4. Внутриполитическая обстановка в Германии и Австро-Венгрии в конце 1917 г.

События в России совпали с ухудшением внутриполитического положения в Германии, которое нашло своё внешнее выражение в канцлерском кризисе в октябре 1917 г., положившем начало эре «германского парламентаризма» в империи Гогенцоллернов. О глубине внутриполитического кризиса в столь устойчивой дотоле Пруссо-Германии говорят красноречиво следующие факты. Бисмарк был бессменным канцлером 20 лет. С марта 1890 по июль 1917 г. сменилось четыре канцлера. Пятый канцлер, Михаэлис, пробыл на этом посту всего 100 дней. Замена Бетман-Гольвега в июле 1917 г. прусским [52] чиновником-бюрократом и ставленником верховного командования Михаэлисом привела к усилению реакционных кругов и к фактическому переходу политической власти к Гинденбургу и Людендорфу. Прикрываясь именем канцлера, оба генерала управляли страной и определяли её политику и стратегию. Юнкерство и крайние группы финансового капитала в лице «Отечественной партии» («Vaterlandspartei») во главе с Тирпицем оказывали при Михаэлисе решающее влияние на внутреннюю и внешнюю политику Германии, что вызывало сильное недовольство во всех слоях народа: ничем неприкрытое продолжение реакционного политического курса угрожало многими опасностями. Михаэлиса пришлось заменить на посту канцлера престарелым графом Гертлингом, к которому центр относился с доверием. Этим считали канцлерский кризис ликвидированным. Социал-демократы, католический центр, прогрессивная народная партия и национал-либералы по разным побуждениям требовали предоставления им двух руководящих постов в имперском и прусском правительствах в качестве гарантии, проведения внутренних реформ и в частности реформы прусского избирательного права. Они требовали отставки вдохновителя реакционного курса вице-канцлера Гельфериха и замещения «парламентариями», пользующимися их доверием, постов имперского вице-канцлера и вице-председателя прусского министерства. Юнкерство и верховное командование наотрез отказались удовлетворить эти требования. Замещение двух руководящих постов не чиновниками-бюрократами и не по выбору императора и короля, а по указанию хотя бы даже верноподданнических политических партий означало, по их понятиям, нанесение ущерба классовым интересам юнкеров и потрясение прусских государственных основ. Они рассматривали эти требования как попытку отнять у юнкерства монополию на управление государством и внести принципиальное изменение в прусский государственный строй, тщательно охранявшийся от проникновения в него всяких демократических новшеств и людей с «улицы».

Больше недели велась ожесточённая закулисная борьба и мышиная возня вокруг «парламентаризации». Обе стороны не уступали. 7 ноября Гертлинг объявил лидерам [53] партий рейхстага окончательное решение руководящих кругов: отставка Гельфериха невозможна, и если партии будут настаивать на его увольнении и замещении его постов парламентариями, то он, Гертлинг, сам откажется от канцлерского поста, но его уход откроет-де дорогу военной диктатуре. Гертлинг поручил поздно вечером передать Гельфериху, который уже несколько дней носил в. кармане прошение об отставке, что тот остаётся на занимаемых им постах{71}.

После ожесточённой закулисной борьбы оппозиция партий рейхстага была сломлена. Всё, казалось, кончилось «благополучно», как вдруг неожиданно ворвались известия о событиях в России. Гельферих был немедленно удалён. Заместителем канцлера был назначен лидер прогрессивной народной партии, депутат рейхстага фон Лайер, а вице-президентом прусского министерства — один из лидеров национал-либеральной партии, депутат прусской палаты депутатов, профессор Фридберг.

Назначение двух «парламентариев» сомнительного демократизма на ответственные посты не изменило политики по существу. Это была формальная уступка реакции буржуазному либерализму германской марки, не затрагивавшая основ политической системы.

