Глава восьмая.

Катастрофа

Кульминация

I

Приближалось лето сорок четвертого года. Вряд ли кто-нибудь и в стане агрессоров, и, тем более, в лагере антигитлеровской коалиции сомневался, что оно принесет всем участникам борьбы важные, быть может решающие, события. Нацисты напряженно ожидали новых ударов Красной Армии на Востоке и возможной высадки союзников на Западе.

Еще три года назад ставка Гитлера горячо и настойчиво стремилась к войне кратковременной, скоротечной. Теперь она не желала ничего кроме затягивания войны. "Позиционность", казавшаяся три года назад проклятием, теперь превратилась в желанное высшее благо. Закрепиться, отсидеться, остановить на неподвижных фронтах этот мощный вал с Востока, который неумолимо и грозно накатывался на рейх, дождаться политических конфликтов в лагере противника, которые обязательно наступят и чудесно повернут ход событий, — такой стала теперь главная мечта обитателей "Вольфшанце", все еще цепко державших в своих руках захваченное ими "право" действовать от имени германского народа. В ставке Гитлера учащенно, с перебоями, но все еще гулко билось сердце фашистского вермахта, распластанного на Европе, давящего ее бесчисленными щупальцами, внушая вот уже пять лет ненависть сотням миллионов людей.

Ставка верховного главнокомандования нацистской военной машины, окруженная непроницаемой тайной, постепенно делала войну тайной и для себя. Фашистский главарь хотел слышать только хорошее, и его лизоблюды старались, как могли, подкрашивать вести с фронта, чтобы они если уж не ласкали ухо фюрера — где теперь до нежностей, — то хотя бы не вызывали его бешеного гнева, который обрушивался на них самих. Война становилась для сидящих здесь все абстрактнее, они передвигали на штабных картах свои дивизии, обозначенные синим цветом, как шахматные фигурки, и отдавали приказы, которые со временем [636] все меньше отвечали происходившему на полях сражений. И лишь с огромным трудом они осознавали, что неумолимо идет великое Освобождение Европы.

Гитлеровские генералы, кое чему наученные прошлой осенью и зимой, теперь не могли высокомерно убеждать себя, будто Советский Союз "истощен", а резервы его "иссякли" лишь потому, что им этого очень хотелось. Со страхом прислушивались они к ненадежной тишине временно остановившегося Восточного фронта. Они старались понять дальнейшие планы советской стратегии, чтобы потом как можно лучше расставить свои силы. Днем и ночью напряженно работал нацистский центр по руководству войной. Сотни вышколенных генштабистов, склоняясь над картами, изучали данные, всасываемые сюда из разных мест расчлененного на сотни дивизий гигантского фронта. Эти данные затем переплавлялись в особой важности доклады о наиболее вероятных действиях главного противника и о необходимых контрмерах.

Детальный анализ, оконченный в принципиальной своей части уже в первой половине мая, позволил сделать очень важные выводы о намерениях Советского Верховного Командования, которые затем и были положены в основу всех расчетов германской стратегии на лето сорок четвертого года.

Германские высшие штабы не сомневались, что перерыв, наступивший в боевых действиях Красной Армии, как говорилось в анализе обстановки, данной генеральным штабом, "не должен привести к ложному заключению, что Советский Союз в людском и материальном отношении не в состоянии продолжать решительные наступательные операции". Наоборот, теперь в ОКХ исходили из неизбежности возобновления наступления Советского Союза, "которое по силе не уступит наступательным действиям последних месяцев".

Главный вопрос заключался, конечно, в том, чтобы определить, где же Красная Армия нанесет предстоящим летом свой главный удар. Тщательное исследование этой проблемы привело нацистских стратегов к следующим заключениям.

Советское военное руководство имеет две возможности продолжать наступление: первая — нанести главный удар в районе Балтийского моря или, как назвали немецкие генштабисты эту предполагаемую операцию Красной Армии, — "балтийская". Вторая возможность — сосредоточить главные усилия против Балкан и провести "балканскую операцию". Что же выберет Красная Армия?

"Балтийская операция", т. е. по расчетам ОКХ, наступление из района Луцка и Ковеля через Варшаву на северо-запад к побережью Балтийского моря, могла бы стать "очень смелой операцией". Однако Советский Союз не пойдет на нее, потому что не захочет вторгаться непосредственно на территорию Германии, где встретит упорное сопротивление и не сможет "преобразовать [637] политическую структуру германской империи", и это сделает всю операцию бесперспективной.

Другое дело — на Балканах. Гитлеровские стратеги не сомневались, что советское командование изберет на лето именно второй вариант действий и будет наступать главными силами только на Балканы. Причем Красная Армия не станет медлить с ударом, ибо ей нужно опередить союзников, которые готовятся двинуть силы в том же направлении.

Наступление советских войск в летней кампании произойдет, заключили гитлеровские стратеги, между Черным морем и Припятью, чтобы через Румынию и Венгрию ударить на Балканы "и распространить сферу русского влияния на Средиземное море".

Чем же, рассуждали в германской ставке, выгоден Советскому Союзу "балканский вариант"? Прежде всего тем, что на Балканах будто бы расположены "политически колеблющиеся и большей частью коммунистически настроенные государства". Над ними, дескать, легче одержать победу. С другой стороны, реализация "балканской операции" позволит Советскому Союзу выйти к Дарданеллам и занять подступы к Средиземному морю, что якобы "составляет давнюю цель России". Германская разведка на Восточном фронте уверенно сообщала: по всем данным, советское командование решилось на "балканскую операцию".

Что же касается тех сил Красной Армии, которые расположены севернее Припяти, перед центральным районом германского фронта, т. е. в Белоруссии, и перед северным участком, на подступах к Прибалтике, то здесь летом ожидались лишь слабые, "сковывающие" действия. Правда, на прибалтийском участке фронта, по мнению генерального штаба, следовало считаться с возможностью более энергичного наступления, чтобы разорвать германский фронт, отрезать Финляндию и затруднить германское судоходство на Балтике.

Такая вполне законченная концепция фашистского генерального штаба, плод длительного анализа, многочисленных обсуждений, сопоставления данных, труд многих генштабистов, все еще твердо веривших в свое непревзойденное умение тонко и глубоко проникать в любые замыслы врага, окончательно сложилась в начале мая 1944 г. Она приняла форму "совершенно секретных, особой важности" докладов и, как полагается, легла в основу работы всей длинной иерархии штабных и командных инстанций вермахта.

Общее резюме доклада разведывательного отдела Востока, штаба сухопутных войск, посвященного вероятным действиям Красной Армии летом 1944 г., гласило: "Предстоящее развертывание... по всей вероятности приведет к очень большой потребности в немецких силах на юге Восточного фронта, что требует немедленной подготовки соответствующих немецких резервов". Так все и определилось: русские будут наступать летом 1944 г. "на юге Восточного фронта", на Балканы, поэтому главные немецкие силы и основные резервы необходимо держать тоже там, на юге. [638]

Но все дело в том, что старательный долгий труд гитлеровских "специалистов" стратегического анализа оказался тщетным и глубоко ошибочным. На самом деле расчеты советского командования были совершенно другими. А то, во что долго верили нацистские стратеги из "Вольфшанце", представляло собой лишь результат дезинформации и собственных рассуждений гелертерского толка. Советская стратегия смогла заставить ставку Гитлера поверить именно в то, что было выгодно для Красной Армии, хотя совершенно не отвечало действительности. И когда нацистские фельдмаршалы все поняли, оказалось поздно.

II

"Приступая к подготовке Белорусской операции, Генштаб хотел как-то убедить гитлеровское командование, что летом 1944 г. главные удары Советской Армии последуют на юге и в Прибалтике"{1311}. Это свидетельство генерала армии С. М. Штеменко очень важно для уяснения причин нового стратегического просчета гитлеровской ставки летом 1944 г.

Уже 3 мая генеральный штаб Красной Армии отдал распоряжение командующему 3-м Украинским фронтом, расположенным на юге: "В целях дезинформации противника на вас возлагается проведение мероприятий по оперативной маскировке. Необходимо показать за правым флангом фронта сосредоточение восьми-девяти стрелковых дивизий, усиленных танками и артиллерией... Ложный район сосредоточения следует оживить, показав движение и расположение отдельных групп людей, машин, танков, орудий и оборудование района". Аналогичная директива пошла и на север — на 3-й Прибалтийский фронт{1312}. Своего рода дезинформацией являлось также оставление на юго-западном направлении танковых армий. "Разведка противника следила за нами в оба и, поскольку эти армии не трогались с места, делала вывод, что, вероятнее всего, мы предпримем наступление именно здесь. На самом же деле мы исподволь готовили танковый удар совсем в ином месте... Противник сразу клюнул на эти две приманки"{1313}.

Да еще как!

Вот выдержки из докладов германской разведки относительно вероятных планов советского командования. Доклады показывают, до какой степени германское высшее военное руководство было введено в заблуждение.

21 мая: "Противник с особой тщательностью подготавливает свои будущие операции, цель которых в целом без изменений следует усматривать в "балканском решении"". [639]

30 мая: "И сегодня данные воздушной разведки показывают очень сильную загруженность железнодорожных участков в районе Днепропетровск — Киев — Ровно — Тернополь — Балта... Предполагаемая до сих пор оперативная постановка цели предстоящих операций противника — Балканы — вновь подтверждается".

2 июня: "Обнаруживаются признаки предстоящего крупного наступления против группы армий "Северная Украина"".

К середине июня германская разведка в своих донесениях стала жаловаться: планы русских очень трудно распознать. "Из-за мер, принимаемых русскими для сохранения тайны, еще никогда до сих пор не удавалось заранее с достаточной точностью определить день и час начала наступления".

Тем не менее 13 июня германская разведка все еще считает, что "противник придерживается балканского решения", хотя совершенно запутанная, сбитая с толку дезинформирующими сведениями, она уже колеблется и ищет выхода в том, чтобы собственную некомпетентность представить в донесениях в виде... "колебаний советского командования насчет окончательного решения". В том же донесении отдела иностранных армий Востока от 13 июня на этот счет делается следующий вывод: "Если даже основная часть имеющихся сведений и совпадает в том смысле, что противник придерживается балканского решения, то все равно он старается окончательное решение не принимать до конца и принять его в зависимости от развития обстановки". Но Гелен все-таки склоняется к выводу: "Главный удар направляется на Балканы. На втором плане — наступление против генерал-губернаторства"{1314}.

В середине июня гитлеровская разведка получила некоторые данные о сосредоточении сил Красной Армии и против группы армий "Центр", т. е. в белорусском направлении. Однако советское командование сумело настолько искусно скрыть развертывание войск, что Гелен пришел к заключению: здесь будет нанесен лишь вспомогательный удар, "чтобы ввести в заблуждение германское командование относительно направления главного удара и оттянуть резервы из района между Карпатами и Ковелем".

Самое большее, что германские разведчики считали возможным на центральном участке фронта, это выход советских войск до рубежа Могилев — Орша — Витебск (т. е. на глубину до 50 км). Ожидая трех мощных ударов Красной Армии против группы армий "Северная Украина" и трех ударов против группы армий "Южная Украина", германская ставка сосредоточила в начале июня в этих группах армий, т. е. на юге советско-германского фронта, соответственно 48 дивизий (в том числе десять танковых и моторизованную) и 61 дивизию (в том числе восемь танковых и две моторизованные). Всего в двух южных группах — 109 дивизий, из них 19 танковых и 3 моторизованные, или 48 % всех [640] пехотных дивизии из числа находившихся на советско-германском фронте и 84 % танковых и моторизованных соединений. А в группе армий "Центр" оставалось лишь 47 дивизий.

В те дни, когда не понявшие, что и где следует ожидать, германские разведчики составляли свои прогнозы, советское командование заканчивало приготовление к одной из самых крупных операций второй мировой войны, но не на юге советско-германского фронта, где эту операцию ждали, а в центре, где ее никто не ожидал.

III

Решение разгромить центральную группировку германских армий в Белоруссии летом 1944 г. Советское Верховное Главнокомандование приняло в общей форме, еще когда составляло планы операций на зиму 1944 г. Оперативный план проведения Белорусской операции Генеральный штаб начал составлять с апреля{1315}.

12 апреля Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии поставила разгром группировки немецких войск в Белоруссии в качестве одной из первоочередных задач на лето 1944 года. Согласно оценке Маршала Советского Союза Г. К. Жукова, несмотря на то что действия советских войск в зимне-весеннюю кампанию заканчивались большими победами, "немецкие войска сами по себе еще имеют все необходимое для ведения упорной обороны на советско-германском фронте"{1316}. Что касается предстоящего наступления Красной Армии в Белоруссии, то, по мнению Г. К. Жукова, в успехе можно было не сомневаться. "Во-первых, оперативное расположение войск группы армий "Центр" своим выступом в сторону наших войск создавало выгодные условия для глубоких охватывающих ударов под основание выступа. Во-вторых, на направлениях главных ударов мы теперь имели возможность создать преобладающее превосходство над войсками противника"{1317}.

22 апреля 1944 г. Ставка вновь рассмотрела вопрос о целесообразности удара летом по белорусской группировке, "с разгромом которой рухнет устойчивость обороны противника на всем западном направлении"{1318}. К тому же, по мнению И. В. Сталина, "в июне союзники собираются все же осуществить высадку крупных сил во Франции. Немцам теперь придется воевать на два фронта. Это еще больше ухудшит их положение, с которым они не в состоянии будут справиться"{1319}.

Через несколько дней сложилось окончательное решение: первую наступательную операцию летней кампании провести в июне [641] на Карельском перешейке и на петрозаводском направлении, а затем на белорусском стратегическом направлении. 22-23 мая план Белорусской операции подвергся тщательному обсуждению: мощным ударом четырех фронтов расчленить немецкие силы. Ликвидация витебской и бобруйской группировок немцев откроет перед Красной Армией широкие ворота. "Через них должны были прорваться на территорию Белоруссии огромные массы подвижных войск"{1320}. Затем 3-й и 1-й Белорусские фронты нанесут сходящиеся удары на Минск и окружат восточнее столицы Белоруссии главные силы 4-й немецкой армии. "Окружение противника на глубине 200-250 км могло привести к образованию в его обороне стратегической бреши в несколько сот километров. Естественно, враг не смог бы быстро закрыть ее. В таких условиях советское командование получало возможность ввести новые силы, расширить фронт наступления, освободить всю Белоруссию, часть Литвы и Латвии"{1321}.

Маршал Советского Союза А. М. Василевский пишет: "Предполагалось, что успешное выполнение такого решения позволит Советскому Верховному Главнокомандованию полностью освободить в дальнейшем всю территорию Белоруссии, отбросить все еще нависавший над Москвой и более опасный для нее фронт под Смоленском и Витебском, выходом на побережье Балтийского моря и к границам Восточной Пруссии рассечь стратегический фронт врага, поставив в крайне опасное положение действующую в Прибалтике группу армий "Север", создав выгодные предпосылки для нанесения последующих ударов по врагу как в Прибалтике, так и в западных районах Украины и для развития новых более глубоких и решающих операций на наиболее уязвимых для него восточно-прусском и варшавском направлениях"{1322}. Чтобы отвлечь максимум немецких сил от центрального участка советско-германского фронта, генеральный штаб Красной Армии и провел дезинформацию, о которой говорилось выше и которая вполне удалась. "Для успеха предстоящей операции это было очень важно, так как, по данным нашей разведки, главное командование немецких войск ожидало первый летний удар с нашей стороны на Украине, а не в Белоруссии"{1323}.

Советское командование создало для наступления мощную группировку войск: свыше 1430 тыс. человек — 166 дивизий, 12 танковых и механизированных корпусов, более 31 тыс. орудий и минометов, 5200 танков и самоходных орудий, около 5 тыс. боевых самолетов и т. д. Вечером 21 июня 1944 г. советские войска стояли наготове для нового сокрушительного удара по фашизму. [642]

IV

Летнее наступление Красной Армии в Белоруссии открылось в третью годовщину начала гитлеровской агрессии против Советского Союза мощными ударами артиллерии, авиации, масс танков и пехоты. Разгорелись ожесточенные сражения на земле и в воздухе. За шесть дней войска Красной Армии разгромили немецкие фланговые группировки под Витебском и Бобруйском. Танковые и механизированные соединения прорвались на 100-150 км. Внезапность оказалась потрясающей. Все спуталось и перемешалось в германских войсках и в штабах. Фронт, старательно укрепляемый в течение двух лет, начал рушиться прежде, чем верховное командование успело понять, что произошло, и обдумать контрмеры. По масштабам пространства, которое сразу оказалось в уничтожающем огне, по размаху и мощи это наступление оказалось не сравнимым ни с чем.

"Уже с самого начала наступления 22 июня, в день 3-й годовщины операции "Барбаросса", под верховным главнокомандованием маршалов Жукова и Василевского, — пишет Ф. Гейм, — обнаружилась мощь, которая превзошла все, чего опасались. Она разрушила самые смелые надежды... Превосходство врага в воздухе было полным. Партизанские отряды, руководимые Центром, незадолго до этих событий прервали на какое-то время все железнодорожные пути сообщения в тылу"{1324}.

Хотя Цейтцлеру, находившемуся в штабе группы армий "Центр" в Минске, еще 24 июня было сообщено о более чем тревожном развитии дел, в ОКХ и ОКВ продолжали думать, будто речь идет лишь о потере передовой позиции. В ставке не согласились дать разрешение на отход, который уже совершался без всяких разрешений под ударами наступавших советских войск. В ОКВ говорили: утрата Витебска произвела бы тяжелое впечатление на финнов, обороняющихся на Карельском перешейке. Поэтому гарнизон Витебска должен сражаться до последнего человека. Вскоре солдаты "витебской крепости", за малым исключением, сложили оружие. 26 июня фельдмаршал Буш отправился к Гитлеру в Бергхоф. Здесь он снова получил разрешение допускать лишь "местные, шаг за шагом проводимые коррективы фронта".

К 27 июня германское военное руководство стояло перед фактом, что позиция группы армий "Центр" прорвана на широком фронте. Гитлер, срочно вернувшийся из Бергхофа в "Вольфшанце", в приказе, изданном на следующий день, категорически потребовал "приостановить наступление Красной Армии" на линии Чудское [643] озеро — Березина — Лепель и севернее. Он обещал для поддержки три танковые и одну пехотную дивизии, снятые с соседних участков. Этим же приказом разрешался для глубоко охваченных 4-й и 9-й армий прорыв на запад. По мнению ОКХ, все зависело теперь от того, сумеют ли армии вырваться из-под угрозы окружения. Но они не сумели. Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии 28 июня дала указание фронтам увеличить темпы наступления, занять Минск и восточнее его окружить основные силы группы армий "Центр".

В тот же день в штабе группы пришли к выводу: "Противник поставил перед собой гораздо более широкие цели, чем это предполагалось вначале". Фельдмаршал Буш исступленно требовал подвода новых крупных сил, а Цейтцлер панически сообщал в ОКВ, что общее развитие событий "далеко выходит за рамки задачи группы армий "Центр" и требует крупных решений"{1325}. Гитлер, Кейтель и Иодль отклонили предложение Буша отвести группу армий "Север" и отстранили его от должности. Здесь вновь появляется Модель — последняя надежда фюрера в катастрофических ситуациях.

Новый командующий немедленно потребовал передать группе армий "Центр" из группы "Север" две дивизии и, кроме того, две дивизии из ОКВ. Более чем скромные пожелания!

Уже 30 июня Моделю, получившему также задание координировать действия групп армий "Центр" и "Северная Украина", стало ясно, что на линии, которую Гитлер приказал удержать, нельзя остановить бегущие войска. Более того, она уже потеряна и нет никаких шансов ее возвратить. На южном участке наступления советских войск в этот день танковые силы 1-го Белорусского фронта продвигались через Слуцк на Столбцы, а на севере под Лепелем остатки гитлеровской 3-й танковой армии были отброшены к озеру Нарочь. 2 июля Модель вынужден был сделать тяжкое признание: больше невозможно удерживать Минск и тем продолжать попытки спасти окруженные войска 4-й и 9-й армий. Неотложную задачу он теперь видел в том, чтобы остановить фронт дальше к западу. Для этого ему нужны немедленно четыре дивизии и еще одна специально для обороны Вильнюса. Кроме того, глубже в тылу необходимо создать новый фронт, что также требует дивизий.

Тем временем советские войска вступили в Минск и завершили окружение 100-тысячной немецкой группировки. Верховное Главнокомандование Красной Армии, учитывая отсутствие организованного немецкого фронта, 3 июля, в день освобождения Минска, решило продолжать наступление и к 10-12 июля достигнуть Даугавпилса, Вильнюса, Слонима, чтобы в дальнейшем выйти к западным границам Советского Союза. Темпы наступления четырех фронтов нарастали. [644]

Гитлеровское военное руководство не смогло противопоставить советскому наступлению каких-либо продуманных и активных контрдействий. Маршал Советского Союза Г. К. Жуков пишет: "Наблюдая и анализируя тогда действия немецких войск и их главного командования в этой операции, мы, откровенно говоря, несколько удивлялись их грубо ошибочным маневрам, которые обрекали войска на катастрофический исход. Вместо быстрого отхода на тыловые рубежи и выброски сильных группировок к своим флангам, которым угрожали советские ударные группировки, немецкие войска втягивались в затяжные фронтальные сражения восточнее и северо-восточнее Минска"{1326}.

К середине июля войска Красной Армии вышли к Неману, освободили часть Литвы, включая Вильнюс, стремительно выдвигались к Бресту. Фронт наступления ширился. В августе он уже охватывал территорию от Финского залива до Карпат. Путем крайних усилий, перебросив с июня до конца августа из групп армий "Север", "Северная Украина", "Южная Украина" 28 дивизий, а из Германии, Польши, Венгрии, Норвегии — еще 18 дивизий, германское командование с трудом восстановило фронт. Но теперь он проходил не в Белоруссии, а по Нареву и Висле.

Генерал Гудериан вспоминает: "На главных направлениях (Варшава и Рига) наступление, казалось, будет продолжаться безостановочно. После 13 июля наступление стало распространяться на участок фронта группы армий "А"... В результате этого удара группа армий "Центр" была уничтожена... В результате этих потрясающих событий Гитлер в середине июля переместил свою ставку из Оберзальцберга в Восточную Пруссию. Все наличные силы были брошены на развалившийся фронт. Фельдмаршал Модель, командующий группой армий "А", был назначен вместо фельдмаршала Буша командующим группой армий "Центр", вернее говоря, — командующим "пустым пространством"{1327}.

Поражение группы армий "Центр" в Белоруссии означало, что 17 немецких дивизий были полностью уничтожены, 50 дивизий понесли потери до 70% состава. Восточный фронт был сокрушен на тысячу километров и на глубину 600 км, отброшен к Висле и к границам Восточной Пруссии. "Это кровопускание, — пишет Ф. Гейм, — было гораздо большим, чем под Сталинградом, определившим дальнейший ход событий".

Исход был ясен.

Маршал Г. К. Жуков подчеркивает: "В том, что Германия окончательно проиграла войну, ни у кого не было сомнения. Вопрос этот был решен на полях сражений советско-германского фронта еще в 1943 — начале 1944 года. Сейчас речь шла о том, как скоро и с какими военно-политическими результатами она будет завершена"{1328}. [645]

V

Грандиозное летнее наступление Красной Армии сконцентрировало в себе весь тот многогранный военный опыт, который приобрело советское командование за годы неимоверно трудной борьбы. И если военное искусство фашистского руководства теперь находилось в состоянии глубокого кризиса, то советское военное искусство достигло высшей степени развития.

Здесь уместно, хотя бы кратко, в проблемном плане, сказать о наиболее характерных чертах советского военного искусства на завершающем этапе войны, ибо это искусство составляло разительный контраст всему, что теперь демонстрировало германское командование. Уместно и потому, что за послевоенные четверть века слишком часто недруги нашей страны пытались бросить тень на воинское мастерство Красной Армии, утверждая, в частности, что в 1944 и 1945 гг. она побеждала не умением, а числом.

Нет, полный разгром военной машины Гитлера советское командование обеспечило, в частности, высоким искусством применения тех сил, которые дала ему страна.

По мысли Маршала Советского Союза И. С. Конева, "советское военное искусство в ходе войны развивалось и обогащалось новым боевым опытом. Стратегические планы Верховного Главного Командования отличались ясностью целей, правильной оценкой своих возможностей и планов противника. Крупные операции Советской Армии носили творческий характер. Они не были похожи одна на другую и вытекали из конкретно сложившейся на фронте обстановки, велись с большим размахом, планировались, как правило, с задачей на окружение"{1329}.

Стратегия Красной Армии в 1944-1945 гг. была подлинной стратегией сокрушения. Она опиралась на уже достигнутую Советским Союзом экономическую победу над Германией. Эта победа свидетельствовала о решающих преимуществах социалистического строя над капитализмом и фашизмом в деле мобилизации материальных и духовных сил страны для ведения войны.

Советское военное искусство решало в стратегических наступательных операциях 1944-1945 гг. задачи по разгрому крупных стратегических группировок немецко-фашистских войск и по освобождению важных в экономическом и политическом отношении областей и центров. В завершающем периоде войны разгрому подвергались более крупные, чем прежде, группировки вермахта, и это приводило к изменению обстановки на одном или нескольких стратегических направлениях. В основных операциях завершающего периода войны, проведенных Красной Армией, — в наступлении на Правобережной Украине, в Белорусской, Львовско-Сандомирской, Ясско-Кишиневской, Будапештской, Восточно-Прусской, Висло-Одерской, Берлинской операциях — достигались настолько важные [646] военно-политические цели, что в результате этих операций гитлеровский вермахт вынужден был коренным образом менять оперативные и оперативно-стратегические планы, производить крупные стратегические перегруппировки, не имея в конечном итоге возможности восполнить потери и восстановить прорванный фронт.

Рост стратегического мастерства Советского Верховного Главнокомандования в 1944-1945 гг. выражался в целесообразном выборе направлений главных ударов, в искусстве создания наиболее благоприятных предпосылок для реализации стратегического замысла, в умении гибко переносить главные усилия с одного направления на другое в зависимости от изменения военно-политической и стратегической обстановки. Перенесение стратегических усилий проводилось настолько скрытно, гибко и с такими эффективными мерами дезинформации, что гитлеровское командование, как правило, вводилось в заблуждение советским командованием, и поэтому Красной Армии удавалось достигать оперативной и стратегической внезапности удара.

Так, зимой 1944 г. советское командование наносило главный удар на юго-западном направлении, что определялось прежде всего политическими и экономическими задачами, связанными с необходимостью скорейшего освобождения Правобережной Украины, выхода к границам Румынии, а также сложившейся после летне-осенней кампании 1943 г. группировкой сил.

Но гитлеровское командование считало, что Красная Армия будет наступать не на юго-западе, а на широком фронте от Ленинградской области до Крыма, причем направление главного удара долго оставалось неясным. Наряду с выводом об основном направлении удара на юге существовала точка зрения, что следует ожидать главное наступление из района Гомеля "как крупнейшее наступление с целью прорвать немецкий фронт и достигнуть линии Вильно — Гродно — Белосток. Оттуда наступление будет продолжено на Кенигсберг или Варшаву"{1330}. Гитлеровская ставка сосредоточивала главные усилия на южном участке советско-германского фронта, имея в составе группы армий "Юг" 78 дивизий, в том числе 16 танковых и четыре моторизованные, оставив в группе армий "Центр" 57 дивизий (три танковые и три моторизованные).

Советское Верховное Главнокомандование зимой 1944 г. нанесло главный удар на юго-западном направлении и разгромило там крупную группировку фашистских войск. К лету 1944 г. оно перенесло основные усилия на западное направление, имея в виду нанести поражение группе армий "Центр" в Белоруссии. Но гитлеровское военное руководство, как мы видели, снова оказалось дезориентированным в намерениях Советского Верховного Командования.

Нацистские руководители догматически, умозрительно представляли себе политические цели Советского Союза и строили [647] искусственную концепцию его стратегии. Советское командование, прекрасно понимая военно-политические просчеты врага, сумело сделать так, чтобы еще больше убедить его в его же собственных предвзятых оценках. Заставить такого противника, как ОКВ — ОКХ, держать главные силы южнее Припяти и думать, что все произойдет там, а самим нанести удар севернее Припяти и разгромить врага — это было, конечно, выражением подлинного мастерства.

Мощный удар Красной Армии в июне 1944 г. был нанесен, как мы знаем, именно против группы армий "Центр", которая в итоге Белорусской операции потерпела сокрушительное поражение.

Другой пример, ярко характеризующий высокое мастерство Советского Верховного Главнокомандования при выборе направлений главного удара и создании благоприятных условий для реализации стратегического плана на завершающем этапе войны, относится к планированию и осуществлению замысла зимней кампании 1945 г. Подробнее об этом речь будет идти позже.

В конце 1944 г. — начале 1945 г. стратегическое положение Красной Армии и армий других стран антигитлеровской коалиции оценивалось Советским Верховным Главнокомандованием как близкое к завершению окружения Германии. Чтобы окончательно сокрушить гитлеровский вермахт, советское командование решило нанести главный удар на центральном участке фронта, выводящем к жизненным центрам гитлеровского рейха. Но именно здесь находилась наиболее сильная группировка немецких войск. Чтобы создать выгодные условия для наступления, было признано целесообразным предварительно ослабить врага в центре. "Для этого мы должны были максимально активизироваться на флангах стратегического фронта"{1331}. Имелось в виду проведение наступательных операций в Венгрии, Австрии и против Восточной Пруссии. Этот замысел свидетельствовал о том, что советское командование, полностью владея инициативой, принимало чрезвычайно гибкие, дальновидные решения. Оно полностью владело искусством выбора направлений ударов, быстрого перенесения усилий по различным направлениям. Оно навязывало гитлеровскому вермахту свою волю. Замысел оправдался. В результате наступления советских войск в ноябре — декабре 1944 г. нацистское командование создало значительную группировку на северном участке фронта и держало крупные силы в Венгрии, включая основную массу танковых дивизий. На центральном же направлении, где Красная Армия наносила свой главный удар, фашистское руководство оставило сравнительно меньше сил.

Заместитель начальника Генерального штаба Красной Армии генерал армии А. И. Антонов в докладе на Крымской конференции [648] 4 февраля 1945 г. так характеризовал эту стратегию Советского Верховного Главнокомандования: "Группировка противника после выхода советских войск на реки Нарев и Висла была наиболее плотной на центральном участке фронта, ибо удар с этого участка выводил наши войска по кратчайшему направлению к жизненным центрам Германии.

Чтобы создать себе более выгодные условия для наступления, Советское Верховное Командование решило растянуть эту центральную группировку противника.

С этой целью была проведена вспомогательная операция против Восточной Пруссии и продолжалось наступление в Венгрии на будапештском направлении.

Оба эти направления для немцев были очень чувствительны, и они быстро реагировали на наше наступление переброской сил на фланги за счет центрального участка фронта. Цель, намеченная Верховным Командованием, была достигнута"{1332}.

Следовательно, речь должна идти не о том, что гитлеровский вермахт не смог сдержать наступление Красной Армии на центральном направлении потому, что вообще уже почти не имел сил, как иногда утверждают на Западе, а о том, что благодаря стратегическому мастерству Советского Верховного Командования имевшиеся еще на советско-германском фронте крупные силы вермахта были оттянуты в нужный период с главного на второстепенное для Красной Армии направление. С большим опозданием, уже в ходе развернувшегося нового наступления Красной Армии в январе 1945 г., гитлеровские фельдмаршалы начали проводить переброску сил на центральный участок советско-германского фронта.

Советское командование достигло большого эффекта в создании группировок по стратегическим направлениям. Оно целеустремленно сосредоточивало усилия на решающих участках фронта в кампаниях и стратегических операциях, создавая здесь значительное превосходство над германскими войсками. Для создания стратегических группировок широко использовались резервы Ставки Верховного Главнокомандования, включавшие не только общевойсковые, но и танковые армии, придаваемые фронтам, наносившим главный удар в кампании.

Красная Армия вела в 1944-1945 гг. стратегическое наступление на большую глубину, в высоких темпах. Особое значение имели мощные первоначальные удары с использованием крупных масс пехоты, артиллерии, танков, авиации. Советские военачальники успешно применяли ведение прорыва тактической зоны обороны немецких армий при создании высоких оперативных и тактических плотностей на участках прорыва, что позволяло осуществлять за 1-3 суток полный взлом всей тактической глубины обороны. Затем вводом крупных подвижных объединений и соединений [649] развивался стремительный прорыв на большую глубину. В крупнейших наступательных операциях 1944-1945 гг., таких, как Белорусская, Висло-Одерская, она достигала 500-600 км. Успешное решение стратегических задач в подобных операциях обеспечивалось тем, что войска Красной Армии превосходили немецко-фашистскую армию в силах, располагали крупными объединениями бронетанковых войск, а твердое и умелое руководство направлялось на достижение решительных целей.

Важным достижением советского военного искусства в завершающем периоде войны было проведение ряда последовательных наступательных операций по фронту и в глубину. Смысл последовательных операций заключался в том, чтобы, прорывая фронт противника на одном направлении, привлекать туда его резервы и силы с неатакованных участков, а затем взламывать оборону на других направлениях и превращать серию ударов в общее стратегическое наступление.

В кампании первой половины 1944 г. главный удар наносился в юго-западном направлении. Войска Красной Армии разгромили крупные силы вермахта на южном участке фронта, освободили важные промышленные и сельскохозяйственные районы юга, приступили к освобождению Румынии. В результате проведения операций на Правобережной Украине и в Крыму немецко-фашистское командование было вынуждено перебросить к югу 40 дивизий и 2 бригады из различных стран и с других участков советско-германского фронта. Вместе с тем наступление под Ленинградом, Новгородом и в Карелии помогло оттянуть часть немецких сил к северу.

Во второй кампании 1944 г. (летне-осенней) главный удар Красная Армия наносила на западном направлении. Сокрушив в Белорусской операции на 1000 км центральный участок германского фронта, она прорвалась на 600 км в глубину. Гитлеровское командование было вынуждено в ходе операции перебросить в центр советско-германского фронта 50 дивизий и 13 бригад с юга, из Прибалтики, в том числе 14 дивизий и 5 бригад из других стран. Переброска крупных сил в центр способствовала успешному развертыванию Львовско-Сандомирской операции, наступлению Ленинградского и 3-го Прибалтийского фронтов. Только в ходе операции 1-го Украинского фронта (Львовско-Сандомирская операция) ОКХ направило на Украину одну за другой 16 дивизий. В конце августа, когда гитлеровское командование сняло почти все резервы с юга и сосредоточило максимум сил в центре, на юге началась Ясско-Кишиневская операция, в результате которой советские войска открыли себе путь на Балканы и в Венгрию. В ходе наступления советских войск в Карпатах, Венгрии, Югославии (сентябрь 1944 г. — февраль 1945 г.) гитлеровские фельдмаршалы оказались перед необходимостью двинуть к югу в общей сложности 52 дивизии. Операциями в Прибалтике и на Крайнем Севере завершились кампании 1944 г. [650]

Последовательные операции этого года охватили весь советско-германский фронт и привели к решающим результатам. Разгромив только в Белорусской и Львовско-Сандомирской операциях 109 дивизий фашистского блока, Красная Армия создала предпосылки для победоносного завершения войны в следующем году. Преимущество последовательных операций по фронту, искусством ведения которых полностью овладела Красная Армия в 1944 г., состояло в том, что, раскалывая сосредоточенными силами фронт на различных его участках, советское командование дезориентировало противника о месте нанесения очередных ударов, распыляло его резервы, каждым предыдущим ударом создавало выгодные условия для следующего мощного удара.

Генерал армии П. А. Курочкин пишет о последовательных операциях: "Этот способ позволял создавать на избранных направлениях мощные группировки и в каждой из операций добиваться превосходства в силах и средствах. Он обеспечивал возможность бить противника по частям, выбирая каждый раз наиболее выгодное направление для нанесения следующего удара. Вместе с тем такой способ приводил к рассредоточению резервов противника, что ослабляло его группировки и создавало выгодные условия для прорывов"{1333}.

В 1944-1945 гг. советское командование добивалось сокрушительного разгрома крупных группировок немецко-фашистских войск путем их окружения и уничтожения. Достаточно отметить, что только в Ясско-Кишиневской операции, проведенной войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов, из 25 немецких соединений группы армий "Южная Украина" 18 были окружены и ликвидированы. "Это была подлинная катастрофа немецко-фашистских войск, действовавших в Молдавии и Румынии"{1334}.

