Содержание
«Военная Литература»
Исследования

Глава 1.

Война и мир по Сталину

Политика мира как пролог к войне

В том, что фашистской Германии и социалистическому Советскому Союзу придется воевать, похоже, ни Гитлер, ни Сталин не сомневались. Партийное руководство во главе со Сталиным в 30-е гг. целеустремленно готовилось к войне исходя из ленинского определения современной эпохи как переходной от капитализма к социализму, эпохи войн и революций. Поэтому ответ на вопрос воевать или не воевать, находясь "во враждебном капиталистическом окружении", был для большевистских верхов однозначным. Проблема заключалась в другом: когда, с кем в первую очередь и какими силами?

Несколько десятилетий советская историография преподносила советско-германский пакт 1939 г. как исключительно миролюбивую меру, призванную отсрочить войну с Германией, чтобы лучше подготовиться к отражению возможной агрессии с ее стороны. Искусственность такой трактовки договора всегда была очевидной. Во-первых, в августе 1939 г. у Германии не было общей границы с Советским [14] Союзом, и потому напасть на СССР она не могла. Во-вторых, Красная Армия в 1939 г. значительно превосходила вермахт во всех видах вооружений, особенно в танках и артиллерии. Германская армия не имела боевого опыта и располагала скудными запасами сырья и военных материалов. Лишь скоротечность военных кампаний 1939-1940 гг., не поставила вермахт под угрозу снарядного голода, как это было с русской армией в 1915 г. Германия могла планировать успешный блицкриг с Россией, только усилившись за счет разбитых противников.

Для чего же Сталину был нужен договор с Германией? Опубликование секретных протоколов, где в духе классической тайной дипломатии, так осуждаемой некогда большевиками, фиксировался раздел сфер влияния, достигнутый на переговорах в Москве между Риббентропом и Сталиным, дало документальную основу тому, к чему можно было прийти путем логических рассуждений. Сталин, вопреки утверждениям советской историографии, как раз был заинтересован в начале войны в Европе. И не только потому, что в этом случае получал свободу действий в отношении Финляндии, Прибалтики и т. д. Как правоверный марксист и большевик, Сталин считал капиталистические страны главной опасностью для своей власти, и эту опасность требовалось устранить. Но как прагматик Сталин понимал, что на спонтанную европейскую пролетарскую революцию рассчитывать бесполезно, ведь даже экономический кризис 1929-1933 гг. не раскачал рабочий класс. Зато война, подобная Первой мировой, могла истощить капиталистические государства, и тогда он, Сталин, во главе Красной Армии мог войти в Европу на "белом коне". Естественно, не вина Сталина, что надежды на длительную войну на истощение не оправдались. Новая германская военная машина сумела в 1939-1940 гг., в отличие от 1914 г., реализовать концепцию блицкрига. [15]

Каковы были дальнейшие планы Сталина с учетом изменений, происходящих в Европе? Собирался ли он отдавать приказ Красной Армии начать войну в 1941 г.? Этот вопрос остается открытым, хотя политической логике тех лет данное предположение не противоречит, а от массива фактов, собранных и систематизированных В. Суворовым, отмахнуться невозможно. Единственный серьезный недостаток его работ — это отстаивание точных сроков начала "освободительного похода" Красной Армии. Сроки, как известно, зависят от многих случайных факторов. Гитлер, например, неоднократно переносил даты своих ударов. Когда бывшие советские историки дискутировали с В. Суворовым, они лукаво заменяли спор о сущности выводов спором о частностях, доказывая, что Сталин не намеревался отдавать приказ о выступлении в июле 1941 г. Ну а могло такое произойти в августе или сентябре 1941 г.? Спорить необходимо не столько о сроках, сколько о самой возможности такого выступления.

Наступательные цели Красной Армии подтверждает и ее крайне неудачное для обороны оперативное построение в приграничной полосе. Например, большая часть лучших войск в Белоруссии (в частности, три механизированных корпуса из пяти) оказалась втиснутой в Белостокский выступ. И даже когда штабная игра в январе 1941 г. показала возможность их окружения (войска "синих" под командованием Г.К. Жукова взяли в клещи армии "красных", возглавляемые Д.Г. Павловым), никаких выводов о необходимости передислокации сил сделано не было.

Другой выступ — Львовский — находился в Киевском военном округе. Крайней его точкой был Перемышль. С севера, полукружием, тянулась польская территория. В глубинах этого выступа располагались четыре механизированных корпуса из восьми, имевшихся у Киевского округа. [16]

С началом войны их также пришлось разворачивать на север, чтобы задержать обтекающие их дивизии танковой группы Э. Клейста.

Зато на направлениях главных ударов германских войск оказался минимум сил и средств. Так, против Сувалкского выступа, откуда наносила удар танковая группа Г. Гота, теоретически мог действовать только 3-й механизированный корпус. Теоретически потому, что он 22 июня стоял более чем в сотне километров севернее от границы.

Против танковой группы Э. Клейста могло действовать только два мехкорпуса (22-й и 15-й) из восьми. Остальные находились на почтительном расстоянии от зоны удара.

Для советских историков был невозможен серьезный анализ столь неудачного для обороны построения группировок Красной Армии, которое выявилось в ходе штабных учений в Кремле и не было исправлено даже после назначения начальником Генерального штаба Г.К. Жукова. В. Суворов первым разработал версию, дающую внятное объяснение подобной дислокации советских войск. Правда, и до него было ясно, что механизированные корпуса были собраны в Белостокском и Львовском выступах для нанесения концентрического удара по сходящимся направлениям с выходом в районы западнее Варшавы, что, собственно, и было сделано в январе 1945 г. Неясным остается вопрос, почему в эту схему не были внесены изменения с ростом угрозы опережающего удара Германии по СССР?

Сегодня опубликовано много фактов, свидетельствующих о том, что советские разведорганы выполнили свою задачу, предоставив высшему политическому и военному руководству страны необходимые сведения о готовящемся вторжении. Часть этих материалов сведена в книгу "Секреты Гитлера на столе у Сталина". Из них следует, что военные приготовления противника были вполне очевидны. [17]

Приведем наиболее показательные отрывки из донесений разведки и пограничников, доложенных Сталину, чтобы читатель мог сам оценить уровень их убедительности.

Народный комиссар внутренних дел УССР Сергиенко. 16 мая 1941 г.:

"По границе с СССР сконцентрировано около 3 млн. немецких войск" (с. 107){1}.

Докладная от 2 июня 1941 г.:

"Генералы германской армии производят рекогносцировки вблизи границы: 11 мая генерал Райхенау — в районе местечка Улыувек (9 км от линии границы); 18 мая генерал с группой офицеров — в районе Белжец... и 23 мая генерал с группой офицеров производил рекогносцировку и осмотр военных сооружений в районе Радымно.

Во многих пунктах вблизи границы сосредоточены понтоны, брезентовые и надувные лодки. Наибольшее количество их отмечено в направлениях на Брест и Львов.

Отпуска военнослужащих из частей германской армии запрещены.

Кроме того, получены сведения о переброске германских войск из Будапешта и Бухареста в направлении границ с СССР, в районе: Воловец (Венгрия) и Сучава-Ботошани (Румыния).

Народный комиссар внутренних дел СССР Берия" (с. 136, 137){1}.

Докладная от 11 июня 1941 г.:

"Источник, работающий в штабе германской авиации, сообщает. В руководящих кругах германского министерства авиации и в штабе авиации утверждают, что вопрос о нападении Германии на Советский Союз окончательно решен. Будут ли предъявлены предварительно какие-либо требования Советскому Союзу — неизвестно, и поэтому следует считаться с возможностью неожиданного удара...

Начальник 1-го Управления НКГБ СССР Фитин" (с. 155){1}. [18]

Докладная от 18 июня 1941 г.:

"По имеющимся в НКГБ СССР данным, за последние дни среди сотрудников германского посольства в Москве наблюдается большая нервозность и беспокойство в связи с тем, что, по общему убеждению этих сотрудников, взаимоотношения между Германией и СССР настолько обострились, что в ближайшие дни должна начаться война между ними.

Наблюдается массовый отъезд в Германию сотрудников посольства, их жен и детей с вещами. Так, за время с 10 по 17 июня в Германию выехало 34 человека...

Народный комиссар безопасности СССР Меркулов" (с. 163){1}.

Агентурные данные подтверждались войсковой разведкой. Генерал-майор Г.Н. Захаров, служивший тогда в Белорусском военном округе, вспоминал в книге "Повесть об истребителях", что во второй половине июня 1941 г. ему было приказано пролететь над 400-километровым участком западной границы с задачей определить обстановку вдоль приграничной полосы. "Все увиденное, — писал Г. Н. Захаров, — вызывало чувство тревоги и недоумения: приграничные районы западнее государственной границы были забиты фашистскими войсками; в деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо замаскированные и совсем не замаскированные танки, бронемашины, орудия, грузовики; по дорогам шныряли мотоциклы; передвигались легковые, судя по всему, штабные автомобили. Создавалось впечатление, что где-то в глубине огромной территории зарождалось движение, которое притормаживалось здесь у самой нашей границы, готовое вот-вот перехлестнуть через край... В тот же день, поздним вечером, в присутствии командующего авиацией округа И.И. Копеца, я докладывал обо всем, что увидел, командующему войсками округа Д.Г. Павлову".

В разведсводках приграничных округов постоянно отслеживалось развертывание германских войск у советских границ. Реакция командования Прибалтийского и Киевского военных округов была адекватной: войскам были отданы первые мобилизующие приказы. Но тут же последовал запретительный окрик из Москвы: "Командующему войсками Киевского Особого военного округа. Начальник погранвойск НКВД УССР донес, что начальники укрепленных районов получили указание занять предполье.

"Такое распоряжение немедленно отмените и донесите, кто конкретно дал такое самочинное распоряжение. 10 июня 1941 г. Жуков" (с. 225){2}.

А 20 июня за подписью начальника Генштаба ушло предупреждение командованию Прибалтийского ОБО:

"Вами без санкции наркома дано приказание по ПВО о введении положения номер два. Это значит провести по Прибалтике затемнение... Сейчас ваше распоряжение вызывает различные толки и нервирует общественность. Требую немедленно отменить отданное распоряжение, дать объяснение для доклада наркому. Жуков" (с. 226){2}.

Именно 20 июня 1941 г. штаб 11-й армии Прибалтийского округа послал следующее донесение:

"Задержанный в ночь на 20.06.41 перебежчик 13-й роты 58 пп 6 пд показал, что... немецкие части у границы окопы не копают, имея в виду переход в наступление..." (1989, № 5, с. 48){3}.

Но Жуков лишь выполнял чужую волю. В 1966 г. он так объяснял свое поведение в те дни на встрече в редакции "Военно-исторического журнала":

"Надо, конечно, иметь в виду категорическую установку Сталина. Он твердо сказал, что, если мы не будем провоцировать немцев на войну, войны не будет. Тимошенко кое-что начал двигать, несмотря на строжайшие указания... Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует нахлобучку" (1989, № 5, с. 29){3}.

Все нити управления военной машиной были сосредоточены в руках одного человека — И.В. Сталина. Ни [20] нарком обороны, ни начальник Генерального штаба, ни тем более командующие округами не имели права на серьезную инициативу без согласования со Сталиным, хотя до июля 1941 г. он не имел официального звания Верховного Главнокомандующего. Сталин же требовал от всех одного — не предпринимать никаких превентивных мёр по защите границы от возможного удара Германии.

В. Суворов в своей знаменитой и рубежной для постсоветской историографии книге "Ледокол" объяснил удивительную военно-политическую глухоту Сталину относительно возможного удара Германии тем, что вождь как великий стратег не мог поверить в решимость Гитлера начать войну на два фронта. Возможно, В. Суворов и прав, но эта версия работает против Сталина, доказывая его чрезмерную самоуверенность. В 1941 г. какой-либо серьезной войны на Западе быть не могло. У Великобритании просто не было надлежащих сил. Ее войска с трудом сдерживали в Африке две дивизии Роммеля. В то же время Гитлер считал, что вермахт не сможет благополучно форсировать Ла-Манш после неудачной попытки завоевать господство в небе над Британией. Становилось очевидным — сложилась патовая ситуация в духе времен Наполеона I. Но зато Гитлер был уверен в успехе блицкрига против СССР. У Гитлера была своя логика, и не следовало Сталину приписывать ему свои представления, ибо у того логические умозаключения могли строиться на совершенно иных посылках. Задача аналитика — понять оппонента, какой бы чуждой, "нелогичной" ни, выглядела его логика. А что у Гитлера она была очень своеобразной и что он обладал смелостью, доходящей до авантюризма, доказывала вся его политическая биография. Внешне нелогичными, авантюристичными были и "пивной путч", [21] и поджог рейхстага, и вторжение в Рейнскую область, и самоуверенное уничтожение Версальского договора, и оккупация Чехии, и нападение на Польшу, и морской поход в Норвегию и т.д. Почему такой человек не мог отдать рискованный приказ о вторжении в СССР, оставив в тылу (временно) полузадушенную Англию?

Странно, что, несмотря на угрозу войны, не были предприняты многие элементарные меры безопасности, которые, даже при всей боязни спровоцировать или спугнуть Германию, не могли бы насторожить Берлин, К таким мерам относятся: рассредоточение приграничной авиации, возвращение артиллерий с полигонов, заблаговременное развертывание фронтовых и армейских командных пунктов, выдача войскам необходимого количества боеприпасов, доведение до штатной численности частей, расположенных на ожидаемых направлениях главных ударов противника и т.д. Эти мероприятия были бы куда менее заметными, чем массированная переброска сотен тысяч солдат и огромного количества техники к западным границам в мае — июне 1941 г. для формирования Второго стратегическою эшелона. Защитные мероприятия были бы оправданы еще и тем обстоятельством, что Германия на все свои жертвы нападала внезапно, причем со многими из них у нее были заключены договоры о ненападении. С Австрией такое соглашение было оформлено в 1936 г., с Норвегией — в 1939 г. Германия дала гарантий ненарушения нейтралитета Бельгии и Люксембургу.

