В ходе партийных дебатов и обсуждений в плановых органах в середине 20-х гг., когда рождались проекты планов для оборонной промышленности, были сформулированы основополагающие «тезисы». Эти документы содержали мало конкретных данных, скорее это была идеологическая база военно-экономического планирования в целом.

В сжатом виде она представляла из себя следующее.

Главная цель капитализма — уничтожение Советского государства. В мирное время этого можно достичь путём давления на его структуру и экономику, а в военное — разгромом советских вооружённых сил и созданием экономического и политического хаоса. У конфликта могло быть лишь два исхода: либо полная победа одной из сторон, либо «половинчатая победа». Полупобеда будет означать начало новой фазы того, что большевики называли «передышкой». В течение периода «мирного сожительства» капитализм будет оттеснён на прежние позиции. Конфликт замедлит темпы социалистического строительства {33}.

В подобной войне Советский Союз будет занимать позицию «активной обороны». Считалось, что в начавшемся столкновении в результате советских ударов по войскам противника война изменит свой характер: из межгосударственного конфликта перейдёт в борьбу международного рабочего класса против капитализма. Если компромисс не будет достигнут, капиталистической системе может быть нанесён сокрушительный удар. Если же полная победа социализма по каким-либо причинам будет невозможна, следует удовлетвориться «полупобедой», так как она предпочтительнее всеобщей конфронтации. Так или иначе, нужно было рассчитывать на затяжную войну, которая привела бы ещё к одной «передышке» и новым приготовлениям к войне. А поскольку будущая война потребовала бы напряжённой работы и перестройки всего народного хозяйства, именно [22] экономическая мощь определяла бы способность армии побеждать, а общества в целом — вынести на своих плечах затяжную войну {34}.

Примерно теми же соображениями руководствовались экономисты из Госплана, когда настаивали на необходимости включить оборонные приготовления в разрабатываемые планы {35}.

Лишь путём систематического изучения оборонных задач и последующего включения их в перспективные планы можно было избавиться от недостатков, которые, в противном случае, являли угрозу боеспособности вооружённых сил и жизнеспособности экономики в военное время. Сторонники более быстрых темпов роста оборонной промышленности в Госплане ссылались на то, что это не будет противоречить главной задаче плана — построению социализма. Стремление обогнать капитализм путем ускоренной индустриализации страны, подъёма технического уровня сельского хозяйства и улучшения благосостояния народа должно было сопровождаться усилением оборонной мощи. Сильная оборона, в свою очередь, базировалась на сильной экономике и «правильных отношениях между классами», что в условиях конца 20-х гг. означало сохранение рыночных отношений с крестьянством.

Большой проблемой для военного руководства в процессе формулирования военных задач пятилетнего плана развития народного хозяйства была «непредсказуемость» международных военно-политических отношений. Невозможно было «запланировать войну» и даже предсказать с наибольшей вероятностью дату её начала.

Если же задачей оборонных приготовлений было создание комплексной системы мер, осуществляемых в надлежащем порядке, тогда плановикам пришлось бы отказаться от восприятия пятилетнего плана как конкретной и обязательной перспективы и ограничиться целью создания «оптимальной обороноспособности» на ближайшие несколько лет. Лучшему пониманию комплексного характера оборонных задач могло способствовать создание двух параллельных планов: хозяйственного плана войны и плана на первый год войны.

Идея создания отдельного органа для руководства экономикой в период перехода на военные рельсы была высказана впервые в 1923 г., в статье Е. Башкевича, который считал, что подобный орган должен был стать «генеральным штабом экономики» {36}. В 1925 г., по указанию наркома обороны Михаила Фрунзе, группа военных экономистов была командирована на работу в советской промышленности. Одним из них был А. Н. Лаговский, который утверждал, что для разумной подготовки страны к войне необходим [23] дополнительный орган, который представлял бы интересы как государства, так и армии, и служил бы связующим звеном между гражданским и военным руководством страны, своего рода экономический генеральный штаб {37}.

В своей «Стратегии», второе издание которой было опубликовано в 1927 г., известный специалист, бывший генерал царского Генерального штаба, в 20-е гг. преподававший в Военной академии РККА, Александр Свечин настаивал на особой роли военных в экономическом планировании: «Экономический генеральный штаб является отражением современного расширенного представления о руководстве войны. Если боевые задачи предстоят в течение войны не только на фронте вооруженной борьбы, но и на фронтах классовом и экономическом, то необходимо заблаговременное создание боевых органов, ведающих подготовкой и подготовляющих себя к руководству соответствующим фронтом. Создание боевого экономического штаба стоит в порядке ближайших мероприятий... Опыт прошлого показывает, что без особого боевого органа деятельность различных высоких вневедомственных органов по общей подготовке к войне может замереть (Совет национальной обороны, созданный во Франции 20 лет тому назад) или же сосредоточиться исключительно на решении текущих вопросов мирного времени (Совет Труда и Обороны в минувшие годы в СССР)» {38}.