В завершающем периоде войны советская военная стратегия решила целый ряд важнейших и сложных проблем: о стратегических резервах, методах стратегического руководства, о стратегическом взаимодействии видов вооруженных сил, всестороннем обеспечении войск и т. д. В трудах советских военачальников и историков всесторонне вскрыты все особенности и характерные черты советской военной стратегии в 1944-1945 гг., обеспечившей успех против главных сил вермахта.

Характерная черта вооруженной борьбы против фашистского блока на советско-германском фронте в 1944-1945 гг. состояла в активном участии в ней совместно с Красной Армией польских, чехословацких соединений, позже болгарских и румынских войск, а также французской авиационной части "Нормандия — Неман". Участие в единой борьбе войск стран, оказавшихся под пятой [651] оккупантов, имело первостепенное политическое и военное значение для хода войны. Так, созданный в Советском Союзе Чехословацкий армейский корпус под командованием генерала Людвика Свободы, образовавшийся из батальона и бригады, участвовал в сражениях против фашистских войск на южном участке советско-германского фронта и в освобождении своей страны. Польские объединения и части под руководством генералов С. Поплавского, К. Сверчевского, сражаясь плечом к плечу с советскими воинами на направлениях главных ударов, активно действовали в сражениях за Варшаву, Берлин и в других боях завершающего периода войны.

VI

После того, как на Тегеранской конференции руководителей трех великих держав было принято окончательное решение открыть второй фронт и западные союзники подписали торжественное обещание начать вторжение через Ла-Манш в мае 1944 г., подготовка высадки ускорилась{1335}. Назначенный 11 февраля главнокомандующим союзными силами генерал Эйзенхауэр получил директиву Объединенного комитета начальников штабов: "Вы высаживаетесь на европейском континенте и вместе с другими Объединенными Нациями проводите военные действия, цель которых — нанести удар в сердце Германии и уничтожить ее вооруженные силы"{1336}.

Достигнутый Советским Союзом коренной перелом в ходе второй мировой войны стал главной предпосылкой окончательного принятия США и Англией их решения. Ибо "коренной перелом произошел не только в ходе войны и в военно-политической обстановке в Европе, но также и в отношении правительства США и Великобритании к вопросу о втором фронте"{1337}. Непрерывные удары, которые обрушивала на общего врага Красная Армия, ее быстрое продвижение на Запад заставляли союзников торопиться.

Дискуссии между англичанами и американцами о месте высадки еще долго носили острый характер. Английский кабинет, исходя из намерений опередить Красную Армию в Юго-Восточной Европе, обеспечить в этом районе господство Великобритании, гарантировать ее преобладание в бассейне Средиземного моря и на Ближнем Востоке, в 1943 г. отстаивал программу максимального увеличения сил в Италии, вторжения на Балканы, закрепления позиций в Восточном Средиземноморье, сочетая эти действия с усилением авиационных налетов на Германию. План опирался на [652] традиционные устои британской имперской политики{1338}. Господство на Ближнем Востоке гарантировало Великобритании решающие позиции в том центральном сплетении, которое связывало три континента, обеспечивало экономическое и политическое влияние во многих районах мира, позволяло удерживать прочные контакты с колониями и доминионами. Англия издавна считала: если ее крейсера стоят на ближневосточных рейдах, потоки нефти бесперебойно вливаются в индустриальное сердце империи.

Вопреки британским планам лидеры США после долгих и острых споров и конфликтов в конце концов твердо решили отказаться от "средиземноморского варианта". Занимая исходные позиции для борьбы за глобальное преобладание американского империализма в послевоенном мире, они теперь исходили в своих решениях из следующих главных оценок глобальной и европейской ситуации:

— Красная Армия сможет одна разгромить Германию;

— ее наступление не остановится на западных границах Советского Союза, а будет продолжаться к Центральной и Западной Европе;

— удержание под своей эгидой Западной Европы будет иметь решающее значение для послевоенной империалистической политики США мирового масштаба;

— проведение широких операций в Средиземном море, особенно в его восточной части, нецелесообразно: оно отвлечет крупные силы союзников и облегчит вступление Красной Армии в Европу.

Поэтому необходимо вторгнуться на континент с Запада, занять возможно большую территорию и встретиться с Красной Армией на максимально дальних подступах к Западной Европе{1339}.

Стратегия США базировалась на том принципе, что концентрация чрезмерного внимания на Средиземноморье лишь распылит силы. В районе Балкан необходимо ограничиться действиями сковывающего характера, в Италии оказывать давление, чтобы облегчить главную операцию — высадку во Франции.

Уже сейчас, когда формировалось решение о втором фронте, Вашингтон готовил ту послевоенную систему американо-европейских отношений, которая затем утвердилась в Западной Европе.

Если на Каирской конференции, открывшейся 22 ноября 1943 г., англо-американские лидеры не смогли прийти к согласованным решениям, то в Тегеране (28 ноября — 1 декабря) под влиянием ясной и твердой позиции Советского Союза и новых успехов Красной Армии на фронтах единое решение открыть в 1944 г. второй фронт вторжением через Ла-Манш наконец появилось. "Мы начнем [653] операцию "Оверлорд" в течение мая одновременно с операцией на юге Франции", — гласила рекомендация Объединенного комитета начальников штабов США и Великобритании. Рузвельт и Черчилль 1 декабря оповестили Советский Союз о своем согласованном плане. В последующие дни, продолжая совещание в Каире, они договорились не проводить операций, которые могли бы помешать десанту в Западную Европу{1340}.

Отношение германского военного руководства к возможности высадки союзников на Западе определялось многими политическими и военными обстоятельствами.

Железная необходимость перебрасывать максимум сил из Западной Европы и с других "театров ОКВ" на Восток не вязалась с мыслью, что на Западе может что-то измениться. Перспектива войны на два фронта всегда пугала германских стратегов. Но в то же время они никогда стопроцентно не верили в ее реальность. И, конечно, не потому, что десант казался слишком трудным предприятием. Они не верили до конца во второй фронт из-за убежденности, что военный союз англосаксов с Россией не пойдет дальше деклараций или самое большее поставок и что он вряд ли выльется во что-либо значительное, ибо он, этот союз, безжизнен и внутренне пуст{1341}.

Политическая недооценка объединяющих тенденций внутри антигитлеровской коалиции, непонимание, что, несмотря на глубокие социально-классовые противоречия, борьба с фашизмом сближала военные цели союзников, порождали новую цепь стратегических просчетов нацизма. Среди них переоценка своей возможности отразить вторжение, если оно вопреки расчетам все-таки произойдет, занимала далеко не последнее место{1342}.

Германское военное руководство, пожалуй, один-единственный раз, осенью 1943 г., всерьез подумало временно усилить войска на Западе за счет других фронтов (директива № 51). Однако на практике, как мы уже убедились, удалось только издать директиву. Но при помощи одних директив, как гитлеровское командование понимало, битвы не выигрываются. И все шло как прежде: не Запад за счет Востока, а наоборот.

Конечно, зима и весна 1944 г. принесли немало тревог: потоп донесений о готовящемся десанте забивал сейфы германских штабов, сидевших во Франции и Бельгии.

Немецкие генералы понимали: если вторжение все-таки начнется, то, как всегда, возможны два исхода: его успех или неуспех. В первом случае угроза промышленным районам Западной Германии станет непосредственной, Восточный фронт не получит дополнительно дивизий, общая катастрофа приблизится. [654]

Гитлер на совещании с командующими войсками на Западе 20 марта 1944 г. говорил: "Сорок пять дивизий, расположенных сейчас в Европе, крайне нужны нам в России. Как только на Западе будет одержана победа, их необходимо перебросить в Россию, чтобы и там коренным образом изменить положение". Он заметил далее: "Мы должны брать пример с Дьеппа"{1343}. В разгар весеннего наступления Красной Армии Гитлер понял трудность намерений сосредоточить все внимание на Западе. Он готовился и дальше снимать войска со всей Европы, чтобы бросать их во всепожирающую печь Восточного фронта. Для этого нужно устроить союзникам "второй Дьепп", т. е. сбросить их в море, когда начнется высадка во Франции.

Еще в декабре 1941 г. Гитлер приказал создать "атлантический вал" — систему укреплений от Норвегии до границы с Испанией. Это был фантастический план: постройку "вала" при имеющихся средствах невозможно было бы закончить и в десятилетие. С той же активностью, которая отличала нацистскую пропаганду в описаниях "неприступной мощи вала", военные в своих донесениях доказывали его слабость.

Геббельс писал: "Мы укрепили берег Европы от мыса Нордкап до Средиземного моря и установили самое смертоносное оружие, которое только мог создать XX век. Поэтому любой вражеский штурм, пусть самый мощный, обречен на провал". В то же самое время Рундштедт, назначенный еще весной 1942 г. командовать войсками на Западе, докладывал: укрепления береговой обороны не отвечают даже минимальным требованиям, их плотность слишком низка. "Вал" в лучшем случае может выдержать атаку в течение 24 часов. "Любой решительный штурм самое большее в течение суток приведет к прорыву обороны в любом пункте". Он называл укрепления ширмой{1344}.

В конце 1943 г. ОКВ пришло к выводу: если вторжение произойдет, то не позднее весны 1944 г. Директивой от 3 ноября Гитлер устанавливал: наиболее вероятный район высадки — побережье пролива Па-де-Кале. Сюда нужно подтянуть больше сил. Казалось естественным, что союзники появятся на континенте, пройдя через самое узкое место пролива. Подобное мнение разделял и Рундштедт: высадка произойдет где-то между Гавром и Дюнкерком. Несколько позже фельдмаршал Роммель, назначенный 15 января командующим группой армий "Б", подчиненной Рундштедту, утверждал: "Высадку следует ожидать несколько западнее этого района"{1345}. [655]

Однако все оценки отнюдь не были окончательными. В марте Гитлер заявил: наибольшую угрозу представляют полуострова Бретань и Котантен, особенно последний. Высадка произойдет, конечно, здесь из-за наиболее благоприятных условий развертывания войск. Однако в начале мая он говорил уже о других местах: Бретань и Нормандия. Рундштедт по-прежнему настаивал на Па-де-Кале и удерживал здесь развернутую севернее Сены 15-ю армию, состоявшую из 6 танковых и 19 других дивизий. Роммель, вопреки мнению своего шефа, все больше склонялся к выводу о вероятности высадки в Нормандии. Ему казался бессмысленным бросок союзников на лучше других укрепленные позиции Па-де-Кале. Он стал по своей инициативе двигать дивизии в Нормандию. Его мнение совпало с оценкой командования военно-морских сил, которое на основе изучения конфигурации английских минных заграждений в Ла-Манше также склонялось к нормандскому варианту. Под влиянием штаба военно-морских сил ОКВ 10 мая 1944 г. совершенно определенно заявило: наступление, вероятно, начнется 18 мая. Основной удар — в Нормандии, отвлекающие действия — Бретань{1346}.

Итак — Нормандия. С раннего утра 18 мая в штабах группы армий "Запад" ждали вестей о приближении англо-американских десантов. Но их не последовало. Тогда штаб военно-морских сил безапелляционно объявил: теперь по условиям погоды можно не опасаться десанта вплоть до августа. Появилось мнение — его наиболее активно высказывали генерал Блюментритт, начальник штаба Рундштедта, и адмирал Кранке, командующий морскими силами на Западе, — высадка не произойдет вообще. Англо-американцы лишь блефуют.

Сводки погоды, полученные германским командованием, помогали союзникам. 4 июня на стол Роммеля легла очередная из них: вторжение немыслимо в ближайшие две недели. Противник не воспользовался тремя предшествующими периодами хорошей погоды. Штаб военно-морских сил повторял: только август. И во всех штабах утвердилось мнение: поскольку союзники не воспользовались благоприятными условиями погоды в мае, они не двинутся до августа{1347}. В тот же день Роммель уехал в Германию — наведаться домой, а потом получить аудиенцию у Гитлера и выпросить подкреплений для своего более чем слабого фронта. Некоторые зенитные батареи в предвидении плохой погоды получили "выходной". Рундштедт 5 июня, т. е. за день до "дня Д" (вторжения), послал Гитлеру доклад: "Маловероятно, что вторжение произойдет в ближайшее время". Наконец, когда оставались считанные часы до десанта, по приказу ОКВ 120 истребителей поднялись в [656] воздух с французских аэродромов и направились на советско-германский фронт.

Что касается предполагаемого района высадки главных сил союзников, то в конце концов и Гитлер, и Рундштедт, и Роммель, не без помощи дезинформационных мер, принятых англо-американцами, пришли, наконец, к общему выводу: это будет Па-де-Кале, а не Ла-Манш, где следует ожидать только демонстрации. В действительности было как раз наоборот. И поэтому, когда десант в Нормандию стал фактом, 15-я немецкая армия оставалась на позициях севернее района высадки, тщетно ожидая появления "главных сил союзников". Бесподобная стратегия!

Ни германская разведка, ни верховное командование не смогли определить сроки и район высадки. Конечно, если немецкое руководство имело бы возможность держать на Западе достаточные средства для систематической и массированной разведки, особенно авиационной, на широком фронте, оценки могли бы стать иными. Но эти средства находились не здесь, а на Востоке.

Что же в конечном счете, если рассматривать общий ход военных событий, помогло вторжению союзников на континент и почему гитлеровское командование оказалось неспособным отразить его?

VII

Ответить на этот вопрос нетрудно, зная картину общего хода войны.

Успех тщательно подготовленного десанта англо-американских экспедиционных сил во Францию был предрешен всей предшествующей борьбой в ходе второй мировой войны, прежде всего развитием событий на советско-германском фронте. Выше мы пытались привести достаточно фактов, подтверждающих эту истину. Ее невозможно опровергнуть, как бы ни старались поклонники фальсифицированно-одностороннего взгляда на историю рассматривать вторжение союзников в Европу в качестве замкнутого, изолированного акта, не связанного с борьбой Красной Армии, а следовательно игнорирующего эту борьбу.

Конечно, все зависит от точки зрения, с которой смотреть на историю, и от широты обзора. Для английского или американского солдата, командира роты и вообще войскового начальника, для жителей деревень и городов Нормандии в те дни, вероятно, существовал один фронт: тот, который союзники открыли во Франции. И это вполне объяснимо и понятно, потому что нельзя в конце концов требовать от ротного командира, чтобы он мыслил категориями всей войны. Но совсем другое дело историк 60-70-х годов. Если он пишет не историю полка или дивизии, или провинции Нормандия, а, выполняя свой долг, хочет подняться до оценки событий в целом, то он не может не видеть, что торжество июня [657] сорок четвертого на Западе Европы подготовлено бесконечными усилиями на Востоке Европы, с сорок первого по июнь сорок четвертого. Еще никогда прежде в европейской военной истории взаимозависимость борьбы в разных районах, влияние одного театра войны на другой не ощущались с такой полнотой и силой.

Наступление Красной Армии в 1943 г., зимой и весной 1944 г. создало решающие благоприятные предпосылки для вторжения союзников по следующим причинам.

Во-первых, с самого начала войны против Советского Союза в течение продолжительного времени оккупированная территория Франции рассматривалась германским командованием как тыловая учебная зона вермахта, куда отводились для отдыха и переформирования дивизии, разбитые на Восточном фронте. Здесь они пополнялись за счет армии резерва и, в зависимости от своего состояния, либо направлялись обратно на фронт, либо оставались для оккупационной службы в Западной Европе. Поскольку к 1944 г. с пополнениями обстояло туго и воссоздавать достаточно боеспособные дивизии для борьбы против Красной Армии становилось все труднее, значительное количество разбитых соединений оставалось во Франции. Постепенно здесь накапливалось преимущественно все третьестепенное, резервное, имевшее большей частью пониженную боевую ценность. Исключение составляли только танковые дивизии — главная ударная мощь Рундштедта и Роммеля.

Во-вторых, после нападения на Советский Союз Западная Европа служила резервуаром, постоянно питавшим советско-германский фронт войсками, входившими в группу армий "Запад". С сентября 1942 г. до сентября 1943 г. командование группой армий было вынуждено передать на советско-германский фронт 22 пехотные и 6 танковых дивизий. До 31 октября их число увеличилось до 31 пехотной и 16 танковых и моторизованных{1348}. Уже после того как ОКВ стало опасаться вторжения, а затем отдало директиву № 51, с июля 1943 г. до апреля 1944 г., оно было вынуждено в связи с развитием событий на советско-германском фронте снять с "театров ОКВ" 23 дивизии. В порядке "обмена" Запад получал ослабленные соединения и части.

В-третьих, "из оставшихся к 6 июня на Западе 58 дивизий, несмотря на общее, казалось бы, внушительное их число, лишь меньшая часть была пригодна к ведению военных действий значительного масштаба. Боевая сила и оснащение большинства из них стояли на столь относительно невысоком уровне, что в ОКВ рассматривали только некоторые из этих дивизий способными вести боевые действия. Из 58 соединений 34 оценивались как пригодные лишь для пассивной обороны{1349}. Эти дивизии почти или полностью не имели транспорта и вообще не обладали мобильностью. По своему вооружению, укомплектованности и обученности личного состава, [658] который состоял сплошь из резервистов, они были слабейшими в вермахте. В большинстве своем они принадлежали к армии резерва и несли только оккупационную службу, не занимаясь боевой подготовкой. Их опыт ограничивался лишь периодическим использованием против групп французского Сопротивления.

В числе остальных 24 дивизий находилось 14 пехотных, 9 танковых и 1 моторизованная. Пехотные дивизии не успели восстановиться после тяжелых потерь на советско-германском фронте, имели ослабленный состав и сокращенную организацию. Некоторые из них располагали всего лишь двумя полками.

Что касается их оснащения, то в докладе генерал-квартирмейстера ОКХ генерала Вагнера Иодлю от 30 января 1944 г. на этот счет говорилось следующее: продолжающиеся с 5 июля 1943 г. тяжелые оборонительные бои на Востоке позволяют для Запада выделять лишь минимальное количество боеприпасов, и потребность в них не может быть значительно компенсирована{1350}.

В-четвертых, состояние немецких оборонительных позиций на Западе не позволяло обороняющим их войскам преградить путь мощному десанту. "Атлантический вал" представлял собой очень слабую преграду. Чрезвычайно низкая артиллерийская плотность — одна батарея на 12-20 км фронта (0,3 орудия на 1 км фронта!) — не обеспечивала никакой действенной системы заградительного огня. Оперативная плотность обороны не отвечала минимальным нормам. Например, на решающем участке от франко-бельгийской границы до Шербура в первом эшелоне одна немецкая дивизия оборонялась в среднем на 50-километровом фронте побережья, а в Бретани — более чем на 100 км фронта. Конечно, ни о какой устойчивой обороне здесь не могло быть и речи.

Система заграждений находилась в самом плачевном состоянии. 15-я армия, где ожидался главный удар, обороняя фронт побережья длиной 420 км, могла прикрыть заграждениями лишь 90 км; 7-я армия, оборонявшая полосу с протяженностью побережья до 1000 км (Нормандия, Бретань), располагала 820 тыс. мин и смогла прикрыть заграждениями только 50 км побережья{1351}.

В-пятых, немецкая авиация на Западе оказалась сравнительно слабой. По данным на 31 мая 1944 г., 3-й Воздушный флот имел 891 боевой самолет. Кроме того, предполагалось с началом вторжения перебросить на Запад из "воздушного флота рейха" 600 истребителей. Но в действительности к утру 6 июня готовым к вылету оказался лишь 391 самолет. Более 100 самолетов не могли подняться в воздух из-за отсутствия экипажей или недостатка горючего.

Это имело чрезвычайно важные последствия: в период непосредственно перед вторжением немецкая авиация оказалась не в состоянии вести планомерную, систематическую массированную [659] разведку на широком фронте, дать сведения о районах действительного сосредоточения сил союзников, о подготовке к выходу их флота и его действительном движении, о наиболее вероятных районах высадки. Именно малочисленность разведывательной авиации, как и других средств разведки на Западе, усугубила просчет гитлеровского командования о направлении главного удара и сроках начала десанта.

В течение первого дня вторжения, 6 июня, германская авиация смогла сделать лишь 500 вылетов, а союзная — 14 674. Нечего и говорить, что несоизмеримость сил в воздухе не позволила немцам противостоять авиационному наступлению союзников.

Германские военно-морские силы на Западе, имевшие 3 эсминца, 30 сторожевых судов и 36 подводных лодок, ни в какой степени не могли противостоять англо-американскому флоту вторжения, состоявшему из 6 тыс. судов.

В-шестых, оперативные планы и методы руководства, принятые ОКВ и командованием на Западе, не отвечали условиям ведения крупных совместных операций военно-морских, военно-воздушных и сухопутных сил. Эти методы отражали традиционное "чисто сухопутное" мышление военного руководства Германии, отсутствие ясных представлений о возможностях противника, обладающего сильным флотом и многочисленной авиацией, недооценку его сил и теоретическую слабость фашистского военного руководства.

Германское командование переоценило силу обороны побережья и свои оперативные принципы. Оно перенесло свою схему ведения операций начала второй мировой войны на совершенно изменившиеся условия 1944 года, не учитывая иного соотношения сил и полной потери стратегической инициативы. Принятый им план действий состоял не в том, чтобы навязать противнику, осуществляющему десант на основе совместных действий трех видов вооруженных сил, аналогичные действия своих армии, флота и авиации, а в том, чтобы позволить ему высадиться на побережье и лишь здесь вступить в сражение согласно обычным приемам сухопутных операций. Если силы вторжения состояли из мощных флота, авиации и хорошо оснащенных сухопутных войск, то силы обороны — почти целиком из сухопутных сил, где в общем реальную ударную мощь представляли собой лишь танковые дивизии. Схема операции сводилась к нанесению танкового контрудара из глубины при заведомом господстве англо-американской авиации.

Оперативный принцип германского командования, авторами которого здесь были Иодль, Рундштедт и его начальник штаба Зоденштерн, заключался в навязывании противнику маневренных операций после его вторжения во Францию. В умах германской военной верхушки за весь длительный период подготовки к отражению десанта даже и не возникал вопрос о том, что нужно принципиально изменить методику действий. Безусловно, нацисты не предполагали, какими крупными силами произойдет вторжение, и верили, что смогут его сравнительно легко отразить. [660]

В конечном счете, не только недостаток нужных сил, но и сухопутная стратегия в обстановке, где должен был преобладать морской элемент, объяснялись поглощением главных военных ресурсов третьего рейха Восточным фронтом. Он определял и общую "сухопутную" направленность структуры германских вооруженных сил, и мышление генералитета. Если все главное в течение столь длительного времени бросалось на Восток, то неизбежно методы, господствовавшие на главном — Восточном — фронте, переносились почти автоматически на Запад. Все эти обстоятельства так или иначе играли на руку союзникам, облегчая выполнение их планов, способствуя вторжению на континент их всесторонне оснащенного десанта в наиболее благоприятных условиях.

Однако самым главным просчетом был, конечно, политический: фашистское руководство, исходя из своей убежденности в наличии неразрешимых противоречий между Советским Союзом и западными державами, почти до конца в полной мере не верило в возможность одновременных ударов по Германии с Востока и Запада.

Наконец, последним обстоятельством, которое облегчило вторжение, был просчет германского командования относительно сроков его начала.

VIII

В течение месяцев нацистские руководители в той или иной мере ждали десанта. Но перед его началом они вновь, как это неоднократно бывало и на Восточном фронте, оказались не в состоянии встретить удар во всеоружии.

За сутки до "дня Д", утром 5 июня 1944 г., Шпейдель, начальник штаба группы армий "Б", в еженедельном донесении Рундштедту отметил усиление готовности союзников и активизацию французского движения Сопротивления. Однако его общий вывод гласил: "В соответствии с предшествующим опытом это нельзя рассматривать как признак угрозы непосредственного начала вторжения". Штаб Рундштедта не возражал. Мнения совпадали. В оценке обстановки от 5 июня значилось: "Еще нельзя заметить непосредственно готовящегося вторжения"{1352}. Два высших штаба, от которых полностью зависело привести войска в готовность или нет, ошиблись в самом главном. Конечно, оба штаба имели свои основания: они опирались на предсказания плохой погоды в проливах, которые дали военно-морские силы, на их вывод, что проведение десанта в ближайшие две недели из-за погодных условий невозможно. В немецких штабах, как мы знаем, господствовало мнение: после того как в мае вторжение не состоялось, едва ли оно начнется до августа. [661]

Все это так. Но возникает вопрос: неужели нацистские генштабисты, не задумались над тем, что произойдет, если союзники специально воспользуются неблагоприятной погодой? Достаточно было поставить этот в общем элементарный вопрос, как ответ возник бы сам собой. Но вопрос, как ни странно, не ставился.

Вечером 5 июня германское командование даже не провело разведки. Немецкая авиация получила запрещение вылетать. Весь день 5 июня и следующей ночью никто в "Волвфшанце" не пошевельнул и пальцем, чтобы подготовиться к отпору.

Варлимонт пишет: в день накануне высадки союзников германская ставка не предприняла ни малейших мер, чтобы противостоять ей: "Никакой разведки не было предпринято, чтобы обнаружить более 5000 судов, которые с 24 часов двигались через Канал в направлении побережья Нормандии; ни одной оценки обстановки, будь то от Роммеля, Рундштедта или от штаба оперативного руководства, ибо считалось, что ввиду непогоды, приливов и отливов высадка в последующее время может рассматриваться лишь как вероятность"{1353}.

Вечером 5 июня штабы 15-й армии и группы военно-морских сил "Запад" перехватили передаваемые по английскому радио сигналы французскому движению Сопротивления для начала действий. Около полуночи появились сведения об усилении движения на море. Штаб армии передал их командующему группой армий "Запад" и в ОКВ. Однако там доклады не произвели никакого впечатления. Штаб 7-й армии не был даже информирован о них. Но именно на фронте этой армии вскоре и произошла высадка. Рундштедт категорически отклонил мысль о возможном начале вторжения: "Союзники вряд ли станут действовать так абсурдно, чтобы о начале своего вторжения объявлять по радио". Командующий группой военно-морских сил также отверг сообщения о новых фактах и не только не отдал приказа повысить готовность, но даже не распорядился проверить данные. Итог один: фашистское военное руководство в кризисный момент не привело в готовность даже те ограниченные силы, которыми располагало.

Высадка англо-американских воздушных десантов в расположении 7-й армии началась в 00.15. Но штаб армии объявил состояние повышенной боеготовности лишь в 2.30. Начальник штаба сообщил первые тревожные сведения в штаб группы армий. Однако в 2.40 он получил разъяснение: "По мнению командующего группой армий "Запад", здесь нет крупной акции". Одновременно Шпейдель дал и свою оценку: "Это пока лишь ограниченные мероприятия".

Донесения о парашютистах поступали теперь пачками из самых различных мест. Тем не менее в германских штабах они не вызывали тревоги: это поддержка французского Сопротивления либо отвлекающий маневр. О вторжении главных сил никто все еще [662] не думал. Разведка не сообщала никаких данных, никто не докладывал о появлении англо-американского флота вблизи побережья. И не удивительно: слабые радарные установки уже не действовали, союзники без труда вывели их из строя.

Первые донесения о приближении крупных сил флота к побережью начали поступать в 3.25. И вновь сразу никто не поверил. В 5.15 штаб 7-й армии доложил: силы вражеского флота имеют цель доставить на побережье крупные войсковые контингенты{1354}. Но даже когда корабельная артиллерия союзников уже вела обстрел побережья, в немецких штабах гадали: это начало вторжения, диверсия или отвлекающий маневр? Войска 7-й армии, где началась высадка, совершенно не подготовились к ее встрече. Командиры дивизий еще прошлые сутки уехали в Ренн для участия в военной игре. Сеть связи парализовали французские партизаны. Некоторые полки, поднятые по тревоге, не зная обстановки и путая в темноте маршруты, выходили не в те районы, где уже проходила высадка. И без того малобоеспособные немецкие дивизии на побережье не могли оказать десантам организованного сопротивления. Царила неразбериха. Рундштедт, не зная обстановки, все еще не веря, что начинается вторжение, отменил приказ командующего 15-й армией выдвинуть 12-ю танковую дивизию СС для контратаки.

Вместо того чтобы попытаться оценить обстановку в целом и принять кардинальные решения, германское командование занялось частностями, деталями, стало давать указания о передвижении отдельных дивизий. В 7.30 Иодль передал приказ Рундштедту все же выдвинуть 12-ю танковую дивизию СС вперед, а учебную танковую дивизию оставить в гарнизоне "до выяснения обстановки". В 14.30 последовало указание ОКВ: обе дивизии направить к району высадки. Но авиация союзников их остановила. С большими потерями только одна дивизия через сутки достигла назначенного района.

Все еще не представляя себе, что же происходит, Иодль и Рундштедт распорядились в 16.55: "Не позже чем к вечеру 6 июня уничтожить противника на плацдарме"{1355}. Однако англо-американские части, встречая лишь слабое сопротивление, успешно высадились на побережье.

На первом, наиболее сложном для союзников этапе военных действий после высадки, когда они вели борьбу за стратегический плацдарм, благоприятная общая обстановка помогла достигнуть относительно быстрого успеха. Эта обстановка создавалась наступлением советских войск на Восточном фронте, ударами французских сил Сопротивления, превосходством союзников в воздухе. [663]

В то самое время, когда вплоть до 20-х чисел июля велась затяжная борьба за плацдарм в Нормандии, Красная Армия проводила крупнейшую стратегическую операцию — Белорусскую, развернула наступление на Западной Украине, в Карелии и в Прибалтике. Это наступление и прежде всего сокрушительный удар в Белоруссии не только не позволили германскому командованию снять сколько-нибудь значительные силы с Восточного фронта и перебросить на Западный, но, наоборот, потребовали использования имеющихся скудных резервов именно на Восточном фронте.

Несмотря на нежелание и прямую боязнь командования союзников, чтобы французское Сопротивление приняло широкие масштабы и стало самостоятельным фактором борьбы, оно приобрело именно такие формы. По призыву ЦК Французской коммунистической партии трудящиеся резко активизировали вооруженное сопротивление захватчикам. После начала вторжения развернулось подлинное всенародное восстание, принявшее столь широкие формы, что отряды Сопротивления своими силами освободили целый ряд департаментов и городов. Как показал в своих работах французский историк А. Мишель и по свидетельству публикаций французского Комитета истории второй мировой войны, силы Сопротивления с началом высадки союзников оказали экспедиционным войскам чрезвычайно большую помощь{1356}. А. Мишель констатирует: "Сопротивление позволило Франции, несмотря на поражение, понесенное ею в 1940 г., занять место среди победителей и вернуть себе ранг великой державы"{1357}.

Эйзенхауэр приравнивал действия французских внутренних сил (ФФИ) к 15 дивизиям, но они представляли собой лишь часть сил Сопротивления. В ответственный период высадки союзников и борьбы за плацдарм французские патриоты сделали очень многое, для того чтобы парализовать движение немецкого транспорта, перегруппировку и подвод немецких сил к отдельным участкам фронта, срывать снабжение войск.

Подавляющее превосходство союзников в воздухе исключило сколько-нибудь существенную воздушную поддержку немецкой обороне, свело до минимума дневные передвижения войск, затруднило сосредоточение германских сил в Нормандии.

Обсуждение обстановки на Западе в ставке Гитлера 12 июня принесло результаты самые неутешительные. По мнению Кейтеля и Иодля, если не удастся удержать плацдарм и союзники смогут перейти к маневренным действиям, Франция будет потеряна. Тогда придется отводить войска к границам Германии. Правда, определенная надежда возлагалась на бомбардировку Лондона с помощью ФАУ-1, которую предполагалось начать на следующую [664] ночь: она должна отвлечь часть авиации и ослабить нажим в Нормандии. Но вместе с тем германское командование находилось в тревоге относительно возможного расширения фронта высадки союзников, ждало десанта в других районах побережья, в частности, на фронте 15-й армии, которая так и продолжала бездействовать, и распыляло свои и без того ограниченные силы. Лишь 16 июня Гитлер решился снять часть сил севернее участка вторжения и двинуть их в Нормандию — в ставке наконец убедились, что в других районах побережья никто ничем не грозит.

В тот же день в сопровождении Иодля Гитлер вылетел во Францию: там, "на поле сражения", он выяснит обстановку и даст указания, каким образом нужно разбить противника. Обосновавшись в том самом бункере близ Суассона, откуда четыре года назад он собирался руководить вторжением в Англию, фюрер в присутствии генералов Западного фронта долго рассуждал о том, как ФАУ-1 скоро обеспечат перелом в войне. Он запретил отвод войск на новые рубежи и приказал действовать по принципам жесткой обороны. Завершив свой молниеносный визит требованием обязательно удержать порт Шербур, фюрер отбыл в противоположном направлении — на Восточный фронт.

В последующие дни германское верховное командование еще надеялось организовать мощный контрудар, который сбросил бы союзников в море. Гитлер заменой ряда командиров надеялся "укрепить боевой дух" на Западе и попытаться изменить ход событий. 3 июля Рундштедта сменил Клюге. В тот же день перешла в наступление с плацдарма 1-я американская армия, а 8 июля — 2-я английская. Затяжные бои оказались для союзников малоуспешными. Однако и германское командование пришло к выводу, что придется отказаться от попыток вырвать у союзников инициативу. Войска понесли значительные потери. Французские партизаны сковывали их передвижение. Резервы отсутствовали. ОКВ оказалось не в состоянии сосредоточить на Западе сколько-нибудь достаточные силы для успешной борьбы. Германские дивизии истекали кровью на Восточном фронте, германская техника уничтожалась там, в массовых масштабах. В конце июля становилось ясным, что стратегическая концепция гитлеровского военного руководства провалилась также и на Западном фронте.

Конечно, открытие второго фронта, массовая высадка на континенте войск, оснащенных многочисленной и разнообразной техникой, окончательно доказали нацистам полную бесперспективность ведения борьбы. Но в плане общего хода мировой войны второй фронт не мог теперь иметь и не имел того значения, которое он приобрел бы в 1942 или в 1943 г. Главные военно-политические цели — быстрее сокрушить фашизм, сократить сроки войны — были принесены в жертву задачам глобальной империалистической политики, нацеленной главным образом в послевоенное будущее. [665]

Расчетливая холодная политическая стратегия союзников, сопровождавшая всю предысторию борьбы за второй фронт, конечно, не снимает значения этого события в общем ходе войны, его роли на завершающем этапе наступления сил антигитлеровской коалиции. Но предыстория определила и саму историю. Мощные экспедиционные силы, долго сдерживаемые тормозом антисоветской политики, появились на континенте слишком поздно. Второй фронт мог быть открыт раньше, и тогда его роль оказалась бы намного большей.

Однако рейх уже находился между двумя фронтами.

Но и после высадки в Нормандии ставка Гитлера продолжала увеличивать силы против Советского Союза. В июне 1944 г. на Восточном фронте находилось 178 немецких дивизий и 5 бригад. В октябре того же года их число возросло до 187 дивизий и 22 бригад. Нужны ли комментарии?!

Военный заговор

I

Фашизм сумел методами террора надолго подавить открытое сопротивление режиму внутри Германии. Однако по мере приближения катастрофы, несмотря на репрессии, концлагеря, те люди Германии, которые осознали преступность нацизма, его неизбежную гибель, прежде всего германские коммунисты, вели нарастающую по интенсивности борьбу за освобождение своей страны от гитлеризма.

К середине 1944 г. перед лицом неизбежного краха все больше выдвигался на первый план вопрос о том, как будет выглядеть послевоенная Германия. Различные группы антифашистов и противников Гитлера втайне составляли программы нового государственного устройства.

Коммунистическая партия Германии заблаговременно, еще до войны, разработала цельную программу, отражавшую наиболее глубокие интересы трудящихся масс, рабочего класса Германии, всех социальных слоев, угнетенных фашизмом, открывавшую путь к созданию подлинно мирной, демократической Германии. Эта программа уточнялась в ходе войны по мере изменения событий и расстановки сил. В таких документах, как "Политическая платформа Коммунистической партии Германии" от 30 декабря 1939 г., "Обращение к германскому народу и к германской армии" от 6 октября 1941 г., "Доклад о положении в Германии Исполнительному комитету Коммунистического Интернационала" от 3 апреля 1942 г. и "Манифест мира к немецкому народу и германским вооруженным силам" от 6 декабря 1942 г., были изложены основы [666] действий против нацизма, очерчены программа и перспективы борьбы за демократическую Германию. Национальная политика КПГ, развитая во всех документах партии, в ходе войны привлекла к себе Национальный комитет "Свободная Германия"{1358}.