В истории России также был случай внезапного нападения — со стороны Японии в 1904 г. Военно-теоретическая мысль Красной Армии попыталась учесть уроки истории и уделила серьезное внимание проблеме внезапности при начале военных действий. [25]

На эту же тему достаточно осмысленно говорили и другие участники совещания;

Д.Т. Козлов (начальник Главного управления ПВО РККА):

"Нанося удар по воздушным силам противника, в первую очередь нужно уничтожить авиацию, которая имеет наиболее современную материальную часть, так как разгром этой авиации немедленно дает превосходство в воздухе. На французском фронте немцы в первую очередь нанесли удар по аэродромам, на которых находилась наиболее современная французская авиация" (с. 183){6}.

М.М. Попов (командующий 1-й Краснознаменной армией Дальневосточного фронта):

"Для господства в воздухе наступающий обязан обеспечить себе господство путем разгрома авиации противника на аэродромах и в воздушных боях (иногда спровоцированных). Я считаю, что эффекты таких налетов будут зависеть от того, насколько они внезапны. В начальном этапе войны подобные налеты будут давать колоссальные результаты" (с. 186){24}.

С другой стороны подошел к проблеме командующий ВВС Дальневосточного фронта генерал К.М. Гусев:

"Почему германская авиация разбила польскую? Потому, что в мирное время средствами агентуры Германия знала точную дислокацию и наличие аэродромной сети Польши и поэтому Германия била не по пустому месту, а по польской авиации" (с. 192){6}.

За развитие аэродромной сети как средства свести к минимуму внезапный удар авиации противника ратовал командующий ВВС Прибалтийского военного округа генерал Г.П. Кравченко:

"Если наземные части прикрываются развитым сильным укреплением районов, то авиация может прикрываться только развитой сетью аэродромов. Я считаю, что у одной-двух эскадрилий должен быть аэродром. Своевременно предупредить нашу авиацию, базирующуюся в радиусе 50-100 км, о пролете авиации противника, имеющей скорость до 600 км, никакой пост ВНОС не сумеет" (с. 193){6}.

И еще одно ценное замечание сделал Кравченко. Он предостерег от уверенности, что борьбу за господство в воздухе можно решить ударами по аэродромам:

"Я считаю, что соотношение между потерями на аэродромах (и в воздухе) будет такое: в частности, на Халхин-Голе у меня было ;.- так — 18 часть я уничтожил на земле и 78 в воздухе... (ошибка сканирования) Поэтому надо ориентироваться на это и готовиться в основном к сражению в воздухе" (с. 194){6}.
Опыт войны ж(ошибка сканирования) {4} подтвердил позицию выступавшего. Потери советских ВВС в июне 1941 г. составили примерно ту же пропорцию, о которой говорил Кравченко. Решающие бои за господство произошли в воздухе.

Критическим и, как выяснилось позднее, пророческим оказалось резюме в выступлении помощника начальника Генерального штаба РККА no-(ошибка сканирования) ВВС генерала Я.В. Смушкевича:

"Мы можем безошибочно сказать, что огромное количество вопросов, которые были выявлены, скажем, в Испании, на Хасане, Халхин-Голе, а затем и в Финляндии сейчас составляют почти основу тактики действий ВВС на Западе... Вся беда в том, что (мы) не проводим в жизнь того, что знаем, беда в том, что мы не обучаем наши ВВС, как выполнять известные нам формы боевого применения ВВС" (с. 196){6}.

22 июня 1941 г. подтвердило существование этой проблемы. Совещание состоялось, на совещании много и правильно говорили; толку же оказалось ничтожно мало. Знакомо? Сколько такого рода представительных совещаний будет проведено в нашей стране и в последующем, с массой верных замечаний и предложений и своим "22 июня" в итоге? [26]

Но внезапность, пусть и чисто теоретически, не должна была представлять для высшего командования Красной Армии неодолимую проблему. А раз так, то соответствующие воззрения нашли свое отражение в военных планах.

Планы

Оперативные документы РККА свидетельствуют о достаточно высоком уровне стратегического мышления предвоенного руководства Красной Армии. В сентябре 1940 г. военный нарком С. К. Тимошенко и начштаба РККА К.А Мерецков пишут Сталину докладную "Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы". В этой квинтэссенции военной доктрины высшего профессионального руководства Красной Армии без дипломатических околичностей констатируется: "На наших западных границах наиболее вероятным противником будет Германия... Вооруженное столкновение СССР с Германией может вовлечь в военный конфликт с нами Венгрию, а также с целью реванша — Финляндию и Румынию" (1992, № 1, с. 24){3}.

Далее следовали выкладки о возможных силах противника. По расчетам Генштаба РККА, Германия в 1941 г. имела 243 дивизии, из которых до 140 пехотных, 15-17 танковых, 8 моторизованных и до 12 тыс. самолетов могло быть направлено против СССР. Считалось, что Финляндия могла выставить 15-18 пехотных дивизий, Румыния — около 30 пехотных и 3 кавалерийских дивизий и 1100 самолетов, Венгрия — до 15 пехотных дивизий, 2 танковых дивизий и 2 кавалерийских бригад. Всего — 253 пехотные дивизии, 10 550 танков, 15 100 самолетов (там же, с. 24, 25).

На деле Германия против СССР смогла выделить в июне 1941 г. 153 дивизии, из них 17 танковых и 13 моторизованных, Румыния — 19 дивизий, Венгрия — 4 бригады. Таким образом, высшее руководство Красной Армии верно определило будущих противников, но при этом существенно преувеличило их силы. Но в таком деле, как война, лучше преувеличить, чем недооценить возможности врага.

Не менее плодотворным, как показали будущие события, оказался анализ возможных направлений ударов неприятеля. Итак:

"3. Вероятные оперативные планы противников. Германия, вероятнее всего, развернет свои главные силы к северу от устья р. Сан, с тем чтобы из Восточной Пруссии через Литовскую ССР нанести и развить главный удар в направлениях на Ригу, на Ровно и далее на Минск.

Одновременно необходимо ожидать вспомогательных концентрических ударов со стороны Ломжи и Бреста с последующим развитием их в направлении Барановичи — Минск.

Вполне вероятен также... их удар... на Дубно, Броды с целью выхода в тыл нашей Львовской группировке и овладения Западной Украиной.

На юге возможно ожидать одновременно с германской армией перехода в наступление из районов Северной Румынии в общем направлении на Жмеринку румынской армии, поддержанной германскими дивизиями. <...>

— к северу от устья р. Сан немцы могут иметь на фронте Мемель — Седлец до 123 пехотных и до 10 танковых дивизий и большую часть своей авиации;

— к югу от устья р. Сан — до 50 пехотных и 5 танковых дивизий с основной группировкой их в районе Холм, Тамашув, Люблин" (1992, № 1, с. 25){3}. [28]

За исключением отдельных деталей вермахт наступал именно по тем направлениям, о которых говорилось в докладе, и почти указанными силами. Какой план действий предложили военачальники Сталину для отражения предполагаемой агрессии?

1. Активной обороной прочно прикрывать наши границы в период сосредоточения войск;

2. Во взаимодействии с левофланговой армией Западного фронта силами Юго-Западного фронта нанести решительное поражение Люблин-Сандомирской группировке противника (в июне 1941 г. — это соответствовало 4-й танковой группе, 6-й и 17-й армиям группы "Юг". — Б.Ш. ) и выйти на р. Висла. <...>

4. Активными действиями Северо-Западного и Западных фронтов сковать большую часть сил немцев к северу от Брест-Литовска и в Восточной Пруссии, прочно прикрывая при этом Минское и Псковское направления" (1992, № 1, с. 27){3}.

Можно с уверенностью утверждать: предложения по отражению грядущей агрессии были весьма основательными, взвешенными и оперативно обоснованными. Казалось бы, оставалось положить в основу оборонных мероприятий положения этого доклада и спокойно (напомню: стоял сентябрь 1940 г.!), но целеустремленно готовить вооруженные силы к неизбежному... Может быть, у военного руководства не хватало ясного понимания того, к какой войне готовить армию?

Об оперативной подготовке С. К. Тимошенко у историков нет единого, устоявшегося мнения. Его затмили военачальники следующей волны — Г.К. Жуков, К.К. Рокоссовский, А. М. Василевский. Поэтому есть смысл привести обширные выдержки из его речи на совещании высшего командного состава Красной Армии 31 декабря 1940 г., которые дают достаточно яркое представление об оперативно-стратегических взглядах нового наркома обороны.

Маршал С.К. Тимошенко докладывал:

"В области оперативного искусства, в области фронтовой и армейской операции происходят крупные изменения.

Прежде всего важно отметить, что массированное применение таких средств, как танки и пикирующие бомбардировщики, в сочетании с моторизованными и мотоциклетными войсками, во взаимодействии с парашютными десантами обеспечило высокий темп и силу современного оперативного наступления.

Наступательные операции во время войны 1914- 1918 гг. захлебывались только потому, что темпы наступления и темпы подхода оперативных резервов обороны были одинаковы. Обороняющийся при прорыве всегда успевал организовать новое сопротивление в глубине. Немецкие танковые дивизии в 1939-1940 гг. упредили подтягивание этих резервов... Не случайно немцы применили новое построение для прорыва с танковыми дивизиями впереди. Их к этому принудила безнадежность попыток прорыва в войну 1914-1918 гг. Они правильно учли, что сила и успех современного наступления — в высоком темпе и непрерывности наступления" (с. 338-339){6}.

Все верно. Именно так немцы наступали и в 1941 г. "Ряд успешно проведенных на Западе прорывов в войне 1939-1940 гг. породил у некоторых исследователей мысль о кризисе современной обороны, — продолжал Тимошенко. — Такой вывод необоснован. Оборонительная линия Вейгана, например, будучи наспех и не совсем по-современному оборудована, сыграла свою роль, и немцы потратили более недели на преодоление с боем только этого препятствия.

Опыт войны показывает, что современная оборона не может ограничиться одной тактической зоной сопротивления, что против новых глубоких способов прорыва необходим второй и, пожалуй, третий оперативный эшелон обороны, состоящий из оперативных резервов, специальных противотанковых частей и других средств. При этих условиях оборона приобретает вновь свою устойчивость и сохраняет все права гражданства в будущем" (с. 341){6}.

"7. Оборона сама должна носить в себе идею маневра. Во всех случаях оборона должна преследовать цель: заставить наступающего противника принять бой в невыгодных для него условиях, с тем чтобы, используя заранее выбранную и подготовленную местность, организованную систему огня всех видов, нанести противнику наибольший урон, сломить его наступление и тем самым подготовить предпосылки для собственного перехода в наступление".

Стоит отметить — именно по такому плану была организована битва на Курской дуге.

"Оборона должна быть... противотанковой, рассчитанной на отражение массовой танковой атаки — порядка 100- 150 танков на километр фронта" (с. 342){6}.

Правильность этих положений из доклада наркома подтвердил самый главный судья — война. Но раз все так чудесно складывалось — и нарком был передовой, и начальник Генерального штаба понимающий, — оставалось разработать соответствующие, уже детализированные, оперативные планы и готовить по ним войска приграничных округов. Время торопило, тем более что в "Акте о приеме Наркома Обороны Союза ССР тов. Тимошенко С.К. от тов. Ворошилова К.Е." констатировалось:

"К моменту приема и сдачи Наркомата Обороны (С.К. Тимошенко был назначен наркомом обороны вместо К.Е. Ворошилова в марте 1940 г. — Б.Ш. ) оперативного плана войны не было: по Западу — в связи с занятием Западной Украины и Западной Белоруссии" (1992, № 1, с. 8){3}.

Но далее началось нечто странное. Дадим слово участникам событий — тем командирам, которые 22 июня 1941 г. встретили удар вермахта первыми. Свидетельства были собраны Военно-научным управлением Генштаба Советской Армии в начале 50-х гг. и опубликованы "Военно-историческим журналом" в 1989 г.

Генерал П.П. Собенников (бывший командующий 8-й армией):

"Командующим я был назначен в марте 1941-го. Должность обязывала меня прежде всего ознакомиться с планом обороны государственной границы с целью уяснения места и роли армии в общем плане. Но, к сожалению, ни в Генеральном штабе, ни по прибытии в Ригу в штаб ПрибВО я не был информирован о наличии такого плана. В документах штаба армии я также не нашел никаких указаний по этому вопросу. Лишь 28 мая 1941 года я был вызван в штаб округа, где командующий войсками генерал-полковник Ф.И. Кузнецов наспех ознакомил нас с планами обороны".

Генерал И.П. Шмелин (бывший начальник штаба 11-й армии Прибалтийского округа):

"Такого документа, где бы были изложены задачи 11-й армии, не видел".

Генерал П.И. Ляпин (бывший начштаба 10-й армии Западного военного округа):

"План обороны госграницы 1941 года мы неоднократно переделывали с января до самого начала войны, да так и незакончили".

Генерал Л.M. Сандалов (бывший начштаба 4-й армии Западного ОВО):

"В апреле 1941 г. командование 4-й армии получило из штаба ЗапОВО директиву, согласно которой надлежало разработать план прикрытия отмобилизования, сосредоточения и развертывания войск на брестском направлении... Основным недостатком окружного и армейского планов являлась их нереальность. Значительной части войск, предусмотренной для выполнения задач прикрытия, [32] еще не существовало. Например, 13-я армия и 14-й механизированный корпус находились в стадии формирования".

Генерал B.C. Попов (бывший командир 28-го стрелкового корпуса 4-й армии:

"План обороны государственной границы до меня, как командира корпуса, доведен не был".

