5. Внутриполитическое положение Англии и Франции и отношение союзников к выходу России из войны

Несколько иная политическая обстановка создалась к концу 1917 г. в странах Антанты. Эти страны преодолели внутриполитический кризис лета 1917 г., который был неодинаковой глубины во Франции, Англии и Италии, но всюду оказал сильное влияние на формирование отношения [69] различных классов населения к вопросам войны и мира. Наиболее глубокие внутриполитические потрясения переживала летом 1917 г. Франция. Военная усталость в этой больше других обескровленной стране нашла своё выражение в многообразных формах. В мае — июле 1917 года, который Пуанкаре назвал «смутным годом», сотни тысяч рабочих бастовали, более ста полков на фронте отказались итти в наступление и были отведены в тыл на «отдых». Французская армия временно не представляла тогда боевой ценности. Буржуазный «пацифизм» и пораженчество, поддерживаемые германскими агентами и питаемые на немецкие деньги, а также разлагающая пропаганда роялистов, агитировавших за «мир по соглашению» с Германией, расшатывали военный и государственный аппарат республики. Однако к середине ноября внутриполитический кризис во Франции был прёодолён. Образование правительства Клемансо, пришедшего на смену правительствам Рибо и Пенлеве, свидетельствовало о том, что Франция уже перешагнула опасную для буржуазии полосу внутриполитического кризиса. События, происшедшие после катастрофы у Капоретто, показали, что французская армия уже восстановила свою боевую мощь. Посланные на помощь Италии французские дивизии показали замечательные боевые качества и вместе с английскими дивизиями приостановили продвижение немцев и австрийцев в венецианской низменности. Этим Италия была спасена от полного разгрома.

В Англии к ноябрю 1917 г. было также в основном преодолено широкое народное движение за внутриполитические реформы и за «мир по соглашению», которое, благодаря своевременным уступкам, не приняло таких широких размеров, как во Франции. В Англии буржуазный пацифизм, существовавший как самобытное явление, был довольно широко распространён даже среди буржуазных и аристократических кругов. Для характеристики отношения пацифистских элементов к вопросам войны и мира представляет большой интерес одна запись в дневнике полковника Хауза, являвшегося доверенным лицом американского президента Вильсона. После беседы о бывшим министром в нескольких английских [70] кабинетах, консерватором лордом Ленсдауном{100}, 14 ноября 1917 г. Хауз занёс в свой дневник:

«Я нашёл Ленсдауна настроенным особенно миролюбиво... Он считает, что пришло время для англичан понять, что в грядущем договоре они не должны надеяться получить то, что он образно назвал «двадцать шиллингов на фунт». Он думает, что необходимо установить определённые цели войны, и притом достаточно умеренные, и апеллировать к умеренному общественному мнению во всех странах»{101}.

29 ноября было напечатано в «Дейли Телеграф» письмо лорда Ленсдауна, в котором он упрекал государственных деятелей в том, что они больше думают о войне, чем о подготовке приемлемого мира. Письмо Ленсдауна, содержавшее общие основы умеренной программы мира, нашло широкий отклик в Англии и за границей. Оно произвело настоящий переполох в руководящих кругах Антанты и вызвало большие надежды в правительственных кругах Германии.

Характеризуя политическую обстановку в Англии в ноябре — декабре 1917 г. в связи с резко изменившейся военной и международной обстановкой, Ллойд Джордж пишет в своих воспоминаниях:

«Внутри страны велась широкая пацифистская пропаганда, которая в условиях общей усталости от войны могла превратиться в опасные антивоенные настроения... когда исход войны зависел от выдержки... Стремление к миру распространялось всё более среди тех людей, которые, несмотря на свою убеждённость в правильности войны, чувствовали, что пришло время во имя гуманности положить конец ужасам войны на любых достойных условиях. Лорд Ленсдаун сделался рупором этого чувства. Он представлял влиятельную и всё более возрастающую часть населения не только в общественных, но и в промышленных кругах»{102}. [71]

Правительство Ллойд Джорджа кроме того было очень встревожено настроением английских народных масс, которые не были убеждены в необходимости продолжения империалистической войны. Эти массы оно постаралось морально разоружить ценой крупных политических уступок. Народные массы Англии добились демократизации избирательного права и распространения его на женщин. 7 декабря палата общин утвердила избирательный билль, внесённый ещё летом того же года и увеличивший количество избирателей с 8 до 20 млн. Защищая спешность рассмотрения билля палатой лордов, Бонар Лоу заявил от имени правительства, что теперь не время отстаивать устарелое социальное законодательство и что опасно становиться на пути демократическим требованиям. «Я знаю, что страна придаёт очень большое значение этому биллю... Если билль провалится, то это произведёт такое впечатление в стране, о котором мне и думать страшно».

Избирательная реформа 1917 г. была одним из наиболее крупных событий в политической жизни Англии после реформы 1832 г.