Главная причина провала мобилизации и военных планов и царской, и германской армии состояла в неверных оценках генеральными штабами возможной продолжительности и размаха современной большой войны. Нормы поставки боеприпасов и планы мобилизации в период с 1890 г. до Первой мировой войны, как и требования к оборонной промышленности вообще, были составлены с таким расчётом, чтобы поддержать определенный уровень мобилизационных резервов, достаточный для краткосрочных войн. За годы, предшествовавшие Первой мировой войне, в русской армии была создана и отработана система мобилизационных резервов, главная цель которой состояла в обеспечении наличия определённого запаса оружия и боеприпасов на каждый год межвоенного периода {39}.

Однако, как показала Первая мировая война, эти расчёты оказались безнадёжно устаревшими. Для ведения продолжительной войны необходимо было мобилизовать все ресурсы промышленности как царской России, так и Германии и Франции {40}.

Если Первая мировая война продемонстрировала лишь некоторые черты тотальной войны, то российская гражданская война была [24] тотальной в буквальном смысле слова. По требованию Ленина и Троцкого вся страна была превращена в «единый военный лагерь». Поскольку в той или иной степени в войну оказались втянутыми все, почти полностью исчезло различие между военными и гражданскими людьми. Все хозяйственные ресурсы страны были мобилизованы для военных нужд. Однако, поскольку производство сократилось в несколько раз по сравнению с довоенным уровнем, организационные формы периода гражданской войны сводились лишь к распределению имеющихся ресурсов, нескольких новых видов вооружения и продовольствия {41}.

В первое послевоенное десятилетие как на Западе, так и в Советском Союзе были уверены, что следующая война потребует ещё большего напряжения всех сил участников, чем это было в 1914–1918 гг. Первая мировая война явилась первой современной тотальной войной, задействовавшей не только военные, но и промышленные и прочие ресурсы государств. В определённом отношении потери царской армии могут быть отнесены на счёт отсутствия необходимых промышленных мощностей и современной инфраструктуры {42}. Кроме того, экономическая отсталость Восточной Европы создавала особый фон, как для военного планирования, так и для развития новых видов вооружений. Эти особенности войны нового типа оказались в центре внимания одного из военных экономистов Петра Каратыгина. Проанализировав их, он писал в середине 20-х гг., что промышленность является армией в тылу в военное время и поэтому должна подчиняться такой же организации, мобилизации и плановому руководству, как и сама армия {43}.

Таковы были исторические уроки, которые и военные, и плановики должны были твёрдо усвоить в 20-е гг. Образец военной экономики в условиях индустриальной страны можно было наблюдать на Западе, особенно в Германии.

Промышленная мобилизация в странах Западной Европы, в США и Советской России

Обсуждая в 20-е гг. вопросы экономической подготовки к войне, специалисты, естественным образом, опирались на недавние исторические события. Все соглашались, что война в современных условиях [25] потребует гораздо больше промышленных ресурсов, чем это было до сих пор. Главный урок извлечённый советскими военными из Первой мировой войны, заключался в том, что будущая война подразумевает принципиально иную степень участия экономики, всего народного хозяйства. Первоочередная задача военно-экономических приготовлений была сформулирована экономическим обозревателем П. Дыбенко, который писал, что победу в будущей войне может обеспечить лишь бесперебойная работа промышленности, заранее подготовленной к быстрому переходу на выпуск военной продукции{44}.

В 1926 г. военный специалист Абрам Вольпе в своей лекции представил подробный план промышленной мобилизации {45}.

Он откровенно говорил об «очевидной отсталости» СССР по сравнению с Западом в области мобилизационной готовности промышленности и народного хозяйства, ссылаясь при этом на недавние французские и немецкие работы {46}.

Несомненно, что русский опыт Первой мировой войны, а также гражданской войны и военного коммунизма оказал существенное влияние на процесс осмысления советскими военными экономистами подготовки к будущему военному конфликту. Впрочем, следует отметить, что в 20–30-е гг. советские авторы уделяли значительное внимание современным западным теориям индустриальной мобилизации — гораздо более значительное, чем до сих пор было принято считать (и не только в советских учебниках). Так, американский военный теоретик Джеймс Шнайдер, в поисках корней «государства войны» («warfare state», по аналогии с «welfare state») обратившийся к советским военно-экономическим работам указанного периода, явно недооценил западное влияние на советские дискуссии 20-х гг. В действительности же, — и это знаменательный факт — советские идеи подготовки экономики к войне не были специфически большевистскими. Во многом это была попытка угнаться за передовыми французскими, английскими и американскими идеями того времени. Советские комментаторы отдавали дань прогрессу, достигнутому в области «милитаризации» западных стран и их экономик {47}.

Процесс экономической мобилизации на Западе находил регулярное отражение не только в открытой советской периодике тех лет (особенно в журналах «Война и революция» и «Война и техника»), но и в закрытых бюллетенях типа «Мобилизационного сборника», издаваемого военной разведкой {48}.

Позже, в 30-е гг., советские военные и военные экономисты будут ориентироваться на опыт промышленной мобилизации таких [26] стран, как фашистская Италия {49} и капиталистические Соединенные Штаты. То, что Шнайдер назвал «советским государством войны», во многих отношениях было лишь попыткой советских лидеров воспроизвести или адаптировать модель, принятую и, по их мнению, хорошо себя зарекомендовавшую себя на Западе {50}.

Шнайдер пишет: «Понятия, выходящие за рамки классического определения стратегии, — такие как производство, промышленность, инфраструктура, изыскание ресурсов, — оказались в тени так называемой «большой стратегии». Вплоть до окончания Второй мировой войны мало кто из теоретиков на Западе осмеливался заглянуть в эту тень».