Так обстояло дело в Прибалтийском и Белорусском округах. А вот в Киевском, по утверждению начштаба округа М.А. Пуркаева, дело обстояло совершенно иначе:

"План обороны государственной границы был доведен до войск" (1989, № 3, с. 66){3}.
Но бывшие подчиненные придерживались несколько иного мнения.

Генерал 3.3. Рогозный (бывший начштаба 15-го стрелкового корпуса 5-й армии):

"Примерно в середине мая 1941 года штабом 5-й армии был разработан план прикрытия государственной границы... Документов, касающихся плана обороны, штабы корпуса и дивизий не имели, но задачи и частные планы обороны знали".

Генерал Г.И. Шерстюк (бывший командир 45-й стрелковой дивизии 15-го стрелкового корпуса):

"План обороны госграницы со стороны штабов 15-го стрелкового корпуса и 5-й армии до меня, как командира дивизии, никем и никогда не доводился, и боевые действия дивизии (я) развертывал по ориентировочному плану, разработанному мной и начальником штаба".

Генерал П.В. Черноус (бывший начштаба 72-й горнострелковой дивизии 8-го стрелкового корпуса 26-й армии Киевского ОБО):

"План обороны государственной границы до частей дивизии был доведен командованием 8-го стрелкового корпуса. Однако он был составлен не по организации горно-стрелковой дивизии, а стрелковой".

Итак, этот неполный сборник свидетельств командиров приграничных военных округов демонстрирует просто [33] убийственную картину состояния штабной подготовки войск к войне. И это ведь был не 1939 г., когда европейская война едва разгоралась, и не 1940 г., когда события развивались быстро и неожиданно. К тому же военные руководители РККА, как показывает приведенный выше доклад С.К. Тимошенко и К.А. Мерецкова, все прекрасно понимали. И как итог всего этого: "План обороны государственной границы до меня доведен не был..."

Не означает ли это, что советские штабы готовились к чему-то другому? В. Суворов доказывает, что вялая разработка планов обороны объясняется нацеленностью верхов страны на "освободительный поход" Красной Армии в Европу. Эта версия может быть подкреплена рядом косвенных свидетельств. Например, К. Симонов приводит слова А.М. Василевского, с которым он имел обстоятельную беседу: "Что касается оперативных планов, то я как человек, по долгу своей службы сидевший в Генеральном штабе на разработке оперативных планов по Западному округу... хорошо знаю, насколько подробно были разработаны все эти планы. Я сидел на этих планах и на внесении в них всех необходимых корректив с сорокового года" (с. 450){7}, Итак, планы были, и планы детальные, но не оборонительные, которые стали разрабатываться лишь весной 1941 г., да и то без спешки.

Рассекреченные и опубликованные документы свидетельствуют о достаточно сложном процессе составления оперативных планов Красней Армии накануне войны.

14 октября 1940 г. были утверждены "Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940-1941 годы". То был план не только формирования стратегических группировок Красной Армии. В нем содержались разработки по ведению боевых действий фронтового маcштаба в случае войны с Германией (т.е. конкретные выводы из сентябрьского доклада С.К. Тимошенко и К.А. Мерецкова).

В "Соображениях..." декларировалось, что "Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на два фронта: на Западе против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией, Финляндией, и на Востоке против Японии" (с. 57){8}. В качестве ответной меры предполагалось нанести главный удар с территории Украины в направлении Люблин — Краков — Бреслау с дальнейшим поворотом к Балтийскому побережью.

В "Соображениях..." рассматривались и другие возможности как ударов со стороны Германии, так и ответных действий Красной Армии (например, предусматривался удар по Восточной Пруссии).

Этот план действовал как минимум до мая 1941 г. Дальше все еще сложнее и запутаннее. 15 мая 1941 г. по инициативе наркома обороны С.К. Тимошенко и начальника Генштаба Г. К. Жукова появляется очередной проект "Соображений по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками". Принципиально новым в документе являлось предложение о немедленной превентивной войне против Германии. Авторы проекта предостерегали:

"Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар.

Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания" (с. 304){8}.

Главный [35] удар Красной Армии предполагалось также нанести через Южную Польшу на Краков — Катовице с последующим поворотом на север и овладением территориями Польши и Восточной Пруссии.

Для обеспечения тайного развертывания войск приграничных округов предлагалось осуществить скрытое отмобилизование войск под видом учебных сборов запаса и, маскируясь выходом в лагеря, произвести скрытое сосредоточение войск вблизи границы. Но Сталин план отверг.

Историк В.А, Анфилов во время своего интервью с Г.К. Жуковым 26 мая 1965 г. попросил его рассказать об истории появления проекта майской директивы 1941 г. Жуков ответил:

"Идея предупредить нападение Германии появилась у нас с Тимошенко в связи с речью Сталина 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий, в которой он говорил о возможности действовать наступательным образом. Это выступление в обстановке, когда враг сосредоточивал силы у наших границ, убедило нас в необходимости разработать директиву, предусматривавшую предупредительный удар. Конкретная задача была поставлена А.М. Василевскому. 15 мая он доложил проект директивы наркому и мне. Однако мы этот документ не подписали, решили предварительно доложить Сталину. Но он прямо-таки закипел, услышав о предупредительном ударе по немецким войскам... Мы сослались на складывающуюся у границ СССР обстановку, на идеи, содержавшиеся в его выступлении 5 мая... "Так я сказал это, чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии", — прорычал Сталин" (1995, № 3, с. 40-41){3}.

Если Жуков был искренен и все обстояло именно так, то получается следующая картина: нарком и начштаба РККА знали наверняка, что Германия готовится к прыжку, только [36] не через Ла-Манш, а через Буг. Доводы Сталина о невозможности Германии начать войну с СССР не действовали. Высшее руководство РККА знало о развертывании вермахта на границах и не сомневалось в истинных целях такого сосредоточения. Только спорить в открытую с вождем и прослыть паникерами не могли. Речь 5 мая дала повод вручить Сталину документ, развязывающий руки командованию Красной Армии в его желании привести войска в боевую готовность. (Это еще не означало, что за подписанием директивы последовало бы незамедлительное нападение на Германию. Но можно было готовить приграничные округа к войне без самообмана.) Сталин не только не дал санкции на подготовку превентивного удара, но и высказал свое неудовольствие инициативой военачальников в самой резкой форме, связав тем самым руки руководителям РККА.

Сталин не просто проигнорировал озабоченность высших военных чинов армии сложившейся обстановкой на границе, запретив принять хотя бы минимальные меры повышения боеготовности войск приграничных округов. Он поставил их на место как мальчишек, будто военные профессионалы написали свою директиву от нечего делать! Но Сталин не был глупым человеком. Только самодурством этот случай не объяснишь.

И еще один показательный штрих. В 1998 г. был опубликован проект директивы Главного политического управления РККА, относящийся к первым числам июня 1941 г., о состоянии военно-политической пропаганды. В документе открыто заявлялось: "Столкновение между миром социализма и миром капитализма неизбежно". Теоретическим фундаментом служили слова Ленина о возможности социалистической страны выступать "в случае необходимости даже с военной силой против эксплуататорских классов и [37] их государств" и "как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот". Отсюда делались выводы:

"Итак, ленинизм учит, что страна социализма... обязана будет взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма... В этих условиях ленинский лозунг "на чужой земле защищать свою землю" может в любой момент обратиться в практические действия" (№ 512){9}.
Проект дважды обсуждался на совещаниях Главного военного Совета (9 и 20 июня), и хотя он так и не был утвержден, его появление не могло не отражать определенных тенденций и умонастроений в высших кругах. Наивно было бы считать, что начальник Главпура АС. Щербаков сотворил его по своей инициативе, начитавшись Ленина. Получается следующее.

1. В качестве ориентира к действию Красной Армии имелся стратегический оперативный план от 14 октября 1940 г., предусматривающий жесткую оборону с нанесением мощного удара через Южную Польшу, Об отработках этого плана, по-видимому, и говорил А.М. Василевский К. Симонову.

2. Оборонительных планов на уровне корпус — дивизия фактически не существовало, и потому войсками они не отрабатывались, что нашло отражение в ответах командиров соединений Военно-научному управлению Генштаба. Планы прикрытия на уровне армий были сданы в Генштаб лишь в июне. Их не успели ни рассмотреть, ни утвердить.

3. Перебрасываемые из внутренних округов войска составляли второй стратегический эшелон, о целях которого у историков до сих пор нет единого мнения. Зачем перебрасывать войска, если Сталин совершенно не верил в возможность [38] нападения Германии на СССР в 1941 г.? Но тогда зачем за неделю до войны командование Киевского военного округа переехало на фронтовой командный пункт в Тарнополь? А ведь именно армии этого округа по замыслу "Соображений..." должны были наносить главный удар через Польшу. В то же время, по утверждению генерала Горькова, изучавшего этот вопрос, "в оперативных документах всех западных приграничных округов никакие планы наступательных операций не были предусмотрены" (с. 63){8}. Выходит так: не было ни детально отработанных планов обороны, ни официально утвержденного плана превентивного удара. И это в условиях двух лет войны в Европе! Лишь в мае Тимошенко и Жуков спустили приграничным округам директиву о разработке "детальных планов обороны государственной границы" со сроком исполнения 20- 30 мая (приказы об этом см. 9, №№ 481, 482, 483, 507). Но чем же занимались оперативные отделы штабов в 1940- 1941 гг.?

Что это — абсурд, нерациональность, хитрость? Тайна "22 июня" существует до сих пор. Непонятные факты, обрывки истины еще предстоит подтвердить (или опровергнуть) неопровержимыми архивными документами. Можно только констатировать: руководство страны перехитрило всех и вся, запутав не только историков, но и самих себя. Расхлебывать многомудрость начальников пришлось солдатам.

Абсурд будет сохраняться, если придерживаться сталинской версии об исключительно оборонительной политике руководства СССР в 1939-1941 гг. Пожалуй, наиболее рельефно ее изложил в беседе с писателем В.В. Карповым верный сталинец В.М. Молотов. На просьбу высказаться об ошибках Сталина в предвоенное время Молотов ответил:

"Тут, по-моему, не ошибки, а наши слабости. Потому что к войне мы не были готовы — и не только в военном отношении, но морально, психологически. Наша задача заключалась в том, чтобы как можно дольше оттянуть начало войны... Нам удалось оттянуть войну почти на два года. Гитлер еще в 1939 году действительно, как потом выяснилось, был настроен развязать войну против нас и готовился к этому усиленно" (с. 200){2}.

В словах В.М. Молотова все ложь (что неудивительно: этим он занимался всю сознательную жизнь) — и "психологическая неготовность" (достаточно вспомнить хотя бы книги и фильмы предвоенных лет, например кинокартины "Если завтра война", "Александр Невский", роман Н. Шпанова "Первый удар. Повесть о будущей войне" и т.д.), и военная (осеньюЛ939 г. Красная Армия имела по меньшей мере вчетверо больше танков, чем вермахт), и то, что Гитлер уже в 1939 г. готов был наступать на Москву (это с 70 боеспособными дивизиями и 2 тыс. маломощных легких танков?).

Заслуга В. Суворова как исследователя, на наш взгляд, заключается прежде всего в том, что он первым с решительностью хирурга вскрыл чрево "сталинской школы фальсификаций", касающихся проблем предвоенного периода. Но сделал он это чрезмерно эмоционально, расставив сомнительные акценты, что отпугнуло иных честных и добросовестных историков (мол, получается, что СССР — агрессор, а фашистская Германия — жертва агрессивных планов!), и потому, отвергнув выкладки Суворова, они не потрудились вдуматься в существо дела. А он лишь напомнил общеизвестное: что цель большевизма — мировая революция, а под "Социалистическим государством" понималась "вооруженная крепость в окружении капитализма". Л.З. Мехлис на XVHI (ошибка сканирования) съезде ВКП (б) прямо говорил:

"Мы будем бить врагов Советского Союза так, чтобы ускорить ликвидацию капиталистического окружения" (с. 273- 274){10}.
И Гитлер, и Сталин мечтали о мировом господстве — только с разных идеологических позиций.

Эта тема с учетом цензурных соображений дискутировалась советской интеллигенцией с 50-х гг. Достаточно вспомнить о нашумевшем и ходившем в списках письме публициста Э. Генри писателю И.Г. Эренбургу, посвященном проблеме сомнительной выгоды для страны советско-германского договора 1939 г. Горбачевская гласность позволила писать уже открыто о том, что вынужденно умалчивалось в хрущевско-брежневские времена. Позволю себе привести отрывки из своей статьи "Звездный час Иосифа Сталина", опубликованной в 1990 г.:

"Итак, к лету 1939 года Сталин завершил контрреформацию в стране: настала пора уделить главное внимание внешним целям... До 1939 года задачей его внешней политики было налаживание нормальных, желательно дружественных отношений с Англией и Францией. Нужно было отвлечь их от непростых, часто "негуманных", выражаясь языком либералов, процессов централизации государства... Но ничего бы не получилось, не будь объекта, отводящего пристальные взоры от внутренних процессов кристаллизации новой мощи СССР. А объект был столь подходящ для этого, что удалось даже заключить союзный договор с Чехословакией.

Фашизм. Это не какая-то случайная удача для него. На фашизм делалась ставка еще до прихода Гитлера к власти, благо Муссолини уже являл пример возможного... Когда даже Великий экономический кризис не вывел хваленый европейский пролетариат из спячки, он один почувствовал — фашизм, вот что может раскачать буржуазную лодку!.. Фашизм — вот сила, которая пробьет широкую брешь в днище капитализма... Следом придет черед действовать первому [41] социалистическому государству. Централизованному, организованному, сплоченному...