Руководящие круги обеих воевавших группировок, и в особенности Англии и Франции, вначале не принимали всерьёз социалистического переворота в России, до того он им казался «фантастичным» и «недолговечным». Это убеждение в них усердно поддерживали заграничные агенты свергнутого Временного правительства. Мысли о «недолговечности» советского правительства внушали союзным послам в Петрограде лидеры всех контрреволюционных партий — октябристов, кадетов, меньшевиков, эсеров и других помещичье-буржуазных и мелкобуржуазных группировок.

Посол Временного правительства в Париже В. Маклаков уверял союзников, что победа большевиков — «явление преходящее», и предсказывал, что «через несколько дней, может быть, недель, самое большее месяцев, от него не останется и следа». Так говорили, как уверял Маклаков, «почти все русские». Это оказывало определённое влияние на союзников. «Французы были рады этой уверенности и поверили... Всё то, что мы говорили и предсказывали, жадно подхватывали союзники, [72] помещали в газетах... и так же немедленно заменялось горьким разочарованием»{103}.

Правительства стран Антанты, так же как и правительства противостоящей им вражеской коалиции, отнеслись одинаково враждебно к советским мирным предложениям. И те и другие хотели и добивались «победного» мира. Но, но вполне понятным причинам, по-разному отнеслись центральные державы и Антанта к самой возможности заключения мира. Первые «приняли» советские предложения на словах, но заранее решили с ними не считаться и вопреки им навязать Советской России свою аннексионистскую «мирную» программу, которая должна была послужить прообразом всеобщего мира. Антанта отвергла мирные предложения и начала сейчас же готовиться к борьбе с Советской республикой и оказывать помощь всем образовавшимся контрреволюционным «правительствам» в юго-восточных областях России и на русском Дальнем Востоке{104}. «Принятие» и отклонение мирных предложений и вытекавшая из них разная по форме политика имели в своей основе контрреволюционные цели, стремление буржуазии и правительств «раздавить в крови рабочую и крестьянскую революцию».

Противоречивые интересы буржуазии той и другой группировок воюющих держав вынуждали одну из них стремиться к быстрому окончанию войны, а другую — к её затягиванию. А разная степень воздействия Октябрьской социалистической революции на их армии и тылы определила разное по форме отношение Антанты и центральных держав к советским мирным предложениям. Внутриполитическое положение и крайняя истощённость не позволяли Германии и Австро-Венгрии [73] открыто отклонить советские мирные предложения. Господствующие классы этих государств видели в Октябрьской революции, которая, по их мнению, уже фактически ликвидировала Восточный фронт, «гарантию» их победы на Востоке и на Западе. Поэтому они и приняли на словах советское мирное предложение. По этой именно причине Антанта их отвергла.

Отношение Антанты и центральных держав к советским мирным предложениям было только по форме противоположным. По существу же оно было одинаковым. Германия их «приняла», так как надеялась при создавшейся военно-политической обстановке закончить «победоносно» войну на Востоке и использовать победу для «победоносного» мира на Западе. Антанта отклонила советское предложение и приступила к организации интервенции для того, чтобы не дать Германии использовать преимущества на Востоке и помешать наступлению на Западе. Октябрьская революция и её мирная политика определили на довольно длительный период военную и политическую стратегию и тактику, внутреннюю и внешнюю политику Антанты и центральных держав.

Руководящие круги Лондона, Парижа и Вашингтона, как теперь известно из опубликованных документов, были прекрасно информированы своими агентами, что ни большевистское, ни какое-либо иное правительство в России не в состоянии было бы продолжать войну с Германией. Они вместе с тем считали, что «большевики создают германцам бóльшие затруднения, чем, например, эсеры»{105} и что «большевики представляли собой страшную угрозу для Австрии и Германии». В то же время они были уверены в том, что большевики не представляли «серьёзной угрозы для внутреннего мира» союзных стран{106}. Английский посол в Петрограде Бьюкенен, который сам признавал, что единственная цель его деятельности всегда состояла в том, чтобы «удержать Россию в войне», предостерегал своё правительство, что «требовать своего фунта мяса и настаивать на том, чтобы Россия исполнила свои обязательства, [74] вытекающие из соглашения 1914 г. (не заключать сепаратного мира), значит играть в руку Германии»{107}. Такую, же точно информацию получало от своих дипломатических представителей и уполномоченных Красного Креста в России и правительство США. Учитывая положение в России и не имея в наличии материальной силы для принуждения большевиков продолжать войну на стороне Антанты, руководящие круги Англии вначале решили попытаться «приручить» большевиков и «убедить петроградское правительство не заключать сепаратного мира с Германией»{108}. Ллойд Джордж предложил 30 ноября конференции союзных держав в Париже освободить Россию от обязательства не заключать сепаратного мира. Он требовал, чтобы союзные правительства «указали русскому народу, что, понимая, как русские утомлены войной и как Россия испытывает результаты дезорганизации, вызванной великой революцией, союзники предоставляют России самой решить вопрос о том, следует ли ей купить мир ценой уступок Германии в согласии с условиями, продиктованными последней, или продолжать борьбу вместе с союзниками, которые исполнены решимости не складывать оружия, пока не будут получены гарантии прочного мира для всего человечества»{109}.

