Чеченский Предуготовление к войне
Уже само имя этой земли отзывается бездонной древностью и бесчисленными священными преданиями, будоражащими воображение. Ряд исследователей полагает, что оно происхождения не локального и восходит к незапамятным временам, когда в разных, географически весьма удаленных друг от друга регионах планеты так именовали священную для той или иной цивилизации гору (или горы). Эзотерические теории даже утверждают, что когда-то, в легендарной Арктиде, так называлась великая Полярная Гора, источник и хранительница всех духовных знаний человечества. Но не будем уходить так далеко в глубины времени, ибо разве для того, чтобы почувствовать, что такое Кавказ, не довольно сказания о прикованном к скале Прометее? Кавказ испытывает силу духа и человека, и народа — таким он вошел в русскую литературу, да и в ткань множества семейных хроник, образующих фундамент любой национальной истории. Разными гранями оборачивался он и в этих хрониках, и в самой этой истории.
Но есть в его пространстве область, одно упоминание которой высекает искры, которая вот уже почти два века служит олицетворением непокоя, буйства, свирепого насилия и отчаянной отваги — олицетворением войны как словно бы постоянного и естественного состояния человеческого бытия. Речь, разумеется, о Чечне; и сегодня, когда я пишу последнюю главу книги, конец этой войны так же далек и неясен, как и тогда, когда я приступала к работе над ней. Более того, он стал более размытым, нежели тогда, когда Российская армия, как нож в масло, вроде бы и не встречая сопротивления, двинулась по надтеречной равнине, а затем, перейдя Терек, — к собственно Ичкерии, всегда и бывшей оплотом непокорства, сопротивления, бунта.
Я не вношу в эти слова никакой окраски — ни положительной, ни отрицательной, я просто констатирую неумолимо засвидетельствованный всей историей русско-чеченских отношений факт, признать или хотя бы увидеть который упорно отказывается российское руководство, в том числе и военное. Будь это иначе — иначе развивалась бы и война, упорно именуемая то «мерами по восстановлению конституционного порядка», то «контртеррористической операцией».
Как не вспомнить хрестоматийного Клаузевица: «Война — продолжение политики иными средствами»! Но если политические цели внятно не обозначены, то невнятной и имеющей мало шансов на успех имеет и сама война как лишь средство — одно из средств достижения целей. Цели же России на Кавказе сегодня четко не прописаны, она ведет себя противоречиво, откуда и губительная фальшь в обозначении целей чеченской кампании. Их недостаточно обозначить как всего лишь подавление уголовного мятежа, переплетенного с сепаратизмом, хотя это, конечно, имеет место, и чрезвычайно важно. Еще более урезанной и искаженной предстает картина, когда начинают усиленно педалировать тему «освобождения чеченского народа», который, в немалой своей части, почему-то вовсе не хочет, чтобы его освобождали. Зачем, не усвоив горьких уроков, повторять ошибки, совершенные в Восточной Европе, где немцы и венгры, румыны и поляки уже так хорошо поблагодарили нас за освобождение?
Разумеется, не менее искажает картину и версия, транслируемая либеральными СМИ, предательски погубившими первую чеченскую кампанию (1994-1996). По этой версии, чеченцы ведут исключительно национально-освободительную борьбу против «имперского чудовища» и т. д. и т. п. — всем известная и заметно обветшавшая риторика. Хотя и сильный элемент «мансуровско-шамилевских» настроений в Чечне тоже есть, и его не может не быть по определению, с учетом того, какое место занимают шейх Мансур и имам Шамиль в истории и сознании чеченцев. Но и это не главное. Так что же? Попыткой если не ответить полностью на этот вопрос, то хотя бы отчасти разобраться в нем и является последняя глава книги.
* * *
В «Кавказской войне» Потто меня, помимо поэтического описания, покрытой дремучими лесами доермоловской Чечни, Чечни, где среди этих лесов вдруг возникали тучные нивы ( «Чечня слыла житницей восточного Кавказа» — наверно, это прозвучит неожиданностью для многих, привыкших отождествлять ее исключительно с «абречеством»), поразила актуальностью военно-топографическая зарисовка. Здесь, в южной, горной Чечне (то есть, собственно, Ичкерии), пишет Потто, «шла и суровая борьба свободных горных племен с северным колоссом; тут что ни шаг, то след битвы, что ни река или аул, то историческое имя, связанное с кровавым эпизодом и памятное часто не одному Кавказу; тут лежат аулы Герменчуг, Шали, Маюртуп, Большие и Малые Атаги, Урус-Мартан, Алды, Чечен, Белготой и другие; тут несут свои волны Фортанга, Рошня, Гойта, Геха, и быстрый Аргун, и воспетый Лермонтовым Валерик, и много других, оставивших неизгладимые следы в памяти старых кавказцев».
Не правда ли, если наложить эту сетку на картину боев и первой, и второй чеченской кампании, да и на карту Чечни после контртеррористической операции, где тревожными огоньками взрывов, обстрелов, захватов мерцают все те же точки, то картина получится впечатляющей? Но она предстанет еще более впечатляющей, если на ту же карту времен покорения Кавказа наложить сетку событий эпохи Гражданской войны, затем первых лет советской власти; а затем — увязать с этим целым наиболее психологически болезненные и наиболее памятные ныне еще живущим поколениям неумолимые факты из истории Великой Отечественной войны.
В общественном сознании России, особенно после выхода в свет весьма недобросовестной и, на мой взгляд, художественно слабой повести Анатолия Приставкина «Ночевала тучка золотая», а затем — после еще более слабого одноименного фильма, прочно утвердилось мнение, что во всем виновата «сталинская депортация» 1944 года, — благо, и повесть, и фильм вышли в мир как раз в эпоху взвинченного антисталинизма, когда покойный Генералиссимус, как в песенке Гавроша, ( «c`est la faute а Rousseau… c`est la faute а Voltaire. — «Это по вине Руссо… Это по вине Вольтера»), выступал ответственным за все, случившееся под луной, при его жизни и даже после его смерти. Не закрывая глаз на сложный и тяжелый вопрос о депортации, попытаемся все-таки заглянуть несколько дальше в глубь истории хотя бы ХХ века.
Даже и до 1917 года, напоминает Александр Иголкин в своей интереснейшей работе «Загадки русской нефти» ( «Россия — ХХI», 3-4, 1997 год), «регионы проживания чеченцев считались наиболее взрывоопасными в Империи, а в Грозном и вокруг него, в дополнение к казакам, были расположены значительные контингенты регулярной армии». Но как только пошатнувшаяся держава ослабила свое присутствие, непокорная территория пришла в брожение. Сначала оттягивание сил на фронты Первой мировой войны, а затем Февральская революция показали чеченцам, что великое и сильное государство, хватку которого приходилось уважать, дышит на ладан; и уже летом 1917 года началось систематическое нападение чеченских банд на участке Владикавказской железной дороги Грозный — Хасавюрт (и это же повторилось, как все еще должны прекрасно помнить, при распаде СССР).
С наступлением осени начались нападения боевиков на нефтяные промыслы, и обстановка особенно осложнилась тем, что к концу лета 1917 года, в результате каких-то закулисных интриг во Временном правительстве, наиболее боеспособные подразделения русской регулярной армии были из города выведены, вследствие чего он остался совершенно беззащитным. И это тоже до боли напоминает события начала 90-х годов ХХ века. Что до разгрома и поджогов грозненских фонтанирующих нефтяных скважин, которые горели весь 1918 год и четыре месяца 1919 года, то они быстро приняли систематический и целенаправленный характер, что указывает на столь же быстрое срастание по видимости стихийного чеченского восстания с большой международной игрой: тем самым без горючего оставалась русская Кавказская армия. И эта, третья и, быть может, самая важная устойчивая черта всех чеченских национально-освободительных движений — их быстрое срастание с международными центрами силы, цели которых на Кавказе они начинают обслуживать, даже независимо от воли и желания влекомых ими масс, — ярко проявляла себя на протяжении всего ХХ века. В том числе и масштабнее всего — в его конце, но подробнее об этом будет сказано позже, а сейчас вернемся к его началу.
Хорошо известно, что белое движение не обрело опоры среди горцев, восстания которых являются одной из причин неудач Добровольческой армии на Кавказе. Однако, как пишет автор статьи «Повстанец» ( «Родина», № 1-2, 2000 год. Спецвыпуск «Россия на Кавказе»), «после оставления Вооруженными Силами Юга России и Северного Кавказа в феврале-марте 1920 года с повстанческими движениями столкнулась уже Советская власть». Уже в сентябре началось квазишамилевское восстание под лозунгами ликвидации дагестанской автономии и установления шариатской монархии. В числе его руководителей оказался и внук Шамиля, офицер французской службы Сеид бек, подписывавшийся именем своего знаменитого деда.
Горцы нанесли целый ряд тяжелых поражений брошенным на подавление восстания частям Терско-Дагестанской группы Красной армии, а эпицентром действий стали: в Дагестане — район Хунзах-Гуниб, в Чечне — Урус-Мартановский, Шатоевский и Веденский районы. В марте 1922 года штаб Северо-Кавказского ВО сообщал: «Необходимо усилить гарнизоны крепостей Шатой и Ведено до пехотного полка каждый, выставить достаточной силы заслон по границе Чечни и Дагестана (курсив мой — К. М.). Разоружение должно начаться с плоскостной Чечни, дабы обезопасить район Грозного. Операция должна вестись самым настоящим образом вплоть до уничтожения непокорных аулов».
В мае 1922 года операция началась: были разоружены аулы Махкеты, Гойты и Катыр-Юрт, причем последние были подвергнуты бомбардировке с воздуха. Еще одна операция по разоружению, в ходе которой было изъято впечатляющее количество винтовок и револьверов, была проведена в декабре 1924 года, но это вовсе не привело к прекращению беспорядков и бандитизма. А как только войска ушли, на базарах Шатоя и Урус-Мартана вновь возобновилась торговля оружием. Полностью подтвердились слова одного из ветеранов еще кавказских кампаний Ермолова и Паскевича: «В Чечне только то место наше, где стоит отряд, а сдвинулся он — и эти места тотчас уже занимал неприятель. Наш корабль прорезывал волны везде, но нигде не оставлял после себя ни следа, ни воспоминания».
Подтверждаются они и сегодня, но наше руководство — ни политическое, ни военное — похоже, исторических книг не читает. В противном случае, учтя тяжкий опыт почти двух веков, исходило бы из того, что любая военная кампания в Чечне, независимо от доблести солдат и профессиональных качеств военачальников, имеет относительные шансы на успех лишь в том случае, когда она сочетается с продуманной комплексной программой политических и экономических действий сильного государства, о чем сегодня говорить не приходится.