Теперь пришло время для второго акта. Фашизм хочет агрессии?.. Что ж, прекрасно! Империалисты станут уничтожаться руками империалистов... Гитлер мечтает о разгроме Польши? Давитесь. Но это уже будет не австрийская или чешская прогулка. Это будет настоящая война. Не с одной Польшей, а с англо-французским блоком... Опыт войны 1914-1918 годов показывает, что это продлится года три. В борьбу втянутся и другие шакалы — Италия, Япония, парочка-другая малых стран. Чем больше, тем лучше. За это время железные когорты Красной Армии будут готовы выступить на завершающей фазе... Утомленные империалистической бойней трудящиеся Европы Красную Армию поддержат. То, что не получилось в 1920 году, теперь получится".

В. Суворов наполнил эту версию обширным фактологическим материалом и новыми выводами.

Но есть в проблеме "22 июня" один аспект, мимо которого, увлеченный своей концепцией, прошел Суворов. Дело в том, что необходимость превентивного удара по Германии вытекала отнюдь не только из веры советского руководства в мировую революцию, но и из более прагматических соображений. Попытаемся ответить на вопрос: что было бы, если бы Германия победила Великобританию Сталин мог рассуждать примерно так: в 1941 г. Гитлер не сможет тянуть с операцией по высадке десанта на Британских островах, терпя и дальше бомбардировки немецких городов английской авиацией, блокаду германской экономики, отрезанную от океанских путей сообщения. И что будет, если вторжение удастся? СССР останется один и один с Германией и покоренной ею Европой. Очевидно следующим объектом нападения станет Советский Союз, [42] причем с реальной перспективой "крестового похода" большей части европейских государств (Финляндии, Румынии, Венгрии, Италии, Хорватии, Норвегии Квислинга, Франции Петена, Испании, возможно, Великобритании Мосли и лорда Галифакса), а также Турции и Японии. Война на фронте от Мурманска до Владивостока сулила СССР только одно — поражение.

Подобный просчет вариантов военно-международной обстановки был для Сталина неизбежен, как и вытекавший из него вывод о нецелесообразности для СССР оставаться одному в клещах между Германией и Японией. Соответственно был неизбежен вывод о желательности превентивного удара по Германии в случае успешного преодоления Ла-Манша вермахтом. Причем к такому выводу должно было прийти руководство страны любого — тоталитарного или демократического — режима. России нельзя было оставаться один на один с фашистской Германией и воинственной Японией при любой идеологии и любой власти. Другое дело — конечные цели борьбы, которые ставились бы руководством России в зависимости от идеологии и характера политического строя.

Ахиллесовой пятой в концепции Суворова является, как уже отмечалось, конкретизация даты "освободительного похода". Он отстаивает 6 июля. Но думается, что не только Тимошенко и Жуков, но и сам Сталин не знал его точной даты. Предположим, Гитлер отдал бы приказ на проведение операции "Морской лев" 10 июля, а Красная Армия выступила бы 6 июля и тем самым спасла Англию от вторжения. Нужно ли это было Сталину? Нет, конечно. По логике вещей, Сталин должен был выжидать удобного момента. А самым удобным был момент, когда отборные германские дивизии оказались бы за Ла-Маншем. Тогда Сталин достигал сразу несколько целей: 1) до самого Берлина [43] серьезных сил, противостоящих Красной Армии, нет; 2) английский империализм повержен силами германского империализма; 3) Красная Армия выступила бы в роли освободителя от фашизма для всей Европы, включая Англию; 4) это создало бы предпосылки для советизации Европы, включая "освобождаемую" Англию; 5) советизация Англии (а равно и Франции) дала бы юридическое право распространить новый политический и идеологический строй на ее колонии и подмандатные территории. А это почти четверть планеты... Нет, не мог Сталин намечать для Красной Армии строго определенную дату "освободительного похода": слишком головокружительные, уникальные возможности открывались перед ним в 1941 г. И именно в этом, вероятнее всего, кроется разгадка отсутствия четких планов у войск приграничных округов. Сталин в силу своего характера мог и не посвящать в свои многоходовые комбинации Тимошенко и Жукова. То были исполнители, а не политические фигуры. Даже большинство членов Политбюро, которое давно уже превратилось в исполнительный орган при диктаторе, не знали о планах Сталина, Н.С. Хрущев утверждал:

"Не знаю, кто из членов Политбюро знал... о состоянии нашей армии, ее вооружения и военной промышленности. Думаю, что этого, видимо, никто не знал, кроме Сталина" (т. 1, с. 295){11}.

Сталин не собирался безоглядно нападать на Германию. В этом не было никакой нужды. Войска из внутренних округов подтягивались из того простого соображения, что благоприятные сроки предстоящего вторжения в Англию укладывались в период июль — август. С середины сентября на операциях на море и в воздухе могла сказаться неблагоприятная погода. Потому войскам из внутренних округов ставилась задача закончить сосредоточение к 10 июля. Отсюда и июньский приказ штабам особых приграничных [44] округов о выделении фронтовых управлений с выносом их на полевые фронтовые пункты управления начиная с 13 июня. (Приказ о создании полевых фронтовых командных пунктов был издан 27 мая 1941 г.) Дальше все должны были ждать развития событий на Западе. А как они будут развиваться, не мог знать и Сталин... Нападет ли Гитлер на Англию? Если нет, то выступление Красной Армии, безусловно, отменялось, и тогда заранее составленные планы теряли смысл, а их авторы переходили в разряд нежелательных свидетелей. Ведь вплоть до 1942 г. существовала бы реальная угроза утечки информации, что могло вспугнуть Гитлера. Отсюда "странные" на первый взгляд действия Сталина — речь 5 мая перед выпускниками академий с критикой фашизма и вермахта и одновременно жесткое неприятие плана превентивного удара Жукова — Тимошенко — Василевского от 15 мая.

Итак, в превентивном ударе не было необходимости. Если, конечно, Гитлер собирался реализовать план вторжения в Англию. Спешить было некуда. Расчеты показывали, что британские вооруженные силы существенно усилились по сравнению с 1940 г. Шок прошел, о чем свидетельствовала борьба в воздухе. Во главе страны стоял железный руководитель — Уинстон Черчилль. Этот не сдастся. Несомненно, Британское побережье за год было укреплено. Ну, а мощь британского флота не нуждалась в рекомендациях. Выходило, что вермахту предстояла сложная и достаточно долгая, упорная борьба сначала за плацдармы на Британском побережье, затем накопление там сил, прорыв обороны и только потом победоносное развитие наступления в глубь страны. Другими словами, у Красной Армии вполне хватило бы времени для приведения своих войск в боевую готовность, включая время для конкретизации планов с учетом складывающейся обстановки. [45]

Наступление РККА могло начаться только в одном случае — если вермахт сумеет сломить оборону английской армии, а лучшие дивизии вермахта уйдут за Ла-Манш.

Задачей Генштаба и Наркомата обороны являлась концентрация сил в западных приграничных округах в ожидании развития событий в районе Ла-Манша. А для этого не требовалось возвращать артиллерию с полигонов, рассредоточивать авиацию и т.д. Гитлеру не давали ни малейшего повода усомниться в нейтралитете Сталина, дабы не вспугнуть "Морского льва". Отсюда "провокационобоязнь" и прочие странности, отмеченные, в частности, К.К. Рокоссовским: "Судя по сосредоточению нашей авиации на передовых аэродромах и расположению складов центрального значения в прифронтовой полосе, это походило на подготовку к прыжку вперед, — писал он, — а расположение войск и мероприятия, проводимые в войсках, этому не соответствовали" (1989, № 4, с. 54. Показательно, что эти строки из рукописи цензура не пропустила в его книгу "Солдатский долг"){3}.

Сталин оставил без внимания проект оперативного плана военного руководства РККА от 15 мая 1941 г. исходя из того, что Гитлер не нападет на СССР, оставив нерешенным британский вопрос и повторив тем самым фатальную ошибку Наполеона. Сталин считал, что все козыри у него на руках. Отсюда хамские резолюции на донесениях разведки. Например, от 16 июня 1941 г.

"Товарищу Меркулову. Может, послать ваш "источник" из штаба германской авиации к е... матери. Это не "источник", а дезинформатор. И. Ст.".
От 21 июня 1941 г.:
"Эта информация является английской провокацией. Разузнайте, кто автор этой провокации, и накажите его" (с. 211){2}.

Уверенность Сталина в том, что Гитлер ни в коем случае не пойдет на риск войны на два фронта, а будет следовать [46] по маршруту, проложенному его политикой, возобладала над массивом противоположных данных и самой практикой. Сталин недооценил смелость фюрера. Ведь не побоялся же Гитлер ударить по Польше, оставив в тылу Францию и Великобританию. Не побоялся он открыть малый второй фронт, отдав приказ в апреле 1940 г. о вторжении в Норвегию, несмотря на огромное превосходство британского флота. И с чего бы Гитлеру летом 1941 г. опасаться высадки английской армии в Европе, если ее войска в мае 1941 г. были позорно разбиты на Крите парашютистами, практически не имевшими тяжелого вооружения?

Кремлевский вождь не уяснил несложную в общем-то вещь: Гитлер не мог спокойно вторгаться в Англию, оставляя в тылу Красную Армию и Сталина. Зато он мог спокойно оставить у себя в тылу Англию с ее маломощной для наступления сухопутной армией и напасть на Советский Союз.

Сталин совершил ошибку. Его ошибка была ошибкой особого рода. Таких на первый взгляд малопонятных ошибок у него было немало. Их корни — в особой "политической философии", исповедуемой диктатором. Еще при жизни Сталина аналитики обратили внимание на его политическую сверхгибкость в сочетании с удивительным догматизмом, доходящим до паранойи, когда свершались странно неумные, ненужные вещи. Например, репрессии 30-х гг. явно вышли за рамки "разумной" чистки от оппонентов, превратившись в мясорубку, в которой гибли несомненно нужные и неопасные для режима люди. У Сталина просматривалась тяга к сверхжестким решениям, которая, правда, всегда чередовалась с полосами "либерализма".

Заслуженный троцкист республики Иосиф Виссарионович взял у Льва Давыдовича все те положения платформы, [47] за которые осудили троцкизм, — сверхиндустриализацию, сплошную коллективизацию, создание трудовых армий, куда вошла подавляющая часть населения страны, и так вплоть до огосударствления профсоюзов и перетряхивания госаппарата, только все это в куда более радикальной форме, чем у Троцкого. Но чего Сталин к 1941 г. еще не позаимствовал у Троцкого, так это каучуковую формулу "ни войны, ни мира". В 1941 г. представилась возможность использовать и ее. Сталин уверил все командование Красной Армии (точнее, заставил насильно), что войны с Германией удастся избежать, и двинул к границе резервные армии, проводя параллельно частичную мобилизацию, но запретив готовить войска к предстоящим боям. К 22 июня армия оказалась в ситуации "ни войны, ни мира" — она не была готова ни к наступлению, ни к обороне. Хитрость не удалась. Результат оказался тот же, что и в 1918 г.

История любит парадоксы. Для судеб мира решение Гитлера атаковать СССР, увы, стало благом. Разгроми Гитлер сначала Англию, и последующая схватка двух диктаторов означала бы для Европы выбор между двух зол, двух разновидностей тоталитаризма. И какой по масштабам была бы война при дальнейшем распространении власти диктаторских режимов по миру? Возможно, что человечество прошло бы через ужасы не только концлагерей, но и планетарной атомной войны... Но история в 1941 г, пошла по более "легкому" пути, правда, не для народов СССР.

Кадры, которые решают все

В сущности, в основе трагедии 22 июня лежит не просто ошибка, а должностная халатность руководителя государства, чья самонадеянность и в то же время агрессивное [48] упорство в навязывании своего видения ситуации в Европе парализовали деятельность высшего командования Красной Армии по организации необходимых мер к отражению "внезапного" удара вермахта. Но в том и заключается преимущество положения диктатора: трибунал судил не его — единственного виновника катастрофы, а "стрелочников" в лице генералов Западного фронта и командования ВВС РККА. Но если бы суд над Сталиным состоялся, то многие факты изобличили бы в его лице "врага народа". Взять хотя бы его кадровую политику накануне войны. Известно, основой эффективности организации являются кадры, но предвоенная волна сталинских репрессий уничтожила значительную часть высшего и среднего командного состава РККА. Армия — один из важнейших инструментов государственной политики — ослабла. Казалось бы, политические цели диктатора вступили в противоречие с военной целесообразностью. Но подсудимый смог бы привести смягчающие его вину обстоятельства: диктатор не мог поступить иначе, исходя из соображений высшей политики.

И.В. Сталин не мог отдать такую важную часть государственной власти, как руководство вооруженными силами, кому-то другому, ибо как любой диктатор боялся эту власть потерять. А потерять ее можно было тремя путями: 1) либо его сместят соратники по партии; 2) либо военные с помощью верных им войск; 3) либо он погибнет от рук террориста. И никто не упрекнет тов. Сталина в том, что он, сознавая свою персональную значимость для судеб социализма, не принял мер по устранению всех этих возможностей. Это в демократическом государстве форма исполнения власти освобождала, например, Черчилля или Рузвельта от необходимости непосредственного руководства вооруженными силами. Даже если бы какой-нибудь генерал стяжал себе славу выдающегося военачальника, став [49] популярным в народе, и, подобно Эйзенхауэру, превратился бы со временем в политического конкурента, это не грозило главе государства катастрофой. Спор за лидерство решался на выборах, которые были столь же неизбежны, как и смена времен года. Зато для диктатора устранение политических конкурентов является, заботой номер один. Даже монархи-самодержцы, владевшие властью по праву наследования, старались задвинуть удачливых полководцев, И опалы А.В. Суворова с М.И. Кутузовым, равно как и отравление М.В. Скопина-Шуйского или казнь князя И.М. Воротынского, победителя крымского хана Девлет-Гирея, от которого спасался трусливым бегством сам "грозный" царь Иван, — лишь отдельные эпизоды в бесконечной череде мировых примеров. Ибо случаев, когда полководцы на штыках своих солдат приходили к власти, не меньше, чем фактов опалы. Если помнить эти уроки истории, тогда становятся совершенно понятными (с точки зрения психологии диктатора) действия Сталина по отношению к своим генералам, адмиралам и маршалам. Сразу после Победы 1945 г. отправлен в ссылку Г.К. Жуков, понижен в звании и уволен со службы нарком Н.Г. Кузнецов, арестованы главный маршал авиации А.А Новиков и главный маршал артиллерии Н.Д. Яковлев. И бесполезно искать истинную причину послевоенных арестов — от адмиралов Л.М. Галлера, В А. Алафузова,Т.А. Степанова, маршала авиации С.А. Худякова, генералов В.Н. Гордова, К.Ф. Телегина и других вплоть до заместителя председателя Совета Министров НА Вознесенского, курировавшего военную промышленность- в ворохе предъявленных им разнообразных обвинении. Если и были у них упущения и даже преступления, то другим, покладистым, сходило с рук и не такое. Дело в принципах властвования.

