когда было принято решение, что «демилитаризация Рейнской зоны не имеет для Англии принципиально важного значения». В то же время, как видно из документов Форин оффиса, в Лондоне прекрасно понимали, что в результате этой акции «в глазах русских, поляков и чехов значительно обесценятся их союзы с Францией»{64}. Но английские правящие круги это мало беспокоило. Напротив, они проявляли явную заинтересованность в ликвидации этих союзов, чтобы облегчить гитлеровцам экспансию в восточном направлении.
Узнав 5 марта 1936 г. о намеченной гитлеровцами на ближайшие дни оккупации Рейнской зоны английское правительство снова подробно рассмотрело этот вопрос. О каком-либо противодействии не было и речи. А. Иден высказался за немедленное возобновление переговоров с Германией. Он предлагал начать с ней переговоры о заключении воздушного пакта, но затем рассмотреть также вопрос о ликвидации демилитаризованной Рейнской зоны и другие проблемы{65}. На следующий же день А. Иден пригласил к себе германского посла Л. Хеша и, высказавшись за установление англо-франко-германского сотрудничества, [109] предложил начать дело с заключения воздушного пакта. Получив такое предложение, гитлеровцы окончательно убедились в том, что опасаться противодействия Лондона и Парижа акции рейха в отношении Рейнской зоны не приходится. «Ответ» на это предложение был фашистским рейхом уже подготовлен.
7 марта 1936 г. произошла оккупация Германией демилитаризованной Рейнской зоны. Германское правительство демагогически заявляло, что в связи с ратификацией Францией договора с СССР о взаимной помощи оно не обязано-де соблюдать условия Локарнского договора 1925 года.
Для того чтобы смягчить реакцию других государств, гитлеровцы одновременно выступили с заявлением о своем «миролюбии». Они выразили готовность вместо Локарнского пакта заключить с Францией и Бельгией договор о ненападении, а также обсудить вопрос о возвращении Германии в Лигу наций.
Нарушение фашистским рейхом существовавших договоров, укрепление его стратегических позиций представляло огромную опасность для дела мира и безопасности в Европе. Советский Союз, последовательно руководствуясь в своей внешней политике интересами мира, сразу же резко осудил агрессивную акцию нацистских главарей.
В передовой статье «Известий» от 14 марта 1936 г. в этой связи подчеркивалось, что СССР «выступает против нарушения Германией Локарнского договора, против нарушения, могущего только увеличить опасность войны».
Вступление германских войск в демилитаризованную Рейнскую зону было для Франции серьезным испытанием. Французские правящие круги не захотели оказать противодействие гитлеровской авантюре, хотя имели для этого все возможности. Франция была сильнейшим в то время в военном отношении государством в Западной Европе. Германия же пока только приступала к созданию крупных вооруженных сил. Поэтому не случайно германские части, вступавшие в Рейнскую зону, получили приказ: в случае каких-либо контрмер со стороны Франции немедленно отойти на исходные позиции.
Французское правительство могло также прибегнуть к коллективным санкциям, в том числе опираясь и на договор о взаимной помощи с СССР. 7 марта 1936 г. министр иностранных дел Франции сообщил советскому [110] полпреду В. П. Потемкину, что в связи с вводом германских войск в Рейнскую зону французское правительство требует созыва Совета Лиги наций и рассчитывает, что СССР активно поддержит в нем Францию{66}. 9 марта 1936 г. полпред по указанию Советского правительства дал ответ, что Франция может полностью рассчитывать в Лиге наций на поддержку Советского Союза{67}. Французские дипломаты высоко оценивали значение этой солидарности{68}.
Ряд союзников Франции среди малых стран Европы (Бельгия, Чехословакия и др. ) также заявили о своей готовности оказать ей помощь, так как они учитывали, что фактически решается вопрос и об их судьбе.
Правящие круги Франции хорошо понимали, что от ее позиции в тот момент зависела дальнейшая внешнеполитическая ориентация всех этих стран, так как в случае победы Германии в разразившемся конфликте они могут переметнуться на сторону победителя.
«Сейчас решается вопрос о том, — отмечалось в те дни в одном из документов Кэ д'Орсэ, — будет ли Европа германской или нет»{69}.
Представители французских правящих кругов, хотя они и выступали с грозными речами, в действительности колебались и не отваживались на сколько-нибудь решительные меры отпора агрессорам.
Английское правительство считало необходимым во что бы то ни стало предотвратить принятие Францией каких-либо военных мер против Германии{70}. Оно настаивало на том, чтобы Франция не предпринимала никаких шагов до совещания локарнских держав и обсуждения вопроса в Совете Лиги наций. Вместо борьбы против агрессивной политики Германии в Лондоне думали лишь о том, как бы скорее снова сесть с гитлеровцами за один стол. Поисками путей к соглашению с третьим рейхом занялся учрежденный в это время внешнеполитический комитет английского правительства, состоявший из премьера и наиболее влиятельных министров. Англичанами был поднят вопрос о заключении нового Локарнского пакта, но без пункта о демилитаризации Рейнской зоны. Члены комитета проявили большой интерес и к вопросу о возвращении Германии в Лигу наций{71}. Обстоятельно изучалась проблема возвращения Германии ее бывших колоний.
Парламентский заместитель министра иностранных дел Англии Ф. Кренборн коснулся этого вопроса при [111] встрече с советским полпредом. Он отметил, что английское правительство «хотело бы восстановить старое Локарно без демилитаризованной Рейнской зоны».
И. М. Майский раскритиковал подобные намерения Лондона и заявил, что
«единственным достойным ответом Гитлеру явилось бы всемерное укрепление коллективной безопасности, включая и те меры репрессий в отношении Германии, на которые сочла бы возможным пойти Лига наций»{72}.
Одна из основных причин такой позиции английских правящих кругов заключалась в том, что они опасались, что в случае противодействия гитлеровцам в Германии может потерпеть крах фашизм и там воцарится большевизм{73}.
10 марта 1936 г. в Париже открылось совещание локарнских держав (Англии, Франции, Италии, Бельгии), но без Германии. Никаких положительных результатов это совещание не дало. Было решено передать вопрос на обсуждение Совета Лиги наций. Английским представителям удалось настоять на том, чтобы сессия Совета состоялась на этот раз не в Женеве, а в Лондоне и чтобы на нее были приглашены представители Германии. Это была явная установка не на борьбу против нарушения нацистским рейхом существующих договоров, а на соглашение с ним.
Рассматривая 11 марта создавшееся положение, английское правительство по предложению А. Идена высказалось против каких-либо санкций по отношению к Германии и за возобновление переговоров с ней в целях достижения взаимопонимания{74}.
На сессии Совета Лиги наций, открывшейся 14 марта, английское правительство сделало все возможное для того, чтобы предотвратить принятие каких-либо санкций против фашистского рейха. Английские дипломаты утверждали, что нарушение договоров — это еще, мол, не агрессия.
Нарком иностранных дел СССР, прибывший в Лондон для участия в заседаниях Совета, телеграфировал в Москву относительно настроений в британской столице. Он сообщил, что «англичане стремятся поскорее втянуть французов в переговоры с Гитлером»{75}.
Нарком подтвердил на заседании Совета Лиги 17 марта готовность Советского Союза вместе с другими странами — членами Совета выразить возмущение нарушением Германией международных обязательств, осудить ее [102] действия и присоединиться к «наиболее эффективным средствам предотвращения подобных нарушений в дальнейшем». Осуждая гитлеровскую Германию, нарушившую подписанные ею договоры, нарком в то же время подверг критике политику попустительства подобным мерам. Он выступил против коллективной капитуляции перед лицом агрессора, коллективного премирования агрессора путем принятия угодных и выгодных ему решений, против решений, которые под предлогом того, чтобы избежать мнимой опасности войны сегодня, создали бы предпосылки для действительной войны завтра{76}.
Председатель Совета Народных Комиссаров В. М. Молотов также подтвердил, что
«вся помощь, необходимая Франции в связи с возможным нападением… была бы оказана со стороны Советского Союза»{77}.
Решительная позиция СССР в этом вопросе вытекала из настойчивой борьбы за мир, за коллективную безопасность. В Советском Союзе хорошо понимали, что нельзя бороться за мир, не отстаивая нерушимость международных обязательств. Невозможно обеспечить коллективную безопасность, не принимая коллективных мер против нарушения существующих договоров.
Британской дипломатии все же удалось добиться того, что Совет Лиги наций ограничился лишь констатацией факта нарушения Германией своих договорных обязательств. Никаких санкций против нее принято не было, такое решение вполне устраивало гитлеровцев, так как их действия оставались безнаказанными.
Сообщая в НКИД о взглядах и настроениях в английских правительственных кругах, советское полпредство в Лондоне отмечало, что они сводятся к попыткам ограничить военные обязательства Англии, с тем чтобы эти обязательства относились только к Франции и Бельгии и, наконец, к поискам соглашения с Германией{78}. Рассчитывая на заключение с Германией нового пакта, который снова гарантировал бы так называемую «западную безопасность», английское правительство готово было бросить на произвол гитлеровцев страны и народы Восточной и Центральной Европы. Это была та политика, которая, как мы увидим дальше, привела впоследствии к Мюнхену, а затем к войне.
На тот же опасный для дела мира путь вслед за Англией стала и Франция.
Министр иностранных дел Франции П. Фланден, излагая основные установки внешней [113] политики страны в создавшихся после 7 марта 1936 г. условиях, заявил:
«Нам придется добиваться для себя максимально благоприятного соглашения с Германией и бросить остальную Европу на произвол судьбы»{79}.
Всего четыре года спустя эта политика привела Францию к поражению и позорной капитуляции.
Курс на соглашение между западными державами, причем на антисоветской основе, пользовался поддержкой и реакционных кругов США.
Так, американский посол в Париже У. Буллит выступал за «восстановление дружественных отношений между Францией и Германией против СССР»{80}.
Ремилитаризацией Рейнской зоны фашистский рейх укрепил свои стратегические позиции для новых агрессивных акций. Гитлеровцы в срочном порядке приступили к строительству вдоль германо-французской границы так называемой «линии Зигфрида». Фашистский рейх стремился укрепить свой тыл на случай агрессивных действий в Центральной и Восточной Европе. Вместе с тем «линия Зигфрида» должна была служить исходным рубежом для вторжения в будущем во Францию.
Позиции Франции в Европе оказались серьезно ослабленными. Было подорвано и доверие к ней со стороны ее союзников. Ремилитаризация нацистами Рейнской зоны означала, что в случае нападения фашистского рейха на союзников Франции в Центральной и Восточной Европе ей было теперь уже гораздо труднее оказать им помощь активными действиями на Западном фронте. Именно в это время во французских правящих кругах окончательно восторжествовала концепция, что в случае нападения третьего рейха на союзников Франции французская армия будет придерживаться оборонительной стратегии, то есть отсиживаться за «линией Мажино».
Председатель СНК В. М. Молотов отмечал 19 марта 1936 г. в беседе с главным редактором французской газеты «Тан» Шастенэ:
«Ремилитаризация Рейнской области, несомненно, усилила угрозу для стран, находящихся к востоку от Германии, и в частности для СССР. Не видеть этого было бы неправильно»{81}.
Советско-французский договор о взаимопомощи, еще не вступив в силу, в немалой степени терял свое значение как военно-стратегический фактор.
Побуждая французское правительство примириться с совершенными фашистским рейхом действиями, Англия выразила готовность взять на себя определенные обязательства [114] перед Францией. 1 апреля правительства Англии и Франции обменялись официальными письмами, согласно которым английское правительство заявляло, что если попытки заключить вместо Локарнского договора новое соглашение с участием Германии окажутся безрезультатными, то в случае германского нападения на Францию Англия придет ей на помощь. Было также условлено начать переговоры между английским и французским генеральными штабами{82}. Как показали начавшиеся вскоре же англо-французские военные переговоры, серьезных намерений оказывать Франции эффективную военную помощь английское правительство все же не имело. Эти обязательства Англии создавали лишь видимость того, что Франция может опираться на ее поддержку. Фактически же рассчитывать на сколько-нибудь серьезную помощь со стороны Англии Франция не могла.