Позже я еще вернусь к этому; но и 1920-е — 1940-е годы показали — подобно тому, как показал то же самое период почти векового пребывания покоренного Кавказа в составе Российской Империи, — что даже и очень сильное государство с трудом держит эту территорию в узде. И она, как необъезженный конь, встает на дыбы, едва лишь уловив первые признаки ослабления державной воли государства, — не говоря уж о его крахе и распаде, как то случилось с Российской Империей в начале и с Советским Союзом в конце ХХ столетия. Как видим, алгоритм развития ситуации — тот же, а вот власть действовала лишь внешне сходным образом. Начатая в декабре 1925 года операция по разоружению чеченских бандформирований была построена «на стремительном разоружении крупными силами наиболее бандитски настроенных регионов с применением максимума репрессий (курсив мой — К. М.), дабы сразу заставить население выдать скрывающихся там главарей. В дальнейшем при удачном исходе планировалось более мелкое дробление сил с целью охвата всей Чечни…»
Надо ли говорить, что в 1925 году и речи не могло быть ни о странном сообщничестве московских властных и околовластных кругов с главарями бандформирований, которых в конце века никак не могут задержать в ходе вот уже двух чеченских кампаний, ни о тревожной оглядке на мнения и суждения лидеров Запада, ни о полной невнятности в отношении того, как же, на каких основаниях будет устраиваться жизнь в Чечне после войны. Основания эти могли приниматься одной частью населения и не приниматься другой, но все было не только жестко, но и ясно и четко.
Однако и при всей этой жесткости, ясности и четкости восстания продолжались и в 1929 году, и в 1932 году, охватив аулы Шали, Гойты, Беной, Ножай-Юрт и, разумеется, прилегающие к ним районы. При этом — что также было повторено в 1999 году — мятежниками была сделана попытка увязать в одно целое Чечню со смежными районами Дагестана: Гунбетовским, Ауховским и Андийским. Планировалось захватить станцию Гудермес и разрушить железнодорожные мосты, дабы затруднить подход частей Красной армии. Доклад СКВО от 5 апреля 1932 года зафиксировал особенности поведения чеченцев в ходе этих восстаний, с которыми не худо было бы знакомить солдат и офицеров, отправляемых в Чечню ныне: «Отличительные черты выступления: организованность, массовое участие населения, исключительная жестокость повстанцев в боях, непрерывные контратаки, невзирая на большие потери, религиозные песни при атаках, участие женщин в боях…» ( «Родина», соч. цит., с. 165).
Относительное затишье после восстания наступило на без малого 10 лет; но осенью 1941 года, когда над державой нависла смертельная опасность, а многие были глубоко уверены в ее неотвратимой гибели, Чечня вновь пришла в движение. Открывалась самая мрачная и до сих пор запутанная страница ее истории. Поголовное третирование чеченцев как предателей; затем, после возвращения их из ссылки, десятилетия молчания как о депортации, так и сотрудничестве чеченцев с немцами, сходного с титовским молчанием относительно усташей; наконец, в перестроечные времена, истерические требования всеобщего покаяния перед чеченцами, не сходящая со страниц прессы тема депортации, без всякой попытки разобраться в том, что же было верного, а что же ложного в предъявленных им в 1944 году обвинениях, — все это не принесло никаких иных плодов, кроме новой крови, нового взаимного озлобления и полной неясности в том, что же Россия собирается дальше делать с Чечней. И главное — в том, в состоянии ли она, такая, какой она сегодня является, совладать с тем «крепким орешком», который когда-то приняла в свое владение.
Говорят, Дудаев плакал, читая приставкинскую «Тучку»; но с тех пор сотни, если не тысячи детей — и чеченских, и русских — умылись кровавыми слезами. Такова цена дешевой сентиментальности и корыстного расчета, когда за одну из самых трагических тем берутся с нечистым сердцем и в расчете сорвать конъюнктурные аплодисменты. Аплодисменты отзвучали, заговорили пушки. Так что же произошло в годы Великой Отечественной войны в Чечне?
Недавно опубликованные документы из архива Сталина, а также вышедшая в 1993 году в Москве книга «Кавказские орлы» позволяют, если к ним отнестись с должным вниманием (и без дурной односторонней и пристрастной публицистичности, которая отличала подход к этой больной проблеме все 15 перестроечных и постперестроечных лет), существенно скорректировать устоявшиеся схемы. А главное — освободиться из-под власти мифов, будь то миф о поголовной виновности чеченцев (его, применительно к нынешней ситуации, в особо оголтелой форме исповедует ЛДПР, не постеснявшаяся 8 августа 2000 года, в день взрыва на Пушкинской площади, провести митинг под лозунгом «Хороший чичик — мертвый чичик!»), либо — в перестроечные годы наиболее распространенный и принесший не меньше вреда — миф о «народе-жертве». Авторы «Кавказских орлов» справедливо пишут в предисловии: «Читатель должен знать правду, как было на самом деле. Ложное восприятие истории народа, стремление рассматривать даже негативные ее стороны в жизни его как якобы факт оскорбления народа, кроме вреда, ничего больше не принесли».
Ни для кого из тех, кто мало-мальски знаком с историей Второй мировой войны, не является тайной, что Германия на Северном Кавказе, как и на Балканах, делала ставку на мусульман, особенно уповая на те тенденции, которые в 1920-е — 1930-е годы столь бурно проявили себя в ходе антисоветских восстаний. При этом, разумеется, не остались без внимания и устойчивая антироссийскость, неугасшая память об обидах, нанесенных народу еще во времена Ермолова.
Несомненно, изучались — похоже, более тщательно, нежели это делают нынешние российские военные, — мемуары и свидетельства участников еще Кавказской войны ХIХ века, а они многократно засвидетельствовали то, о чем писал сосланный на Кавказ декабрист Михаил Корсаков. Наблюдая ход событий, он пришел к заключению: всем горцам не по душе «белый царь», они «не любят русских в душе, и… ежели бы увидеть (так в тексте — К. М.) возможность свергнуть их, то, вероятно, не упустили бы случая».
Все последующие — вплоть до наших дней — события подтвердили правоту этого наблюдения. И, разумеется, немцы в своей агентурной работе учитывали эту особенность национальной психологии, постоянно бодрствующую в ней готовность к восстанию «против русских»{1}. А также — и готовность, в силу тоже уже проявившей себя в истории слабой способности к созданию собственного государства (что не удалось даже Шамилю), подчинить то, что первоначально именуется и даже воспринимается как национально-освободительное движение, чужим целям, чужой «Большой Игре».
Итогом работы немецкой агентуры оказалось создание фашистской организации «Kавказские орлы» (примерная численность, по рассекреченным архивным данным, 6540 человек, что весьма немало для государства, ведущего тяжелейшую войну, такая концентрация «пятой колонны» вблизи фронтов крайне опасна). Лидерами «орлов» были братья Хасан и Хусейн Исраиловы, в банде же находился и их племянник, Магомет Хасан Исраилов (известный также под фамилией Терлоев); в 1935 году он был осужден на 5 лет пребывания в исправительно-трудовых лагерях, но в 1937 году досрочно освобожден и вернулся на родину. Терлоев образовал в Галанчжоуском районе боевую группу, а в Итумкалинском — бандгруппу, во главе с неким Деркизановым. Были образованы также группы в Борзое, Харсиное, Даги-Борзое, Ачхене и других аулах. Обращает на себя внимание топография концентрации наиболее активных ядер движения: это все тот же юг Чечни, с добавлением Пригородного региона Ингушетии, то есть те же точки, которые вновь загорелись на рубеже 1980-1990-х годов. Да и сам Хасан Исраилов скрывался в пещерах Итумкалинского района, где не далее как в конце января 1941 года было еще одно выступление против советской власти. В пещере Бачи-Чу были обнаружены его личные записи, «относящиеся к его повстанческой (в деле именно так — К. М.) деятельности, весом около двух кг».
В этих записях сообщалось, что в Чечено-Ингушетии, кроме Грозного, Гудермеса и Малгобека, было организовано 5 повстанческих округов — всего 24970 человек. Сила сама по себе взрывная, к тому же «командировались уполномоченные и в другие соседние республики». Среди бумаг Терлоева, найденных в Итумкалинской пещере, обнаружилась и карта Кавказа на немецком языке, на которой по территории Чечено-Ингушской АССР и Грузинской ССР были подчеркнуты населенные пункты, в которых имелись (докладная записка в НКВД датирована февралем 1944 года — К. М.) повстанческие ячейки. Само же восстание намечалось на 10 января 1942 года, и причины, по которым оно не состоялось, еще требуют изучения.
Следует добавить, что в ЧИ АССР было весьма распространено дезертирство, служившее ресурсом для вербовки членов ячеек; по данным доклада Отдела спецпереселения НКВД СССР от 5 сентября 1944 г., «с июля 1941 года по апрель 1942 года из числа призванных в Красную армию и трудбатальоны дезертировало более 1500 человек. И уклонившихся от военной службы насчитывалось свыше 2200 человек. Из одной национальной кавалерийской дивизии дезертировали 850 человек …» (ГАРФ. Ф. Р-9479. Оп. 1. Д. 768. Л. 129). И хотя восстание не состоялось таким, каким оно замышлялось, тем не менее часть «повстанцев» установила связь с германским командованием и оказывала помощь продвигавшимся на юго-восток горнопехотным частям группы армии «Юг», не говоря уже о бандитских нападениях на колхозы и небольшие подразделения Красной армии. Зимой 1943 года последняя отбросила немецкие войска с Северного Кавказа, а в конце февраля 1944 года состоялась массовая депортация чеченцев и ингушей в Казахстан — всего более 496 тысяч человек.
Такова суровая правда истории; но правда и то, что, согласно Постановлению Совета Народных Комиссаров № 127 от 28 июля 1945 года «О льготах спецпереселенцам», на 1945 и 1946 годы спецпереселенцы с Северного Кавказа, из Крыма, Грузинской ССР, а также Калмыкии в новых местах их поселения освобождались:
б) от уплаты сельскохозяйственного налога, по доходам от сельского хозяйства в городских поселениях». Постановлялось также:
Хочется надеяться, не все еще забыли, какое тяжкое бремя налогов и обязательных поставок несли в это время и совершенно обескровленная, с выбитым войной мужским населением, русская деревня, и измученная оккупацией Украина, которую к тому же в 1946 году поразили жестокая засуха и последовавший за ней голод; да и все народы едва вышедшего из жесточайшей войны СССР в эти годы не благоденствовали. Умышленно бередить старые раны, преднамеренно выпячивать только одну сторону событий 1944 года, нарочито забывая другую, не менее драматичную и важную, внушать народу, что он имеет право на сведение счетов со страной, можно было лишь в состоянии полной гражданской безответственности (что, к сожалению, может и должно быть сказано в отношении российской либеральной интеллигенции).
Либо же сознательно обслуживая цели чужой «Большой Игры», в которую опять (но на сей раз еще более масштабно, чем даже в годы Второй мировой войны) встроился очередной чеченский мятеж.
* * *
В «чеченском узле», который уже впору называть «гордиевым» и который, стало быть, ждет своего Александра Македонского, сплелось множество нитей; «афганская» и «арабская», что далеко не одно и то же, восточноевропейская и среднеазиатская, а надо всем господствует игра «великих», в первую очередь США, к которым — такова логика положения сверхдержавы — сходятся, по сути, почти все эти нити. И не только геополитические и политические, но и те, которые управляют потоками финансов, в том числе нефте — и наркодолларов, а также оружия и боевиков. Разумеется, обозначались — или даже протягивались — здесь все эти нити не сразу, а постепенно, увязываясь с главным событием последнего десятилетия — крахом СССР и прогрессирующим ослаблением России.