В качестве главной боевой цели всех германских антифашистов и демократов КПГ на Брюссельской партийной конференции поставила задачу создания новой, свободной Германии. На партийной конференции в Берне партия выдвинула цель превращения Германии в новую, демократическую республику, во главе которой стояло бы свободно избранное всем народом народное правительство{1359}. Бернская партийная конференция представила программу, на принципах которой могли объединиться все противники нацистского режима. Эта программа ориентировала на строительство Германии, общественный строй которой имел бы новый экономический и политический фундамент. В демократической республике фашизм должен быть вырван с корнем, чему могла способствовать экспроприация крупного капитала, подлинная демократизация армии, полиции, государственного аппарата. В новой, демократической республике предполагалось ликвидировать господство крупной буржуазии, утвердить народный фронт, объединяющий рабочий класс, крестьянство, среднее сословие, интеллигенцию{1360}. Новая, миролюбивая Германия должна будет жить в сотрудничестве и союзе с Советским Союзом и с народами других стран и предоставить право самоопределения государствам, оккупированным фашистским рейхом.

Эта программа лежала затем в основе борьбы Коммунистической партии Германии во главе антифашистских сил за освобождение страны от нацистского режима. В годы войны КПГ вела последовательные, героические действия, показывая высокие образцы самоотверженности. На последнем этапе войны, когда фашистский террор достиг высшей степени свирепости, КПГ продолжала сопротивление. Осенью 1944 г. она разработала "Боевую программу окончания войны, мира и создания новой, свободной Германии", которая определяла руководящую линию для антифашистского Сопротивления на этом этапе и указывала план действий по революционному переходу из состояния военной катастрофы и господства террора нацизма к порядку, миру и свободе в германском государстве трудящихся.

В качестве национальной задачи германского народа КПГ определяла: повернуть оружие против Гитлера и гитлеровской клики, сделать невозможным продолжение ими преступной войны, создать широкий фронт народного антифашистского Сопротивления, который затем обеспечил бы себе поддержку народов стран [667] антигитлеровской коалиции, всеобщее доверие и признание новой Германии.

Борьба КПГ за объединение всех противников гитлеровского режима в единый антифашистский фронт, за спасение германской нации нашла практическое отражение, в частности, в создании и развитии движения Национального комитета "Свободная Германия". В этом движении по инициативе КПГ объединились представители различных слоев германского народа и разных политических групп во имя общей цели — антифашистской борьбы. В своих программных документах, особенно в документе "Национальный комитет к народу и вермахту: 25 пунктов к окончанию войны" от марта 1944 г., комитет давал ответы на жизненно важные для нации проблемы. Он указывал, что война для фашистской Германии проиграна и ведется лишь во имя интересов Гитлера и его сообщников. В интересах нации — немедленное заключение мира путем развития антифашистской борьбы народа и освобождения страны от гитлеровского режима. Вся деятельность Национального комитета была направлена на практическое руководство действиями организаций Сопротивления в Германии{1361}.

В ряду немцев — противников гитлеровского режима стояли и те силы из представителей буржуазных кругов, интеллигенции и военных, которые не находились в рядах фронта Сопротивления, КПГ, движения "Свободная Германия" и социал-демократических групп. Некоторые представители монополистической буржуазии думали искать выход из положения путем соглашения с западными державами и устранения Гитлера. Организуя заговор, они стремились к ликвидации гитлеровской диктатуры, исходя из своих классовых мотивов.

Передовые, наиболее прогрессивные силы этого круга объединились вокруг группы офицеров, в которой наиболее активной фигурой был полковник Штауфенберг. Мужественный, честный патриот, он искал действенного и радикального решения. В его группу входили как единомышленники старший лейтенант Хефтен, полковник Квирингейм, генералы Остер, Линдеман, Штиф, Ольбрихт, Тресков и некоторые другие. К ним примыкали генералы Бек, Гепнер, фельдмаршал Витцлебен. Штауфенберг вступил в борьбу, руководимый чувством высокой национальной ответственности. Группа сформировалась после поражения вермахта под Сталинградом и Курском. Разгром группы армий "Центр" в Белоруссии участники группы оценили как "второй Сталинград". Штауфенберг пришел к выводу, что война Германией проиграна и что нужно избавить немецкий народ от новых, еще больших катастроф. Члены группы решили, что необходимо убить Гитлера, устранить гитлеровскую диктатуру и окончить войну на всех фронтах. Группа Штауфенберга не присоединилась к политической концепции [668] реакционного большинства участников заговора против Гитлера, примыкавших к Герделеру. Сторонник радикальных действий, Штауфенберг в отличие от других, консервативных, участников заговора считал, что устранение Гитлера должно послужить началом крупных социально-политических преобразований в Германии, которые обеспечили бы ее развитие по демократическому пути. Как показал Д. Е. Мельников, было вполне очевидным сходство взглядов между передовой, наиболее демократической частью заговорщиков и офицерами, группировавшимися вокруг Национального комитета "Свободная Германия"{1362}.

Сторонники Штауфенберга считали необходимым расширить социальную базу антигитлеровского движения, прекратить войну не только на Западе, но и на Востоке, наладить после войны добрососедские отношения с Советским Союзом. В этом смысле их взгляды значительно отличались от доминирующей политической программы заговора. Ее вдохновитель Герделер выражал устремления той части монополистической буржуазии, которая была готова пожертвовать Гитлером во имя сохранения, при поддержке западных держав, своего классового господства в Германии после войны. Программа Герделера предусматривала сговор с Англией и США и продолжение войны против Советского Союза, установление военной диктатуры при полной господствующей роли монополий. Программа отличалась антидемократической и антисоветской направленностью. Она содержала элементы пангерманизма и преследовала цель усилить всевластие монополистического капитала и военщины в Германии, политическое руководство которой должно было оставаться авторитарным. Заговорщики хотели осуществить переворот келейно и боялись участия в нем не только широких масс, но и более или менее значительного круга военных.

II

В ряду военных — участников заговора лишь меньшинство придерживалось тех радикальных целей, которые преследовал Штауфенберг. Большинство же так или иначе причастных к заговору хотело осуществить переворот, чтобы, сменив правящую верхушку, заключить мир на Западе и продолжать войну против Советского Союза. Кроме узкой группы офицеров, остальные, особенно высокопоставленные "участники заговора", вели себя самым сомнительным образом. Они ждали, "куда ветер дунет": если заговор приведет к успеху, были непрочь присоединиться к нему, чтобы получить выгоду в дальнейшем, если же заговор провалится — отойти в сторону или даже показать свое рвение в расправе над [669] заговорщиками. В этом отношении, как мы далее увидим, весьма колоритной фигурой был командующий армией резерва генерал-полковник Фромм.

Характерно, что из фельдмаршалов, которых затем обвинили в причастии к заговору, не было ни одного, кто находился в это время на Восточном фронте. О заговоре имели сведения лишь те, кто командовал войсками на Западе. Они были непрочь вступить в контакт с союзниками, не исключено, чтобы впоследствии объединенными силами двинуться на Восток.

В таком плане весьма типичной можно считать позицию фельдмаршала Роммеля. Занимая пост командующего группой армий "Б" на Западе, Роммель пришел к выводу, что война проиграна. Он стал делать некоторые жесты в сторону заговорщиков, очевидно, желая заручиться их вниманием и получить себе лично какую-то альтернативу на будущее, если "дело фюрера" завершится крахом. Однако он выжидал: все зависело от поворота событий. Во Франции он имел контакты с генералом Фалькенгаузеном, "военным губернатором Бельгии и Северной Франции", и генералом Штюльпнагелем, "военным губернатором Франции".

Роммель знал соотношение сил воюющих сторон и понимал безнадежность общей ситуации. Он, безусловно, не верил ни в способность "Западной армии" отразить десант союзников, ни в возможность предотвратить поражение и капитуляцию своих войск, боеспособность которых равнялась очень незначительной величине. Он понимал неизбежность катастрофы на Востоке. Но ему хватало одной капитуляции — в Северной Африке. Здесь имелся достаточный опыт. Видимо, теперь фельдмаршал предпочитал вступить в контакт со своими давними противниками — англичанами и американцами. Он хотел компромисса и понимал, что Гитлер не пойдет на него. Оставался единственный выход. Но Роммель не желал "крайностей": Гитлера не надо убивать. Его нужно арестовать{1363}.

После установления связи Роммеля с политическими руководителями заговора, в частности с Герделером, было решено, что после свержения Гитлера фельдмаршал станет или главой нового правительства, или верховным главнокомандующим вермахта.

Тем временем политические руководители заговора разрабатывали программу действий: вступить в переговоры с западными державами, заключить с ними перемирие, отвести на Западе войска в Германию, арестовать Гитлера, затем — создание "конструктивного мира" в виде "объединенной Европы" без СССР; продолжение войны с Советским Союзом; создание укороченного фронта на линии: устье Дуная, Карпаты, Висла, Мемель. Генералы-заговорщики не сомневались: англичане и американцы поддержат войну против СССР, чтобы "спасти Европу от большевизма". Как и Гитлер, генералы хотели еще раз сыграть на антикоммунизме. [670] Бывший начальник генерального штаба генерал Бек соглашался с планом, особенно с той его частью, где шла речь о продолжении войны против Советского Союза{1364}.

В начале мая 1944 г. Бек переслал в. Швейцарию Даллесу свой план действий: германские генералы на Западе после англоамериканского вторжения отводят войска до немецкой границы. Тем временем западные союзники должны выбросить в район Берлина три парашютно-десантные дивизии для поддержки заговорщиков в столице, предпринять высадку экспедиционных сил на германском побережье у Гамбурга и Бремена, переправить войска через Ла-Манш во Францию. Внутри Германии надежные отряды займут район Мюнхена и запрут Гитлера в Оберзальцберге. Война против Советского Союза будет продолжаться со всей интенсивностью{1365}.

План не получил поддержки: союзники не сомневались, что достигнут гораздо большего продолжением войны.

Тем временем Штауфенберг и его военные помощники в Берлине составили план под названием "Валькирии": убить Гитлера во время какого-либо из совещаний в его ставке, занять войсками армии резерва Берлин, Вену, Мюнхен и Кёльн, осуществить переворот, создать правительство во главе с Витцлебеном.

Основные трудности связывались с Берлином, где заговорщики могли даже в лучшем случае иметь в своем распоряжении лишь крайне мало войск — преобладали части СС. Правда, шеф берлинской полиции Гельдорф сочувствовал оппозиции.

Огромное значение имели военно-технические детали плана.

По плану "Валькирии", решающими считались первые два часа после убийства Гитлера. За этот срок следовало занять в столице телеграфные и телефонные станции, рейхсканцелярию, здания министерств и штаб войск СС. Геббельса, единственного из нацистских главарей не покидавшего Берлин, предполагалось арестовать, а ставку Гитлера "Вольфшанце" — сразу изолировать, чтобы Геринг, Кейтель, Иодль или находившийся там же Гиммлер не взяли руководство в свои руки. Эту задачу должен был выполнять находившийся в ставке участник заговора генерал Фелльгибель, начальник службы связи.

Затем предполагалось немедленно сообщить всем военным и государственным инстанциям в Германии и в оккупированных странах, что Гитлер мертв и что в Берлине создано новое правительство. В течение 24 часов ему предстояло взять власть в свои руки, прежде чем ставка примет контрмеры. Решение основной задачи — убийство Гитлера — Штауфенберг брал на себя. После того как он сообщит в Берлин из ставки, что покушение удалось, находящиеся в столице заговорщики должны действовать стремительно, [671] чтобы использовать неизбежное замешательство. Они надеялись вывести войска армии резерва, которыми командовал генерал-полковник Фромм, и с их помощью осуществить переворот{1366}.

План, несмотря на его обстоятельность, имел ряд слабых мест. Он отражал верхушечный характер заговора и по методам, и по замыслу. Участники даже не пытались создать для заговора какую-либо широкую, социальную опору. Они не учли такой чисто военной детали: если узел связи ставки Гитлера и будет выведен из строя, мощный аппарат "Вольфшанце" найдет средства, чтобы и при удаче покушения не выпустить руководства из своих рук. В Берлине, где решалась судьба переворота, ничего основательно не было подготовлено. Фромма заговорщики считали малонадежным и вместе с тем сознательно делали именно на него ставку, ибо единственная реальная сила, на которую они рассчитывали, резервные войска, подчинялась Фромму. Гарнизон Берлина, поддержка, которого входила в расчеты Бека, в значительной части состоял из гитлеровских вояк-"ветеранов" и не мог считаться сколько-нибудь серьезной опорой, хотя его командир в какой-то мере примыкал к заговору. Эсэсовские части столицы недооценивались. Что же касается фронтовых соединений — там о заговоре и его целях вообще не знали.

Приказ о вводе плана "Валькирии" предстояло отдать не кому иному, как тому же самому Фромму, который, по мнению участников заговора, будет действовать, лишь если станет очевидным полный успех восстания. Организаторы подготовили тексты приказов за подписью Фромма, о которых тот не знал. Если в решающий момент Фромм предаст, предлагали его заменить генералом Гепнером, бывшим командующим танковой группой, которого Гитлер сместил после поражения под Москвой и который также толком почти ничего не знал о плане заговора.

События подхлестывали. Разгром гитлеровских армий в Белоруссии и приближение советских, войск к границам Восточной Пруссии создавали ситуацию безнадежности.

И вот заговорщикам повезло: в конце июня Штауфенберг был назначен начальником штаба Фромма. Полковник получил доступ к Гитлеру для докладов и стал по нескольку раз в неделю выезжать в ставку на совещания о пополнениях разбитых на Востоке дивизий. Штауфенберг решил убить Гитлера во время одного из таких визитов.

Вечером 19 июля 1944 г. он получил приказ: завтра прибыть в "Вольфшанце", в 13.00 начнется совещание у фюрера. Быть готовым к докладу о формировании новых фольксгренадерских дивизий, которые должны срочно направиться на Восточный фронт. Штауфенберг оповестил участников заговора: он совершит покушение завтра. [672]

III

На рассвете 20 июля полковник Штауфенберг и его адъютант старший лейтенант Хефтен сели в самолет на берлинском аэродроме Рангсдорф. В портфеле полковника кроме папки с бумагами лежала завернутая в рубаху бомба. Ее накануне вечером Штауфенбергу тайно передал генерал Штиф. После непродолжительного полета самолет приземлился в Растенбурге. Машина ждала. Оба помчались к "Вольфшанце". Впереди — знакомый лес, заграждения, пулеметные гнезда.

Первая опасность подстерегала на контрольных пунктах. Их было три. На каждом могли обыскать. Однако Штауфенберг прибыл для личного доклада фюреру, поэтому проверка носила формальный характер. Офицеры на постах, хорошо знавшие полковника с черной повязкой, закрывавшей часть лица (результат ранения и потери глаза), козыряли ему, и шлагбаум открывался. Благополучно преодолев посты, Штауфенберг прежде всего направился на узел связи к Фелльгибелю. Тот подтвердил готовность сразу после покушения передать в Берлин условленный сигнал, а потом прервать связь ставки с внешним миром.

Затем Штауфенберг зашел в барак Кейтеля. Фельдмаршал сообщил, что совещание будет коротким: в 14.30 фюрер ожидает Муссолини. Оба направились в помещение, где Гитлер проводил совещания. Уже на пороге барака Штауфенберг сделал вид, что забыл у Кейтеля фуражку и побежал обратно. В помещении он быстро вынул бомбу и поставил взрыватель на боевой взвод с 10-минутной дистанционной трубкой. Кейтель нетерпеливо ждал Штауфенберга: совещание уже началось. Полковник быстро вернулся со своим толстым портфелем и вошел вслед за фельдмаршалом в барак фюрера. При входе нарочно громко, чтобы слышал Кейтель, он сказал сидящему около телефона фельдфебелю: он ждет срочного разговора со своим штабом в Берлине. Как только последует звонок, его надо вызвать из зала.

Когда Штауфенберг и Кейтель вошли в зал совещаний, до взрыва бомбы оставалось шесть минут. Теперь все развивалось стремительно.

Дальнейшие события, изученные после войны до мельчайших подробностей, выглядели, согласно описаниям Шлабрендорфа, Аллена, Пехеля и особенно У. Ширера, в общем виде следующим образом{1367}.

Войдя в зал, фельдмаршал и полковник приветствовали фюрера. Тот ответил еле заметным кивком. Кейтель сел между Гитлером и Иодлем. Докладывал Хойзингер. Речь шла о прорыве Красной Армии на центральном участке фронта. В легком деревянном помещении все десять окон были открыты из-за жары. В середине [673] стоял длинный стол, вокруг которого размещались присутствующие.

Штауфенберг подошел к столу, поставил портфель на пол, подвинув его ногой так, что он оказался в полутора метрах от Гитлера, и стал рядом с Иодлем. До взрыва оставалось пять минут.

Стоявший под столом толстый портфель мешал находившемуся рядом заместителю Хойзингера Брандту. Он отодвинул его немного в сторону от ног Гитлера. Штауфенберг встал, как будто вспомнив, что ему надо подойти к телефону, и незаметно вышел из помещения. Поскольку Хойзингер уже кончал, Кейтель, зная, как мало у фюрера времени, стал искать глазами полковника. Не обнаружив его, фельдмаршал припомнил, что Штауфенберг ждет разговора с Берлином. Он вышел из помещения, чтобы позвать "докладчика". Но фельдфебель, дежуривший у телефона, сказал, что "полковника с одним глазом" никто не вызывал. Кейтель вернулся обратно.

С этого момента, согласно описанию У. Р. Аллена, события развивались так{1368}.

Докладывал Хойзингер:

— Обстановка в Восточной Пруссии, мой фюрер, очень угрожающая, хуже быть не может. Русские приближаются к ней. Гитлер бросил взгляд на карту и заорал:

— Их нельзя пускать туда! Модель и Кох отвечают за это! Большевики не должны пройти!

Хойзингер кротко указал, что русские "пойдут на все", что их позиции неуклонно усиливаются, а немецкие быстро ухудшаются. Гитлер слабо кивнул головой и угрюмо стал слушать дальше.

12 часов 41 минута.

Хойзингер дошел до последней части своего безрадостного доклада.

— В районе западнее Даугавы русские крупными силами предприняли наступление в направлении на север. Их передовые части уже атакуют окраины Двинска. Если мы не отведем группу армий, находящуюся сейчас у Чудского озера, то катастрофа...

Хойзингер так и не закончил фразы.

12 часов 42 минуты!

Мощный взрыв раздался из-под стола. Еще два взрыва последовали один за другим. Столбы огня рванулись вверх и заполнили все помещение. Крышку огромного стола бросило в воздух, карты охватило пламя. Присутствующих расшвыряло во все стороны. С потолка рухнули горящие балки. Одного нациста, стоявшего у окна, взрывная волна буквально выкинула наружу. Дым и пламя охватили разрушенное помещение.

Офицер, которого выбросило из окна, поднялся на ноги невредимый, бросился бежать и завопил: [674]

— Покушение! Покушение!

Поднялась невообразимая паника. Прибежала эсэсовская охрана. Завыли сирены, предупреждая все посты "Волчьего логова" о тревоге и прекращении всякого движения в зоне ставки.

Брандт, отодвинувший портфель, спас жизнь фюреру. Но сам погиб. Контуженого Гитлера двое часовых вели от места взрыва. Вскоре появились автомашины. Убитых и раненых увезли.

Тем временем Штауфенберг стоял с Фелльгибелем в 200 м от барака заседаний и наблюдал взрыв. Он не сомневался, что все участники совещания погибли, что Гитлер мертв, и сказал генералу, чтобы тот действовал по плану: немедленно сообщил в Берлин об удавшемся покушении и перерезал всю связь. Затем, используя всеобщую панику, Штауфенберг выбрался из "Вольфшанце" и помчался на аэродром. Ожидавший его самолет сразу же стартовал на Берлин.

Когда в ставке немного опомнились, то прежде всего, конечно, стали обсуждать, что же произошло. В первый момент возникло несколько предположений о причине взрыва. Гитлер заявил, что это, вероятно, был налет авиации. Иодль считал, что кто-то из рабочих запрятал бомбу замедленного действия под пол: на месте взрыва зияла большая дыра. Прошло два часа, прежде чем подозрение пало на Штауфенберга. Некоторые участники совещания припомнили, как он входил в барак и как поставил портфель под стол у ног фюрера. После расспросов охраны выяснилось, что полковник вместе с адъютантом пересекли контрольные посты сразу после взрыва. Комендант аэродрома Растенбург сообщил о спешном отлете Штауфенберга после 13 часов на Берлин.

Гиммлер немедленно отдал приказ арестовать Штауфенберга на берлинском аэродроме. Однако Фелльгибель не передал приказа.

Гитлер уже пришел в себя. Контузия оказалась легкой. Ему предстояло встретиться с Муссолини. Поезд должен был прийти в 16 часов, но запаздывал.

Эта была последняя встреча двух диктаторов. Если посмотреть на нее глазами историка, она, бесспорно, носила отпечаток некой мрачной иронии. Бывший главарь итальянского фашизма, которого десантники Гитлера только что выволокли из плена, все еще делал вид, что кого-то представляет, и принимал античные позы былого величия. Гитлер, который только что чудом не отправился на тот свет, с перекошенной физиономией, обожженный, с трясущейся рукой, уже успел убедить себя, что сам господь бог решил "сберечь его для великих дел". Оба ходили вокруг досок и камней развороченного барака и в невероятном возбуждении обсуждали случившееся.

— Я стоял вот здесь, у этого стола, — с жаром, показывая на обломки, говорил Гитлер. — И здесь, прямо у моих ног, взорвалась бомба. Теперь я понимаю, что со мной ничего не должно случиться, тем более что это уже не в первый раз я чудесным [675] образом избегаю смерти. После моего сегодняшнего спасения от смертельной опасности я еще больше, чем прежде, убежден, что мне суждено довести до счастливого конца наше общее великое дело.

Дуче, скрестив руки на груди, понимающе кивал головой. Он, конечно, во всем согласен с фюрером.

"После того, что я здесь увидел, — ответил он, указывая на развалины, — я целиком согласен с вами. Это было знамением неба"{1369}.

Затем, немного успокоившись, оба пошли со своей свитой пить кофе.

Теперь удалось восстановить связь с Берлином, и оттуда пришло первое донесение о попытке восстания. Все сидели за столом.

Здесь-то и произошел еще один взрыв, правда иного порядка, но который для гитлеровских сообщников был, пожалуй, не менее страшным, чем первый.

Сначала Гитлер молча, с пепельно-серым лицом, сидел, бессмысленно уставившись в одну точку прямо перед собой, не слушая клятвы в верности, которые наперебой приносили ему все окружающие. Вдруг он вскочил и в приступе дикого безумия стал вопить истошным голосом. Потом начали прорываться бессвязные выкрики. То, что он в свое время сделал с Ремом и его шайкой, не идет ни в какое сравнение с тем, что он сделает сейчас. Он их всех до единого истребит, как собак. Их жены и дети будут брошены в концлагеря. Угрозы и проклятия лились потоком. Гитлер сразу потребовал связать его по телефону с управлением СС и прокричал в трубку приказ — расстрелять всех, кто хоть в самой малейшей степени причастен к заговору.

... Самолет Штауфенберга приземлился в Берлине на аэродроме Рангсдорф около 16.00. Тут же удалось связаться по телефону со штабом армии резерва, и Штауфенберг был потрясен: участники заговора бездействовали. Плохая слышимость не позволила им разобрать телефонное сообщение Фелльгибеля. Они не понимали: убит Гитлер или нет. Все ждали Штауфенберга и теряли время.

Но Штауфенберг не сомневался: конечно, Гитлер мертв. Он решительно заявил об этом по телефону Ольбрихту. Тогда действующие лица зашевелились.

Теперь сценой событий стал штаб армии резерва на Бендлерштрассе. Как пишет У. Ширер, полковник Квирингейм, начальник штаба Ольбрихта, сразу после звонка Штауфенберга извлек из сейфа документы плана "Валькирии" и стал по телефону передавать их текст в штабы войсковых частей, расположенных в городе и его окрестностях. Первым приказом войска поднимались по тревоге. Второй приказ, подписанный фельдмаршалом Витцлебеном — новым "верховным главнокомандующим вермахта", — [676] оповещал, что Гитлер погиб и что он, Витцлебен, принимает всю полноту военной власти. Сам фельдмаршал еще находился в Цоссене и выжидал.

Ольбрихт после отдачи первого приказа пошел в кабинет Фромма. Здесь произошел эпизод, ставший критическим.

Войдя в кабинет, Ольбрихт сказал генерал-полковнику, что Фелльгибель сообщил по телефону о смерти Гитлера. Он потребовал от Фромма, чтобы тот возглавил действия заговорщиков в Берлине. После паузы Фромм ответил, что сначала он должен сам убедиться в смерти Гитлера.

Ольбрихт подошел к телефону и вызвал "Вольфшанце". Но, когда там сняли трубку, он тут же отпрянул, так как услышал голос Кейтеля.

Фромм вырвал трубку. Разговор шел так:

Фромм: Что случилось в главной квартире? В Берлине ходят дикие слухи.

Кейтель: А что может случиться? Все в порядке.

Фромм: Мне только что доложили, что фюрер пал жертвой покушения.

Кейтель: Это чепуха. Имело место покушение, но оно, к счастью, не удалось. Фюрер жив и только незначительно ранен. Где ваш начальник штаба полковник Штауфенберг?

Фромм: Полковник Штауфенберг еще не вернулся{1370}.

Растерявшийся Ольбрихт не знал, что делать. В состоянии полнейшей прострации он вышел из кабинета.

В этот момент примчался Штауфенберг. Ольбрихт сообщил ему о разговоре с Кейтелем. Полковник ответил: ложь. Гитлер мертв. Он сам видел огромной силы взрыв. Никто уцелеть не мог. Нужно действовать, не теряя ни минуты. Штауфенберга поддержал приехавший часом раньше Бек.

Штауфенберг начал звонить в Париж. Он передал Штюльпнагелю: начинать действия. Затем вместе с Ольбрихтом пошел к Фромму, от которого многое зависело. Но генерал отказался действовать. Заговорщики его арестовали и заперли в комнату адъютанта, где предварительно удалось выключить телефон.

В критические минуты пришлось арестовать персону, которая еще часом назад рассматривалась чуть ли не в роли ключевой фигуры.

Тем временем комендант Берлина генерал Хазе приказал командиру батальона охраны "Великая Германия" майору Ремеру вывести подразделения в город, а самому явиться в комендатуру на Унтер ден Линден.

Здесь-то и появляется на сцене новое действующее лицо — майор Ремер, которому было суждено сыграть удивительную роль в одном из заключительных эпизодов. [677]

Ремер, типичный гитлеровский солдафон, получивший на фронте железный крест из рук самого фюрера, по-собачьи преданный ему, был избран заговорщиками для весьма ответственной роли. Он дал команду батальону двигаться в Берлин, а сам предстал перед Хазе. Генерал разъяснил майору: фюрер погиб в результате покушения, а СС готовят захват власти. Этому надо помешать. Ремеру следовало оцепить правительственный квартал, включая главное управление безопасности СС.

Ремеру не составило труда выполнить задачу.

Но тут развернулись события, которых он, Ремер, никогда в своей жизни не мог и предполагать.

Его случайно разыскал ранее служивший в батальоне охраны лейтенант "доктор" Хаген, прожженный нацист и шизофреник, теперь выполнявший поручение Геббельса по сбору материалов для "истории культуры национал-социализма". Хаген приехал в Берлин и на улицах города почуял неладное. Он разыскал бывшего сослуживца Ремера, уговорил его сесть в коляску своего мотоцикла и поехать к Геббельсу.

Когда мотоцикл остановился у дверей министерства пропаганды, Геббельс как раз окончил разговор с Гитлером, который рассказал о покушении и потребовал немедленно объявить по радио, что оно не удалось.

В кабинет буквально врывается Хаген. Он объявляет министру, что в городе, вероятно, заговор и предательство. Солдаты окружают здание. Немедленно Геббельс приказал Хагену привести командира этих солдат.

Бравый майор через считанные минуты предстал перед министром пропаганды. Тот с ходу повелительно спросил, помнит ли он присягу фюреру.

— Но ведь фюрер мертв, — сказал Ремер.

— Фюрер жив, — ответил Геббельс. — Я только что с ним говорил.

Он вызвал по телефону "Вольфшанце". Когда Гитлер подошел к аппарату, Геббельс объяснил ему, в чем дело, и передал трубку майору. Мог ли тот не узнать голоса фюрера! Он вытянулся "смирно" с трубкой в руках.

— Приказываю подавить мятеж, — сказал фюрер и тут же произвел его в полковники.

В этом было что-то гротескное: майор спасал третий рейх!

Ремер бросился выполнять приказ. Он снял оцепление правительственного квартала и двинулся к Бендлерштрассе, чтобы арестовать заговорщиков.

Геббельс в 18.30 передал по германскому радио: на фюрера было произведено покушение, но оно не удалось. В 20.20 Кейтель направил всем командующим войсками радиограмму: фюрер назначил командующим армией резерва Гиммлера, Принимать к исполнению приказы только от рейхсфюрера СС и от него, [678] Кейтеля. Любые приказы Фромма, Витцлебена и Гепнера недействительны{1371}.

Приказы заговорщиков не выполнялись. Командир танковой школы в Крампнице, от которого Ольбрихт потребовал направить танки в Берлин, а самому явиться на Бендлерштрассе за дальнейшими указаниями, распоряжение не исполнил. Поэтому-то и не появились на берлинских улицах столь необходимые заговорщикам танки. Некоторые офицеры, которые были не прочь в случае успеха путча присоединиться к заговору, теперь не только отказались от своего намерения, но и старались доказать верность фюреру. Начальник штаба 3-го округа генерал Герфурт, который сначала хотел двинуть войска, увидев, как пошли дела, позвонил в ставку Гитлера: он готов подавить путч. Позднее он все равно был осужден как соучастник.

В 21 час германское радио объявило: вскоре к немецкому народу обратится фюрер.

Тем временем новоиспеченный полковник Ремер арестовал генерала Хазе. Его место занял эсэсовский палач Рейнеке. Он немедленно подчинил СС все войска, расположенные в Берлине. Прибывший в город верный слуга Гитлера Скорцени сосредоточил силы, чтобы двинуть их на Бендлерштрассе. Офицеры из штаба Ольбрихта, увидев, куда все повернулось, решили действовать против своего начальника. Они ворвались в кабинет Фромма, где находились Бек, Ольбрихт, Штауфенберг.

Теперь сюда вошел и Фромм. Он приказал арестовать всех и объявил "от имени фюрера", что "совершает суд на месте". Всех вывели во двор и в наступившей темноте расстреляли при свете фар бронетранспортеров. Бек застрелился сам.

Восстание было разгромлено. Начались повальные аресты. Хватали всех, кто мог быть причастным даже самым отдаленным образом к заговору. Прибыл Гиммлер. Он обосновался в здании министерства пропаганды, охраняемом людьми Ремера, и вскоре сообщил Гитлеру, что с мятежом покончено.

Уже ночью по радио выступил Гитлер.

Он объявил немцам, что на него совершили покушение "преступники, равных которым нельзя найти во всей немецкой истории". Он заверил: "Эта совсем небольшая клика преступных элементов теперь будет беспощадно истреблена". Каждого, кто исполнял приказы преступников, отдавал или передавал их, приказывалось срочно арестовать, а в случае сопротивления немедленно расстреливать.

Все было выдержано в классическом стиле фашизма. На первом же заседании в "Вольфшанце" после покушения Гитлер заявил: "Теперь я буду делать короткие процессы. Эти преступники не должны представать перед военным судом. Их будет судить народный [679] суд. Они не должны получать права долго говорить. И не позже, чем через два часа после вынесения приговора, он должен приводиться в исполнение! Их нужно немедленно вешать без всякой жалости"{1372}.

Расправа представляла собой не просто акт мести, но прежде всего идеологическую, политическую и пропагандистскую акцию устрашения, предпринятую фашистским режимом как последний отчаянный шаг для внутреннего укрепления гибнущей системы.

Внутри Германии начался кровавый шабаш. Чудовищные пытки, "показательные процессы" и казни следовали беспрерывно. Фашистские палачи широко использовали, не скрывая этого, казни через повешение на фортепьянных струнах с медленным удушением жертвы. Не только родных, но даже дальних знакомых осужденных тысячами бросали в концлагеря.

Наиболее характерной и показательной реакцией вооруженных сил, высшего генералитета на события 20 июля было создание суда для рассмотрения дел всех причастных к покушению. Германское радио сообщило: "Армия информировала фюрера, что она стремится к немедленному восстановлению своей чести путем безжалостного очищения своих рядов от всех преступников, замешанных в покушении 20 июля. Фюрер, уступив просьбе вермахта, назначил из фельдмаршалов и генералов суд чести для изгнания негодяев из армии. Уволенные из армии передаются для вынесения приговоров народному суду".

В состав "суда чести" вошли, в частности, фельдмаршал Рундштедт и генерал Гудериан.

Последний именно 20 июля 1944 г., сразу после покушения на Гитлера, получил пост начальника генерального штаба сухопутных сил. Какой ценой? Некоторое время Гудериан знал о существовании заговора. Активный его участник (один из немногих случайно уцелевших) Шлабрендорф пишет, что перед самыми событиями 20 июля "мы были у Гудериана и предупредили его, чтобы он нас не выдавал. Однако, когда вечером 20 июля Гитлер назначил Гудериана начальником генерального штаба ОКХ, нам всем стало ясно, чем тот заплатил за продвижение по службе"{1373}.

И не случайно первый приказ Гудериана после вступления в новую должность гласил: "Каждый офицер генерального штаба должен быть еще и национал-социалистским руководителем. И не только из-за знания тактики и стратегии, но и в силу своего отношения к политическим вопросам и активного участия в политическом воспитании молодых командиров в соответствии с принципами фюрера..."

Высшие руководители вермахта спасли Гитлера, учинили [680] расправу со всеми, на ком лежала даже тень обвинений в оппозиции. Участники заговора представляли собой лишь сравнительно небольшую группу в огромном, 400-тысячном офицерском корпусе третьего рейха{1374}.

Заседания "народного суда" под председательством изувера и фанатика Фрейслера превращались в садистское увеселение. На первом заседании перед "судом" предстали Витцлебен, Гепнер, Хазе и несколько офицеров. Геббельс приказал снять кинофильм о всех деталях "процесса". Подсудимых вводили в зал небритыми, в мятых, рваных одеждах, без подтяжек и ремней на брюках. У Витцлебена отняли зубной протез. "Вы, грязный старик, — орал Фрейслер, — чего вы там возитесь со своими штанами?"

"Адвокат" Витцлебена объявил, что считает своего "подопечного" убийцей, и потребовал для него немедленной смертной казни. Приговор всем был еще раньше определен Гитлером: "Повесить всех, как скотов на бойне".

Все члены "суда" знали: сам фюрер будет смотреть снимавшийся во всех деталях фильм. Им открывалась необычайная, быть может единственная, возможность показать себя и даже сделать карьеру. Любой, самый ничтожный из них, считавший прежде за счастье увидеть фюрера, теперь автоматически попадал на его глаза. Можно себе представить, как они лезли из кожи вон, чтобы использовать свой шанс! Самое главное состояло в том, чтобы показать себя наиболее преданным фюреру и режиму и чтобы партнер по мрачному спектаклю не перещеголял.

Под удар попал ряд генералов Западного фронта. Но как они себя повели! Фон Клюге, получивший назначение вместо Рундштедта командующим группой армий "Запад" и вступивший в должность 3 июля, уже 16 августа получил отставку, ибо был заподозрен в связи с заговорщиками и с англичанами. После того как ему на смену прибыл "пожарный для безнадежных ситуаций" Модель, фон Клюге сел в машину и направился в Германию. Это были дни катастрофы у Фалеза. Клюге знал, что ждет его в Берлине. Доехав до окрестностей Седана, он принял яд.

