В начале 30-х гг. два радикальных плана поступило в различные органы от Тухачевского, тогда Командующего Ленинградским военным округом, и Н. Снитко, военного экономиста Госплана. Вполне возможно, они были даже знакомы с предложениями друг друга, поскольку оба были членами Военной секции Коммунистической академии.

Долгое время основным источником для изучения жизни и деятельности Тухачевского была вступительная статья начальника Генштаба С. С. Бирюзова к опубликованным в 1964 г. «Избранным произведениям» недавно реабилитированного «красного маршала». Некоторые подробности о его деятельности рассказал полковник Г. С. Иссерсон, соратник Тухачевского по разработке новых теорий оперативного искусства. Однако суть предложений Тухачевского, высказанных им в конце 1920-х — начале 30-х гг., оставалась неясной из этих трудов. Поэтому автор поставил перед собой задачу раскрыть как можно более полно — насколько позволяют архивные документы — все подробности взаимоотношений Тухачевского с политическим и военным руководством.

До настоящего времени было известно только то, что в 1930 г. Тухачевский подвергся резкой критике за свои предложения по перестройке Красной Армии. Недавно обнаруженные автором материалы позволяют проанализировать взгляды Тухачевского в контексте того времени. Следует посмотреть, что же в действительности [108] писал Тухачевский в 1930 г. и какова была атмосфера и менталитет общества в первый год пятилетки.

Зимой 1929–1930 гг. Тухачевский составил целый ряд записок, связанных с производством артиллерийских систем и пироксилинового (бездымного) пороха, с реконструкцией железных дорог, а также представил свои аргументы в пользу большей эффективности доставки войск и вооружений по воздуху, по сравнению с использованием конной или моторизованной тяги {283}.

Это было время, когда набирала темп форсированная индустриализация, когда высокие плановые показатели устанавливались буквально для каждой отрасли и участка народного хозяйства. Тухачевский с энтузиазмом говорил о тех возможностях, которые открывали социалистическая индустриализация и коллективизация. Так, планируя увеличение вооружённых сил, военным больше не нужно было делать это робко, по частям, оперируя незначительными процентами. Тухачевский подчеркивал, что его расчёты носят ориентировочный характер, но «имеют под собой прочную основу наших реальных возможностей, соответствуя пятилетнему плану с последующими, внесенными в него изменениями и дополнениями» {284}. Он приветствовал коллективизацию сельского хозяйства, которая делает возможной перестройку войск территориального формирования, в настоящее время набираемых из необразованных и политически «ненадёжных» крестьян. Отныне эти войска могут состоять не только из пехоты и кавалерии, но и из передовых «технических частей», таких как моторизованные и механизированные соединения. Тухачевский в то время вряд ли знал о жестоком характере проходившей коллективизации. То, что Тухачевский приветствовал социалистическое преобразование деревни, возможно, было связано с его личным опытом времён Гражданской войны, а также с общим ходом рассуждений в его статьях об итогах «борьбы с бандитизмом» {285}.

Ресурсы, которыми будет располагать Советский Союз в результате выполнения пятилетнего плана позволят: а) иметь массовую армию; б) увеличить её мобильность; и 3) усилить её наступательные возможности. Тухачевский подчёркивал, что количественный и качественный рост различных родов и служб вооружённых сил приведет и к структурным изменениям и что реорганизованной армии потребуются и новые оперативные концепции. Армия, обладающая теми характеристиками, которыми наделял её Тухачевский, будет способна к широким боевым маневрам и операциям. Совместное использование артиллерии и танков решит проблемы огнепитания. Новой [109] армии будет по плечу и решение совершенно новых оперативных проблем. Возраставшее, относительно других сил, значение авиации и танков задавало новые параметры генерального сражения. В него будет вовлечено до 150 дивизий, сражающихся вдоль огромного по протяженности фронта длиной 450 км, причём боевые действия будут вестись вдоль всей линии фронта с проникновением вглубь вражеской территории до 100–200 км. Подобное углубление области ведения боевых действий достигалось за счёт массированных ударов с воздуха по вражеским тылам. Тухачевский также предвидел возможность сочетания танкового наступления и воздушно-десантных операций. Задача воздушно-десантных соединений будет заключаться в том, чтобы блокировать тыловые шоссейные и железнодорожные коммуникации противника и, тем самым, препятствовать передвижению его войск: «Главные силы противника должны быть отделены от страны парализованной полосой в 100–200 км глубины. Деятельность десантных отрядов должна поддерживаться массовыми действиями авиации и массовым применением химических средств борьбы» {286}.

Форма сражения, какой она мыслилась в 1930 г. предполагала, что будущие конфликты будут начинаться без формального объявления войны. Похоже, это принималось без доказательств и более консервативными военными мыслителями, такими как Шапошников и Свечин, и более радикальными, — такими как Тухачевский и Триандафиллов. Учитывая это обстоятельство, следовало использовать элемент внезапности. В своей записке Тухачевский описывал начальную фазу как прорыв наиболее укреплённых линий обороны противника и одновременное «вертикальное окружение» путем использования воздушных операций. На более поздних стадиях главные силы должны будут овладеть всей тактической глубиной обороны противника, пути к переброске резервов и отступлению которому будут отрезаны десантными войсками, призванными обеспечить полосу шириной в 150–200 км вдоль всего тыла противника.

В течение второй половины 1929 года большая часть показателей «оптимального» пятилетнего плана была уже пересмотрена в сторону увеличения, что стало результатом постоянно возраставших требований сверху и «встречных планов», которые с энтузиазмом принимались рабочими. Тухачевский довольно уверенно ссылается на фигурирующие в газетах пересмотренные плановые показатели. Некоторые из показателей, которые он отобрал для своей записки, приведены в таблице 4.1. Едва ли в этой записке Тухачевский мог позволить себе подвергнуть сомнению лозунг «выполнения [110] пятилетки в четыре года», ещё менее — открыто критиковать новые цифры производственных показателей. В дальнейшем история подтвердила то, что тогда было очевидным для скептиков: не все пересмотренные производственные показатели могли быть достигнуты в намеченные сроки. Тем не менее, возможно, для общественности в целом подобные цифры добычи угля и нефти, производства железа и стали воплощали мечту о стремительной индустриализации, темпы которой превосходят любые достижения капиталистической экономики. Следовательно, если бы такие военные деятели, как Тухачевский, на минуту поверили в осуществимость этих целей, это многое бы изменило. Вместо того, чтобы оперировать в своих планах небольшими традиционными армиями, руководство страны могло теперь рассчитывать на современную, хорошо оснащенную армию.

Наименование	Уровень производства 1913 г.	1929/1930 г. произв. по плану	1932/1933 г. «оптимальный» план	1932/1933 г. пересмотр. план
Уголь (млн. тонн)	28,9	51,6	75,0	102,5
Нефть (млн. т)	9,3	16,23	21,7	40,0
Чугун (млн. т)	4,2	5,5	10,0	17,6
Стальной прокат (млн. т)	3,5	4,9	8,0	15,1
Тракторы (штук)	—	17400	50000	197000
Автомобили (штук)	—	12300	130000	350000

Находясь под впечатлением этих целей («пересмотренных» показателей на 1932/1933 г.), а также перспектив роста в целом, в которые он, по всей видимости, верил, Тухачевский отверг традиционный военный подход к планированию. Вместо постепенных изменений, проводимых в соответствии с ростом промышленного производства, Тухачевский смело предложил заново рассчитать потенциал армии, исходя из новых «производственных возможностей». [111]

Вслед за этим Тухачевский предложил связать потенциальный объём производства самолетов с объёмом производства автомобильных двигателей. Разумеется, Тухачевский был не одинок в своей оценке военно-экономического потенциала, таящегося в автомобильной и авиационной промышленности, достигших больших успехов в течение предшествующих двух десятилетий. В принципе, подобный же тип расчетов использовался для оценки военного потенциала страны во всем мире. В книге «Экономика войны» М. Я. Савицкого, написанной в 1934 г., химическая, автомобильная и авиационная промышленность сходным образом рассматривались в качестве «наиболее важных секторов экономики, имеющих непосредственное отношение к войне» {287}. Похожие идеи были высказаны и теоретиком развития авиации В. В. Хрипиным в докладе о военной экономике, прочитанном им в Коммунистической академии 22 апреля 1930 г. {288}.