Английское предложение было провалено, но словам полковника Хауза, «неистовой оппозицией Соннино (итальянского министра иностранных дел) и отчасти более умеренными возражениями Клемансо»{110}. Об «умеренности» Клемансо даёт представление запись Ллойд Джорджа: «Клемансо заявил, что заключением сепаратного мира Россия предаст союзников» и что если бы «все силы небесные просили его освободить Россию от данного ею слова, то и тогда он отказал бы в этом»{111}. [75]

Отвергнув английское предложение, межсоюзная конференция приняла антисоветское постановление, рекомендовавшее каждому союзному правительству дать отдельный ответ советскому правительству, сущность которого должна состоять в том, что союзные державы согласны на пересмотр целей войны и возможных условий справедливого и прочного мира «совместно с Россией, как только в России будет создано нормальное правительство, имеющее право говорить от имени русского народа»{112}.

В этом постановлении уже были заложены основы интервенции, к которой уже в то время реакционная капиталистическая печать в странах Антанты и США подготовляла общественное мнение. Американские руководящие круги, в частности Вильсон и Хауз, в то время считали, что союзники не должны проводить открытой политики отталкивания большевиков. Такал неумная политика, по их мнению, озлобит русский народ, что поможет усилению Германии. Хауз телеграфировал 28 ноября Вильсону, что необходимо прекратить враждебную и клеветническую кампанию американских газет против большевистского правительства. Хауз резко порицал печать, которая, плохо разбираясь в делах, поставила себе целью «доказать, что Россия должна рассматриваться как враг». Он требовал от собственного правительства и от союзников в их же интересах прекращения распространения подобных взглядов, так как в противном случае, пояснял он, «Россия будет брошена в объятия Германии» {113}.

Правительство США считало, что союзные правительства не могут игнорировать мирные предложения большевиков, что после опубликования тайных договоров и разоблачений военных целей Антанты нельзя отмалчиваться. Оно требовало публичного объявления военных целей, за которые союзники решили продолжать войну. Оно настаивало на том, что союзники обязаны сформулировать свои военные цели таким образом, чтобы они способствовали ослаблению антивоенного движения в странах Антанты и отвлекли [76] симпатии народных масс от большевиков. Военные цели Антанты должны были убедить мировое общественное мнение в том, что центральные державы воюют за мировое господство, а союзники борются за справедливый мир в интересах всего человечества. «Подобный шаг, — доказывал Хауз на межсоюзной конференции, — особенно необходим ввиду большевистских мирных предложений и возрастающих со стороны либеральных и рабочих элементов союзных стран требований обеспечить, чтобы война во имя империалистических целей далее не продолжалась»{114}. Америка требовала от союзников провозглашения такой политики, которая «оправдала бы жертвы войны и поддержала бы энтузиазм либеральных и рабочих кругов Великобритании и Франции» и одновременно «потрясла бы германский тыл» {115}.

Американский главный делегат предложил союзной конференции на утверждение следующий текст общей союзной декларации о целях войны:

«Союзные державы и США заявляют, что они ведут войну не с целью агрессии или военной контрибуции. Жертвы, которые они приносят, приносятся ими для того, чтобы милитаризм не бросал в будущем на мир свою тень и чтобы нации имели право устраивать свою жизнь согласно тем принципам, которые кажутся им наилучшими для развития их общего благосостояния» {116}.

Совершенно независимо от искренности намерений составителей этой декларации необходимо констатировать, что на ней сильно отразилось влияние советской мирной программы. Она признаёт основные советские принципы: мир без аннексий и контрибуций и право наций на самоопределение.

Требуя от союзников принятия такой резолюции, полковник Хауз и Вильсон преследовали далеко идущие политические цели. Они считали, что, будучи опубликованной в качестве декларации межсоюзной конференции, резолюция должна была отклонить симпатии рабочих масс и демократических элементов во всех странах от советской программы мира и привлечь внимание к программе союзников, построенной «на почве [77] широких прогрессивных и созидательных заявлений». Американский империализм надеялся с помощью этой резолюции вбить клин между германским правительством и социал-демократической партией и всеми противниками германских аннексий. Однако даже это предложение, говорящее о мире лишь в общих выражениях, не нашло одобрения конференции. Итальянские делегаты считали это предложение «опасным», так как оно означало бы отказ союзников от Лондонского соглашения 1915 г. о передаче Италии частей Австро-Венгрии, населённых южными славянами. Ллойд Джордж пытался объединить текст полковника Хауза с предложениями «русского посла» Маклакова, но получил отпор со стороны Хауза. Вся конференция затем одобрила текст консервативной резолюции Соннино, но Хауз отверг её, заявив, «что США ни в каком случае не согласятся подписать подобной вещи, что члены конференции могут составить резолюцию, согласиться с ней и подписать её, но США должны остаться на той же точке зрения, на которой находятся сейчас, т. е. останутся на почве широких прогрессивных и созидательных заявлений, делаемых время от времени президентом»{117}. Оппозиция делегации США привела к тому, телеграфировал Хауз Вильсону, что «резолюция отправилась в «мусорную яму», так как каждый из присутствующих знал, что без поддержки США она была бы ничем»{118}. В результате разногласий было решено отказаться от общей декларации союзников о целях войны. Неспособность руководящих кругов Франции, Англии и Италии понять новую обстановку, созданную социалистической революцией в России; абсолютная невозможность после опубликования советских мирных предложений и тайных договоров союзников отстаивать империалистические цели войны в их старом виде; неумение и нежелание руководителей этих держав усвоить новую тактику и попытаться демократическими фразами о мире убедить массы в необходимости приносить дальнейшие жертвы — приводили в уныние полковника Хауза. Он писал по этому поводу: [78]