Вопрос об эффективности Лиги наций
В связи с ростом опасности войны Коммунистическая партия и Советское правительство считали необходимым принять новые попытки сплочения сил тех государств, против которых была направлена германская и итальянская агрессия. Советский Союз добивался укрепления Лиги наций, повышения ее эффективности в предотвращении войны и сохранении мира. Советский Союз исходил в своих предложениях из того, что общая военная и экономическая мощь, а также людские ресурсы неагрессивных государств значительно превосходили в то время силы любой возможной комбинации агрессивных держав. Достаточно было неагрессивным государствам объединиться, продемонстрировать возможность совместных действий в защиту мира, чтобы предотвратить угрозу войны, укрепить безопасность всех стран.
Особое значение Советское правительство придавало сотрудничеству с Францией и Англией, в том числе в Лиге наций. В этой связи заслуживают внимания переговоры, которые состоялись в начале 1936 года, в частности, во время пребывания в Лондоне М. М. Литвинова и М. Н. Тухачевского (в связи с похоронами английского короля Георга V), а также беседы советского полпреда в Лондоне с английскими государственными деятелями.
Так, 11 января 1936 г. по этому вопросу состоялась беседа [115] советского полпреда в Лондоне И. М. Майского с министром иностранных дел Англии А. Иденом. Сообщая о ней английскому послу в Москве, Иден писал:
«Касаясь общей политики, г-н Майский подчеркнул важность сотрудничества правительства Его Величества, Советского правительства и правительства Франции в руководстве Лигой наций. В случае такого сотрудничества и использования ими любой возможности для укрепления Лиги и их твердой позиции он уверен, что германскую опасность можно остановить без войны... Именно поэтому его правительство придает такое большое значение нашему тесному сотрудничеству... »{83}.
Еще более важное значение имела беседа М. М. Литвинова с А. Иденом 30 января. Английский министр писал о ней:
«Г-н Литвинов подчеркнул свое желание сделать все, что в его силах, для улучшения отношений между нашими двумя странами. Нельзя ли принять в этих целях какие-либо дополнительные меры? Он приветствовал бы это. Я ответил, что не представляю себе, что еще можно было бы сделать... Г-н Литвинов спросил, нельзя ли, например, наметить какое-то соглашение между Советской Россией, Францией и Соединенным Королевством? Я ответил, что не представляю, как это можно сделать... »{84}.
5 февраля И. М. Майский говорил по этому вопросу и с военным министром Англии А. Дафф-Купером{85}.
2 апреля 1936 г. советский полпред довел до сведения Форин оффиса, что, по мнению Советского правительства, для спасения Европы «крайне необходимо возможно более тесное сближение в борьбе за мир между СССР, Францией и Великобританией». Он отметил, что
«только срочное укрепление коллективной безопасности, готовой ответить на всякую новую агрессию Германии решительными действиями, может привести Гитлера к сознанию, что мир все-таки выгоднее, чем война»{86}.
Инициатива Советского правительства не была поддержана правящими кругами Англии. Они стремились к достижению соглашения с фашистским рейхом, а не с Советским Союзом. В Форин оффисе считали, что, для того чтобы не осложнять переговоры с Германией, ни в коем случае не следует обсуждать с Майским вопроса об англо-франко-советском сотрудничестве{87}. Даже западногерманский историк А. Кун отмечает, что «стремление англичан прийти к соглашению с антикоммунистически [116] настроенными государствами делало невозможной интенсификацию англо-советских отношений»{88}.
На тех первопричинах, руководствуясь которыми правящая верхушка Англии не считала возможным идти на сотрудничество с Советским государством, необходимо остановиться более обстоятельно.
Агрессивные устремления германского империализма и милитаризма представляли смертельную опасность и для Британской империи. В то же время в Лондоне прекрасно понимали, что в случае объединения сил Англии, Франции, СССР и ряда других стран можно было остановить агрессоров. Однако реакционные правящие круги Британской империи думали не только о том, как отстоять эту империю от нараставшей угрозы со стороны фашистских агрессоров. Более того, выше национальных интересов они ставили свои классовые интересы. Поэтому на первом месте во всей внешней политике английских консерваторов стояла другая задача — борьба с коммунизмом и прежде всего уничтожение Советского государства.
Руководствуясь этими классовыми соображениями, тогдашнее консервативное правительство Англии не считало возможным идти на сотрудничество с СССР. Если бы в России по-прежнему оставались капиталистические порядки, то нет сомнений в том, что позиция Англии была бы такой же, как и накануне первой мировой войны, когда перед лицом опасности со стороны германского империализма образовалась Антанта — союз Англии, Франции и России. Однако, поскольку Россия стала государством социалистическим, позиция реакционных правящих кругов Англии по вопросу о заключении союза трех держав оказалась совершенно иной.
Соображения, которыми руководствовались при этом в Лондоне, заключались в следующем.
Если бы были воздвигнуты непреодолимые преграды на пути германских агрессоров, то этим был бы обеспечен мир не только для Англии, но и для Советского Союза. Но если британские консерваторы хотели мира для Англии, то они, исходя из своих классовых соображений, вовсе не хотели содействовать тому, чтобы в условиях мира мог жить и Советский Союз, продолжая строительство нового, социалистического общества.
Если бы при наличии союза Англии, Франции и СССР дело все же дошло до войны, то фашистская Германия [117] неизбежно потерпела бы поражение. Но английских консерваторов по тем же классовым соображениям не устраивала и такая победа, так как среди победителей был бы и Советский Союз, то есть он не только продолжал бы существовать, но мог бы даже укрепить свои мировые позиции. Кроме того, в Лондоне учитывали, что война могла бы привести к социалистической революции в ряде капиталистических стран.
О сказанном наглядно свидетельствует заявление, сделанное в 1936 году английским премьером С. Болдуином. Он говорил, что в случае вооруженного конфликта Англия
«могла бы разгромить Германию с помощью России, но это, по-видимому, будет иметь своим результатом лишь большевизацию Германии»{89}.
Правители Британской империи разработали собственный генеральный стратегический план, который предусматривал заключение империалистического сговора между Великобританией и фашистским рейхом. За обязательство гитлеровцев не покушаться на Британскую империю Лондон был готов предоставить фашистской Германии «право» на агрессию на восток в расчете толкнуть ее в конечном итоге на войну с Советским Союзом. В Лондоне рассчитывали, что таким образом будет обеспечена безопасность Британской империи, уничтожен или во всяком случае ослаблен Советский Союз, да и истощит свои силы фашистская Германия — главный империалистический конкурент Англии.
Английский премьер С. Болдуин говорил в 1936 году, излагая свои взгляды по этому вопросу:
«Нам всем известно желание Германии, изложенное Гитлером в его книге, двинуться на восток. Если бы он двинулся на восток, мое сердце не разорвалось бы... Если бы в Европе дело дошло до драки, то я хотел бы, чтобы это была драка между большевиками и нацистами»{90}.
Такой курс английских консерваторов противоречил действительным национальным интересам Англии, английского народа. Он был чреват для Англии самыми серьезными последствиями (он оказался одной из существенных причин второй мировой войны).
Английский посол в Москве лорд Чилстон счел необходимым предупредить Форин оффис, что, несмотря на всю добрую волю СССР и его стремление к сотрудничеству с Англией, такая политика Лондона в конце концов может иметь для нее неблагоприятные последствия. Он [118] писал, что политика Советского правительства заключается в том, чтобы коллективными средствами сдерживать Германию; но если оно убедится в том, что все его попытки обеспечивать таким путем свою безопасность бесполезны, оно может изменить свою политику по отношению к Германии и стать на путь нормализации отношений с ней{91}.
Несмотря на то что на пути к укреплению безопасности в Европе в результате такой политики правящих кругов Англии имелись серьезные трудности, Советский Союз со своей стороны продолжал делать все возможное, для того чтобы сплотить все страны, объективно заинтересованные в сохранении мира.
Советское правительство по-прежнему считало весьма важным участие в деле укрепления мира также Соединенных Штатов Америки. Временный поверенный в делах США в СССР Л. Гендерсон, комментируя 11 января 1936 г. для госдепартамента доклад В. М. Молотова на сессии ЦИК СССР, акцентировал внимание на том месте доклада, где говорилось о необходимости сближения между Советским Союзом и Соединенными Штатами, что, отмечал он, «имеет огромное значение с точки зрения сохранения общего мира». Это заявление и беседа с прибывшим в Москву советским полпредом в Вашингтоне А. А. Трояновским дали основание Гендерсону сообщить в госдепартамент, что Советское правительство рассчитывает на помощь США в создании системы коллективной безопасности. 17 апреля У. Буллит докладывал в Вашингтон о своей беседе с М. М. Литвиновым, который подчеркнул важность объединения усилий США и СССР «в интересах мира». Согласно Буллиту, «Литвинов был склонен думать, что если война на западе вспыхнет, то это будет война Германии против Франции», а Япония одна без Германии на СССР не нападет. Поэтому, беспокоясь не только о своей стране, а о всеобщем мире, Советское правительство предлагало Соединенным Штатам принять участие в коллективном укреплении безопасности народов. Однако Вашингтон не проявил интереса к этим предложениям{92}.
Выступая 1 июля и 28 сентября 1936 г. по вопросу о мерах по укреплению мира на ассамблее Лиги наций, М. М. Литвинов по поручению Советского правительства заявил, что защитить мир можно лишь путем создания системы коллективной безопасности. Он высказался за [119] превращение Лиги наций в блок государств, заинтересованных в сохранении мира и объединившихся в целях взаимозащиты и взаимопомощи. Мы требуем, сказал он,
«чтобы этот блок действительно организовал взаимопомощь, чтобы он заблаговременно составил план действий, дабы не быть застигнутым врасплох, чтобы происходящей вне этого блока организации войны соответствовали эффективные действия по организации коллективного отпора»{93}.
Поскольку не все члены Лиги наций были согласны на участие в применении к агрессору военных санкций, Советское правительство высказалось за заключение между членами Лиги региональных или двусторонних пактов о взаимопомощи. В случае необходимости применения военных санкций их осуществляли бы участники соответствующих региональных соглашений, а также — по собственному желанию — другие члены Лиги наций. Эти предложения Советского правительства по укреплению Лиги наций были переданы 30 августа 1936 г. генеральному секретарю Лиги{94}. Советское правительство энергично выступало против предложений некоторых стран, направленных на отмену ст. 16 устава Лиги наций, предусматривавшей применение к агрессору санкций.
Упорная борьба СССР за мир и коллективную безопасность содействовала дальнейшему росту международного авторитета Советского государства. В этом отношении весьма характерны высказывания бывшего премьер-министра Англии Д. Ллойд Джорджа в беседе с советским полпредом 1 июля 1936 г.
Международная роль СССР, сказал Ллойд Джордж, все больше возрастает. Политика Англии и Франции становится все более неясной, колеблющейся, неопределенной. Это, естественно, подрывает доверие к Лондону и Парижу, особенно в средних и малых странах.
«Между тем СССР все время ведет ясную, четкую, определенную политику — политику мира».
Что же удивительного в том, сказал он, «если средние и малые страны теперь все больше начинают ориентироваться на СССР, если они все больше рассматривают его как своего лидера?»{95}.
Один из руководящих сотрудников секретариата Лиги наций англичанин Ф. Уолтерс отмечает в своей двухтомной работе о деятельности Лиги, что с момента вступления в Лигу наций и в течение всех последующих лет СССР был ее «убежденным поборником». Позиция СССР [120] по отношению к агрессорам соответствовала уставу Лиги наций «гораздо больше, чем позиция любой другой великой державы», а в вопросах безопасности Советский Союз играл в Лиге ведущую роль{96}.