Однако советские обозреватели 20–30-х гг., похоже, оценивали эту ситуацию по-другому. В 1927 г. экономист Вишнёв писал, что американские военные теоретики, предвидя грандиозный масштаб грядущей «большой войны», полагают, что она будет носить исключительно упорный, кровавый и длительный характер {51}. Вишнёв даже ссылался на имевшую место американскую точку зрения, что в течение одного года американская промышленность может быть мобилизована в том объёме, что создаст основу практически непобедимой армии. В течение мобилизационного периода резервов должно быть достаточно для того, чтобы предотвратить возможные неудачи начального периода войны. Вишнёв также привёл сходную точку зрения относительно промышленной мобилизации во Франции {52}.

Экономические факторы являлись неотъемлемым компонентом любой военной кампании. После кризиса снабжения, охватившего воюющие страны на начальных стадиях Первой мировой войны, вряд ли кто-либо мог отрицать значение экономики для исхода сражений. Ответ же на вопрос, поставленный временем, — как подготовить экономику страны к войне, — мог быть только один: дополнить традиционные военные планы планом экономической мобилизации.

Вольпе считал (и с ним были согласны другие военные теоретики и экономисты), что подобно тому, как Госплан составляет планы мирного строительства, отдельная организация должна ведать планами военной экономики {53}.

Организационный результат военно-промышленных приготовлений часто оценивается как сугубо советское достижение («милитаризация экономики»). Однако Вольпе (и не только он) называл французский Conseil Superieur de Defense Nationale (Верховный Совет Национальной Обороны) и другие западные организации образцом для Советского Союза. [27]

В дискуссиях середины 20-х гг. об экономической подготовке к войне можно выделить три уровня.

Первый — это открытые дебаты в книгах и периодике. Выше были упомянуты работы А. Вольпе и П. Каратыгина, внесшие большой вклад в дискуссию. Этой же теме были посвящены книги С. Добровольского («Проблемы обороны государства»), Н. Данилова («Экономика и подготовка к войне»), С. Пугачева («Основы подготовки страны к войне»), Я. Букшпана («Военно-хозяйственная политика»). Главный теоретический журнал Красной Армии «Война и революция», а также технический журнал «Война и техника» регулярно готовили специальные выпуски, посвященные промышленной мобилизации и экономике военного времени.

Второй уровень представлял «Мобилизационный сборник» — специальный журнал, издаваемый ограниченным тиражом, начиная с 1926 г.

И самый закрытый, третий уровень, — «Военно-экономический бюллетень», издаваемый военной разведкой на основе агентурных данных из зарубежных стран.

Говоря об иностранных влияниях на экономические воззрения большевиков, необходимо сделать отступление по поводу германского влияния. Конкретный исторический пример может служить иллюстрацией того, как различные источники по-разному оценивали проблему в своё время. Сегодня среди историков распространено мнение, что система военного коммунизма (1918–1921 гг.) была основана на принципах германской военной экономики 1915–1918 гг. Даже в середине 20-х гг. военные время от времени ссылались на опыт Германии — к примеру, в памятной записке Реввоенсовета «Об использовании германского опыта милитаризации экономики» {54}.

Собственно, сталинская «модель индустриализации» рассматривается как возврат к военному коммунизму и, следовательно, как дальнейшее развитие германской модели военной экономики {55}. Источники же 20-х гг. свидетельствуют, что советская промышленная мобилизация находилась больше под влиянием западных дискуссий и организационных форм тою времени, чем опыта Первой мировой войны.

Подобно многим другим странам, германская военная промышленность уже в 20-е гг. создала основы мобилизационной готовности. Например, авиационная промышленность в сотрудничестве с рейхсвером даже разработала три уровня планов: немедленный, среднесрочный и теоретический, или долгосрочный. Немедленный уровень [28] (Niitruestung) предусматривал чрезвычайную ситуацию, в которой мобилизация могла быть осуществлена в течение считанных недель, за счёт резервов и трансформации гражданских аэропланов. Среднесрочный уровень опирался на план военного времени (Aufstellungsplan, A-plan), показывавший, как армия и промышленные предприятия должны действовать в условиях войны в соответствии с порядком мобилизации. Наконец, теоретический уровень мобилизации рисовал идеальную армию, основанную на представлениях немецкого Генерального Штаба о будущей войне {56}.

Следующий эпизод наглядно показывает, как советское политическое и военное руководство оценивало германский опыт.

В мае 1927 г. Сталин получил письмо от некоего Турова, члена партии, который ратовал за «систематическое изучение» германского опыта мобилизации сельского хозяйства, промышленности, транспорта и торговли периода 1914–1918 гг. По мнению Турова, необходимо было изучить «богатую немецкую литературу» по милитаризации экономики и для этой цели использовать «наши личные контакты в военных и деловых кругах Германии». Предложение Турова, однако, было отвергнуто. Ян Берзин, глава военной разведки, заявил, что немецкая литература не содержит ни сколько-нибудь ценной новой информации относительно методов милитаризации, ни полезной статистики. Скептически отнесся Берзин и к идее Турова об использовании советских контактов в Германии. Подобные методы, считал он, хороши лишь для разработки законов, бюджетов, планов военной торговли и производственных программ. Со своей стороны, он предложил заняться изучением приготовлений к будущей войне, которые ведутся в «великих иностранных державах». Поскольку делать это надо было тайно, Берзин призвал к увеличению ассигнований на нужды экономической разведки и для создания особого военно-экономического бюро при Разведывательном (4-м) Управлении Штаба РККА. Такие данные были опубликованы впоследствии в упомянутом выше «Военно-экономическом бюллетене» {57}.