«Я чувствую глубокую симпатию к солдатам и матросам союзных наций, полагающимся на нас здесь, что мы дадим настоящее направленно делу, за которое они сражаются... Здесь мало думают о том, чтобы помочь военному положению мерами здравомыслящей и полезной дипломатии»{119}.

Отвергнув английское предложение об освобождении советского правительства от принятых царём обязательств не заключать сепаратного мира, правительства Антанты этим самым потребовали, чтобы Россия продолжала войну или, в худшем для них случае, не заключала мира с Германией.

Отвергнув декларацию Хауза, союзники признали, что они не хотят демократического мира и отстаивают старые цели войны.

Реакционеры Франции, Англии и Италии уже тогда решили под видом «восстановления Восточного фронта» и воспрепятствования Германии завладеть военными, сырьевыми и продовольственными ресурсами России бросить против молодого социалистического государства Японию, которая охотно соглашалась на это, если ей будет выдан «мандат» от всех союзных держав, что она действует от их имени и во имя общих интересов. США отказывались дать свою подпись под таким документом. Клемансо настаивал перед Хаузом на частном совещании, состоявшемся l декабря, на желательности и полезности интервенции с помощью японских войск. «Россия, — говорил Клемансо, — вышла из игры. Для Японии настало время занять её место»{120}.

Руководящие круги США не были принципиальными противниками интервенции, но они были против японской интервенции. На данном этапе правительство США считало интервенцию преждевременной, опасаясь, что она вызовет озлобление русского народа против союзников и окажет отрицательное воздействие на общественное мнение союзных стран. Оно считало возможным и необходимым удержать большевиков в рядах [79] воюющих стран посредством «разумной» и «либеральной» политики, которая убедила бы весь мир в справедливости военных целей союзников. По этим соображениям американская делегация не дала согласия на приглашение Японии послать войска в Сибирь. Она. кроме того считала, что никакая посторонняя сила не может восстановить в России Восточный фронт. Хозяйственная жизнь страны вконец расстроена, народ жаждет мира, а интервенция укрепит большевиков, сила которых заключается в том, что они искренне хотят мира и удовлетворили «единственно актуальное требование русских крестьян: раздел земли»{121}. Невзирая на противодействие США, европейские союзники вошли уже в начале декабря 1917 г. в переговоры с японским правительством о высадке десанта во Владивостоке и установлении контроля над Сибирской магистралью {122}. В конце декабря микадо заявил в тронной речи в парламенте, что Япония «должна отныне действовать энергично на стороне союзников».

По возвращении из Парижа Бальфур представил 9 декабря английскому кабинету меморандум под заглавием «Заметки о положении в России», в котором он выступил против той части министров, которая настаивала на немедленном признании генерала Каледина «правителем» России и требовала от правительства, чтобы оно относилось к большевикам, «как к врагам».

Однако уже во вторую половину декабря одержала верх та группа реакционной английской буржуазии, которая требовала открытой борьбы с Советской Россией. 23 декабря 1917 г. английское и французское правительства установили единство действий «по отношению к России в связи с предложениями большевиков о мире»{123}; заключили конвенцию о «дальнейшей политике на юге России», предусматривавшей широкую помощь генералу Алексееву и «географическое разделение [80] сферы действий этих двух держав на всем том протяжении, какое они были в состоянии охватить»{124}.

В основу англо-французской конвенции был положен утверждённый 21 декабря английским кабинетом меморандум лордов Милнера и Роберта Сесиля, в котором доказывалась необходимость поддерживать связь с белогвардейскими самочинными правительствами на Украине, Северном Кавказе, Финляндии, Сибири и др.

Английский меморандум делил территорию Советской России на сферы деятельности Франции и Англии. «Полем деятельности Франции» предназначалась Украина, а «юго-восточные области» были предназначены Англии. Расходы по интервенции брали на себя Англия и Франция, но было решено пригласить США принять также участие в расходах{125}.