Такой крах и такое ослабление уже по определению не могли не привести в движение Чечню, которая, как показала вся история ее пребывания в составе Российской Империи, а затем СССР, умеряет свою имманентную мятежность лишь в сильной системе — сильной отнюдь не только репрессивными действиями. В данном же случае эту мятежность из латентного в возбужденное состояние еще и целенаправленно приводили, что особенно резко сказалось на первом этапе «чеченского процесса» 90-х годов ХХ века, тесно увязанного с общей историей «бархатных революций» в Восточной Европе и Народных фронтов в СССР.
История этих связей до сих пор как-то остается вне поля зрения большинства пишущих о Чечне, слишком педалирующих будто бы спонтанность возникновения и развития того, что они называют новым национально-освободительным движением. А потому на особенностях первого этапа движения и на взаимодействиях с Народными фронтами, в особенности прибалтийскими, следует остановиться более подробно.
В своей, на мой взгляд, не во всем добросовестной книге «Чечня: мне не дали остановить войну» (М., 1995 год) Руслан Хасбулатов пишет: «Как-то по телевидению, уже после начала военных действий, выступали сторонники Дудаева. У него их достаточно в Москве, в том числе среди официальных кругов. Один из них упомянул факт, когда на переговорах во Владикавказе дудаевский представитель якобы вынул паспорт и сказал: «Смотрите, что в моем паспорте написано: СССР. Вот если бы Союз не распался, не было бы беды и отделения республик».
Хасбулатов оставляет эту информацию без комментариев, словно соглашаясь с ней, и, надо сказать, точка зрения, согласно которой до распада СССР Чечня и не помышляла ни о каком отделении, получила довольно широкое распространение, в том числе и в кругах антиельцинской оппозиции. Она проникла и в художественную литературу: так, в романе талантливого молодого писателя Юрия Козлова «Колодец пророков» мятежный чеченский (в романе «гулийский») генерал предстает едва ли не последним защитником Советского Союза, а лидеры «независимой Ичкерии», включая самого Дудаева, умело играли на этой струне, расширяя свои возможности политического лавирования.
Разумеется, не приходится отрицать, что многие северокавказцы, в том числе и чеченцы, весьма болезненно, как и представители других народов, восприняли распад Союза. Некоторые специалисты по Северному Кавказу полагают, что здесь такая болевая реакция была выражена даже резче, чем в некоторых других регионах рухнувшей сверхдержавы. Так, историк Людмила Гатагова утверждает: «Народы Северного Кавказа испытывают ностальгию по СССР острее, чем другие, ощущая утерю имперской идентичности… Принадлежность к могущественной советской державе давала им чувство стабильности и защищенности — именно этого они лишились сегодня» ( «Родина», № 1-2, 2000 год).
Однако все, сказанное о боли и ностальгии по СССР, никоим образом не относится к лидерам борьбы за ичкерийскую независимость. Их выбор был сделан значительно раньше не только Беловежья, но и 19 августа 1991 года, которое, например, Алихан Ахильгов называет «поворотным пунктом в истории Чечни и Ингушетии» ( «НГ. Фигуры и лица», № 20, 10 декабря 1999 года). На самом деле уже в мае-июне 1991 года дудаевцы определили свое отношение к СССР: только выход из него по образцу прибалтийских республик, в тесной связи с Народными фронтами которых развивалось все ичкерийское движение. Об этом весьма откровенно пишет в своей книге «В преддверии независимости» Зелимхан Яндарбиев, второе лицо после Дудаева на этапе «преддверия» и первой чеченской войны.
Прелюдией, сообщает он, «было зарождение в Чечне на втором этапе горбачевской перестройки общественно-политических движений. Первое из них — научное общество «Кавказ» появилось в 1987 году (курсив мой — К. М.). Это от него отпочковались «Союз содействия перестройке», «Народный фронт» и другие неформальные организации с различной степенью политизации. Их роль, при всех издержках, заложенных, отчасти, и в самих формах этих организаций, по существу являвшихся лишь производными «демократии» социалистического плюрализма, которую они так и не сумели преодолеть в Чечне, весьма существенна, как начальная стадия самоорганизации народа».
Эта, «лирическая», фаза быстро миновала, культурно-просветительные организации сыграли свою прикрывающую роль (роль «крыши» — Яндарбиев употребляет именно это слово!), и на сцену выступило первое политическое движение «Барт» ( «Единство»). «Созданное, — подчеркивает Яндарбиев, — группой молодых людей, будущих лидеров Чеченского государства».
«Барт» стал базой для будущей Вайнахской демократической партии; поставив одной из своих целей «политическое просвещение народа», он учредил одноименную газету, первые три номера которой были изданы в Риге, на типографской базе Народного фронта Латвии, и при активном содействии латышского писателя и общественного деятеля Артура Снипса. С газетой «Барт» связано начало карьеры Мовлади Удугова, ныне имеющего репутацию «чеченского Геббельса» — мастера пропаганды и контрпропаганды.
Весьма красноречиво обрисована роль чеченской диаспоры в Москве на этом этапе ичкерийского движения: «Финансирование первых номеров взяли на себя московские ребята во главе с Хожей Нухаевым (ниже мы еще вернемся к этому персонажу — К. М.). Завоз тиража в республику осуществлялся при самом активном содействии студентов московских вузов, а также коммерческой диаспоры…» Результатом этого сотрудничества стало появление в Москве чечено-ингушского культурного центра «Даймокх», который Яндарбиев именует «общественно-политическим штабом демократических сил».
Учреждалось общество «Даймокх» на съезде диаспоры, прошедшем в актовом зале МГУ. Председательствовал сам Яндарбиев, который с высокой степенью откровенности пишет: «Мы сознавали всю важность наличия для своей деятельности «московской крыши», ибо судьба Чечни решалась не только в Грозном. Основной деятельностью была заявлена культурно-просветительская. О чисто политической стороне деятельности создаваемого центра мы были намеренно сдержанны, чтобы не создавать дополнительных неудобств себе и московским товарищам» (курсив мой — К. М.).
Наращенную с тех пор мощь «московской крыши» уже успели показать две чеченские кампании; что же до «Даймокха», то уже в 1991 году он не считал себя обязанным проявлять какую-либо сдержанность, и в ноябре (заметим, еще до Беловежья) один из его лидеров заявил журналистам, что, если он получит от президента Дудаева указание о начале боевых действий, чеченцы без колебаний развернут «знамя священной войны против россиян».
Рассматривая же вопрос исключительно с точки зрения политических технологий, не приходится отрицать, что действия на этом первом и столь важном этапе были очень грамотными и закономерно увенчались новым успехом, знаменовавшим переход всего процесса в новое политическое качество.
18 февраля 1990 года на митингах в Шали и Урус-Мартане (как видим, вновь в традиционных центрах «чеченского непокоя»; Урус-Мартан к тому же, с учетом, особенно в дореволюционный и довоенный период, в основном русского населения Грозного, традиционно имел репутацию столицы чеченской Чечни) было объявлено о создании Вайнахской демократической партии. Учредительный съезд прошел 5 мая 1990 года, на нем присутствовало 97 делегатов и около 50 гостей. Были приняты Устав и Программа партии, а также резолюции и декларации. Яндарбиев характеризует ее как первую в Чечне политическую партию, альтернативную КПСС, и подчеркивает, что она открыто поставила своей целью создание независимого национального государства; а потому говорить в этом контексте о какой-то «советской ностальгии» первой волны ичкерийских лидеров просто нелепо. Вся идеология и лозунги ВДП явственно обнаруживали связь с «Империей Кремля» Абдурахмана Авторханова (ему было послано приглашение), едва ли не известнейшего из чеченских коллаборантов периода Великой Отечественной войны, и такая связь прослеживается даже в лексике Яндарбиева: съезд ВДП, по его словам, знаменовал «начало конца советской власти в Чечне, и на Кавказе, и в Советской империи».
Такую ориентацию требовалось заявить публично, что и было сделано 6 ноября 1990 года, когда, накануне празднования очередной Октябрьской годовщины, ВДП провела митинг-марш открыто антикоммунистического характера. О том, насколько союзное руководство еще могло удержать ситуацию под контролем, говорит то, что от участия в митинг-марше отказались все остальные неформальные организации Чечни.
ВДП поддержала только партия «Исламский путь», да и та не в полном составе. Немалая часть населения была просто шокирована, но Горбачев, в очередной раз, предал тех, кто, по сути, оставался верен Союзу, тем самым обеспечив огромный морально-политический выигрыш для ВДП. И уже 7 ноября последняя с утра блокировала традиционную демонстрацию, выставив пикеты на пути продвижения колонн и заставив, иронизирует Яндарбиев, «некоторых участников чествования Великого Октября покинуть колонны «трудящихся, верных ленинским заветам»…»
Настало время решительного шага — проведения Общественного съезда (конгресса) чеченского народа (ОКЧН) в декабре 1990 года, на котором председателем сформированного съездом Исполкома был избран генерал Джохар Дудаев, будущий лидер военного мятежа.
Съезд готовился загодя, и самые тщательные усилия прилагались к тому, чтобы — об этом свидетельствуют записи в московских дневниках Яндарбиева, относящиеся еще к 1988 году, — ни в коем случае не позволить провести его как съезд всех народов, проживавших в тогда еще Чечено-Ингушетии. Иными словами, не-вайнахи были сразу выведены за рамки процесса и лишены какого-либо права влиять на ход событий, от которых зависела теперь их жизнь, — как показало недалекое будущее, даже в самом прямом смысле слова. Это вполне соответствовало тому своеобразному пониманию демократии как селекции, которое в это время бурно распространялось на пространстве всего СССР и откровенно, несмотря на кричащий этнократизм Народных фронтов, поощрялось Западом.
Такая ориентация, между тем, вызвала протест и в самом чеченском обществе, так что на втором этапе съезда, 8 июня 1991 года группа умеренных, или центристов ( «на самом деле — завгаевцы», припечатывает Яндарбиев) покинула зал заседаний. На съезде была принята декларация о провозглашении независимости Чеченской Республики «Нохчийчо» (под возгласы «Аллах акбар!»), а заключительное слово произнес прибывший на съезд из Тарту первый советский генерал-чеченец Джохар Дудаев, которого после этого уже знала вся республика. Разумеется, появился он в республике в роли лидера не спонтанно, а в итоге длительной подготовительной работы, причем на нескольких уровнях.
Первый — регулярные контакты с ВДП и Яндарбиевым, который, когда ситуация созрела, лично прибыл в Тарту просить генерала выйти в запас и окончательно вернуться на родину, дабы возглавить борьбу за независимость.
Второй — контакты с прибалтийскими Народными фронтами, «мозговой штаб» которых, центр по выработке их идеологии, а также и центр связей с аналогичными штабами за рубежом находился именно в Тарту, с его университетом и сосредоточением резко антисоветской и ориентированной на Запад интеллигенции.