Рабочие массы Германии не были удовлетворены «парламентаризацией». Вопреки всем правительственным запретам и моральному давлению руководства социал-демократической партии и профессиональных союзов, уверявших рабочие массы, будто ими одержана «бескровная» победа над реакцией, поднялась волна рабочих демонстраций по всей стране с требованием немедленного прекращения войны и заключения всеобщего мира на основе советских мирных предложений. Рабочие массы требовали немедленной и действительной демократизации государственного строя Германии. Они требовали на массовых собраниях, митингах и демонстрациях отмены военного положения и цензуры, введения всеобщего, прямого, равного и тайного голосования в Пруссии и в тех государствах, где оно ещё не было введено. Ввиду распространившихся слухов, что германское правительство намерено предпринять наступление на [54] Восточном фронте с целью подавления революции в России, рабочие требовали отказа правительства от этого плана и строгого невмешательства в русские дела.

Правительство было напугано массовым движением пролетариата и попыталось кое-какими показными мерами успокоить массы. Прусский ландтаг спешно приступил к обсуждению законопроекта об избирательном праве, а новый канцлер Гертлинг заявил в рейхстаге, что правительство намерено смягчить законы военного времени и сузить гражданские функции военных властей. Маневрируя между напором масс и требованием верховного командования использовать благоприятно сложившуюся, по его мнению, военную обстановку для достижения аннексионистского мира на Востоке, канцлер остерегался давать определённые и связывающие его обещания по внешней политике. Он не хотел и не мог отказаться от утверждённой в сентябре 1917 г. программы захватов на Востоке. Такой отказ означал бы действительный поворот в политике, которого господствующие круги Германии вовсе не намерены были делать.

В начале ноября состоялось тайное соглашение между Австрией и Германией, по которому русская Польша должна была быть разделена на две части. Большая её часть отходила к Пруссии под видом «исправления» границы, а остальная часть должна была отойти к Австро-Венгрии. Литва возводилась в великое княжества, a Курляндия — в великое герцогство. Оба новоиспечённые «государства» присоединялись к той же Пруссии посредством персональной унии{72}.

Подготовляя общественное мнение к аннексии оккупированных областей России, пангерманская печать утверждала, что это и есть самое настоящее «самоопределение» поляков, литовцев и латышей. Центральный орган католического центра «Германия» считал такое решение вполне соответствующим резолюции рейхстага от 19 июля 1917 г. о мире «по соглашению». Газета «Германия» не признавала аннексией присоединение к Пруссии большей части Польши, Курляндии и Литвы. Это [55] было, по мнению газеты, настоящее «осуществление права наций на самоопределение»{73}.

Буржуазные партии отказались от вынужденного «миролюбия» и игры в «мир по соглашению», как только они заметили, что военно-политическая обстановка стала благоприятной для Германии.

Противоположную позицию занимал германский рабочий класс. Он решительно требовал от правительства невмешательства во внутренние дела России и немедленного заключения всеобщего мира на советской основе — «мир без аннексий и контрибуций». Массовые митинги, собрания и демонстрации рабочих и работниц заставили правительство Гертлинга заявить публично, что Германия не намерена оказывать помощь русским контрреволюционерам и что она готова начать мирные переговоры с советским правительством на предложенных им основах{74}.

Новый канцлер огласил 29 ноября в рейхстаге правительственную программу внутренних реформ и внешнеполитическую программу. Излагая принципы внешней политики, Гертлинг сказал:

«Что касается находившихся некогда под скипетром русского царя Польши, Курляндии, Литвы, то мы уважаем право их народов на самоопределение. Мы надеемся, что они сами себе дадут те государственные формы, которые соответствуют их отношениям и направлению их культуры» {75}.

Общие военные цели Германии Гертлинг определил следующим образом:

«Наша военная цель состоит с первого дня войны в защите отечества, неприкосновенности его территории, свободе и независимости его экономического развития» {76}.

В этих «миролюбивых» формулах была выражена старая захватническая военная программа германского [56] империализма. И Бетман-Гольвег, и Михаэлис, и все германские империалисты всегда утверждали, что они якобы воюют за сохранение целости и неприкосновенности Германии, но они так, истолковывали эту «неприкосновенность», что она включала присоединение к Германии оккупированных русских областей, Бельгии, северной Франции и т. д. Желая успокоить рабочий класс, германское правительство вынуждено было публично заявить, что оно будто бы признаёт право на самоопределение поляков, литовцев и латышей, однако последующим заявлением об общих военных целях Гертлинг свёл на нет своё согласие на заключение демократического мира.