Тухачевский ссылался на статистические данные для Великобритании, Франции и Германии 1918 и начала 20-х гг., которые указывали на существование определенных пропорций между развитием этих отраслей. Он предположил, что соотношение между числом производимых самолетов и автомобилей должно составлять 1:3, а между авиационными двигателями и автомашинами — 1:2.

Исходя из этих соотношений, а также «пересмотренных заданий оптимального плана», которые устанавливали для Советского Союза уровень производства 350000 автомобилей к 1932/33 г., Тухачевский получил соответственно примерно 122500 самолетов и 175000 авиационных двигателей в качестве показателей «потенциального производства». Аналогичным образом он изучил цифры производства самолетов и количества находящихся в строю самолетов для некоторых иностранных государств. Соответствующий процентный показатель для Англии, Германии и Франции в годы Первой мировой войны составил от 18 до 32%. «Это позволит, — заключал Тухачевский, при производстве в год 122500 самолетов, иметь в строю 36750, а в круглых цифрах от 35 до 40 тысяч самолетов» {289}.

По мнению Тухачевского, столь внушительные объёмы самолетостроения в Советском Союзе оправдываются существующими большими расстояниями, а также широким развитием почтовой и грузовой авиации. Ссылаясь на итальянского теоретика авиации Джулио Дуэ, он позднее заметил, что «40000 самолетов — это новая идея» и что развитие военной авиации может принять и другое направление. При этом он цитировал мнение Дуэ, полагавшего, что [112] 1500 больших самолетов может быть достаточно, чтобы победить такие страны, как Франция или Бельгия {290}.

В свою очередь, производство танков могло быть тесно увязано с производством тракторов. Для этого сектора промышленности Тухачевский принимал существование пропорциональной зависимости между числом выпускаемых тракторов и танков. Он использовал соотношение: один танк на каждые два трактора. Это означало, что запланированное на 1932/33 г. производство 197000 тракторов позволит в случае войны довести производство танков до 100000 машин в год. Если считать убыль танков в год войны равной 100% (цифра условная), то, констатировал он, «МЫ СМОЖЕМ ИМЕТЬ В СТРОЮ 50000 ТАНКОВ» {291}.

Тухачевский специально подчёркивал, что он «не имел возможности произвести подсчёт в денежном исчислении» как для стоимости производства и обслуживания большого количества самолетов и танков, так и для затрат на переход от мирного к военному времени. «Приведённые данные характеризуют (по скромным показателям) наши перспективные производственные возможности в области самолёто — и танкостроения и соответствующие формы РККА, каковые она неизбежно должна будет воспринимать» {292}.

Как резюмировал в своей записке Тухачевский, в Полевом Уставе РККА (ПУ-29) нужно зафиксировать новую оперативную форму, а именно, авиа-механизацию. Новая структура армии вместе с новыми видами вооружений позволит вести широкие маневренные бои и операции. Совместное применение танков и артиллерии радикально облегчит решение представляющей наибольшую сложность проблемы огнепитания. Он писал:

«Однако, было бы ошибочно думать, что реконструкция армии должна лишь упорядочить прежние виды оперативно-стратегических действий. Новый удельный вес авиации и танков позволит совершенно по-новому построить порядок генерального сражения.

Это последнее может быть завязано одновременным ударом не менее как 150 дивизий на громадном фронте — 450 км и больше, и притом сражение одновременно на всём этом фронте должно распространяться в глубину на 100–200 км, что может повлечь полное уничтожение армий противника, менее сильных технически. Это углубление сражения может быть достигнуто массовой высадкой десантов в тыловой полосе противника путём применения танково-десантных прорывных отрядов и авиационных десантов. Действия десантов должны заключаться в овладении и преграждении в тылу [113] у противника всех дорог, как шоссейно-грунтовых, так и железных. Мероприятия по разрушению, при отходе, его военных сообщений должны быть сорваны. Главные фронтовые силы противника, отступая, должны вести бои за каждый шаг отхода. По всей тыловой полосе противника должна быть организована служба заграждения...

Главные силы армии должны нанести противнику решительное поражение и уничтожить его силы в парализованной за ним полосе» {293}.

Таким образом, основное внимание Тухачевский уделял созданию полного кольца окружения, внутри которого противник должен был уничтожаться массированным применением химического оружия наряду с обычными бомбардировками. Каждый из элементов этой схемы получил развитие в трудах Тухачевского в последующие несколько лет. Завершенными из них являются только статьи, но те же проблемы рассматриваются и в черновом варианте первой части «Новых вопросов войны» — основного сочинения Тухачевского, которое ему так и не удалось завершить.

Как начальник Штаба РККА в 1925–1928 гг., Тухачевский принимал участие в составлении как военных планов, так и пятилетнего плана развития вооружённых сил. В то время ситуация в советской промышленности не способствовала грандиозным замыслам. Однако в 1930 г. Тухачевский безапелляционно заявил, что открываемые пятилетним планом перспективы промышленного роста позволяют иметь современную механизированную массовую армию, «которая потребуется для будущей большой войны». Людской потенциал этой армии позволит Советской России развернуть не менее 240 пехотных дивизий.

«Узким местом» в развертывании русской армии традиционно был транспорт. Несмотря на это, Тухачевский рассчитывал, что пропускная способность транспортной системы достаточна для выдвижения в течение 30 дней примерно 214 дивизий к западным границам. К этому первоначальному развертыванию он прибавлял 46 дивизий других военных округов и получал цифру в 260 дивизий как численность отмобилизованной Красной Армии {294}.

Не только Сталин, Ворошилов и Шапошников ознакомились с запиской Тухачевского. Экземпляр его январского предложения лег на стол наркома РКП С. К. Орджоникидзе. Поступил ли он от Тухачевского, или кого-либо другого, остается неясным. Орджоникидзе затем направил этот экземпляр Сталину с пометкой: «Coco. Взгляни на этот документ! Серго» {295}. С мая 1928 г. Орджоникидзе также [114] отвечал, по решению Политбюро, за состояние оборонной промышленности, что раньше входило в обязанности Молотова {296}. Тухачевский был в хороших отношениях с Орджоникидзе со времен Гражданской войны, и в 1930 г. тот поддержал начинания Тухачевского {297}.

За январской докладной запиской последовала серия новых предложений Тухачевского. Похоже, что «великое видение» Тухачевского представляло собой комплекс мер, последовательно и систематически проводимых в жизнь. 23 февраля он подытожил свои взгляды на советскую мобилизацию промышленности в сравнении с западными образцами {298}. В новой записке, датированной 16 марта 1930 г., Тухачевский привёл доказательство необходимости увеличения численности саперных соединений, призванных обеспечить пропускную способность основных дорог для продвижения моторизованных войск {299}. Он составил расчёт количества артиллерии, необходимого для проектировавшейся им массовой армии, на вооружение которой должно было поступить 20000 орудий и достаточное количество комплектов снарядов {300}. Сотрудничая с Орджоникидзе на протяжении 1930 года, он продолжал развивать свои идеи о необходимости усовершенствования артиллерии, улучшения качества боеприпасов и синтетического пороха. Тухачевский ратовал за расширение производства пороха, основой которого вместо нитроглицерина был бы нитрошелк и пироксилин. Вопрос о производстве нитрошелка он обсуждал с Орджоникидзе в январе 1931 г. на «Морозовском» пороховом заводе в Шлиссельбурге {301}.

Его доклады о производстве артиллерийского вооружения и снарядов, а также о роли инженерных частей были призваны обосновать сделанные им ранее расчёты. Однако, по-видимому, нарком обороны Ворошилов не передал эти предложения ни начальнику штаба, ни кому-либо ещё в центральном аппарате НКВМ {302}. Легко представить себе растерянность Ворошилова при чтении докладов Тухачевского. Ворошилов был не в состоянии самостоятельно судить о технических предложениях, либо оперативных вопросах. Он не затруднял себя тем, чтобы вникать в более абстрактные рассуждения Тухачевского, не привлекали его внимания и принципиально важные проблемы теории. В общем, Ворошилову нужны были абсолютно конкретные детали, «чего?» и «сколько?», и ответы на свои вопросы, видимо, столь же приземленные, он получал обычно у начштаба Шапошникова. Ворошилов попросил своего секретаря Г. М. Штерна отдать распоряжение начальнику Штаба, который должен был [115] уточнить и конкретизировать общие цифры для предлагаемого Тухачевским типа армии: сколько человек потребуется мобилизовать? сколько понадобится командиров? сколько потребуется тяжёлых и лёгких пулеметов? сколько танков, самолетов и единиц артиллерии? Вероятные общие потери?