Исторические события 1917 г. в России коренным образом изменили точку зрения Ллойд Джорджа и Вильсона на вопросы войны и мира, что очень ярко выразилось в их отношении к австрийской проблеме.

Вильсон считал в феврале 1917 г., что необходимо через Австрию найти путь для заключения всеобщего мира, и поэтому США не объявили ей войны даже после объявления 6 апреля войны Германии. Теперь президент сам взял инициативу в свои руки и объявил 5 декабря войну двуединой империи. Защищая необходимость объявления войны Габсбургам, Вильсон мотивировал это следующим образом:

«Австро-венгерское правительство не действует согласно его собственной воле или соответственно желаниям и чувствам его собственных народов, но оно действует в качестве орудия другой нации. Мы должны выступить против него и рассматривать центральные державы как одно целое, иначе война не может быть успешно закончена».

Относительно будущей судьбы и устройства Австро-Венгрии в послании было сказано в очень примирительном духе: «Надо подчеркнуть, что мы ни в какой мере не хотим причинять ущерб Австро-Венгрии и что не наше дело заниматься устройством народов. Мы не [81] хотим ни в какой мере предписывать им их поведение, но мы желаем, чтобы они сами разрешили свои дела, малые и большие». Той же позиции придерживались США относительно судьбы народов Балканского полуострова и Турции. Вильсон отрицал какое бы то ни было намерение правительства США вмешиваться во внутренние дела Германии. Германские правители обманывают народ, утверждая, что немцы воюют, отстаивая право на существование своего государства.

Касаясь публично выраженного правительствами центральных держав согласия принять советские мирные предложения в качестве основы для переговоров, Вильсон заявил, что эти правительства обманывают русский народ, как они это всегда делали, когда им представлялась к этому малейшая возможность{126}.

В феврале 1917 г., как об этом свидетельствует дипломатическая переписка, союзники ничего больше не хотели от США, как «моральной поддержки». События в России коренным образом изменили положение. Теперь союзникам нужна была не «моральная поддержка», а миллионы американских солдат. Объявлением войны Австро-Венгрии Вильсон заявлял друзьям и врагам, что США доставят эти миллионы солдат в Европу и не положат оружия до тех пор, пока не добьются разгрома Германии и её союзников. В этом заключалось главное значение объявления США войны Австро-Венгрии.

Однако в послании Вильсона имелось и нечто другое. Руководящие крути союзных стран сейчас же после Февральской революции в России были убеждены в том, что Россия как великая держава распалась и не воскреснет вновь. Она больше не принималась ими в расчёт как фактор устойчивой международной политики и как равнодействующая сила в Европе. Из факта крушения царской России они поспешно заключали, что в Восточной Европе образуется множество слабых и враждующих между собой государств, чем будет [82] нарушено политическое равновесие в Европе в пользу Германии, которая сделается её подлинным властителем. Эта мрачная перспектива заставила Англию и США уже в тот момент подыскивать среди тогдашних врагов будущих друзей в Центральной Европе, таких друзей, которые смогли бы хоть в некоторой степени выполнять роль России и держать в определённых рамках немецкую агрессию.

Объявляя Австро-Венгрии войну, Вильсон одновременно объявил и принципы, которые США намерены были положить в основу будущего мира, учитывая изменившуюся обстановку. Посланием Вильсона было положено начало пересмотра союзниками военных целей, которые были окончательно сформулированы в «мирной декларации» Ллойд Джорджа от 5 января и в «четырнадцати условиях» Вильсона от 8 января 1918 г. Вильсон подчёркивал, что он объявляет войну вассалу Германии, но не самостоятельному государству. Он этим как бы приглашал австро-венгерское правительство освободиться из-под опеки Германии, перейти на сторону Антанты, и тогда монархии будет обеспечено её существование. Стремлением оторвать Австро-Венгрию от её более могущественной союзницы были продиктованы, как мы увидим ниже, и дальнейшие выступления Вильсона и Ллойд Джорджа. То, чего нельзя было сказать публично, было сказано во время секретных переговоров в декабре 1917 г. между генералом Смэтсом и Менсдорфом, в феврале 1918 г. между Херроном и Ламмашем и в марте того же года между Смэтсом и Скшинским в Швейцарии.

Австро-венгерское правительство, однако, не поняло политического смысла объявления ему Вильсоном войны. Оно не воспользовалось брошенным ему спасательным поясом. Оно этого и не могло сделать, так как находилось в полной зависимости от Германии. Отвечая Вильсону, граф Чернин довольно легкомысленно заявил 6 декабря в венгерской делегации в Будапеште, что объявление Соединёнными Штатами Америки войны Австро-Венгрии «ни в малейшей степени не изменит военного результата». Ввиду того, что территориальной целостности Австро-Венгрии, заявил далее [83] Чернин, никто больше не угрожает с Востока, а Германии всё ещё угрожают вражеские армии, то Австро-Венгрия пошлёт свои войска на Западный фронт, где они будут драться за оборону Германии. «Если кто-либо спросит, воюем ли мы за Эльзас-Лотарингию, то я отвечаю: «Да, мы воюем за Эльзас-Лотарингию точно так же, как Германия воюет за нас и воевала за Львов и Триест»{127}.