Почему расстреляли М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, И.П. Уборевича, А.И. Егорова? Конечно, не потому, что [50] Сталин наивно поверил в дезинформацию германской разведки об их шпионаже. Не собирался он верить и в то, что В.К. Блюхер — японский шпион и прочую подобную чепуху. Их расстреляли потому, что надвигалась большая война. Только не искушенному в политике человеку могло показаться: раз война надвигается, то надо беречь такие опытные кадры. Но тов. Сталин рассуждал иначе. В этих людях было много самостоятельности. Тухачевский обвинял наркома К.Е. Ворошилова в некомпетентности. Блюхер, вопреки "линии ЦК", упрямо считал причиной конфликта на озере Хасан ошибочные, по сути, провокационные действия советских пограничников при демаркации границы. И как будут воевать эти военачальники? Возможно, хорошо. Что будет, когда они выиграют войну? Их авторитет поднимется еще выше, они станут любимцами народа. И у этих "любимцев" под рукой будут реальные штыки. Конкуренты? Без сомнения! Значит, тов. Сталин должен предотвратить такое будущее. А предотвратив, вырастить за оставшиеся до войны годы новых военачальников, но уже менее заметных и более покладистых. Увы, не все получилось, поэтому пришлось и после войны сгибать особо зазнавшихся.

В речи на заседании Военного Совета при наркоме обороны 2 июня 1937 г. Сталин так обосновал технологию замены выбиваемых кадров:

"Говорят, как же такая масса командного состава выбывает из строя. Я вижу кое у кого смущение, как их заменить. В нашей армии непочатый край талантов... Не надо бояться выдвигать людей, смелее выдвигайте снизу. Вот вам испанский пример. Тухачевский и Уборевич просили отпустить их в Испанию... Мы им говорили, если вас послать, все заметят, не стоит. И послали людей малозаметных, они же там чудеса творят. Кто такое был Павлов? Разве он был известен..." (с. 296){12}. [51]

Знаменательно, что Гитлер и Геббельс в конце войны, пытаясь осмыслить причины надвигающего краха их власти, высоко оценивали предвоенную чистку советского вождя как предусмотрительную, о чем Геббельс неоднократно писал в своем дневнике.

Придя к выводу, что отдельные служебные перемещения и замещения не гарантируют незыблемости его власти, Сталин, по меткому замечанию писателя А.Н. Рыбакова, совершил "кадровую революцию", срезав почти весь верхний служивый слой, связанный с досталинской эпохой, заместив "стариков" людьми новой — своей — формации. Таким образом, проблема оппозиционности была полностью разрешена, что показали и война с Финляндией в 1939-1940 гг., и смертельный кризис 1941 г. Никто не посмел издать в адрес Хозяина страны даже критического писка. Но проблема смены кадров оказалась не столь просто решаемой, как это обрисовал Сталин на заседании Военного Совета. Новые кадры утверждались мучительно, что, в свою очередь, вызывало новые волны кадровых перемещений.

Первая волна была вызвана необходимостью заполнить бреши, возникшие в результате чистки 1937 г. Она вынесла на поверхность плеяду генералов с "капитанским" опытом.

Летом 1937 г. из Испании была отозвана труппа военных советников в составе Д.Г. Павлова, Я.В. Смушкевича, И.И. Копеца, К.М. Гусева, Н.Н, Воронова. Они предстали перед членами Политбюро и в тот же день получили воинские звания степенью выше прежнего и новые назначения. "Должно быть, у всех нас был очень удивленный и растерянный вид", — вспоминал Н.Н. Воронов (с. 111){13}.

Д. Г. Павлов стал заместителем начальника, а с ноября 1937 г. — начальником Бронетанкового управления РККА. И в числе первоочередных дел занялся расформированием [52] механизированных корпусов — наследия М.Н. Тухачевского. В июне 1940 г. он принял командование Белорусским военным округом, получив в 1941 г. чин генерала армии.

Я.В. Смушкевич стал заместителем начальника ВВС РККА, Н.Н. Воронов — начальником артиллерии Красной Армии.

Майора К.М. Гусева (1906 г.р.), бывшего до того командиром эскадрильи, назначили командующим BBC Белорусского военного округа. Затем его сменил И.И. Копец, который начал свой взлет с должности командира авиаотряда.

П.В. Рычагов, в 1937 г. старший лейтенант и командир звена, в I940 г. (в 29 лет!) поднялся до начальника Главного управления ВВС РККА.

Финал, однако, был трагичным. Павлова расстреляли 6 июля 1941 г., Смушкевича и Рычагова — в октябре того же года, Копец застрелился еще в июне. Гусева также расстреляли в 1941 г. — уже в чине генерал-лейтенанта, сняв с должности командующего ВВС Дальневосточного фронта.

Те же процессы происходили в звене полк — дивизия. В 1940 г. 200 командиров полков имели за плечами лишь курсы младших лейтенантов! Какой боеспособности вверенных им полков можно было от них требовать?

Были выдвиженцы "по необходимости". Из-за огромной нехватки кадров головокружительную карьеру делали иные тыловики. Так, Ф.И. Кузнецов, хотя и окончил военную академию, лишь за три года до войны получил командную должность, причем сразу заместителя командующего округом, до того работая преподавателем. Однако он был вскоре откомандирован заниматься подготовкой кадров, став начальником Академии Генерального штаба. Но опять ненадолго. В 1940 г. был назначен командующим [53] округом, да притом не каким-нибудь внутренним, а особым — Прибалтийским. И дело здесь не в бурном росте рядов доблестной Красной Армии в предвоенные годы, как утверждают некоторые историки. Вермахт рос еще более бурными темпами, но фантастических карьерных взлетов среди капитанов или преподавателей все равно не наблюдалось. Профессиональная преемственность соблюдалась неукоснительно, что себя вполне оправдало последующими успехами вермахта.

Вторую волну назначений и перемещений вызвала финская кампания. Из командиров дивизий в командармы были выдвинуты И. Музыченко (назначен на 6-ю армию, прикрывавшую центральный участок границы Киевского военного округа), П.Г. Понеделин (стал сначала начальником штаба Ленинградского военного округа, а в марте 1941 г. командующим 12-й армией Киевского округа). Командующий артиллерией одной из армий в финской войне М.А. Парсегов был выдвинут на. должность генерал-инспектора артиллерии РККА. Но тоже ненадолго.

Наиболее крупный взлет карьеры связан с именем М.П. Кирпоноса. В 1934-1939 гг. он был начальником Казанского пехотного училища. Когда началась война с Финляндией, он попросился на фронт и в декабре 1939 г. получил в командование 70-ю стрелковую дивизию, с которой участвовал в овладении Выборгом. За эту операцию Кирпоносу присвоили звание Героя Советского Союза. С апреля он командир корпуса, с июня 1940 г. уже командующий Ленинградским округом, с февраля 1941 г. — Киевским. Нигде ему не давали достаточно времени для изучения дела, перебрасывая с одного места службы на другое.

Столь же стремительно "набрасывались" воинские звания. Если в 1939 г. Кирпонос носил звание полковника, то в 1941 г. был уже генерал-полковником. Как показали дальнейшие [54] события, уровень Павлова и Кирпоноса оказался, мягко говоря, недостаточным для руководства таким сложным хозяйством, как военный округ, а затем фронт. К.К. Рокоссовский, вспоминая в книге "Солдатский долг" об одном из учений, проведенных в Киевском округе, писал о Кирпоносе:

"Мы много ожидали от этого учения. Надежды не оправдались. Разбор, произведенный командующим округом, был весьма бледным, трудно было даже определить, что, собственно говоря, от нас требовалось".
Характеристика нелицеприятная, и корректность выражений лишь подчеркивает беспощадную суть (кстати, во втором издании книги этот абзац сняли).

В массовом порядке в армию возвращали уволенных прежде офицеров. Одним из источников пополнения были арестованные, но еще не расстрелянные командиры. Причина "либерализации" была проста: увеличение вооруженных сил не сопровождалось их качественным ростом. Расшаталась дисциплина. Так, в мае 1940 г. на совещании у замнаркома обороны генерал И. Проскуров заявил:

"Как ни тяжело, но я должен сказать, что такой разболтанности и низкого уровня дисциплины нет ни в одной армии, как у нас" (1989, № 3, с. 45){3}.
Потом Сталин именно нераспорядительность поставил в вину Проскурову и расстрелял в 1941 г.

С должности на должность "прыгали" в те годы не только выдвиженцы. Например, А.И. Еременко за семь месяцев сменил три должности: в декабре 1940 г. был назначен командующим Северо-Кавказским военным округом, в январе 1941 г. — командующим 1-й Особой Краснознаменной армией на Дальнем Востоке. 19 июня отозван в Москву. Какую пользу он мог принести за такое короткое время вверяемым ему войскам?

В феврале 1941 г. приступает к своим обязанностям новый начальник Генерального штаба — Г.К. Жуков, не [55] имевший до того опыта штабной работы и сменивший К. А. Мерецкова, который пробыл в этой должности всего 10 месяцев.

Очередная волна перемещений прошла за несколько дней до войны.

Маршал Г.И. Кулик снят с поста начальника ГАУ, а его место занял начальник артиллерии Киевского военного округа Н.Д. Яковлев. Он прибыл в Москву и приступил к своим обязанностям в ночь на 22 июня! Маршал Н.Д. Яковлев писал о своем взлете так:

"Назначение начальником ГАУ было довольно почетным повышением, но очень уж неожиданным. Ведь всю свою службу до этого я прошел строевым артиллеристом и к вопросам, входящим в крут деятельности ГАУ, почти никакого отношения не имел" (с. 56){14}.

Яковлева заменил генерал М.А. Парсегов, ранее генерал-инспектор артиллерии РККА, прибывший в округ 17 июня.

А.А. Коробков приступил к обязанностям командующего 4-й армией, прикрывавшей Брест, 6 апреля 1941 г.

Командующий Южным фронтом был определен только 22 июня. Им стал командующий Московским военным округом И. В. Тюленев. Лишь вечером 22 июня он отбыл из Москвы вместе со своим начальником штаба и членом Военного Совета. Хорошо, что противник не трогал границу Южного фронта до 2 июля, и у нового начальствующего состава было немного времени, чтобы войти в

Всего же за период 1940-1941 гг. были переназначены 82% командующих округов, 53 командующих армий, 68 командиров корпусов и 71% — дивизий.

Как сказалась на боеготовности войск эта плановая чехарда, могла ответить только война.

Была и другая напасть. Это фавориты Сталина: К.Е. Ворошилов, Г.И. Кулик, Л.З. Мехлис, подлинные способности [56] которых заключались лишь в абсолютной преданности своему Хозяину. Все они прямо причастны к репрессиям офицеров. Потом, в войну, войскам предстоит еще понести тяжелые потери под их руководством, пока Сталин вынужденно не отстранит Кулика и Ворошилова от управления боевыми действиями. И уже в горниле кровавых потерь будут выковываться качественные кадры, решавшие извечную проблему войны — цену победы, оплачиваемую, в зависимости от их соотношения с посредственными командирами, большой или малой кровью.

Постскриптум. А сентября 1938 г. нарком обороны Ворошилов издал приказ, в котором обосновывалось принятое 31 августа Главным военным советом РККА под председательством Сталина решение о смещении В.К. Блюхера с поста командующего Дальневосточным фронтом. В приказе говорилось, что потери в ходе боевых действий у озера Хасан (408 человек убитыми и 2807 ранеными) "не могут быть оправданы ни чрезвычайной трудностью местности, ни втрое большими потерями японцев". Вина за недостаточную распорядительность возлагалась на Блюхера. Вскоре его уничтожили. На Главном военном совете присутствовали: И.В. Сталин, С.М. Буденный, Г.И. Кулик, Д.Г. Павлов, В.М. Молотов, Е.А. Щаденко, Б.М. Шапошников. Через три года они покажут, как надо воевать, — по три красноармейца за одного немца.