Однако информация, поставляемая службой экономической разведки относительно военно-экономических приготовлений на Западе, не всегда устраивала плановиков. Даже в 1929 г. председатель Госплана Г. М. Кржижановский сетовал, что слишком мало разведывательных ресурсов используется для изучения зарубежного опыта подготовки экономики к крупномасштабной войне. Он сожалел о том, что перестал выходить «Военно-экономический бюллетень», успевший выпустить лишь три номера до своего закрытия в 1927 г. {58}. [29]

В свою очередь, руководители военной разведки отстаивали централизованный подход к сбору военно-экономической, технической и научной информации. В 1931 г. было решено сконцентрировать усилия военно-экономической разведки на методах военно-экономической подготовки, стратегических ресурсах и мобилизационных резервах стран — возможных противников. У Разведывательного Управления имелись базовые данные на этот счёт, и отныне ему надлежало активизировать свою деятельность в пограничных с Россией государствах, в Чехословакии и во Франции {59}.

В заключение автор хотел бы подчеркнуть, что не разделяет точку зрения тех западных исследователей, которые рисуют развитие советской экономической системы в направлении своеобразного, уникального для большевизма военно-промышленного комплекса. Изучение ранее не доступных опубликованных и архивных документов показывает, что и на принципиальном, и на конкретном уровне советские военно-экономические деятели шли здесь скорее бок о бок с западными. Очевидно, что советские военные, экономические и плановые ведомства в 20-е гг. были прекрасно осведомлены об усилиях, предпринимаемых западными странами по созданию эффективной системы промышленной мобилизации. В то же время, они были явно склонны воспринимать лишь те организационные и юридические схемы, которые зарекомендовали себя как реально действующие.

Тухачевский и будущая война

Состоявшийся в декабре 1925 г. XIV съезд ВКП(б) провозгласил индустриализацию страны главной стратегической задачей. Желание побыстрее преодолеть техническую отсталость Красной Армии стало тем пунктом, где цели военных и промышленников сомкнулись. Решения съезда легли в основу теоретических трудов Тухачевского по военной экономике и планированию, созданных им во время работы в штабе РККА.

Начальник Штаба РККА в 1925–1928 гг., заместитель наркома обороны и начальник вооружений в 1931–1937 гг., М. Н. Тухачевский, безусловно, являлся центральной фигурой описываемого процесса {60}. В 1937 г. он был арестован, осужден и расстрелян как враг [30] народа, причём точные обстоятельства так называемого «дела Тухачевского» неизвестны историкам до сих пор. (Бытуют разные, порой противоречивые, версии о «заговоре» против маршала.) Зато хорошо известна приверженность Тухачевского новой технологии и её применению в военных целях. Однако его роль координатора военно-экономического планирования оставалась менее изучена. Поэтому данная работа посвящена выяснению роли Тухачевского в организации и координации военного планирования, с одной стороны, и экономического планирования на случай войны, с другой.

Михаил Николаевич Тухачевский родился в 1893 г. в семье небогатого дворянина, и, подобно некоторым из своих предков, избрал военную карьеру.

Он закончил Александровское училище в 1914 г., в канун Первой мировой войны, и, получив звание прапорщика, пошёл на фронт. Прослужить ему, правда, долго не пришлось: уже в 1915 г. он попал в плен. Вернувшись в 1917 г. в Россию, он вступил в партию большевиков и принял активное участие в создании Красной Армии. В годы гражданской войны Тухачевский командовал различными войсковыми соединениями, вплоть до фронта, и на его счету ряд наиболее дерзких операций, таких как, например, поход на Варшаву летом 1920 г. В 1921 г., по приказу партийного руководства, он возглавил военное подавление Кронштадтского мятежа и восстание крестьян в Тамбовской губернии. Не получив формально высшего образования, Тухачевский компенсировал его отсутствие упорным самообразованием в течение 20-х гг., когда, в разное время, занимал должности главы Военной академии и начальника Штаба Красной Армии. Военные историки — и советские, и западные — считают Тухачевского, наряду с плеядой таких выдающихся военных теоретиков, как В. К. Триандафиллов, И. А. Халепский и др., одним из создателей советской оперативной теории{61}. Его роль горячего сторонника модернизации Красной Армии широко известна и достаточно подробно изложена в литературе {62}.

Тухачевский был красным офицером и большевиком, по крайней мере, с 1918 г. Он принимал участие не только в «обычных» боевых действиях Красной Армии в ходе гражданской войны, но и командовал антипартизанскими операциями, направленными против тамбовских крестьян, и подавлением Кронштадтского мятежа в 1921 г. [31]

В 1920 г. Тухачевский предложил создать Генеральный штаб Коммунистического Интернационала для осуществления руководства мировой революцией {63}.