Так ответили руководящие круги Австро-Венгрии на предложения Вильсона освободиться от германского вассалитета и этим путём обеспечить себе дальнейшее существование.

Германская и австро-венгерская буржуазная печать широко использовала объявление американским конгрессом войны габсбургской монархии для шовинистической и военной пропаганды. В этом она находила оправдание взятого правительствами центральных держав политического курса на обеспечение «победного» мира на Востоке и на Западе. В этом же духе писали также и социал-демократические газеты «Vorwärts» в Германии и «Arbeiter-Zeitung» в Австрии.

Анализируя послание Вильсона Конгрессу от 4 декабря 1917 г., «Vorwärts» писал: «Если не произойдёт какого-либо чрезвычайного события, которое прервёт логическое развитие, то германский народ вынужден будет считаться с тем, что окончательная борьба будет закончена на Западе».

Таким образом, по мнению «Vorwärts», не чрезмерные требования германского империализма и не его разбойнические военные цели, которые были ему хорошо известны, делают неизбежным продолжение войны на Западе. Оно, по «Vorwärts», было навязано германскому народу извне. Газета упрекала Вильсона в воинственности и возмущалась тем, что он проповедует борьбу против «германской автократии». Она демагогически утверждала, что нельзя обвинить германское правительство в особой реакционности и воинственности по той причине, что «современное русское правительство является безусловно наиболее демократическим из всех до сих пор существовавших правительств, [84] и оно все же ищет не войны с германской автократией, а мира»{128}.

Буржуазная печать превозносила Чернина за его отповедь Вильсону и за обещание отправить австрийские войска на Западный фронт, видя в этом залог «победного» мира. Тот же «Vorwärts» писал по этому же вопросу через день:

«Объявление, что Австро-Венгрия готова помочь Германии оружием на Западе, лишает Антанту надежды на конечную победу, и оно способно служить миру. Но если Франция и Англия не хотят мира, то они должны будут считаться с усиленным военным давлением центральных держав на Западном фронте и со всеми вытекающими отсюда последствиями».

Граф Чернин категорически заявил, говорилось далее в этой статье, что Австрия будет драться на Западном фронте лишь за оборону Германии. Утверждению, что там будут драться за германские захваты, Чернин противопоставил «категорическое нет». «Этим заявлением он дал достойный ответ Вильсону, который выставил Австрию как безвольное орудие германских планов о мировом господстве; из этого ответа он сможет, очевидно, узнать также общественное мнение страны по этому делу» {129}. Так писал «Vorwärts», поставивший себе задачу оправдать германских империалистов.

И Венская «Arbeiter-Zeitung» также недоумевала и считала политику Вильсона чуть ли не «губительной» для Антанты. Если Антанта до сих пор не смогла победить Германию, то сейчас, после выхода России из войны, ей и подавно не победить её. Америка, по мнению социал-демократической газеты, никогда не заменит русской армии. Освободившиеся австро-венгерские, турецкие и болгарские войска будут теперь брошены на Западный фронт. «Что у Антанты нет никакой перспективы уничтожить центральные державы, это, конечно, знают и её государственные деятели».

Послание Вильсона американскому конгрессу и ответ на него Чернина послужили своеобразным началом [85] целой серия публичных выступлений министров и общественных деятелей Антанты и центральных держав в защиту условий мира обеих группировок{130}.

В феврале 1917 г., как это известно из дипломатической переписки между Вашингтоном и Лондоном, английское правительство было заинтересовано в том, чтобы Австро-Венгрия оставалась верной своей союзнице и ослабляла Германию. Ллойд Джордж не соглашался рассматривать её возможное мирное предложение, если она его даже сделала бы через Вильсона. Такая позиция диктовалась наличием Восточного фронта и боязнью, что Италия — всё равно, получит ли она удовлетворение за счёт Австрии или нет, — не будет продолжать войну против Германии после сепаратного мира с Австро-Венгрией. Англия, как и США, намеревалась предложить габсбургской монархии, если бы она обратилась с мирным предложением, очень суровые условия. В декабре 1917 г., когда США показали, что они будут воевать по-настоящему, а опасения отпадения Италии исчезли, так как после разгрома у Капоретто она держалась на ногах исключительно при помощи союзников, Англия не только добивалась сепаратного мира с Австрией, но была готова гарантировать её существование как великой державы. Английское правительство охотно приняло предложение Чернина устроить свидание английского и австрийского представителей в Швейцарии для выяснения предварительных условий. С этой целью был послан со стороны Англии член военного кабинета генерал Смэтс, а со стороны Австрии — бывший посол в Лондоне граф Менсдорф. Первая встреча Смэтса и Менсдорфа в Женеве произошла 18 декабря 1918 г., в тот самый день, когда коронный совет в Крейцнахе формулировал свою разбойничью «мирную» программу. Оба посланца составили подробные записки о результатах переговоров, которые раскрывают цели, и намерения обеих сторон, [86] какими они вырисовывались в той конкретной обстановке, и позволяют сделать очень важные выводы.