Так бесславно кончали они свою карьеру. Непосредственно перед смертью, 18 августа, Клюге направил Гитлеру письмо. Его содержание еще раз показывает, насколько германские фельдмаршалы оставались рабски верными фашизму. "Мой фюрер, — писал Клюге, — я всегда восхищался вашим величием, вашим самообладанием в этой гигантской борьбе и вашей железной волей к утверждению самого себя и национал-социализма. Если судьба оказалась сильнее, чем ваша воля и чем ваш гнев, то значит такова воля провидения"{1375}. Клюге просил Гитлера "решиться окончить войну" и кончил свое предсмертное послание обычным верноподданническим "хайль" в честь вождя. [681]

Это письмо, аналогичное телеграмме, направленной 29 января 1943 г. Гитлеру Паулюсом перед сталинградской капитуляцией, опровергает тезис тех историков на Западе, которые постоянно противопоставляют генеральный штаб Гитлеру и твердят о коренных расхождениях между ними. Ганс фон Клюге, принадлежавший, по словам Шрамма, к "умнейшим генералам немецкой армии", а по существу военный преступник, перед тем как принять яд, раболепствовал и пресмыкался перед еще большим преступником, чем сам, называл его "гением" и уверял в своей любви.

Роммелю был предложен выбор: кончить самоубийством или идти под суд. Он избрал первое. Последовало сообщение: фельдмаршал погиб при налете английской авиации.

Заговор против Гитлера был обречен на неудачу прежде всего потому, что антифашистское, патриотическое выступление Штауфенберга и его группы не смогло отмежеваться от реакционного большинства заговорщиков, которые опасались действовать на широкой общенациональной основе. Келейный, верхушечный характер заговора не создавал ему реальных перспектив. Участники заговора составляли узкую группу. Более широкий круг в той или иной мере осведомленных или затем обвиненных большей частью без реальных оснований в приверженности к заговору был рыхлым, реакционно-инертным, крайне неустойчивым, склонным скорее к предательству, чем к поддержке. Большинство из тех, кого причислили к заговору, за исключением отдельных лиц, подобных мужественным Штауфенбергу, Ольбрихту и некоторым из их соратников, принадлежало к убежденным нацистам или к тем кругам военных, которые горячо ратовали за планы завоевания Германией мирового господства, особенно за счет Советского Союза, за тоталитарный режим в стране. Они в какой-то мере и на определенный срок молча и благосклонно относились к оппозиции лишь потому, что, наконец, не могли не понять, в какую беду впутались вместе со своим фюрером, ставшим слишком "одиозной" фигурой. И они были не прочь сохранить все, но теперь без "обожаемого фюрера".

Однако дело провалилось. И расправа Гитлера обеспечила ему покорность генералитета, его службу вплоть до того момента, когда фюрер принял яд в своем бункере под рейхсканцелярией. Но тогда не стало не только фюрера, но и рейха, и поэтому генералам уже некому было верой и правдой служить.

Что же дальше?

I

Историку бывает тем легче оценить прошлое, чем дальше оно отстоит от современности.

Полнота и достоверность исторической картины большей частью пропорциональна времени, которое отделяет минувшее от настоящего. [682] Однако существуют явления, которые с трудом поддаются логической оценке и через десять, и через тридцать и больше лет, не потому, что навсегда исчезли какие-то документы и факты, но потому, что эти явления идут наперекор всяческой логике развития. Именно такого рода явлением была гитлеровская военная стратегия на завершающем этапе второй мировой войны.

Получая один за другим жесточайшие удары от Красной Армии, гитлеровские стратеги с регулярной закономерностью совершали одни и те же просчеты. Все выглядело так, будто сегодня начисто забывалось прошедшее вчера, хотя вчерашнее, казалось, должно бы преподать урок и уберечь от сегодняшнего безумия.

Теперь в среде нацистского военного руководства все вращалось в каком-то порочном цикле. Перед каждым принимаемым "Вольфшанце" военно-стратегическим решением факты действительности неумолимо говорили об одном: о колоссально растущей силе Советского Союза, мощи всей его военной организации, мастерстве его военачальников. Однако факты эти незамедлительно и регулярно пропускались через какие-то одни и те же фильтры военно-политического мышления нацистского милитаризма, и результат становился абсолютно не отвечающим действительному объекту. Регулярно, настойчиво и многократно повторяемая на всех этапах борьбы недооценка военного потенциала и возможностей Советского Союза сочеталась со столь же упорно и закономерно повторяемыми предвзятыми и ложными оценками его военных планов. С одной стороны, причины этой закономерности лежали, конечно, в том, что советская военная стратегия, используя самые различные приемы, в возможных сферах направляла мысль, оценки, действия фашистской стратегии в наиболее выгодных для себя направлениях, демонстрируя при этом свое безусловное превосходство. С другой стороны, очевидно, что фашистская империалистическая военная стратегия, носившая в своей политической основе глубоко реакционный, антинародный и античеловеческий характер, не только не могла выработать методы, стоящие на уровне эпохи, но при полном несоответствии средств целям оказалась совершенно неспособной определять решения, адекватные реальности. Из альтернативы: капитулировать или продолжать борьбу — она автоматически, по внутренней логике режима, избирала второе, бессмысленность которого тоже логически и закономерно вызывала и бесплодность ее действий. И все это в конечном счете преломлялось в практике войны в виде коренных ошибок и просчетов прежде всего во всем том, что касалось хода борьбы против принципиально иной социальной системы, воплощаемой Советским Союзом.

* * *

В конце июля 1944 г. Восточный фронт, глубоко прорванный в центре, под ударами Красной Армии быстро откатывался на [683] Запад. Советские войска уже вели бои у Клайпеды, под Гродно и Каунасом. В германскую ставку приходили донесения из группы армий "Север": противник вот-вот выйдет к Рижскому заливу около Тукумса. Он приближается к границе Восточной Пруссии. Фронт группы армий "Северная Украина" прорван у Брод и Ковеля. Красная Армия движется к Висле и Сану. Словом, на Востоке все пылало. Непрерывно идущее наступление советских войск глубоко разрывало линии обороны восточных армий то на одном, то на другом участке.

В августе на границу Восточной Пруссии, на Вислу и к Карпатам вышли войска пяти советских фронтов. "С этих рубежей они могли теперь обрушить на врага новые удары в полосе между Балтийским морем и Карпатами, вторгнуться в Восточную Пруссию и выйти на подступы к Берлину"{1376}. Красная Армия продолжала неудержимо двигаться на Запад. "Удары, нанесенные Советской Армией германской военной машине, до основания потрясли третий рейх, подорвали его военную мощь, привели фашистский блок на грань распада"{1377}.

Героическая борьба Красной Армии теперь, как и прежде, заставляла германское военное руководство бросать максимум сил на советско-германский фронт. Эти силы затем растирались под мощными ударами, сжигались в горячем пламени непрерывно и неумолимо идущего наступления советских войск. Уже после открытия второго фронта в июне 1944 г. две трети сил вермахта, причем самых отборных, оставались на Восточном фронте. Здесь гитлеровское командование по-прежнему несло все главные потери, здесь, в частности, оно потеряло до сих пор в общем итоге две трети своей авиации. Только с ноября 1942 г. до апреля 1943 г. на советско-германский фронт было переброшено из Франции, Голландии, Дании, Германии 35 дивизий, в том числе 20 дивизий непосредственно из Франции.

Говоря о кризисе методов стратегического руководства гитлеровского командования, Маршал Советского Союза Г. К. Жуков пишет: "В отличие от первого периода войны немецкое командование стало каким-то тяжелодумным, лишенным изобретательности, особенно в сложной обстановке. В решениях чувствовалось отсутствие правильных оценок возможностей своих войск и противника... Столкнувшись с трудностями при вынужденных отходах и при ведении стратегической обороны, командование немецких войск не сумело перестроиться. Оно плохо учло и то, что Красная Армия, Воздушный и Военно-Морской Флот как в количественном, так и особенно в качественном отношении в целом неизмеримо выросли, а войска и командные кадры оперативно-стратегического звена [684] в своем искусстве далеко шагнули вперед, закалились в тяжелейших условиях вооруженной борьбы"{1378}.

Но кризис военного искусства еще не означал военного краха, Силы фашизма не иссякли, а ярость сопротивления обреченных достигала высшей степени.

...Глубокой ночью 31 июля 1944 г. в бараке для совещаний ставки Гитлера собрались на очередное обсуждение военной обстановки главари нацистского вермахта. После взрыва бомбы прошло лишь десять суток. Фюрер сидел сгорбившись, левая рука безжизненно висела. Мутным взглядом отекших глаз он смотрел на входящих один за одним Кейтеля, Иодля, Варлимонта и других сообщников. Настроение всех было подавленным. На физиономиях лежали глубокие тени. Что дальше? Как найти выход из всей этой ситуации? Что думает и скажет фюрер?

Гитлер стал говорить глухим, прерывающимся голосом. Его речь стала сбивчивой.

— Иодль, — сказал фюрер, — когда я изучаю большие заботы сегодняшнего дня, то понимаю, что первой проблемой является стабилизация Восточного фронта — большего в данный момент не существует.

И я задаю себе вопрос: действительно ли общее положение настолько плохо и мы так тесно сжаты? По существу в этом имеются не только отрицательные, но и положительные стороны. Если область, которую мы сейчас занимаем, будет удержана, то на этой области мы все-таки сможем жить и мы не будем иметь этого гигантского тыла.

Превосходная логика! Нужно ли было "завоевывать мир", чтобы потом отказаться от "гигантского тыла", созданного завоеваниями?

Гитлер путанно говорил далее о необходимости удерживать занятое пространство и о том, что в общем положение не так плохо, как может казаться. Надо только любой ценой остановить Красную Армию.

— На Востоке, по моему самому священному убеждению, — с пафосом воскликнул он, — наше положение можно стабилизировать.

Но как? Ведь это говорилось в дни, когда Красная Армия полностью сокрушила центр германского фронта, завершила изгнание с советской земли захватчиков, совместно с 1-й Польской армией начала освобождение Польши, выходила к Висле, в предгорья Карпат, к Рижскому заливу и к Восточной Пруссии.

Можно ли еще удержать Францию?

Ответ Гитлера на этот вопрос мы воспроизводим буквально по стенограмме его речи, сбивчивой, но не лишенной одной ясной мысли: [685]

"Нужно точно себе представить, что во Франции вести операции, — а это, как мне кажется, необходимо считать кардинальным вопросом любой оценки при современных обстоятельствах, — в так называемых открытых полевых сражениях вообще полностью невозможно. Этого мы не можем. Мы в состоянии двигаться только какой-то частью наших соединений; но и то лишь при известных обстоятельствах. Другие соединения не могут двигаться не потому, что мы не в состоянии по существу заставить наши соединения двигаться: соединения ни по своему вооружению, ни по снаряжению непригодны для ведения подвижной войны. Они ее не могут вести, они ей не обучены, а общую численность сил во Франции вообще нельзя определять в количестве дивизий, которые мы там теоретически имеем. Счет надо вести по количеству соединений, которые действительно способны передвигаться, а таких там мало.

Дивизий, способных двигаться, имеется столь малое число, что оно определяется единицами, дробью. Не будь эта характеристика столь важной, то здесь простое решение вопроса открылось бы само собой, а именно: побережье следовало бы просто очистить, а подвижные силы немедленно отвести, поставив их снова в одну линию, которую тогда мы обороняли бы на одной неподвижной позиции..."

Проще говоря, на Западном фронте нет реальных сил для продолжения борьбы. Они — на Востоке. Еще один неплохой комментарий к утверждениям тех, кто через много лет будет писать, что будто на Западном фронте Гитлер держал основные силы.

Отметим, что речь об этом шла в дни, когда национально-освободительное движение во Франции достигало высшей точки развития: в Париже проходили забастовки, а коммунист полковник А. Роль-Танги со своими товарищами готовил восстание в столице; в дни, когда 1-я американская армия прорвала немецкую оборону у Сен-Ло, заняла Авранш и вновь созданная 21-я группа армий под командованием О. Брэдли готовилась наступать к Сене. Это говорилось в дни, когда немецкие войска отходили в Северной Италии, оставили Рим, Ливорно и, подвергаясь ударам партизан, вышли к Северным Апеннинам, готовясь оказать здесь последнее сопротивление.

...Из речи Гитлера присутствующие не могли не уловить по крайней мере трех прискорбных истин о положении на Западе: фюрер понял неспособность войск Западного фронта удержать Францию; немецкие дивизии там крайне слабы и малоподвижны; в ближайшее время никаких надежд на перелом в воздушной войне нет, с потерей Франции будет утрачена база подводного флота, и подводная война прекращается.

Но послушаем, что говорил Гитлер дальше:

"Каковы наиболее опасные моменты, — повысил он голос, — которые встретились нам? Это прежде всего, конечно, прорыв на Востоке с вполне очевидной угрозой немецкой родине — будь то угроза промышленному району Верхней Силезии или угроза [686] Восточной Пруссии, включая и психологически тяжелые последствия. Но я верю, что теми силами, которые мы сейчас выставили и которые постепенно подойдут, мы вполне в состоянии стабилизировать Восток — в это я верю — и мы этот человеческий кризис, этот моральный кризис преодолеем".

Гитлер продолжал, переходя на тему о 20 июля: "Он неотделим от тех событий, которые происходят здесь. Эти события нельзя воспринимать как изолированные, они ведь являются, я бы сказал, симптомом нарушения внутреннего кровообращения, симптомом внутреннего отравления крови, что у нас и произошло. Чего же вы в самом деле ждете от вашего верховного руководства, от всего фронта в целом, если, как это теперь видно, в тылу важнейшие посты заняты предателями, не просто вредителями, а предателями и шпионами?"

Здесь Гитлер сел на новый конек фашистской пропаганды: виновники поражения — это предатели в тылу! Не Красная Армия побеждает рейх, а шпионы! Удивительно грубо Гитлер и его клевреты стали теперь повторять лозунги 1918 г. об "ударе кинжалом в спину армии".

"Безусловно, русские за один год не стали делать все лучше, — разглагольствовал он. — А мы, вне всякого сомнения, стали хуже, потому что пошли к ним на службу. Нужно лишь задать себе вопрос: каким образом противник вообще узнает наши мысли? Почему нашим начинаниям немедленно противодействуют? Почему с молниеносной быстротой противодействуют многим нашим начинаниям? Это, вероятно, вовсе не такая уж прозорливость русских, а беспрерывное предательство, проводимое какой-то одной проклятой, небольшой кликой".

И он завершил: "Итак, положение на Востоке, по моему мнению, мы можем исправить. От стабилизации Восточного фронта зависит еще кое-что другое. В общем от нее зависит позиция всех малых балканских государств: позиция румын, болгар, венгров и позиция турок".

Это говорилось в дни, когда в Румынии с каждым днем нарастали антифашистские и антивоенные настроения, росла ненависть к "союзникам"; когда Коммунистическая партия Румынии на основе всестороннего учета обстановки, обострения классовых противоречий еще в августе прошлого года взяла курс на вооруженное восстание; когда Единый рабочий фронт всеми средствами разрушал гитлеровскую военную машину, подрывал усилия Антонеску по продолжению антисоветской войны, готовил массы пролетариата к вооруженной борьбе против военно-фашистской диктатуры. Это говорилось в дни, когда партизанское движение охватило почти всю территорию Болгарии и партизанские отряды начали устанавливать народную власть в некоторых районах.

...Затем он перешел к венгерским делам. "Самым необходимым было и остается для нас прежде всего обеспечение венгерского пространства. С точки зрения продовольствия — это единственная [687] возможность замены того, что мы потеряли; сточки зрения сырья это источник очень многообразный: бокситы, марганец и т. д. Но главным образом — это центр транспортной сети всего Юго-Востока. Обеспечение венгерского пространства жизненно важно для нас, настолько важно, что его вообще невозможно переоценить".

Потом Гитлер впервые и внезапно заговорил о так называемых политических решениях, другими словами, — о мире. Он сформулировал ту ложную и вульгарную концепцию, которой нацистская пропаганда питала германский народ до конца войны и следуя которой нацистская клика некоторое время думала, будто бы еще может рассчитывать на "почетный мир".

"Политическое решение, — заявил фюрер, — еще не созрело. Я думаю, я надеюсь, что я в состоянии добиться политической цели. Я никому не должен объяснять, что не пройду мимо такой возможности. Однако в момент тяжелого военного поражения надеяться на благоприятный политический момент, для того чтобы предпринять что-либо, конечно, наивно и звучит по-детски. Такой момент можно получить, когда имеется успех".

Да, он говорил о мире! Как только появится возможность достигнуть приличного, посильного для Германии и охраняющего жизнь будущих поколений мира, он, Гитлер, заключит его. "Придет момент, — завершил Гитлер, — когда напряженные отношения между союзниками настолько усилятся, что наступит разрыв. В мировой истории коалиции всегда гибли. Нужно только еще немного обождать".

Историческим примером, о котором теперь главном образом думала нацистская верхушка, был выход России из антипрусской коалиции в Семилетней войне. "При всех обстоятельствах, — заключил фюрер, — мы будем вести борьбу так долго, пока — как говорил Фридрих Великий — один из наших проклятых врагов не устанет дальше бороться и пока мы тогда не получим мира, который будет охранять жизнь немецкого народа на следующие 50 или 100 лет".

Но где же произойдет столь горячо ожидаемое теперь столкновение союзников? Фюрер это знает: конечно же, на Балканах!

Все вернулось к своему началу. Как будто вермахт не подвергся страшному удару Красной Армии в Белоруссии после того, как его верховное командование, начиная с весны, упорно ждало "Балканской операции". Как будто недавний просчет с Балканами ничего не значил.

И вот снова "балканский вариант". Теперь на иной подоплеке: Гитлер считает, что англичане, вероятно, в ближайшее время высадятся на Балканах, а русские захотят помешать им. Вот и желанное столкновение!

— Я не мог бы поверить, что русские отдадут Балканы англичанам, — убежденно заявил Гитлер.

Речь Гитлера 31 июля 1944 г. позволяет составить довольно [688] полное общее впечатление о стратегических расчетах нацистской военной верхушки на этом этапе войны: Западный фронт удержать невозможно до установления господства в воздухе, которого, однако, в дальнейшем можно достигнуть. Восточный фронт — решающий. Здесь неудачи объясняются лишь предательством. Он будет стабилизирован, потому что предателей и шпионов уничтожат. В Юго-Восточной Европе главная проблема — Венгрия. Дальнейшая стратегия заключается в том, чтобы всемерно затягивать войну, пока не произойдет неизбежный раскол антигитлеровской коалиции, который и откроет Германии путь к почетному миру{1379}.

Вероятно, именно теперь у Гитлера и его приближенных начинает складываться, первоначально в общей форме, политическая концепция дальнейшего ведения войны, которая примет более конкретные очертания где-то к концу года. Ее смысл, по-видимому, заключался в том, чтобы, затягивая борьбу, дождаться вероятного раскола антигитлеровской коалиции, который нацистская верхушка стала считать неизбежным. В такой ситуации, как она надеялась, быть может, удастся поставить англо-американцев перед необходимостью объединения с рейхом "против общего врага" и совместного поворота на Восток. Здесь-то и будет "спасение Германии" и нацизма. Более того, когда обстановка изменится, не исключено, что воскреснут и давние завоевательные планы. Ведь Гитлер никогда не отрекался от своей формулы: "Все, что я делаю, направлено против России". Необходимо только доказать противникам, союзникам и немецкому народу, что рейх еще обладает необходимой военной мощью.

Этот план игры на противоречиях, который, конечно, совершенно не учитывал реальной расстановки международных сил, соотношения центробежных и центростремительных тенденций внутри антигитлеровской коалиции и силы Советского Союза, сейчас, повторяем, видимо, только появлялся. Но позже он действительно стал играть заметную роль среди всевозможных очень рыхлых и неопределенных политико-стратегических рассуждений нацистской верхушки.

Итак, на ближайшее время — упорно сопротивляться, особенно на Востоке, максимально затягивая борьбу и ожидая вызревания благоприятной политической ситуации.

Гитлер сказал: в течение 3-4 месяцев путем усиленного выпуска новейшего оружия, самолетов, подводных лодок, увеличения производства танков и штурмовых орудий можно будет преодолеть кризис! Все продолжалось. [689]

II

В Германии существовало крылатое выражение: единственный урок, который можно извлечь из истории, состоит в том, что люди не извлекают из истории никаких уроков. Что касается изучаемой нами организации, то это справедливо.

Военные руководители третьего рейха и сейчас, и прежде постоянно искали ответы у истории и всегда толковали ее извращенно. Абсурдные аналогии между антигитлеровской коалицией и европейским союзом периода Семилетней войны и впрямь стали казаться нацистской верхушке неким стратегическим ориентиром. Военные мало верили в чудо, но затягивание войны импонировало естественной простотой. К тому же больше ничего вообще не оставалось делать. Они затягивали войну как могли, ссылаясь на банальное: "фюреру виднее". В сознании Гитлера и его ближайших военных сотрудников, видимо, мысли о неминуемом поражении перемешивались с надеждами на поворот к лучшему. Так думали все. Думали или делали вид, что думают. После расправ в связи с заговором 20 июля мы нигде не находим свидетельств или следов какой-либо оппозиции генералов Гитлеру, даже когда катастрофа погружала третий рейх в полный мрак.

Проблема взаимоотношений генерального штаба и Гитлера в ходе второй мировой войны не может быть решена упрощенно. Эти взаимоотношения развивались, меняясь год от года. Если говорить о чисто военной стороне вопроса, то в 1939 г. Гитлер оставался лишь номинальным главнокомандующим. Во время "польского похода" нити управления держал генеральный штаб сухопутных сил, а "поезд фюрера" зачастую даже не информировался своевременно о ходе событий. При подготовке и в ходе военных действий во Франции Гитлер — уже активный участник главных стратегических и оперативных решений.

Успехи первых двух лет войны в значительной степени повлияли на весь стиль нацистского военного руководства и на характер взаимоотношений между Гитлером и генеральным штабом. С одной стороны, Гитлер поверил в свой гений и в то, что он затем неоднократно называл "превосходством немецкого руководства войной". Генеральный штаб тоже поверил в его гений, позволив убедить себя и в том, и в другом. Пристыженные маловеры, которые перед войной сомневались в ее необходимости, чтобы смыть грех, принялись особенно рьяно служить стратегическому богу фюрера. Давние клевреты усердствовали и без того. В результате 1941 год вплоть до осени прошел под знаком единства и взаимопонимания во всем, за исключением некоторых оперативных вопросов. Разногласия не выходили за рамки лояльных дискуссий "делового" характера.

Начавшиеся кризисы обострили дискуссии, но ни в какой мере не вбили клина между Гитлером и генеральным штабом. Поражение под Москвой, после которого Гитлер возложил на себя [690] командование сухопутными силами, и особенно катастрофа под Сталинградом способствовали дальнейшей концентрации военной власти, которая, однако, практически мало в чем ущемляла права генерального штаба сухопутных сил. Прогрессирующее усиление "единоначалия" Гитлера после Сталинграда отнюдь не лишило военных советников фюрера возможности выражать свое мнение по оперативным вопросам, даже в отдельных случаях противопоставляя его мнению "вождя".

С поражениями и приближением катастрофы генеральный штаб все теснее примыкал к Гитлеру, искал рядом с "гением" спасения от бедствий, неумолимо надвигавшихся на всех них. Конечно, и здесь нет места однозначным оценкам. В среде военных после московского кризиса складывались элементы оппозиции и, как мы видели, даже появились крайние тенденции: убить Гитлера. Но, как мы тоже видели, заговор охватывал весьма узкий круг и ни в малейшей мере не означал какого-либо отхода милитаристов от фашизма. Заговорщика генерал-фельдмаршала Витцлебена изгонял из армии и фактически отправлял на виселицу генерал-фельдмаршал Рундштедт. Генерала Гепнера — генерал Гудериан. Свирепые репрессии выжгли слабые ростки оппозиции.

После Сталинграда и особенно в 1944-1945 гг. Гитлер, бесспорно, укрепил свою единоличную террористическую власть в руководстве вооруженными силами. Он выступал под лозунгами "спасения Германии", требовал крайнего фанатизма и борьбы до конца. По мнению П. Э. Шрамма, Гитлер стал в эти годы военным диктатором. "В гражданском секторе Гитлер сделался диктатором в мирное время; в военном — ...во время войны"{1380}.

Мы считаем оценки такого рода неверными: фашистская диктатура установилась во всех сферах государства с приходом нацистов к власти. Важно другое: превратился ли генеральный штаб в бесправное орудие Гитлера и правда ли, что он поэтому не несет ответственности за ход борьбы и за поражение?

Мы решительно возражаем против тезиса некоторых историков на Западе о "бесправии" генерального штаба на завершающих этапах второй мировой войны и отсюда — о единоличной ответственности Гитлера за проигрыш всех крупных операций и за поражение Германии в войне. Изучение важнейших из существующих документов доказывает, что рост централизации военного руководства ни в какой мере не означал превращения генерального штаба в безвольное и бесправное орудие Гитлера. Генеральный штаб наравне с Гитлером несет перед историей ответственность в самом широком смысле за все главные решения, в том числе и на последней фазе войны.

Абсолютная концентрация власти Гитлером, о которой пишут некоторые историки Запада, во многих отношениях становилась [691] невозможной хотя бы потому, что его принцип "разделяй и властвуй", при котором каждый институт государства и армии противопоставлялся другому и наблюдал за ним, предусматривал и определенную долю самостоятельности этих институтов.

III

Наступательная стратегия германского фашизма потерпела полный крах в 1941-1943 гг. Теперь становился очевидным провал и оборонительной стратегии. Раньше гитлеровцы пуще смерти боялись "затягивания войны" — мечтали о "блицкриге". Теперь они только то и делали, что всеми силами затягивали войну: ожидали каких-то перемен.

Слов нет, с точки зрения "большой стратегии" гитлеровский рейх вел теперь безнадежную войну. Но все-таки он располагал еще настолько сильной военной организацией, что борьба с ним требовала огромного напряжения сил антигитлеровской коалиции, главным образом Советского Союза, по-прежнему выносившего на своих плечах основную тяжесть войны.

Сопротивление гитлеровских войск оставалось яростным и предельно упорным. За проявление неуверенности, отступление без приказа следовали самые страшные репрессии. Весь аппарат террора и принуждения направлялся на одну цель: добиться крайней ожесточенности сопротивления.

Фельдмаршал Рундштедт 21 сентября отправил в войска распоряжение: "Фюрер приказал: поскольку борьба на многих участках перекинулась на немецкую территорию и немецкие города и деревни оказались в зоне боевых действий, необходимо фанатизировать ведение нами боев. В зоне боевых действий нашу борьбу следует довести до предельного упорства, а использование каждого боеспособного человека должно достигнуть максимальной степени. Каждый бункер, каждый квартал немецкого города и каждая немецкая деревня должны превратиться в крепость, у которой противник либо истечет кровью, либо гарнизон этой крепости в рукопашном бою погибнет под ее развалинами. Речь может идти только об удержании позиций или уничтожении"{1381}.

Пытаясь спасти фашизм и отдалить расплату, гитлеровское военное руководство с лета 1944 г. приняло множество организационных мер, чтобы укрепить вермахт. Меры охватывали разнообразные области, от реорганизации дивизий и внедрения усовершенствованной техники до строительства в тылу мощных оборонительных полос, от призыва всех мало-мальски способных носить оружие до террористической политики "повышения боеспособности". Дальнейшая мобилизация сил проходила под лозунгом усиления "тотальной войны". [692]

Основными в этом отношений следует считать два приказа Гитлера, отданных после катастрофы на Восточном фронте в Белоруссии, во время развития наступления англо-американских войск во Франции и усиления авиационного наступления на Германию.

Приказ "О подготовке к обороне рейха", отданный 19 июля 1944 г., предусматривал широкую программу военных мероприятий, включая введение новой системы военного командования на территории Германии, разработку планов использования вооруженных сил во внутренних округах, изменение системы взаимодействия вермахта с органами нацистской партии, СС и государственного аппарата, планирование строительства укреплений, разрушений в тылу и т. д.

Директива от 25 июля 1944 г. "о тотальной войне" требовала от любой инстанции государственного аппарата, от каждого учреждения, предприятия, от всех немцев абсолютно все подчинить военным интересам{1382}. Подробнейшие меры в развитие директивы излагались в специальных указаниях Бормана и Геббельса 16 августа 1944 г.{1383} "Тотальная война", официально объявленная еще в феврале 1943 г., теперь вступала в свою самую кровавую, террористическую стадию. Геббельс, назначенный в июле 1944 г. "уполномоченным по вопросам тотальной войны", сумел сделать еще одно, последнее усилие в мобилизации оставшихся ресурсов, а верховное командование — в укреплении вооруженных сил.

Больше всего опасаясь дальнейшего развития стремительного наступления Красной Армии к границам рейха, ставка Гитлера потребовала строительства укреплений, с помощью которых она надеялась стабилизировать Восточный фронт. Руководили строительством не только военные инстанции, но в первую очередь партийная канцелярия фюрера во главе с Борманом.

В конце июля ОКВ определило линию основных рубежей. Сразу начались интенсивные инженерные работы. 8 августа 1944 г. гаулейтер Верхней Силезии Брахт сообщал Борману о ходе выполнения директивы, касающейся строительства в "немецком восточном пространстве": "На основе приказа от 28 июля 1944 г. ведется сооружение "линии Б". После установления рубежа саперным штабом 1 августа начались работы силами 3500 человек. В последующие дни, до 7 августа, введено еще примерно 200 тыс. человек, а еще 6 тыс. находятся на марше. Кроме того, скоро будут использованы еще 25 тыс. поляков. Строительство южного участка до границы у Закопане будет начато в середине этого месяца. До настоящего времени готовы 100 км пехотных окопов. Другие 100 км строятся. Общая длина окопов будет 240 км. На многих участках начали копать противотанковые рвы. Многое уже готово"{1384}. [693]

Огромные по размаху работы велись в Восточной Пруссии, 12 августа гаулейтер Кох доносил Гитлеру: закончено строительство двух позиций, ведется строительство третьей. О масштабах и силе укреплений говорят цифры, приводимые в докладе Коха: только на второй позиции восточнопрусских укреплений на 10 августа подготовлено 3343 км окопов, 219 км противотанковых рвов, 9650 бункеров, 10 142 боевые позиции, вынуто 450 тыс. кубометров земли. Общая протяженность окопов на эшелонированных позициях в 2 раза превышала протяженность всей Германии с востока на запад (в границах 1937 г.). На строительстве всех трех позиций в Восточной Пруссии к 10 августа было установлено 15 500 мин, 80 км проволочных препятствий, расставлено 29 тыс. надолб, расчищено 2520 га секторов обстрела и т. д.{1385} Кох доносил: "Между Мемелем и Летценом вторая позиция готова. Занятая там рабочая сила сегодня ночью будет переброшена для строительства третьей позиции. Южнее Мазурских озер и в генерал-губернаторстве на второй позиции работы будут вестись еще примерно до конца этой недели"{1386}.

Гитлеровцы хотели создать на восточных границах рейха сплошной оборонительный вал, равного которому по мощности и глубине они никогда в годы второй мировой войны не строили. Ничего подобного не сооружалось и на Западном фронте. Они готовились особенно плотно прикрыть Восточную Пруссию, промышленность Верхней Силезии, пути на Берлин, где один за другим возводились на территории Польши семь мощных оборонительных рубежей.

Промышленники стремились новыми мероприятиями обеспечить выпуск военной продукции как минимум на прежнем уровне.

Рейхсминистр Шпеер направил Гитлеру 12 и 20 июля две памятные записки: он излагал программу действий, с помощью которой будет возможно выполнить задачу, данную фюрером, путем поставки нового, более совершенного оружия в течение 3-4 месяцев преодолеть кризис. "Чтобы можно было достигнуть эту цель в области вооружений, — писал Шпеер, — и одновременно в период преодоления кризиса не допустить большой катастрофы, необходимо использовать все до последнего для восстановления технического превосходства". Необходимо, отмечал он далее, несмотря на потребности военного производства, дать из промышленности вермахту новых солдат. Это очень трудная проблема. Невзирая на все трудности, Шпеер обещал решить и ее. Из Германии можно было послать на фронт еще 100-150 тыс. солдат, которые сейчас несут вспомогательную службу. Их следует заменить женщинами или интернированными итальянцами. Из обслуживающего персонала железных дорог предполагалось взять еще 30 тыс. человек. Военная промышленность способна высвободить 50 тыс. человек, [694] восполнить которых придется иностранными рабочими. "Необходимо позаботиться о том, чтобы получить из оккупированных областей как можно больше рабочей силы", — писал Шпеер. Таким путем можно будет "усилить германское вооружение и одновременно дать фронту немецких солдат". Количество иностранных рабочих в Германии достигло в 1944 г. рекордной цифры — 7,5 млн. человек{1387}.

Последними крайними усилиями, мобилизуя и выскребая все, что было возможно, нацисты во второй половине 1944 г. постарались развернуть последний этап "тотальной войны". Шпеер еще в июле 1944 г. остро поставил перед Гитлером вопрос о необходимости "высвободить и использовать все имеющиеся резервы для фронта и для производства вооружения". 22 июля Шпеер высказал мнение: "Германия еще может выиграть войну, если беспощадно и без колебаний заставит всех немцев участвовать в войне"{1388}.

Был отдан указ о призыве для работы на военном производстве всех мужчин от 16 до 65 лет и женщин от 17 до 50 лет. Рабочая неделя официально увеличивалась до 60 часов. Отпуска сокращались. Появился указ о принудительном использовании рабочей силы в военной промышленности. Закрывались тысячи предприятий, мастерских, не работающих на войну. Министерство Шпеера получало право использовать необходимые для военного производства материалы и сырье независимо от того, кому они принадлежали. Каждому немцу, который безоговорочно и немедленно не выполнял этих предписаний, грозили арест и даже смертная казнь.

ОКВ через Шпеера старалось координировать военное производство с текущими задачами фронта. 16 сентября 1944 г. Гитлер приказал "произвести быструю акцию по выпуску панцерфаустов". Эта акция, подчеркивал он, "имеет решающее значение. До 15 ноября 1944 г. она должна иметь преимущество перед всеми другими... мерами во имя интересов различных видов вооруженных сил"{1389}. Подобные "генеральные установки" часто менялись, и промышленность не успевала за ними. "Панцерфаусты" уступали место зенитной артиллерии, затем боеприпасам, выпуску истребительной авиации и т. д.

Множество мер было принято для усиления производства самолетов. Гитлеровские ВВС потеряли с начала войны до 31 декабря 1944 г., согласно данным журнала военных действий ОКВ, 71 965 самолетов{1390}. В 1944 г. был достигнут наивысший уровень авиационного производства: за год промышленность выпустила [695] 40 593 самолета (против 25 527 в 1943 г. и 7540 в 1945 г.){1391}, включая новые реактивные самолеты Ме-262.

В 1944 г. гитлеровцы применили ракетное оружие. Поскольку выпуск ракет ФАУ-2 задержался, то сперва приняли на вооружение самолеты-снаряды ФАУ-1, изготовленные в военно-морских силах. Начиная с первого их запуска в ночь с 12 на 13 июня 1944 г. и до захвата союзниками пусковых установок 6 сентября по Лондону было выпущено 8 тыс. ФАУ-1. Целей достигли только 29%. На объекты континента, главным образом на Антверпен, Брюссель, Льеж, гитлеровцы направили 8 тыс. самолетов-снарядов. 8 сентября 1944 г. состоялся первый запуск ракет ФАУ-2. Главной целью оставалась Англия, затем порт разгрузки союзников — Антверпен. Несмотря на небольшую дальность стрельбы — 370 км, новое оружие оказалось непригодным для прицельного обстрела даже сравнительно крупных объектов. Вплоть до 27 марта 1945 г. — дня последнего пуска ФАУ-2 — немцы выпустили по Англии 1115 ракет, убив при этом 2,7 тыс. человек и ранив 6,5 тыс. Самолеты-снаряды и ракеты не оправдали возложенных на них надежд: не сделались "орудием возмездия" и, конечно, не изменили хода войны.

Террор внутри страны принял самые разнузданные формы. Позади линии фронта с особой яростью свирепствовали военно-полевые суды. Только в сухопутных силах в 1944 г. ежемесячно выносилось по 10 тыс. приговоров.

Еще одной мерой, направленной против немецкого народа, особенно против молодежи, было создание 25 сентября 1944 г. "германского фольксштурма". В его ряды призывались мужчины от 16 до 60 лет. Им предстояло под командованием Гиммлера "оборонять всеми силами и средствами" гибнущую власть.