Предложения Тухачевского в оценке Шапошникова

Начальник Штаба Борис Шапошников прислал свой ответ уже в середине февраля, после того как закончил первые подсчёты и получил ошеломляющие результаты, которые, казалось, вытекали из предложений Тухачевского. Личные отношения между Тухачевским и Шапошниковым были очень напряженными, а в прошлом Шапошников резко и вполне обоснованно критиковал ошибки Тухачевского во время варшавского похода 1920 г. {303}.

Критикуя предложения Тухачевского, он стремился показать, что намеченные Тухачевским цели наталкиваются на лимит материальных и финансовых возможностей {304}. Численность предполагаемой армии из 245 дивизий Шапошников определил как превышающую 11 миллионов человек. Это соответствовало 7,5% общей численности населения СССР. Чтобы получить эту цифру при мобилизации, необходимо, подсчитал Шапошников, призывать всё мужское население от 14 до 45 лет. Аналогичным образом, для каждой категории вооружений Шапошников приходил к огромным цифрам объёма производства, например, к необходимости выпускать 1500(!) пушек среднего калибра в месяц. Затем он просуммировал объём необходимых оборонных заказов, потребующихся как для мирного времени, так и для накопления мобилизационных резервов. Если в 1928–1929 гг. военные комиссии установили объём бюджетных отчислений примерно 2,5 миллиардов рублей на пятилетний период, а решением Политбюро, принятым в июле 1929 г., было проведено внеочередное увеличение некоторых из этих расходов, то теперь начальник Штаба утверждал, что проект, представленный его предшественником на этом посту, потребовал бы в мирное время бюджетных ассигнований в объёме почти 60 миллиардов рублей! В то же время государственный бюджет СССР составлял 36970 млн. рублей на последующие [116] три года пятилетки. Если даже, считая это возможным, увеличить бюджет на 22% против планового уровня 1930 г., то совокупный бюджет на 1930/31–1932/33 гг. составил бы 51,5 миллиарда рублей. «Наши мобилизационные запросы, — восклицал Шапошников, — поглотят весь государственный бюджет на следующие три года и всё же не будут адекватно удовлетворены.»

Проведя детальные расчёты для армии, насчитывающей 245 дивизий, и требующей по сравнению с существующим военным планом удвоения числа пехотных дивизий, девятикратного увеличения количества находящихся на вооружении пулеметов и 27-кратного увеличения числа самолетов, Шапошников заключал: «Вышеприведённая таблица показывает, что по своей численности, а главное по превосходству в артиллерии, танках и самолетах армия в 245 стр. дивизий является столь действительным фактором, что она смогла бы нам обеспечить самое быстрое решение» {305}.

Таковы оказались комментарии по поводу одного только предложения Тухачевского, представленного Ворошилову и Сталину. Остается только гадать, действительно ли опытный военный мыслитель Шапошников неправильно понял суть рассуждений Тухачевского или он намеренно искажал их с целью скомпрометировать его.

Неудивительно, что подсчеты Шапошникова вызвали недоумение. Но прежде, чем анализировать реакцию Сталина, необходимо сделать отступление и обратиться к другой дискуссии, в которую был вовлечен Шапошников и которая поможет понять его систему взглядов.

Взгляды на будущую войну генерала А. А. Свечина, 1930 г.

Бывший офицер царского Генерального штаба Александр Свечин преподавал в Военной академии РККА и был одним из самых известных военных мыслителей конца 20-х — начала 30-х гг. Будучи последовательным сторонником концепции стратегической обороны (в противовес наступательной доктрине, сил и средств для осуществления которой у СССР нет и не будет, по его мнению, в ближайшие 15 лет), Свечин в конце 20-х гг. подвергся критике в военной печати {306}. [117]

В начале 1930 г. Свечин представил Шапошникову подробный доклад «Будущая война и наши военные задачи». Он считал, что многие постулаты существующего плана войны должны быть пересмотрены. В этот период в качестве наиболее вероятных противников в случае возникновения войны рассматривались Польша и Румыния, объединившиеся в коалицию. Свечин полагал, что будущей войне не будет предшествовать какое-либо формальное объявление войны. Согласно его аргументам, удар по более слабой Румынии является наиболее надёжным способом выиграть войну у противостоящей Советскому Союзу коалиции. Шапошников выступил против этого предложения, придерживаясь мнения, что сначала должен решиться исход основного сражения, которое будет развернуто против Польши.

Признание Свечиным возможности необъявленных войн против коалиции противостоявших Советскому Союзу стран было тем пунктом, которым, пожалуй, исчерпывалось его согласие с линией Тухачевского, а также Штаба РККА. Свечин подчёркивал, что вероятная коалиция противника, скорее всего, атакует Советский Союз с юга, то есть со стороны Черного моря, Румынии и Кавказа. По мнению Свечина, целью противника будет захват богатых экономическими ресурсами Украины, Южной России и Закавказья {307}. Поэтому, чтобы расколоть потенциальную коалицию противника, Свечин, в противоположность официальному военному плану, предлагал вначале нанести удар по Румынии как наиболее слабому участнику коалиции.

Направление основного удара возможной неприятельской коалиции в сторону Южной России и Украины потребует, по мнению Свечина, переключить оборонные усилия Советского Союза на южное направление. Он рекомендовал обеспечить высшую степень боевой готовности на Украине, на Дону, Кубани и на Кавказе, а также призвал прекратить наращивание мощности Бакинского нефтяного бассейна {308}.

Свечин предостерегал, что коалиция противника может занять города Днепропетровск, Луганск, Грозный и Баку, а «возможно, даже и Сталинград», получив, таким образом, контроль над «командными высотами» советской экономики. Оборонная способность Советского Союза уменьшится и следующий шаг, поход на Москву, будет лишь делом времени. Возможно, он даже не понадобится. Поэтому Свечин настоятельно призывал Шапошникова разработать план войны, который предотвратил бы любой возможный удар по имеющим решающее экономическое значение южным районам страны {309}. [118]

Далее Свечин писал: «Надо ликвидировать порождённые пятилеткой настроения о техническом «шапками закидаем», нашедшее столь яркое отражение в книге Триандафиллова и в выступлениях Тухачевского» {310}. Глубоко скептически отнесся Свечин к идее модернизации вооружённых сил: «В пределах ближайших 15 лет мы не можем базировать наш успех в борьбе с империалистической коалицией на количественном и качественном превосходстве техники Красной Армии». Поэтому он советовал Шапошникову не давать хода тем предложениям о модернизации вооружённых сил, которые безответственно, по мнению Свечина, выдвигались Триандафилловым и Тухачевским. Поскольку и Свечин, и Шапошников сходились на том, что будущая война может начаться без формального объявления, можно предположить, что они хотели видеть Красную Армию не только способной отразить внезапное нападение противника, но и профессионально подготовленной, в результате проведения военных игр и маневров, к нанесению превентивных ударов.

В своих предостережениях Свечин с особой силой подчёркивал, что потребуется, возможно, 15 лет, прежде чем Красная Армия сможет достичь равенства с империалистической коалицией в количественном и качественном отношении. Планы войны, а также планирование технического перевооружения советских вооружённых сил должны, следовательно, исходить из того, что коалиция противника будет обладать техническим превосходством {311}.

В подробном ответе Свечину Шапошников перечислил причины, по которым, с его точки зрения, основная опасность будет исходить с запада, а не с юга. Поэтому он подчёркивал целесообразность нанесения первого удара по Польше как наиболее сильному участнику коалиции. Шапошников также отверг критику Свечиным Триандафиллова.

Пространный ответ Шапошникова был попыткой достичь компромисс между признанным экспертом царского Генерального штаба, с одной стороны, и радикальными модернизаторами Тухачевским и Триандафилловым, с другой. Однако Свечину суждено было вскоре стать объектом яростной кампании, которая на долгие годы подорвала его авторитет как эксперта в области стратегии. Важную роль в этой кампании против Свечина сыграли Тухачевский и Триандафиллов, выступившие защитниками советского наступательного мышления, главной целью которого было добиться «сокрушения» врага. Взаимное недоверие, которое испытывали друг к другу члены обеих групп, было очевидным. В феврале 1931 г. Александр Свечин [119] был арестован и приговорен к пяти годам исправительных лагерей. В апреле 1931 г. состоялся ряд официальных мероприятий, призванных развенчать якобы антисоветские теории Свечина. При этом главный удар по фундаментальным стратегическим идеям Свечина был нанесён Тухачевским {312}. Свечин едва избежал уготованной ему жестокой судьбы: после года в лагере на Дальнем Востоке его привлекла к работе военная разведка Берзина. Я. К. Берзин ценил опыт и знания Свечина, особенно то, что тот участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 гг., а впоследствии много писал о событиях на Дальнем Востоке. В начале и середине 30-х годов со Свечиным консультировались о ситуации, возникшей на Дальнем Востоке после японского вторжения в Маньчжурию {313}.