Руководство германской социал-демократической партии было прекрасно осведомлено об истинных намерениях правительства и знало, что заявление Гертлинга было намеренным обманом, рассчитанным на успокоение народных масс. Это заявление ни в какой мере и ни к чему не обязывало истинных властителей Германии — Гинденбурга и Людендорфа — и даже самого Гертлинга. Несмотря на это, Шейдеман одобрил от имени социал-демократической партии программу нового правительства, которое он назвал «в основном парламентским правительством». Шейдеман похвально отозвался о внешнеполитической программе Гертлинга, сказав: «Германский народ воюет не ради польской королевской короны, и очень хорошо, что канцлер, говоря о русском предложении, встал на почву принципа самоопределения народов»{77}.

Шейдеман так же лгал и обманывал германский рабочий класс и мировое общественное мнение, как и Гертлинг.

Истинное толкование внешнеполитической программы Гертлинга дал лидер консервативной фракции в рейхстаге и будущий фашист граф Вестарп. Германская политика, сказал «чёрный граф», должна исходить в предстоящих мирных переговорах исключительно из жизненных интересов империи; она обязана закрепить за Германией «всё, что завоевал меч», и она не должна дать себя «ввести в заблуждение» никакими интернациональними [57] и идеологическими догматами; она должна полностью использовать все возможности военной обстановки для нанесения дальнейших ударов, для создания безопасности и укрепления мощи Германии. «Такое слово мы хотели бы слышать также и от имперского канцлера, такого слова требует наш народ».

Обращаясь к историческим событиям в России, рупор юнкерства и финансового капитала с циничной откровенностью заявил, что он и его политические друзья «оценивают события русской революции трезво и спокойно и в первую очередь с точки зрения тех преимуществ, которые извлечёт Германия из этих событий... Нашими победами достигнуто, что война с Россией в основном для нас закончена. Любая партия в России захочет теперь мира и обязана будет добиваться мира, она не сможет дальше вести войну. Мы поэтому в состоянии, не увеличивая этим ни в какой мере военной опасности, добиться тех требований, которые необходимы для германских интересов». Германское правительство должно добиться постоянной гарантии безопасности Восточной Пруссии, Силезии и Познани, что требует перенесения германских границ далеко на Восток. Оно должно отклонить всякие разговоры о праве наций на самоопределение, которое (право) несовместимо с интересами Германии{78}.

Эта речь заслуживает особого внимания потому, что «мирную» программу Гертлинга в истолковании Вестарпа германские империалисты положили в основу переговоров в Брест-Литовске.

Внутриполитическое положение Австро-Венгрии требовало неотложного прекращения войны. Об этом даёт яркое представление секретный доклад австро-венгерского министра иностранных дел графа Чернина императору Карлу от 12 апреля 1917 г. «Совершенно ясно, — писал Чернин, — что наша военная сила исчерпана... Я вполне убеждён, что новая зимняя кампания совершенно невозможна; другими словами, что в конце лета или осенью нужно заключить мир какой угодно ценой... Ваше величество знаете, что тетива так натянута, что может [58] порваться каждый день. Я твёрдо убеждён, что силы Германии, как и наши, пришли к концу, чего не отрицают и ответственные политики в Берлине. Если монархи центральных держав не сумеют в ближайшие месяцы заключить мир, то народы заключат его через их головы, и тогда волны революции снесут всё, за что сегодня сражаются и умирают наши братья и сыновья». Чернин далее писал, что объявление войны Америкой обострило положение, Германия возлагает большие надежды на подводную войну, которые он считал обманчивыми. «Ваше величество поручило мне сказать государственным деятелям союзной Германии, что наши силы исчерпаны и что дальше этого лета Германия не может рассчитывать на нас. Я исполнил это повеление, и германские политики не оставили во мне никаких сомнений в том, что и для Германии новая зимняя кампания немыслима»{79}.