Развернувшаяся в то время в Лиге наций дискуссия по вопросу о внесении изменений в ее устав показала, однако, что Лига наций скользит по наклонной плоскости к полному бессилию и краху. Сказывалась политика попустительства агрессии, проводившаяся западными державами. Касаясь этого вопроса, И. М. Майский сообщал в Москву, что главная тенденция, которая наблюдается среди большинства консерваторов и которой придерживается английское правительство, заключается в «полуизоляции» Англии в международных делах. Она сводится к реформе Лиги наций («вырывание у Лиги зубов»), то есть к формальной или фактической отмене ст. 16 устава Лиги{97}. В результате близорукой политики Англии и Франции Лига наций оказалась парализованной и неспособной защитить мир.
Подрывную работу против Лиги наций вели агрессивные государства. Следуя примеру Японии и Германии, в декабре 1937 года из Лиги наций вышла Италия.
Фашистская Германия оказывала давление на малые страны Европы, добиваясь их отказа от участия в мероприятиях Лиги наций, направленных против агрессоров. Гитлеровцы прекрасно понимали, что укрепление Лиги, заключение региональных пактов взаимопомощи может затруднить осуществление их захватнических планов. Поэтому германское правительство добивалось того, чтобы возможно больше европейских стран заранее заявили о своем нейтралитете в случае любого военного конфликта в Европе и отказались от участия в санкциях, предусмотренных уставом Лиги наций. Фашистский рейх надеялся получить таким образом возможность поглощать одну за другой малые страны Европы, не встречая организованного и коллективного отпора со стороны других государств.
Активную помощь гитлеровцам в подрыве Лиги наций и разобщении стран Восточной Европы перед лицом агрессии оказывала польская дипломатия во главе с Ю. Веком. В 1936 году он выдвинул идею создания пояса «нейтральных» государств от Балтийского до Черного моря (имелись в виду Прибалтийские страны, Польша и Румыния). Это предложение было на руку Берлину, так [121] как оно тормозило создание действительной системы коллективной безопасности.
Опасные для дела мира планы выдвигало и английское правительство. Так, Н. Чемберлен на заседании внешнеполитического комитета английского правительства 10 марта 1937 г. поднял вопрос о том, не согласится ли Германия заключить договоры о ненападении со всеми своими восточными соседями. Такие же договоры с ними мог бы заключить и СССР. Главное же в его предложении сводилось к следующему: «Эта схема заменила бы собой франко-советский пакт»{98}. Лорд-хранитель печати Галифакс тут же заметил, что он предложил такого рода схему германскому послу в Лондоне Риббентропу еще 11 февраля 1937г.{99}
Подрывая Лигу наций, английское правительство особое внимание по-прежнему уделяло вопросу о том, как бы ликвидировать столь неприятный для него советско-французский договор о взаимной помощи. Разумеется, это не имело ничего общего с укреплением мира и безопасности в Европе. И если не по форме, то по существу правящим кругам Англии удалось добиться своих целей. Американский историк А. Фэрниа отмечал, что
«Англия добилась того, что значение франко-советского договора было сведено на нет»{100}.
Что это было действительно близко к истине, подтверждает сообщение американского посла в Париже У. Буллита в Вашингтон о его беседе с главой французского правительства К. Шотаном 4 декабря 1937 г. Шотан сказал во время встречи, что он
«вполне готов дать Германии заверения в том, что Франция никогда не заключит с Советским Союзом военного союза, направленного против Германии, и не начнет с СССР военных переговоров»{101}.
Одной из возможных полезных мер в целях создания широкого фронта борьбы против агрессии Советское правительство считало опубликование совместной декларации ряда стран Европы, заинтересованных в сохранении мира{102}. Так, в беседе с американским послом в СССР Дж. Дэвисом 26 марта 1937 г. нарком иностранных дел подчеркивал, что агрессоров еще не поздно остановить, но для этого необходимы твердые и решительные меры миролюбивых стран. Важную роль в деле сохранения мира, отметил нарком, могло бы сыграть опубликование твердой декларации неагрессивных стран Европы о том, что они едины в борьбе за мир. Если бы к такой декларации присоединились и Соединенные Штаты Америки, то это содействовало бы сохранению мира не только в Европе, но и на Дальнем Востоке{103}. Нарком неоднократно поднимал вопрос об опубликовании такой декларации и в переговорах с представителями других стран.
СССР уже имел к этому времени договоры о ненападении со всеми своими западными соседями, за исключением Румынии. [122]
США не поддержали советского предложения. Вместе с тем следует отметить, что американский посол в Москве Дж. Дэвис высоко оценивал тот вклад, который Советский Союз мог внести и вносил в дело укрепления мира. Докладывая в Вашингтон о роли военного потенциала СССР в развитии событий в Европе, он писал 28 июня 1937 г. :
«Могущество и сила России... представляют бесспорную ценность в сдерживании Гитлера... Русская Красная Армия является одним из самых сильных факторов укрепления мира в Европе»{104}.
Советская печать также активно участвовала в борьбе за сохранение мира. Она разоблачала агрессивную политику Германии, Японии и Италии, клеймила позором политику попустительства агрессии, проводившуюся Англией, Францией и Соединенными Штатами Америки, разъясняла опасность «нейтралитета» в отношении агрессоров.
«Нейтралитет по отношению к поджигателям войны» — это именно то, что им нужно, писали «Известия», ибо он ослабляет силы стран, стремящихся к сохранению мира.«Кто не хочет войны, тот должен поддерживать систему коллективной безопасности и укреплять действенность Лиги наций. Кто противодействует созданию и укреплению коллективной безопасности, тот помогает поджигателям войны»{105}.
Испания в огне
Фашистская интервенция и пародия невмешательства
«Над всей Испанией безоблачное небо» — эти слова, переданные в ночь на 18 июля 1936 г. в эфир по радио Сеуты (Испанское Марокко), послужили сигналом к началу широкого контрреволюционного мятежа в Испании против правительства Народного фронта. [123] Подготовка мятежа началась сразу же после выборов 16 февраля 1936 г. На этих выборах крупную победу одержали партии Народного фронта. Они имели в новом составе парламента 269 мест. Правые партии получили только 157 мест, партии центра — 48. Потерпев поражение на выборах, испанская реакция решила добиваться политической власти насильственным путем, опираясь на помощь со стороны германских и итальянских фашистов.
Фашистские державы — Германия и Италия — были готовы оказать помощь испанской реакции как по политическим и стратегическим, так и экономическим соображениям. Гитлер и Муссолини были крайне недовольны упрочением позиций демократических сил в Испании, мощным антифашистским движением в этой стране. Они опасались, что победа Народного фронта в Испании может привести к росту сил демократии и прогресса и в других странах Европы.
Германия и Италия связывали с победой реакционных сил в Испании также расчеты на укрепление своего военно-стратегического положения для дальнейшего расширения агрессии. Планы, которые вынашивал в связи с интервенцией в Испании фашистский рейх, видны из записки министерства иностранных дел Германии. В ней отмечалось, что коренным образом изменится положение Франции, так как под угрозой окажутся ее пиренейская граница и коммуникации с ее колониальной империей.
«Гибралтар утратит свое значение, свобода прохода английского флота через пролив зависела бы от Испании, не говоря уже о возможности использования Пиренейского полуострова как базы для действий подводных лодок и легких морских сил, а также авиации во всех направлениях. Европейский конфликт, в котором ось Рим — Берлин противостояла бы Англии и Франции, выглядел бы совершенно иначе, если на стороне оси Берлин — Рим выступит сильная Испания»{106}.
Главарь итальянского фашизма Муссолини рассчитывал, что, укрепив свои позиции на Пиренейском полуострове, он сделает крупный шаг вперед к восстановлению Римской империи и превращению Средиземного моря в «итальянское озеро». Он уже мечтал о лаврах бывших римских императоров.
Италию и Германию привлекали также природные богатства Испании: уголь, железная руда, ртуть, вольфрам, свинец и др. [124] Вскоре же после начала мятежа в Испании туда широким потоком потекли военные материалы из Германии и Италии. Это было связано, в частности, и с тем, как отмечал в своем дневнике статс-секретарь МИД Германии Э. Вайцзекер, что Франко не в состоянии «одними собственными силами установить господство в Испании»{107}. Характерно также сообщение, посланное в госдепартамент США в конце 1936 года американским послом в Испании Бауэрсом. Он писал, что испанские народные массы, составляющие 97% всего населения, сражаются за сохранение государственной системы, которая впервые за много веков что-то сделала для них. Если бы мятежники
«зависели полностью от испанцев, они давно потерпели бы поражение... Франко не в состоянии, как видно, победить без открытой военной поддержки в широком масштабе со стороны Гитлера и Муссолини»{108}.
В Испанию было направлено около 50 тыс. немецких военнослужащих (летчиков, танкистов и др. ). Помощь, которую Гитлер оказал испанским мятежникам, оценивалась по немецким источникам в 500 млн. марок (200 млн. долл. ){109}. Италия направила в Испанию 1930 орудий, 7, 5 млн. артиллерийских снарядов, 240 тыс. винтовок, 325 млн. патронов, 7633 автомашины, 950 танков и бронетранспортеров. В войне в Испании участвовало около 1000 итальянских самолетов, совершивших более 86 тыс. вылетов и сбросивших 11584 т бомб. Против Испанской республики воевало около 150 тыс. итальянских солдат. Как заявил министр иностранных дел Италии Чиано в беседе с Гитлером, расходы, связанные с итальянской интервенцией в Испании, составили 14 млрд. лир (700 млн. долл. ){110}.
Симпатии английских консерваторов также полностью оказались на стороне испанской реакции. Классовая ненависть правящих кругов Англии к правительству Народного фронта была сильнее, чем их опасения по поводу того, что Испания в случае победы мятежников может оказаться в лагере будущих военных противников Англии.
В дневнике одного из представителей британских «твердолобых» Г. Ченнона в записи 27 июля мы читаем в этой связи:
«В течение нескольких дней мы надеялись, что правые победят, но сегодня вечером создалось такое впечатление, что красное правительство, к сожалению, выигрывает»{111}. [125]
Классовые чувства английских правящих кругов оказались особенно обострены тем, что в результате победы левых сил на выборах весной 1936 года правительство Народного фронта было образовано, вслед за Испанией, также и во Франции.
«Если зараза коммунизма, — писала английская консервативная газета «Дейли мейл», — распространяющаяся сейчас в Испании и Франции, перекинется на другие страны, то самыми полезными друзьями для нас оказались бы два правительства — германское и итальянское, уничтожившие эту заразу на своей земле»{112}.
Английское правительство считало нежелательным оказывать хотя бы минимальную поддержку законному правительству Испании или как-то затруднять действия испанских мятежников.
Министр иностранных дел Англии А. Иден в беседе с советским полпредом отмечал, что победа Франко мало угрожала бы британским интересам. Франкисты-де не такие уж плохие люди. На замечание И. М. Майского о том, что франкисты, несомненно, превратятся в слепое орудие в руках Гитлера и Муссолини и что поэтому необходимо принимать меры против германо-итальянской интервенции, Иден воскликнул:
«Но ведь это значит создать в Испании крайне левое, может быть, даже коммунистическое правительство»{113}.
У. Черчилль также не скрывал в беседе с советским полпредом, что, по его мнению, победа франкистов — это «меньшее зло», чем победа республиканского правительства Испании{114}. А в Париже английский посол без стеснения похвалялся тем, что Англия сочувствует мятежникам{115}.
Во главе правительства Франции находился в то время правый лидер французских социалистов Леон Блюм, который по существу разделял в отношении Испании политику английских тори. 25 июля 1936 г. правительство Блюма запретило вывоз оружия в Испанию и закрыло франко-испанскую границу. Вместе с английскими «твердолобыми» Блюм стремился к «умиротворению» Германии и к франко-германскому сближению. 12 сентября 1936 г. полпред во Франции В. П. Потемкин сообщал в НКИД, что обострение внутренней обстановки в стране, испанские события, нерешительность Англии и растущая мощь Германии укрепляют во Франции «тенденцию к соглашению с Германией... Наблюдается обострение антисоветских настроений»{116}. Французские деятели Ж. Боннэ и Ж. Мандель признали в беседе с В. П. Потемкиным, [126] что правительство Блюма идет на поводу у англичан и стремится к заключению соглашения с Германией{117}.