И, наконец, третий уровень, на который в своей статье «Простой советский офицер» ( «НГ. Фигуры и лица». № 20, 10 декабря 1999 года) намекает Алихан Ахильгов: «Я думаю, что кому-то в Москве было выгодно, чтобы Джохар вернулся в республику и в довольно тихом мирном регионе развернул национально-освободительную борьбу». Этот уровень и сегодня можно вычислять только дедуктивным путем; и с удивлением, вновь и вновь задаваясь вопросом о том, где же был при всем этом вездесущий и всеведущий, как утверждалось, КГБ, прочла я в воспоминаниях подполковника запаса этого ведомства В. Чугунова почти идиллическое описание Чечни лета 1991 года: «В июле 1991 года я сам отдыхал в Чечне. Меня принимали русские, ингуши и чеченцы, возили по республике, и все там было хорошо» ( «Спецназ», № 1, 2000 год. — Курсив мой. — К. М.).
Видимо, Чугунов не встречался со своими коллегами в Чечне, которые далеко не столь благодушно-успокоенно взирали на ситуацию. И он даже не замечает противоречия, когда продолжает: «А уже в начале августа этого же года приехал один из начальников КГБ ЧИ АССР с запиской на имя председателя КГБ СССР Владимира Крючкова. В ней председатель госбезопасности республики Игорь Кочубей просил помочь в стабилизации обстановки или, по крайней мере, разрешить руководству автономии вскрыть некоторые военные склады, чтобы вооружиться и противостоять зарождающимся бандитским элементам во главе с Дудаевым. Эта записка территориального органа осталась без внимания высшего руководства. В результате произошел вооруженных захват власти в Грозном».
Неудивительно, что уже тогда многие заговорили об инспирировании процесса влиятельными лицами в российской политике и бизнесе.
Как оказалось, они были правы. Буря грянула, как и во многих других республиках умирающего Союза, после 19 августа 1991 года. Вернее — в тот же день, после того, как Яндарбиев с двумя бизнесменами прибыл к Дудаеву. «Джохар сказал, что нужно срочно созвать Исполком ОКЧН. Назначили срок к 12 часам дня. Я предложил немного иной план: я немедленно вывожу ВДП на митинг и занимаюсь разъяснением людям случившегося и позиции ОКЧН, ВДП и других демократических сил, а Исполком занимается по плану Джохара. Так и договорились».
С этого момента в действие вступает многодневный митинг — форма действия, уже опробованная и в Армении, и в Азербайджане, и в Молдавии, и в Литве. Скоро к ней обратятся и в Таджикистане, последствием чего станет жесточайшая гражданская война. Однако и в Грозном «митинг» взял планку, которой до этого не брал нигде в Союзе. С 21 августа Яраги Мамадаев, крупный предприниматель, возглавивший в то время в республике кооперативное объединение, и другие сторонники Дудаева начинают рассылать гонцов в горные села для агитации — то есть сознательно приводится в движение самая взрывная часть Чечни. Это — прелюдия к тому круглосуточному зикру на площади Шейха Мансура, который спустя три года вся страна будет наблюдать по телевидению.
И, разогретый за счет постоянного притока сельских жителей из горных аулов, митинг, ставший круглосуточным, идет на захват Грозненского горкома партии, в котором устраивает свой штаб. Символически, в понятиях советской властной системы, — это настоящий переворот, а чтобы придать ему должный масштаб, Бислан Гантамиров, тогда сторонник Дудаева, ведет толпу, с ядром из национальных гвардейцев, на захват здания КГБ.
И далее — на многое проливающие свет подробности из воспоминаний Яндарбиева, которому сразу сникший Игорь Кочубей предложил поговорить по телефону с Баранниковым, тогда председателем КГБ РСФСР.
Таким образом, и оружие, и архивы — все перешло в руки дудаевцев; а самым масштабным символическим актом стало последовавшее за этим снесение памятника Ленину. Впрочем, снесением это глумливое — а если учесть, что оно произошло только после получения гарантий безопасности от Баранникова, то и трусливое — действо трудно назвать, а потому лучше еще раз предоставить слово самому Яндарбиеву, благо он профессиональный писатель.
Красноречивый и многословный этот пассаж говорит сам за себя, и, думается, его довольно, чтобы покончить с пустопорожней, а главное политически дезориентирующей болтовней (к ней была особенно склонна левая часть патриотической оппозиции ельцинской эпохи) о какой-то «советской ностальгии» Дудаева и его сторонников. Жестко вмонтированное в общую конструкцию Народных фронтов, ичкерийское движение точно так же, как его союзники в Прибалтике, Молдавии, Армении и т. д., поначалу просто-напросто использовало перестроечный антисталинизм и встроенный в него лозунг «возвращения к ленинской национальной политике» для мимикрии целей.
Когда настал час, маскировка была сброшена и обнажилась сущность: разгоряченная безобразным действом толпа готова была тотчас же ринуться на штурм Верховного Совета (маскировочный лозунг «Вся власть Советам!», под которым вел свою атаку на СССР академик Сахаров, теперь тоже уже не был нужен), но тогда ее удержали, и она удовольствовалась захватом республиканского Совмина, над которым был поднят ичкерийский флаг. Час же Верховного Совета наступил чуть позже, и это — одна из самых драматичных страниц в истории Чечни 90-х годов ХХ века.
После августовских событий 1991 года Москва, окончательно отступившись от ВС ЧИР во главе с Завгаевым, поддержавшим ГКЧП, откровенно поддерживает Дудаева, и одним из самых активных проводником этой ее политической линии становится Руслан Хасбулатов, тогда Председатель ВС РСФСР. Сегодня Хасбулатов в эскалации войны в Чечне винит кого угодно, кроме себя, но факт есть факт: именно он прислал на сессию ВС ЧИР телеграмму, по сути предлагавшую ему самораспуститься. Содержание ее полностью совпало с содержанием речи, которую произносил Яндарбиев как раз в тот момент, когда Мовлади Удугов подал ему эту телеграмму. И в сентябре 1991 года толпа, предводительствуемая боевиками ОКЧН во главе с Гантамировым, ворвалась в здание ВС и насильственно разогнала депутатов; при этом погиб депутат Куценко, выброшенный из окна и вскоре скончавшийся от тяжелых травм. Это не помешало ОКЧН провозгласить 6 сентября Днем независимости Чечни.
Хасбулатов уверяет, что если бы он не находился в это время с официальным визитом в Японии, а был в Грозном, то и ничего подобного, конечно, не допустил. Верится в это с трудом. Мне, в бытность мою в Грозном в марте 1995 года, довелось услышать кое-что о событиях того дня, 15 сентября, когда прибывший накануне в Чечню российский спикер, под охраной дудаевских автоматчиков, командовал окончательным роспуском ВС ЧИР, о чем сам вечером поведал на огромном митинге на площади Свободы. Сути дела не меняло и то, что Хасбулатов первоначально заявил о формировании вновь созданного (совершенно неконституционным образом!) органа власти, Верховного Высшего Совета, из тридцати двух депутатов. Заявление это было тут же дезавуировано митингом и самим Дудаевым. И вряд ли можно отрицать, что именно подобный способ упразднения законного и конституционного органа народного правительства стал прецедентом, повторенным — на сей раз уже в масштабах всей РФ — в октябре 1993 года.
Опуская множество подробностей, которые указывают, что и за спиной самого Хасбулатова велась игра, притом еще более грязная, и что вели ее, в частности, Г. Бурбулис и М. Полторанин, подведем итог этого первого этапа на пути к войне.
27 октября 1991 года состоялись выборы президента Чечни. Ингушетия в них не участвовала, тем самым де-факто обретая самостоятельность. Присутствовавшие на них международные наблюдатели выборы эти, несмотря на массовые и вопиющие нарушения, признали, и Джохар Дудаев, как то заранее можно было предсказать, стал президентом. Кабинет министров возглавил Яраги Мамадаев, а мэром Грозного по указу Дудаева стал Бислан Гантамиров. Дело теперь было за Москвой.
2 ноября 1991 года V съезд народных депутатов РСФСР на основе изучения материалов этих, весьма условных, выборов принял решение об их незаконности и потребовал восстановления конституционного порядка в республике. А в ноябре был подписан президентский указ о введении чрезвычайного положения, подготовленный вице-президентом А. Р. Руцким. И вот здесь в ход событий вмешался Горбачев, который, практически уже приведя к агонии СССР, теперь воспользовался возможностью заложить мину огромной силы под само бытие Российской Федерации, самого внушительного по масштабам осколка распадающейся великой державы.
Теперь из воспоминаний участников тех событий, в том числе и Хасбулатова, хорошо известна их закулисная сторона и то, что именно Горбачев сорвал попытку введения в республике ЧП; ибо оно одно могло предотвратить разграбление военных складов, вооружение Дудаева и развязывание войны, которой пока не видно конца. Именно его вмешательство привело к тому, что в Грозный отправили самолеты с десантниками (около 300 человек) без личного оружия, которое другим самолетом прибыло в Моздок. Непосредственно были причастны к такому своеобразному проведению операции министр обороны Е. Шапошников и министр МВД СССР В. Баранников, которым соответствующие указания дал Горбачев, чего и не отрицал в разговоре с Хасбулатовым.
Не будь этого вероломства, события в Чечне могли бы пойти совсем иначе. Прибытие сюда 7 ноября 1991 года десантников первоначально вызвало панику, заставившую Дудаева и его сторонников покинуть занятое ими здание обкома партии. Улицы опустели, и все указывало на то, что республику можно было бы легко взять под контроль без малейшего кровопролития.
Однако, поскольку безоружный десант, сидя в аэропорту, по понятным причинам бездействовал, инициатива перешла в руки дудаевцев. И все окончилось позорным (по приказу из Москвы) отлетом российских солдат восвояси, под гогот и насмешки толпы, в которой, хорошо помню по телевизионным кадрам, было немало подростков — не они ли станут стрелять три года спустя?
Хасбулатов, по моему глубокому убеждению, кривит душой, когда пишет в своей книге: «Первый выстрел в Чеченской войне… прозвучал в Москве, в дни октябрьского переворота», — в противном случае его придется заподозрить в полном неведении относительно всего, происходившего в провозгласившей независимость Чечне на протяжении двух лет, протекших со дня разгрома ВС ЧИР Дудаевым в Грозном в сентябре 1991 года до разгрома и расстрела Съезда и ВС РФ Ельциным в Москве в октябре 1993 года. А это поставило бы под сомнение его компетентность и осведомленность как государственного деятеля очень высокого ранга, регулярно получавшего специнформацию.
Между тем из многочисленных общедоступных источников и документов, из рассказов свидетелей и очевидцев достаточно хорошо известно, что уже первые два года «независимой» жизни Чечни отчетливо показали:
— что в республике быстро формируется криминальный и резко выраженный этнократический режим, начавший массовый сгон и запугивание «инородческого», в подавляющей части русского населения;
— что Чечня понимает независимость весьма своеобразно — как свободу от каких-либо обязательств по отношению к федеральному центру, при этом вовсе не собираясь «отделяться» от общероссийской экономики, отношения с которой, однако, быстро переходили в сферу криминальную и теневую, в сферу параэкономики;
— что она при этом быстро наращивала международные связи такого же своеобразного типа, налаживая отношения с наркокартелями, террористическими центрами и иностранными спецслужбами;
— что общесоциальная жизнь в республике быстро регрессировала к безобразным, мутантным формам неофеодализма и что в ней, как одна из сфер параэкономики, быстро развивалась работорговля;
— что чеченцы вновь продемонстрировали то свое качество, которое когда-то побудило великого Шамиля прекратить борьбу (в ней чеченцев уничтожали не только русские войска, но и сами чеченцы): неспособность объединиться в государство;
— что, наконец, это криминальное образование, которое можно называть государственным лишь по аналогии, например, с пиратским алжирским королевством эпохи Сервантеса, быстро вооружается до зубов, захватывая и разграбляя военные склады, оставшиеся от СА, — неужели для того только, чтобы поубедительнее проиллюстрировать свое миролюбие?