Нацистский аппарат террора беспощадно расправлялся не только с антифашистами, но и просто со здравомыслящими людьми. Количество узников концлагерей достигло в августе 1944 г. наивысшего числа за всю войну.

Антикоммунистическая, антисоветская направленность пропаганды стала на заключительной фазе войны еще яростнее. Все делалось для того, чтобы создать у немцев панический страх перед Красной Армией. Пропаганда малевала картины различных "ужасов", с которыми якобы будет связан приход советских войск, вроде того, что "все немцы будут отправлены в Сибирь". Вместе с тем антикоммунистической истерией нацистская пропаганда стремилась подорвать единство антигитлеровской коалиции. Она теперь с особой силой старалась представить фашистский режим как "опору порядка в Европе" и как "барьер Запада против большевизма". Она болтала о некой "европейской миссии" третьего рейха, который-де призван "обеспечить будущее Европы". Чтобы "поднять моральный дух" народа, пропаганда внушала населению [696] и солдатам мистическую веру в некое чудо, которое совершит Гитлер: он неожиданно в корне изменит всю обстановку в пользу Германии, а его "секретное оружие" принесет успех. Запуск ФАУ-1 и ФАУ-2 использовался как пропагандистское "доказательство" начинающегося "военно-технического скачка" Германии, который "обеспечит победу" в борьбе с превосходящими силами противников.

Усиление "тотальной войны", меры по укреплению вооруженных сил и стратегической обороны, оголтелая пропаганда и психологическая обработка армии и народа — все это вместе взятое позволило нацистской клике еще на много месяцев затянуть войну, пролить еще много крови и сделать сопротивление вермахта на ее завершающем этапе крайне ожесточенным и опасным, что ставило много трудных задач прежде всего перед Советским Союзом, перед Красной Армией.

Юго-Восток — Балканы

I

Обстановка на Балканах вот уже несколько лет глубоко тревожила гитлеровских стратегов. Именно здесь постоянно ширился один из главных центров освободительной борьбы народов, который постоянно мешал превратить Балканы в прочный и надежный плацдарм рейха на Юго-Востоке Европы. Руководя борьбой на главных направлениях, "Вольфшанце" вместе с тем внимательно следило за этим кипящим районом, где в пламени народно-освободительного движения сгорали многие заветные расчеты германского империализма. Вынужденная обстоятельствами держать на Балканах лишь строго отмеренные силы, которые все меньше справлялись с выполнением ее директив, ставка Гитлера летом 1944 г. понимала, что исход борьбы за Балканы приближается. И он не будет благоприятным. Но именно здесь, на Балканах, находились многие и давние интересы германского империализма, связанные с его "глобальной" стратегией.

Реализацию доктрины мирового господства фашизм не представлял себе, в частности, без прочного владения стратегическим узлом: Юго-Восточная Европа — Балканы — Восточное Средиземноморье — Ближний Восток. Отсюда лежали пути в южные районы Советского Союза, в Азию и Африку, здесь находились колоссальные запасы нефти и пролегал жизненный нерв Великобритании, соперника в борьбе за империалистическую гегемонию.

Сражение за Восточное Средиземноморье и Северную Африку германский фашизм проиграл в 1941-1943 гг., когда, скованный на советско-германском фронте и терпевший там поражение за поражением, он вынужден был отдать этот район союзникам. С тех пор военно-стратегическое значение Юго-Восточной Европы и [697] Балкан как одного из исходных районов глобальной стратегии для рейха еще больше возросло. Крах завоевательных расчетов и кардинальное изменение общей обстановки усилили в глазах нацистских главарей функции этого района. Если в пору наибольших успехов гитлеровцы так или иначе распоряжались всей экономикой Европы, то теперь, летом 1944 г., их сырьевой и продовольственной базой оставалась лишь ее юго-восточная часть. Пока Румыния и Венгрия оставались в седле, пока в Югославии и Болгарии позиции сохранены, германское господство на Юго-Востоке казалось более или менее устойчивым. Стратегические пути, выводящие к Германии с юго-востока, более или менее обеспечивались. Жизненные силы рейха — будь то в промышленности или продуктах питания хотя бы в минимальной степени восстанавливались. На Юго-Востоке сохранялось широкое предполье, и вместе с тем оставались выходы в средиземноморский район, на Ближний Восток, что все же как никак означало "давление" особенно на Турцию и на Италию. Конечно, теперь главари "Вольфшанце" имели слишком мало реальных средств для такого давления. Но ведь они все время рассчитывали на возможность какого-то чудесного поворота к лучшему, пусть в отдаленном будущем.

И поэтому они прилагали много сил, чтобы удержаться в этом районе.

Однако их позиции подрывала национально-освободительная борьба народов балканских государств. Наибольшего размаха она достигла в Югославии. ОКВ внимательно и с тревогой следило за развитием дел. Народно-освободительная армия Югославии (НОАЮ), состоявшая летом 1944 г. из 12 корпусов, 22 самостоятельных бригад, 25 самостоятельных батальонов и 140 партизанских отрядов, предпринимала все новые активные действия во всех областях страны. Тактика гитлеровских войск состояла в том, чтобы ударами по основным группировкам НОАЮ в разных районах изнурить ее и отбросить от главных коммуникаций. Прорывами в глубину свободных территорий оккупанты старались, кроме того, дезорганизовать тыл. Однако патриоты Югославии наносили растущие по силе ответные удары. Их ряды крепли. В Сербии только с января по конец июня 1944 г. сформировалось 17 новых бригад{1392}. В мае войска НОАЮ успешно отбили яростную концентрированную атаку на Дрвар, с помощью которой германское верховное командование попыталось обезглавить национально-освободительное движение и захватить его Верховный штаб.

Ожесточенные бои на всей территории страны продолжались с неослабевающей силой. Войска 3-го корпуса НОАЮ в начале июня успешно наступали южнее Савы. Части 6-го корпуса, выйдя из-под угрозы восточнее Загреба, парализовали затем движение [698] немецкого транспорта по линии Славонски Брод, Винковцы. Югославские части в начале июня поставили под угрозу железнодорожные коммуникации во всей Словении, помешав беспрепятственной перевозке германских сил через Югославию на итальянский фронт. В боях между южной и западной Моравой северней Скопле партизаны в июне отбросили сильную группировку оккупационных войск и расширили свободную территорию по обе стороны южной Моравы и в долине Моравицы. Сильный немецкий контрудар в июле был успешно отражен. Все попытки германского командования разбить в основных районах наиболее крупные силы НОАЮ оказались безрезультатными. В июне 1944 г. патриоты прочно взяли инициативу в свои руки.

В Словении и Далмации восстание приобретало всенародный характер. На территории Словении патриоты разоружили шесть итальянских дивизий и захватили много оружия. Здесь успешно проводилась мобилизация. В Хорватии, Словении, Загорье, Среме, Восточной Боснии трудящиеся массами вступали в НОАЮ. Для обеспечения ее тыла начал формироваться Корпус народной обороны. 10 июля верховное командование освободительной армии отдало приказ 2-му корпусу о наступлении в Сербии: "Необходимо подтянуть войска, обеспечить исходные позиции и значительными силами совершить прорыв с нескольких сторон"{1393}. Югославский военный историк Владо Стругар пишет по этому поводу: "Верховный штаб стремился к тому, чтобы сосредоточить в Сербии крупные силы Народно-освободительной армии... и, соединившись с Красной Армией, создать единый юго-восточный фронт против нацистской Германии"{1394}.

В Греции организованные действия революционной армии, которая пользовалась широкой поддержкой народа, сковали силы оккупантов. Патриоты ширили и активизировали борьбу. Эшелон за эшелоном летел под откос.

Растущие успехи патриотов создавали предпосылки для освобождения балканских государств. Но столь же безусловной оставалась и та истина, что только наступление Красной Армии могло освободить народы Юго-Восточной Европы, всего балканского района, решить исход длительной и упорной борьбы. Германское командование прекрасно это понимало. Главным "прикрытием" Балкан и всей Юго-Восточной Европы оно считало Румынию, румынский фронт. Удержанию Румынии гитлеровское руководство придавало исключительное значение{1395}. Если позиция в Румынии не выдержит — рухнет вся с трудом удерживаемая система господства на Балканах, разлетится последняя, южная, опора "европейской крепости", и от владычества нацистов [699] в районе, куда германский империализм горячо стремился десятилетиями, не останется и следа. Нацисты верили в румынского фюрера Антонеску, в его привычные слова о "неизбежности конечной победы".

Но положение внутри Румынии все более и более изменялось. Победы Красной Армии создали условия освобождения страны от военно-фашистской диктатуры. Рост классовых противоречий, резкое усиление недовольства войной, охватившее различные круги населения, катастрофическое положение страны, бедствия трудящихся масс означали развитие общенационального кризиса. В такой обстановке Коммунистическая партия Румынии взяла курс на вооруженное восстание. Лишь оно могло спасти страну от национальной катастрофы, навлекаемой пагубной политикой обанкротившихся правителей. Только народное вооруженное восстание могло стать средством свержения антинародной власти внутренними силами.

Антифашистское и антивоенное движение в Румынии нарастало. Оно охватывало и армию. Дезертировали не только солдаты, но и офицеры. Лишь во второй половине июня 1944 г. бежало из войск или не явилось на призывные пункты более 5 тыс. человек, среди них 200 офицеров{1396}. В рядах господствующих классов поражения на фронтах и внутренний кризис вызвали разброд и панические настроения. Правящая клика начала метаться: одни думали продолжать борьбу, другие прилагали усилия к тому, чтобы не допустить освобождения Румынии Советским Союзом и добиться сепаратного договора с Англией и США на антисоветской основе{1397}.

В начале 1944 г. было сделано несколько попыток договориться с западными державами. Однако никто не учел, что, связанные обязательствами не заключать сепаратных договоров, они не смогут в обстановке победоносного наступления Красной Армии пойти навстречу маневрам Бухареста. Не удалось наладить и двусторонние переговоры с Англией. Состоявшиеся вместо них в Каире контакты между уполномоченным Антонеску и представителями СССР, США и Англии ничего не дали: Антонеску отклонил условия перемирия, выдвинутые Советским Союзом.

В Берлине с тревогой воспринимали поступавшие неясные сведения о каких-то политических маневрах союзника. Фюрер направлял своему соратнику послания, убеждал, что еще ничего не потеряно. Гитлер просил Антонеску "сделать все, чтобы ускорить мобилизацию и развертывание в районе Прута всех боеспособных румынских дивизий", чтобы обеспечить "оборону юго-восточного пространства". [700]

Антонеску отвечал в ледяных тонах. Он требовал для обороны подступов Румынии новых немецких дивизий: нужно отвести войска группы армий "А", отступить из Крыма, "пока еще в наших руках коммуникации из Одессы". Так можно получить дивизии для обороны Румынии. Антонеску писал: "После утраты Одессы это можно будет сделать только с огромнейшими трудностями. Очищение Крыма высвободило бы много опытных войск, с помощью которых было бы возможно укрепить оборону южного участка Восточного фронта"{1398}.

Гитлер писал о воле к борьбе, о фанатизме сопротивления, А ему в ответ сообщали о каких-то леях, необходимых для содержания немецких войск в Румынии. Чтобы разобраться в этих делах, ОКВ и министерство иностранных дел решили установить с Румынией "новые отношения" и наладить "основу прочного договора". В начале мая в Бухаресте появился "специалист по Румынии" посланник Клодиус в сопровождении полковника Круля из ОКВ. Попытка "урегулировать" вопрос насчет содержания немецких войск за румынский счет ни к чему не привела. Антонеску вежливо сослался на историю: даже в прошлой войне "большая русская армия на территории Румынии ничего не стоила румынскому государству"{1399}. Указания Клодиуса на поставки оружия из рейха как на некую компенсацию содержания немецких войск, Антонеску решительно отклонил: фюрер еще раньше обещал ему бесплатные поставки вооружения, которые идут на восполнение потерь. Он отверг также немецкий план снабжения румынским горючим группы армий "Южная Украина": Румыния — маленькая страна, дефицит ее бюджета колоссален, новые немецкие требования разорят ее вконец, и это "даст импульс коммунистам". Длительные трудные препирательства о леях, поставках, перевозках, горючем не принесли немцам никакого успеха. Им удалось выторговать лишь незначительный кредит на содержание войск и получить уверение Антонеску, что "в принципе он готов сделать для немецких войск все, что в его силах"{1400}.

Немецкие командные инстанции получали сведения, что румынское командование значительную часть поставляемого ему Германией оружия и снаряжения удерживает внутри страны и не направляет для оснащения фронтовых соединений. Оно берегло силы против "венгерского союзника" и возможных революционных выступлений народа.

Командующий 4-й румынской армией генерал Раковица открыто говорил начальнику германского штаба связи при штабе своей армии полковнику Крибелю: "Если Германия не отразит вторжение в первые дни и затем не сможет в кратчайший срок перейти [701] в успешное контрнаступление на Восточном фронте с румынского участка, война будет проиграна"{1401}.

Несмотря на все, германское военно-политическое руководство тем не менее не сомневалось в надежности румынского союзника и его готовности "сражаться до конца за общее дело". В письмах к Антонеску весной 1944 г. Гитлер говорил только о радужных перспективах борьбы на всех фронтах, в том числе, конечно, и на Восточном, и обсуждал со своим партнером вероятный ход совместных действий против Советского Союза. Начальник германской военной миссии в Бухаресте, в полном соответствии с мнением фюрера, слал донесения о "твердости боевого духа" Антонеску и "идущего за ним народа".

Нацистские бюрократы не видели ничего, кроме мнений фюрера и официальных докладов официальных лиц, и подстраивались под них. Их оценки сыграли далеко не последнюю роль в том, что Гитлер и его окружение в условиях продолжающегося стратегического наступления Красной Армии в центре советско-германского фронта и усиливающегося натиска в Прибалтике (где оборонялась группа армий "Север" во главе с Фриснером) стали считать участок группы армий "Южная Украина", возглавляемый Шернером, наименее опасным, самым устойчивым, а положение в Румынии — монолитным и надежным.

Поскольку на севере дела шли плохо, а юг — некое захолустье, 23 июля Гитлер отдал приказ: стойкому Шернеру и неудачливому Фриснеру "поменяться должностями". Фриснер теперь становился командующим группой армий "Южная Украина" в Румынии. На следующий день во время приема Фриснера при вступлении в должность Гитлер сказал ему: "Относительно политического положения в Румынии будьте совершенно спокойны. Маршал Антонеску искренне предан мне. И румынский народ, и румынская армия идут за ним сплоченно, как один человек"{1402}. Фриснеру предстояло лишь позаботиться о том, чтобы сделать как можно более сильным правый фланг и не позволить русским ни при каких обстоятельствах нанести удар вдоль Дуная. Нельзя допустить, чтобы они отрезали группу армий "Южная Украина" от группы армий "Ф", которая действовала под командованием фельдмаршала Вейхса на Балканах. В целом, заключил Гитлер, в настоящее время нет никакой опасности русского наступления: русские сосредоточили все свои силы против группы армий "Центр"{1403}.

Если раньше, летом, ставка Гитлера ждала удара на Балканы и жестоко просчиталась, то теперь она исключала такой удар: все будет продолжаться в центре!

Политические оценки рождали совершенно определенные военно-стратегические решения. Главное из них состояло в том, что на [702] Восточном фронте Красная Армия против Румынии наступать не сможет и не будет. При этом нацистские стратеги, включая фюрера, конечно, не имели ни малейшего представления о том, что почти в те же самые дни, когда они давали инструктаж генералу Фриснеру, посылая его на "спокойный участок" — в Румынию, в Ставке Верховного Главнокомандования Красной Армии был принят план операции на решительное наступление, разгром группы армий "Южная Украина" и вывод из войны Румынии.

II

Всякое назначение на должность непосредственно после покушения на Гитлера означало полное признание особых заслуг назначаемого перед фашизмом, перед фюрером, мандат абсолютного доверия. Будь хоть малейший повод, Фриснера бросили бы в тюрьму. Однако он через три дня после 20 июля получил новое звание — генерал-полковника, удостоился беседы с фюрером и получил его указание принять командование группой армий "Южная Украина" в Румынии.

И вот теперь, ободренный лаской и новыми погонами, 57-летний Фриснер приехал на свой новый командный пункт, расположенный в чудесном румынском курортном городке Слэник в южном Прикарпатье. После всего, что ему довелось пережить в Прибалтике, где советские войска обрушивали на группу армий "Север" один за другим тяжелые удары, здесь он действительно почувствовал себя как на курорте. Здесь совсем другое дело. Русские наступать не будут, тишь, курорт.

Назавтра, 25 июля, в штабе группы армий 1-й офицер генерального штаба полковник фон Трота ориентировал Фриснера в обстановке. Из доклада полковника следовало, что весной группа армий потерпела поражение и с большими потерями была отброшена от Днепра. Однако благодаря энергии бывшего командующего господина генерал-полковника Шернера (на этом Трота сделал особое и многозначительное ударение) удалось в апреле 1944 г. создать новый оборонительный фронт по румынской границе. Показав карандашом по карте линию фронта от устья Днестра, севернее Кишинева и до Карпат, полковник завершил свой доклад:

— В течение лета нам удалось подготовить очень сильные и глубокие позиции.

Особое место в докладе заняли отношения с румынским руководством. Фриснер узнал, что Антонеску еще в апреле 1944 г., когда советские войска вышли на Днестр и вступили в северную часть Молдавии, сразу же объявил тотальную мобилизацию. В течение лета он пытался сделать все возможное для того, чтобы укрепить войска, вооружить их, "поднять боевой дух". Немецкие инструктора старались вовсю, а германское вооружение [703] эшелон за эшелоном вливалось в румынскую армию. Танковая дивизия "Великая Румыния" получила немецкие танки и немецких советников. По их докладам и по заключению Трота, успешные оборонительные бои, хорошее оружие и тесное сотрудничество с немцами "подняли настроение и боевой дух румын".

Правда, в последующие дни новый командующий узнал и о некоторых "теневых" сторонах обстановки. И действительно, в румынской армии росли патриотические, антигитлеровские настроения{1404}. Наступление Красной Армии в Белоруссии и Польше потребовало вывести из Румынии одну за другой шесть немецких танковых дивизий. Когда они стояли в румынских городах, то рассматривались правителями страны и гитлеровскими генералами как внушительный фактор "германо-румынского содружества". Теперь же появилась какая-то неуверенность.

Во время первых же поездок в войска Фриснеру рассказали кое-что насчет "сомнительного отношения" отдельных румынских офицеров к "общему делу" и о слухах насчет попыток некоторых представителей руководящих кругов "сотрудничать с вражескими державами".

Вообще различных слухов ходило предостаточно. Передавали, будто некий румынский подполковник, руководитель группы атташе при румынском министерстве авиации, еще 25 апреля говорил, что война будет решена на Балканах, точнее на румынском северном фронте. Истощенные румынские и немецкие войска не смогут удержать этот фронт, и русские прорвутся в Румынию. Поэтому война все равно в любом случае проиграна. Это положение должно быть понято во всех инстанциях. Нет смысла держать силы на Западе, в то время как русские прорываются в Румынию.

Ходили слухи и о том, что Румыния готовит предательство тем же способом, что Италия. Начальник штаба 1-го авиационного корпуса докладывал: на одном из приемов некая личность, якобы близкая к политической жизни Румынии, сказала: Румыния в ближайшее время порвет отношения с Германией, причем инициатором будет сам Антонеску. Донесение на этот счет начальник штаба послал генерал-лейтенанту Герстенбергу, командующему германской авиацией в Румынии и германскому военному атташе. Герстенберг ответил: опасности предательства Румынии, подобно Италии, сегодня не существует. Круги, которые надеются на англо-американцев, теперь настроены против них из-за воздушного наступления на Румынию и их открытой утраты интереса к Балканам{1405}.

Фриснер тоже получал разные неприятные сообщения о "ненадежности румын". Однако 1 августа немецкий посланник Киллингер дал ему вполне утешительное заверение: "правительство и народ идут за маршалом Антонеску". Генералы Ганзен и Герстенберг [704] были настроены несколько скептичнее. Но не больше. Фриснер решил получить разъяснение у короля и Антонеску. Но прием не состоялся. Ему сообщили, что обоих нет в Бухаресте.

Фриснер мог бы показаться бездеятельным генералом, если бы после вступления в должность не внес каких-то предложений, 3 августа он направил полковника Трота в "Вольфшанце" с запиской на имя фюрера, где давал оценку обстановки в группе армий: "В настоящее время нет оснований для тревог, и фронт группы армий можно удержать, если будут оставлены еще имеющиеся незначительные резервы (две немецкие танковые дивизии средней силы, одна немецкая танко-гренадерская дивизия и одна румынская танковая дивизия)". Кроме того, он высказывал соображение о целесообразности некоторого отвода своих войск на более выгодные, с его точки зрения, позиции{1406}.

Фриснер, как и ОКХ, не испытывал особого беспокойства за фронтовые дела. Что касается внутриполитического положения в Румынии, то он предлагал "провести мероприятия", чтобы можно было "предотвратить всякие случайности". Единственным таким "мероприятием" оказалась просьба объединить в его руках верховное командование в "румынском районе" и одновременно создать здесь особую инстанцию для "единого политического руководства"{1407}.

Трота прибыл в ставку и был принят поочередно Кейтелем, Иодлем, Гудерианом. Затем соображения Фриснера докладывались Гитлеру. Отвод войск на "более удобные позиции первой мировой войны" Дунай — Серет — Карпаты, предлагаемый Фриснером, сочли вряд ли обоснованным. Насчет объединения командования в "румынском районе" фюрер обещал подумать.

Дело в том, что "Вольфшанце" ожидало высокого визитера: прибывал сам Антонеску. С ним и можно было решить все главные вопросы.

III

5 июля личный поезд румынского диктатора остановился у перрона Растенбурга. После торжественного ритуала воинской встречи оба фюрера уединились в бункере Гитлера. У них, конечно, имелось более чем достаточно тем для разговора. Противник — на границах Румынии. Ходят слухи, что в стране беспокойно. Что думает об этом маршал?

Сознание обоих уже давно работало в едином извращенном плане: во всех явлениях жизни человечества выше всего стоят их воля, их приказы. Какое им дело до интересов народов? [705]

И в полном соответствии с этой убежденностью вели оба свои очередные переговоры, конечно, не зная, что они станут последними в их жизни.

Сначала фюрер коротко сообщил Антонеску о внутригерманских делах. Он сделал особый упор на событиях, предшествовавших покушению, и расправе над "преступниками и предателями".

Относительно немецких соединений, которые были выведены из Румынии для переброски на центральный участок советско-германского фронта, фюрер сказал, что он был вынужден так распорядиться потому, что точно установлено: русские со своей стороны перебросили большое количество соединений с юга на другие участки.

Фюрер дружески пообещал: выведенные из Румынии соединения будут заменены дивизиями, разбитыми на других участках советско-германского фронта, после того как их восстановят. Кроме того, он прикажет направить в группу армий "Южная Украина" несколько подразделений штурмовых орудий.

Затем фюрер замолчал, ожидая реакции партнера.

Антонеску вежливо сообщил, что принял к сведению эту информацию фюрера. Тогда, не давая продолжать своему коллеге, Гитлер сказал: он, конечно, знает, что маршал хочет поставить ему вопрос о том, как он, фюрер, думает довести войну до успешного конца. Сейчас он ответит на этот вопрос.

— Немецкий народ проливает свою кровь в этой борьбе, — начал Гитлер. — И это дает ему право поставить со всей серьезностью вопрос перед своим союзником: готов ли также и он принести любую жертву для победы? Если да, то необходимо найти пути и средства, чтобы убрать с дороги еще имеющиеся в некоторых областях трудности. Если же союзник не готов к этому, то он должен ясно и открыто сказать, что он не собирается держаться до конца.

Гитлер помрачнел, воспаленный этой мыслью. Больше всего он не хотел бы услышать ее подтверждения. И не столько из боязни, что Антонеску не понял вопроса, сколько для того, чтобы убедить его не отвечать положительно на этот вопрос потому, что немыслимо услышать: "Да, мы не можем держаться", — Гитлер сказал:

— Я могу заявить в любой форме, что Германия никогда не оставит в беде своих союзников, но она должна от каждого союзника получить ясный ответ: действительно ли он хочет бороться до конца. Если нет, — фюрер остановился и выдержал длительную паузу.

— Если нет, — повторил он, и явственно прозвучала угроза, — то союзник должен это сказать, чтобы Германия могла сделать необходимые выводы, чтобы рейх мог себя сохранить перед судьбой, которая ему может быть уготована при большевистском или англо-американском вторжении.

Мысль о немедленной и полной оккупации Румынии, давно уже подготовленной и облеченной в оперативный план "Маргарита", [706] теперь, казалось, принимала форму решения. Люди из окружения Антонеску тайно вели переговоры с англичанами?! Они хотят победы западных союзников и надеются выжить с ними? Они должны знать, что только он, фюрер, может их спасти и больше никто, И он продолжал, явно запугивая своего партнера:

— Я полностью убежден, что на Тегеранской конференции англичане и американцы отдали большевикам всю Европу восточнее Одера, а может быть даже восточнее Эльбы. Только греческие острова и области Италии англичане оставили для себя. Южная Италия по этому плану раздела станет большевистской, Сицилия перейдет англичанам и, вероятно, станет объектом ссоры между ними и американцами.

Гитлер сделал паузу, желая увидеть, какое впечатление произвела начертанная им картина будущего.

Антонеску из всего этого не мог не увидеть: фюрер уже говорит о победе врагов как о вероятном исходе войны.

Теперь предстояло говорить Антонеску. Неизвестно, верил ли он в то, что собирался говорить, надеялся ли на что-либо, кроме отсрочки полного краха. Но что он мог сказать? Он был главой такого же режима, что и Гитлер, он был гитлером в миниатюре, и он не мог сказать ничего другого, кроме "да". Разрыв между реальностью жизни и ее отображением в сознании был столь же характерен для Антонеску, как и для Гитлера. Оба находились в одинаковой ситуации, и обоих ждал примерно один и тот же исход. Но имелись причины, чтобы не сразу сказать "да".

Антонеску, конечно, понимал, что Румыния нужна теперь Гитлеру только как предполье Германии и нефтяной оазис. Но и ему Германия была необходима как возможное спасение в борьбе против Советского Союза. Он не верил торжественным клятвам этого человека, к которому теперь относился с холодным страхом и затаенной надеждой. Сталинградский урок научил его пониманию действительного отношения нацистов к партнерам. Но он не сомневался и в том, что если скажет "прямо и честно нет", что дальше воевать не станет, в тот же день начнется оккупация Румынии "другом и союзником". Пример недавних действий немцев против итальянского и венгерского партнеров не оставлял на этот счет ни малейших сомнений, как и ясной была бы личная судьба Антонеску при таком повороте дела.

И, наконец, имелся еще один, вероятно, самый главный побудитель согласия продолжать борьбу до конца. Внутреннее положение в стране обострилось до крайних пределов. Революционный взрыв назревал. Наступление Красной Армии могло окончательно развязать все демократические силы. Только продолжение войны отсрочит революционную развязку! Колебаний быть не могло. Зная, какие претензии может предъявить германский союзник к состоянию румынской армии, Антонеску решил действовать испытанным средством: сначала обвинять самому, а уже потом дать ответ. Он скажет, что это немцы виноваты в том, что русские стоят [707] на румынской границе. И пусть причиной ослабления армии окажется моральное влияние покушения на Гитлера. Маршал сказал:

— Я благодарю вас, фюрер, за ту широкую, всеохватывающую картину современной обстановки, которую вы начертали. Как солдат и лояльный руководитель союзного государства, я и со мной весь румынский народ решительно осуждаем покушение, совершенное на вас, фюрер. Я хочу использовать этот случай, чтобы от имени румынского народа выразить удовлетворение тем, что предусмотрительность и на этот раз позволила вам спастись.

Гитлер потемнел. Почему Антонеску столь бестактно начал с этой щекотливой темы? Ирония? Насмешка?

— Я не скрою, — продолжал, казалось, не замечая реакции фюрера, Антонеску, — моей особой озабоченности отрицательным влиянием покушения на боевые качества и дисциплину вермахта. Однако после вашего, фюрер, сообщения я вернусь в Румынию убежденным, что немецкая армия снова будет поднята на высший уровень, как на это надеются союзники Германии.

Гитлер думал: куда он клонит?

Антонеску продолжал:

— Я не хочу скрывать от вас, фюрер, того тяжелого беспокойства, которое мне самому и румынской армии внушают события на Восточном фронте. В течение долгих лет, которые уже тянется война, ни один румынский офицер не повернулся против руководителей государства.

Это был рассчитанный удар. Гитлер понял: "союзник и друг" хочет свалить все неудачи на немецкую армию, "подточенную предательством".

Антонеску перешел к конкретным претензиям и требованиям. Противовоздушная оборона Румынии ничего не стоит, так как Германия не дает обещанных истребителей и орудий. Никуда не годное положение с транспортом. Он используется только для перевозки войск и нефти, а для хозяйственных нужд исключен. Скоро его не будет хватать и для нефти: уже сейчас вместо требуемых минимум 1100 вагонов в месяц предоставляется только 400.

Фюрер попытался вселить надежду: положение скоро можно будет выправить — германская промышленность усиливает выпуск истребителей. В ближайшее время их будет получено 1000-1500 штук, не считая ночных. После того как полностью восстановится положение в центре Восточного фронта, наступит очередь других его участков.

Но все эти "будет", казалось, не производили на собеседника ни малейшего впечатления. Он повторял свои требования, претензии, опасения.

— Однако, несмотря на эту чрезвычайно критическую обстановку, — заключил Антонеску, — моральное состояние страны все еще хорошее. Страна в полном единстве идет за мной, — вновь заявил он. [708]

— Ни один офицер или солдат никогда не изменит мне. (Ровно через 18 дней ему "изменит" почти вся армия!) Антонеску продолжал:

— Военное командование крепко держит в своих руках моральное состояние и дисциплину соединений. Румынская армия в любом случае выполнит свой долг. Но я должен снова обратить ваше внимание на опасность, вызванную положением на Восточном фронте, а также политическим развитием в Турции и Болгарии, Тот факт, что Германия вывела из Румынии ряд соединений, произвел впечатление, что рейх намерен постепенно бросить Румынию.

Фюрер перебил:

— Я лично фанатически убежден, что нужно любой ценой удерживать каждый квадратный километр завоеванной земли!

Затем он стал рассуждать о том, что клика преступников, устроивших путч, придерживалась иного взгляда: можно отступать с завоеванных территорий. Это они вместе с итальянцами отдали Эль-Аламейн, уверяя, что снабжение может идти через Бенгази. Это они хотят теперь очистить Прибалтику. Это они... Гитлер задыхался от бешенства, проклиная "предателей" и сваливая на них всю вину за неудачи Германии. Излив свою ярость, он остановился. И продолжал спокойнее.

— Я уверяю вас, маршал, что не собираюсь приказывать значительные отходы войск. Под влиянием катастрофы на центральном фронте я должен был предпринять некоторое движение назад исключительно для того, чтобы закрыть образовавшийся большой разрыв фронта. В этих рамках определенное количество соединений было снято с южноукраинского фронта, но в полном соответствии с указаниями, данными мной. Сейчас я могу вас, маршал, уверить в любой форме, что Германия не собирается покинуть своего союзника на произвол судьбы, но предпринимает только обмен некоторых войсковых соединений. Как только они будут готовы, я направлю в Румынию 8 — 10 подразделений штурмовых орудий.

Антонеску все прекрасно понял. Все, включая "некоторое движение назад". Он заговорил о том большом доверии, которое питает к фюреру он сам, все военные и политические деятели Румынии, об абсолютной вере в каждое его, фюрера, слово.

Гитлер уставился на собеседника стеклянными глазами, ожидая, что после таких излияний он преподнесет еще какой-нибудь сюрприз.

И Антонеску выпалил:

— Я абсолютно верил вам, фюрер, и после нашей с вами последней встречи, где вы, фюрер, дали гарантию, что Крым будет удержан и что в начале лета путем наступления будет возвращена Украина. Несмотря на эти ваши гарантии, обещанные военные операции не были проведены!

Антонеску выкладывал дальше: если совершенно открыто ответить на поставленный фюрером вопрос, хочет ли Румыния [709] продолжать сражаться, он, Антонеску, заявляет, что его ответ будет зависеть от дальнейшей позиции Венгрии и Болгарии, от того, будет ли стабилизирован Восточный фронт и, наконец, от того, получит ли Румыния достаточно средств противовоздушной обороны.

Гитлер возмутился.

— Я не могу дать никаких гарантий о позиции Болгарии. Против любого нарушения ею лояльности Германия прибегнет к оружию. Неизвестно, кто в будущем возглавит в Болгарии регентство. Можно ждать любых неожиданностей. Что касается Венгрии, то я гарантирую, что ничего не произойдет. Здесь Германия при малейшей опасности будет действовать со всей жестокостью. Германия прежде всего сама в огромной степени заинтересована в том, чтобы стабилизировать Восточный фронт. Она сделает для этого все возможное и будет сражаться до последней крайности, чтобы добиться этой цели.

Гитлер кричал, перечисляя заслуги рейха перед Румынией: никто в Европе не принес таких жертв, как Германия. Война при любых обстоятельствах должна быть выиграна, тогда сами собой улягутся все недоразумения, ликвидируется напряженность в отношениях. И тут же он упрекал Антонеску в невыполнении плана поставок по различным товарам. Фюрер уже вопил. Его собеседник тоже стал терять контроль над собой. Перебивая Гитлера, он жестко и возмущенно доказывал, что Румыния тоже делает все возможное и поставляет все обещанное.

— Что касается вашего утверждения, будто ни одна нация в Европе, кроме немцев, не принесла столько жертв, что немецким городам нанесен ущерб, то я вам отвечу, что Румыния находится в состоянии крайнего перенапряжения, и если еще какая-то часть Бухареста не пострадала, то во всей стране положение гораздо хуже, чем в Германии.

Наконец они успокоились. Последовала длинная пауза. Накал беседы спал.

Фюрер первым прервал молчание. Он снова сказал: "Сама судьба связала Германию и ее союзников". Они должны продолжать борьбу, располагая абсолютным взаимным доверием. И здесь он вспомнил злой упрек Антонеску насчет невыполненного обещания: вернуть Крым и Украину.

В стенограмме их беседы мы читаем: "Возвращаясь к замечанию Антонеску насчет того, что фюрер не сдержал данное весной обещание вернуть Крым и Украину, фюрер ответил, что была проведена вся подготовка к наступлению, включая сосредоточение войск и необходимых средств, но вследствие исключительно плохой погоды танки буквально застряли в грязи. Это, должно быть, заговор природы, что зимой 1941/42 г. помешал операциям чрезвычайный холод, в то время как теперь стала помехой чрезвычайная влажность. Поэтому он (фюрер) из-за обстоятельств, не [710] зависящих от его воли, не смог осуществить планы, которые изначально обещал"{1408}. Антонеску отвечал:

— Я хотел бы сказать, что не имею ни малейших сомнений в намерениях фюрера. Ни один из союзников Германии не лоялен к ней так, как Румыния. Она останется на стороне Германии и будет последней страной, которая покинет рейх.

Он сделал паузу и провозгласил:

— Потому, что известно: конец Германии будет означать также конец Румынии.

Беседа кончилась.

Антонеску, сославшись на усталость, вышел из помещения и уехал. Он даже отказался от приглашения на ужин с фюрером{1409}.

Самое поразительное в этой беседе заключалось в том, что партнеры вели ее так, будто им предстояло вместе воевать еще много лет, и что временные недоразумения как на фронте, так и в их собственных взаимоотношениях и уж, конечно, в их странах никак не повлияют на конечную победу, в которую они верили или представляли друг другу, будто верят. Стереотипы их мышления оказались столь устойчивыми, что если снять оболочку ухищрений, колкостей и уверток, останется лишь несколько гладких, как круглые камни, мыслей, повторявшихся ими в разной связи сотни раз: воевать до конца, врагов в тылу уничтожить.

Оба, т. е. и Гитлер, и Антонеску, клявшиеся друг другу в вечной дружбе "до конца", и Фриснер со своим штабом в прикарпатском курорте тогда, конечно, не имели представления, что ровно через 15 дней все их долгие сомнения, раздумья, все опасения и надежды, интриги друг против друга, тайные и явные планы и расчеты разрешатся мгновенно и предельно ясно. Германо-румынский фронт будет взорван, растерзан и стерт, их дивизии будут панически бежать в горы, десятки тысяч солдат попадут в окружение и плен, генералы утратят всякое управление, орудия, танки сотнями будут брошены на дорогах.