Прошло всего полгода с момента вступления в силу советско-французского договора о ненападении, а французское правительство уже начало рассматривать вопрос о том, как бы избавиться от него. Министр иностранных дел Франции И. Дельбос говорил в ноябре 1936 года, что «главная цель франко-русского соглашения заключается в том, чтобы не допустить сближения между Германией и Советской Россией, то есть противодействовать возможному возобновлению рапалльской политики». В настоящее время подписание между Германией и Японией анти-коминтерновского пакта «окончательно исключает такую возможность. Поэтому отношение французского правительства к соглашению с Россией может быть изменено». Дельбос утверждал, что во Франции большинство выступает за установление взаимопонимания с Германией{118}.
Политика США отличалась в испанском вопросе от политики Англии и Франции только внешне. Если английское и французское правительства проводили политику «невмешательства», то правительство США придерживалось политики изоляционизма. 7 января 1937 г. законодательство США о нейтралитете было распространено и на Испанию. Это серьезно затруднило положение республиканского правительства, так как лишило его возможности покупать в США военные материалы.
Лучше всего об этом свидетельствовало заявление главаря испанских фашистов Франко:
«Законодательство о нейтралитете, быстрота, с которой оно было принято и приведено в действие, — это жест, который мы, националисты, никогда не забудем»{119}.
Фашистская пресса ликует, утверждая, что «американский нейтралитет означает германо-итальянское господство в Испании»{120}, — констатировал американский посол в Берлине У. Додд.
В результате настойчивых усилий Англии и Франции в августе 1936 года между 27 государствами Европы было достигнуто соглашение о невмешательстве в дела Испании. В соответствии с этим соглашением в Лондоне начал свою деятельность Комитет по невмешательству. По просьбе Франции Советский Союз согласился принять участие в его работе. Советское правительство руководствовалось при этом стремлением локализовать гражданскую войну в Испании, с тем чтобы она не переросла в [127] войну мировую. Вместе с тем Советский Союз исходил из того, что без иностранного вмешательства испанский народ, большинство которого, как показали выборы, было на стороне законного республиканского правительства, сумеет отстоять свои демократические завоевания, преградить путь реакции и мракобесию. Советский представитель в лондонском Комитете по невмешательству в дела Испании имел, в частности, указания стремиться затруднять поставки оружия испанским мятежникам и добиваться строгого контроля над действиями Германии, Италии и Португалии{121}.
Участие в Комитете по невмешательству давало Советскому правительству возможность отстаивать в нем интересы Испанской республики, не допускать принятия комитетом каких-либо решений, ущемляющих ее законные права и -интересы, разоблачать германских и итальянских интервентов.
СССР помогает испанскому народу
Советское правительство лояльно соблюдало соглашение о невмешательстве. Но когда стало очевидным, что Италия и Германия оказывают испанским мятежникам всевозможную военную помощь, Советский Союз выступил 7 октября 1936 г. с предупреждением о том, что если немедленно не будут прекращены нарушения соглашения о невмешательстве, то СССР будет считать себя свободным от обязательств, вытекающих из этого соглашения{122}.
Однако поставки мятежникам военных материалов из Германии и Италии не только не прекратились, но, наоборот, продолжали расширяться. В таких условиях 23 октября Советское правительство выступило с новым заявлением. Оно указывало, что соглашение о невмешательстве превратилось в пустую бумажку и фактически перестало существовать. Не желая стать невольным пособником несправедливого дела, говорилось в заявлении, Советское правительство видит лишь один выход из создавшегося положения: вернуть правительству Испании право и возможность закупать оружие. Советский Союз указывал, что он «не может считать себя связанным соглашением о невмешательстве в большей мере, чем любой из остальных участников этого соглашения»{123}.
Принципиальная позиция СССР в отношении Испанской [128] республики была изложена 21 декабря 1936 г. в письме И. В. Сталина, В. М. Молотова и К. Е. Ворошилова главе испанского правительства Л. Кабальеро.
«Мы считали и считаем своим долгом, — указывалось в письме, — в пределах имеющихся у нас возможностей, прийти на помощь испанскому правительству, возглавляющему борьбу всех трудящихся, всей испанской демократии против военно-фашистской клики, являющейся агентурой международных фашистских сил»{124}.
Поскольку невмешательство в дела Испании в результате действий третьего рейха и фашистской Италии было превращено в фарс, Советское правительство сочло своим долгом возобновить продажу законному правительству Испании военных материалов. Когда 7 ноября 1936 г. фашистские войска начали наступление с целью захвата Мадрида, законное испанское правительство уже располагало первыми советскими танками и самолетами. По неполным данным, Советский Союз доставил в республиканскую Испанию 806 военных самолетов, 362 танка и более 100 бронеавтомобилей, 1555 артиллерийских орудий, 15 ИЗ пулеметов, 500 тыс. винтовок, 4 млн. снарядов и многое другое{125}.
Лозунг испанских патриотов «No pasaran!» громко раздавался в те дни во многих странах мира. Под этим лозунгом героически сражались за демократию, против фашизма 20 — 25 тыс. добровольцев, прибывших в республиканскую Испанию со всех континентов. Были среди них и советские люди.
Касаясь этой помощи, Л. И. Брежнев говорил:
«Незабываема славная эпопея боевого братства с революционной Испанией. Наша страна пришла на помощь испанскому народу всем, чем могла, — от дипломатической поддержки и экономической помощи до личного вклада тысяч советских добровольцев... »{126}.
Испанская реакция, начиная мятеж, надеялась на быструю и легкую победу над испанскими республиканцами. Однако их расчеты провалились. Против мятежников поднялись народные массы Испании. Их героизм оказался сильнее фашистского оружия. Грудью став на пути интервентов к испанской столице, они сорвали расчеты фашистов быстро покончить с республикой. Развернулось первое серьезное вооруженное сражение сил агрессии и фашизма с силами мира и прогресса в Европе, продолжавшееся в течение более двух лет. [129] Гражданская война и иностранная интервенция в Испании внесли существенные изменения в расстановку сил в Европе. Поскольку внимание Англии, Франции и Италии, для которых проблемы Средиземноморья имели огромную важность, было приковано к событиям в Испании, события в Центральной Европе отошли на второй план. Фашистский рейх использовал это для активизации своих действий, начав непосредственную подготовку к захвату Австрии и Чехословакии. Это облегчалось тем, что реакционные круги Англии и Франции, озабоченные успехами прогрессивных сил в ряде стран, особенно образованием правительств Народного фронта в Испании и Франции, все больше стали руководствоваться в своей внешней политике не национальными интересами своих стран, а внутриполитическими, идеологическими соображениями. Франция все больше отходила от намечавшегося было сотрудничества с Советским Союзом и вслед за Англией стала придерживаться курса на империалистическую сделку с Германией и Италией, то есть политики попустительства их агрессивным устремлениям.
«Ось Берлин — Рим». Антикоминтерновский пакт
Тесное сотрудничество итальянских и германских фашистов в интервенции в Испании ускорило сколачивание блока агрессоров.
«Мы должны приступить к активным действиям, — заявил Гитлер в беседе с министром иностранных дел Италии Чиано. — Мы должны переходить в наступление».
Главарь фашистского рейха доказывал, что интересы Германии и Италии не сталкиваются: Германия должна иметь свободу действий на востоке Европы и в Прибалтике, а любые изменения в соотношении сил в бассейне Средиземного моря должны происходить в интересах Италии. Он отмечал, что германское правительство успешно ведет переговоры о сотрудничестве также с Японией и Польшей. Тактическое средство в отношении западных держав, которое позволит Германии и Италии осуществить их цели, подчеркивал Гитлер, это — антибольшевизм{127}.
25 октября 1936 г., на следующий день после этой беседы, состоялось подписание германо-итальянского соглашения, положившего начало существованию так называемой «оси Берлин — Рим». Между двумя агрессорами были согласованы меры по оказанию помощи испанским [130] мятежникам. Нацисты признали захват Италией Эфиопии, а итальянцы обещали не вмешиваться в отношения между Германией и Австрией.
Фашистский рейх огромное значение придавал также укреплению своих связей с Японией, так как она могла стать его важнейшим союзником в войне как против СССР, так и против западных держав. Еще в 1935 году по инициативе Германии начались германо-японские переговоры. Япония, замышлявшая широкую экспансию на Дальнем Востоке и в других районах Азии, также была заинтересована в приобретении союзников. Японский военный атташе в СССР Касахара в донесениях военному министерству подчеркивал необходимость «вовлечь западных соседей и другие государства в войну против СССР»{128}. Враждебность к СССР была одинаково велика и в фашистской Германии, и в милитаристской Японии.
12 января 1936 г. советский полпред в Германии Я. З. Суриц на основе анализа многих фактов сообщал, что Германия и Япония
«с договором или без договора... будут действовать солидарно в конфликте против СССР. В отношении нас Япония и Германия спаяны кровной связью, общностью интересов и круговой порукой»{129}.
Правители Германии и Японии опасались, однако, заключением открытого военного союза вызвать недовольство западных держав. Чтобы скрыть подлинную цель германо-японского сговора, гитлеровцы предложили назвать его «антикоминтерновским пактом». Этот пакт был подписан 25 ноября 1936 г.
Тайные политические полиции Германии и Японии еще давно установили между собой тесное сотрудничество против распространения коммунистических идей. Теперь об этом было заявлено открыто. Впрочем, такое сотрудничество осуществлялось не только между ними. В нем участвовала политическая полиция Финляндии, Эстонии, Латвии, Польши, Румынии, Венгрии, Чехословакии и других стран. Правда, правительства этих стран, в отличие от Германии и Японии, предпочитали открыто об этом не заявлять.
Разумеется, название пакта не ввело никого в заблуждение в Советском Союзе. В Москве хорошо знали, что дело отнюдь не только в сотрудничестве политической полиции. Фактически этот пакт заложил основы военного союза агрессоров в будущей войне. Одновременно с пактом [131] между Германией и Японией было подписано секретное соглашение о том, что в случае конфликта одного из участников пакта с СССР они «должны немедленно обсудить меры, необходимые для защиты их общих интересов»{130}.
Гиммлер, главарь гестапо, информируя Гитлера 31 января 1937 г. о переговорах с японским военным атташе в Берлине генералом Осима, отмечал, что цель разрабатываемых немецкими и японскими представителями мероприятий — «расчленение России, которое должно начаться с Кавказа и Украины»{131}.
2 декабря 1936 г. был заключен также двусторонний итало-японский договор. Образовался блок трех агрессивных держав. «Ось» превратилась в «треугольник». Заместитель наркома иностранных дел СССР Б. С. Стомоняков отмечал в письме полпреду в Токио М. М. Славуцкому, что Япония еще более укрепила свои связи с Германией и Италией и, по имеющимся совершенно достоверным сведениям, японское правительство считает, что эти отношения «фактически уже приняли характер союза»{132}.
Таким образом, был создан союз трех агрессоров, поставивших своей целью перекройку карты мира путем войны. Этот союз представлял огромную опасность для первого в мире социалистического государства Вместе с тем он был направлен также против многих других государств, как больших, так и малых. Не решаясь пока напасть на СССР, агрессоры использовали этот союз для согласования своих действий против тех государств, в отношении которых они скорее могли рассчитывать на успех.