Остановимся хотя бы вкратце на этом, прежде чем перейти к более подробному рассказу о событиях, имеющих уже самое прямое отношение к тем гробам, что идут сегодня из Чечни в российские города и веси.
* * *
Человек, которого трудно заподозрить в античеченских настроениях, в свое время — первый заместитель председателя КК ОКЧН и военный министр ЧР, то есть один из ближайших соратников Дудаева, председатель парламента Конференции народов Кавказа и прочая, и прочая, погибший в июле 2000 года в результате покушения Юсуп Сосланбеков, пишет в своей книге «Чечня (Нохчичьо) — взгляд изнутри»: «События с 1991 года по 1995 год показали одну немаловажную особенность в характере чеченцев, в основной своей массе они не готовы служить общенациональному интересу и в решении жизненно важных вопросов руководствуются тейповыми, групповыми или личными интересами» (Курсив и пунктуация автора, Ю. С.). Очень быстро, рассказывает Сосланбеков, дудаевский тейп{1} (мялхистинцы) занялся сосредоточением власти, а также и богатств республики в своих руках. Штаб-квартирой, где формировалось правительство, в основном из представителей этого тейпа, стал дом брата Дудаева, Бекмирзы, что очень болезненно начало восприниматься остальными чеченцами.
Как видим, говорить о том, что антидудаевская оппозиция была марионеткой, созданной исключительно российскими спецслужбами и ни в коей мере не выражавшей интересы хотя бы части чеченского народа, нет оснований. И еще меньше было их для того, чтобы называть Дудаева общенациональным лидером Чечни — а ведь об этом в первую чеченскую кампанию кричала вся либеральная печать РФ. Сам же Дудаев отлично понимал необоснованность таких притязаний, и об этом тоже пишет Сосланбеков: «…Не в меру амбициозные политические лидеры использовали, каждый по-своему, и географическое расположение исторического проживания чеченцев — горной части, живущих вдоль Терека и плоскостных районов центральной части Чечни. Дудаев и его правительство использовали этот фактор для дестабилизации обстановки в республике, чтобы поддерживать своих сторонников в состоянии мобильности и укреплять свои позиции, поддерживая при этом ту или другую сторону.
В свою очередь, лидеры оппозиции пытались использовать их промахи в межтейповых отношениях против них же, рассчитывая на поддержку и признание со стороны населения. Эти и другие противоречия между властными структурами и оппозиционными движениями, направляемые извне, стали содрогать общество» (пунктуация и стиль оригинала — К. М.).
Еще почти за полтора года до начала первой чеченской кампании, 11 декабря 1994 года, «содрогания» эти достигли такой силы, что 17 апреля 1993 года Дудаев издал Указ «О прекращении деятельности парламента ЧР»{1}, и ночью здание парламента было захвачено гвардейцами Дудаева. Причиной такого решительного шага было требование парламентской оппозицией (заметим, это уже парламент, созданный ОКЧН после разгона ВС ЧИР, выступает против Дудаева) проведения референдума по трем вопросам: о статусе республики, о доверии к власти ЧР и, что самое главное, об отношении к институту президентства. Непокорные, однако, не сдавались, и тогда против них было применено вооруженное насилие: 4 июня 1993 года здание городского Собрания, где обосновался парламент, было атаковано дудаевскими боевиками, с использованием бронетехники и самоходных орудий.
Москва, в лице ее руководства, то есть президента, этому не только не препятствовала, но даже, есть основания думать, мигнула «коллеге»{1} желтым светофором. Во всяком случае, в мае Дудаевым было написано Ельцину письмо с требованием привлечь к ответственности лидеров оппозиции. И хотя такая решительная просьба и не была удовлетворена, никакой внятной реакции на кровавые события 5-6 июня 1993 года также не последовало. А ведь боевики, ворвавшиеся в Центризбирком, не только уничтожили бюллетени так и не состоявшегося референдума, но и учинили кровавый погром среди депутатов: было убито (расстреляно танками) более полусотни человек. Так что, как видим, вопреки утверждению Хасбулатова, не октябрь 1993 года стал «дурным примером» для Дудаева; он уже был абсолютно свободен от каких-либо моральных табу. И почему бы ему было не продолжить в том же роде? Запад по поводу кровавой вакханалии отмолчался, как позже и ноты осуждения не прозвучит из его уст в адрес президента Ельцина, из танков расстрелявшего Дом Советов.
Москва тоже отмолчалась, и не только отмолчалась, но и продолжила строить особые финансовые отношения с теперь уже откровенно криминальным режимом.
Дудаевский переворот сопровождался грандиозным переделом собственности в республике — в этом сходятся как комиссия С. Говорухина, так и недолюбливавший Говорухина Юсуп Сосланбеков. Последний пишет: «Уже весной 1992 года, когда президент создал собственную команду в органах исполнительной власти, полностью отстранив парламент, ОКЧН и другие политические силы, власть перешла в руки узкого круга лиц. Взяв штурвал управления, именно они организовали радикальный передел собственности в республике, причем основной приоритетной сферой деятельности стали оптово-посреднические операции. В результате в экономике произошла резкая концентрация финансовых средств в непроизводственной сфере».
На этой основе родилась знаменитая афера с фальшивыми «чеченскими авизо», причинившая колоссальный финансовый ущерб России; вскоре пошли дела и более серьезные, но о них чуть позже. Массам же была брошена «кость» в виде разрешения открыто грабить и мародерствовать: нападения на поезда, как и в 1917 году, приняли систематический характер, было растащено и расхищено колхозно-совхозное имущество — трактора, машины, скот, земли. Но не для масс предназначался, конечно, едва ли не самый жирный кусок — нефтекомплекс, который к 1991 году включал в себя 54 предприятия и выпускал, в частности, авиационное масло МС-20 (более 90% общего выпуска по Союзу).
В самой Чечне его безраздельным хозяином и распорядителем, за ширмой «независимости», сразу стал весьма узкий круг лиц, причастных к дудаевскому окружению. При этом именно в нефтебизнесе этот круг лиц не только не стремился утвердить декларированную независимость от России, но быстро образовал своеобразный симбиоз с весьма могущественными политическими и экономическими силами во властных и околовластных российских кругах.
Если свести воедино свидетельства самых разных — в том числе и оппозиционных по отношению друг к другу источников, — то получается любопытная картина. С приходом к власти Дудаева собственная нефтедобыча в Чечне начинает сокращаться, а специалисты (особенно русские и русскоязычные) — разъезжаться: за три еще довоенных года, сообщает Ахильгов, республику покинуло 30-40 тысяч их, причем, по большей части, это были профессионалы очень высокой квалификации. А вот северная нефть на нефтеперерабатывающие заводы Грозного продолжает поступать — в основном, из Западной Сибири.
В одном только 1992 году (как раз тогда, когда шло массовое разграбление военных складов) в Чечню для переработки поступило по нефтепроводам более 7 млн тонн сырой нефти. При этом и речи не было о возвращении нефтепродуктов обратно в Россию. Они шли либо в коммерческие структуры, либо на экспорт, причем экспортером выступала не Россия, а Чечня, которую, таким образом, откровенно подпитывали за счет российской нефти (о том, как делилась прибыль, остается догадываться). По данным Сосланбекова, ссылающегося на различные и хорошо осведомленные источники, только в течение 1992 года за пределы республики было вывезено 4031,1 тысяч тонн дизельного топлива, 1631,5 тысяч тонн бензина, 125,5 тысяч тонн осветительного керосина и 36,6 тысяч тонн дизельного масла. Основными «адресатами» экспорта были страны Прибалтики, Турция, ряд других стран, однако ни сельхозтехника, ни продукты питания, ни новейшая технология в Чечню не поступали. Деньги оседали где-то в другом месте. «При этом на встрече двух министров топлива и энергетики — В. С. Черномырдина и З. Дурдиева, состоявшейся 6 июля 1992 года, с российской стороны не только не было предъявлено каких-либо претензий, но активно рассматривались вопросы дальнейшего «сотрудничества» и заключения международных договоров» (из материалов комиссии С. Говорухина).
Одним из сторонников и идеологов такой «нефтяной» политики был Е. Гайдар, и, поскольку она продолжалась почти вплоть до начала военных действий в Чечне в конце 1994 года, последняя, по сведениям в том числе и пожелавшего остаться неизвестным бывшего должностного лица в правительстве ЧР, получила миллиарды (по утверждениям Сосланбекова — сотни миллионов) долларов США. В последнее время перед войной, в связи с разрушением нефтепереработки и отъездом специалистов, Россия гнала транзитом через Чечню уже просто сырую нефть, по-прежнему подпитывая режим Дудаева нефтедолларами.
Подведем итоги: по данным МВД РФ, девяносто процентов нефтепродуктов незаконно продавалось в страны ближнего и дальнего зарубежья. По подсчетам экономистов, их реализация приносила ежегодно порядка 800-900 млн долларов. Сам Дудаев и его ближайшие помощники уже в тот период (то есть до начала первой чеченской кампании) имели многомиллионные валютные счета в Швейцарии и Швеции. Один из них приобрел за 100 млн долларов отель на Кипре, другой — дачу в Швейцарии и ресторан «Розек» в Москве, многие имели коммерческие фирмы. 3 мая 1993 года на встрече с прибывшими из Москвы представителями чеченской диаспоры Дудаеву было предложено отчитаться перед народом о местонахождении денег, полученных от продажи нефтепродуктов. Он признал, что на счетах заграничных банков находится свыше 70 млн долларов, но отказался назвать эти банки и расчетные счета, сославшись на государственную тайну.
Так рассказывается к брошюре «Криминальный режим. Чечня. 1991-1995 гг. «, изданной МВД РФ, в основном для распространения среди военнослужащих ОЧВ РФ. Я и сама ее приобрела в марте 1995 года в Грозном; и хотя нет оснований ставить под сомнения сообщаемые в ней данные, «специфика жанра» накладывала свои очевидные ограничения, не позволяя углубляться слишком далеко в дебри параполитики и параэкономики.
Ясно, однако, что громадные суммы, полученные от экспорта нефти и нефтепродуктов, не могли пойти только на личное обогащение узкого круга лиц (да и сумма, названная Дудаевым, просто смехотворна); конечно, они, помимо той доли, что была получена российскими коллегами, послужили и для другого, и вот с этим другим, похоже, Россия и сталкивается сегодня в Чечне. Что же такое это «другое»? На мой взгляд — и целый ряд факторов чем дальше, тем более убедительно подтверждает это, — именно за счет теневого нефтебизнеса 1991-1993 годов Чечне и удалось обеспечить совершенно новый статус для себя и, в отличие от России, войти-таки в «мировое сообщество». Если не на уровне респектабельной признанности (хотя и здесь, судя по теплым приемам чеченских эмиссаров в Совете Европы, все обстоит совсем неплохо — ни абхазцев, ни приднестровцев, ни юго-осетин, ни, тем более, боснийских сербов там не принимали и не принимают), то уж на уровне «черного интернационала» нарко — и работорговцев, оружейных мафий, профессионального наемничества, разветвленных контактов с миром спецслужб и маскирующих их организаций — безусловно. Факты такого рода сегодня изобилуют, но не всегда уделяется внимание их системному характеру, их встроенности в сложную цепь опосредований, благодаря которым чеченскому грабительскому капиталу удалось, с одной стороны, «отмыться» и влиться в общемировые финансовые потоки.