Госплан и большая европейская война

Едва ли можно представить себе более разительный контраст, чем тот, что существовал между официальными программами перевооружения, на которые опирались в дискуссиях Шапошников и Свечин, и теми представлениями о будущей войне, которые в марте 1930 г. были развиты Николаем Михайловичем Снитко (1896–1938?), начальником Военной секции Сектора обороны Госплана.

Снитко был сыном офицера царской армии. Он получил высшее образование по экономике и прошел артиллерийские курсы. Работая в Секторе обороны Госплана и сотрудничая в Военно-научном обществе Военной академии, он, так же как Тухачевский в это время, участвовал в деятельности Коммунистической академии {314}.

В марте 1930 г. Снитко составил записку о характере будущей войны и о требованиях, предъявляемых ею к экономике {315}. Никаких данных о том, как было дано поручение составить для Госплана этот доклад, а также о том, к кому он в результате поступил, найти не удалось. Тем не менее, резонно предположить, что это было частью обычной работы, выполнявшейся Военной секцией Сектора обороны Госплана. Можно также попытаться высказать определенные предположения о тех исходных позициях, от которых отправлялся Снитко, составляя свой сценарий войны: Согласовывал ли он их с планами, разрабатывавшимися начальником Оперативного управления Штаба Триандафилловым? Намеревался ли Снитко всего лишь подсчитать, чего будет стоить максимально наступательный сценарий [120] войны в финансовом и экономическом отношении. Как бы то ни было, очевидно, что общая концепция, представленная в труде Тухачевского «Будущая война», в 1928 г. получила развитие на более конкретном и специфическом материале сценария войны в Европе. Для сравнения: никого ведь не удивляет, что свой план превентивного удара Жуков разработал в мае 1941 г. по распоряжению сверху {316}. Аналогичным образом, резонно допустить, что экономический план Снитко появился по заказу и был призван стать подразделом стратегического военного плана.

Широко распространенным и среди советских ученых, и среди западных военных историков, таких как Дэвид Глянц, было представление о том, что планам Красной Армии в то время была присуща четко выраженная оборонительная направленность {317}. Доклад Снитко заслуживает упоминания уже из-за отличающих его наступательных и даже агрессивных и экспансионистских мотивов. На уровне политического анализа оборонительную направленность нередко рассматривают как вытекающую из тезиса Сталина о «строительстве социализма в одной стране».

В своё время Тухачевский пропагандировал идею «революции извне». Неудача польской кампании 1920 г., по-видимому, не изменила его взглядов в этом отношении. Высоко оценивая резолюции Коммунистического Интернационала 1929 г., отразившие сдвиг Коминтерна «влево», начало его «третьего периода», Тухачевский повторил снова некоторые из своих революционных взглядов {318}.

Снитко предвидел три возможные формы вооруженного конфликта между Советским Союзом и капиталистическим миром. Первая представляла собой организованное империалистами нападение на СССР. Вторая была «межимпериалистической войной», в которой Советский Союз участвовал либо в союзе с одной из сторон, либо же вступал в войну сразу с обеими сторонами межимпериалистического конфликта. Третья форма конфликта, по мнению Снитко, была возможна, «когда объективный ход развития отношений СССР с внешним ему капиталистическим хозяйственным миром приходит к такому положению, при котором дальнейшее развитие социалистического общества требует (! — замеч. автора) расширения его международных хозяйственных связей, не осуществимого в условиях наличествующего социального противоречия» {319}. При условии, что в капиталистическом мире существует революционное движение и что Советский Союз опирается на прочную экономическую и социальную базу, а также провел необходимую военную подготовку, [121] Снитко считал возможным начать «вооруженное наступление на капитализм, чтобы развязать мировую революцию» {320}.

В своей записке Снитко подробно обсуждает только первый сценарий войны, связанный с нападением на Советский Союз. В этой вооружённой борьбе Снитко различает два возможных политических результата — «полную победу» и «полупобеду». Первая из них подразумевала полный разгром вооружённых сил и государственного аппарата противника с последующим превращением этих стран в «советские республики». «Полупобеда» предполагала лишь, что наступление сил противника будет остановлено, а мир будет заключен на основе «статуса кво» с предоставлением гарантий, что капиталистические государства не будут планировать новых вооружённых нападений.

Задача, которую поставил перед собой Снитко в своей записке, заключалась в том, чтобы определить необходимые условия для «полной победы». К возможным противникам он относил все государства, с которыми Советский Союз граничил на западе, поддержанные материально (вооружением, танками, моторизованными частями, авиацией и военными кораблями) некоторыми из европейских великих держав. Ожидалось, что участниками неприятельской коалиции станут Финляндия (во взаимодействии со Швецией), Эстония, Латвия, Польша и Румыния. Сценарий также предусматривал возможность угрозы Кавказу и черноморскому региону, а также советскому Дальнему Востоку {321}.

Согласно подсчетам Снитко, в целом армии неприятельской коалиции смогут выставить 195 дивизий, или 4,5 миллионов солдат, оснащённых превосходным автоматическим стрелковым оружием (60000 пулеметов), артиллерией (9000 лёгких и 1500 тяжёлых орудий), танками и самолетами. Их общая огневая мощь, выраженная в боекомплектах снарядов в год, оценивалась в 80 миллионов {322}.

Подсчет необходимых сил Красной Армии Снитко производил, исходя из того, что «подавляющее превосходство в технических средствах и соответствующая тактическая и оперативная форма» обеспечат «решительную, быструю и полную победу». Его цифры, касающиеся мобилизации и развертывания в течение первого года, далеко превосходят те, что фигурировали тогда планах Штаба Красной Армии. Судя по очень детальному характеру его расчета потребностей мобилизации, поручить написать этот доклад мог, очевидно, кто-либо из государственного или партийного руководства {323}. [122]

Предлагаемые Снитко темпы роста Красной Армии и военно-воздушных сил действительно поражали воображение. Так, Снитко призывал промышленность приложить «максимальные усилия», чтобы в начале войны военно-воздушные силы Красной Армии имели на вооружении на передовой 25000–30000 самолетов (50% которых должны были составить штурмовики и лёгкие бомбардировщики). Общая потребность в штурмовой авиации на первый год войны устанавливалась на уровне 45000 машин!

Необходимая танковая мощь, предусматривавшаяся сценарием Снитко, была также впечатляющей: на момент мобилизации — 15000 лёгких и 7000 тяжёлых танков, а для второго года войны предусматривалось производство 45000 и 18000 соответственно лёгких и тяжёлых танков {324}. «Война будет носить, в общем, маневренный характер, хотя на отдельных (и довольно значительных) участках фронта Западного театра войны мы встретим позиционные условия, с одной стороны, а, с другой, — условия так называемой «малой войны». Материальные ресурсы и ресурсы живой силы, которыми располагают наши противники при условии технической помощи извне в размерах около 3/5 годовой потребности фронта, дают возможность вести, тягучую, затяжную войну «на измор» в течение длительного срока» {325}.

Одновременно Снитко представил расклад политических сил на западном фронте войны. Группе «приграничных государств» вместе со Швецией придавалось лишь подчинённое значение. Тем не менее, поскольку при незначительной абсолютной силе своих армий они должны были сковать действия советских сил на протяжении огромного фронта, эта группа государств приобретала стратегическое значение. Не имея возможности нанести решающие удары, они могли помешать активности советских сил. В дальнейшем, их территории могли стать удобным плацдармом для частей экспедиционного корпуса великих держав: «Всё это заставляет нас стремиться к немедленному выводу из войны этих противников. Будет гораздо хуже, если они в начале войны объявят себя нейтральными. В этом случае надо вспомнить о Бельгии (в годы Первой мировой войны. — Л. С.) и, в зависимости от конкретной политической обстановки, либо в начале, либо в ходе войны произвести над ними ту же операцию {326}. Тем самым, военные действия должны быть направлены против Скандинавии и прибалтийских государств: «Эстония, Литва и Латвия должны быть быстро разбиты и советизированы. Финляндия и Швеция сразу же должны получить такой удар, чтобы на этом участке [123] можно было бы в дальнейшем на время ограничиться только сдерживающими действиями, наблюдением, позиционной войной и работой разрушения политической устойчивости тыла противника» {327}.