Убеждение Чернина и императора Карла в том, что положение Австро-Венгрии крайне тяжёлое и что необходимо было с войной кончать, не доводя дела до неминуемой катастрофы, не оказывало, однако, влияния на определение военных целей. Едва державшаяся на ногах габсбургская монархия попрежнему выдвигала свою захватническую программу, которую Чернин сформулировал между апрелем и июлем: 1917 г. в особом «мемуаре», представляющем замечательный исторический документ. Что Австро-Венгрия не должна ничего потерять в результате войны, это было для Чернина аксиомой. Территориальное увеличение Германии и Болгарии для него было такой же неоспоримой истиной. Но в этом случае Чернин считал абсолютно необходимым, чтобы и Австро-Венгрия расширила свои довоенные владения, ибо в противном случае народы империи скажут, что они потеряли миллионы людей и миллиарды достояния с единственной целью помочь Германии и Болгарии округлить свои территории. Поэтому Австро-Венгрия должна получить территориальные приращения на юге и на востоке. Но так как Германия не допустит распространения союзницы на восток, то нужно ей «уступить», а за «добровольное» согласие на передачу всей или части русской Польши Австро-Венгрия должна получить согласие Берлина [59] на территориальные захваты на юге{80}. Военные цели Австро-Венгрии были следующим образом сформулированы Черниным:

«От Черногории мы должны получить по военным соображениям Ловчен, уменьшенная Сербия должна быть включена в наше таможенное и торговое содружество и принуждена искать своё будущее спасение и благополучие в тесном присоединении к монархии. Наконец, Румыния. Мы должны получить Румынию; мы должны получить Валахию и всю Молдавию до Серета». Остаток Молдавии составит собственно Румынию, которая должна будет выполнять двоякую служебную роль для Австро-Венгрии: «она будет служить буфером между Болгарией и Россией и обладать устьем Дуная, так как получить его себе (Австро-Венгрии. — Ф. Н.) представит большие трудности» {81}.

Чернин хорошо знал, что Германия не отдаст Австро-Венгрии такой лакомый кусок, но тем не менее он предлагал дерзать и предъявить ей такое требование, заявив при этом: «По собственному побуждению и добровольно мы не уйдём из занятой нами Польши до тех пор, пока она не будет у нас выкуплена». Конечно, писал он далее, Австро-Венгрия может быть вышвырнута оттуда силой, но это может произойти и в том случае, если она и помышлять не будет о Румынии.

Мирная программа Австро-Венгрии казалась Берлину и Вене «семейным делом» двух родственных немецких империй, которое лишь одни они компетентны разрешить. [60]

Все переговоры, которые велись весной и летом 1917 г. между Германией и Австро-Венгрией по разграничению «обоюдных» интересов двух союзников на Востоке, и решения, которые принимались на коронных советах по этому вопросу в германской верховной ставке, вертелись вокруг русской Польши, Румынии и Сербии, то приближаясь, то отклоняясь от военных целей Чернина, которые он отстаивал{82}.

Внутриполитический кризис, национальные распри, экономическая разруха, истощение и голод достигли к концу 1917 г. такой остроты и глубины в Австро-Венгрии, что дунайская монархия распалась бы на отдельные составные: части, если бы не смертельная боязнь, что Германия введёт свои войска и устроит жестокую экзекуцию над мятежными «союзниками».

Народные массы лоскутной империи с энтузиазмом встретили советские мирные предложения, но в руководящих немецких и мадьярских кругах события в России укрепляли уверенность в благоприятном для них исходе войны, и это усилило их настойчивое стремление к осуществлению своей «мирной» программы.

11 ноября 1917 г. венские рабочие устроили грандиозный митинг-демонстрацию в честь Октябрьской революции и за всеобщий мир. «Тысячи и десятки тысяч пришли, — писала социал-демократическая венская «Arbeiter Zeitung», — на громадную площадь, которая ещё никогда не видела такой массовой картины». Та же газета писала 12 ноября в передовой статье «Великая мирная демонстрация»:

«Сами массы... представляли картину всех страданий, которые преступная война взвалила на людей. Надо их только видеть, чтобы понять, что им ничего не надо кроме мира, что ничего кроме мира не должно быть»{83}.