Перед отъездом в Женеву Смэтс имел свидание с Ллойд Джорджем и министром иностранных дел Бальфуром. На этом свидании было решено, что цель встречи с Менсдорфом должна состоять в обсуждении вопроса о сепаратном мире с Австрией. Смэтс не должен был входить в обсуждение условий всеобщего мира. Он должен был: 1) внушить Менсдорфу, что после разрыва и освобождения от Германии Австрия может рассчитывать на помощь Англии; 2) собрать побольше информации, но решительно избегать говорить о возможности мира с Германией; 3) убедить Австрию в выгодности для неё заключить сепаратный мир.

Задача, возложенная на генерала Смэтса, была исключительно трудной, однако Менсдорф облегчил ему её выполнение. Австрийский дипломат предупредил Смэтса при первой же встрече 18 декабря, что о сепаратном мире не может быть и речи. Австрия, сказал он, не совершит предательства подобно Италии и Румынии.

Смэтс подчеркнул в беседе, что в Англии относились до войны дружественно к австрийской монархии, что её и теперь считают орудием в руках Германии. Руководящие круги Англии полагают, что новая Россия не сможет преградить путь германской агрессии, и считают необходимым создать вместо России противовес чрезмерному усилению Германии. Важно, чтобы Австрия освободилась от влияния Германии, перестала быть орудием её политики и с помощью Антанты, в частности Англии, вступила на новый путь. В этом случае она получит полную поддержку и помощь для экономического восстановления.

Смэтс развил Менсдорфу лондонский план реорганизации Австро-Венгрии наподобие Британской империи с её самоуправляющимися доминионами и старался внушить ему, что предоставление широкой автономии отдельным национальностям Австро-Венгрии — лучшее средство завоевания симпатий у народов Великобритании. Смэтс убеждал Менсдорфа в том, что Австрию ждёт великое будущее, если она порвёт с Германией, [87] преобразуется на началах федерализма и составит в Европе своего рода свободный союз народов, не имея больше перед собой угрозы в лице России. Непременными условиями нового политического порядка в Европе должны быть разрушение германского милитаризма и гарантии против восстановления военного господства Германии.

При обсуждении территориального и политического статуса «увеличенной» Австро-Венгрии выяснилось, что в Лондоне хотели бы, чтобы она была реорганизована на принципе предоставления автономного управления всем славянским землям и чтобы немцам не принадлежала в будущем гегемония в федеративной империи. Англия, заявил Смэтс при второй встрече, вечером 18 декабря, симпатизирует «большой» Австро-Венгрии, которая может сделаться притягательным центром для других наций, а именно для славян и румын. Англия не будет возражать против сближения монархии с Сербией, если она передаст ей Боснию и Герцеговину и даст выход к морю через Далмацию. Для Румынии Смэтс требовал Буковину и часть Трансильвании. Менсдорф, наоборот, требовал улучшения австро-венгерских стратегических границ за счёт Румынии. Что касается Италии, сказал Смэтс, Англия будет настаивать лишь на уступке ей Трентино, которое является чисто итальянской областью. Менсдорф возражал против каких бы то ни было территориальных уступок Италии и Румынии. Менсдорф по-своему понял своего собеседника. Он старался внушить Смэтсу, что центральные державы уже преобразовались во время войны в демократические государства и поэтому англичанам нечего бояться немецкого милитаризма.

Менсдорф убеждал Смэтса в невозможности победить Германию и бесполезности продолжать войну. Он пытался склонить своего собеседника к выяснению общих условий мира с Германией, предлагал Австрию в качестве посредника в переговорах между Берлином и Лондоном и обещал, что Австрия поддержит требования Англии относительно разоружения, арбитража и по другим вопросам{131}. Но Смэтс категорически отказался [88] даже говорить на эту тему. Смэтс заявил австро-германскому посланцу, что Антанта будет продолжать войну до полного разгрома германского милитаризма, «разрушительной мощи которого раньше не подозревали». Смэтс при этом указал, что беседы между ним и представителем Австрии должны установить только одно — как Англия может выступить посредником между точкой зрения Австрии и точкой зрения английских союзников. Смэтс старался выведать у Менсдорфа что-нибудь об аннексионистских планах Германии в отношении русских областей. Менсдорф ответил, что он ничего не знает об этих планах.

Менсдорф так резюмировал вторую встречу с генералом Смэтсом: «Следует приветствовать то обстоятельство, что ищут с нами контакта, что хотят иметь в будущем сильную Австро-Венгрию в качестве миролюбивого противовеса Германской империи, сильную Австро-Венгрию, которую, конечно, считают способной к дальнейшему развитию, — империю, состоящую из автономных областей и национальностей, объединённую с Польшей, с эвентуальным присоединением Сербии, возможно даже Румынии»{132}.