При любом составе возможной коалиции польско-румынский фронт представлялся имевшим наиболее важное, решающее значение. По мнению Снитко, слабым местом этих двух государств будет их взаимодействие. Только массированным ударом против Румынии на ранней стадии войны можно было избежать ситуации, когда, потеснив польскую армию, советские войска подверглись бы нападению Румынии с фланга.

В начальной фазе войны против Польши военные действия можно ограничить локальными боями, занимаясь подготовкой к глубокому вторжению. Как только ликвидация эстоно-литовско-латвийской группировки будет завершена и советские войска выйдут на линию Ковно-Вильнюс, можно будет приступать к глубокому окружению основных сил польской армии. В южном секторе польского фронта советские войска должны будут выйти в район Львова. Во время второй фазы кампании борьба против основных сил коалиции должна привести к разгрому польской армии, последующей советизации этой страны и вторжению в Чехословакию.

Наступательные действия против Румынии должны быть продолжены с последующим оттеснением румынской армии к верхнему течению Дуная. Когда Румыния будет разбита, должны быть начаты приготовления к войне с великими державами. На всём протяжении Западного фронта (от немецкой границы, от Данцига к Торуни вдоль реки Вислы, в направлении на юг к Карпатскому хребту и вдоль венгерской границы) советские войска должны приготовиться к обороне и позиционной войне. На этой стадии Снитко не исключал возможности советизации Финляндии, а также Румынии. «Вступление великих держав в войну вероятнее ожидать не ранее, чем через 8–10 месяцев после начала войны, т.к. империалисты, только полностью осуществив свою мобилизацию армии и промышленности, могут выставить такие силы, с которыми мы вынуждены считаться; выступление ранее этого срока не дает решительного качественного и количественного перевеса нашим противникам и не должно влиять ни в малейшей мере на наши планы развития событий войны» {328}.

По мнению Снитко, подготовка к решающим битвам против «империалистических держав» и победе революции в Европе должна включать укрепление «диктатуры пролетариата» в новых советских республиках. Следовало вести революционную пропаганду в армиях [124] великих держав. Снитко прогнозировал рост промышленного потенциала и усиление армии в результате мобилизации промышленных и человеческих ресурсов на новых территориях. Это приведёт к созданию «мощной советской экономики» и восстановлению разрушенных производственных мощностей противника.

Итоговые расчёты Снитко, касавшиеся сил французской армии (94 дивизии, 3,2 миллиона солдат), привели его к заключению, что совокупных ресурсов Франции не хватит для ведения войны в течение более 4–5 лет. К этому времени, рассуждал Снитко, во Франции, скорее всего, произойдут внутренние политические изменения, которые обеспечат окончательную победу.

В итоге, составленная Снитко записка, показывает, что в то время, когда Коммунистический Интернационал провозгласил «третий период» всеобщего кризиса капитализма, советские военные не исключали задачу «освобождения Европы» из своих проектов и возможно, даже рассчитывали необходимые для этого ресурсы. Это должно было быть тем, что Снитко называл «полной победой». Отражение нападения, либо частичное изменение границ страны пренебрежительно именовалось «полупобедой», дающей всего лишь новую «передышку» {329}. Этот документ, таким образом, вполне отражает дух времени начала 30-х гг.

В конце концов, возможно, что расчёты Снитко были лишь прогнозом на отдалённое будущее. Согласно официальному плану войны 1930 г., для победы над вероятным противником Красная Армия должна была насчитывать 140 дивизий. Оперативные характеристики официального военного плана нашли некоторое отражение в упомянутом выше ответе начальника Штаба Бориса Шапошникова Свечину. Согласно Шапошникову, такая большая армия будет означать чрезмерное напряжение для экономики. Соответственно, мобилизационные планы предусматривали развертывание армии из 110 дивизий {330}. Тем не менее, начиная с лета 1930 г. высшие политические органы поддерживали значительно более радикальные предложения, направленные на расширение авиационной промышленности. Комиссия Рудзутака, которая рассматривала гражданскую авиацию как основу для развития в будущем военной авиации, одобрила, в итоге, такие цифры производства самолетов военного времени, которые больше соответствовали предложениям Н. Снитко и Сектора обороны Госплана, чем расчётам возглавлявшегося Б. М. Шапошниковым Штаба Красной Армии. [125]

Возможно, значимость военных и военно-экономических планов Снитко оказалась бы ещё выше, если бы нам удалось больше узнать об их происхождении и дальнейшем использовании, то есть о том, кто распорядился их составить и какова была их последующая судьба. Данные о том, как использовался этот, составленный по чьему-то распоряжению план, помогут пролить новый свет на те дебаты о долгосрочных целях и природе советской «большой стратегии», которые вели в конце 20-х — начале 30-х гг. сторонники оборонительной и наступательной концепции развития вооружённых сил.

Даже если это простое совпадение, то расчёты, которые в Москве для Госплана проделал Снитко, поразительно похожи на расчёты, выполненные в Ленинградском военном округе Тухачевским (табл. 4.2).

Таблица 4.2. Сравнение предложений Тухачевского и Снитко, выдвинутых в 1930 г.

Тухачевский. Ленингр. Воен. Округ	Снитко. Сектор обороны Госплана
260 пехотных и кавалерийских дивизий	220 пехотных и 25 кавалерийских дивизий, 220 танковых батальонов
50 дивизий Резерва Верховного командования	3 артиллерийских дивизиона в распоряжении Верховного командования
225 пулеметных батальонов в Резерве Верховного командования	60 пулеметных батальонов
40000 боевых самолетов в строю	30000 самолетов в строю
50000 боевых танков в строю	22000 танков первой линии боя

Источники: Для расчетов Тухачевского — РГВА. Ф.7. Оп.10. Д.1047. Л.7об. Для расчетов Снитко — РГАЭ. Ф.4372. Оп.91. Д.1271. Л.7–6об.

Снитко пришёл к численности армии в 245 дивизий, исходя из конкретного плана войны, а в случае Тухачевского основную роль сыграл его энтузиазм относительно пересмотренных заданий пятилетнего плана. Но у них обоих вооружённые силы увеличивались более, чем в два раза, по сравнению с 110 дивизиями, которые были предусмотрены мобилизационным планом Красной Армии. Увеличение, которое предусматривалось не только по моторизованным частям, но и по новым самолетам и танкам, значительно превосходило все, на что могли рассчитывать Красная Армия, а также Сектор обороны Госплана в первой половине 30-х годов. [126]

Сталин и Ворошилов осуждают план Тухачевского

Ворошилов направил Сталину следующую записку, приложив к ней материалы Тухачевского и сокращенный вариант заключения Шапошникова: «Направляю для ознакомления копию письма Тухачевского и справку Штаба по этому поводу. Тухачевск. хочет быть оригинальным и... «радикальным». Плохо, что в КА есть порода людей, которые этот «радикализм» принимают за чистую монету. Очень прошу прочесть оба документа и сказать мне твоё мнение» {331}.

Достаточно скоро Сталин прислал ответ. В записке, направленной 23 марта Ворошилову, он утверждал: «Получил оба документа, и объяснительную записку т. Тух-го и «соображения» Штаба. Ты знаешь, что я очень уважаю т. Тух-го как необычайно способного товарища. Но я не ожидал, что марксист, который не должен отрываться от почвы, может отстаивать такой, оторванный от почвы фантастический «план». В его «плане» нет главного, т.е. нет учёта реальных возможностей хозяйственного, финансового, культурного порядка. Этот «план» нарушает в корне всякую мыслимую и допустимую пропорцию между армией, как частью страны, и страной, как целым, с её лимитами хозяйственного и культурного порядка. «План» сбивается на точку зрения «чисто военных» людей, нередко забывающих о том, что армия является производным от хозяйственного и культурного состояния страны.

Как мог возникнуть такой «план» в голове марксиста, прошедшего школу Гражданской войны?

Я думаю, что «план» т. Тух-го является результатом модного увлечения левой фразой, результатом увлечения бумажным, канцелярским максимализмом. Поэтому тот анализ заменен в нём «игрой в цифири», а марксистская перспектива роста Красной Армии — фантастикой.

«Осуществить» такой «план» — значит наверняка загубить и хозяйство страны, и армию. Это было бы хуже всякой контрреволюции.