Вот и Хожахмед Нухаев, спонсор газеты «Барт», московский теневик, стал президентом международной торгово-промышленной палаты «США — Кавказ» и в фешенебельной Кранс-Монтане в 1997 году представлял глобальный проект Евразийско-Кавказского общего рынка. До этого посетив Стамбул, Анкару, Париж, Брюссель, Токио и Варшаву. А также побывав в гостях у Элизабет Тейлор, оказавшей чеченскому бизнесмену протекцию в высоких финансово-политических кругах в США.
А с другой — стать ресурсом, позволяющим наращивать напряженность по всей южной дуге, смыкая Балканы с Афганистаном, замком для чего является Кавказ с его введенным в состояние перманентной систематической активности эпицентром, Чечней.
26 августа 1994 года (то есть еще до начала Москвой военных действий) чеченская газета «Свобода» сообщила о прибытии в Ичкерию первой партии пакистанских добровольцев-смертников. «Аналогичные боевые группы, — доверительно писала газета, — уже задействованы в сражениях на таджикско-афганской границе». Этот афганско-чеченский тандем отмечен особой спецификой, для понимания которой необходимо сделать небольшое отступление.
* * *
Хочется думать, что сегодня протрезвела немалая часть журналистов из числа тех, кто в первую чеченскую кампанию кричал исключительно о национально-освободительной войне, «горной герилье» и отказывался — хотя бы для поддержания своей профессиональной репутации — заглянуть за кулисы событий, поинтересоваться скрывающимися там сложными переплетениями интересов, интриг и нитей «Большой Игры». Хочется думать, что такому протрезвлению мог сильно посодействовать инцидент с избиением журналистов ОРТ и НТВ при их попытках снимать организованную исламскими экстремистами в Лондоне конференцию в поддержку Чечни осенью 1999 года. При этом наиболее заметной фигурой среди организаторов встречи оказался некто Абу Хамза Аль-Мысри, лидер группировки «Ансар аш-Шариа» ( «Сторонники шариата»). Он известен под прозвищем «Железнорукий», так как потерял руку в Афганистане, где три года воевал в стане моджахедов, а затем перебазировался в Боснию. С гордостью любит повествовать, что своей железной рукой размозжил голову не одного серба. А почти одновременно с этой конференцией в Лондоне в Париже модные философы Андре Глюксман и Анри-Бернар Леви уподобили Чечню Афганистану.
Впрочем, дело, разумеется, не только в эксцентричном союзе «Однорукого», парижских салонных интеллектуалов и Совета Европы, слаженно ведущих общую партию. Речь о том, что любой разговор о войне на Северном Кавказе сегодня теряет смысл, если упорно отказываться видеть (а именно такой отказ составляет суть официального освещения военной кампании) явленную даже в хронике событий связь вторжения Басаева и Хаттаба в Дагестан в конце лета 1999 года с одновременным обострением ситуации на рубеже Афганистана и Средней Азии и вторжением боевиков в Баткенскую область Киргизии.
Осенью 2000 года вторжение снова повторилось и, учитывая ход событий годичной давности, высока вероятность нового обострения на чеченско-дагестанской границе. А загадочное вооруженное столкновение в Нижнем Алхуне (Ингушетия), о котором глухо прозвучало, что бой произошел с бандой «афганских наемников», по времени совпавшее с вторжением таких же боевиков в Киргизию и Узбекистан, позволяет теперь уже с несомненной уверенностью говорить о том, что Кавказ и Средняя (теперь Центральная) Азия силами, нагнетающими здесь напряженность, рассматриваются как системная целостность. Генератором же нестабильности, приводящим всю дугу в движение, остается Афганистан — как то и задумывалось Уильямом Кейси во время его конфиденциальных встреч в высоких политических кругах Саудовской Аравии и Пакистана.
С учетом этой столь откровенно в свое время изложенной стратагемы «Афганистан», конечно, надо понимать не как конкретную страну Центральной Азии со своими острыми, однако локальными проблемами. Но как опытное поле, на котором удалось сформировать и выпестовать феномен моджахедизма и где наиболее успешным образом удалось подчинить исламистские террористические движения головной стратегии реструктуризации Хартленда и построения нового мирового порядка. А также, что немаловажно и что позволяет поставить эти движения на принципы «самофинансирования», подсоединить колоссальный поток грязных наркоденег к глобальной финансовой системе.
Можно даже сказать, что сегодня наркоторговля — и даже не просто наркотрафик, но с нарощенной на него нарко-субкультурой, истоки которой восходят к молодежной контркультуре 1960-х годов, — образует нижний этаж, а скорее даже подполье процесса глобализации. На верхнем этаже — Интернет, «права человека (дозированные, как мы уже знаем), респектабельные международные благотворительные фонды (нередко «крышевого» свойства, как мы уже тоже знаем), на нижнем — разрастающиеся опийные плантации в том же Афганистане, не менее настоятельная, чем прокладка трубопроводов, необходимость прокладывать трансконтинентальные наркотрассы и, соответственно, боевики, на которых ложится эта задача.
Уже в январе 1993 года (а гражданская война в Таджикистане началась летом 1992 года, и тогда едва ли не все население Курган-Тюбинской области ушло в Афганистан) на некоем совещании в Пешаваре — напомню, центре базирования афганской оппозиции в годы пребывания ОКСВ в Афганистане — было решено выделить в распоряжение ОТО часть доходов от наркотиков. Некоторые лаборатории по переработке мака-сырца, базировавшиеся в афганских провинциях Бадахшан, Кунан и Нангирхар, также были переданы в распоряжение таджиков. Транзитной территорией стал Памир, а особое значение приобрела трасса Хорог-Ош.
При этом странным образом — таким же странным, как вывод российских пограничников из Киргизии буквально накануне вторжения боевиков в Баткенский район — в конце 1992 года, именно тогда, когда заключался Договор о коллективной безопасности стран СНГ, на Памире было демонтировано оборудование четырех из пяти радиотехнических рот, вследствие чего все воздушное пространство осталось без контроля. Именно «пешаварская семерка», по сообщению лондонской «Times», подготовила почву для движения «Талибан», ныне контролирующего половину мировой подпольной торговли героином. И вряд ли ОТО полностью разорвала налаженные в период своего «афганского изгнания» связи.
В 1998 году количество изъятого в России героина увеличилось более чем в пять раз, причем в основном за счет поставок из Пакистана и Афганистана. Соответственно, по данным спецслужб, в странах Центральной и Восточной Европы созданы крупные склады, откуда героин мелкими партиями напрвляется в страны ЕС. По тем же данным, 80% героина, идущего из Афганистана, поступает в Европу — пока! — по балканскому пути, остальные 20% — через Россию. Дестабилизация Кавказа, его вращивание в общую связку Балканы-Афганистан, несомненно, увеличит транзитные возможности России и позволит превратить Великий шелковый путь в Великий героиновый путь, как уже сегодня иногда говорят с черным юмором.
В октябре 1996 года британские газеты писали, что основным финансовым источником для «Талибана» является торговля героином. По сведениям «Таймс», на контролируемой ими территории талибы установили специальный налог на производителей наркотиков в размере 10% от полученного урожая — стало быть, ясно, как остро стоит проблема наркотранзита. Официальный Бишкек убежден, что исламские боевики, вторгшиеся в августе 1999 года на юг Киргизии и удерживавшие там заложников, преследовали прежде всего цели обеспечения такого коридора для афганского товара. А это, в свой черед, дает возможность получать деньги на покупку оружия, и так до бесконечности.
По данным же спецслужб Узбекистана, в подготовке операции «Киргизия-Юг», осуществленной группой боевиков ИДУ (Исламское движение Узбекистана, также базирующееся на территории Афганистана) и ОТО, принимали участие пакистанские спецслужбы. «Тайные их переговоры по этому поводу проходили в пакистанской столице Исламабад, афганском городе Кандагар, таджикских Душанбе и Джиргитале и на базе боевиков в Хаджа-Ачкане в Киргизии» ( «Независимая газета», 03 ноября 1999 года). После разгрома боевиков их приютил также Пакистан, и потому есть все основания думать, что и новое вторжение готовилось не без участия тех же заинтересованных лиц.
По сведениям из различных информированных источников, да и по разрозненным сообщениям прессы, уже к 1995 году в этот «концерт» вступила чеченская мафия, причем последняя имела весьма весомые связи в Москве, в том числе и в спецслужбах, — в частности через дудаевского прокурора Усмана Имаева. Примерно к тому же времени уже возникла разветвленная сеть связей с «филиалами» в Мазари-Шарифе в Афганистане, Луангпхабанге в Лаосе, на Каймановых островах и в Лондоне. Предполагается, что часть из них завязана на латиноамериканский наркокартель «Тихуана», а это — линия ОАК. Предполагается, что транзит наркотиков шел в Чечню из Афганистана через Узбекистан и что Дудаев поддерживал весьма хорошие отношения с узбеком Дустумом (как, впрочем, и с пуштунами), на «бартерной основе» осуществляя поставки боеприпасов и оружия из разграбленного имущества СА.
Для руководства России, как и для международного политического истеблишмента, подобная специфика чеченской «независимости» отнюдь не была тайной — как, впрочем, и для российского, равно как и для мирового общественного мнения. Так что упорное нежелание признать очевидность можно расценивать — по крайней мере, на уровне нравственном — как соучастие. Ведь и в открытой печати информации было более чем достаточно. А 29 июня 1999 года, то есть еще до начала второй чеченской кампании, на совещании членов Совета безопасности РФ заместитель секретаря СБ Валентин Соболев заявил: «Есть достоверные данные о существовании цехов по переработке гашиша и маковой соломки как в самом Грозном, так и в селах республики». Речь идет о производстве сильных наркотических веществ, и, как сказал Соболев, в частности, такими цехами владеют братья Басаевы. Разумеется, дело не ограничивалось только кустарной «соломкой».