Противостояние

Итак, обе стороны — и Германия, и СССР — к войне друг с другом готовились. Но кто объективно был сильнее к лету 1941 г.? Советские историки десятилетиями утверждали: Германия, у которой была лучшая техника, больше [57] солдат и боевого опыта. И даже в постсоветское время, когда были опубликованы достаточно полные данные о вооружении Красной Армии, делались попытки утвердить сталинскую версию о неблагоприятном соотношении сил накануне войны. Так, в брошюре для массового читателя "Великая Отечественная война: цифры и факты", изданной в 1995 г. к юбилею Победы под редакцией бывшего начальника исторического управления Генштаба генерал-полковника Г.Ф. Кривошеева, читатель мог ознакомиться со следующим авторитетным суждением:

"В 1936-1941 гг. германская танкостроительная промышленность выпускала в основном легкие танки Т-II и средние — Т-III и T-IV. По своим тактико-техническим данным они уступали новым советским Т-34 и KB, но значительно превосходили все другие танки, имевшиеся в то время на вооружении Советской Армии" (с. 6){16}.
Ему вторит в вышедшей в 1997 г. монографии академик Академии военных наук историк В.А. Анфилов:
"Танки Т-26 и БТ были устаревшими и имели весьма ограниченный моторесурс (70-100 моточасов)" (с. 200){17}.
Тем более превосходили немецкие "мессершмитты" наши "чайки". Кроме того, германская армия была отмобилизована, в то время как Красная Армия находилась в стадии развертывания. Все вроде бы верно, и все одновременно являлось тонкой фальсификацией. И лишь в период гласности стало ясно, почему власть столь, неохотно шла на опубликование полных данных о вооружении Красной Армии, ибо в таком случае картина выглядела намного сложнее и неоднозначнее.

Бронетехника во Второй мировой войне стала главной ударной силой воюющих армий. Развенчав прежние мифы, исследователи доказали, что Красная Армия располагала современным танковом парком, ни в чем не уступающим по тактико-техническим показателям танкам других стран, [58] а по ряду моделей намного опередившим мировое танкостроение. Чтобы убедиться в высоком классе советских танков, достаточно сравнить танки Германии и Советского Союза по главным характеристикам.

Легкий немецкий Т-II, являвшийся основной боевой машиной в кампаниях 1939-1940 гг. и продолжавший составлять значительный удельный вес танкопарка Германии в 1941 г., имел броню 15 мм, пушку калибра 20 мм и запас хода без дозаправки в 150 км при мощности двигателя в 140 лошадиных сил (л.с.), тогда как советский аналог БТ-7 имел броню в 20 мм, пушку калибра 45 мм. и мотор в 400 л.с. с запасом хода до 500 км.

Средние немецкие танки T-III и T-IV с броней 30- 40 мм, пушками калибра 50 и 75 мм с лихвой уравновешивались танками Т-35 и особенно Т-34 и КВ-1 с их броней 45-75 мм и пушками 76 мм. Мощные дизельные двигатели советских супертанков, менее огнеопасные, чем бензиновые моторы, давали ощутимое преимущество в скорости, проходимости и маневренности перед машинами врага. К тому же снаряды немецких противотанковых пушек калибра 37 мм не пробивали броню этих машин. Бывший офицер вермахта Б. Винцер так рассказывал о своей первой встрече с "тридцатьчетверками" летом 1941 г.:

"Из леса вырвались несколько танков. Наши 37-миллиметровые орудия посылали снаряд за снарядом в лобовую броню Т-34. Попадание за попаданием, но никаких пробоин. Круто в небо уходил светящийся след от взорвавшегося снаряда... советские танки прорвали наши позиции и, гремя гусеницами, покатили дальше" (с. 193){18}.

В каждом классе танков наши машины превосходили неприятельские по мощи оружия и не уступали, а чаще превосходили их по толщине брони, в скорости и маневренности. Но в исторических работах советского времени утверждалось, что новых танков у нас было мало, поэтому [59] враг получил значительное преимущество. Обосновывалось это очень просто. Бралось общее количество танков у противника — 3700 (иногда эту цифру завышали до 4300) и сопоставлялось с числом средних и тяжелых танков в приграничных округах. Причем легкие танки вообще исключались из расклада. Выходило, что вермахт имел 3700 танков против 1800 советских. Это соотношение закрепили официальные труды — шеститомная "История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945 гг." и двенадцатитомная "История Второй мировой войны". В обоих изданиях почти одними и теми же словами было записано:

"Накануне нападения Германии на СССР Советская Армия имела в строю танки разных типов, из них 1861 танк Т-34 и КВ. Основную массу машин составляли легкие танки устаревших конструкций, со слабой броней, которые подлежали замене по мере поступления новых машин..." (т. 3, с. 421){27}.

Фальсификация состояла еще и в том, что далеко не все танки немцев относились к средним, а тяжелых танков в германской армии до конца 1942 г. вообще не было. Лишь спустя несколько десятилетий после войны стали рассекречиваться данные о танкопарке Красной Армии накануне войны. Держать в секрете, оказывается, было что, ведь Вооруженные Силы Советского Союза располагали арсеналом в 20 тыс. танков! Вермахт и не мечтал о таком количестве:

По данным немецкого военного историка Мюллер-Гиллебрандта, танкопарк сосредоточенной для вторжения в СССР германской армии насчитывал всего 3582 единицы без огнеметных танков. Из них:

180 — T-I, 746 — T-II, 772 чешских танка с пушкой 37 мм, 965 — Т-III, 439 — T-IV, 230 — командирских танков и 250 штурмовых орудий. [60]

Таким образом, лишь 1400 средних танков T-III и T-IV можно было отнести к современным. Всего же "22.06.1941 г. на Востоке, включая резерв ОКБ (2-я и 5-я танковые дивизии), имелось около 3680 танков, в Северной Африке — около 350 танков; всего свыше 4000" (т. 3, с. 19){19}. И это против 20 тыс. танков Красной Армии!

Немецкие танковые войска побеждали отнюдь не за счет технического превосходства машин. Из-за недостатка времени и средств немецкие конструкторы постоянно прибегали к паллиативным мерам. T-I создавался в 1932 г. как учебный танк, смонтированный на шасси английского танка "Карден-Ллойд". Вооружен он был двумя пулеметами. Г. Гудериан констатировал:

"Никто, конечно, не думал в 1932 г., что с этими небольшими учебными танками нам придется в один прекрасный день вступить в бой с противником" (с. 21){20}.

Из-за задержки разработки и производства средних танков было принято решение запустить в серию промежуточный тип танка с пушкой 20 мм и пулеметом под индексом T-IL С этими машинами вермахт выиграл польскую кампанию.

В 1940 г. немецкая армия имела средний танк T-III с уже противоснарядной броней (30 мм — борт, 50 мм — лоб), но ее 50-миллиметровая короткоствольная пушка не пробивала броню французских танков "Рено". Пришлось устанавливать длинноствольную калибра 50 мм. Но это не спасало положение. Ее бронебойный снаряд весом 2,06 кг при начальной скорости 685 мс пробивал броню 47 мм с расстояния 500 м. Снаряд нашей пушки калибра 45 мм при весе в 1,93 кг и начальной скорости 760 мс пробивал такую броню с расстояния 1000 м. Зато на Т-IV, по личному приказу Гитлера, стали устанавливать длинноствольную пушку 75 мм. Но когда началась война с Советским Союзом, [61] выяснилось, что оснастить все Т-IV длинноствольными орудиями не удалось и немалой их части пришлось воевать с прежними короткостволками. Г. Гудериан писал в мемуарах:

"Наши противотанковые средства того времени (1941 г.) могли успешно действовать против танков Т-34 только при особо благоприятных условиях. Например, наш танк Т-IV со своей короткоствольной 75-мм пушкой имел возможность уничтожить танк Т-34 только с тыльной стороны, поражая его мотор" (с. 224){20}.

Германская танковая промышленность только набирала темпы после отмены запретительных статей Версальского договора на производство вооружений. Нехватка танков вынуждала немцев использовать трофейные машины, что почти не практиковалось армиями других государств. Исключения носили эпизодический характер, но не были системой. Маршал М.Е. Катуков вспоминал, как он, обходя поле боя, после того как его дивизия приняла свой первый бой в июне 1941 г., увидел, что подбитые танки "сделаны не только в Германии. Кроме немецких Т-П, T-III, Т-IV здесь были и чехословацкие машины завода "Шкода", и французские — "Шнейдер-Крезо", "Рено" и даже захваченные в Польше танкетки заводов "Карден-Ллойд" (с. 14){21}. Такое техническое разнообразие, казалось бы, не должно было способствовать повышению боеспособности немецких танковых дивизий. Однако к вермахту вполне применима пословица "бедность не порок".

Военная авиация германских ВВС в целом шагала в ногу со временем, имея на своем вооружении в 1941 г. один из лучших мире истребителей "Мессершмитт-109" и неплохой, но быстро устаревающий пикирующий бомбардировщик "Юнкерс-87". Люфтваффе существенно отставали в разработке фронтовых и дальних бомбардировщиков. Фронтовой бомбардировщик "Хейнкель-111" из-за [62] недостаточной дальности полета не мог бомбить, например, промышленные объекты Волги и Урала, что сыграло свою роль в соревновании двух военных экономик. К тому же у него невысокая скорость, что делало его лакомой добычей для истребителей новых типов. Дальними бомбардировщиками вермахт так и не обзавелся. Единственным современным бомбардировщиком до 1944 г. был Ю-88. Столкновения взглядов внутри руководства люфтваффе были столь острыми, что это привело к самоубийству двух генералов из высшего руководства ВВС — начальника материально-технического управления Удета (07.11.41) и начальника штаба ВВС Ешоннека (19.08.43).

Не менее драматично развивались ВВС Красной Армии. Правда, там генералы самоубийство не совершали. Их арестовывали и расстреливали. В 1937-м, 1938-м, 1941 гг. были расстреляны начальники штаба ВВС С.А. Меженинов, В.В. Хрипин, В.К. Лавров, С.В. Тестов, П.С. Володин. Они держались в среднем по году. Сажали и авиаконструкторов — А.Н. Туполева, В.М. Петлякова, К.А. Калинина, итальянского эмигранта Р. де Бартиньи.

Столь "размашистое" руководство авиацией со стороны сталинских карательных органов не могло не сказаться на ее развитии. После первоначальных успехов середины 30-х гг. обозначился застой. К 1940 г. стало ясно, что типы самолетов, созданные на основе конструкторских разработок начала 30-х, серьезно уступают по боевым характеристикам лучшим самолетам Германии и Англии. Был объявлен организационный аврал, и уже к середине 1940 г. модели самолетов с необходимыми тактико-техническими данными предстали перед правительственными комиссиями. Быстрота воплощения идей в металл говорила о том, что конструкторская мысль в России развивалась без малейшего отставания от германской. Разница заключалась лишь в [63] уровне ее востребованности. Качественное отставание советской истребительной авиации накануне войны есть плод чисто субъективных причин. Когда они были устранены, то КБ, авиазаводы и летчики, несмотря на все колоссальные потери, смогли в 1943 г. обеспечить господство в воздухе.

Но и к 22 июня 1941 г. положение было далеко не из худших. В 1940 г. германская промышленность произвела 10 250 самолетов, из них 8070 боевых, против 8331 самолета, построенного в СССР. Но люфтваффе в борьбе с Англией только с августа 1940 по май 1941 г. потеряло 4,4 тыс. самолетов. Правда, "мессершмитты" превосходили И-15 и И-16, вооруженные пулеметами калибра 7,62 мм. Но это не вся правда. Советские самолеты отнюдь не были беспомощны перед немецкими. Бывший нарком вооружений Б Л. Ванников в своих воспоминаниях разъяснял, что с принятием в середине 30-х гг. пулемета Б.Г. Шпитального и И.А. Комарицкого, который при калибре 7,62 мм делал 2 тыс. выстрелов в минуту (так называемая система "Шкас"), "Военно-Воздушные Силы СССР по пулеметному оружию выдвинулись на первое место в мире" (с. 144){22}. Кроме того, И-16 был очень верткой, маневренной машиной, попасть в которую, если ее пилотировал опытный летчик, было непросто. Недаром японцы на Халхин-Голе знали И-16 под именем "Овод". Доказательством тому может служить количество сбитых самолетов противника нашими истребителями на "безнадежно устарелых" машинах: Глотов Г.Ф. на И-16 сбил 16 самолетов; Бринько П.А. — 15 самолетов; Машковский С.Ф. — 14 самолетов; Осколенко Д.Е. на И-16 и И-153 — 15 самолетов и т.д.{29}.

На 22 июня 1941 г. ВВС приграничных округов имели 1762 истребителя И-16 и 1549 И-153, что значительно превышало число истребителей Германии (1067) и ее союзников [64] на Востоке. Старые истребители не годились для нападения из-за недостаточной скорости, но при обороне аэродромов, железнодорожных узлов требовалась не столько горизонтальная скорость, — ибо догонять самолеты противника было не нужно, они сами летели на позиции истребителей, — сколько скороподъемность и маневренность для ведения воздушного боя на вертикалях. С задачей борьбы с бомбардировщиками эти истребители в руках опытных летчиков справиться могли. А вот для прикрытия от "мессеров" нужны были уже истребители новых марок. И они были. К 22 июня 1941 г. авиазаводы выпустили 3,5 тыс. самолетов новых типов (Пе-2, Ил-2, Су-2, Ер-2 и др.), среди них 2 тыс. истребителей: 399 — ЯК-1, 1309 — МИГ-3, 322 — ЛаГГ-3. Необходимо было правильно организовать тактику боя, тем более что Гитлер любезно продал нашей стране основные типы самолетов люфтваффе, так что советское командование знало, с чем придется столкнуться. Сами немцы умело совмещали устаревшие типы танков и самолетов с новыми и одерживали победы на земле и в воздухе.

Для борьбы на Восточном фронте командование вермахта смогло выделить лишь 3664 самолета, из которых 1,5 тыс. приходилось на бомбардировщики, чуть более тысячи на истребители, 623 являлись разведчиками, остальные — транспортными и самолетами связи. Как видим, ничего сверхмощного люфтваффе предложить Красной Армии не могли. Среди этого числа самолетов более половины приходилось на морально устаревшие модели вроде бомбардировщиков "Хейнкель-111", "Хеншель-123", "Дорнье-17", транспортного "Юнкерc-52" и т.д.