Отрадно, что Штаб РККА, при всей опасности искушения, ясно отмежевывается от «плана» т. Тух-го.

Твой И. Сталин» {332}. [127]

Это письмо заслуживает того, чтобы остановиться на нём более подробно. Ознакомившись и с расчетами Штаба, и с самой запиской Тухачевского, Сталин предпочёл принять все доводы Шапошникова, не подвергая их какому-либо сомнению. Иными словами, Сталин, судя по всему, поверил, что Тухачевский предлагает перевооружение, которое поглотит значительную часть национального дохода, потребует для своего осуществления в предстоящие годы всего самого лучшего из выпускаемой продукции в наиболее важных отраслях промышленности, а — в случае войны — заставит призвать на военную службу подростков и среднее поколение людей старшего возраста! Однако в рассуждениях Сталина видны и те критерии, по которым он оценивает одного из своих современников.

Во-первых, Сталин дважды выражает удивление тем, что марксист, подобный Тухачевскому, «прошедший школу Гражданской войны», может задумываться над подобным планом. Во-вторых, Сталин считает необходимым для марксиста не забывать об экономической, финансовой и социальной базе армии, которая рассматривается как «производное». Сталин, со своей стороны, указывает на «марксистскую перспективу роста Красной Армии». Наконец, он всё ещё рассматривает Тухачевского как «необычайно способного товарища». Даже отмежевываясь от расчётов Тухачевского, которые основывались на принятых тогда показателях первого пятилетнего плана, Сталин признает его способности.

Приведённое выше письмо цитируется по копии, сделанной два года спустя, и некоторые выражения вполне могли быть изменены по сравнению с первоначальным письмом Сталина 1930 г. В этой копии письма отсутствует самое резкое выражение Сталина, написавшего, что предложения Тухачевского означают «красный милитаризм»! {333}. Подтверждение сталинской оценки можно обнаружить в черновике письма, которое Ворошилов намеревался направить Тухачевскому. Это письмо достаточно красноречиво свидетельствует о той неприязни, которую Ворошилов испытывал к своему сопернику в советской военной иерархии и позволяет лучше понять существовавшие между ними отношения. Тухачевский обвиняется в распространении ложных слухов о том, что Ворошилов якобы не уделяет внимания новой технике и, в целом, игнорирует необходимость иметь сильную армию. Тухачевский якобы пытался дискредитировать руководство Красной Армии {334}. В качестве примера Ворошилов отмечает, что данный Тухачевским недавно совет об установлении кооперации между автомобильной и тракторной промышленностью, с одной [128] стороны, и танковой, с другой, в действительности, ведет к недоразумениям, ибо уже за три месяца до этого Наркомат обороны приступил к налаживанию подобной кооперации.

В поучающем и покровительственном тоне Ворошилов далее критикует Тухачевского за то, что тот пренебрегает своими обязанностями по боевой подготовке войск в Ленинградском военном округе: «Я советую Вам возможно скорее покончить с Вашими чрезмерными литературными увлечениями и все свои знания и энергию направить на практическую работу. Это принесёт немедленную и ощутимую пользу тому делу, на которое мы с Вами партией поставлены, и это лучше, чем что-либо другое, излечит Вас от Ваших неверных и, по-моему, политически вредных выводов и взглядов» {335}.

Эта критика выглядит необоснованной, принимая во внимание то, что в 1928–1929 гг. Тухачевский сделал для боевой подготовки войск и для организации гражданской обороны в Ленинграде, в том числе эксперименты с парашютными десантами {336}. Критику, как утверждал Ворошилов, следует поощрять, в том числе, критические высказывания в адрес руководства. При этом он намекал, что Тухачевский кончит созданием фракции или раскольнической группы, наподобие оппозиционных групп, существовавших в коммунистической партии: «Я всегда признавал и признаю за каждым военным работником, и особенно за членом партии, право на всякую критику... Но я всегда придерживался того взгляда, что каждый критикующий должен быть ответственным за свою критику и за свои предложения. Это требование я предъявляю прежде всего к руководящим товарищам Красной Армии. Их критику и их предложения нельзя рассматривать только как невинную болтовню, как никого и ни к чему не обязывающие экскурсии в области «чистой и военной теории». Обычно их выступления создают определённые настроения, объединяют группы работников, вторгаются непосредственно в практическую работу, короче говоря, пытаются влиять, дополнять, иногда даже изменять существующую руководящую линию.

Вот это обстоятельство и заставляет меня ответить на ряд Ваших последних докладов, излагающих в целом Вашу пятилетнюю программу строительства...» {337}.

Ворошилова, по его словам, не удивила предложенная Тухачевским программа «перевооружения», которая, как её ни назови, представляет собой по сути «программу милитаризма» — «По-моему. Ваши 50000 самолетов, 50000 танков и сотни тысяч пулемётов [129] представляют собой логическое завершение всех высказанных Вами ранее идей» {338}. При этом Ворошилов слукавил, сказав, что именно Сталин тщательно проверил все цифры, фигурирующие в докладной записке Тухачевского. В действительности, как отмечалось выше, Ворошилов попросил заняться этой запиской Шапошникова. Но, как пишет Ворошилов, чтобы получить оценку «авторитетного товарища», который может взглянуть на дело с широкой политической и экономической точки зрения, он послал документ Сталину. В торжествующем тоне Ворошилов пишет: «Посылаю Вам его оценку Вашего «плана». Она не очень лестная для Вас, но, по моему убеждению, совершенно правильна и Вами заслужена. Я полностью присоединяюсь к мнению т. СТАЛИНА, что принятие и выполнение Вашей программы было бы хуже всякой контр-революции, потому что оно неминуемо повело бы к полной ликвидации социалистического строительства и к замене его какой-то своеобразной, и во всяком случае, враждебной пролетариату системой «красного милитаризма» {339}.

Допустим, что Сталин не имел в виду пролетариат как таковой и что в 1930 г. это было для него всего лишь фигурой речи; при этом принималось, что партия — государство, руководимая им, Сталиным, «представляет» интересы пролетариата. Тогда возможно, что беспокойство Сталина вызывала не сильная армия как таковая, а, скорее, перспектива получения Красной Армией преобладающего влияния на государство?

Учитывая, что Сталин по каким-то причинам был склонен доверять подсчетам Шапошникова, нет нужды пускаться в спекуляции о причинах того, почему он расценил предложения Тухачевского как отдающие «красным милитаризмом». Действительно ли Сталин чувствовал угрозу для партии в том, что военные могут извлечь гораздо большую выгоду из курса на индустриализацию, чем та, которую предусматривало «максимальное внимание», провозглашённое партией на своём XV съезде? Действительно ли Сталин видел опасность в том, что военные приобретут слишком большое влияние на процесс, который он сам начал на политическом уровне в 1927 г.? На фоне рефреном звучавшей в политических выступлениях темы «Отечество в опасности!» мог ли более трезвый военный анализ, показывающий, что опасность войны минимальна, тем не менее, дать толчок определенным экспансионистским настроениям среди военных? [130]

Тухачевский проясняет своё видение перестройки вооружённых сил

Позднее Тухачевский опроверг наиболее абсурдные из сделанных Штабом подсчетов, связанные с цифрами потерь для танков, предельными уровнями производства, количеством припасов для артиллерии на месяц войны и, в особенности, с общей предполагаемой численностью Красной Армии. Вполне возможно, что во многом он был прав. Тем не менее, выглядит очевидным, что если бы предложенный Тухачевским проект перевооружения начал бы каким-то образом осуществляться, то он при этом оказался бы значительно более дорогостоящим, чем виделось Тухачевскому в январе 1930 г.

Летом 1930 г. Тухачевский вошёл в состав комиссии Политбюро по вопросам развития гражданской авиации. Комиссию возглавлял Я. Э. Рудзутак (также в неё входили П. И. Баранов, А. Н. Туполев, С. П. Королев и И. П. Уборевич). С большой долей уверенности можно предположить, что Тухачевский стремился к широкому распространению своих идей о мобилизации промышленности.

В письме Сталину от 19 июня 1930 г. Тухачевский заявил, что касавшееся его январских предложений письмо Сталина было зачитано Ворошиловым на «расширенном заседании Революционного Военного Совета» 13 апреля. Однако никакого «расширенного заседания» в это время не проводилось. В указанный срок состоялось лишь обычное заседание РВС. Стенографическую запись этого заседания найти не удалось. А протоколы не содержат никаких указаний на осуждение взглядов Тухачевского Ворошиловым. Расширенные заседания РВС обычно проводились осенью и тогда на них обсуждались результаты летних учений и маневров.