Менсдорф был так приятно поражён желанием Англии сохранить Австро-Венгрию в списке живых государств после войны, что он решил проверить это во время третьей, и последней, встречи 19 декабря. Менсдорф начал беседу с сетования насчёт январской ноты союзников, в которой говорилось о расчленении Австро-Венгрии и об образовании на её развалинах независимых государств. Смэтс заверил Менсдорфа в том, что в Лондоне теперь жалеют о неудачной редакции этого документа, что о плане раздробления Австро-Венгрии не может быть и речи. «Напротив, сильная Австро-Венгрия является единственно возможным миролюбивым противовесом против чрезмерно сильной Германии, которая иначе подчинит себе весь европейский континент».

Смэтс. ещё раз повторил, что Англия имеет обязательства по отношению к своим союзникам за счёт [89] Австро-Венгрия, которая, однако, получит компенсацию за небольшие уступки Италии, Сербии и Румынии. Он подтвердил также сказанное им раньше о персональной унии Австрии с Польшей, о будущей политической связи с Сербией, возможно и с Румынией, и он в общем не возражал против увеличения Болгарии за счёт Румынии и Сербии. От Австро-Венгрии требовалось одно непременное условие: она должна была сделаться «независимой» от Германии и перестать быть её орудием.

Поскольку Менсдорф и говорить не хотел о сепаратном мире, а вместо этого настойчиво рекомендовал использовать Австро-Венгрию в качестве моста для сближения с Германией, дальнейшие переговоры сделались бесцельными. Менсдорф, однако, пытался на последнем свидании, утром 19 декабря, ещё раз заинтересовать Смэтса перспективой переговоров Англии с Германией. Он заявил Смэтсу: 1) Австрия готова «оказать давление на Германию», с тем чтобы побудить её согласиться на политику разоружения (включая подводные лодки и другие виды оружия) и политику арбитража; 2) Австрия благодарит за симпатию по её адресу и надеется, что во время мирных переговоров Англия окажет влияние на её друзей с целью сокращения их требований; 3) в этом случае и Австрия сделает всё от неё зависящее для удовлетворения требований Англии. Смэтс опять отклонил всякую мысль о переговорах с Германией. Лишь разгром германского милитаризма, сказал он, даст мир Германии.

Смэтс категорически заявил, что Австрии дана последняя возможность показать свою «политическую зрелость» и пойти по пути, который ей указывает Англия. В этом случае, и только в этом случае, она может рассчитывать на английскую поддержку{133}.

На этом переговоры Смэтса с Менсдорфом прекратились.

Хотя свидание Менсдорфа со Смэтсом закончилось безрезультатно, оно, тем не менее, выяснило очень [90] важные для обеих сторон вопросы. Переговоры показали, во-первых, что ни объективная, ни субъективная (психологическая) обстановка ещё не созрела для сепаратного мира, который Англия хотела заключить с Австрией; во-вторых, что Англия весьма своеобразно понимает взятые на себя обязательства по отношению к своим союзникам и если бы Австрия пошла на сепаратный мир, то Англия готова была бы нарушить свои обязательства по отношению к Италии и Румынии и вознаградить Австрию за отход от Германии передачей ей Сербии и Румынии; в-третьих, что Англия при всех условиях будет драться до полного разгрома Германии и что лишь отказ теперешних союзников Германии отойти от неё побуждает Англию добиваться полного разгрома Четверного союза; в-четвёртых, что Австрия всё ещё верит в непобедимость Германии, что она не считает возможным предать свою союзницу, но она вместе с тем склонна была оказать давление на Германию в сторону сокращения её военных целей при условии, что Англия умерит аппетиты своих союзников, жаждавших разорвать Австрию на куски; в-пятых, что военные цели Антанты, в которых провозглашалось расчленение Германии, Австро-Венгрии и Турции, задерживали распространение мирных настроений в этих странах и помогали правительствам подчинить народные массы своей политике.

Правительства Антанты и США сделали нужные выводы.

19 декабря в палате общин происходили прения по внешней политике, во время которых Ллойд Джордж заявил, что Англия и её союзники согласятся заключить мир лишь на следующих условиях: 1) возвращение насильственно захваченных Германией у Франции Эльзаса и Лотарингии; 2) восстановление Бельгии, Сербии, Румынии, Черногории, эвакуация всех занятых Германией областей и возмещение причинённых им убытков; 3) освобождение из-под власти турок Месопотамии, Армении, Сирии, Палестины, Аравии и т. д.; 4) передача германских колоний в руки других держав, «в более мягкие руки», сообразно с желанием местного населения. Что же касается России, то она сама за себя отвечает. [91]

Вопрос о судьбе Австро-Венгрии. Ллойд Джордж целиком обошёл. То, чего не сказал Ллойд Джордж палате общин, Смэтс передал в тот же день в Женеве графу Менсдорфу{134}.