Не было превосходства у противника и в таком важнейшем виде оружия, как артиллерия. Если вермахту для боев на Востоке выделили 31 тыс. орудий, то артиллерийский [65] арсенал Красной Армии насчитывал 112,8 тыс. орудий и минометов, ив которых более 30 тыс. находилось в приграничных округах. "Артиллерийские орудия советского производства, как правило, имели высокие боевые качества, а многие из них были лучшими в мире", — утверждалось в "Истории Второй мировой войны" (т. 3, с. 385){27}. Того же мнения придерживался и Б.Л. Ванников:

"К моменту нападения гитлеровской Германии на нашу страну Красная Армия была вооружена самой лучшей артиллерией, превосходившей по боевым и эксплуатационным качествам западноевропейскую, в том числе и германскую" (с. 138){22}.

В ходе войны немцы очень результативно применяли в боях минометы, что нашло свое отражение во многих художественных произведениях о войне. А как обстояло дело с минометами в Красной Армии? На 1 июня 1941 г. в Красной Армии имелось 14 200 батальонных минометов 82 мм и 3800 полковых калибра 120 мм. В германской армии самым крупным был миномет калибра 81 мм. Лишь в 1943 г. немцам удалось создать калибр 120 мм, да и то приспособив советский полковой миномет. Но в РККА были еще 160-миллиметровые минометы и уникальные установки реактивной артиллерии (будущие "катюши").

Военная промышленность

Обязательной в советской историографии была фраза о том, что на вермахт работала экономика пол-Европы, а сама Германия превосходила СССР по выпуску стали, чугуна, электроэнергии. Сравним итоговые цифры производства вооружений.

В 1940 Г. в Германии выпущено 10 250 самолетов, а также около 2 тыс. танков, около 5 тыс. орудий калибром [66] от 75 мм. В кинофильмах, посвященных 1941 г., немецкие солдаты поголовно бегают с автоматами, но цифры опровергают этот расхожий стереотип. В 1940 г. германские оружейные заводы произвели всего 175 тыс. автоматов. В 1941 г. уже больше, но явно недостаточно, чтобы вооружить всю армию, — 325 тыс. штук.

В 1941 г. производство оружия в Германии несколько возросло, причем руководство страны считало, что намного. Было выпущено 11 030 самолетов, из них 9540 боевых; 3806 танков и САУ (из них 1366 танков и 255 штурмовых орудий в первом полугодии); 7092 орудия калибра 76 мм и выше; 4230 минометов.

Ну а чем отвечала советская промышленность?

В 1941 г. военная промышленность Советского Союза выпустила 15 735 самолетов. Одних только сверхсовременных танков Т-34 и KB — 4300 единиц, что превысило всю произведенную в Германии бронетехнику вместе с танкетками и тихоходными и небронированными штурмовыми орудиями. Казалось бы, шансов у германских танковых войск не было никаких. А неутомимая советская промышленность на 7 тыс. орудий среднего и крупного калибра, произведенных немцами за весь 1941 г., только во втором полугодии дала армии 6520 орудий 76-мм калибра. Минометов выпустила в 10 (!) раз больше, чем противник, — 42 300 штук и опять же только во втором полугодии 1941 г. А всего за год более 53 тыс. минометов!

И все это обилие войска получали, несмотря на потери огромных производственных мощностей. Возникает вопрос: куда же девалась эта прорва высококачественного оружия, насколько эффективно распоряжались в Красной Армии результатами самоотверженного труда Тыла?

Не сомневаясь в необходимости вступления в новую мировую войну, Сталин считал наращивание военной [67] мощи страны первостепенной задачей. На эти цели расходовались основные средства госбюджета, и фактически экономика страны уже в 1940 г. вступила в состояние мобилизационной готовности, что и предопределило взлет производства вооружений после начала войны.

Действующая армия

Не так плохо, как это представлялось десятилетиями, обстояло дело и с соотношением вооруженных сил противостоящих сторон.

Советская официальная историография придерживалась следующей версии. К 22 июня 1941 г. Германия и ее союзники сосредоточили у границ СССР сухопутные вооруженные силы численностью 3,3 млн. человек, 4900 самолетов всех типов (из них 1 тыс. союзников), около 4000 танков и штурмовых орудий, около 40 тыс. орудий и минометов. Более точных данных советские историки почему-то дать не могли и потому называли разные цифры. Так, "История Великой Отечественной войны" приводит достаточно верную цифру наличия танков у войск вторжения — 3410, а в "Истории Второй мировой войны" число округлили до 4000 и, присовокупив 260 танков немецких союзников, получили 4300 танков (т. 4, с. 21){27}. Конечно, лишняя тысяча в таком деле, как борьба с Красной Армией, не помешала бы, но как быть с истиной? Зато если "История Великой Отечественной войны" завысила цифру орудий и минометов у противника до 50 тыс., то "История Второй мировой войны" великодушно опустила ее до 47 200: 42 тыс. у вермахта и 5200 у союзников (там же). Зато оба официальных издания безбожно увеличили численность армии вторжения, включив 1200 тыс. человек в ПВО и ВВС, доведя личный [68] состав противника до 5,5 млн. человек. Тогда как советские войска западных приграничных округов определялись в 2,6 млн. человек с 37,5 тыс. орудий и минометов (без 50-мм минометов), 1800 средними и тяжелыми танками и 1540 самолетами новых типов. Все, подсчет закончен.

На основе этих выкладок делался вывод о "значительном превосходстве немецко-фашистских войск". Конечно, и в советские времена простой арифметический подсчет позволял усомниться в безусловной справедливости официальной версии. Сравним.

Силы вторжения были разделены на три армейские группы: "Север", "Центр" и "Юг". Финская и румынская армии имели свои полосы наступления.

Группа армий "Север" насчитывала 20 пехотных, 3 танковые и 3 моторизованные дивизии, не считая трех охранных, т.е. не предназначенных для боевых действий, дивизий. Всего 26 дивизий.

Противостоящие им войска Прибалтийского Особого военного округа имели 19 стрелковых, 4 танковые и 2 механизированные дивизии. Итого 26 дивизий.

В группу армий "Центр" входило 47 дивизий — 31 пехотная, 9 танковых, 6 моторизованных, 1 кавалерийская (по существу, тоже охранная).

Противостоящий им Западный Особый военный округ располагал 44 дивизиями — 24 стрелковыми, 12 танковыми, 2 кавалерийскими и 6 мотопехотными. На этом участке советская сторона уступала немецким войскам только по пехотным дивизиям.

Группа армий "Юг" насчитывала 41 дивизию — 26 пехотных, 5 танковых, 4 моторизованные, 4 легкопехотные, 2 горно-стрелковые. Силы союзников включали в себя 19 румынских дивизий (всего 360 тыс. человек) и 4 венгерские бригады.

Против них на первом этапе борьбы должны были действовать силы двух округов — Киевского и Одесского. Киевский Особый военный округ располагал 58 дивизиями — 32 стрелковыми, 16 танковыми, 2 кавалерийскими и 8 мотострелковыми. В Одесском округе группировались 22 дивизии — 13 стрелковых, 4 танковые, 3 кавалерийские, 2 мотострелковые. В совокупности это составляло 80 дивизий. Здесь, на юге, у Красной Армии было явное превосходство в силах.

Но германские пехотные дивизии численно превосходили советские стрелковые дивизии, поэтому реальное соотношение на границе было несколько иным{22}. По данным, опубликованным уже в постсоветское время, Прибалтийский округ насчитывал около 400 тыс. человек против 700 тыс. у группы армий "Север"; Западный округ — 625 тыс. против 820 тыс. у группы армий "Центр"; Киевский округ — 730 тыс. и Одесский 300 тыс. против 800 тыс. у группы армий "Юг" и 1,2 млн. вместе с союзниками.

Но и в этих подсчетах военные историки привычно блефовали, ибо в войска противника включались все наличные силы, в том числе и резервы, которые были введены в действие только в июле, а также тыловые службы. В результате в некоторых солидных постсоветских исторических работах численность группы армий "Центр" возрастала до 1,3 млн., а группы армий "Юг" до 1650 тыс. человек! (с. 8){16}. Не чем иным, как научной фантастикой, эти выкладки не назовешь. В то же время в число войск приграничных округов не включались дивизии Второго стратегического эшелона, в частности уже прибывшие к началу боевых действий сильные 16-я и 19-я армии, части 21-й армии и некоторые другие. Так, 16-я армия, в состав которой входил 5-й механизированный корпус и отдельная танковая бригада, насчитывала более 1 тыс. танков! Почти столько же было во всей группе армий "Юг".

Даже без предстоящей мобилизации Красная Армия имела солидные оперативные резервы. Если у верховного командования Германии в резерве находилось 24 дивизии (21 пехотная, 2 танковые, 1 моторизованная), то у командования Красной Армии — 43 дивизии, включая 12 танковых. То были войска внутренних округов, переброска которых началась весной 1941 г. В соответствии с планом развертывания Второго стратегического эшелона из Уральского военного округа в Белоруссию перебрасывалась 22-я армия, из Приволжского округа в Киевский — 21-я армия, из Харьковского — 25-й стрелковый корпус. Следом, для усиления Западного и Прибалтийского округов должны были прибыть соединения еще трех армий — 20-й, 24-й и 28-й.

Если германская армия практически полностью отмобилизовала свои войска, то советские вооруженные силы по-настоящему не трогали свои многомиллионные резервы. Поэтому численный перевес противника на северном и центральном направлениях должен был стать явлением сугубо временным и легко устранимым. Но и до подхода резервов и отмобилизованных маршевых пополнений войскам приграничных округов было чем воевать.

Ленинградский военный округ имел 1771 танк против горстки легких танков Финляндии.

Прибалтийский ОБО — 1412 танков (из них 79 КБ и 108 Т-34) против примерно 700 танков группы армий "Север".

Западный ОБО — 2136 танков (из них 117 КВ-1 и 268 Т-34) против примерно 2000 танков группы армий "Центр".

Киевский ОБО — 4772 танка (из них 320 КВ-1 и 694 Т-34) против примерно 1100 группы армий "Юг".

Одесский ВО — 1119 танков против 60 устаревших легких танков румынской армии. [71]

Всего приграничные округа располагали 12,3 тыс. танков против 3,8 тыс. танков и самоходных орудий (которые только с натяжкой можно причислить к танкам из-за слабого бронирования) противника. Тройное превосходство! Причем количественный перевес подкреплялся наличием полутора тысяч супертанков Т-34 и КВ. Но и это было еще не все. В отличие от германской, у Красной Армии тысячи танков находились во внутренних округах. В Московском военном округе дислоцировались три танковые и одна моторизованная дивизии, еще три танковые — в Северо-Кавказском и одна дивизия в Орловском округах.

Неплохо обстояло дело и с авиацией. На 22 июня 1941 г. ВВС приграничных округов насчитывали 7133 боевых самолета. Их расклад был следующим.

Ленинградский ВО — 1045 самолетов против 280 (из которых 40 бомбардировщиков и 100 истребителей были немецкими) самолетов немецкой армии "Норвегия" и финских ВВС.

Прибалтийский ОБО — 1211 боевых самолетов против 830 самолетов группы армий "Север" (из них 270 бомбардировщиков и 210 истребителей).

Западный ОВО — 1939 самолетов. Это 802 бомбардировщика (466 фронтовых и 336 дальних, из них 139 новых конструкций); 85 штурмовиков (из них 8 ИЛ-2); 885 истребителей (из них 253 новых); 154 разведчика; 13 корректировщиков. Этим силам противостояло 1670 самолетов противника группы армий "Центр", включая 490 бомбардировщиков и 390 истребителей.

Киевский ОВО имел 1313 самолетов и Одесский ВО — 950 самолетов против 900 самолетов в группе армий "Юг", а также около 400 устарелых румынских самолетов всех типов. В других источниках встречаются еще большие цифры советских самолетов и еще меньшие у противника. [72]

Но и это не все. Военные флоты имели собственную авиацию: Северный флот — 116 самолетов, Балтийский — 656, Черноморский — 625 (в том числе 346 истребителей).

Таким образом, ВВС приграничных округов Красной Армии располагали 8,6 тыс. самолетов против примерно 3700 немецких и около 800 морально устаревших самолетов союзников. Причем эти 4500 машин включали в себя все наличные силы, которые Германия и ее сателлиты смогли выставить против СССР, тогда как во внутренних военных округах СССР находились еще многие тысячи самолетов. Но даже из скромных 3 тыс. боевых самолетов Германия выделила для внезапного удара 22 июня лишь часть этих сил, так как не могла задействовать авиацию союзников (Румыния и Финляндия вступили в войну несколько дней спустя) и ряд собственных частей. По данным зарубежных источников, в утреннем налете германских ВВС участвовало 775 бомбардировщиков, 310 пикирующих бомбардировщиков и 290 истребителей. Поражает мизерное число истребителей. Это означает, что при должной организации ВВС и ПВО приграничных округов, которые насчитывали несколько тысяч истребителей, можно было нанести серьезный ущерб авиации противника. Что, впрочем, и произошло в последующем. К 19 июля 1941 г. люфтваффе потеряли 1280 самолетов, и это после потерь от внезапного удара по аэродромам приграничных округов.

Вернемся к дислокации войск Красной Армии в западных приграничных округах.

В официальной "Истории Второй мировой войны" указывалось, что на 22 июня 1941 г. в первом эшелоне армий прикрытия западных приграничных округов находилось 56 стрелковых и кавалерийских дивизий и 2 бригады. Во втором эшелоне армий на удалении 50-100 км еще 52 дивизии, в основном танковые и механизированные.