Возглавленная им военная кампания против Польши 1920 г. оказалась первой попыткой «экспорта революции на штыках». Поражение Красной Армии на подступах к Варшаве в августе 1920 г. имело далеко идущие последствия. Во-первых, оно фактически положило конец надеждам многих большевиков на волну революционных восстаний на Западе, поддержанных советской интервенцией. Во-вторых, провал операции на Висле долгие годы потом преследовал Тухачевского. Кроме того, тот факт, что вина за поражение большевиков частично лежала на Сталине, стал впоследствии, как принято считать, больным местом в отношениях Тухачевского с Генсеком. Однако этот момент не стоит преувеличивать. Существуют свидетельства того, что в высших кругах партии ещё в начале 30-х гг. существовала доверительная атмосфера, а между генеральным секретарём и заместителем наркома обороны — чуть ли не дружеские отношения. В 1930–1932 гг., когда Тухачевский занимался разработкой плана войны в случае конфликта с Польшей, он мог свободно обратиться к Сталину по проблемам истории советско-польской кампании 1920 г. {64}. (См. об этом Гл. 4 и Приложение.)

Яркая карьера Тухачевского в годы гражданской войны и советско-польской войны 1920 г. принесла ему широкую известность уже в середине 20-х гг. За пределами России заслуги его, как выдающегося стратега, также были известны. Пилсудский, анализируя события войны 1920 г., не преминул оценить искусство своего тогдашнего противника {65}. В 1928 г. вышла книга со знаменательным названием «Le Chef de 1'Armee Rouge» («Начальник Красной Армии»), посвящённая «красному генералиссимусу», как назвал Тухачевского её автор, французский офицер, бывший с ним вместе в плену в Германии в 1915–1917 гг., Фердинанд Фервак (псевдоним Раймонд Рур) {66}.

Учитывая, что Тухачевский был всего лишь начальником Штаба Красной Армии, претенциозный заголовок и хвалебный отзыв автора книги вполне могли вызвать неудовольствие его (Тухачевского) формального начальника Ворошилова, а также, возможно, Сталина. Впрочем, неизвестно, как сам Тухачевский или кто-либо другой отреагировал на заявление Фервака о том, что молодой царский офицер выражал в своё время антисемитские, бонапартистские и атеистические взгляды. [32]

В начале 30-х гг., т.е. задолго до возрождения старых воинских званий в Красной Армии, появился очерк Романа Гуля о Тухачевском, озаглавленный им «Красный маршал» {67}.

С другой стороны, сегодня известно об «играх», которые вели советские секретные службы в среде белой оппозиции за рубежом. В Красной Армии один за другим «раскрывались» фиктивные антибольшевистские заговоры. Легенды о Тухачевском и других высших офицерах могли намеренно распространяться в Европе, особенно в связи с операцией «Трест» — наиболее успешной попыткой проникновения в зарубежную монархистскую организацию {68}.

В своё время военная карьера Тухачевского, как, впрочем, и многих других офицеров, оказалась прервана Первой мировой войной. С тем большей настойчивостью стремился он впоследствии компенсировать недостаток формального образования, о чём свидетельствуют многочисленные факты. Так, в начале 20-х гг. он запоем читает новую литературу по военным вопросам.

Война отныне уже не являлась чисто военным предприятием, но также была результатом сложных экономических расчетов. Став начальником Штаба Красной Армии, Тухачевский дал задание группе экономистов, среди которых были опытный беспартийный экономист Владимир Громан и экономист-марксист Лев Крицман {69}, изучить военно-экономическую готовность Советского Союза.

Впервые в новых условиях (после Первой мировой, русской гражданской и советско-польской войн) всеобъемлющий план войны был разработан командованием Красной Армии лишь в 1927 г., после того, как международное положение Советского Союза серьезно обострилось. В 1926 г. Тухачевский написал работу, ставшую подготовительным материалом для этого первого советского плана войны, в которой всесторонняя оценка военной угрозы включала в том числе экономические условия {70}. Окончательный, утверждённый вариант плана, охватывающий западное направление, был готов в конце января 1927 г. {71}.

В своём докладе Тухачевский обрисовал международную политическую ситуацию, в том числе сложившиеся альянсы государств и, исходя из этого, дал оценку сил возможного противника в условиях различных коалиций, а также оценку мощи Красной Армии. Далее Тухачевский по пунктам изложил, что потребуется от советской экономики и промышленности для обеспечения военных нужд {72}.

Ожидалось, что враждебная Советскому Союзу коалиция сформируется вокруг польско-румынского блока. Подобная коалиция, [33] однако, будет неспособна самостоятельно вести крупномасштабную войну, ей потребуется массированная поддержка Великобритании и других «великих держав». СССР смог бы использовать преимущество своей огромной территории, чтобы, в случае необходимости, перебрасывать войска с одного фронта на другой через внутренние области страны {73}. Поскольку из-за зачаточного состояния советской промышленности Красная Армия не сможет обладать необходимыми ресурсами для ведения затяжной войны, Тухачевский считал, что её главной стратегической задачей будет расколоть силы противника на начальном этапе войны, то есть до того, как он завершит мобилизацию и концентрацию своих войск. Подобная стратегия потребует «максимальной мобилизационной подготовки» ещё в мирное время, так как непосредственно во время войны советская оборонная промышленность в её нынешнем состоянии, писал Тухачевский, не сумеет справиться с требованиями вооружённых сил {74}.