Пираты с Апеннинского полуострова
Пользуясь политикой «невмешательства», проводившейся Англией, Францией и США, фашистские державы действовали все более нагло, в том числе в Испании. Они решили блокировать республиканскую Испанию с моря. Фашистские подводные лодки стали по-пиратски нападать на корабли, направлявшиеся в ее порты. Нападению «неизвестных» подводных лодок подвергались торговые корабли СССР, Англии, Франции, Греции, Скандинавских и других государств. Ни для кого не было, однако, секретом, что эти «неизвестные» подводные лодки были [132] итальянскими, то есть с Апеннинского полуострова. Теперь это подтверждено документально. Так, 16 декабря 1936 г. Муссолини заявил в беседе с германским послом Хасселем, что в операциях участвуют семь итальянских подводных лодок{133}.
30 августа 1937 г. в Средиземном море был потоплен советский пароход «Тимирязев» и 1 сентября — «Благоев». Советское правительство заявило в связи с этим правительству Италии решительный протест.
Все более наглые действия пиратов на важнейших имперских коммуникациях Англии и Франции не могли не вызвать недовольства также среди их правящих кругов. После того как «неизвестная» подводная лодка торпедировала английский эсминец «Хевок» (31 августа), Англия, былая владычица морей, сочла невозможным терпеть более подобное унижение. И когда в начале сентября французское правительство предложило созвать конференцию по борьбе с пиратством на Средиземном море, Англия поддержала эту инициативу.
10—14 сентября 1937 г. в Нионе состоялась международная конференция, призванная выработать конкретное и эффективное соглашение по борьбе с пиратством на Средиземном море. Выступая на конференции, М. М. Литвинов заявил, что Советский Союз заинтересован в обсуждаемых на конференции вопросах не только потому, что СССР омывается водами, непосредственно сливающимися со Средиземным морем, которое связывает как советские порты с внешним миром, так и советские порты между собой, но и потому, что «Советский Союз, как крупнейшая держава, сознавая свои права и обязанности, заинтересован в сохранении международного порядка и мира и в борьбе против всех видов агрессии и международного произвола»{134}.
На конференции было решено уничтожать подводные лодки, которые попытаются нападать на торговые суда, и намечены соответствующие меры. Осуществление решений Нионской конференции сразу же привело к почти полному прекращению фашистского пиратства на Средиземном море.
Нионская конференция имела большое значение и в том смысле, что она показала возможность и эффективность коллективных мер борьбы против агрессии. Она была убедительным свидетельством того, что при совместных решительных действиях СССР, Англии и Франции [133] фашистские агрессоры будут вынуждены отступить. Решения ее были большим достижением, в чем немалая заслуга принадлежала советской дипломатии.
Американская газета «Вашингтон стар» 12 сентября 1937 г. в статье «Победа красной дипломатии» с полным основанием писала:
«Приходится признать, что результат антипиратской конференции в Нионе слишком смахивает на победу советской дипломатии. Эту конференцию организовали Англия и Франция, но только благодаря России конференция вынуждена была принять быстрые и конкретные решения»{135}.
Этот позитивный опыт коллективных действий против агрессора, к сожалению, не был учтен правящими кругами Англии и Франции впоследствии в еще более сложной обстановке.
Заговор международной реакции
Между тем фашистские державы продолжали оказывать огромную помощь Франко. Накопив силы, интервенты и мятежники перешли в начале 1938 года в наступление. 15 апреля им удалось прорваться к Средиземному морю, севернее Валенсии, в результате чего территория республиканской Испании оказалась разрезанной на две части. Это серьезно осложнило положение Испанской республики.
Удар в спину республике был нанесен английским премьером Н. Чемберленом. Прибыв с визитом в Рим, он подписал с Муссолини 16 апреля 1938 г. договор о дружбе и сотрудничестве. По этому договору английское правительство согласилось, после проведения частичной эвакуации из Испании иностранных комбатантов, признать за Франко право воюющей стороны. Одновременно Англия признала захват Италией Эфиопии.
Мало чем отличалась от позиции Англии и политика французского правительства. Пришедшее к власти в апреле 1938 года во Франции правительство Э. Даладье круто повернуло руль вправо. Советский полпред в Париже Я. . Суриц отмечал 26 июня 1938 г., что министр иностранных дел Франции Ж. Боннэ «взял определенную установку на удушение Барселоны и на установление «нормальных» отношений с Франко»{136}.
Испанский народ при поддержке прогрессивных сил всего мира продолжал героическое сопротивление фашистскому [134] нашествию. Однако положение республики в результате сговора реакционных правящих кругов западных держав с германо-итальянскими фашистами становилось все более критическим.
27 февраля 1939 г. Англия и Франция признали правительство Франко и порвали дипломатические отношения с Испанской республикой. В таких условиях Советское правительство сочло невозможным дальнейшее участие в работе Комитета по невмешательству. 1 марта 1939 г. оно приняло решение отозвать своего представителя из комитета{137}.
Фашистским войскам вскоре удалось захватить Мадрид и к концу марта установить свое господство над всей страной. Победа итало-германских интервентов и мятежников над Испанской республикой существенно изменила обстановку в Европе. Надежды английских правящих кругов на то, что им удастся удержать с помощью экономических средств свой контроль над Испанией, оказались иллюзией. 27 марта 1939 г. Франко присоединился к антикоминтерновскому пакту. Подорвав тылы Франции, Германия и Италия создали благоприятные возможности для активизации своих агрессивных действий в Центральной и Восточной Европе.
Война на Дальнем Востоке
Начало японо-китайской войны
1 июля 1937 г. японские войска спровоцировали инцидент с китайскими частями у моста Лугоуцяо, близ Пекина. Это явилось началом вторжения японских войск в Северный, а затем в Центральный Китай.
Японским правительством был разработан план установления господства Японии в Восточной Азии — «Основные принципы национальной политики». Прежде всего японские милитаристы намеревались захватить Северный, а затем и весь остальной Китай. Япония намечала значительно увеличить свои военные силы, находившиеся в Корее и Маньчжурии, для того чтобы, напав затем на СССР, «нанести решающий удар русским в начале войны». Планировалось также проникновение в район Южных морей. Для осуществления всех этих замыслов было признано необходимым быстрее завершить подготовку вооруженных сил Японии к войне{138}. [135]
Японские правящие круги считали, что интервенция Германии и Италии в Испании создает благоприятную обстановку для осуществления их агрессивных планов. Заместитель государственного секретаря США С. Уэллес отмечал в этой связи, что «государства-бандиты» все более отчетливо согласовывают свои действия{139}.
Завершив подготовительные меры, Япония приступила в июле 1937 года к осуществлению своих далеко идущих захватнических планов. Началась японо-китайская война.
Это был один из военных пожаров, ставших впоследствии составной частью второй мировой войны.
ЦК ВКП(б) и Советское правительство отчетливо понимали всю серьезность обстановки, сложившейся как в Европе, так и на Дальнем Востоке. «Известия» в передовой статье «Против войны, против фашизма» прямо ставили вопрос: «Мир или война?». Как никогда зловеще звучит сегодня этот вопрос, указывала газета, ибо он волнует миллионы и миллионы людей, охваченных тревогой за свой завтрашний день {140}.
Агрессивные действия Японии привели к еще большему обострению международной обстановки. Японская агрессия серьезно задевала интересы монополий США, Англии и Франции. Потенциально англо-франко-американская группировка была значительно сильнее Японии. Совместное выступление этих трех держав могло бы остановить агрессоров. Тем более, военные планы Японии можно было бы пресечь в самом начале, если бы США, Англия и Франция захотели установить сотрудничество с Советским Союзом. Однако правительства трех западных держав не пожелали иметь дело с СССР, хотя тем самым они подрывали и собственные позиции.
Реакционные круги западных держав все еще надеялись, что рано или поздно начнется война между Японией и СССР. А в этом случае, как они полагали, Япония вынуждена будет прекратить экспансию в те районы, где она угрожала интересам США, Англии и Франции. Более того, западные державы рассчитывали, что в результате такой войны окажутся ослабленными как СССР, так и Япония, а это даст возможность Соединенным Штатам, Англии и Франции не только сохранить, но и укрепить свои позиции на Дальнем Востоке. Как признают даже реакционные американские публицисты, в Соединенных Штатах всегда существовала надежда, что СССР и Японию [136] «можно будет различными маневрами заставить воевать друг с другом» {141}.
Английские империалисты проводили на Дальнем Востоке, как и в Европе, политику попустительства агрессии. Они явно стремились к компромиссу с Японией за счет Китая. Впрочем, они были не против того, чтобы их интересы защищались другими. Больше всего Англию, как уже указывалось, устраивала война между Японией и СССР.
Соединенные Штаты Америки считали свои интересы гораздо больше задетыми действиями Японии в Китае, чем итальянской агрессией в Эфиопии, германо-итальянской интервенцией в Испании или другими событиями в Европе. Основным империалистическим соперником США была именно Япония. Тем не менее США также заняли весьма сдержанную позицию в связи со вторжением японских войск в Китай. Правящие круги США опасались, в частности, что в случае вступления их в войну против Японии Англия и Франция переложат основную тяжесть этой войны на Соединенные Штаты. В результате такого курса США вместе с Англией и Францией оказались на позициях попустительства японской агрессии. Меры, принятые США, Англией и Францией в связи с японской агрессией, свелись к попытке как-то оградить свои главные интересы в Китае путем империалистического сговора с Японией. О защите интересов Китая, оказании ему помощи против японских захватчиков правящие круги этих стран и не помышляли. Напротив, империалистические державы опасались того, что китайцы, если они сумеют отбить нашествие японских империалистов, могут вышвырнуть из своей страны и других колонизаторов.
Советский Союз на стороне Китая
Только Советский Союз выражал готовность оказывать Китаю помощь в борьбе против японских агрессоров. Советское правительство не имело перед Китаем каких-либо особых договорных обязательств. И тем не менее, верное своей политике оказания поддержки жертвам империалистической агрессии, оно готово было прийти на помощь китайскому народу в борьбе против иностранной интервенции.
Советское правительство воспользовалось в 1935 году визитом в Москву лорда-хранителя печати Англии [137] А. Идена, для того чтобы обсудить с ним вопрос о Тихоокеанском пакте. Советский Союз предлагал уже заключить не пакт о ненападении, а пакт о взаимопомощи. Народный комиссариат иностранных дел СССР писал накануне визита Идена:
«Мы готовы сотрудничать с Англией, как и с другими странами, в деле обеспечения мира на Дальнем Востоке».«Конкретно мы мыслим себе региональный Тихоокеанский пакт взаимопомощи с участием СССР, Китая, Японии, Великобритании, США, Франции, Голландии... » Суть пакта в том, что «дальнейшей агрессии Японии были бы противопоставлены силы всех остальных участников пакта»{142}.
28 марта 1935 г. нарком иностранных дел СССР в беседе с А. Иденом подчеркнул, что для прочного обеспечения мира на Тихом океане «нужны коллективные усилия всех заинтересованных государств». Однако Иден не поддержал этого предложения. Он выразил сомнение в готовности США активно сотрудничать в деле обеспечения мира и безопасности на Дальнем Востоке{143}.
Английское правительство не было склонно принимать участие в создании системы коллективной безопасности на Дальнем Востоке, но старалось возложить вину за попустительство японской агрессии на Соединенные Штаты Америки. Американское правительство по-прежнему предпочитало иной путь обеспечения своих интересов на Дальнем Востоке.
Об этом откровенно заявил заместитель государственного секретаря США Р. Мур в разговоре с поверенным в делах СССР в США А. Ф. Нейманом. Нужно несколько лет, сказал он, чтобы США получили превосходство над Японией.
«Они-де надеялись, — писал Нейман о высказываниях Мура, — что СССР облегчит им положение, начав войну с Японией»{144}.