Покойный Юсуп Сосланбеков еще несколько лет назад заявил: «Через кавказский коридор протекает не просто нефть и газ, здесь уже четко функционируют маршруты по доставке в Россию наркотиков из Афганистана». Остается вопросом, почему эту сторону проблемы обошел вниманием заместитель секретаря Совбеза. Как бы то ни было, Сосланбеков достаточно прозрачно намекнул на заинтересованность весьма высоких лиц в Москве в функционировании такого коридора; но одним из необходимых условий этого функционирования является поддержание хронической нестабильности, подобной той, в которую ввергнут сегодня Афганистан. И, таким образом, применительно к Чечне наркотрафик был всего лишь «базисом», материальной основой, опираясь на которую можно было быстро интегрировать Чечню в ту дугу криминального и политизированного ислама (разумеется, речь не об исламе как одной из великих мировых религий), которую еще со времени пребывания ОКСВ в Афганистане начал активно выстраивать Запад и которая получила симметричное дополнение на Балканах. Уже события лета 1989 года в Ферганской долине несли на себе совершенно особый отпечаток (о том, что распространяются соответствующие листовки и брошюры, ввезенные из-за рубежа, знали здесь едва ли не на каждом базаре). А в конце 1990 года в Намангане (тоже в Ферганской долине) прошел законспирированный съезд ваххабитов. Почти одновременно произошло зверское показательное убийство пятерых советских солдат — тогда замолчанное властями, а ныне полностью забытое обществом. А ведь «Чечня» начиналась именно оттуда: опробовалась реакция общества и государства, их ресурсы сопротивления тем грандиозным планам, о которых было заявлено на тайном съезде. Речь же шла о том, чтобы начать борьбу за захват власти в Средней Азии, а одно из принятых заявлений прямо указывало на Россию как на заклятого врага ислама. Таким образом, труды Кейси по переносу конфликта с севера Афганистана на юг тогда еще советской Средней Азии не пропали даром, и стрелку удалось — по крайней мере на очень важный отрезок времени — перевести с США и Израиля, еще недавно почитавшихся главными врагами мусульман, на новый объект ненависти.
Грандиозным успехом той же стратегии — успехом, значения которого не умаляет нынешнее обострение отношений между США и талибаном, — можно считать создание и приход к власти в Афганистане движения «Талибан». Отсутствие официального дипломатического признания, на котором фиксируются те, кто склонен отрицать связку США — «Талибан», в данном случае не имеет никакого значения. Напротив: оно связало бы руки обеим сторонам, лишив их той свободы действий, которой они сегодня располагают на параполитической территории моджахедизма. Талибы были вольны признавать Чечню, вольны встречаться с самыми одиозными чеченскими лидерами — их не ограничивали никакие рамки дипломатического протокола и остатки общепринятых приличий; а с другой стороны, наличие «связки» дает возможность порою выбирать для этих встреч весьма неожиданные территории.
Так, в прессу просочилась информация о том, что незадолго до вторжения в Дагестан, в августе 1996 года, произошла встреча талибов с лидерами чеченских боевиков не где-нибудь, а в Польше — заметим, новоиспеченном члене НАТО. И какова бы ни была исторически не раз доказанная готовность Польши вступать в союз с любыми антироссийскими силами, вряд ли она решилась предоставить свою территорию для подобной экзотики, не согласовав предварительно своих действий с вышестоящими инстанциями.
Тем самым можно с достаточными основаниями говорить, что в конце ХХ века новые возможности для масштабной реализации получили те планы создания вокруг России исламского и тюркского пояса нестабильности, над которыми трудились еще лорд Пальмерстон, Уилфрид Блант (брат основателя английского банка), Спенсер Черчилль (отец будущего премьера) и британский агент, по происхождению венгерский еврей, арминиус Вамбери. Во второй половине ХХ века работа возобновилась при участии З. Бжезинского, Королевского азиатского общества, Оксфордского университета и Института исследований Востока и Азии (в прошлом Института колониальных исследований), а также английской внешней разведки МИ-6. При этом речь шла не только о Средней Азии: особое внимание было уделено Северному Кавказу, применительно к которому вновь вернулись к разработанной Пальмерстоном еще в 1830 году концепции создания антироссийской Конфедерации северокавказских народов. Впервые она была опробована еще в 1918 году при создании Горской республики, а затем к ней вернулись в 1989 году. О самом заинтересованном внимании тех же британских центров к развитию острых событий в Чечне в конце ХХ века пишет и Яндарбиев.
С учетом такой предыстории вопроса можно по достоинству оценить заявление лидеров кузбасских шахтеров В. Ончурова и М. Анохина, сделанное ими по горячим следам событий 1991 года: «Мы выражаем понимание действиями Президента Чечни генерала Джохара Дудаева, поскольку в разваливающемся имперском Союзе нет, да и не может быть морально-оправданной законной основы для освобождения народов от коммунистического рабства, кроме самодвижения пробуждающихся чувств гражданского и национального достоинства» ( «Советская Россия», 5 декабря 1991 года. Стиль и восторженные заглавные буквы от авторов. — К. М.).
Перед нами или безнадежная глупость, или предательство; впрочем, такой формат восприятия событий в Чечне, усиленно формируемый по каналам СМИ, можно, к сожалению, вообще считать типичным для того времени. А между тем еще 1 августа 1991 года грозненская газета «Кавказ» опубликовала некое «завещание», подписанное «Парламентом Чеченской республики» (хотя даже и те условные выборы, в результате которых Дудаев стал президентом, еще не состоялись). «Завещание» сие гласило, что своей «подлой и коварной» политикой Россия превратила «земной рай, дарованный Всевышним народам Кавказа, в земной ад». А потому неизбежно возмездие, для чего потомкам завещается «перенести страх и муки в логово зла и насилия над народами — Москву». В том числе — и «воздействуя на источники ядерной опасности».
А в октябре того же 1991 года уже сам Дудаев заявил: «…Чечня — это центр трехсотлетнего противостояния Кавказа и России» ( «Красная Звезда», 26 октября 1991 года). Вызов был брошен.
Сразу же началось разнузданное насилие в отношении нетитульного, в основном русского, населения. В адрес руководства РФ, глав администраций ее краев и областей было направлено множество обращений, практически оставшихся без ответа. Привожу только одно из них: «По сути в Чечне развязана и ведется настоящая война против России и русского народа, причем изощренными методами. Особенно зверски травля организована в промышленном центре республики — городе Грозном. Русские практически вытеснены со всех ключевых постов в руководящих органах… Нас уничтожают, насилуют, грабят, убивают, похищают наших детей. Нас выживают и насильственно захватывают наши квартиры и собственные дома, разоряют приусадебные и садовые участки».
По рассказам русских беженцев, с которыми я встречалась в поселке Попов Хутор под Владикавказом, способом, который уже описан в главе «Схождение лавины», приобретались целые подъезды, люди же, изгнанные из своих квартир, еще могли благодарить судьбу, если оставались живы. Уже при Дудаеве и еще до первой чеченской кампании пышным цветом начали расцветать рабовладение и работорговля, бесследно исчезать люди. За годы правления Дудаева, по оценке А. Долголаптева, «около 30 тысяч граждан бесследно исчезли», и в основном это были русские. По оценке самого Дудаева, на май 1994 года Чечню «покинули, самое меньшее 200 тысяч ( «Сегодня», 31 мая 1994 года).
СМИ преступно замалчивали все эти факты, оставшиеся же в Чечне люди вынуждены были бороться в полном одиночестве, не находя в Москве ни поддержки, ни даже простого сочувствия. Их отчаянные попытки сопротивляться, создавая стачкомы, аппелируя к правам человека, — одна из самых трагических страниц в истории постсоветской России и заслуживают отдельного рассказа. Однако в начале 1990-х годов глубоко извращенное представление о правах человека, каковыми либеральная интеллигенция наделяла исключительно тех, кто стремился к отделению от «империи зла», привело к тому, что гонимые, преследуемые люди вынуждены были с отчаянием наблюдать, как до зубов вооружается становящийся у них на глазах криминальный режим.
Вооружается явно при поддержке неких закулисных сил в Москве — и это вопреки уже очевидной для любого непредвзятого наблюдателя вписанности Дудаева в «Большую Игру», которая всегда велась, ведется и будет вестись именно против России.
Предгрозье
Явным и впечатляющим образом такая кооперация России и враждебных ей международных сил сказалась уже на этапе вооружения Дудаева. Российская армия осенью 1994 года столкнулась именно с хорошо вооруженной и экипированной армией, характеристика вооружений которой сама по себе свидетельствует о такой кооперации.
Михаил Ефимов пишет в журнале «Солдат удачи» (№ 7, 2000 год): истина об уровне вооруженности дудаевской армии стала очевидной 12 декабря 1994 года, когда дудаевцы системой залпового огня «Град» нанесли удар по колонне российских десантников. «Однако, — продолжает он, — это были лишь первые горькие открытия. Оказалось, у дудаевцев есть все, что стоит на вооружении в Российской армии: танки, боевые машины пехоты, бронетранспортеры, орудия и минометы. Стрелковым оружием они оснащены получше нашего: у каждого автомат и гранатомет. Достаточно обученных наемников-снайперов. В подразделениях новейшие средства связи. Нет только, пожалуй, ракет да кораблей военно-морского флота. Но они, собственно, в горах и ни к чему».
В этом описании удивляют лишь слова «открытия» и «оказалось». Ничего удивительного в том, что дудаевцы располагали тем же оружием, что и начавшая 11 декабря 1994 года военные действия Российская армия, не было. А если для кого-то это оказалось открытием, то возникает вопрос о том, куда смотрела разведка и работала ли она вообще. Впрочем, в данном случае особой необходимости в ней даже и не было, ибо тот факт, что Чечня оказалась единственным из так называемых непризнанных государств, получившим свою квоту из вооружений СА наравне с бывшими союзными республиками, ни для кого не являлся тайной, а уж тем более — для президента РФ Бориса Ельцина и для министра обороны Павла Грачева.
Позднейшие публикации, в том числе и ряда документов, лишь позволили конкретизировать детали этой беспрецедентной истории вооружения Россией изначально не скрывавшего своей к ней абсолютной враждебности режима, но не дают никаких оснований говорить о сенсации. Если же о ней и можно говорить, то лишь в том смысле, что детали этой истории рисуют картину небывало циничного предательства армии собственным ее руководством — в сочетании с небывалой жертвенной покорностью самой армии, которая, уже зная все о странностях шестилетней (а если считать от начала событий — то уже и десятилетней) странной войны на Северном Кавказе, вновь и вновь идет на смерть.
1 ноября 1991 года Джохар Дудаев объявил о государственном суверенитете Чеченской республики, а уже 26 ноября того же года издал указ, запрещающий перемещение военной техники и вооружения, то есть вывод арсеналов дислоцированных в Чечне частей Советской армии с ее территории. Тотчас же началось их разграбление, нападение на военные объекты и часовых. Обо всем этом были осведомлены и президент доживавшего свои последние дни СССР М. С. Горбачев, и президент РФ Б. Н. Ельцин — осведомлены, в частности, многочисленными письмами офицеров на имя Михаила Горбачева.
Вскоре после распада СССР, 10 февраля 1992 года, к Б. Н. Ельцину со специальным письмом обратился Главнокомандующий Вооруженными Силами СНГ маршал авиации Е. Шапошников. В нем, как и в последовавших затем сообщениях от 1 марта и 3 апреля, сообщалось о разграблениях складов и избиениях военных, приводились впечатляющие цифры: речь шла уже о миллионах захваченных дудаевцами боеприпасов.