Они не представляли себе, что через 18 дней со страшным треском рухнет вся государственная система румынского фашизма, что румынские армии повернут оружие против Гитлера, а вернейший друг и союзник фюрера окажется в ситуации еще худшей, чем дуче год назад. Того по крайней мере выволокли из плена немецкие парашютисты и тем на несколько месяцев продлили существование.

IV

На следующий день после отъезда Антонеску Кейтель снова принял полковника Трота. Находясь тут, под рукой, полковник [711] представлял командование румынским участком фронта, и под свежим впечатлением имел с ним доверительную беседу насчет приезда Антонеску. Фельдмаршал, конечно, повторял мысли Гитлера, потому что своих большей частью вообще не имел, по крайней мере во всем том, что касалось политики и высокой стратегии.

Кейтель сообщил, что Румыния вполне надежна. Антонеску "готов принести любую жертву ради победы". Никаких сомнений, в этом нет и быть не может. Румынская армия будет сражаться до последнего, а румынский народ, весь как один человек, идет за своим вождем. Поэтому нет никакой необходимости готовить отход на укороченные позиции. Что же до просьбы Фриснера насчет объединения в его руках командования над всеми силами в Румынии, то вопрос очень деликатен. Тут высокая политика. Ведь можно задеть самолюбие Антонеску как главнокомандующего. Поэтому лучше повременить.

С тем полковник Трота и уехал из "Вольфшанце", обещав доложить все господину генерал-полковнику Фриснеру.

Все выводы, сделанные в ставке Гитлера насчет обстановки в Румынии, все военно-стратегические расчеты и основанные на них действия вплоть до начала наступления Красной Армии на южном участке советско-германского фронта еще раз необычайно убедительно показали глубину политического, стратегического и военно-оперативного банкротства фашистского верховного командования, которое обнаружилось под ударами Красной Армии. Банкротами оказались все: и стратеги, сидящие в "Волчьем логове", и генералы со своим окружением в городке Слэник, и фюреры, и все их присные.

Они создавали оторванные от жизни военно-стратегические догмы и слепо верили им. Уже давно, несмотря на вопиющее несоответствие жизни, укоренили они в своем сознании навязчивую идею: противник будет действовать только так, как они за него предполагают, а если он поступает иначе, то лишь временно, вопреки неким правилам, а потом все равно будет действовать именно так. Несмотря на весь свой военный опыт, они, казалось, не хотели видеть катастрофического расхождения между реальностью и собственными вымыслами. Гитлер и ОКВ — потому что в своем "Волчьем логове" вообще жили в каком-то ином мире; генералы в Слэнике и в других слэниках, т. е. на различных командных пунктах, — потому что привыкли думать, как фюрер, смотреть на вещи его глазами. А после 20 июля прибавилось нечто такое, что вообще исключало какое-либо различие военных оценок генералов с "Вольфшанце".

Но это, конечно, лишь одна сторона вопроса. Другая заключалась в том, что догматической стратегии фашизма противостояла принципиально другая стратегия — творческая стратегия советского военного руководства. Верховное Главнокомандование Красной Армии настолько глубоко поняло сильные и слабые стороны [712] расчетов и мыслей врага, настолько реалистически в теории и на практике использовало слабое и нейтрализовало сильное в методах ведения войны противником и, наконец, настолько тонко противопоставило этой стратегии свое, совершенно иное умение руководства войной и ее сражениями, что все дальнейшие события с военной и с исторической точек зрения, собственно, как и целый ряд предшествующих, могут быть поставлены в число высших образцов воинского мастерства, советского военного искусства.

Все было продумано до деталей. По расчетам советского верховного командования, Белорусская операция и разгром группы армий "Центр" должны были вызвать, при условии тщательной маскировки намерений на южном участке фронта, переброску крупных немецких сил из Румынии на центральный участок. Так и произошло.

В июле и первой половине августа из Румынии немцы направили к северу 5 танковых и 6 пехотных дивизий. И последняя из них — 97-я егерская дивизия — двинулась из группы армий "Южная Украина" на север ровно за один день до начала наступления Красной Армии в Румынию.

Здесь прибавить нечего.

К тому моменту, когда советские войска начали наступление в Румынию, в распоряжении Фриснера оставался лишь самый незначительный резерв. Буквально за несколько часов до нанесения удара Красной Армией поступил приказ снять с передней линии и направить в тыл 258-ю пехотную дивизию. Артиллерийская подготовка застала ее на марше. Румынские войска, находившиеся на тыловой "позиции Траяна", не готовые к бою, располагались по деревням, вдалеке от боевых позиций.

Группа армий "Южная Украина" к середине августа включала армейские группы: одну под командованием румынского генерала Думитреску и другую — немецкого генерала пехоты Вёлера. Созданная "из политических соображений" группа Думитреску оказалась пустым делом. Подчинение ей 6-й немецкой армии носило чисто формальный характер. Штаб этой группы не мог отдавать ни директив, ни приказов 6-й армии, а после начала наступления советских войск штаб 6-й армии не имел вообще никакой связи со штабом группы. "Группа Думитреску" существовала символически, потому что имелась немецкая "группа Вёлера". А 6-я армия получала приказы прямо от Фриснера.

Почти до самого начала наступления советских войск (20 августа) ни верховное командование, ни штаб Фриснера не предполагали, что оно может произойти{1410}.

Оценка обстановки отделом иностранных армий Востока генерального штаба сухопутных сил 15 августа гласила: "Развитие действий противника перед группой армий "Южная Украина" от начала летних операций характеризуется отводом крупных сил [713] врага для ввода против групп армий "Северная Украина" и "Центр" (всего до настоящего времени 2-3 танковые армии, 8 — 10 подвижных корпусов, 3 пехотные армии, 28 стрелковых дивизий). Что такая переброска сил в дальнейшем прекратится, нельзя установить достаточно точно, однако при общем развитии событий между Карпатами и Северным морем следует ожидать вероятного ввода там крупных сил. Поэтому наступление Красной Армии с далеко идущими оперативными целями против группы армий "Южная Украина" теперь, как и прежде, невозможно"{1411}.

16 августа (за 4 дня до наступления) штаб 6-й армии докладывал: "Ничего особенного, везде спокойствие". 18 августа (за два дня до наступления) в донесении начальника штаба 30-го армейского корпуса, оборонявшегося против плацдарма у Бендер, где 3-й Украинский фронт готовил свой главный удар, начальнику штаба 6-й армии говорилось: "У плацдарма мы не ожидаем ничего серьезного"{1412}.

17 и 18 августа штабом группы армий на участке фронта северо-западнее Ясс стала распознаваться подготовка крупного наступления советских войск. Передвижения на плацдарме южнее Тирасполя оценивались как "сковывание" или как будущее "вспомогательное наступление". В этот день командование группой армий отдало секретное распоряжение всем немецким и румынским командирам вплоть до командиров дивизий: "В ближайшие дни нужно считаться с возможностью крупного наступления на нашем фронте, которое будет сопровождаться на отдельных участках многочисленными демонстративными и сковывающими наступательными действиями"{1413}.

О том, сколь мало значения всему этому придавалось в "Вольфшанце", свидетельствует приказ ставки начать переброску из Румынии на север упомянутой 97-й егерской дивизии. Фриснер впоследствии объяснял: "Складывалось впечатление, что противник всецело поглощен операциями против групп армий "Центр" и "Север". В соответствии с этим, передвижения войск противника, обнаруженные нашей авиацией перед фронтом группы армий, первоначально были истолкованы как переброска сил на север. Результаты деятельности нашей воздушной разведки вообще были весьма незначительными вплоть до последних дней перед началом наступления. Это объяснялось, вероятно, тем, что русские производили передвижение войск скрытно и только ночью. Так как русские умели хорошо маскировать подобные мероприятия, наша агентурная разведка смогла сообщить необходимые сведения также лишь с большим опозданием. Видимо, по этим причинам главное командование сухопутных войск и не реагировало так долго на угрозу крупного русского наступления на фронте моей группы армий"{1414}. [714]

Все происходило именно таким образом, как планировала Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии.

V

Мощный удар Красной Армии в Румынии оказался стратегически совершенно неожиданным для германского верховного командования. Только за полтора суток до начала штаб группы армий "Южная Украина" распознал угрозу под Яссами, где готовилось наступление 2-го Украинского фронта. Штаб группы до конца ничего не знал о масштабах предстоящего удара 3-го Украинского фронта из района Бендер{1415}. Ставка Гитлера вплоть до перехода в наступление советских войск вообще его не ждала и не принимала никаких контрмер.

Маршал Советского Союза М. В. Захаров пишет по этому поводу: "Внезапность была достигнута в результате искусно проведенных войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов мероприятий по оперативной маскировке. Кроме того, войска этих фронтов почти четыре месяца вели бои местного значения, что притупило бдительность немецко-фашистского командования"{1416}.

Начавшееся ранним утром 20 августа наступление в Румынии 2-го и 3-го Украинских фронтов под командованием генералов Р. Я. Малиновского и Ф. И. Толбухина приняло сокрушительный характер.

В работах ряда советских военачальников и военных историков даны развернутые характеристики и подробное исследование хода военных действий в Ясско-Кишиневской операции. В них, в частности, показано, какой эффект имела внезапность нанесенного советскими войсками удара.

Одно из донесений, полученных из войск армейским штабом группы армий "Южная Украина", гласило: "Артиллерийская подготовка невиданной силы. Все управление нарушено. Оставление бункеров означает верную смерть... Все опорные пункты на позиции "Б" разрушены и сметены. Слева в тылу находится наступающая русская пехота; справа... русские плотными построениями с криками "ура" уже впрыгивают в хода сообщения. Крупные, со спортивной выправкой, хорошо одетые, в новой светлой униформе, они безупречно вооружены"{1417}. "Ровно в 10.00 первые вражеские танки промчались через выдвинутые вперед боевые позиции дивизии. Уже в это время было также сообщено о появлении первых танков противника на правом фланге дивизии... Отброшенные [715] остатки пехоты, рассеянные обозы были обнаружены в районе Поповки"{1418}.

В первые два дня наступления прорыв советских войск достиг глубины 25 км. Фриснер использовал все имеющиеся у него резервы, но нигде не добился и подобия каких-либо результатов, Мгновенно разгромленная оборона зияла глубокими брешами. Советские войска стремительно двинулись к югу.

Только 22 августа Гитлер разрешил начать отвод войск из выступа фронта, расположенного между 2-м и 3-м Украинскими фронтами. Но оказалось поздно. День 23 августа стал во всех отношениях критическим: завершилось окружение 3-й румынской армии. Она сложила оружие.

Удары Красной Армии ускорили вооруженное выступление румынского народа. В Бухаресте вспыхнуло восстание, положившее начало народно-демократической революции. По своим целям и характеру оно стало антифашистским, а его движущими силами выступали рабочий класс и солдатские массы{1419}.

Подготовка восстания представителями компартии Румынии, патриотического офицерства и дворцовых кругов началась еще в июне. Развитие событий на фронте ускорило вооруженное выступление. Во второй половине дня 23 августа Антонеску был арестован в королевском дворце вместе со своим заместителем М. Антонеску. Вечером патриотический отряд во главе с руководящим работником ЦК КПР Э. Боднарашем увез обоих арестованных в конспиративный дом Центрального комитета{1420}. Военное командование Бухареста, на основе плана, заранее разработанного Военным комитетом, деятельность которого направляла компартия, отдало приказ занять государственные учреждения и военные объекты.

Около 17 часов того же дня в немецком представительстве на Алеа Викториеи, № 10, появился начальник румынской разведки Христеску. Он сообщил советнику посланника Штельцеру обо всем, что произошло во дворце. Немедленно сюда были приглашены Ганзен и другие чины германского представительства. Вскоре появились генерал-лейтенант Герстенберг, адмирал Тиллессен, шеф германской военно-морской миссии, генерал Шпальке, военный атташе. Позже прибыл со своей виллы и посланник фон Киллингер. Растерянные, они не знали, что делать. Прежде всего сообщили обо всем случившемся в ставку, благо связь еще работала. По настоянию Ганзена и других собравшихся у посланника, Киллингер отправился во дворец. В беседе король Михай "как Гогенцоллерн" выразил сожаление о таком развитии событий и [716] попросил, чтобы "правительство рейха распорядилось немедленно вывести немецкие войска из Румынии".

Около 20.00, когда связь уже работала с перебоями, Герстенбергу удалось связаться с Берлином. У телефона оказался начальник генерального штаба ВВС Крейпе. В дневнике начальника штаба имеется следующая запись об этом разговоре: "23.8 положение вечером. Первые донесения о государственном перевороте в Румынии. Разговор по телефону с фон Киллингером и Герстенбергом в Бухаресте. Оба заперты в посольстве, Киллингер полностью сломлен, передает привет фюреру. Предложение Герстенберга о вводе пикирующих бомбардировщиков и дивизионов ПВО у Плоешти — он хочет занять город! Телефонный разговор с Гитлером. Предложение Герстенберга одобряет, требует взять в плен короля. Связь с Бухарестом еще раз восстанавливается, затем прерывается"{1421}.

В результате этого разговора Гитлер приказал Герстенбергу подавить путч. Но теперь все немецкие служебные инстанции в Бухаресте были оцеплены румынскими солдатами, некоторые разоружены, связь прервана. Сильные румынские войсковые подразделения окружили германское представительство, дома, где находились немецкие военные в Бухаресте и в пригородах.

Тем временем дворцовые круги, царанисты и либералы образовали правительство во главе с генералом К. Санатеску. В 20.00 Михай выступил по радио: Румыния приняла условия перемирия, предложенные Россией, Англией и Америкой. Вскоре в немецкое представительство прибыл новый румынский министр иностранных дел Никулеску-Бузешти. Он официально заявил советнику посланника Штельцеру о разрыве дипломатических отношений Румынии с Германией. Однако будет разрешен беспрепятственный отход германских войск, если они не начнут враждебных действий.

Штельцер, Ганзен и Герстенберг снова стали собираться во дворец. Но прежде, чем состоялось это третье объяснение бывших союзников, Ганзену вручили телефонограмму от Кейтеля: фюрер категорически приказал "путч клики генералов из окружения короля подавить", поставить во главе нового правительства генерала, дружественно расположенного к Германии.

Совершенно не представляя себе реального положения вещей, ставка Гитлера еще думала, что вполне можно не только изменить политическую обстановку в Бухаресте, "подавить путч", но и отвести группу армий "Южная Украина" на линию, "которая прикрыла бы нефтяные районы Румынии и пути вывоза нефти".

В ночь на 24 августа ОКВ. передало приказ: главнокомандующий на юго-востоке должен "все свободные силы в Сербии и Кроатии сосредоточить в районе Ниш — Белград, а свободные силы, расположенные в районе группы армий "Е", — в районе Скопле — Ниш". Затем "немецкий комендант румынских нефтяных районов" [717] получил распоряжение нефтяную продукцию и нефтяной транспорт направить с использованием трубопроводов и по железным дорогам в Гиургиу и обеспечить дальнейшую перевозку нефти по Дунаю{1422}.

Однако приказ гитлеровской ставки, как и многие другие ее директивы и приказы, как и предыдущие действия ОКВ в связи с делами в Румынии, был столь же далеким от действительности.

Румынский народ приветствовал окончание войны. Повернуть события вспять было невозможно. Неудержимое наступление советских войск не только сметало на своем пути всякое военное сопротивление, но рушило любые попытки каких бы то ни было политических комбинаций. Единственный выход из положения бывший союзник рейха нашел, и никакие яростные приказы "Вольфшанце" уже ничего не могли изменить. Надо ли говорить, что в такой обстановке ни Ганзен, ни Герстенберг, ни кто бы то ни было другой не могли подыскать "подходящего генерала", который согласился бы возглавить какое-то новое прогерманское правительство.

Ганзен оказался в трудной ситуации. Он и не предполагал, что давний и верный союзник, с которым он так хорошо, долго и плодотворно сотрудничал, подложит ему такую свинью и к тому же когда! Всего лишь через месяц после 20 июля! Не привыкшему к такого рода ситуациям генералу-дипломату было от чего потерять голову. С одной стороны, он не мог не видеть, что в Румынии все пропало. Но с другой — грозный приказ из ставки, да еще в таких обстоятельствах, кое-чего стоил!

Получив приказ ОКВ, Ганзен, за ним Герстенберг и Штельцер опять бросились во дворец. Конечно, не для того, чтобы заменять новое румынское правительство — этот бред они оставляли на совести ставки. Речь могла идти лишь о более скромных вещах: как выбраться подобру-поздорову из Румынии, объятой народно-демократической революцией. Принятые Санатеску, они вели речь лишь о порядке вывода немецких войск.

Перед рассветом, около 3.30, у Ганзена состоялся разговор с Иодлем, а в 4.04 — с Фриснером. Оба генерал-полковника сообщили: в Бухаресте дело идет вовсе не о путче придворных кругов, а о заранее тщательно подготовленном государственном перевороте. Ганзен сказал: слабость немецких сил в этом районе вряд ли сделает успешной предполагаемую акцию подавления. Иодль ответил, что доложит об этом фюреру. Фриснер указал на соглашение о перемирии со свободным выводом войск и просил решения фюрера. После ответа Кейтеля, что отданный приказ подавить путч остается в силе, что "помочь могут только немедленные действия" и что генерал Ганзен не свободен в своих решениях, начальник штаба Фриснера сразу же в 5.10 передал это распоряжение [718] Гитлера Герстенбергу, который тем временем приехал в лагерь немецких авиачастей севернее Бухареста.

Приказ Гитлера о "подавлении путча" Герстенберг начал выполнять утром 25-го. Всё, что смогли наскрести из гарнизонов, расположенных вокруг Бухареста, двинули в наступление. Немецкие подразделения сумели достигнуть северной окраины Бухареста, Но здесь они залегли, встретив упорное сопротивление румын. В ОКВ пошло устное донесение Герстенберга: "Положение в районе Бухареста очень серьезное. Наши силы — на северной окраине Бухареста. Взять Бухарест без поддержки тяжелого оружия невозможно. Наша авиация днем и ночью успешно атакует здание совета министров и королевский дворец. Нефтяной район Плоешти окружен румынами... Вывоз продукции пресечен"{1423}.

В середине дня ставка узнала, что атакующие немецкие части отброшены румынским контрударом в лесной лагерь Степани. Вскоре был потерян расположенный севернее города находившийся в распоряжении немцев аэродром Банеаса. Немецкие части пришлось снабжать по воздуху — еще оставался аэродром Отопени. Они срочно получили транспортными самолетами подкрепление с Балкан около 500 человек во главе с прибывшим из Варшавы генералом Штахелем, которому было приказано возглавить все немецкие войска под Бухарестом и Плоешти.

Но вечером в ОКВ узнали, что во второй половине дня румынские войска превосходящими силами перешли в наступление на немцев севернее Бухареста. Тем временем Кейтель 26 августа объявил всю Румынию "оперативным районом сухопутных сил", а войска под Бухарестом и Плоешти вошли в подчинение Фриснера. Немедленно Штахель получил приказ занять и удержать Плоешти и одновременно продолжать наступление на Бухарест, Ни то, ни другое не получилось.

Мощное наступление советских войск продолжало неудержимо развиваться. Основная немецкая группировка, окруженная юго-восточнее Ясс, не смогла прийти на помощь частям, пытавшимся вернуть Бухарест. Повстанцы удерживали столицу. Антифашистское восстание закончилось победой народа. 31 августа в Бухарест, освобожденный патриотическими силами, вступили войска советских 6-й танковой и 53-й армий, а также 1-я румынская добровольческая дивизия имени Тудора Владимиреску.

Румыния повернула фронт против гитлеровской Германии. В оперативное подчинение командующего 2-м Украинским фронтом перешли 4-я и 1-я румынские армии. В первых числах сентября советские войска уже выходили к Турну-Северину вблизи югославской границы и к Болгарии. Затем они преодолели Восточные и Южные Карпаты и в конце сентября вышли на румыно-венгерскую границу. [719]

Немецкий фронт на юге не просто был сокрушен, но вообще перестал существовать. Советские войска продвинулись на 750 км и глубоко охватили все немецкие силы, расположенные в Карпатах и Польше. Были созданы решающие предпосылки к освобождению Румынии. Восстание румынского народа под руководством КПР смело фашистское правительство Антонеску, и подписанное 12 сентября 1944 г. соглашение о перемирии фиксировало вступление Румынии в антифашистскую войну. Создание национально-демократического фронта и нового правительства означало большую победу демократических, революционных сил Румынии. Дальнейшее победоносное развитие народной революции, начавшейся 23 августа 1944 г., привело затем к созданию демократического правительства, решающую роль в котором играли представители трудящихся.

VI

В эти дни ставка Гитлера жила какой-то странной жизнью. Одна за другой катастрофы в центре и на юге Восточного фронта привели всех обитателей "Волчьего логова" в состояние мрачной и злобной подавленности. Замкнувшиеся в своих бункерах, они стали воспринимать многое как из потустороннего мира. Нарушилась система выработки решений. Главное и второстепенное не различалось. Все тонуло в бесконечных мелочах, запутывалось в сетях массы гнетущих впечатлений минуты, импульсов, эмоций, вызываемых постоянно и неожиданно, но все время к худшему меняющейся обстановкой.

После Сталинграда, Курска гитлеровская ставка привыкла уже ко многому. Но то, что происходило сейчас, казалось немыслимым. Эта быстрота, с которой танковые армады приближаются с Востока к рейху, эти один за другим, почти без пауз, сокрушительные удары, когда стало уже совсем невозможно ни отдышаться, ни предвидеть, где и какими силами будет нанесен следующий удар, это широкое движение союзников с Запада — все создавало в ставке особо гнетущую атмосферу.

В бункерах "Вольфшанце" на очередных заседаниях бесконечные рассуждения Гитлера о неизбежном развале коалиции противников перемежались длительными экскурсами в прошлое, оправданиями ранее принятых решений, обвинениями всех и вся в плохом выполнении приказов, новыми и новыми проклятиями в адрес "предателей". Приходили Кейтель, Гудериан, Иодль и другие, сообщали более или менее приглаженно плохие вести, на основе докладов принимались всевозможные решения, которые могли задержать исход, но не изменить его.

Тема "предательства в тылу" все еще вытесняла другие. Заговор и его неудача, которую теперь здесь все толковали как "волю провидения, решившего сохранить фюрера", аресты, картины [720] "народного суда" и казней, ежедневно представавшие перед обитателями "Вольфшанце" в виде фильмов, — всё это все больше и больше направляло мышление в одну точку: теперь, когда предатели повешены, когда "нарыв" ликвидирован, всё пойдет по-другому. Нужно лишь как следует перетасовать колоду: выбросить еще притаившихся врагов фюрера, заменить их "безупречными".

В день, когда полный разгром в Румынии стал вполне очевидным фактом, 30 августа, Гитлер принимал генералов Кребса и Вестфаля, отправлявшихся на новые должности начальниками штабов. И не катастрофа в Румынии, а совсем другое стало темой их разговора.

— Вы знаете, что фельдмаршал Клюге покончил самоубийством, — говорил фюрер. — Имеются очень веские подозрения, что если бы он не совершил самоубийства, то все равно был бы арестован.

Не ожидая ответа, Гитлер продолжал.

— Это был человек, который предназначался для того, чтобы произвести поворот судьбы, чтобы по возможности капитулировать перед англичанами и затем с англичанами пойти против России — совершенно идиотский план. Прежде всего они преступно бросают на произвол судьбы немецкие земли на Востоке.

Переходя к теме о противниках, Гитлер безапелляционно заявил:

— Они двигаются к своей гибели. Настанет момент, когда напряжение союзников будет таким большим, что наступит провал. Коалиции в мировой истории всегда погибали. Только нужно выждать момент, как бы ни было трудно. Моей задачей является, особенно с 1941 г., при всех обстоятельствах не терять нервы, а если где-нибудь имеется поражение, вновь и вновь находить пути и вспомогательные средства, чтобы как-нибудь поправить историю. Я вполне могу сказать: более тяжелого кризиса, чем тот, который мы уже пережили на Востоке, нельзя себе представить. Когда пришел фельдмаршал Модель, группа армий "Центр" была действительно дырой. Там было больше дыр, чем фронта, но затем, наконец, стало больше фронта, чем дыр.

Гитлер говорил дальше:

— Нужно продолжать борьбу до тех пор, пока имеется возможность для порядочного мира, сносного для Германии и гарантирующего жизнь будущих поколений.

Да, он думал о "будущем Германии". Но о все той же нацистской "модели" будущего с обязательным "завоеванием Востока", о котором он бредил до последних дней. Нужно только дождаться раскола коалиции, вынудить Англию и США объединиться с рейхом и опять двинуться на Восток. Только он сможет добиться этого. "Если здесь не будет сидеть натура с железной волей, борьба не может быть выиграна".

Однако "натура с железной волей" теперь боялась всего: и заговоров, и наступающих противников, и своих сподвижников, и вообще всего того, к чему неотвратимо шел фашизм. [721]

— То, что здесь произошло, обратилось против меня. Если бы это удалось, то для Германии возникла бы катастрофа. То, что это не удалось, дает нам возможность устранить наконец этот нарыв внутри{1424}.

Только на следующий день, 1 сентября, Гитлер получил более или менее ясную картину всего, что случилось в Румынии. Пришел Гудериан:

— Из группы армий "Южная Украина" сообщают, мой фюрер, что противник ворвался в Бухарест, занял Плоешти и вот здесь движется в горы. Части группы Мита здесь, южнее Бакэу. Согласно русскому радио генерал Мит, к сожалению, погиб.

— Ах! — воскликнул Гитлер, потрясенный известиями. Наступила гнетущая пауза.

Затем, когда фюрер пришел в себя, пошел длинный разговор о том, как предупредить кажется готовящееся наступление советских войск через Карпаты и каким образом быстрее подавить восстание, вспыхнувшее в Варшаве.

Гитлер закончил совещание требованием:

— Нам необходим какой-нибудь успех, это решающее. Нужно опять стать активными, чтобы мы снова подчинили себе закон действия!

Но о каком успехе могла быть речь?

Разгром немецко-фашистских войск на южном крыле советско-германского фронта и вступление войск генерала Ф. И. Толбухина в Болгарию ускорили народное восстание в этой стране, приведшее к победе Отечественного фронта. Болгарский народ получил возможность выйти из несправедливой войны. Болгария объявила войну Германии.

Выход Красной Армии на болгаро-югославскую границу заставил нацистское верховное командование начать эвакуацию войск с юга Балканского полуострова. Наступление 3-го Украинского фронта, его совместные действия с югославскими и болгарскими войсками позволили во второй половине октября 1944 г. освободить восточную часть Югославии и Белград.

Теперь гитлеровская ставка со страхом взирала на угрозу, неумолимо приближавшуюся к Венгрии. План германского командования состоял в том, чтобы особенно прочно удерживать фланги Восточного фронта: Прибалтику, необходимую для воздействия на скандинавские страны и обеспечения господства в Балтийском море; Венгрию — важного союзника, экономика которого стала особенно необходимой рейху. 20 сентября группа армий "Север" получила усиление: 3-ю танковую армию, действовавшую прежде в центре. Но наступлением Прибалтийских фронтов с июля по октябрь 1944 г. Красная Армия разгромила группу армий "Север". Ее потери достигли 26 дивизий из 59. Утрата Прибалтики, изоляция части сил в Курляндии крайне ослабили северный фланг [722] германского стратегического фронта, который теперь сократился на 750 км.

На юге ОКВ стало опасаться удара Красной Армии через Восточные Карпаты — Бескиды. Еще 1 сентября 1944 г. Гудериан фиксировал "мероприятия противника по подготовке наступления против венгерской армии и через перевал Дукла"{1425}. Оно создавало угрозу прорыва в Венгрию с севера. Завязавшиеся с 8 сентября на кросно-дуклинском направлении тяжелые бои в горах вывели войска 38-й армии под командованием генерала К. С. Москаленко и 1-го Чехословацкого армейского корпуса во главе с генералом Л. Свободой к границе Чехословакии. 6 октября советские и чехословацкие войска перешли ее границу{1426}.

Германское командование было уверено, что советская Ставка подготовила гигантские "клещи" в обход Карпат. Так как нависла угроза операции с широким охватом против группы армий "Юг", Гудериан отдал 24 сентября приказ немедленно произвести все необходимые приготовления к отходу на линию Сегед — Дебрецен — Ужгород и затем для "отступления на участок позади Тисы"{1427}. Чтобы предотвратить ожидаемый прорыв в Венгрию с севера против советских и чехословацких войск, наступавших через Дуклинский перевал, ОКХ направило в Бескиды последовательно 15 дивизий, главным образом с южного участка фронта, еще больше оголив его. Латать дыры приходилось везде. Венгры категорически потребовали немедленно направить им пять танковых дивизий — иначе они ни за что не ручаются. ОКВ подкрепило группу армий "Южная Украина" дополнительно танковым корпусом и другими силами из Галиции и Югославии. В сентябре число немецких и венгерских соединений в группе армий "Южная Украина" удвоилось и достигло 31,5 дивизий. Но в то время как Гудериан намеревался сконцентрировать танковый корпус у Арада, чтобы отразить возможный удар по венгерской низменности через горы, ОКВ приказало атаку корпуса направить на юг и снова овладеть карпатскими перевалами. Началась крупная переброска сил на южное направление. Германское командование решило, что судьба рейха зависит от стабилизации участка фронта на южных подступах к Венгрии.

Дело в том, что в "Вольфшанце" все еще думали, будто из Румынии Красная Армия скорее всего ударит на Балканы и к черноморским проливам, а не на северо-запад, в Венгрию и Чехословакию. "Разногласия, которые возникли бы между западными союзниками и Советским Союзом в этой ситуации, коренным образом изменили бы военную обстановку. Впрочем, это была мысль, которая владела Гитлером до последних дней. Но до тех пор [723] необходимо стойко выдержать все кризисы, а горные перевалы взять снова в свои руки в качестве "зимней позиции""{1428}.

Однако замысел Верховного Главнокомандования Красной Армии состоял вовсе не в том. Теперь считалось необходимым разгромить группу армий "Юг" (так снова стали называть группу армий "Южная Украина"), группу армий "А" и сражавшуюся в Югославии группу армий "Ф", вывести из войны Венгрию, оказать помощь в освобождении Чехословакии и Югославии. В наступлении должны были участвовать 4, 2, 3-й Украинские фронты, чехословацкие, румынские, болгарские и югославские войска.

Когда в начале октября 1944 г. для ОКВ стали очевидными иные намерения советского командования, оно изменило свою прежнюю оценку плана Красной Армии. 5 октября Гитлер приказал сосредоточить под Дебреценом пять танковых и моторизованных дивизий, разбить советские войска западнее Карпат, удержать Венгрию, а затем проникнуть в горные долины и там "сесть на зимние позиции"{1429}.

Но гитлеровцы опоздали. Красная Армия их опередила. Пока Гудериан совершал свои сложные переброски войск "к югу", 6 октября 2-й Украинский фронт генерала Р. Я. Малиновского нанес удар в тыл группе армий "Юг", окончательно рассеяв "балканские иллюзии" гитлеровской ставки. Последовал ряд крупнейших сражений в Венгрии, венцом которых стала Будапештская операция.

Тяжелые потери, непрерывный отход и вместе с тем кризис военной промышленности, быстрое уменьшение источников и запасов горючего, особенно после потери румынских нефтяных районов, — все это дополнительно нацеливало германских стратегов и с военной, и с экономической, и с психологической точек зрения на удержание последнего союзника — Венгрии — с его армией, территорией, нефтью и продовольствием. Все больше растет "венгерский комплекс", когда на время Венгрия заслонила гитлеровской ставке все остальное. Даже пути с востока к Берлину, где готовились последние удары по рейху. Во время обсуждения обстановки 23 января 1945 г. Гитлер указывал, где на Восточном фронте должен теперь находиться район главных стратегических усилий: "На первом месте стоит венгерский нефтяной район и нефтяной район Венского бассейна, ибо без этой нефти (80% всей добычи) дальнейшее ведение войны невозможно".

Затяжная борьба на венгерской равнине привлекла значительные немецкие силы, снятые, в частности, с центрального участка советско-германского фронта, который последовательно ослаблялся.

Тем временем ускоренными темпами развивались события в Западной Европе. Американские и английские войска после вступления в Париж в конце августа с рубежа Сены двинулись дальше [724] к востоку, в глубь Франции. В декабре они освободили всю Францию, Бельгию, Люксембург и часть Голландии. Несмотря на продвижение союзников, ОКВ в июне — декабре 1944 г. перебросило из Германии и других стран Европы против Красной Армии 59 дивизий и 13 бригад; в то же время с советско-германского фронта было снято всего лишь 12 дивизий и 5 бригад.

В Италии в конце августа — начале сентября 15-я группа армий вела бои в Северных Апеннинах и вышла к Болонье. К концу года немцы потеряли всю Центральную Италию и отступили до Равенны. За 1944 г. союзные войска в Италии разгромили 10 немецких дивизий и продвинулись на 300-400 км{1430}.

Наступали последние дни "Волчьего логова". Ставка Гитлера "Вольфшанце" просуществовала в Восточной Пруссии до конца 1944 г. Высшие штабы, ОКВ вселились сюда через 36 часов после начала вторжения в Советский Союз. Руководители вермахта надеялись пробыть там не больше трех месяцев. Им пришлось сидеть в восточнопрусских бункерах 42 месяца. Гитлер еще 31 июля 1944 г. сказал: "Хватит ставке оставаться в Восточной Пруссии. Нужно подумать о ее переводе куда-нибудь в Тюрингию, в горы Шварцвальда"{1431}. Но время шло. Все оставалось по-прежнему. Приближение советских войск к Восточной Пруссии вызывало растущую панику в логове Гитлера. На совещании 1 сентября 1944 г. фюрер говорил: "Положение стало настолько опасным, что должно быть ясно: здесь сижу я, здесь сидит все мое верховное командование, здесь сидит рейхсмаршал, здесь ОКХ, здесь сидит рейхсфюрер СС, здесь рейхсминистр иностранных дел! Следовательно, это капкан. Я без размышлений рискнул бы послать две парашютные дивизии, если бы смог одним ударом захватить в свои руки все русское руководство"{1432}.

"Здесь все германское руководство!" — вырвалось у Кейтеля. Вывод напрашивался один — скорее убраться.

Пока для Восточной Пруссии не существовало прямой и непосредственной угрозы, гитлеровская ставка еще некоторое время оставалась в "Вольфшанце". Но в декабре 1944 г. она переехала в западные районы Германии, в Цигенберг под Франкфуртом.

Изгнанные приближающейся Красной Армией, они бросили место, откуда хотели завоевать Советский Союз и продиктовать свою волю миру. В течение долгих трех лет "Вольфшанце" руководила всем колоссальным военным механизмом агрессии. И теперь, после того как все провалилось, мощные взрывы подняли в воздух и разбросали далеко вокруг, будто руками циклопа, мощные куски стен бетонных бункеров. Развороченные, искореженные глыбы остались для истории памятником и символом бесславного конца третьего рейха. [725]

Последний акт

I

К началу 1945 г. перед Красной Армией стояла важнейшая историческая задача — завершить разгром гитлеровской армии, полностью освободить страны Восточной и Юго-Восточной Европы и совместно с союзниками по антигитлеровской коалиции принудить фашистскую Германию к безоговорочной капитуляции.

По плану первого этапа кампании намечалось развернуть одновременное наступление от Балтийского моря до Дуная, причем главный удар наносился на варшавско-берлинском направлении. Наступление планировалось начать 20 января 1945 г.

Однако обстановка на Западном фронте вскоре вынудила изменить срок начала наступления.

Дело заключалось в том, что германское командование решило нанести удар на Западном фронте.

...Вечером 12 декабря 1944 г. высших командиров Западного фронта пригласили в ставку фюрера. Их собрали в штабе Рундштедта, отобрали оружие (после 20 июля эта мера считалась обязательной), посадили в автобус и повезли заснеженными полями, петляя так, что вскоре все потеряли ориентировку. Вскоре автобус остановился в Цигенберге, у входа в подземный бункер. Спустившись вниз, генералы предстали перед фюрером.