Председатель исполнительного юаня Китая Кун Сян-си в октябре 1935 г. поставил перед советским полпредом Д. В. Богомоловым вопрос о том, может ли Китай в случае необходимости оказания военного сопротивления Японии рассчитывать на получение из СССР военных материалов. 20 ноября 1935 г. советский полпред сообщил Куну о согласии СССР поставлять Китаю военные материалы{145}. Чанкайшистское правительство Китая, надеясь путем уступок избежать открытого вооруженного конфликта с Японией, само стало, однако, затягивать переговоры о реализации этой договоренности. [138]
Между тем агрессивность японских милитаристов продолжала усиливаться. Захватнические планы Японии по-прежнему были направлены и против СССР. Германский посол в Японии фон Дирксен докладывал в Берлин 28 декабря 1935 г., что Япония настроена враждебно в отношении СССР и преисполнена решимости разрешить свои противоречия с Советским Союзом
«силой оружия, как только она почувствует себя достаточно сильной в военном отношении»{146}.
Японский спрут начал протягивать щупальца и в сторону Монгольской Народной Республики, захват которой мыслился как ступень в подготовке к войне против СССР.
28 марта 1936 г. начальник штаба Квантунской армии генерал Итагаки в беседе с министром иностранных дел X. Арита так оценивал значение захвата МНР для Японии:
«Если Внешняя Монголия будет присоединена к Японии и Маньчжурии, то безопасности советского Дальнего Востока будет нанесен сильнейший удар... Поэтому армия планирует распространение влияния Японии и Маньчжурии на Внешнюю Монголию всеми средствами, имеющимися в ее распоряжении»{147}.
В связи с угрозой японской агрессии еще 27 ноября 1934 г. по просьбе правительства МНР Советское правительство заключило с ним джентльменское (устное) соглашение, которое предусматривало
«взаимную поддержку всеми мерами в деле предотвращения и предупреждения угрозы военного нападения, а также оказания друг другу помощи и поддержки в случае нападения какой-либо третьей стороны на СССР или МНР»{148}.
Это соглашение имело огромное значение для обеспечения независимости МНР и упрочения мира на Дальнем Востоке.
Поскольку опасность со стороны Японии продолжала усиливаться (дело дошло до настоящих боев у границ МНР), 12 марта 1936 г. между СССР и МНР был подписан протокол о взаимной помощи{149}. Касаясь значения этого протокола, НКИД отмечал в письме советскому полпреду в Японии, что он «является новым звеном в той цепи последовательных действий, которыми мы обуздываем агрессию против МНР. Теперь Япония уже, конечно, не сомневается в том, что завоевание ею Монголии привело бы к войне с Советским Союзом»{150}. Подписание этого протокола, как и джентльменское соглашение, было наглядным проявлением верности СССР принципу пролетарского интернационализма. [139]
11 марта 1937 г. М. М. Литвинов поставил вопрос о Тихоокеанском пакте о взаимопомощи в беседе с китайским послом в СССР Цзян Тин-фу.
«Я убежден, — сказал он, — что только такой пакт может окончательно прекратить агрессию Японии и обеспечить мир на Дальнем Востоке».
Далее он отметил, что необходимо убедить в этом другие державы, в особенности Великобританию и США, и в этом направлении должны быть сделаны усилия как китайской, так и советской дипломатией{151}.
Советскому полпреду в Китае (в Нанкине) Д. В. Богомолову в середине марта были даны обстоятельные директивы, которые должны были лечь в основу переговоров с китайским правительством. В них содержалось предложение о заключении с нанкинским правительством договора о дружбе, предусматривающего «обязательство непринятия одной из сторон мер и незаключения ею соглашений, которые могли бы поставить в выгодное положение третье государство, со стороны которого угрожает опасность нападения другой договаривающейся стороне». Далее предусматривалось принятие обеими сторонами мер «в целях охраны их общих интересов». Советское правительство выразило готовность заключить с нанкинским правительством военно-техническое соглашение, предусматривавшее продажу ему самолетов, танков и другого военно-технического снаряжения с предоставлением в этих целях кредита на сумму 50 млн. долл., а также подготовку в СССР китайских летчиков и танкистов.
Советский Союз предлагал включить в договор о дружбе обязательство обеих сторон всемерно содействовать скорейшему заключению Тихоокеанского пакта о взаимопомощи. 1 апреля Д. В. Богомолов передал эти предложения Кун Сян-си{152}.
Однако китайское правительство продолжало колебаться. 16 июня 1937 г. полпред в Китае сообщал в НКИД, что китайское правительство в настоящее время относится к идее Тихоокеанского пакта отрицательно, так как опасается вызвать недовольство Японии и «окончательно закрыть дверь к двустороннему соглашению с Японией, на что Чан Кай-ши, по-видимому, еще не потерял надежду». Китайцы не дают ответа и на предложения о заключении договора о ненападении и об оказании Китаю помощи военными материалами{153}.
14 мая премьер-министр Австралии Дж. Лайонс также [140] выступил с предложением о заключении Тихоокеанского пакта, правда, пакта о ненападении, а не о взаимной помощи. Советское правительство решило поэтому еще раз попытаться добиться заключения пакта.
Во второй половине мая, находясь в Женеве в связи с сессией Совета Лиги наций, М. М. Литвинов вел переговоры о Тихоокеанском пакте с министром иностранных дел Англии А. Иденом и председателем исполнительного юаня Китая Кун Сян-си{154}. Советскому полпреду в Лондоне И. М. Майскому было дано указание обсудить этот вопрос с Дж. Лайонсом. Полпреду предлагалось сообщить премьер-министру Австралии о положительном отношении СССР к его предложению, но высказать соображения в пользу пакта о взаимной помощи{155}.
15 июня Майский имел соответствующую беседу с Лайонсом. Последний отнесся положительно к идее заключения пакта о взаимопомощи, но высказал мнение о том, что ни Англия, ни США не готовы заключить столь далеко идущее соглашение{156}.
Полпреду в Вашингтоне А. А. Трояновскому было поручено выяснить позицию США.
«Правда, — писал НКИД, — мы имели в виду Тихоокеанский пакт о взаимной помощи, а Лайонс сводит это к обязательству о ненападении»{157}.
Рузвельт не проявил, однако, желания принять участие в таком пакте. Он заявил 28 июня Трояновскому, что США не могут вступать в союзы и другие подобные соглашения. Что касается предложения Лайонса о заключении Тихоокеанского пакта о ненападении, то Рузвельт, ссылаясь на то, что нет смысла заключать пакт, если в нем не будет участвовать Япония, не поддержал и это предложение{158}.
Когда 7 июля 1937 г. началось вторжение японских войск в Китай, советская печать немедленно и решительно осудила действия японских агрессоров.
«Речь идет о новом важном этапе в империалистической борьбе в Восточной Азии, на Тихом океане, — писала газета «Известия», — о новом существенном этапе в агрессии японского империализма, стремящегося поработить китайский народ»{159}.
19 июля 1937 г. китайское правительство, наконец, решилось принять советскую помощь. Оно обратилось к СССР через советского полпреда с просьбой поставить ему военные материалы и предоставить соответствующие [141] кредиты{160}. Советское правительство сразу же откликнулось на просьбу Китая о помощи. 29 июля полпреду в Китае было дано указание сообщить китайскому правительству о согласии СССР удовлетворить его просьбу{161}.
Выражая готовность поставлять Китаю военные материалы, ЦК ВКП(б) и Советское правительство одновременно считали необходимым предварительное заключение между СССР и Китаем договора о дружбе и ненападении, так как надо было иметь гарантию, что «наше же оружие не будет употреблено против нас». Советский полпред неоднократно ставил этот вопрос перед представителями китайского правительства{162}.
Между тем Китай усиленно стал добиваться заключения советско-китайского договора о взаимопомощи. 16 июля этот вопрос поднимал перед советским полпредом председатель законодательного юаня Китая Сунь Фо. Три дня спустя в беседе с полпредом настойчиво выступал за подписание такого договора Чэнь Ли-фу, ведший переговоры с ним по поручению Чан Кай-ши{163}. Раскрывая суть этих предложений, советский полпред писал в Москву:
«Ставка на японо-советскую войну остается у Чан Кай-ши по-прежнему идеей фикс»{164}.
В условиях, когда Китай уже находился в состоянии фактической войны с Японией, ЦК ВКП(б) и Советское правительство, естественно, не считали возможным заключать в двустороннем порядке договор о взаимопомощи с Китаем{165}. М. М. Литвинов писал советскому полпреду, что «форсирование китайцами этого вопроса в настоящий момент сводится ведь к тому, чтобы мы теперь же ввязались в войну с Японией»{166}.
21 августа 1937 г. между СССР и Китаем был подписан договор о ненападении{167}, имевший в тех условиях важнейшее значение для укрепления международных позиций Китая. В редакционной статье газеты «Правда», посвященной договору, подчеркивалось, что этот договор является новым выражением дружественных чувств, которые народы СССР питают по отношению к китайскому народу, борющемуся за свою свободу и независимость. Советско-китайский договор, указывалось в статье, практически подтверждает и закрепляет принцип неделимости мира, необходимость защиты мира как на Западе, так и на Востоке.
«Конкретно осуществляя принцип коллективной безопасности, советско-китайский договор дает наглядный пример практического применения этого [142] принципа в бассейне Тихого океана. Советско-китайский договор показывает всем странам путь борьбы с военной угрозой... Он является новым инструментом мира и коллективной безопасности»{168}.
Заключение советско-китайского договора о ненападении, как отмечал полпред СССР в Японии М. М. Славуцкий, произвело в Японии «огромное впечатление»{169}. В Токио расценивали договор как дипломатическое поражение Японии{170}.
Уже 14 сентября была достигнута договоренность о конкретных поставках в Китай военных материалов за счет предоставляемого Советским Союзом долгосрочного кредита. По просьбе китайской делегации сроки доставки первой партии самолетов были сокращены до минимума. Первые 225 самолетов, в том числе 62 средних бомбардировщика и 155 истребителей, советская сторона обязалась подготовить и отправить в Китай за период между 25 сентября и 25 октября 1937 г.{171}. Китайский посол в СССР Цзян Тин-фу заявил в беседе с заместителем наркома Б. С. Стомоняковым, что китайцы исключительно довольны духом и результатом переговоров, которые дали Китаю даже больше того, что они ожидали{172}.
К середине 1938 года Советский Союз поставил Китаю 297 самолетов, 82 танка, 425 пушек и гаубиц, 1825 пулеметов, 400 автомашин, 360 тыс. снарядов, 10 млн. патронов и другие военные материалы{173}. Помощь Советского Союза дала Китаю возможность выстоять, избежать разгрома и капитуляции, продолжать оказывать сопротивление японским агрессорам.
В связи с советской помощью Китаю усилилась опасность нападения Японии на СССР. Министр иностранных дел Франции И. Дельбос заявил американскому послу в Париже У. Буллиту 26 августа 1937 г., что он получил от посла в Японии телеграмму о том, что «Япония, по-видимому, намерена объявить Советскому Союзу войну». Английский посол в Японии Р. Крейги также отмечал, что японцы считают необходимым свести счеты с СССР. Помощник американского военного атташе в Японии Векерлинг писал в Вашингтон, что японская армия «своим главным врагом считает Советскую Россию», и существует уверенность, что «предотвратить новую русско-японскую войну невозможно»{174}. Полпред СССР в Японии М. М. Славуцкий также отмечал, что японская военщина всеми силами старалась привить японскому народу [143] сознание «неизбежности близкой войны с Советским Союзом»{175}.
Международное положение Советского Союза усугублялось и тем, что в случае войны на Дальнем Востоке он должен был считаться также с серьезными осложнениями на своих западных рубежах. Японский посол в Берлине сообщил французскому послу А. Франсуа-Понсэ, что германское и итальянское правительства обещали Японии «активную военную помощь в том случае, если СССР окажется в дальневосточном конфликте на стороне Китая»{176}.
Серьезные опасения вызывала также позиция Польши. Японский военный атташе в Польше генерал Савада, обратившись 24 августа 1937 г. к польскому правительству с просьбой поддержать японцев при обсуждении вопроса о японо-китайском конфликте в Лиге наций, особенно подчеркнул, что Китай сотрудничает с СССР, а у Японии и Польши «общие интересы» в отношении Советского Союза. Польское правительство охотно откликнулось на эту просьбу, считая, что «Япония является естественным союзником Польши»{177}.