С другой стороны, на расширенном заседании РВС в октябре 1930 г. Ворошилов, подводя итоги дискуссии, высказал, тем не менее, в завуалированной форме следующее критическое замечание в адрес Тухачевского: «У нас есть скверная привычка (обращаясь к Тухачевскому), Михаил Николаевич, и мы этого в своей работе не замечаем. Мы ставим перед собой большие проблемы, намечаем широкие перспективы, рисуем радужные возможности, часто усыпляем у людей бдительность на сегодняшний день, затуманивая их сознание часто не всегда реальными будущими благами. Очень хорошо желать, но [131] желать одно, а иметь все, чего желаешь, совершенно иное. Хорошо желать иметь наилучшие средства связи, прекрасную технику, нужно добиваться её и делать все, что в наших силах, даже, что сверх наших сил, чтобы эту технику получить. Но ежели её нет, нужно пользоваться всем, что есть в наличности, но пользоваться уже по-настоящему, умело, мастерски» {340}.

ОГПУ обвиняет Тухачевского

B 1930–1932 гг. в Красной Армии происходила чистка и удаление из её рядов «военспецов» бывшей царской армии. В ходе проведенной в 1930 г. операции ОГПУ под кодовым названием «Весна» были арестованы тысячи офицеров и генералов, связанных в прошлом с царской армией. Многие были просто уволены из РККА, другие осуждены к заключению в исправительные лагеря {341}.

На допросе в августе 1930 г. два бывших преподавателя Военной академии Н. Е. Какурин и И. А. Троицкий назвали Тухачевского в качестве организатора правого заговора, целью которого являлось установление военной диктатуры. Они дали показания о том, что встречались на квартире у Тухачевского и вели разговоры о просчётах в управлении экономикой. Глава ОГПУ В. Р. Менжинский направил докладную записку Сталину, прося указаний и приложив к ней один из протоколов допросов Какурина. Предполагаемое участие Тухачевского в заговоре, возможно, усилило подозрения Сталина, которые возникли в связи с заключениями Шапошникова-Ворошилова о его «милитаристских» амбициях.

24 сентября 1931 г. Сталин писал Орджоникидзе: «Прочти-ка поскорее показания Какурина-Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нём знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видишь, правые готовы идти дальше на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии. Как видишь, показания Орлова и Смирнова [132] (об аресте Политбюро) и показания Какурина и Троицкого (о планах и «концепциях» Тухачевского) имеют своим источником одну и ту же питательную среду — лагерь правых. Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым-Громанам-Сухановым. Кондратьсвско-сухановско-бухаринская партия, — таков баланс. Ну и дела...

Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе.

Поговори об этом с Молотовым, когда будешь в Москве» {342}.

Вместе с Орджоникидзе и Ворошиловым Сталин проверил показания, данные Какуриным и Троицким против Тухачевского. Затем о политической надежности Тухачевского были также запрошены Якир, Гамарник и Дубовой. Как утверждали эти военачальники, дело, очевидно, основывалось на недоразумении. Была даже устроена очная ставка Тухачевского с Какуриным и Троицким. После этой очной ставки было решено закрыть дело {343}. 23 октября 1930 г. Сталин писал Молотову: «Что касается Тухачевского, то он оказался чист на 100%. Это очень хорошо» {344}.

Таким образом, Тухачевский сумел избежать целого ряда ложных обвинений, но ему ещё предстояло убедить Сталина в том, что он заслуживает доверия. В письмах Сталину, написанных в июне и декабре 1930 г. Тухачевский пытается объяснить истинную природу своих записок. Он написал Ворошилову, отмечает Тухачевский, просто для того, чтобы указать на новые перспективы развития вооружённых сил. А Шапошников неправильно воспринял его предложения и представил их в карикатурном виде как «записки сумасшедшего». Тухачевский мог легко понять возмущение Сталина, вызванное «фантастичностью цифр». Штаб не принял во внимание несколько других присланных Тухачевским замечаний относительно артиллерийского производства, а также строительства железных дорог. Если Шапошников пришел к крайне высоким цифрам для артиллерии (98000 единиц полевой и тяжелой артиллерии на год войны), то Тухачевский утверждал, что его расчет о необходимости иметь 20000 орудий был хорошо обоснованным. (И всё-таки это было почти в два раза больше, чем предусматривалось мобилизационными заявками Красной Армии в то время.) Тухачевский подчёркивал, что возможное производство артиллерийских снарядов устанавливалось им на уровне 180 миллионов на год войны. По мере [133] того, как будет расти танковая мощь Красной Армии, артиллерии для подавления противника будет требоваться всё меньше: «Я в своем докладе специально оговариваю, что считаю более правильным избежать чрезмерного увеличения артиллерийской программы, идя по пути форсированного развития танков» {345}.

По расчетам Шапошникова, для предлагаемой Тухачевским и «состоящей из 245 дивизий армии» потребуется примерно 11275000 солдат. Тухачевский возражал, что, согласно его расчётам, размер мобилизуемой армии составит только 5800000 человек. Тухачевский не считал возможным идти на увеличение армии в мирное время. Что же касается наиболее фантастических цифр его записки, то, пояснял Тухачевский, он никогда не предлагал, чтобы у Красной Армии было 40000 самолетов и 50000 танков в момент мобилизации, а планировал достичь этих цифр только в течение первого года войны: «Я подчеркивал, что не имею возможности произвести подсчетов постройки и содержания больших масс авиации и танков, перехода от мирного к военному времени, соответствующих сроков и пр.» {346}.

Тухачевский ссылался на свои идеи о новом типе «глубокого боя» {347}. Развертывание по мобилизации должно дать 8000–10000 танков для прорыва позиций противника. По его мнению, в этих цифрах нет ничего «фантастического», поскольку на заседании РВС 13 апреля 1930 г. Ворошилов упомянул о предложении правительства определить мобилизационную потребность в размере 10000 танков. Но предложение было отклонено самим Ворошиловым, который рассматривал его как нереалистическое и настаивал на необходимости иметь на вооружении только 3500 танков {348}.

Тухачевский пытался освободить Сталина от определённого «консерватизма», — и не только в стратегических вопросах, но и в том, что касалось типа и конструкции используемых танков. Согласно предложениям Тухачевского, не все танки должны обладать, определёнными боевыми характеристиками. Такие характеристики могут быть только у одной трети от общего количества танков, а именно, у тех машин, которым предстоит испытать на себе огонь противотанковой артиллерии противника. Остальные танки, используемые во втором и третьем эшелонах, могли быть не столь быстроходны и обладать не столь высокими техническими характеристиками. Тухачевский определял этот тип машин как бронированный трактор, по аналогии с бронированными автомобилями, поездами и повозками. Он приложил фотографию бронированного трактора, вооружённого пулеметами, который был собран на одном из [134] ленинградских заводов {349}. В это время развитие бронетанковой доктрины в Советском Союзе шло активными темпами с заимствованием из-за рубежа и проверкой различных идей использования танков {350}.

Идеи Тухачевского об использовании мощностей гражданской автомобильной и тракторной промышленности получили позитивную оценку в комиссиях, которые в 1930 г. занимались пересмотром планов строительства танков. 30 ноября 1930 г. Политбюро одобрило программу танкового строительства с учётом начала войны к весне 1932 г. и запланировало довести общее количество танков и танкеток до 20000 в военное время. Даже эти цифры могли бы быть существенно увеличены, если бы были завершены соответствующие преобразования на автомобильном заводе в Нижнем Новгороде. Предварительные итоги применения бронированных и вооружённых тракторов «Коммунар» и «Катерпиллар» были положительными. Тем самым был найден тип танка для придания пехотным частям. Тухачевский считал необходимым создание в военное время — на базе автотракторной промышленности — второго эшелона танков для сопровождения пехотных частей.

Если мобилизационный план ориентировал на 10000 танков обычного типа в 1932 г., то при должной организации мобилизационных поставок броневого листа в строй могло быть поставлено более 40000 тракторов, реквизированных у колхозов. Большая часть этих бронированных тракторов должна была вооружаться тяжёлыми пулеметами {351}. Как с большим оптимизмом отмечал Тухачевский, это позволило бы достичь соотношения 1:1 при переделке тракторов в танки, что было даже более смелой оценкой, чем соотношение 2:1, которым он оперировал ранее. Тухачевский также пытался заставить Сталина понять, что условием успеха его плана создания 40000 военных самолетов является развитие гражданской авиации: «Я настаивал перед Реввоенсоветом на выдвижении от военного ведомства программы необходимого нам развития гражданской авиации, как основной базы военного воздушного флота, но это принято не было, что, по-моему, совершенно неправильно, т.к. при нынешних наших условиях не может быть и речи о развитии действительно мощной военной авиации во время войны» {352}.