В принятой резолюции венские рабочие требовали от австро-венгерского правительства, чтобы оно не отталкивало протянутую Советской Россией руку мира и заключило всеобщий мир{84}. [61]

Невзирая на милитаризацию фабрик и заводов и закон о принудительной повинности, австрийские и венгерские рабочие устраивали митинги, собрания и демонстрации и требовали от правительства безоговорочного принятия советских мирных предложений{85}.

Угнетённые национальности Австро-Венгрии требовали признания за ними права на национальное самоопределение и на разрыв государственного объединения, бывшего для них в течение веков тюрьмой. Под давлением рабочего и национально-освободительного движения правительство вынуждено было подобно германскому правительству опубликовать официальное заявление, что оно принимает советские принципы мира и признаёт советские предложения подходящей основой для начала мирных переговоров{86}.

Согласие австрийского правительства было таким же вынужденным, неискренним и лживым, как и данное в тот же день согласие германского правительства вести мирные переговоры на основе советских предложений. Оба правительства обманывали своими официальными заявлениями общественное мнение, на деле же они и не думали отказаться от своих империалистических программ насильственного мира. Австрийское правительство сознательно исказило содержание советских мирных предложений и представило их в таком виде, что они якобы уже осуществлены в Австро-Венгрии, в тех «гарантиях» на виселицу, которые имели угнетённые славянские и румынские национальности в государственном строе двуединой монархии. Председатель австрийского совета министров Зайдлер заявил 30 ноября в австрийской палате депутатов, что Австро-Венгрия стремится заключить мир без аннексий и контрибуций, что она признаёт за всеми народами полную свободу решать самим вопрос об их будущей государственной организации. Из его заявления следовало, что право наций на самоопределение должно быть применено всюду, только [62] не в Австро-Венгрии, правительство которой не допустит вмешательства во внутренние дела. «Такое государство, как наше, — заявил Зайдлер, — которое имеет палату депутатов, избранную на основе всеобщего, прямого, ранного и тайного голосования, может по праву утверждать, что оно обладает народным представительством, которое едва ли может быть более демократическим, и что этим даны все предпосылки для собственного определения политической судьбы народов государства»{87}.

На политическом языке это означало, что австро-венгерские угнетённые народы уже «осуществили» своё право на самоопределение и что им нечего рассчитывать на какие-либо изменения в своей судьбе. Полную «готовность» заключить мир на советских условиях выразил император Карл в своей речи, обращённой к австрийской делегации 4 декабря, и призывал при этом к «благоразумному самоограничению». Солидаризуясь с заявлением Зайдлера и истолковывая, как и он, право на самоопределение в том смысле, что австро-венгерские народы уже «самоопределились», Карл сказал: «Мы хотим оставаться хозяевами в собственном доме»{88}. Развивая австро-венгерскую программу мира в том же духе, министр иностранных дел граф Чернин также заявил: «Мы не стремимся к насильственному приобретению территории и к экономическому угнетению, но мы, однако, требуем действительных гарантий для нашего свободного и беспрепятственного развития в будущем»{89}.

Ещё более откровенно разъяснил граф Тисса перед венгерской делегацией, как австро-венгерские империалисты понимают принцип права наций на самоопределение и какое они в него вкладывают содержание. Господствующие классы немцев и мадьяр были за применение этого неприятного для них принципа к народам России и к народам английских и французских колоний, но они были решительно против применения принципа права наций на самоопределение к народам Австро-Венгрии. Принцип самоопределения в применении к Австро-Венгрии, сказал граф Тисса, — это прямое «покушение на суверенитет собственного государства, на трон и на отечество, [63] которое... должно быть с презрением отвергнуто как предательство»{90}.

С толкованием графа Тиссы согласился и граф Чернин{91}.

Чернин выступил 6 декабря вторично перед венгерской делегацией с большой речью о толковании понятия «право наций на самоопределение» с точки зрения «международного права» и с точки зрения суверенных прав государства регулировать отношения между нациями на основе конституционного закона. Оспаривая то толкование, которое придают этому термину действительные демократы, Чернин заявил, что право наций на самоопределение является не чем иным, как неограниченным «правом государства распоряжаться его территориальным составом». Развивая эту мысль, Чернин устанавливал, что никакое чужое государство не может предъявлять притязаний «на право вмешательства во внутренние дела другого государства. Таковы границы для права на самоопределение государств с точки зрения между народного права». По толкованию Чернина, которое выражало официальную точку зрения австро-венгерской монархии, выходило, что все вопросы, касающиеся угнетённых наций в рамках угнетающего государства, являются не международными, а чисто внутренними вопросами, касающимися данного государства. Устройство Народов Австро-Венгрии основано на конституционных законах и может быть изменено законодательным путём. «Отдельные национальности внутри обоих государств, — сказал Чернин, — имеют все возможности для урегулирования их отношений через конституционные учреждения».