Япония не решилась, однако, на войну против СССР. Вместе с быстрым экономическим развитием Советского государства росла также его оборонная мощь. К началу 1936 года Советские Вооруженные Силы насчитывали 1 300 000 человек, а к 1937 году их численность была доведена до 1 433 000 человек{178}. К тому же Советское правительство постоянно уделяло самое серьезное внимание укреплению обороны своих дальневосточных рубежей. Все это не могло не действовать отрезвляюще на японских агрессоров.
Японская агрессия и Лига наций
В середине сентября 1937 года китайское правительство официально обратилось в Совет Лиги наций с просьбой о применении к Японии санкций, предусмотренных в уставе этой организации. Советское правительство сообщило Китаю, что поддержит его просьбу{179}.
Правительства Англии и Франции считали нежелательным обсуждение в Лиге наций вопроса о японской агрессии прежде всего потому, что они не намеревались принимать каких-либо мер против Японии. Кроме того, если уж невозможно избежать обсуждения этого вопроса, [144] то в Лондоне и Париже были заинтересованы в том, чтобы в нем приняли участие и Соединенные Штаты Америки. Поэтому Англия и Франция предпочитали, чтобы рассмотрение японо-китайского конфликта происходило не в Лиге наций, а в органе, в котором были бы представлены также и США.
Выступая 21 сентября на ассамблее Лиги наций, нарком иностранных дел СССР подчеркнул, что агрессия находит все новые и более частые проявления и во все более резкой форме. Однако Лига наций остается в стороне от этих событий, не реагируя на них. Нарком призвал все страны объединиться в борьбе за мир, против агрессии. Он подчеркнул, что «решительная политика Лиги в одном случае агрессии избавила бы нас от всех остальных случаев. И тогда, и только тогда, все государства убедились бы, что агрессия не рентабельна, что агрессию не следует предпринимать»{180}.
Советский Союз вошел в историю Лиги наций как наиболее последовательный защитник жертв германской, итальянской и японской агрессии и как лидер тех сил, которые выступали в ней за неукоснительное соблюдение положений устава Лиги{181}.
В связи с назначенным на 27 сентября обсуждением в Лиге наций вопроса о японской агрессии наркому накануне были направлены следующие директивы:
«Для нас желательно и признание Японии агрессором, и применение к ней эффективнейших санкций. Однако при наличии явной пассивности прочих государств... мы не считаем политически целесообразным, чтобы советская делегация брала на себя роль застрельщика, рискуя еще более обострить отношения СССР с Японией и дать новую пищу обвинениям нас в подстрекательстве. Если бы, однако, со стороны других членов Лиги наций проявилось серьезное намерение поставить вопрос об ответственности Японии и о признании ее агрессором, Вы должны были бы активно поддержать эту попытку. Так как для признания агрессором необходимо единогласие, сомнительно, чтобы удалось добиться такого решения. Если бы все же, вопреки ожиданиям, такое постановление было принято и автоматически возник бы вопрос о санкциях, ничто не помешало бы Вам высказаться... за применение к Японии эффективнейших санкций»{182}.
Представители Англии и Франции в Лиге наций не скрывали, что обе державы не намерены принимать какие-либо [145] меры против японского агрессора{183}. Они ссылались при этом на то, что им неизвестна позиция США.
Согласно полученным из Москвы указаниям, 3 октября советский поверенный в делах в США К. А. Уманский обратился к заместителю государственного секретаря С. Уэллесу с вопросом о позиции Соединенных Штатов. Последний ответил, что американское правительство лишено возможности делать различие между агрессором и жертвой агрессии и «на каком бы ни было основании сочувствовать жертве»{184}. Выслушав высказывания Уэллеса, Уманский охарактеризовал политику США как «крайне обескураживающую»{185}.
В таких условиях решения Лиги наций по вопросу о японской агрессии, принятые 6 октября, оказались крайне половинчатыми. Лига ограничилась констатацией, что Япония нарушила свои обязательства по существующим договорам, и заявлением о «моральной поддержке» Китая. Она рекомендовала заинтересованным державам созвать по этому вопросу специальную конференцию{186}.
Брюссельская конференция
Согласно решению Лиги наций, началась подготовка международной конференции стран, заинтересованных в положении на Дальнем Востоке. Местом проведения конференции был избран Брюссель.
Сразу же встал вопрос об участниках конференции. Особенно усердно США, Англия и другие организаторы конференции добивались участия в ней японских агрессоров. В связи с этим М. М. Литвинов писал полпреду в США А. А. Трояновскому, что, убеждая японцев принять участие в конференции, их всячески заверяют, что «речь будет идти лишь о примирении, а отнюдь не о каких-либо мерах против Японии. Я полагаю, что так оно и будет. Предложат перемирие, посредничество и т. п., создадут процедуру, которая позволит оттягивать более практические решения на долгое время и этим помешать вновь заняться вопросом Лиге наций... Ничего хорошего Брюссельская конференция при таком положении вещей не предвещает»{187}.
Правительство Японии, однако, отказалось принять участие в работе конференции.
По мнению правительства США, конференция должна была попытаться примирить Японию и Китай. Рузвельт [146] заявил представителю США на конференции Норману Дэвису, что слова «санкции» необходимо «строжайшим образом избегать»{188}.
Английское правительство также исходило из того, что конференция созывается «не для того, чтобы рассматривать вопрос о применении санкций против Японии», а в целях восстановления мира путем соглашения{189}. За принятие эффективных мер против японских агрессоров, в защиту Китая, по-прежнему выступал только СССР. Советская делегация в Брюсселе имела утвержденные ЦК ВКП(б) указания добиваться, чтобы декларация или резолюция конференции рекомендовала всем ее участникам «оказывать Китаю всевозможную максимальную помощь как индивидуально, так и коллективно»{190}. М. М. Литвинов писал 20 октября 1937 г., что СССР считает желательным применение к японскому агрессору эффективных санкций{191}. 29 октября в беседе с американским послом в СССР нарком снова заявил, что Советский Союз серьезно заинтересован в прекращении агрессии и в установлении мира и коллективной безопасности. СССР готов занять в сотрудничестве с Соединенными Штатами, Францией и Англией решительную позицию, заявил он{192}.
На Брюссельской конференции, открывшейся 3 ноября 1937 г., тон сразу же задала американская делегация, выступив со своей программой «умиротворения» японских агрессоров. Н. Дэвис в своей речи не считал возможным даже уточнить, кто является агрессором и кто его жертвой. Япония и Китай, говорил он, «оказались в состоянии конфликта и начали военные действия». И он предложил урегулировать конфликт на основе, «приемлемой для обеих сторон»{193}. Это могло означать только одно: США были готовы удовлетворить агрессивные устремления Японии за счет Китая, а китайский народ должен был покорно мириться с этим. Англичане и французы пошли по тому же пути. А. Иден и И. Дельбос заявили, что они полностью присоединяются к тому, что было сказано Н. Дэвисом.
Только советская делегация заняла на конференции принципиальную позицию. Глава советской делегации в Брюсселе М. М. Литвинов в речи 3 ноября выразил несогласие с политикой США, Англии и Франции, выступавших за мир, «приемлемый для обеих сторон». Он отметил, [147] что нет ничего легче, как сказать агрессору: «возьми себе свою добычу, то, что захватил силой, и да будет мир с тобой», а жертве агрессии: «люби своего агрессора и не сопротивляйся злу». Но это может вызвать, подчеркнул он, лишь новые акты агрессии. В таком случае конференция вместо борьбы с агрессией может оказаться «орудием агрессора». Напомнив неоднократно излагавшуюся ранее позицию СССР по вопросу о борьбе с агрессией, М. М. Литвинов подчеркнул необходимость сплочения стран, выступающих за сохранение мира{194}.
Характерна оценка позиции советской делегации, которую дал глава американской делегации Н. Дэвис. «Литвинов убеждал меня, — писал он в Вашингтон, — в целесообразности тесного сотрудничества и взаимопонимания между Англией, Соединенными Штатами и Россией, утверждая, что, в случае если Япония окажется перед лицом такой группировки, она согласится прекратить военные действия»{195}.
6 ноября конференция выработала текст повторного обращения к Японии с приглашением принять участие в ее работе. До получения ответа был объявлен перерыв в работе.
Тем временем Япония продолжала усиливать и расширять военные действия в Китае. 12 ноября японские войска захватили Шанхай, значительно укрепив свои позиции в Центральном Китае. В тот же день японское правительство вновь отвергло обращение, адресованное ему Брюссельской конференцией.
13 ноября Брюссельская конференция возобновила свою работу. Китайский представитель поднял вопрос об экономических санкциях против Японии и об оказании помощи Китаю. Однако представители США, Англии и Франции прикинулись глухими. Суть очередной речи Н. Дэвиса заключалась в том, что он все еще надеялся на возможность сотрудничества Японии с конференцией.
В поддержку китайского предложения снова выступила советская делегация. В. П. Потемкин, возглавлявший после возобновления работы конференции советскую делегацию, заявил, что для прекращения агрессии должны быть приняты «солидарные и действенные усилия держав, заинтересованных в сохранении мира на Дальнем Востоке. Всякая конкретная инициатива в этом плане будет поддержана Советским Союзом»{196}. Н. Дэвис сообщал в Вашингтон, что В. П. Потемкин «очень упорно [148] настаивал на необходимости принятия конкретных мер против Японии», так как другими путями прекратить конфликт невозможно. Потемкин неоднократно заявлял, что СССР «примет участие во всех мерах, на которые выразят согласие Англия и США»{197}.
24 ноября конференция приняла декларацию о том, что она временно прерывает свои заседания, для того чтобы предоставить участвующим в ней правительствам время «для дальнейшего изучения мирных методов урегулирования конфликта»{198}. Это было последнее заседание конференции.
Провал Брюссельской конференции был прямым результатом политики попустительства японской агрессии, проводившейся США, Англией и Францией. В то время как главную ответственность за «невмешательство» в связи с германо-итальянской интервенцией в Испании несли английские и французские «умиротворители», основная вина за политику попустительства японской агрессии ложилась на Соединенные Штаты Америки.
Лучшим выходом из создавшегося положения правящие круги США, Англии и Франции считали империалистический сговор с Японией о «мирном» грабеже всеми ими Китая, с тем чтобы японская агрессия обратилась против Советского Союза. Поскольку японские империалисты продолжали свои агрессивные действия в Китае, нарушая интересы США, Англии и Франции, и не намеревались до поры до времени нападать на СССР, правящие круги западных держав попытались было толкнуть СССР на выступление против Японии. Это отчетливо проявилось в последние дни работы Брюссельской конференции.
В. П. Потемкин писал из Брюсселя, сообщая о своей беседе с председателем конференции министром иностранных дел Бельгии П. Спааком, что последний провокационно заявил, что «лучшим средством сделать Японию сговорчивее было бы послать несколько сот советских самолетов попугать Токио». Потемкин ответил на это, что в Брюсселе, очевидно, имеются охотники «загребать жар чужими руками» {199}.
Советское правительство трезво оценивало создавшееся положение. Оно было готово на самые эффективные меры помощи Китаю в борьбе против японских агрессоров, но вместе с США, Англией и Францией. Советский Союз не мог при этом не считаться, в частности, с тем, [149] что в случае войны с Японией он мог подвергнуться нападению со стороны Германии, а то и некоторых своих западных соседей, давно сотрудничавших с Японией на антисоветской основе.
Провокационные планы правящих кругов США, Англии и Франции в Брюсселе были разоблачены и в советской печати. Так, журнал «Большевик» писал, что в Брюсселе «представители западных держав сгорали желанием столкнуть с Японией Советский Союз. Почему бы, в самом деле, СССР не поддержать Китай? Почему бы Советскому Союзу не произвести мобилизацию на маньчжурской или монгольской границах? Почему не послать в Токио воздушные эскадрильи из Владивостока, чтобы таким образом образумить Японию? То осторожно, намеками, то открыто, в порядке дружественного внушения, то развязно и назойливо различные делегаты и журналисты пробовали заговаривать об этом с советской делегацией. Нужно ли говорить о том, какой ответ получали они от представителей СССР?»{200}.