Сгорбленный, мертвенно бледный, еле волочивший ноги, он тем не менее говорил многословно, как и прежде. Гитлер изложил план наступления против англо-американских войск. На Западном фронте необходимо перейти к активным действиям: вогнать клин между 3-й и 1-й американскими армиями в Арденнах, прорваться к Антверпену, лишить союзников основного порта снабжения, окружить британские и канадские войска. Вероятнее всего, этот план имел политический смысл: продемонстрировать англо-американцам, что Германия сохранила мощь и в случае развала коалиции, которого Гитлер так ждал, может стать полезным партнером для совместной войны против Советского Союза. Ведь еще 31 июля он говорил генералам, что "не упустит момента для политического решения", но такой момент можно получить, лишь "когда имеется успех".

— Важно не упускать ни одного случая, чтобы доказать противнику, что он не может рассчитывать на капитуляцию никогда, никогда! — воскликнул он в заключение.

15 декабря, туманной ночью, чтобы избежать ударов союзной авиации, немецкие войска начали на 110-километровом фронте арденнское наступление. Англо-американское командование оказалось застигнутым врасплох. Немецкие танковые дивизии двигались [726] за отступающими союзниками и осуществили прорыв почти до Мааса. Однако недостаток горючего и усиливающееся сопротивление подведенных из резерва американских войск вскоре приостановили немецкую атаку. Гитлер не хотел и помышлять об отказе от дальнейшего наступления. 28 декабря он вновь собрал высших командиров Западного фронта и потребовал продолжать наступление. Ведь речь идет о том, заявил он, собирается ли Германия продолжать борьбу или погибнуть.

— Если мы проиграем войну, — провозгласил он, — германский народ будет уничтожен.

Что же касается Восточного фронта, считал Гитлер, то его можно еще сдержать. Попытки Гудериана возразить на этот счет фюрер не принял во внимание.

— Восточный фронт никогда не имел так много резервов, как сейчас, — заявил он.

И арденнское наступление продолжалось. 1 января немецкие войска нанесли удар в Эльзасе. Положение союзников стало тяжелейшим. Именно тогда Черчилль обратился к Советскому Союзу с просьбой как можно скорее начать наступление, чтобы отвлечь германские силы на Восточный фронт. Просьба была удовлетворена.

Советское Верховное Главнокомандование, несмотря на неполную готовность войск, решило ускорить переход в наступление. Задача разгрома группировки немецко-фашистских войск между Вислой и Одером, освобождения Польши и выхода на подступы к Берлину была возложена на 1-й Белорусский фронт под командованием Маршала Советского Союза Г. К. Жукова и 1-й Украинский фронт под командованием Маршала Советского Союза И. С. Конева.

Немецко-фашистская группа армий "А", оборонявшаяся на этом направлении своими главными силами, имела семь оборонительных рубежей, эшелонированных на глубину до 500 км. Наступление советских войск было подготовлено с большой тщательностью. На избранных направлениях главных ударов советское командование сумело создать подавляющее превосходство сил над противником. На вспомогательных направлениях командующие фронтами оставили значительно меньше сил, чтобы за их счет максимально усилить главные группировки. Четыре мощные танковые армии, по две в каждом фронте, должны были после прорыва тактической зоны обороны войти в сражение и стремительно развивать наступление на запад. В рядах советских войск готовилась вступить в сражение за столицу Польши 1-я армия Войска Польского под командованием генерала С. Г. Поплавского. 12 января 1945 г. началось наступление 1-го Украинского фронта. Через два дня перешел в наступление 1-й Белорусский фронт. Мощный и внезапный артиллерийский и авиационный удар советских войск сокрушил германскую оборону. Танковые соединения и объединения начали продвигаться в глубину. Маршал Советского [727] Союза И. С. Конев в своих мемуарах ярко рисует грандиозный размах наступления советских войск, силу их удара. Он пишет: "Во время нашей артподготовки вражеские войска, в том числе и часть резервов, располагавшихся в тактической зоне обороны, или, проще говоря, придвинутых слишком близко к фронту, попали под мощный артиллерийский удар и были деморализованы и утратили способность выполнять свои задачи.

Взятые в плен в первые часы прорыва командиры немецко-фашистских частей показали, что их солдаты и офицеры потеряли всякое самообладание. Они самовольно (а для немцев это, надо прямо сказать, не характерно) покидали свои позиции. Немецкий солдат, как правило, — и это правило подтверждалось на протяжении всей войны, — сидел там, где ему приказано, до тех пор, пока не получал разрешения на отход. Но в этот день, 12 января, огонь был столь беспощадным, что оставшиеся в живых уже не могли совладать с собой"{1433}.

За первые шесть дней наступления советские войска нанесли тяжелое поражение 4-й танковой, 9-й и 17-й немецко-фашистским армиям, прорвали оборону на 500-километровом фронте и на глубину 120-160 км. Попытка гитлеровского командования изменить обстановку вводом 24-го танкового корпуса оказалась безуспешной. И дело здесь не в ошибке Гитлера, который, как иногда пишут, слишком близко разместил резервы.

Маршал Советского Союза И. С. Конев, подвергая критике точку зрения западногерманских историков, в данной связи Пишет: "Анализируя эту операцию, военные историки из ФРГ склонны, как, впрочем, и в ряде других случаев, валить ответственность за свои неудачи на одного Гитлера. Они обвиняют его в том, что он приказал разместить резервы, в том числе 24-й танковый корпус, в непосредственной близости к фронту, в результате чего эти резервы якобы сразу же попали под наш мощный огневой удар и понесли крупные потери.

Допускаю, что в данном случае военные историки отчасти правы. Поскольку 4-я танковая армия держала оборону на важном операционном направлении, прикрывавшем дальние подступы к Берлину, не исключено, что Гитлер, исходя из собственных представлений о том, как нужно обеспечивать устойчивость войск, действительно требовал придвижки резервов вплотную к фронту. Во всяком случае, по моим наблюдениям, сложившимся в ходе войны, такое неграмотное размещение оперативных резервов, как в этой операции, для немецко-фашистского генералитета не характерно. С точки зрения элементарных требований военного искусства — это чистая профанация.

Однако Гитлер виноват тут частично, а всю остальную долю вины мы берем на себя. Резервы немцев были расположены все-таки не на переднем крае, а в тылу. И не будь наша артподготовка [728] проведена с такой плотностью и на такую глубину, они не понесли бы в первые же часы катастрофических потерь"{1434}.

Осуществив глубокий прорыв, советские войска одновременно частью сил во взаимодействии с 1-й армией Войска Польского освободили Варшаву.

После потери Варшавы Гитлер приказал арестовать несколько офицеров генерального штаба и перенести 16 января ставку в имперскую канцелярию. В тот же день Гудериан во время доклада получил приказ фюрера: перейти на Западном фронте к обороне, а высвободившиеся силы перебросить на Восток.

В результате Висло-Одерской операции советские войска полностью разгромили 31 дивизию немецко-фашистской группы армий "А", пленили более 147 тыс. немецких солдат и офицеров и захватили множество техники. Германская оборона оказалась прорванной на 500-километровом фронте. Мощное наступление Красной Армии помогло англо-американским войскам не только остановить продвижение Рундштедта, но и отбросить его силы назад. "Война проиграна" — такими словами начал министр вооружений Шпеер свой меморандум Гитлеру о значении потери Силезии, направленный в рейхсканцелярию 30 января, в день 12-летия прихода нацистов к власти.

Тем временем в конце декабря 1944 г. войска 2-го и 3-го Украинских фронтов под командованием генералов Р. Я. Малиновского и Ф. И. Толбухина окружили 188-тысячную немецко-венгерскую группировку в Будапеште. Окруженным Гитлер категорически запретил капитулировать. С целью деблокады в первых числах января фашистское командование начало наносить один за другим мощные контрудары. В ожесточенных боях, продолжавшихся до середины февраля 1945 г., советские войска отразили все удары и освободили Будапешт{1435}. Венгрия была выведена из войны на стороне Германии. Поражение будапештской группировки разрушило весь южный стратегический фланг вермахта и открыло войскам 2-го и 3-го Украинских фронтов путь в Австрию, Чехословакию и Южную Германию.

Развивающееся наступление войск 2-го и 3-го Белорусских фронтов под командованием генералов К. К. Рокоссовского и И. Д. Черняховского (после гибели последнего 3-м Белорусским фронтом командовал Маршал Советского Союза А. М. Василевский) привело к окружению и разгрому части сил группы армий "Центр", а затем, в апреле 1945 г. — к полной ликвидации немецко-фашистских войск в Восточной Пруссии. Третий рейх потерял заповедник милитаризма и важнейшие базы на Балтийском море. До марта 1945 г. Красная Армия разгромила также немецкую восточно-померанскую группировку, преодолела Карпаты, отразила сильнейшие [729] немецкие контрудары у озера Балатон и вступила в пределы Австрии.

Военный потенциал Германии после кульминации летом 1944 г. теперь быстро катился вниз. Перенапряжение сверх всяких мер не могло продолжаться бесконечно. В конце года месячные показатели работы военной промышленности резко уменьшились. "Этот процесс, — заключает П. Э. Шрамм, — ввиду дальнейшей потери индустриальных районов, например Верхней Силезии, ввиду нарушения железнодорожной связи и т. д. отныне принял постоянно убыстряющийся темп"{1436}. В начале декабря 1944 г. Шпеер заявил об ухудшении положения с выпуском боеприпасов. В феврале 1945 г. журнал военных действий ОКВ отмечал: "Выпуск боеприпасов стал теперь угрожающим (в последнем квартале 4418 поездов, т. е. в среднем по 49 в день, а теперь только 8 — 9 в день)"{1437}.

За 9 месяцев — с 1 июня 1944 г. по 1 марта 1945 г. — армия потеряла 3,5 млн. винтовок. Пропагандистский лозунг нацистов "Народ, в ружье!" не мог выполняться буквально{1438}. Шрамм пишет: "До 1944 г. мы находились в благоприятном положении, потому что эксплуатировали полезные ископаемые оккупированных стран и потому что еще оставшиеся нейтралы снабжали нас необходимым, ибо нуждались в нашем вознаграждении"{1439}. Везде господствовал недостаток, однако необходимое для ведения войны основное сырье в первой половине 1944 г. пока еще имелось в таком количестве, что этот недостаток не угрожал стать причиной скорого краха. Но к концу года снабжение вермахта горючим находилось в состоянии кризиса. Добыча нефти в Румынии в мае упала на 56%. В сентябре 1944 г. продукция германских заводов синтетического горючего снизилась до 8% по сравнению с высшими показателями апреля 1944 г. Особые трудности вызывало положение с авиабензином. Запасы снизились до 200 тыс. т, т. е. до такого количества, которое было израсходовано в одном только месяце — в мае 1944 г. Различными мероприятиями удалось к концу 1944 г. добиться некоторого успеха: общая выработка синтетического горючего составила треть по сравнению с первым кварталом. "Но две трети были потеряны"{1440}.

Прямым результатом истощения ресурсов горючего стало быстрое падение подвижности армии. В представленном Кейтелю 28 января 1945 г. докладе о перспективах в отношении горючего на следующий месяц указывалось: потребность в авиабензине для боевых и учебных целей составляет 40 тыс. т, а предполагаемая продукция — 9 тыс. т. Резерв верховного командования уменьшился до 12 тыс. т. [730]

Кейтель вынужден был 11 февраля 1945 г. отдать приказ о крайнем ограничении использования авиации: "Вводить ее только по мере надобности на решающем направлении и только тогда, когда другие средства не могут принести никакого успеха; ограничить снабжение по воздуху только для крайних случаев"{1441}. Такой приказ был отдан в момент, когда союзники добились полного превосходства в воздухе над Германией.

Под ударами безостановочно наступавшей Красной Армии сухопутные силы Германии буквально таяли. Их приходилось теперь подкреплять за счет авиации, флота. К 10 февраля ВВС передали сухопутным силам 112 тыс. человек. Всего за короткий срок им пришлось отдать в пехоту 50 200 человек, перебросить с запада на восток 5300 связистов и сформировать 100 подразделений истребителей танков{1442}. В конце января 1945 г. из армии резерва, по так называемой "акции Гнейзенау", на Восточный фронт было направлено 80 тыс. человек. Вскоре из армии резерва поступили пополнения 1906 г. рождения, а также высвобожденные из железнодорожных войск, тыловики и т. д. В январе — марте армия резерва смогла дать еще 80 тыс. из старших возрастов.

20 марта 1945 г. Кейтель отдал приказ, чтобы выделить силы из всевозможных учебных и вспомогательных формирований СС, флота, авиации с целью использовать их в тылу в качестве резерва, который мог бы парировать прорывы: "Фюрер требует, чтобы переброска сил была произведена с максимальной быстротой, дабы в кратчайший срок на всех важнейших участках иметь гарантию, что прорывы противника вблизи линии фронта и в глубине будут остановлены"{1443}.

Военно-морской флот передал армии 28 тыс. человек. Министерство вооружения в течение февраля — 160 тыс. 25 января Кейтель приказал ввести в боевые действия на фронте силы полиции и СД. Еще через три дня Гитлер приказал срочно передать в боевые части 6 тыс. 16 — 17-летних юнцов. Приказом от 6 февраля эта молодежь должна была использоваться и для борьбы с парашютными десантами внутри страны. Всего из 600 тыс. родившихся в 1928 г. было признано годными к военной службе 285 тыс. человек. Крайние обстоятельства потребовали использовать практически всех: под ружье становились по призыву и в качестве "добровольцев" 550 тыс. мальчишек. В сухопутные силы направили из них 412,5 тыс., во флот — 12,5 тыс., в авиацию — 30 тыс. и в войска СС — 95 тыс. человек{1444}.

Затем двинулись старики. Немалые надежды возлагались на ополчение — "фольксштурм". 10 января 1945 г. Кейтель разъяснил его задачи, и уже через 5 суток в бой были введены 37 батальонов [731] фольксштурма. 26 января последовал приказ Гитлера о создании "смешанных боевых групп" фольксштурма и боевых соединений. В феврале фольксштурм получил задачу ведения боевых действий "по типу партизанской войны" со снабжением из деревень. Вскоре выяснилось, что ополчение в боях себя не оправдывает. Командующий группой армий "Центр" предлагал использовать эти отряды только на знакомой местности, на тыловых позициях, для охраны и мелкими группами "как партизан".

Наряду с организационными мерами фашистское руководство довело до крайности террористическое устрашение и свирепую идеологическую обработку личного состава армии, чтобы заставить его под угрозой жестоких репрессий яростно биться до конца. Использовалось все. Все средства пропаганды были брошены для внушения солдату мысли о необходимости сражаться "за фюрера", "за рейх", о том, что любое "предательство" будет страшно караться. Дикая расправа гестапо с участниками покушения на Гитлера снималась для кино крупным планом во всех деталях на десятках тысяч метров пленки, чтобы потом служить устрашению армии.

Начиная с апреля 1945 г. для ускорения вынесения смертных приговоров вместо полевых судов в войсках стали действовать военные трибуналы, в которых заседал лишь один офицер. Он творил скорый суд. Даже отставшие от своих частей немедленно расстреливались. 8 марта Кейтель отдал приказ: каждый, кто попадает в плен, не будучи раненым, или если он не может доказать, что сражался до последней возможности, "исключается из сообщества порядочных и храбрых солдат", а его родственники подвергаются репрессиям. Подозреваемых беспощадно уничтожали, вешали на фонарных столбах, подвергали зверским пыткам.

Но неодолимое наступление Красной Армии весной 1945 г. сокрушило Восточный фронт. На Западе союзники вступили в Германию. Катастрофа приближалась.

В имперской канцелярии все перемешалось. Все еще шли служебные совещания, обсуждались разные планы, фюрер произносил речи. "Если война проиграна, народ должен погибнуть, — заявил он однажды. — Эта судьба неотвратима".

Гудериан вспоминает: "Мне приходилось два раза в сутки ездить к фюреру, что при напряженной обстановке было почти правилом, — два раза из Цоссена в Берлин, в имперскую канцелярию, и обратно, т. е. четыре раза по 45 минут, а всего три часа. Доклады у Гитлера продолжались два, а большей частью три часа, итого шесть часов. Таким образом, на одни только доклады об обстановке на фронтах я затрачивал по восемь — девять часов. Занимались одними разговорами, переливали из пустого в порожнее".

Многочисленные проблемы: удерживать или оставлять Курляндию, сражаться или отходить в Венгрии, наступать или нет на Кюстринский плацдарм советских войск, который после завершения Висло-Одерской операции был грозно нацелен прямо на [732] Берлин, — не получали разрешения. Единственное, что еще могло успешно делать верховное командование, — перемещать генералов. И такой бесплодной возможностью оно пользовалось в последние недели особенно усердно в надежде, что кто-то другой лучше предшественника продлит на день их общее жалкое существование,

Когда 24 февраля 1945 г. в последний раз собрались гаулейтеры, чтобы выслушать Гитлера, он явился перед ними поникший, с полубезумным взглядом. Его левая рука дрожала, и он не мог поднести к губам стакан воды. "Возможно, — медленно сказал он, — скоро будет трястись и моя голова, но сердце — никогда". Он уверенно смотрит в будущее. У него есть секретное оружие и кое-что еще, и это поможет в последний момент изменить положение. Но себя убедить он уже, видимо, не мог. По свидетельству генерала авиации Каммхубера, во время доклада в конце марта Гитлер сказал ему: "Война проиграна. Это знаю я сам"{1445}.

С уходом 28 марта 1945 г. в отставку генерала Гудериана открылся занавес перед последним эпизодом чудовищной истории германского верховного командования во второй мировой войне. И этот эпизод заслуживает внимания.

II

Последняя страница летописи войны наполнена отвратительными картинами предсмертных конвульсий фашистского верховного военного руководства, загнанного теперь в тесные бункера на узком пространстве, еще именуемом третьим рейхом. "Ужаснейшее в этом адском спектакле заключалось в том, — пишет П. Э. Шрамм, — что машина руководства функционировала до конца, подгоняемая, с одной стороны, боязнью перед последствиями потери командования и безвластием..., с другой стороны, чувством лояльности по отношению к высшей государственной власти..., верой, что фюрер должен еще иметь какую-то обоснованную надежду, если он продолжает сопротивление"{1446}.

Советские войска стояли в 80 км от Берлина, под Гёрлицем и под Веной. Союзники уже достигли Эссена, Касселя, Маннхейма. Верховное Главнокомандование Красной Армии подготовило удар на Берлин, чтобы завершить разгром фашистской Германии.

Финальная грандиозная эпопея войны в Европе — Берлинская операция — может быть правильно оценена лишь в том случае, если читатель ясно представит себе, что у фашистской стороны она была связана с последним отчаянным взрывом фанатизма гибнущей нацистской системы. Требуя защищать Берлин до последнего человека, гитлеровская верхушка смогла в последний раз заставить солдат, генералов и офицеров вермахта сражаться [733] с безумием обреченных. Дикие угрозы репрессиями, вопли зловещей фашистской пропаганды, страх мещанства, шовинистический угар, яростное упорство солдат — все воплотилось в лозунге "Берлин останется немецким". Каким образом это произойдет — никто не знал. Но нацисты вели борьбу за Берлин с ярым ожесточением. Все это необходимо учитывать особенно потому, что кое-где за рубежом имеется тенденция к недооценке германского сопротивления в столице рейха, опирающаяся на упрощенное сопоставление цифр, характеризующих силы сторон.

Гитлеровская клика находилась теперь в совершенно безвыходной ситуации. Но она все еще старалась оттянуть наступление последнего часа, отдалить момент возмездия. Она жаждала разрушения, смерти всех и вся. Она не считалась ни с какими жертвами, была готова в своем кровавом изуверстве уничтожить германский народ, Германию во имя продления своей презираемой и проклятой всеми жизни. Вся мерзость, вся преступность фашистской системы последний раз сконцентрировались в событиях заключительного сражения.

Чтобы удержать столицу, гитлеровская ставка сосредоточила на берлинском направлении крупные силы. В группах армий "Висла" и "Центр" под Берлином находилось до 1 млн. человек, 10,4 тыс. орудий и минометов, 1,5 тыс. танков и штурмовых орудий, много другой техники. Гарнизон города насчитывал более 200 тыс. человек. Комиссаром обороны стал Геббельс. Приказ о подготовке обороны Берлина, отданный 9 марта 1945 г., гласил: "Задача. Оборонять столицу до последнего человека и до последнего патрона". Далее следовало: "Эту борьбу войска должны будут вести с фанатизмом, фантазией, с применением всех средств введения противника в заблуждение, военной хитрости, с коварством, с использованием заранее подготовленных всевозможных подручных средств, на земле, в воздухе и под землей... Однако предпосылкой для успешной обороны Берлина является удержание во что бы то ни стало каждого квартала, каждого дома, этажа, каждой изгороди, каждой воронки от снаряда! Речь идет вовсе не о том, чтобы каждый защитник германской столицы во всех тонкостях овладел техникой военного дела, а прежде всего о том, чтобы каждый боец был проникнут фанатической волей и стремлением к борьбе, чтобы он сознавал, что мир, затаив дыхание, следит за ходом этой борьбы и что борьба за Берлин может решить исход войны"{1447}.

Фашистские маньяки, готовые превратить в развалины и пепел свою страну, отдали еще 19 марта приказ "О выжженной земле", в котором требовали уничтожения предприятий, материальных запасов, путей сообщения, средств связи и т. д.

Нацистское руководство мобилизовало все ресурсы, чтобы отстоять Берлин, избежать безоговорочной капитуляции. Против [734] Красной Армии оно выставило 214 дивизий (в том числе 34 танковые) и 14 бригад. Против союзников, продвигавшихся к Эльбе, находилось 60 дивизий (из них 5 танковых). 3 апреля имперская канцелярия распорядилась: "Предстоящее большое наступление большевиков должно быть отбито при любых обстоятельствах".

Цели Берлинской операции — овладеть городом, окружить и рассечь берлинскую группировку, а затем ликвидировать ее, выйти на Эльбу и здесь соединиться с союзниками — предполагалось достигнуть мощными ударами войск 1-го и 2-го Белорусских, 1-го Украинского фронтов под командованием Маршалов Советского Союза Г. К. Жукова, К. К. Рокоссовского, И. С. Конева. Советское командование провело тщательную подготовку завершающего удара, сосредоточив здесь крупные силы.

В немецких штабах ждали последнего удара. Автор записок о катастрофе рейха, бывший офицер генерального штаба сухопутных сил Г. Больдт, довольно детально передает обстановку: "В районе всего фронта 9-й армии, — вспоминает он, — царило напряжение, готовое, казалось, вот-вот взорваться, напряжение, которое, как мне сказал по телефону один офицер штаба, можно сравнить только с духотой кануна грозы. Мне эта нервная обстановка слишком хорошо знакома по тем годам, которые проведены на фронте. Когда находишься там, в самой гуще, и довлеет только одна эта проблема, то кажется, что нужно кричать, чтобы разрядить эту удушающую, захватывающую дыхание атмосферу"{1448}.

Фанатизм сочетался с каким-то полубезумием, охватившим правящую клику. В передачах по радио, в ежедневной прессе, в пропагандистских воззваниях, на конференциях руководящих деятелей и в их беседах теперь все вращалось, как в карусели, вокруг одного и того же вопроса — смерти 12 апреля президента США Рузвельта. Хотя не было ни малейших признаков в пользу политических изменений, Геббельс назвал смерть Рузвельта чудом, поворотом в немецкой судьбе. Фюрер, заявил он, прав, сравнивая эту войну с Семилетней, когда смерть Елизаветы точно вот так же спасла Германию. Геббельс стимулировал новую волну пропаганды. Он заклинал немцев, стараясь заставить их поверить в то, что "американо-советский союз" стоит перед непосредственным распадом и война закончится для третьего рейха победоносно.

Наступило 16 апреля, и напряженная нервная атмосфера на фронте разорвалась. "Когда еще на всем лежала тьма, — продолжает Г. Больдт, — русские открыли ураганный огонь из многих тысяч орудий по 9-й армии и 4-й танковой армии у Кюстрина, такой огонь, что словами невозможно передать. Было так, как если бы подняли занавес перед последним действием последнего большого сражения в этом мире, когда начался этот артиллерийский огонь невообразимой мощи. Размещенные на километры в ширину и глубину стояли советские батареи буквально орудие к [735] орудию. Это был ураганный огонь, продолжавшийся часами. Затем русские полки, дивизии и армии двинулись в атаку"{1449}. Началась Берлинская операция, последняя величайшая операция Красной Армии в Европе.

В тот же день Гитлер отдал приказ солдатам Восточного фронта. Он обещал: "...Берлин останется в немецких руках. Вена станет снова немецким городом". На улицах столицы царила лихорадочная суета. Отдаленный, равномерный, глухой рокот с раннего утра заставил население выйти из домов и подвалов. Отряды народного ополчения устремлялись к сборным пунктам. Проходы в противотанковых заграждениях в окрестностях Берлина и в самой столице были немедленно закрыты, за исключением одного пропускного пункта. Люди со страхом прислушивались к далекому голосу фронта.

А на фронте начиналось последнее грандиозное сражение в Европе.

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков вспоминает: "Гитлеровские войска были буквально потоплены в сплошном море огня и металла. Непроницаемая стена пыли и дыма висела в воздухе, и местами даже мощные лучи зенитных прожекторов не могли ее пробить"{1450}. Почти 98 тыс. тонн металла выпустили орудия советской артиллерии на берлинском направлении. Только в течение первых суток 6,5 тыс. раз вылетали советские самолеты, нанося удары по плотной, как стена, германской обороне, прикрывавшей непосредственные подступы к Берлину. Упорные бои развернулись на всем фронте наступления советских войск{1451}.

Для германского верховного командования наступали последние дни.

Гитлер, уехавший из "Вольфшанце" еще в декабре 1944 г., перебрался затем в Цигенберг, откуда руководил наступлением в Арденнах. 16 января 1945 г. он приехал в Берлин и обосновался в своем бомбоубежище на 15-метровой глубине под рейхсканцелярией, которая уже превращалась в руины.

Теперь бросим последний взгляд на два пункта, которыми мы занимались уже достаточно долго — ставку Гитлера и ОКХ, — и посмотрим, что же там происходило в последние дни существования третьего рейха, чем занимались его полностью обанкротившиеся обитатели прежде, чем уйти в небытие.

Весь аппарат военного руководства — штаб верховного главнокомандования, генеральный штаб сухопутных сил — расположился в обширном и благоустроенном военном городке Цоссен. Рядом с огромными рабочими помещениями находилось подземное [736] железобетонное царство, которое могло выдержать любое нападение с воздуха. И действительно, когда в середине марта авиации около часа бомбила расположение штаба сухопутных сил, в убежище почти никто не пострадал. Легкое ранение получил лишь генерал Кребс. Такое боевое крещение генералу выпало незадолго до получения новой должности: он был назначен вместо Гудериана начальником генерального штаба сухопутных сил.

Гудериан так характеризовал своего бывшего помощника, а теперь преемника: "За всю продолжительную службу в генеральном штабе он хорошо усвоил искусство делопроизводства и умение приспосабливаться к начальству, что делало его недостаточно стойким перед таким человеком, как Гитлер. К тому же Кребс был закадычным другом генерала Бургдорфа, начальника управления личного состава сухопутных сил, с которым он когда-то вместе учился в военной академии. Бургдорф ввел Кребса в общество своих друзей из главной ставки фюрера, в общество Бормана и Фегелейна, с которым Кребс также установил тесную дружбу. Эти дружественные связи лишили его накануне финала кошмарной драмы в имперской канцелярии духовной свободы и независимости".

В день начала последнего наступления Красной Армии Кребс пытался взять в свои руки управление. Г. Больдт вспоминает утро 16 апреля в генеральном штабе:

"Я сижу в штаб-квартире в Цоссене у своего письменного стола в приемной генерала Кребса, начальника генштаба. Телефонные разговоры, телефонные звонки. Часто приходится одновременно обслуживать все три телефонных аппарата. Звонок генерала. Я прохожу через звуконепроницаемую двойную дверь в его рабочий кабинет. Он стоит перед большим столом, нагнувшись над картами с красными и синими начертаниями фронта на Одере. Я вынужден обратить еще раз внимание на мое присутствие. Только тогда он отрывается от карт. Небольшого роста, полный и обычно в таком довольном настроении генерал смотрит на меня утомленно и задумчиво:

— Вот что, соедините меня все же с генералом Бургдорфом, я хочу наконец знать, куда нам перейти с нашей штаб-квартирой. Попробуйте, может быть вы сумеете связаться с Берхтесгаденом. И пусть придет сюда Фрейтаг, а мне можете принести стакан вермута.

Я возвращаюсь в свою комнату, передаю вопрос Кребса в Берхтесгаден и в имперскую канцелярию. Затем отправляюсь к адъютанту фон Фрейтаг-Лорингхофену. Это он мне сегодня утром вскоре после сигнала подъема сообщил, что ураганный огонь русских под городом Кюстрин начался в 2 ч. 50 м. и через 3 часа русские пошли в атаку. Сейчас около 10 часов. Донесения с фронта в продолжение часа стали более скудными. Провода, возможно, от этого ураганного огня совершенно изорваны.

Судя по времени, сражение теперь достигло наивысшего напряжения. Невольно думаю о товарищах, которые там воюют. [737] Как часто за эти военные годы я был в самой гуще боев, где-то в пространствах русской земли, лежал вот так, как они, на передовых, как в аду, руками вцепившись в землю"{1452}.

Около полудня генеральный штаб уже гудел как встревоженный улей. Телефонные звонки не прекращались. Все снова и снова те же самые вопросы: "Есть какие-либо новости с фронта?"

К 11 часам приемная Кребса переполнилась генералами и полковниками штаба сухопутных сил. Должно состояться обсуждение обстановки у начальника. Мрачные разговоры полушепотом: "Куда будем эвакуироваться?" "Что надо подготовить?" "Еще можно выехать через Богемию в Берхтесгаден. Но как долго будет еще существовать такая возможность?" Телефонный разговор Кребса с Бургдорфом ясности не внес. Гитлер все еще не мог решиться, куда перенести свою штаб-квартиру.

Длительное "обсуждение обстановки" у начальника генерального штаба оказалось бесплодным, потому что никто не знал толком, что происходит на фронте. Лишь после обеда появилось первое подробное донесение: "Атака отбита, борьба идет за небольшие участки прорыва. Потери очень велики". Вечернее донесение из войск гласило: "Устойчивость фронта еще сохраняется. Более глубокие прорывы сумели приостановить. Пришлите нам солдат, пришлите боеприпасы!" Легко сказать. А откуда?

Тем временем Кребс вызван в Берлин на совещание к Гитлеру. Он возвращается поздно вечером подавленный и мрачный. Сведения плохие: с плацдарма западнее Кюстрина русским удалось совершить глубокий прорыв по обе стороны шоссе Кюстрин — Берлин и продвинуться до высот за Одером. Дальше к северу также намечается глубокое вклинение. В рейхсканцелярии все пришли к выводу, что сегодня ночью войскам придется оставить позиции западнее Кюстрина. Передний край оборонительной полосы будет перенесен назад, на так называемую позицию Гарденберга. Здесь войска, вероятно, смогут держаться еще 24 часа. На Западе, где фронт практически не удерживается, англичане продвигаются на Люнебург. Американцы вышли к Эльбе между Магдебургом и Дессау. На юге они уже в Баварии, Красная Армия — под Брюном и западнее Вены. Ее атака под Лечином против 4-й танковой армии сегодня привела к прорывам, которые, правда, были приостановлены огнем, но здесь нет почти никаких надежд на сохранение целостности фронта. Наконец, Кребс не мог не вспомнить: когда сегодня вечером он проезжал через Темпельгоф, группа людей кричала ему вслед ругательства. Что будет дальше?

Еще не занялся рассвет 17 апреля, как с фронта поступили еще более тревожные доклады. Бои под Дольгелином и в Зеелове продолжаются с неослабевающей силой. Шаг за шагом немецкие дивизии отступают под натиском русских. Из 4-й танковой армии сообщали: "Наши позиции в значительной мере еще можно [738] удерживать. 9-я армия сумела своей дивизией "Курмарк" приостановить контратакой наступление советских войск на шоссе Кюстрин — Берлин. В других районах борьба продолжается". Прошло еще двое суток, и войска маршалов Рокоссовского, Жукова и Конева прорвали одерский и нейсенский рубежи. 9-я немецкая армия оказалась расчлененной 1-м Белорусским фронтом на три части. Соединения 1-го Украинского фронта форсировали Шпрее. В прорыв двинулись 3-я и 4-я гвардейские танковые армии генералов Рыбалко и Лелюшенко. К вечеру 19 апреля, оставив позади почти 50 км, они выходили на тылы 9-й немецкой армии.

Только теперь в генеральном штабе сухопутных сил прояснились намерения советского командования: окружить Берлин с севера и юга, а не наступать 1-м Украинским фронтом на Прагу, как думали в ОКВ.

Днем 19 апреля, когда по Берлину поползли слухи: русские танки прорвались на Шпрее и двигаются к городу с юга, — Геббельс выступил по радио с "обращением к немецкому народу", которое на следующий день, 20 апреля, в день рождения Гитлера, было напечатано во всех еще выходивших газетах. Еще кое у кого теплилась вера в какое-то тайное оружие, которое будет применено в ближайшие же часы или дни. Кроме того, ведь между русскими и американцами неминуемо произойдет столкновение. Геббельсу удалось достигнуть того, что большая часть немецких солдат под Берлином действительно верила: американцы вскоре придут на помощь против русских. Над Берлином разбрасывались листовки: "Войска и танки прибудут, и это приведет нас к свободе и к победе".

Наступило 20 апреля — день 56-летия Гитлера. Танки генералов Рыбалко и Лелюшенко после стремительного броска вышли на южные подступы Берлина. Они уже находились в Баруте — в двух десятках километров от Цоссена. Столь убедительное "поздравление" фюреру, естественно, не могло не наложить отпечатка на традиционное празднество. После победы над Францией рейхстаг преподнес Гитлеру в день его рождения миллион марок. С тех пор в могилу легли миллионы немцев, а наступающие дивизии той самой Красной Армии, которую Гитлер многократно объявлял уничтоженной, в последний день его рождения стояли у стен Берлина и победоносно завершали войну.

В имперской канцелярии происходил церемониал поздравлений. Прибыли почти все "старые боевые соратники" — вся банда, дни которой подходили к концу: Геринг, Геббельс, Гиммлер, Борман и другие, а также верхушка трех видов вооруженных сил вермахта. "Соратники" стали требовать от фюрера, чтобы он покинул Берлин и со своим штабом и главной квартирой переехал в Верхнюю Баварию. Но Гитлер был нерешителен. Единственное, с чем он согласился на случай, если Германия после встречи американцев и русских окажется разделенной на две части, чтобы гросс-адмирал Дениц в северной части рейха, которая тогда станет [739] самостоятельной, взял на себя правление государственными делами. Гиммлер со своим штабом и министерство иностранных дел должны направиться к Деницу на север, Геринг — в южную часть страны. Одновременно разбивался на две части штаб верховного командования. Одна должна была остаться на севере у Деница, другая — двинуться на юг, чтобы поступить в распоряжение, вероятно, Кессельринга.

Основным аргументом, который Гитлер неоднократно высказывал, почему он сам все еще остается в Берлине и, вероятно, останется там, была непоколебимая вера в самого себя. Он верил, что его присутствие будет воодушевлять тех, кто сражается.

Здесь же появился план "освобождения Берлина и разгрома Красной Армии у его стен": с севера от Ораниенбурга на город будет наступать армейская группа Штейнера. Она уничтожит танковые части маршала Жукова, прорвавшиеся севернее города. С запада к Берлину выдвинется снятая с фронта 12-я армия Венка, с юго-востока нанесет контрудар 9-я армия, а с юга двинется со своими войсками фельдмаршал Шернер, чтобы разбить войска 1-го Украинского фронта.

Но дело в том, что не существовало никакой армейской группы Штейнера. Имелся только сам генерал СС Штейнер с небольшим отрядом измученных, грязных, апатичных ко всему солдат. 9-я армия, понесшая огромные потери, вела бои из последних сил. 12-я армия Венка вообще не была пригодна для решения сколько-нибудь крупных задач. Ей крайне не хватало техники, и фактически существовал только один корпус из трех дивизий, укомплектованных 17 — 18-летними юнцами. В некоторых подразделениях армии половина солдат не имела оружия. Сначала предполагалось 12-й армией восстановить связь с окруженной в Руре группой армий "Б", но когда это оказалось бессмысленным из-за быстрого продвижения фронта, Венк стал получать различные задачи и, наконец, оказался в рейхсканцелярии, перед фюрером.