Это «толкование» означало полный отказ австро-венгерским национальностям требовать улучшения их политического и правового положения.

В ответ на наглые заявления Зайдлера, Чернина и Тиссы представители славянских угнетённых национальностей заявили в австрийской делегации, что их народы отныне ничего общего не имеют и впредь не хотят иметь с австро-венгерской монархией. Представители чехов, [64] словаков, югославов и украинцев заявили, что австро-венгерское правительство не имеет права заключать от их имени мира, и потребовали избрания делегации на мирную конференцию в составе 12 немцев, 10 мадьяр, 10 чехословаков, 7 югославян, 5 поляков, 4 украинцев, 3 румын и 1 итальянца. Они потребовали полного обеспечения национального самоопределения, т. е. признания за ними нрава на разрыв всех государственных связей с ненавистной монархией{92}.

Такова была внутриполитическая обстановка в Германии и Австро-Венгрии в конце 1917 г., и такую позицию занимали правительства и разные классы населения по отношению к вопросам войны и мира.

Когда стало выясняться, что советскому правительству придётся против своего желания пойти на сепаратный мир, германская буржуазия и юнкерство решили использовать целиком и полностью создавшееся для Советской России тяжёлое положение. Верховное командование предъявляло политическому руководству свои требования и настаивало на том, чтобы они были учтены при заключении мира. Верховное командование потребовало пересмотра военных целей в сторону их расширения на Западе и на Востоке. В письме от 11 декабря Гинденбург писал Гертлингу, что основой немецкой политики по отношению к Бельгии должны и впредь оставаться «крейцнахские решения от 23 апреля и 9 августа 1917 г., утверждённые императором»{93}. Гинденбург напоминал [65] канцлеру, что на совещании 11 сентября того же года в Берлине под председательством кайзера было принято «после тягостного раздумья» решение об отказе от фландрского побережья, если этой ценой будет достигнут мир в текущем году, а англичане уйдут из Франции.

Ввиду изменившейся военной обстановки в пользу Германии Гинденбург настаивал на отмене решения коронного совета от 11 сентября и восстановлении в полном объёме крейцнахских решений от 23 апреля и 9 августа, с каковой целью он потребовал созыва нового коронного совета для принятия соответствующего решения по бельгийскому вопросу. Возражения канцлера против пересмотра военных целей были сломлены после энергичного нажима Гинденбурга{94}.

На состоявшемся 18 декабря коронном совете в Крейцнахе (верховная ставка) была пересмотрена не только бельгийская, но и вся аннексионистская программа на Западе и на Востоке. Гинденбург потребовал «обеспечения восточной границы» и высказался за присоединение к Германии Литвы, Курляндии, Лифляндии и Эстляндии (последние две провинции не были заняты германскими войсками), включая Ригу и острова в Рижском заливе, на основе персональной унии.

Гертлинг и Кюльман выразили сомнения в политической целесообразности с точки зрения будущих взаимоотношений Германии с Россией расширения германской [66] сферы влияния на Лифляндию и Остляндию. Кайзер Вильгельм в свою очередь заявил, что стремления России к открытому морю имеют полное оправдание, но так как Балтийское море не является океаном, то лучше направить эти стремления на Персидский залив.

Коронный совет обязал германскую делегацию на мирной конференции в Брест-Литовске добиться у советской делегации отказа от Польши, Литвы, Курляндии, Лифляндии и Эстляндии и её согласия на присоединение этих территорий к Германии под разными видами подчинения. Курляндию и Литву коронный совет решил включить в состав Германской империи на основе персональной унии, а значительную часть Польши аннексировать под видом «исправления границ». Коронный совет далее решил оставить в силе свои старые решения об аннексии части Бельгии и подчинении остальной части страны германскому протекторату посредством «соглашения с Бельгией». Оставлены были в силе и решения об аннексии французских железорудных бассейнов Бриэ и Лонгви{95}.