В январе 1926 г. ряд подразделений Штаба РККА получил задание Тухачевского разработать возможные характеристики будущих военных конфликтов. Завершенной, однако, оказалась только работа разведывательного управления, и в мае 1928 г. «Будущая война» — массивный том объёмом 735 страниц — была отпечатана ограниченным тиражом (80 экземпляров).

Хотя непосредственными авторами большинства материалов были Ян Берзин {75}, Анатолий Никонов {76} и Ян Жигур из Разведывательного (4-го) управления Генерального штаба, некоторые части «Будущей войны», несомненно, носили отпечаток личности самого Тухачевского.

Никонов в своем письме Тухачевскому, назначенному летом 1928 г. командующим Ленинградским военным округом, писал:

«Уважаемый Михаил Николаевич!

Сегодня закончили брошюровку первых экземпляров проведённого под Вашим руководством труда — «Будущая война». Спешу послать Вам это наше коллективное детище с выражением признательности за то идейное руководство и за ту поддержку, которые 4-е Управление получило от Вас в процессе выполнения этой ответственной и сложной работы. С нетерпением жду Ваших указаний и замечаний по существу развиваемых в труде взглядов, хотя я и знаю, что Вы в настоящий летний период вряд ли сможете быстро прочесть труд. Рассчитываю, однако, что к концу августа или к началу сентября Ваш отзыв уже будет получен. А насколько этот отзыв важен для всей нашей последующей работы объяснять не нужно» {77}. [34]

В соответствии с указаниями Тухачевского «Будущая война» содержала анализ изменений в характере современных боевых действий, сравнительный анализ сил Советского Союза и соседних государств — возможных противников, определяющие черты будущего конфликта и, в связи с этим, требования к советской экономике. В книге высказывались предположения не только о характере будущей войны, но и о возможных путях технического прогресса и о необходимых организационных изменениях. Поскольку книга готовилась и писалась во время и сразу после «военной тревоги» 1927 г., в ней также нашла отражение точка зрения военных на этот кризис.

Структурно «Будущая война» подразделялась на 12 частей:

— общеполитическая обстановка;

— людские ресурсы;

— экономические факторы;

— экономическая база войны;

— влияние техники на характер будущей войны;

— транспорт;

— влияние современной авиации;

— роль военно-морских сил в будущей войне;

— политический фактор в будущей войне;

— важнейшие оперативные проблемы будущей войны;

— важнейшие организационные вопросы и, наконец,

— выводы относительно военной реконструкции СССР {78}.

Структура книги заслуживает небольшого комментария. В «Будущей войне» была впервые разработана методология анализа всех сторон военной деятельности государства в их взаимосвязи и взаимозависимости. Характерно, что анализ будущей войны авторы начинают с демографической ситуации. Какова численность взрослого мужского населения в стране, каков необходимый минимум для поддержания работы промышленности, транспорта и других секторов экономики в военное время и так далее.

Лишь после этого следует оценка роли современных вооружений и изменений в характере боевых действий.

Во вступительной общеполитической части, предположительно написанной самим Тухачевским, перечисляются уроки, извлечённые другими странами из Первой мировой войны, среди которых провал первоначальных планов русского, германского и австрийского штабов; непредвиденный масштаб войны; её затяжной, «окопный» характер; роль новых видов оружия, таких как танки, аэропланы и химическое оружие. [35]

Цель Тухачевского во многом состояла в том, чтобы найти способ избежать позиционной войны в будущем. Он выступал против тех в Красной Армии, кто, ссылаясь на опыт гражданской войны, рассчитывал на «молниеносность» будущей войны, обеспеченную «революционным духом» Красной Армии {79}.

Используя типичные выражения эпохи, Тухачевский подчёркивал, что «мы должны вести войну «культурную»... со всеми вытекающими отсюда стратегическими и организационно-мобилизационными последствиями» {80}.

Как только советская экономика достигла довоенного уровня производства, были разработаны планы дальнейшего роста. Тухачевский надеялся, что индустриализация вскоре позволит Красной Армии вести войну с большим количеством артиллерии, химического оружия и моторизованных войск. Война нового типа требовала разработки новых концепций в области стратегии, организации и мобилизации. За соответствующим опытом следовало обратиться к последним годам мировой войны, более поучительным в этом смысле, чем русская гражданская война.

«Будущая война» рассматривает две различные ситуации, в которых Советский Союз может оказаться втянутым в новую большую войну. Первая — вооруженное нападение «империалистических держав» на СССР. Вторжение в этом случае может осуществляться через западные, южные и восточные границы советского государства. Проанализировав данную ситуацию, авторы исключили возможность вторжения через южные и восточные границы, как менее вероятную, и целиком сосредоточились на «наиболее вероятном» сценарии: вторжении сил некой коалиции через западную границу СССР {81}.

Вторая ситуация предполагала совершение успешной социальной революции в одной из главных капиталистических стран, которое потребует вооруженной интервенции Красной Армии. Социальная революция могла бы явиться следствием напряженности, вызванной будущей войной.