— Венк, в ваши руки я вручаю судьбу Германии, — торжественно произнес Гитлер.

...Советские войска, преодолевая ожесточенное сопротивление, на шестой день наступления прорвали оборону по Одеру и Нейсе. 21 апреля они вступили в пригороды Берлина.

Тем временем на северном участке фронта Красная Армия разгромила восточно-прусскую группировку и овладела Кенигсбергом, а затем разгромила земландскую и вслед за ней восточнопомеранскую группировки немцев.

Одновременно войска 4-го Украинского фронта совместно с 1-м Чехословацким армейским корпусом вели наступление на территории Чехословакии. В ожесточенных боях в районе Моравска-Острава, который упорно обороняли немецко-фашистские дивизии под командованием Шернера, советские войска, возглавляемые генералами А. А. Гречко и К. С. Москаленко, освободили этот важный промышленный район Чехословакии. При этом советские [740] и чехословацкие воины осуществили прорыв чехословацкой оборонительной линии, созданной еще до войны.

Генерал армии Людвик Свобода вспоминает об этом: "Глубокое чувство негодования и волнения охватило наших воинов, когда они были вынуждены преодолевать эту полосу укреплений, созданных на средства чехословацкого народа и предназначенных для защиты страны от гитлеровской агрессии. Многочисленные жертвы, пролитая кровь и затраченная энергия наших воинов привели нас к глубокому историческому выводу, что наша республика не должна допускать к власти силы, которые могут привести страну к новому Мюнхену!"{1453}

В южных районах Чехословакии войска правого крыла 2-го Украинского фронта совместно с румынскими войсками после ряда боев освободили Братиславу, Брно и двинулись на Прагу...

III

Как только стало известно о решении Гитлера, в ночь на 21 апреля началось всеобщее бегство из Берлина. Петляя среди руин, озаренных зловещими отблесками пожаров, двигались вереницы машин, увозя прочь из столицы, охватываемой железными тисками советских войск, чиновников партии и государственного аппарата, военных с бумагами, сейфами, награбленным имуществом. В безумном ужасе и панике они старались скорее выбраться. Геринг настолько быстро уехал в Баварию, что даже не попрощался со своим начальником штаба Колером, оставленным при Гитлере. Риббентроп с никому не нужными теперь дипломатами пробирался на север, к гросс-адмиралу Деницу. Штаб верховного главнокомандования также разделился на две части — "Юг" и "Север". В первую группу, которая двинулась на юг под руководством заместителя Иодля генерала Винтера, вошел оперативный отдел. Он станет штабом Гитлера, если тот все же уедет из Берлина. Офицеры мчались окольными дорогами, опасаясь появления советских танков, подгоняемые ударами авиации. Только после двух дней блуждания они смогли собраться в казармах Берхтесгадена. Авиация разбомбила 25 апреля Бергхоф — замок Гитлера, виллы Геринга и Бормана, после чего генштабисты еле спаслись в отеле "Шиффмейстер" в Кенигзее.

Другая часть штаба верховного главнокомандования во главе с Иодлем отправилась в Крампниц, севернее Берлина, в те самые мрачные казармы на берегу озера, где Иодль весной 1941 г. обдумывал планы похода на Советский Союз, находясь, конечно, в ином расположении духа.

В столице с Гитлером остались Борман, Бургдорф, заместитель Гиммлера Фегелейн, конечно Геббельс, назначенный комендантом Берлина, и другие. [741]

ОКВ раскололось, но генеральный штаб сухопутных сил еще жил. Он оставался в Цоссене и отсюда безуспешно пытался руководить событиями. Мутный рассвет 21 апреля офицеры генерального штаба встретили с настроением обреченных. Полным развалом, в маразме бесславно кончала свои дни высшая военная организация фашистского рейха.

В 6 часов утра адъютант Кребса, задремавший в приемной, был разбужен телефонным звонком. Командир разведывательного отряда, высланного из Цоссена к югу, волнуясь, сообщал из Луккау:

— Около 40 русских танков промчалось мимо нас. В 7 часов я начну наступление.

Через пару часов снова раздался звонок:

— Наша атака не удалась. Несем большие потери. Моя танковая разведка сообщает о дальнейшем массовом продвижении танков на север.

Следовательно, советские танки идут на Берлин, но раньше они появятся в Цоссене. Кребс немедленно информировал имперскую канцелярию. Он настаивал на срочном отъезде штаба сухопутных сил в Берлин. Русские танки могут вскоре появиться здесь.

Но Гитлер колебался. Его сейчас занимали совсем другие вопросы: действия авиации и наступление армейской группы Штейнера с севера для освобождения Берлина.

Генерал Колер, оставшийся в столице единственным высшим представителем люфтваффе, стал подвергаться особому нажиму из бункера под рейхсканцелярией.

Еще рано утром 21 апреля его вызвал по телефону Гитлер.

— Знаете ли вы, что Берлин находится под артиллерийским обстрелом? Центр города.

— Нет.

— Разве вам не слышно?

— Нет! Я нахожусь в Вильдпарк-Вердер.

Далее последовал такой разговор:

Гитлер: Большое волнение в городе из-за действий дальнобойной артиллерии. Предположительно это орудия тяжелого калибра на железнодорожной установке. Русские соорудили железнодорожный мост через Одер. Военно-воздушные силы должны немедленно определить местонахождение этих орудий и подавить огонь.

Колер: У противника нет ни одного железнодорожного моста через Одер. Может быть, он имел возможность захватить одну тяжелую немецкую батарею и повернуть ее. Но, вероятнее речь идет о пушках среднего калибра русской пехоты, которыми враг может уже обстреливать центр города.

Длительные дебаты не убедили Гитлера. Пусть сам Кребс ответит: может ли артиллерия русской пехоты вести огонь по центру Берлина. Авиация должна немедленно установить местонахождение русской батареи и подавить ее. [742]

Все эти беседы и приказы насчет отдельных пушек свидетельствовали уже о полнейшей деградации военного руководства,

Колеру пришла в голову удачная мысль. Он позвонил на командный пункт авиационной дивизии в бункер у Зоологического сада. Здесь наблюдатель сидит на высокой башне. На запрос следует немедленный ответ: ведущая огонь русская батарея калибра не больше 122 мм уже с утра находится в пункте Mapцан, под Берлином, где она заняла позиции. Замечена зенитчиками. Расстояние до центра Берлина — примерно 12 км. Зенитный дивизион от Зоопарка уже возобновил огонь своими спаренными орудиями по батарее, а также по стоящим там на исходных позициях танкам.

Затем Колеру следовал поток запросов от Гитлера, на которые теперь никто не мог дать ответа: о численности авиации южнее Берлина, о плохих действиях реактивных истребителей под Прагой и о многих других деталях никому не понятной обстановки.

Вечером фюрер вызвал Колера уже по вопросу, касающемуся его прямого начальника.

— Рейхсмаршал Геринг, — сказал Гитлер, — держит в Каринхолле свою собственную, именно собственную личную армию. Эту армию — немедленно распустить и включить в состав сухопутной армии. Он не должен иметь свою собственную армию.

— Но, мой фюрер, — ответил начальник штаба Геринга, — в Каринхолле не было никакой частной армии, а лишь дивизия "Герман Геринг", которая находится только в распоряжении местного фронтового руководства армии. Большая часть этой дивизии уже в боях или была в боях.

Гитлер опровергает это и утверждает, что он точно информирован: в Каринхолле расположены крупные силы.

Колер срочно проверяет, и в результате оказывается, что за исключением одного батальона все части дивизии — в боях. Он докладывает Гитлеру и получает приказ: "Батальон немедленно подчинить обер-группенфюреру войск СС Штейнеру". Разговор на этом прекращается. Но вскоре следует новый звонок:

— Каждого военнослужащего ВВС в пространстве между Берлином, побережьем у Штеттина и Гамбурга привлечь к назначенной мной атаке северо-восточнее Берлина.

На возражение Колера, что в авиации нет обученных сухопутным боям войск, и на вопрос, где же надо начать атаку, ответа не последовало. Гитлер бросил трубку.

Все это показывает, насколько до последних своих дней они грызлись между собой. "Вождь" опасался, что ближайший соратник в последний момент отнимет ставшую призрачной власть.

...Колер понятия не имел о каком-то запланированном наступлении Штейнера. Из телефонных разговоров он пытался уяснить положение и внести ясность. Так, от майора Фрейганга и штаба генерала Конрада (дивизия "Герман Геринг") он узнал, что генерал СС Штейнер, кажется, должен начать атаку от Эберсвальде [743] на юг. Но до настоящего времени в исходный район Шёневальде прибыл только сам Штейнер с одним офицером. Где соединения, предназначенные для атаки, — неизвестно.

Поздно вечером Колер связался по телефону с Кребсом и попросил его дать, наконец, более точные данные о назначенной атаке, к которой Гитлер привлекает летчиков. Тут же в разговор включился сам Гитлер:

— У вас все еще имеются сомнения в отношении моего приказа? Мне кажется, я выразился достаточно ясно. Все силы авиации, которые находятся в северном районе, необходимо немедленно передать Штейнеру. Тот командир, который задержит боевые силы, не позже чем через пять часов заплатит за это жизнью. Лично вы ответите мне головой. Чтобы все до единого были направлены для выполнения задачи.

Затем у телефона Кребс:

— Всех на атаку из Эберсвальде на юг.

И разговор окончен. Колеру было от чего сойти с ума.

Никто ничего не знал. Ни района сосредоточения, ни точного времени начала атаки, ни маршрута, ни каких-либо других данных. Тем не менее, около полуночи Гитлер в очередном телефонном разговоре с полной уверенностью сказал генералу авиации дословно следующее:

— Вот вы увидите, у русских будут кровавые жертвы, они потерпят величайшее в своей истории поражение перед Берлином.

С утра 22 апреля штаб сухопутных сил била страшная лихорадка: советские танки, вчера остановившиеся, теперь снова двинулись вперед и приближаются к Цоссену. Надо убегать, но от Гитлера нет разрешения.

Адъютант Кребса Г. Больдт вспоминает: "Незадолго до начала обсуждения обстановки у начальника, в моей комнате — как в улье. Связные, писаря, дежурные офицеры приходят и уходят. Беседы генералов и офицеров ведутся так громко, что я вынужден многократно просить тишины, чтобы понять у телефона, что мне говорят. За несколько минут до 11 часов в комнате внезапно становится так тихо, что, пожалуй, слышно было бы, если бы на пол упала булавка.

И вот снова это хриплый, лающий звук разрыва снаряда. Кто хоть раз побывал там, в гуще, на фронте, тот слишком хорошо знает этот шум. Все смотрят друг на друга скорее с ужасом, чем с удивлением, и вот кто-то нарушает молчание и говорит: "Это, несомненно, русские танки из Барута. Десять или может быть пятнадцать километров от нас". Другой говорит: "Через полчаса они могут уже быть здесь".

Генерал Кребс вышел из кабинета: "Разрешите просить вас, господа". Последнее обсуждение обстановки у начальника немецкого генерального штаба сухопутных сил началось".

Тем временем приходит донесение: Барут взят русскими. Кребс немедленно связывается с Гитлером и еще раз настойчиво просит [744] разрешить перенести штаб в другое место. Гитлер отклоняет. "На лицах офицеров, которые прощаются друг с другом, — вспоминает Больдт, — можно ясно прочесть одну мысль: "итак, русский плен"".

Вскоре — звонок Бургдорфа: Гитлер уже приказал все войска, сражающиеся по обе стороны Эльбы между Дрезденом и Дессау, с наступлением темноты оттягивать на Берлин. "Как только наступит завтрашний день, — заключает Больдт, — Германия будет разделена на две половины".

Наконец сразу после полудня Гитлер разрешил штабу сухопутных сил перебраться в Потсдам. И вот совершенно обалдевшие от всего происходящего генералы "святая святых" панически продираются через нескончаемые толпы беженцев, стремясь поскорее уехать от советских танков в тот самый гордый Потсдам, который веками олицетворял величие прусского милитаризма.

IV

Последнее в истории третьего рейха военное совещание у Гитлера открылось во второй половине дня 22 апреля. Доклады, как обычно, сделали Иодль, потом Кребс. Они подробно сообщили о положении на разных фронтах. Гитлер в полузабытье почти не слушал обоих генералов, ровными голосами говоривших о страшных, невообразимых для всех присутствующих делах.

Он несколько оживился, когда речь зашла о положении севернее и южнее Берлина. Наступающий клин русских достиг примерно линии Тройенбритцен — Тельтов. Севернее города бой идет в предместьях Лихтенберг и Фронау. Здесь — глубокий прорыв советских танков.

— Поэтому, — заключил Кребс, — решение судьбы Берлина — это вопрос одного-двух дней.

Гитлер прервал доклад. Он спросил: где же находится генерал Штейнер со своими атакующими войсками. Ведь удар с севера должен был разбить русских и спасти столицу. Гитлер остановил Кребса потому, что последний не сказал ни слова о наступлении Штейнера, хотя приказ был отдан еще 20 апреля, и теперь Штейнеру следовало уже громить обходящую группировку русских.

Гитлер еще не знал, что из этой атаки ничего не получилось. Подробности злополучной истории "атаки Штейнера" мы узнаём из воспоминаний генерала авиации Колера. Незадолго до начала заседания в "фюрербункере" Колер несколько раз получал оттуда задания по телефону: выяснить, как развиваются события севернее Берлина, ибо со Штейнером у рейхсканцелярии нет никакой связи. Генерал авиации, непривычный к подобным вещам, подошел к делу просто: с узла связи начал вызывать разные штабы и наводить справки. И ему стоило особых усилий установить, что никакой атаки Штейнера нет и быть не может. [745]

Так обстояли дела севернее Берлина в момент, когда Гитлер на совещании задал Кребсу роковой вопрос: где находится генерал Штейнер со своими атакующими войсками?

После паузы Кребс промямлил, что эту атаку вообще не начинали и что вследствие ухода нескольких соединений из Берлина для участия в готовившейся Штейнером атаке, согласно приказанию самого же Гитлера, русские смогли проникнуть через ослабленные таким образом участки фронта на северные окраины города.

Последовала длительная, гнетущая пауза. Гитлер еле слышным голосом попросил всех участников конференции, кроме Кейтеля, Кребса, Иодля, Бургдорфа и Бормана, покинуть помещение. Царило до предела напряженное и полное ожидания молчание. И вдруг, обуреваемый дикой силой, Гитлер вскочил. Он завопил. Он становился то белым, как полотно, то лицо его заливала ярко-красная, пурпуровая краска. Голос срывался. Он пронзительно кричал о трусости, предательстве и неповиновении. Упреки в адрес генерального штаба, вермахта и войск СС сыпались один за другим.

Неожиданно к удивлению всех Гитлер сник и как слепой стал медленно пробираться к своему стулу. Все закончилось так же внезапно, как началось. "Фюрер третьего рейха" трясся в рыданиях как ребенок и сквозь рев впервые без обиняков или раскаяния признался: "Все кончено... война проиграна... Я застрелюсь". Воцарилось гробовое молчание. Все стояли растерянные, наблюдая эти дикие конвульсии. Затем все участники омерзительной сцены пришли в движение. Они бросились к обожаемому фюреру — первым Иодль — и стали уговаривать его остаться на этом свете. Иодль напоминал о "долге перед народом и вермахтом". Ведь солдаты еще сражаются. На юге Шернер и Кессельринг способны изменить ситуацию. Он должен сейчас же переехать в Берхтесгаден и руководить оттуда борьбой.

Трудно понять, чего здесь было больше: фарса, отчаянной надежды отдалить час расплаты, тупой преданности или боязни друг друга и мести фюрера за "предательство в последний час". Видимо, и то, и другое, и третье в разных пропорциях.

Наконец Гитлер пришел в чувство. Он заявил, что останется в Берлине, и приказал объявить об этом народу. Он подтвердил, что гросс-адмирал Дениц получит все полномочия в отношении гражданских и военных дел на севере Германии. Кейтель и Иодль должны принять на себя из Берхтесгадена дальнейшее руководство войсками, сражающимися на юге страны, в Богемии, Австрии и в Северной Италии. Потом Гитлер приказал, чтобы Борман — он только недавно отказался подчиниться приказу Гитлера покинуть Берлин, — Бургдорф, Кребс и, конечно, Геббельс, а также связные офицеры остались с ним в бункере. Кейтель и Иодль отказались уехать в южные районы. Они решили отправиться к войскам и обещали Гитлеру сделать все, чтобы освободить Берлин. Кейтель в эту же ночь поехал к Венку и к соединениям [746] его, 12-й армии. Иодль — к Штейнеру, а оттуда в Крампниц, где теперь собиралось все больше офицеров ОКВ. Кейтель и Иодль надеялись организовать атаку с юга на Берлин 9-й и 12-й армий, а с севера — войск Штейнера и Хольсте. Кроме того, Иодль рекомендовал полностью оголить Западный фронт против союзников и эти силы также направить для "борьбы за Берлин",

Тем временем генеральный штаб сухопутных сил с великими усилиями, буквально пробиваясь сквозь толпы беженцев, прибыл из Цоссена в Потсдам. Руководство штабом вместо Кребса, сидевшего, как полагали, с Гитлером в его бункере, временно принял генерал Детлефсен. Он не мог ничем и никем руководить, потому что все ответственные лица находились в Берлине и в Крампнице и потому что не имел ни с кем устойчивой связи, кроме Иодля и "фюрербункера". Так закрывалась последняя страница истории генерального штаба сухопутных сил.

Наиболее активной фигурой в эти дни оказался Иодль. Пожалуй, из всей руководящей клики он один думал о каких-то планах и пытался их осуществлять.

Колер рассказывает в своих записках: после того как до позднего вечера 22 апреля он безуспешно пытался связаться по телефону или радио с Крампницем или Цоссеном, пришлось самому поехать к Иодлю, чтобы уяснить обстановку и главное — получить разрешение на задуманный им выезд к Герингу в Оберзальцберг.

"Я нашел Иодля после долгих поисков в блоке 7 комната 103 казармы Крампниц. В маленькой, голой комнате, где он как раз был занят отдачей приказов своим офицерам и штабу сухопутных сил, на столах рядом с картами и бумагами стояли несколько бутылок красного вина и стаканы. Иодль и я вышли в соседнее помещение, так как я попросил у него разговора наедине".

Иодль заявил Колеру: "Гитлер считает положение очень трудным, он принял решение остаться в Берлине, оттуда руководить обороной, а в последний момент — застрелиться. Он сказал, что сражаться не может из-за своего физического состояния; бороться, так сказать, лично — он также не пожелал бы потому, что не может подвергаться риску раненым попасть в руки врага. Мы все решительно пытались его переубедить и предложили перебросить войска с Запада на Восток для дальнейшей борьбы. Он возразил: ведь все рассыпается. Пусть этими делами займется рейхсмаршал. На чье-то замечание, что ни один солдат не стал бы сражаться во главе с рейхсмаршалом, Гитлер ответил: "Что значит сражаться! Тут осталось не так уж много сражаться, а если дело дошло до переговоров, то рейхсмаршал умеет это лучше, чем я!""

Далее между Иодлем и Колером шел такой разговор.

Колер: Что же будет дальше? Что будет делать главный штаб вооруженных сил?

Иодль: Главный штаб вооруженных сил концентрирует войска здесь, в Крампнице. Позже — отход на север. Мы повернем [747] 12-ю армию на восток для атаки на левый фланг 3-й русской танковой армии совершенно независимо от того, что предпримут американцы на Эльбе. Вероятно, что возможно будет этим актом доказать другим, что мы хотим воевать только против Советов. Я приказал в случае, если прорыв нельзя будет приостановить, отвести итальянский фронт за По, не докладывая об этом фюреру. Сейчас нужно действовать и приказывать.

Колер: Если Западный фронт нужно перебросить на Восток, то необходимо немедленно начать переговоры с западным противником. А иначе он зайдет нам в тыл, раздавит штабы и службы тыла; руководство станет невозможным, а войска будут уничтожены двойным охватом. Без переговоров с западными противниками план невыполним. Для ВВС просто невозможно, игнорируя Запад, вести борьбу только на востоке. Еще менее возможно в узком северном пространстве вести борьбу только на востоке, а в южной части бороться против Востока и Запада. Воздушное пространство неделимо, его невозможно отгородить каменной стеной. Если Западный фронт повернуть на Восток, то сделать это нужно по всему фронту — от Северного моря до Альп — и одновременно вести переговоры с Западом.

Но Иодль уже решил: сперва повернуть на восток войска, находящиеся на севере, а затем надо выждать, что после этого предпримут американцы и англичане.

Колер распрощался и двинулся в Баварию, к своему шефу Герингу.

Беседа Колера с Иодлем примечательна в двух отношениях. Она, во-первых, воссоздает атмосферу последних дней существования генерального штаба; во-вторых, показывает, что главные причины "поворота германского фронта с Запада на Восток" на завершающей фазе второй мировой войны состояли не в стремлении "спасти немецкое население от Красной Армии", как часто утверждают многие буржуазные историки и мемуаристы, а в надежде вбить клин между западными державами и Советским Союзом, в страхе гитлеровской клики перед неминуемой расплатой за преступления и в чисто военных моментах.

Тогда же вечером Гитлер согласился с предложением Иодля "весь фронт против англосаксов повернуть; силы, введенные на этом фронте, бросить в сражение за Берлин, и эту операцию возглавить верховному командованию вооруженными силами". Битва за столицу теперь объявлялась "сражением германской судьбы". От имени Гитлера последовал приказ Деницу: "Все остальные задачи и фронты имеют второстепенное значение". Гросс-адмирал сразу же распорядился отложить все прочие задания флота и бросить войска по воздуху, водным и сухопутным путями с севера в столицу для поддержки сражающихся войск. Все сосредоточилось на Берлине. Здесь как будто сконцентрировалась ярость и безграничная злоба, которую воплощал в себе гибнущий фашизм. [748]

Дениц получил приказ: направить в Берлин всех, кто может носить оружие. Немедленно были приняты меры к централизации распавшегося военного руководства. В ночь на 25 апреля из "фюрербункера" приказали: объединить генеральный штаб сухопутных сил и штаб ОКВ под руководством последнего. Кребс получил специальную задачу: добиться наконец атаки с севера злополучной группы Штейнера, в которую теперь были включены две танковые дивизии, снятые с Западного фронта; нанести удар из Ораниенбурга "против глубокого фланга русских, прорвавшихся к Науэну и далее на запад". Одновременно 9-я армия должка двинуться к западу и соединиться с 12-й армией, после чего обе повернут на север, разобьют советские войска в южной части города и "установят широкую связь с Берлином".

Но тогда еще никто из приближенных Гитлера не знал, что танковые корпуса 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов 24 апреля соединились юго-восточнее Берлина и завершили полную изоляцию главных сил 9-й армии. А на следующий день 4-я гвардейская танковая армия с юго-востока и 2-я гвардейская танковая армия с северо-востока встретились в Потсдаме. Здесь они полностью замкнули кольцо окружения вокруг обреченной столицы рейха. Теперь исключалась всякая помощь берлинскому гарнизону не только 9-й армией, но и группой Штейнера, "исходный плацдарм" которой уже давно находился в руках советских дивизий. Совершенно безнадежными стали также попытки армии Венка пробиться к востоку. Все эти планы существовали только в умах отчаявшихся, доживавших последние дни фашистских властителей. Советские войска приступили к ликвидации обеих окруженных группировок.

После того как Иодль со своим штабом бежал 23-го из Крампница от советских войск и обосновался в Фюрстенберге (60 км северо-западнее Берлина), он все еще пытался что-то предпринять: как мог подгонял 12-ю и 9-ю армии навстречу друг другу, чтобы потом, после соединения, все же повернуть их к северу. Используя подземный кабель связи, он 26 апреля в 18 часов еще беседовал с Гитлером, по-прежнему надеявшимся на помощь с севера и юга. Тем более, что поступили донесения: головные части 9-й армии перерезали дорогу Цоссен — Барут. Иодль обещал все возможное. Но вскоре стало известно, что советские войска решительно преградили путь прорывающимся дивизиям 9-й армии. Они прочным кольцом охватили Берлин и с ожесточенными уличными боями победоносно приближались к рейхсканцелярии.

А там творилось невообразимое. Военный и политический крах фашистского деспотизма завершался агонией. В последний момент оказалось, что Геринг — изменник: он прислал с юга письмо Гитлеру — собирается взять власть в свои руки.

Одно совпало с другим. Выяснилось, что Гиммлер попытался вступить в контакт с англо-американским командованием через шведского графа Бернадотта, встретившись с ним в Любеке. Об [749] этом узнали с помощью станции радиоперехвата из лондонской передачи. Геринг и Гиммлер немедленно были объявлены изменниками. Обоих приказывалось арестовать. Командующим авиацией вместо Геринга стал прилетевший по вызову Гитлера из Мюнхена раненый во время полета советскими зенитчиками генерал фон Грейм. Пилотировавшая самолет летчица-испытатель Ганна Рейч тут же предложила свои услуги Гитлеру: она вывезет его из Берлина. Однако получила отказ: фюрер еще надеется на прорыв армии Венка и на спасение.

После полудня 28-го Кребс передал отчаянный и последний приказ: "Всем соединениям, сражающимся между Эльбой и Одером, всеми средствами и как можно скорее привести к успешному завершению охватывающее наступление для выручки столицы рейха". Но никто не откликнулся. Разгромленный вермахт уже не мог никого и ничто выручить.

Наконец, около полуночи 29 апреля Иодль получил последнюю радиограмму Гитлера:

"Немедленно доложите мне:

1. Где головные части Венка?

2. Когда они будут продолжать наступление?

3. Где 9-я армия?

4. Куда прорывается 9-я армия?

5. Где головные части Хольсте?"

На это последовал в 1 час ночи 30-го столь же краткий и выразительный ответ:

"1. Головные части Венка замечены южнее озера Швилов.

2. 12-я армия не может продолжать оттуда наступление на Берлин.

3. Главные силы 9-й армии окружены.

4. Корпус Хольсте принужден обороняться".

Теперь не оставалось никаких надежд. Советские войска находились в нескольких стах метров от бункера. Гитлер закончил составление "политического завещания". Он определил состав "нового правительства". Последние написанные им слова гласили: "Цель остается та же — завоевание земель на Востоке для германского народа".

30 апреля "фюрер третьего рейха" покончил жизнь самоубийством.

Сразу же Борман отправил телеграмму адмиралу Деницу, командовавшему германскими вооруженными силами на севере: "Фюрер назначает Вас своим преемником. Соответствующий документ Вам послан". Сообщив об этой последней воле Гитлера, Борман умолчал о его смерти. Ответ Деница теперь уже мертвому Гитлеру последовал немедленно: "Мой фюрер! Моя преданность Вам безусловна. Я сделаю все возможное, чтобы вызволить Вас в Берлине. Однако, если судьба принудит меня править рейхом в качестве назначенного Вами преемника, я буду продолжать эту войну до конца". [750]

Нужны ли еще и другие свидетельства верноподданничества высших военных Гитлеру, их полного единства в делах и мыслях до самого последнего часа существования третьего рейха, до последней минуты жизни фюрера и даже после его смерти?

Берлин пылал. Над городом висело гигантское тяжелое облако дыма и гари. А советские солдаты прокладывали себе путь вперед и вскоре после того, что произошло в подземелье рейхсканцелярии, штурмом взяли берлинский рейхстаг.

Тем временем Красная Армия, наступая широким фронтом, завершала освобождение стран Восточной и Юго-Восточной Европы. Изгнав гитлеровские войска из Румынии, Болгарии, Польши, Венгрии, восточных районов Чехословакии, советские войска совместно с НОАЮ очистили от захватчиков Югославию, освободили значительную часть Австрии. Выполняя освободительную миссию, Советский Союз имел на своей стороне горячее сочувствие и активную поддержку европейских народов, всех демократических и антифашистских сил оккупированных стран и бывших союзников Германии. Вступление советских войск на территорию государств Восточной и Юго-Восточной Европы способствовало их социальному и политическому преобразованию, сковало реакцию и благоприятно сказалось на укреплении демократических сил.

Штурм Берлина и его падение означали конец фашистского рейха. На Западе капитуляция вскоре приняла массовый характер. Но на Восточном фронте немецкие войска продолжали упорное и ожесточенное сопротивление.

Цель правительства Деница состояла в том, чтобы, не прекращая борьбу против Красной Армии, попытаться достигнуть "частичной капитуляции" перед союзниками. Наиболее сильной группировке фашистских войск на юге — группам армий "Центр" и "Австрия" — Дениц приказал не прекращать военные действия в Чехословакии и одновременно отводить к западу "все, что только возможно". Возглавивший эту группировку фельдмаршал Шернер получил от главного командования задачу "как можно дольше продолжать борьбу против советских войск".

Распад остатков фашистского государственного организма шел теперь с молниеносной быстротой. Кончил самоубийством Геббельс, до последнего часа требовавший выполнять "волю фюрера" о "фанатическом сопротивлении". Комендант Берлина генерал Вейдлинг, видя бессмысленность борьбы, сообщил советскому командованию о своей готовности капитулировать. Перейдя после полуночи 2 мая с белым флагом на сторону советских войск, он прибыл в штаб 8-й гвардейской армии. По требованию генерала В. И. Чуйкова, Вейдлинг подписал приказ о капитуляции берлинского гарнизона. Сразу же его текст был передан по радио войскам. Десятки тысяч понурых, опустошенных, сломленных морально и физически солдат и офицеров разгромленного вермахта покинули свои последние позиции в поверженной столице, чтобы отправиться в плен.

Теперь уже ничто и нигде нельзя было удержать. 2 мая [751] капитулировала группа армий "Ц". На следующий день по поручению Деница адмирал Фридебург установил связь с британским командующим фельдмаршалом Монтгомери и, прибыв на его командный пункт, добился согласия на сдачу немецких войск "в индивидуальном порядке" англичанам. 5 мая капитулировали перед англо-американским командованием немецкие группы армий "Е", "Г" и 19-я армия, действовавшие в Южной и Западной Австрии, Баварии, Тироле. Накануне был подписан акт о сдаче немецких войск в Голландии, Северо-Западной Германии, Шлезвиг-Гольштейне и Дании. В 2 часа 30 мин. ночи 7 мая Иодль от имени германского командования подписал в ставке Эйзенхауэра в Реймсе условия безоговорочной капитуляции, которая вступала в силу 9 мая в 0 час. 00 мин.

Но на территории Чехословакии продолжалась борьба. Почти миллионная немецкая группировка под командованием Шернера, с трех сторон охваченная советскими войсками, билась отчаянно и упорно. Она старалась задержать наступление Красной Армии, проложить себе путь на Запад. И когда на других фронтах уже смолкли выстрелы и наступало торжество победы, здесь советским войскам предстояла еще одна битва — за полную свободу народов Чехословакии.

Начатый еще осенью 1944 г. трудный и долгий поход советских и чехословацких войск с целью разгрома гитлеровцев в Чехословакии теперь объединялся с национально-освободительной борьбой, бурно нараставшей в стране.

Весной 1945 г. еще больше активизировались партизаны, население многих городов Чехии и Моравии стало выступать против оккупантов. Созданное в апреле правительство Национального фронта приняло программу народно-демократической революции, призвало население страны шире развернуть освободительную борьбу и оказывать помощь советским войскам. Пламя восстания охватывало всю Южную Чехию. В Праге 1 и 2 мая произошли первые стихийные вооруженные столкновения жителей города с гитлеровцами. 5 мая началось Пражское восстание, придавшее выступлению народных сил общенациональный характер. Восставшие захватили вокзалы, мосты, центры связи. Город покрылся баррикадами.

Гитлеровское командование бросило на Прагу войска группы армий "Центр". Несколько суток пражане стойко отбивали атаки наступавших немцев. Но вскоре над столицей Чехословакии нависла угроза разрушения, а над ее защитниками — гибели.

Советское правительство и Верховное Главнокомандование, верное своему интернациональному долгу и высокой цели освобождения народов Европы от фашизма, решило в кратчайший срок разгромить группировку Шернера, помочь восставшей Праге и завершить освобождение Чехословакии. 6 мая войска под командованием Маршала Советского Союза И. С. Конева, имея ударную группировку из десяти танковых корпусов — тысяча шестьсот танков [752] под прикрытием тысячи девятисот самолетов, — стремительно двинулись вперед. 2-й Украинский фронт нанес удар в пражском направлении из района южнее Брно, а 4-й Украинский фронт после занятия Оломоуца развернул наступление с востока.

Все подчинялось быстроте, темпам. Чтобы вовремя прийти на помощь Праге, 1-й Украинский фронт прорывался прямо через лежащие на его пути Рудные горы. Лозунг войск гласил: "Вперед, на Прагу! Спасти ее. Не допустить, чтобы она была разрушена фашистскими варварами". Удар оказался настолько внезапным, что уже 8 мая танкисты генерала Д. Д. Лелюшенко разгромили штаб группы армий "Центр". Фельдмаршал Шернер потерял управление войсками и бежал в горы. Совершив в ночь на 9 мая, по определению маршала И. С. Конева, "неимоверный по темпам восьмидесятикилометровый бросок", соединения танковых армий генералов Д. Д. Лелюшенко и П. С. Рыбалко на рассвете прорвались к Праге и завязали бои на ее окраинах. Вскоре в город вступили соединения 2-го и 4-го Украинских фронтов. К девяти часам утра столица Чехословакии была свободной. А еще через двое суток последняя сражавшаяся во второй мировой войне группировка фашистского вермахта капитулировала северо-восточнее Праги{1454}.

Всенародным ликованием встречала Чехословакия своих освободителей. В городах, селах сотни тысяч людей вышли на улицы, выражая чувства горячей любви к советскому народу и его армии, чувства искренней дружбы к братской стране, оказавшей решающую и бескорыстную помощь в трудные для чехословацкого народа годы.

Третий рейх был повержен. И его военным руководителям осталась теперь лишь одна, последняя миссия: перед всем человечеством признать полный военный, моральный, идейный крах германского фашизма и милитаризма во второй мировой войне; признать реальность катастрофы империи Гитлера, всех чудовищных планов завоевания мира, которыми так долго фашистская клика обманывала немецкий народ и во имя которых она превратила Европу в затопленные кровью руины.

Им ничего не оставалось, как выполнить эту последнюю миссию прежде, чем предстать перед судом народов.

7 мая в 12 час. 45 мин. имперский министр Шверин фон Крозигк объявил по радио немецкому народу о безоговорочной капитуляции Германии. В 22 часа верховное командование вермахта передало свой последний приказ: "9 мая в 00 часов 00 минут всем видам вооруженных сил всех театров военных действий, всем вооруженным организациям и отдельным лицам прекратить боевые действия против прежних противников... Иодль, генерал-полковник". [753]

Наступила полночь 8 мая. В предместье Берлина — Карлсхорст, в серое здание бывшей столовой военно-инженерного училища прибыли представители верховных командований союзников. В зале за длинным широким столом заняли места Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, главный маршал авиации Англии Артур В. Теддер, генерал К. Спаатс, генерал Ж. Делатр де Тассиньи. Сюда же ввели представителей германского верховного командования.

Вторично за четверть века лидеры германской реакции ставили подписи под документом, фиксирующим военное поражение рейха в развязанной им мировой войне. Но если в Зеркальном зале Версальского дворца 26 лет и 10 дней назад это сделали второстепенные чиновники кайзеровской монархии, то теперь полный крах германского милитаризма фиксировал его высший представитель — фельдмаршал, шеф ОКВ, правая рука Гитлера — Кейтель.

Первый пункт подписанного Кейтелем, генералом Штумпфом и адмиралом Фридебургом акта о капитуляции гласил: "Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени германского верховного командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под немецким командованием, — Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному Командованию Союзных экспедиционных сил".

"Соглашаемся на безоговорочную капитуляцию"! Сколько безмерных жертв принесли народы, чтобы вырвать эти слова у молча сидевших теперь, в ночь на 9 мая, за небольшим столом перед победителями в зале особняка на окраине Берлина людей — олицетворение сломленной военной мощи фашизма!

Занимался рассвет. Наступал День Победы. И вместе с ним кончилась кровавая история германского военного руководства во второй мировой войне. Только так бесславно и мог завершиться его путь, в начале которого горели страшные даты 1 сентября 1939 г., 22 июня 1941 г. [754]