Старое решение от 9 августа 1917 г. относительно использования украинского сепаратистско-националистического движения «для молчаливого дружественного присоединения» Украины к Германии{96} было заменено другим. Германскую делегацию в Брест-Литовске обязали добиться углубления противоречий между советской и украинской делегациями и заключения сепаратного мира с контрреволюционной Украинской радой.

Гинденбург и Людендорф требовали, чтобы переговоры с советским правительством велись ускоренным темпом. «Военное положение, — говорили они, — требует быстрой работы в Брест-Литовске», что вызывается необходимостью незамедлительной переброски войск с Восточного на Западный фронт. Отправка войск с одного фронта на другой находилась в прямом противоречии со второй статьёй договора о перемирии от 15 декабря, по которому Германия и Советская Россия обязались не усиливать находившиеся на фронтах войсковые части и «не производить оперативных передвижек войск с фронта [67] от Балтийского до Чёрного моря», т. е. не перевозить с Восточного на Западный фронт.

Гинденбург и Людендорф далее требовали, чтобы советскому правительству были навязаны такие условия мира, которые обессилили бы Россию на длительное время и не дали бы ей возможности освободиться от них даже в случае поражения Германии и её союзников на Западном фронте.

«Наконец, мир должен дать Германии обеспеченные границы на Востоке, сельскохозяйственные области, в особенности в Курляндии, и земли для поселения солдат»{97}.

20 декабря имперский канцлер созвал лидеров партийных фракций рейхстага якобы для «обсуждения», а в действительности для одобрения общей линии, какой должна придерживаться германская делегация на мирной конференции. Министр иностранных дел фон Кюльман изложил в завуалированном виде выработанную в Крейцнахе «мирную программу» и пояснил, что «мир» с Советской Россией послужит образцом для заключения мира с западными державами. Только один социал-демократ Шейдеман настаивал на том, чтобы германское правительство не срывало переговоров чрезмерными требованиями и добилось положительных результатов, так как Германия нуждается в мире больше, чем Россия. Срыв переговоров из-за чрезмерных аннексионистских требований, говорил Шейдеман, вызовет революцию в Германии и Австро-Венгрии. Желая предотвратить революцию, которая ускорила бы разгром германского империализма, лидер социал-демократов советовал правительству быть умеренным.

Фон Кюльман резюмировал итоги совещания в том смысле, что изложенные им военные цели, дух и методы переговоров, которые он намеревался применить на мирной конференции, нашли единогласное одобрение всех лидеров партийных фракций рейхстага, и с этим «напутствием» он уехал в Брест-Литовск{98}.

Таким образом, к началу мирных переговоров в Брест-Литовске Германия подготовила разработанную программу [68] удушения Советской республики. Аннексия всех захваченных германскими войсками территорий — Польши, Литвы и Курляндии — на основе персональной унии с династией Гогенцоллернов и присоединение к Германии под видом протектората «незавоёванных» Украины, Лифляндии, Эстляндии и Финляндии на основе германского толкования права наций на самоопределение — такова была выработанная 18 декабря 1918 г. в Крейцнахе «мирная» программа германского империализма. Это было черев 20 дней после того, как германское правительство публично заявило, что принимает советские условия и соглашается заключить мир «без аннексий и контрибуций». Следует подчеркнуть, что эта программа ограбления России, Франции и Бельгии составляла, как это было уже показано, лишь небольшую часть программы германских завоеваний, разработанной уже в конце XIX и в начале XX в. и подробно изложенной в десятках брошюр, сотнях статей и десятках «солидных» книг пангерманских писателей.

Германский империализм добивался не только завоевания господства в Европе — он мечтал о завоевании мирового господства. Но для этого нужно было, чтобы Советская Россия полностью покорилась той участи, которую ей приготовили немецкие империалисты. «Мирные» переговоры с большевиками, писал Людендорф, должны были разрешить всю восточную проблему «в интересах Германии и Пруссии»{99}.