Составляя планы 1927 г., Тухачевский закладывал в них форму военной подготовки, близкую той, что предшествовала Первой мировой войне. Поскольку Советская Россия продолжала отставать в экономическом отношении, ей требовалось накопить большие мобилизационные резервы в течение периода подготовки к войне. Для того, чтобы вынести затяжную тотальную войну, потребовалась бы мобилизация крупных секторов современной экономики. Пока существовал разрыв в этом смысле между СССР и Западом, шансы [36] советской стороны в ходе войны с польско-румынской коалицией уменьшались бы с каждым месяцем.

Вывод Тухачевского был неутешительным: СССР неизбежно проиграет войну, если ему на помощь не придёт европейская революция {82}.

Хотя этот сценарий революционной войны возникал с завидной регулярностью в течение 20-х гг. и позже, сохранились лишь отрывочные сведения, по которым было бы возможно судить, как командование Красной Армии представляло себе подобные «освободительные акции» на европейской арене или как виделась сама возможность революционных войн в свете технической реконструкции советских вооружённых сил. Так, например, известно, что Тухачевский принял личное участие в подготовке вооруженного восстания рабочей милиции в Германии в 1923 г. {83}.

Несколькими годами позже в коминтерновском сборнике, посвящённом вооруженным восстаниям, «Der bewaffnete Aufstand», им были написаны две главы о военных аспектах городского восстания и захвата государственной власти {84}.

Военная помощь, которую Советский Союз оказывал в 20–30-е гг. революционному Китаю, а в 1936–38 гг. — республиканской Испании, и в которой Тухачевский сыграл видную роль, может рассматриваться лишь как «низшая ступень» будущих революционных войн.

В «Будущей войне» было отмечено, что к 1928 г. в армиях ведущих европейских держав повысится удельный вес артиллерии, авиации, танковых и инженерных войск. Однако в Польше, Румынии и балтийских странах, то есть странах, непосредственно прилегающих к границам Советской России и являющихся наиболее возможными противниками, армии сохраняли примерно то же соотношение пехоты и артиллерии, что и в 1914 г. Тем не менее, продолжали авторы «Будущей войны», существовал огромный разрыв между наступательной мощью возможных противников и оборонительной способностью Красной Армии. Это обстоятельство неминуемо сказалось бы на ходе войны, сделав невозможным для Красной Армии вести продолжительные и успешные операции {85}.

В зависимости от отношения к СССР в случае военного конфликта, все страны были разделены в «Будущей войне» на четыре категории:

1-я группа — государства, явно враждебные по отношению к СССР (Великобритания, Франция, Польша, Румыния, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и Италия); [37]

2-я группа — государства, могущие примкнуть к антисоветскому фронту (Германия, Чехословакия, Венгрия, Болгария, Греция, Бельгия, Япония и США);

3-я группа — государства, не заинтересованные в войне с СССР по географическим, экономическим и политическим причинам (Швеция, Норвегия, Дания, Швейцария, Австрия, Албания, Персия и страны Латинской Америки);

4-я группа — государства, дружественные по отношению к СССР (Турция, Афганистан, Китай (потенциально), страны арабского Востока и Африки, Индонезия и Британская Индия (объективно), Монголия) {86}.

Много внимания было уделено германскому вопросу. С одной стороны, германский реваншизм рассматривался как возможная причина новой «межимпериалистической» войны. С другой — существовали весьма заметные колебания в германской политике между восточным и западным направлением. Поэтому подчеркивалось, что непосредственная угроза войны может возникнуть как раз тогда, когда Германия присоединится к антисоветскому блоку {87}.

Последние две группы государств — «нейтральные» и «дружественные»- должны были обеспечить, как это было во время гражданской войны, «брешь» в возможной блокаде {88}.

По мнению авторов «Будущей войны», наиболее внушительных результатов Красная Армия сможет достичь, действуя на флангах и в тылу противника и используя такие способы ведения операций, как окружение, охват флангов и действия в тылу врага. Вывод экспертов военной разведки гласил: «Современные средства и организация армий наших западных соседей, а также и средства Красной Армии, не обеспечивают ни в какой мере успех таких операций» {89}.

Следовательно, чтобы вести успешные операции, Красная Армия должна быть соответствующим образом оснащена и обучена. Для предполагаемого театра военных действий ей будут нужны высокомобильные и хорошо вооружённые подразделения, в том числе:

1) моторизованные стрелково-пулеметные части, усиленные крупными танковыми частями, вооруженными быстроходными танками и моторизованной артиллерией;

2) крупные кавалерийские части, но безусловно усиленные броневыми (автоброневики, быстроходные танки) и огневыми средствами (максимальное насыщение автоматическим оружием); такие кавалерийские части должны быть хорошо подготовлены для ведения спешенного и комбинированного боя; [38]

3) крупные воздушные штурмовые части {90}.

Впрочем, конкретных цифр относительно предполагаемой мощи перечисленных подразделений авторы «Будущей войны» не приводили. И это было объяснимо, учитывая, что в 1927–28 гг. советской промышленности ещё не существовало в масштабах, достаточных для развертывания крупного танкового производства. Следовательно, танковые войска могли рассматриваться пока только в качестве средства поддержки пехоты и кавалерии.