После конференции М. М. Литвинов в письме полпреду в США А. А. Трояновскому отмечал, что СССР с самою начала относился скептически к возможным результатам Брюссельской конференции и поэтому занимал на ней «весьма сдержанную позицию», но конференция закончила свое существование «даже более позорно, чем можно было ожидать»{201}.
Полная бесплодность Брюссельской конференции в результате позиции западных держав имела своим последствием дальнейшее усиление японской агрессии в Китае. 27 ноября, то есть два дня спустя после окончания конференции, японские войска начали наступление на Нанкин, где в го время располагалось китайское правительство. 13 декабря город оказался в их руках.
Разгром японских агрессоров у озера Хасан
Наглядным свидетельством решимости и готовности Советского Союза дать решительный отпор агрессии были события, разразившиеся в июле — августе 1938 года на Дальнем Востоке, в районе озера Хасан.
Ведя войну против Китая, японские империалисты начали проявлять свою агрессивность на всем Дальнем Востоке, [150] в том числе на советских рубежах. Советскому правительству неоднократно приходилось делать представления в этой связи японским властям. Заместитель народного комиссара иностранных дел Б. С. Стомоняков обратил внимание японского посла в Москве М. Сигемицу, что в Японии, зачастую при участии официальных учреждений и лиц, ведется систематическая кампания клеветы и пропаганды войны против Советского Союза. Японские военные деятели не останавливаются перед прямыми призывами к войне против СССР{202}.
Японские вооруженные силы систематически нарушали советскую границу. Так, 11 апреля в советское воздушное пространство вторглось более десяти японских военных самолетов{203}. 8 июня японцами была совершена попытка высадить на берегу Амура на советскую территорию вооруженную банду в составе 29 человек для совершения диверсионных актов{204}. Японские власти неоднократно без всяких на то оснований задерживали советские корабли. 19 февраля ими был захвачен в японском порту советский грузовой пароход «Кузнецкстрой», имевший на борту команду в составе 35 человек и 37 пассажиров. Советская печать с полным основанием характеризовала это как «очередную сознательную провокацию» японцев{205}.
В то же время японские правящие круги, готовя население страны к агрессивной войне против СССР, все больше разжигали в Японии антисоветскую истерию.
«Позиция Японии в отношении СССР, — писал НКИД, — стала еще более агрессивной и наглой».
Японская военщина «планомерно стремится к обострению отношений, не упуская для этого никакого случая и повода. За нею идет выслуживающаяся перед нею японская дипломатия во главе с Хирота и Сигемицу»{206}.
Особого накала провокационные действия японцев достигли в середине года. Японская пресса (газеты «Асахи», «Иомиури» и др. ) открыто призывала к войне против Советского Союза, к захвату советского Дальнего Востока.
В середине июля японский поверенный в делах в Москве обратился в НКИД с необоснованными претензиями по поводу того, что советские войска якобы незаконно занимают западный берег озера Хасан. Японскому дипломату были предъявлены Хунчунское соглашение 1869 года и приложенная к нему карта, которые не оставляли [151] никакого сомнения в том, что западный берег озера является составной частью территории СССР{207}.
Явившись 20 июля к народному комиссару иностранных дел СССР, японский посол Сигемицу все же снова требовал вывода советских войск из соответствующего района.
«Иначе Япония, — угрожал посол, — должна будет прийти к выводу о необходимости применения силы».
М. М. Литвинов напомнил послу, что японскому поверенному в делах были предъявлены официальные документы, на которых совершенно ясно очерчена граница, проходящая по горам, расположенным к западу от озера Хасан. Советские наряды в этом районе не имеют иной цели, сказал нарком, как защиту советской границы.
«На границе царит полное спокойствие, и оно может быть нарушено лишь японо-маньчжурской стороной, которая в таком случае и будет нести ответственность за последствия».«Что касается применения силы, — подчеркнул нарком, — то если г. посол считает хорошим дипломатическим средством подобную угрозу и запугивание, которым некоторые государства действительно поддаются, то он должен знать, что успешного применения этому средству он в Москве не найдет»{208}.
29 июля 1938 г. японские войска открыли военные действия против советских пограничных отрядов, расположенных на западном берегу озера Хасан. Международный военный трибунал для Дальнего Востока на основе многочисленных фактов признал в приговоре по делу главных японских военных преступников, что нападение японских войск у озера Хасан было сознательно запланировано японцами. Трибунал констатировал, что «операции японских войск носили явно агрессивный характер»{209}.
В начале августа советские войска предприняли решительные ответные действия против японских агрессоров и 9 августа очистили от них советскую территорию. Потерпев серьезное поражение, японцы вынуждены были дать отбой. 10 августа была достигнута договоренность о прекращении военных действий{210}.
Поражение японских захватчиков в районе озера Хасан явилось серьезным ударом по агрессивным планам империалистической Японии, в том числе против СССР.
Председатель CIIK В. М. Молотов, подводя 6 ноября 1938 г. в докладе на торжественном заседании Моссовета итоги событий у озера Хасан, констатировал:
«Может ли [152] быть сомнение в том, что японское нападение в Приморье было пробой для развязывания войны на Дальнем Востоке? Если бы Советский Союз на деле не показал твердости своей внешней политики и непоколебимости своей линии в защите своих границ оружием Красной Армии, это не могло бы не послужить поводом к разжиганию новых военных авантюр. Наша твердая позиция в этих событиях заставила одуматься зарвавшихся авантюристов как в Токио, так и в Берлине, заставила их дать ход назад. Бесспорно, что этим Советский Союз оказал величайшую услугу делу мира»{211}.
Разгром японских войск у озера Хасан был, в частности, немаловажной помощью китайскому народу, продолжавшему борьбу против японских агрессоров. Продемонстрировав, что японские захватчики вовсе не всесильны, эти события в немалой степени содействовали укреплению воли китайского народа к сопротивлению агрессорам.
Китаю помогает только СССР
Для Китая по-прежнему остро стоял вопрос о закупках за границей военных материалов. В январе 1938 года китайское правительство направило в СССР, Англию и Францию чрезвычайную миссию во главе с председателем законодательного юаня Сунь Фо, с тем чтобы она обратилась к правительствам этих стран с просьбой об оказании Китаю помощи в борьбе против агрессии. Прибыв в Москву, Сунь Фо заявил в беседе с заместителем наркома иностранных дел Б. С. Стомоняковым, что,
«ведя войну против интервентов, то есть за свое освобождение, китайский народ черпает силы в симпатии и поддержке со стороны СССР»{212}.
Из Москвы Сунь Фо отправился в Лондон и Париж, однако через несколько месяцев вернулся оттуда с пустыми руками. В беседе с заместителем наркома В. П. Потемкиным 19 мая 1938 г. он признал, что результаты его поездки неутешительны и что Англия и Франция уклоняются от оказания помощи Китаю.
«Единственной страной, которая оказывает Китаю реальную помощь, остается СССР»{213}, — заявил Сунь Фо.
Позиция Англии по отношению к Китаю наглядно видна из меморандума, представленного 31 мая Форин оффисом комитету по иностранным делам английского [153] правительства. Китай, говорится в меморандуме,
«ведет на Дальнем Востоке нашу войну, так как в случае победы Японии наши интересы там обречены. Представители японской армии и другие высокие авторитеты не оставляют у нас в этом отношении никаких сомнений. Прежде всего будут потеряны наши необъятные капиталовложения в Северном Китае и Шанхае, а аппетит японской армии и военно-морского флота не знает пределов на континенте и в Южных морях. Если бы только Китай мог устоять в борьбе против Японии, мы с американцами тогда могли бы осуществить эффективную и результативную интервенцию, снова обеспечив наши позиции на целое поколение»{214}.
На следующий день при рассмотрении этого вопроса на заседании внешнеполитического комитета канцлер казначейства Дж. Саймон категорически заявил, что о предоставлении британским правительством займа Китаю не может быть и речи. Он высказал также очень серьезные опасения, что помощь Китаю, даже незначительная, может повлечь за собой самые отрицательные последствия для англо-японских отношений{215}.
Китай по-прежнему получал помощь только от Советского Союза. 1 июля 1938 г. в Москве между СССР и Китаем было подписано новое соглашение, по которому Советский Союз поставил Китаю 300 самолетов, 300 пушек, 1500 ручных и 500 станковых пулеметов, 300 грузовых автомашин и другие военные материалы{216}.
В письме председателя исполнительного юаня Китая Кун Сян-си Советскому правительству выражалась «глубочайшая благодарность» за «деятельное сочувствие и подлинную дружбу». Кун Сян-си отмечал, что в результате «великолепной и ценной помощи» в виде боевых самолетов и других военных материалов Китай получил возможность «истощить агрессивные силы противника и продолжать длительную борьбу»{217}.
Английский буржуазный историк К. Миддлмас отмечал, что СССР, снабжавший Китай военными материалами, еще раз «предстал как лидер свободного мира против агрессии»{218}.
В Китай прибыли опытные советские военные советники (В. P. Чуйков, П. С. Рыбалко, П. Ф. Батицкий, А. И. Черепанов и др. ). Они участвовали в подготовке планов ведения войны против японских захватчиков, обучении китайских солдат и офицеров. В различных учебных [154] заведениях и подразделениях китайской армии под руководством советских инструкторов прошли обучение свыше 90 тыс. человек. Для участия в борьбе против агрессоров в Китай отправились также советские летчики-добровольцы{219}.
Очевидец крупнейшего воздушного боя, разразившегося в небе Уханя 29 апреля 1938 г., когда советские летчики-добровольцы сбили 21 вражеский самолет из 54 совершивших налет на город, рассказывал:
«В ожесточенном воздушном бою над городом советские летчики, как отважные соколы, героически сражались против вражеских самолетов, вдвое превосходящих их по численности. Когда поврежденные самолеты советских летчиков загорались, летчики, не жалея своей жизни, шли на таран и, погибая, сбивали вражеские самолеты»{220}.
Летом 1938 года, особенно в связи с решительной позицией, занятой Советским Союзом во время вооруженного конфликта в районе озера Хасан, китайское правительство снова усиленно начало добиваться заключения китайско-советского союза и вступления СССР в войну против Японии{221}. Однако Советское правительство проявляло необходимую предосторожность. Продолжая оказывать Китаю все увеличивавшуюся помощь военными материалами, Советский Союз все же не считал возможным вступить в войну с Японией. Советский полпред в Китае И. Г. Луганец-Орельский подчеркивал в беседе с Сунь Фо, что Советский Союз своими военными, дипломатическими и экономическими мероприятиями уже создал широкое поле для развития советско-китайских отношений, а заключение предложенного Китаем пакта может иметь и существенные отрицательные последствия{222}.
8 сентября 1938 г. советскому полпреду были направлены следующие очередные указания об ответе, который он должен был дать китайскому правительству:
«1. СССР не считает сейчас целесообразным выступать войной против Японии изолированно без Англии или США...2. СССР выступит войной против Японии лишь при трех следующих условиях: а) если Япония нападет на СССР; б) если Англия или США присоединятся к войне против Японии; в) если Лига наций обяжет тихоокеанские державы выступить против Японии.
3. СССР готов при всяких условиях помогать Китаю [155] средствами обороны согласно договорам, заключенным между Китаем и СССР»{223}.
В тот же день И. Г. Луганец-Орельский передал этот ответ Сунь Фо.
Разгром японских агрессоров у озера Хасан и эффективная помощь Советского Союза Китаю наглядно продемонстрировали потенциальные возможности СССР, его решимость принять необходимые меры для обуздания агрессоров. Это было наглядным свидетельством того, что Советский Союз был надежным оплотом мира и безопасности