"Для [73] нанесения удара утром 22 июня 1941 г. в первом стратегическом эшелоне с учетом финских, венгерских и румынских войск было сосредоточено 157 дивизий (из них 17 танковых и 13 моторизованных) и 18 бригад (в том числе 5 моторизованных). Это была громадная, невиданная в истории армия вторжения" (т. 3, с. 441){27}.
Еще бы! Против 56 дивизий готовились ударить 157 дивизий врага! Однако это ложь. Приведенный отрывок — типичный образчик сфальсифицированного подсчета сил официальной советской военной историографией, чье наследство и традиции еще живы в исторической науке и массовом общественном сознании. Если в первом абзаце выкладки верные, то во втором — ложные. Дело в том, что утром 22 июня венгерские, румынские и финские войска удар наносить не собирались. Финляндия вступила в войну 26 июня, Румыния — 2 июля. Естественно, и немецкие войска, находящиеся на их территории, выступили в те же сроки. А это 11-я армия с 7 дивизиями и армия "Норвегия" с 4 дивизиями. В резерве германского верховного командования находилось 24 дивизии. В свою очередь, группы армий имели свои резервы (до 3 дивизий). Поэтому реально утром 22 июня могли выступить около 100 дивизий, и исход приграничного сражения зависел от того, насколько организованно вступят в бой части прикрытия и насколько быстро подойдут дивизии второго эшелона.

Если подытожить выводы советской военной историографии, касающиеся состояния Красной Армии накануне войны, то легко вычленить главный, неустанно доказываемый тезис — подготовиться к войне не успели. И в качестве объективных причин неудач лета 1941 г. советские историки перечисляли, что именно не успели сделать: развернуть, подвезти, достроить, дообучить... Но все ли в этой тотальной недоустроенности было предопределено [74] нехваткой времени и сил? В "Истории Второй мировой войны" читаем:

"На 1 июня 1941 г. средняя укомплектованность стрелковых дивизий приграничных округов составила: Ленинградского — 11 985 человек, Прибалтийского Особого -- 8712, Западного Особого — 9327, Киевского Особого — 8792 и Одесского — 8400 человек" (т. 3, с. 419){27}.
Но, наверное, на то и были эти округа "особыми", чтобы встретить врага в полной готовности?
"Однако на 1 июня 1941 г. из 170 дивизий и 2 бригад... ни одно соединение не было укомплектовано по полному штату, — говорится в другой солидной работе. — 144 дивизии имели численность по 8 тыс. человек, 19 — от 600 до 5 тыс." (с. 209){24}.
Во-первых, это не совсем так. Например, полностью был укомплектован 6-й механизированный корпус в Западном ОВО, имевший 1021 танк. Это три дивизии. Во-вторых, что мешало увеличить численность дивизий до необходимого уровня боеспособности? Кого, собственно, винить? Не Гитлера же! Но и по численности дивизий данные были тоже сфальсифицированы. Все дело в дате: "на 1 июня...". По сведениям генерала Ю. Горькова, работавшего с архивами, к 22 июня за счет призванных на сборы 802 тыс. человек удалось "21 дивизию укомплектовать до 14 тысяч, 72 дивизии — до 12 тысяч и 6 стрелковых дивизий — до 11 тысяч" (с. 71){8}.

Немало написано и о танках старых типов, многие из которых нуждались в ремонте. В июне 1941 г. Красная Армия имела 22,6 тыс. танков, из которых 16,5 тыс. требовали ремонта (!), утверждалось в одной из статей "Военно-исторического журнала" (1990, № 3, с. 5){3}. Это обстоятельство вряд ли может считаться смягчающим, так как подготовка к войне не равнозначна подготовке к посевной кампании. Войска приграничных округов всегда должны быть готовы к бою, тем более в условиях критической [75] международной обстановки. Зато в воспоминаниях участников войны не встречается сетований на фатальную нехватку запчастей, хотя промышленность потеряла огромные мощности. Получается, что когда возникла необходимость, то уровень снабжения сразу повысился.

Слабость заключалась не в технике и не в ее количестве — давно доказано, что бьют не числом, а умением. Войскам "чего-то" не хватало и под Сталинградом, и на Курской дуге, и вообще нельзя всерьез надеяться, что вероятный противник даст возможность "пришить последнюю пуговицу к мундиру последнего солдата". Ведь и германская военная машина покатилась навстречу войне с Советским Союзом, имея существенные пробелы в военной технике (было мало средних танков и минометов) и скудные резервы. Исход сражений решала чаще всего боевая выучка войск, хорошая организация дела, нацеленность на решающий результат. Мотивы же явных фальсификаций и умолчаний в советских исторических трудах понятны. Надлежало представить Советский Союз и его военно-политическую верхушку жертвами агрессора. Иначе у простых людей неизбежно бы возник вопрос: почему руководство страны, которое отождествлялось с Коммунистической партией, так плохо распорядилось столь мощным арсеналом, созданным трудом этих простых людей за счет их безжалостной эксплуатации? Лучший ответ — это снять сам вопрос. И он был снят версией о "неготовности".

Была ли в комплексе проблем, которые можно назвать "феноменом 22 июня", некая фатально-объективная неизбежность поражения? Вопрос с арсеналами оружия мы рассмотрели. Анализ дает отрицательный ответ на вышеприведенный вопрос, ибо оружия и мощностей для его производства вполне хватало, а качество оружия [76] находилось на уровне мировых стандартов и даже выше. Не было и сколь-нибудь непоправимой нехватки солдат. Резервы же были настолько обильными, что вермахт о таких и не мечтал. Тогда в чем причина случившегося летом 1941 г.?

Интересна в этой связи оценка Красной Армии ее противником. Аналитики вермахта невысоко оценивали боевые возможности РККА. В записи обсуждения плана "Барбаросса" в Ставке Гитлера от 3 февраля 1941 г. начальник штаба сухопутных сил Ф. Гальдер констатировал:

"Количественное превосходство у русских, качественное — у нас".
И объяснил: у противника "много танков, но плохих, наскоро собранная техника" (как это знакомо по нашим плохо собранным автомобилям!). И далее:
"Артиллерией русские вооружены нормально... Командование артиллерией неудовлетворительное" (кн. 1, с. 591){9}.
В этих лаконичных фразах — искомые грани истины.

Полный ответ придется давать на протяжении двух глав, но прежде всего необходимо отметить чрезвычайно высокую зависимость всего происшедшего от субъективного фактора в лице верховного командования Красной Армии. Официально во главе ее стоял достаточно опытный, целеустремленный нарком по военным делам С.К. Тимошенко. Генеральный штаб возглавлял талантливый военачальник с развитым стратегическим мышлением Г.К. Жуков. Казалось бы, все в порядке. Но фактически главой страны и ее вооруженных сил был, конечно, И.В. Сталин, скромно именовавший себя секретарем ЦК. От него зависело утверждение всех стратегических и даже оперативных мероприятий и всех сколь-нибудь значимых кадровых перемещений. Пагубность диктаторского всевластия, когда с мнением одного человека ничего не могли поделать знающие, профессионально подготовленные люди, особенно значимо проявилась в ходе событий 1941 г. [77]

Финал политики мира как пролога к войне

Вечером 21 июня Г. К. Жукову позвонил начальник штаба Киевского округа генерал М.А. Пуркаев и доложил о немецком перебежчике — фельдфебеле, сообщившем, что утром 22 июня начнется вторжение. Тянуть дальше и надеяться на "авось" больше было нельзя. В кабинете Сталина собрались члены Политбюро.

— Что будем делать? — спросил Сталин, у которого в подобные щекотливые моменты всегда прорезался вкус к коллективному принятию решений.

Еще можно было объявить тревогу в частях прикрытия, привести ПВО в боевую готовность... С.К. Тимошенко повторил просьбу о приведении войск приграничных округов в боевую готовность, предложив соответствующий проект директивы.

— Читайте! — приказал Сталин. Жуков прочитал проект директивы.

Сталин возразил: мол, такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений (с. 243){25}.

Для государственного деятеля, имевшего репутацию гениального, это было непростительным промахом, ведь Гитлер к тому времени атаковал уже семь государств (Польшу, Данию, Норвегию, Голландию, Бельгию, Люксембург, Югославию), не отягощая себя долгими поисками повода для вторжения. Более того, по введенным самим Сталиным законам, действия, направленные на срыв мероприятий по [78] отпору врагу, даже в силу каких-то объективных и психологических причин, должны были квалифицироваться как деяния "врага народа". Так был замучен в тюрьме В.К. Блюхер, расстреляны позже Д.Г. Павлов, П.В. Рычагов, Я.В. Смушкевич, Г.М. Штерн... Но сам Сталин в их число так и не попал.

Новая директива, составленная Г.К. Жуковым и Н.Ф. Ватутиным, предупреждала командование приграничных округов, что в течение 22-23 июня возможно нападение Германии. Ставилась задача, не поддаваясь ни на какие провокационные действия (что подразумевалось под словами "ни на какие", не обговаривалось), встретить в боевой готовности возможный внезапный удар немцев и их союзников. Для этого приказывалось в течение ночи 22 июня скрытно занять огневые точки укрепрайонов, рассредоточить и замаскировать авиацию и войска, привести в боевую готовность средства ПВО. И далее Сталин приписал:

"Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить".

Оказалось, что можно без лишнего шума принять меры, повышающие боеготовность войск, но к вечеру 21 июня они уже безнадежно запоздали.

Около полуночи М.П. Кирпонос доложил о новом перебежчике — немецком солдате 74-й пехотной дивизии, переплывшем реку с сообщением уже о часе нападения — 4 утра.

Директива из Москвы была передана в половине первого ночи 22 июня и дошла до штабов округа лишь перед самым вторжением. Войска же оставались в неведении до самого начала боевых действий.

В 3 часа 17 минут из штаба Черноморского флота поступило первое сообщение о начале войны — неизвестные самолеты пытались атаковать корабли. Потом посыпались [79] донесения из приграничных округов об ударах вражеской авиации. В половине пятого утра вновь собирается заседание Политбюро с участием военных, В описании последовавших далее событий слово передаем Г.К. Жукову.

"В кабинет быстро вошел В.М. Молотов:

— Германское правительство объявило нам войну.

И.В. Сталин опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная, тягостная пауза. Я рискнул нарушить затянувшееся молчание и предложил немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение.

— Не задержать, а уничтожить, — уточнил С. К. Тимошенко.

— Давайте директиву, — сказал И.В. Сталин".

Вот так просто, с ходу, была определена стратегия всего приграничного сражения. Один военачальник, не выдержав паузы, предложил быстрое "удобное" решение, другой, не имея никакой информации о масштабах сражения, но дабы не отставать от подчиненного, добавил "решительности". Фактический главнокомандующий, подавленный своим грубейшим политическим просчетом, хватаясь за приятное ему "уничтожить", немедля утвердил предложение. Какую большую роль в исторических событиях порой играет психология момента! Так, без анализа, в условиях дефицита времени было принято первое пришедшее на ум решение, тотчас оформленное директивой, которая, по признанию самого автора, "по соотношению сил и сложившейся обстановке... оказалась явно нереальной, а потому и не была проведена в жизнь" (с. 248){25}.

Однако эпопея с директивами в этот день не закончилась. После полудня Сталин ощутил такой прилив решимости, что на свет родилась директива № 3, отличавшаяся [80] от предыдущей еще большей большевистской боевитостью. Если директива № 2 требовала лишь отбросить врага за государственную границу, то директива № 3 настаивала на разгроме в двухдневный срок основных сил агрессора и переносе военных действий на территорию противника. Столь абсурдное требование в условиях неотмобилизованности советских войск можно объяснить только шоковым состоянием верхов в этот день. Мнение о возможности подобных мероприятий не спросили не только у фронтовых штабов, но даже у начальника Генштаба.

Г.К. Жуков только в Киеве, куда он выехал днем как представитель Ставки, узнал о новой директиве из разговора по ВЧ (высокочастотная связь) с Н.Ф. Ватутиным. Сначала Ватутин доложил, что, "несмотря на предпринятые энергичные меры, Генштаб так и не смог получить от штабов фронтов, армий и ВВС точных данных о наших войсках и о противнике". После чего он сообщил, что Сталин все же одобрил проект директивы, предусматривающий переход наших войск в контрнаступление с задачей разгрома противника на главнейших направлениях с выходом на территорию противника. Жуков позволил себе высказать недоумение таким приказом. Ватутин, согласившись с ним, заявил, что это дело решенное. Начальник Генштаба не посмел противиться воле секретаря ЦК и завизировал директиву.

Она пошла в войска в 21 час 15 минут 22 июня. Эта директива стала новой ошибкой в цепи-удавке, скованной Сталиным накануне войны. Нет нужды доказывать, что преступно планировать столь крупномасштабные операции, не имея ни устойчивой связи с фронтами, ни сведений о противнике, короче, ничего не зная по существу дела. Обычный здравый смысл требует от человека оглядеться, оценить ситуацию, прежде чем броситься в гущу драки. Директива № 3 [81] была броском в драку с криком "ура", но с накрепко закрытыми глазами. Расплачиваться за эмоции вождей пришлось войскам. Руководство страны и Вооруженных Сил явно оказалось не на высоте, не сумев в экстремальной ситуации найти верное решение.

Перед войной на экраны страны вышел кинофильм "Если завтра война". Эта картина интересна тем, что в ней на фоне плакатных представлений о войне есть удивительные предвосхищения будущих событий, в том числе с точностью до наоборот. Фильм начинается с показа праздничного вечера. Люди отдыхают. Играют оркестры. Воскресенье! А в это время враг по ту сторону границы готовится к удару. В рецензии на фильм А. Морев писал:

"Он (враг) рассчитывал неожиданным нападением смять Красную Армию, посеять панику среди войск и населения... Страна социализма начеку! Ее невозможно застать врасплох... Фашисты просчитались. Наша страна прекрасно подготовлена к тому, чтобы защитить свой мирный труд. Фильм хорошо показывает нашу готовность... Танки рвут проволочные заграждения противника, давят его орудия, его людей"{26}.

И вот давно ожидаемая война грянула. Как посевная или уборка урожая — совершенно неожиданно.

Дальше