Другой проблемой был общий дефицит военной продукции в ходе начавшейся войны. Объём советской оборонной промышленности должен был возрасти настолько, чтобы обеспечить достаточное количество снарядов, патронов, стрелкового оружия для ведения быстрых, решительных операций {91}. Согласно оценкам авторов «Будущей войны», необходимый уровень производства вооружений должен намного превышать уровень 1916–17 гг. (максимум для Первой мировой войны) {92}. Предполагалось, что максимальная продолжительность войны против антисоветской коалиции составит 3–4 года. Следовательно, необходимо было сделать всё возможное, чтобы подготовить вооружённые силы и экономику страны в целом к возможной затяжной войне {93}.

С другой стороны, по подсчётам разведуправления, Польша, развернув свой максимум, примерно 70 пехотных дивизий, полностью исчерпает свои ресурсы и не сможет выдержать даже одного года напряжённых боев. Уже через полгода может последовать социально-политический взрыв. А значит, экономическая и, в особенности, политическая стабильность в Польше находилась в зависимости от помощи «великих держав».

В принципе, как считали авторы «Будущей войны», необходимо было минимум 5–6 месяцев для военно-политической победы над страной типа Польши. Но это потребовало бы, по крайней мере, двух-трёхкратного численного превосходства Красной Армии, а также наличия достаточных мобилизационных резервов и такой оборонной промышленности, которая могла бы гарантировать непрерывные и решительные наступательные действия. Кроме того, была необходима транспортная сеть, обеспечившая бы бесперебойные поставки наступающим войскам. «Однако в 1928–29 гг. и, пожалуй, на ближайшее пятилетие мы не будем располагать ни в военном, ни в политическом отношении, достаточными предпосылками для обеспечения такой стратегии молниеносного сокрушения» {94}. [39]

Таким образом, была намечена «генеральная линия» развития советских вооружённых сил в последующие несколько лет: усиление технического оснащения армии, в первую очередь — средств подавления (артиллерия, танки, авиация).

Подведём итоги. С помощью мощных, целенаправленных ударов Красной Армии уже в первые месяцы войны можно было сокрушить и советизировать малые страны типа Эстонии или Латвии. Однако, даже при самых благоприятных условиях, то есть при отсутствии помощи западноевропейских держав, понадобилось бы минимум полгода для победы над Польшей. Затяжная война против Польши неизбежно исчерпает её ограниченные людские ресурсы, но на это может уйти до трёх лет. Советизация Румынии возможна только после победы над Польшей. Тухачевский и другие авторы «Будущей войны» полагали, что пройдёт 5–10 лет, прежде чем Советский Союз будет иметь достаточно ресурсов для ведения эффективной военной кампании против страны типа Польши. Следовательно, в 1927 г. Красная Армия могла рассчитывать только на затяжную войну, войну на истощение, в которой периоды быстрых, маневренных действий будут чередоваться с периодами позиционной борьбы на некоторых участках фронта и периодами полного затишья между операциями. Подготовка Красной Армии должна была включать в себя как наступательные, так и оборонительные действия. В своём «Докладе об обороне» в 1927 г. Тухачевский пришёл к пессимистическому заключению: «В настоящее время ни СССР, ни Красная Армия к войне не готовы... Успешная оборона нашего Союза возможна только в том случае, если мы в первый же период нарушим «расстановку сил» наших противников... Только через ряд лет после того, как индустриализация страны сделает новые крупнейшие достижения, наша способность к длительной войне начнёт возрастать» {95}.

Оценки «Будущей войны», представленные спустя полтора года, весной 1928 г., были более утешительными. Тщательно подсчитав реальные организационные и мобилизационные возможности Польши, Румынии и других соседних государств (удивительно, правда, что столь масштабное исследование, как, впрочем, и план войны Тухачевского 1927 г., не содержало оценки вооружённых сил западноевропейских держав, или хотя бы той их части, что могла быть отведена для участия в антисоветской коалиции {96}), авторы пришли к выводу, что они на самом деле ниже теоретического потенциала. Экономики этих стран могли самостоятельно обеспечить не более [40] 50% необходимой в военное время продукции. Но, хотя СССР имел явное превосходство в людских и экономических ресурсах, в первый месяц войны силы противников были бы приблизительно равны. Это исключало возможность быстрого сокрушения соседних государств {97}. Вывод в 1928 году был таков: «Наступательная война наших соседей против нас возможна только при чрезвычайной солидной финансовой поддержке и при военном снабжении их со стороны одной или нескольких великих держав» {98}.

Но, поскольку подобная поддержка потребует огромных затрат, которые, несомненно, значительно возрастут в ходе войны, «великие державы», то есть Англия и Франция, по мнению авторов «Будущей войны», ещё призадумаются, прежде чем пуститься в подобную «авантюру» {99}.

В середине 1928 г. с оценками и выводами «Будущей войны» получили возможность ознакомиться советские военные руководители и теоретики. Так, Жигур популяризировал идеи «Будущей войны» в своих работах «Будущая война и задачи обороны СССР» (1928 г.) и «Размах будущей империалистической войны» (1930 г.). Базовые положения о геостратегической ситуации на Восточноевропейском театре военных действий были использованы Владимиром Триандафилловым в его работах о маневренной войне {100}. Книга эта также наложила отпечаток на последующие дебаты в среде военного командования по поводу возможных сценариев войны, к примеру, сценариев Свечина и Шапошникова 1930 г. [41]

Дальше