Принятое в августе 1930 г. решение Политбюро о развитии гражданской авиации, неожиданный интерес, проявленный к этому вопросу лично Сталиным, казалось, ещё больше укрепляло позиции Тухачевского в его противостоянии со Штабом. Находясь в отпуске на Чёрном море, Сталин и Ворошилов направили письмо в Военно-Революционный [135] Совет относительно Комиссии Рудзутака, занимавшейся вопросами развития гражданской авиации в Советском Союзе. Они одобрили существенное увеличение запланированных объёмов производства. Очевидно, это вызвало удивление у Тухачевского, для которого это письмо могло означать изменение проводившейся ранее политики и поддержку его радикальных предложений о существенной перестройке вооружённых сил {353}.

Тухачевский доказывал, что в мирное время Советский Союз не может содержать более 8000 самолетов. Возвращаясь к 1926/1927 г., когда число самолетов было определено на уровне 2553, он подчёркивал: «Я уже считал невозможным содержать всё это в строю в мирное время и 501 самолет относил на скрытые кадры для развертывания по мобилизации» {354}. Принимая во внимание способ аргументации Тухачевского, можно понять, почему Сталин изменил своё мнение о нем. Снова и снова Тухачевский выражал поддержку политике огромного наращивания производственных мощностей с максимально возможной долей гражданской продукции, которая не была бы затронута требованиями военных. Тухачевский писал: «Системы увязки развертывания вооружённых сил с ростом соответствующих видов техники в стране, точно так же как и в вопросе развития авиации, я придерживаюсь, как это видно из прилагаемых записок, во всех отраслях военного строительства. Например, в деле территориально-милиционной системы, как для стрелковых, так и для технических войск» {355}.

У Тухачевского имелись весомые контраргументы для Штаба, полагавшего, что его радикальная программа требует строительства большого количества новых заводов для выпуска вооружения и военной техники. Настолько, насколько это возможно, военная продукция должна производиться на базе гражданской промышленности. Военные расходы в мирное время должны быть минимальными. Обращаясь к своему опыту начальника Штаба в 1928 г., когда ему в наибольшей степени приходилось сталкиваться с экономическими вопросами, Тухачевский отмечал: «Пятилетка (военного строительства — Л. С.), составленная в 1926-м году, была очень скромной, т.к. я никогда не позволял себе выходить из пределов контрольных цифр пятилетки, дававшейся Госпланом» {356}.

На XVI съезде партии, состоявшемся в конце июня 1930 г., Сталин обсудил с Тухачевским предложения по перестройке Красной Армии, а также подсчёты и неправильные оценки Штаба. Согласно Тухачевскому, Сталин обещал внимательно рассмотреть этот вопрос. [136]

Как явствует из переписки Сталина с Молотовым, он в это время был, очевидно, озабочен необходимостью изменения потребностей вооруженных сил. В письме от 1 сентября Сталин считал желательным увеличить на 40–50 дивизий численность Красной Армии военного времени, так чтобы её общая численность достигла, по крайней мере, 150–160 пехотных дивизий. Только тогда могла быть гарантирована победа в оборонительной войне против коалиции Польши, Румынии и прибалтийских стран. Аналогичным образом, Сталин выступал за более высокие показатели производства самолетов, артиллерии и танков {357}.

Однако к спору Тухачевского и Шапошникова Сталин больше не возвращался. В нетерпении от того, что ничего не меняется, Тухачевский 30 декабря 1930 г. направил новое письмо Сталину, напоминая об их разговоре во время съезда партии и жалуясь на то, что публичное чтение Ворошиловым письма Сталина на заседании РВС в апреле затруднило для Тухачевского распространение им его идей. На этот раз Сталин получил все материалы от Тухачевского, который просил его поручить проверку цифр Центральной Контрольной Комиссии партии, либо другим товарищам, которых Сталин сочтет подходящими для этой цели, поскольку «учитывая Вашу занятость, я думаю, что Вы физически не будете в состоянии ни просмотреть мои материалы, ни сличить их с докладом Штаба РККА» {358}.

Ситуация явно менялась в благоприятную для Тухачевского сторону. 10 января 1931 г. Ворошилов и бывший тогда председателем ВСНХ Орджоникидзе во исполнение ноябрьского (1930 г.) решения Политбюро по танкам предложили создать комиссию в составе Уборевича, Павлуновского, Мартиновича, Тухачевского и Халепского для детального рассмотрения программы строительства танков в военное время {359}.

13 января 1931 г. заместитель Наркома обороны Уборевич получил в копиях записку Тухачевского от 11 января 1930 г., заключение Шапошникова, другие доклады Тухачевского об артиллерии и сапёрных войсках, а также его письма Сталину, датированные июнем и декабрем 1930 г. Днем позже Ворошилов отправил Сталину папку со всеми записками Тухачевского, с замечаниями Сталина и Ворошилова, а также с заключением Штаба как в первоначальном, так и сокращённом варианте {360}. В архивах не удалось найти указаний на то, что последовало вслед за этим, однако в письме Ворошилову, написанном позднее, весной 1931 г., Тухачевский отмечает, что [137] окончательные расчёты ещё не готовы. К этому он добавляет: «Мне очень грустно, что Вы всегда упрекали меня за «астрономические», «нереалистические» цифры. Вы всегда критиковали меня, когда я работал в Штабе. С другой стороны, официальная проверка показывает совершенно противоположное» {361}. В апреле 1931 г. Б. М. Шапошников был назначен командующим Приволжским военным округом.

С победным чувством Тухачевский отмечает, что выдвинутые им в 1930 г. предложения соответствуют последним директивам Политбюро. Эти директивы предусматривали производство в военное время 2000 средних танков, около 14000 лёгких танков и 28000–35000 танкеток (выпускаемых Нижегородским автомобильным заводом) {362}.

В итоге можно сказать, что основные представленные здесь новые материалы создают более сложную картину предложений Тухачевского, изложенных им не в одной, а в серии записок 1930 г. Как представляется теперь, восприятие этих предложений Верховным командованием в большей степени базировалось на расчёте реальных возможностей, чем на простом консерватизме Ворошилова или Сталина.

Новый начальник Штаба Красной Армии Александр Егоров был больше, чем Шапошников, расположен и готов к восприятию теорий, развиваемых Триандафилловым и Тухачевским. В 1932 г. Егоров представил свои тезисы о новых формах проведения боевых действия и военных операций, а также в 1931 г. поддержал изменения в планах мобилизационного развертывания армии.

Тухачевский поддерживал тесные контакты с Триандафилловым на протяжении 1930–1931 гг. В начале 1931 г. Триандафиллов выдвинул свой тезис о новых оперативных формах глубокого боя, которые в дальнейшем были приняты Красной Армией {363}. 3 марта 1931 г. Тухачевский сформулировал тактико-технические спецификации для различных типов танков (танки прорыва, независимо действующие и приданные пехоте, а также прочие). Позднее, весной 1931 г., Тухачевский, ещё оставаясь в должности Командующего Ленинградским военным округом, получил сообщение разведки о состоявшихся в Конгрессе США слушаниях по поводу танка Кристи. В особенности, Тухачевский обратил внимание на следующее:

1) возможность использования единых стандартов для танка и автомобиля при производстве танка Кристи, [138]

2) танк Кристи единственный во всём мире обладает стратегической мобильностью,

3) скоростные прорывы и быстрые фланговые маневры,

4) высокая скорость, 80 км/час в течение 2,5 часов, даже в ночное время {364}.

Отныне и в теоретическом, и в техническом отношении была подготовлена почва для радикальных изменений в Красной Армии. Были сформулированы фундаментальные принципы новой оперативной стратегии, а также конкретизированы основополагающие требования, предъявляемые к танкам. Отправляясь от этого, военные могли снова выступать за радикальное изменение первоначальных долгосрочных планов. Военные могли претендовать на увеличение своей доли ресурсов в рамках растущих машиностроения, автомобильной и авиационной промышленности, в то же время оставляя у гражданского сектора промышленности возможности для быстрого роста. [139]

Дальше