В апреле чеченский парламент сделал новый решительный шаг: принял постановление, согласно которому все воинские части, вооружение и боевая техника ОВС СНГ были взяты под юрисдикцию ЧР. Адекватным ответом на это был бы только приказ Главкому СНГ о вывозе оружия. На том этапе это еще было возможно, так как в 1992 году у Дудаева не было сил и вооружений, достаточных для того, чтобы такой вывоз остановить. Речь же шла ни много, ни мало, как о 50 тысячах одного лишь стрелкового оружия и 1,5 тысяч тонн боеприпасов, о чем 4 декабря 1991 года тогда еще первый заместитель министра обороны СССР генерал-полковник П. Грачев докладывал Е. Шапошникову по возвращении из командировки в Чечню.
Через месяц после этого, 4 января 1992 года, была принята Директива Генерального штаба № 314/3/0159, согласно которой 173 учебный центр{1} подлежал расформированию, а оружие — вывозу. Это было тем более остро необходимо, что в Чечне дудаевский режим прекратил снабжение армейских гарнизонов продовольствием, число же разбойных нападений угрожающе возрастало. Соответствующее письмо с выражением готовности обеспечить вывоз оружия и техники было направлено офицерами 173-го учебного центра к президенту и министру обороны. Как и все предыдущие, оно осталось без ответа и, что еще хуже, без внимания.
Чувствуя нерешительность России, уже в феврале 1992 года боевики начали силовой захват оружия, по поводу чего Е. Шапошников направил жалостное письмо Дудаеву, в котором информировал последнего о происходящем! В акциях по захвату военных городков активное участие принимал Б. Гантамиров, тогда мэр Грозного; и по личному приказу Дудаева, после решения парламента ЧР о переходе всех воинских частей, вооружения и боевой техники ОВС СНГ под юрисдикцию республики, началась замена караула военных городков национальными гвардейцами, сопровождавшаяся арестами российских офицеров и прапорщиков. В мае 1992 года, когда министром обороны РФ стал Павел Грачев, силовой вывоз оружия, хотя теоретически еще и оставался возможным, требовал неординарной политической воли и соответствующей мобилизации общественного мнения. Ни того, ни другого не было, да и большая часть арсеналов уже была разграблена. По заключению генерала В. Очирова, изучавшего проблему в местах дислокаций частей, к маю 1992 года было похищено 80% единиц техники и 70% единиц стрелкового оружия.
С учетом названных процентов, довольно странное впечатление производит шифротелеграмма П. Грачева от 20 мая 1992 года, согласно которой командующему войсками Северо-Кавказского военного округа разрешалось «передать ЧР из наличия 173-го гвардейского ОУЦ боевую технику и вооружения 50 процентов» (курсив мой. — К. М.). Ни о каких 50 процентах речь уже идти не могла; и хотя в результате беспрецедентного договора «О выходе войск и распределении имущества между Чеченской республикой и Российской Федерацией» удалось вывезти на территорию России 11057 единиц оружия, действовал он на протяжении всего лишь двух дней — 29 и 30 мая. А уже 31 мая Дудаев в одностороннем порядке разорвал его, поставив военнослужащим ультиматум: немедленно покинуть республику, что и было исполнено. Техника и вооружение достались боевикам, и потому ни о каких «сюрпризах» осенью 1994 года не могло быть и речи — в той части, которая касалась, по крайней мере, оружия бывшей СА, то есть того же самого, которым была вооружена Российская армия. Не только Ельцин и Грачев, но и генералитет да и большая часть офицерства прекрасно знали, с чем предстоит встретиться выдвигаемым в Чечню частям.
«Солдат удачи», подробно исследовавший этот вопрос, приводит достаточно подробные характеристики «военного наследия», полученного Чечней из бывших советских арсеналов.
Общее количество предоставленного таким образом Чечне оружия, даже по неполным данным, составило 57696 единиц. Причем, по сведениям МО РФ, только из армейских арсеналов чеченцы получили 41538 единиц стрелкового оружия, в том числе автоматы АК, АКС-74, АКМ, АКМС, снайперские винтовки СВД, станковые автоматические гранатометы АГС-17 «Пламя», более тысячи танковых и крупнокалиберных пулеметов, не говоря о пистолетах ТТ, НМ, АПС, а также более чем 2000 ручных пулеметов Калашникова РПК и ПКМ. Боеприпасы исчисляются сотнями тысяч и миллионами единиц. Кроме того, в руки дудаевцев попали 7 переносных зенитно-ракетных комплексов «Игла-1», 2 комплекса противотанковых управляемых ракет (ПТУР) «Конкурс», 24 комплекса ПТУР «Фагот», 51 комплекс ПТУР «Метис» и не менее 740 ракет к ним, а также 113 ручных противотанковых гранатометов РПГ-7. Помимо этого, более 6000 единиц стрелкового оружия боевиками ОКЧН было захвачено при разгроме КГБ Чечено-Ингушской АССР в сентябре 1991 года и значительное количество оружия (более 10 000 единиц) было взято при разоружении местных органов внутренних дел.
Таков, при далеко не полном подсчете, объем лишь того оружия, которое было оставлено армией, органами безопасности и внутренних дел осенью 1991 — летом 1992 года. Однако приток вооружений продолжался в этот регион и впоследствии: путем как прямых закупок стрелкового оружия штатных образцов в странах СНГ (Азербайджане, Украине, Литве, Эстонии), так и контрабандного ввоза по воздуху из Афганистана и Турции. Свою роль сыграл и ввоз оружия чеченцами, воевавшими в Абхазии, хотя его далеко не следует переоценивать: в общем потоке полученных Чечней вооружений «абхазская» часть является весьма скромной.
Что до Турции, то она еще в 1991 году под видом гуманитарной помощи поставила в Чечню первую партию стрелкового оружия советских образцов (в основном производство ГДР, полученное турками от ФРГ в рамках взаимопомощи НАТО), причем часть его была провезена дудаевскими боевиками через территорию Азербайджана.
Из Афганистана в числе прочего прибыли английские снайперские винтовки (в ОКСВ их называли «БУР»), притом вместе со специальными группами моджахедов, сформированными в Афганистане же, — для, во исполнение пожеланий еще У. Кейси, продолжения войны с «шурави» на их собственной территории.
Не довольствуясь всем этим, Дудаев попытался еще и создать свой собственный «ВПК», организовав на одном из грозненских машиностроительных заводов малосерийное производство 9-мм пистолета-пулемета «Борз» ( «Волк»). Однако из этой затеи мало что вышло: нетворческий, пиратско-набеговый тип чеченской «государственности» сказался и в неспособности организовать сколько-нибудь налаженное и регулярное производство.
Зато другие каналы пополнения чеченских арсеналов работали бесперебойно. Ярким свидетельством этого является тот факт, что спустя полтора года после начала первой чеченской кампании интенсивность августовских боев в Грозном не только не уступала тем, что развернулись здесь зимой 1994-1995 годов, но, по мнению некоторых специалистов, даже превосходила их. И уже после заключения Хасавюртовского мира, по данным компетентных источников, на начало 1997 года в наличии у чеченцев имелось свыше 60 000 единиц стрелкового оружия, более 2 млн единиц различных боеприпасов (патронов, ручных гранат, противопехотных и противотанковых мин), несколько десятков танков, БТР, БМП, а также равноценное этому количество артиллерийских орудий различных калибров с несколькими (не менее 200 снарядов на ствол) боекомплектами к ним ( «Солдат удачи», № 2(29), 1997).
Иными словами, ценой огромных жертв (по официальным данным с декабря 1994 по август 1996 года Вооруженные силы Российской Федерации потеряли 2837 человек убитыми, помимо этого, во внутренних войсках МВД погибло еще около 1000 человек, неофициальные источники называют цифру в несколько раз большую) нерешенной осталась едва ли не главная задача первой чеченской кампании — уничтожение чеченских арсеналов. Разумеется, не перекрытыми остались и каналы их пополнения, что в полной мере обнаружило себя в ходе второй чеченской кампании, но о чем наиболее проницательные наблюдатели предупреждали еще за несколько лет до ее начала. И это — одна из многочисленных странностей тянущейся уже почти 10 лет войны, в которой периоды активных боевых действий в итоге оказываются лишь одним из инструментов дальнейшего разрыхления ситуации на Кавказе и усугубления общей нестабильности на южной дуге с включением в нее Северного Кавказа.
Выход талибов на Пяндж в конце сентября 2000 года, одновременное заявление Ахмад Шаха Масуда о существовании крупного лагеря по подготовке чеченских боевиков на севере Кандагара, информация о чеченских инструкторах в лагере боевиков на Памире (Талимгох), работающих в связке с радикальной узбекской Партией вооруженного ислама ( «Хизб-ут-тахрир ал-исламия»), вынашивающей планы создания единого исламского государства, в которое вошли бы все среднеазиатские республики Средней Азии и мусульманские регионы России, включая Северный Кавказ; наконец, бесспорность присутствия афганских моджахедов в Чечне спустя уже почти год после начала второй чеченской кампании дают новые основания в пользу этого вывода.
Старая истина о том, что война есть продолжение политики иными средствами, конечно, сохраняет свою силу и в наши дни; однако соотношение их может быть далеко не столь хрестоматийно простым, как мы привыкли полагать до сих пор. Чечня показала, что объявленные явные цели войны (ликвидация бандформирований, погашение очага сепаратизма и т. д.), исходя из которых и действует армия, могут не только не совпадать с необъявленными, тайными политическими целями, но прямо противоречить им, что превращает армию в трагическую заложницу политики. Весь ход событий в Чечне и вокруг Чечни, начиная с 1991 года, к сожалению, дает немало доводов в пользу этой гипотезы, и в связи с ней получают объяснение, обнаруживают хотя бы подобие логической связи бесчисленные странности Кавказской войны рубежа тысячелетий.
Одной из самых больших и, главное, устойчиво прослеживаемых на протяжении всего конфликта таких странностей является бросающееся в глаза нежелание — или неумение? — российской стороны создавать и упорно, методично наращивать опору себе в местном, автохтонном населении. Между тем при всей своей жесткости это умел делать Ермолов; огромный положительный опыт такого рода был накоплен русской армией при завоевании Средней Азии. Да и Красная армия, при всей жестокости войны с басмачами, уделяла такой работе огромное внимание и вела ее достаточно эффективно. Размывание традиции стало сказываться лишь в Афганистане, но две военные кампании в Чечне продемонстрировали уже едва ли не полный разрыв с ней, утрату всяких навыков такого рода и, что еще хуже, даже понимания необходимости подобной работы.
Более того, со зловещей закономерностью стала обнаруживать себя приобретенная постсоветской Россией склонность особую жесткость проявлять именно по отношению к потенциальным союзникам; необычную, на грани заискивания, снисходительность проявляя, напротив, к потенциальным и даже реальным врагам. Как объяснить, что российская авиация в январе 1995 года наносила удары по населенным пунктам Шатаевского района, хотя старейшины села дали «добро» на беспрепятственный проход российских войск через этот район? Зато ни одна бомба, по свидетельству участников боев, не упала в это же самое время на тренировочные лагеря и базы боевиков под Бамутом и Ведено. Кстати сказать, в качестве таковых чаще всего тогда использовались бывшие пионерские лагеря. Зато ОМОН занялся в первую очередь разоружением тех групп чеченцев, которые вели активную борьбу против Дудаева, поставив их в самое двусмысленное да и просто трагическое положение.
То же самое повторилось и во вторую чеченскую кампанию. В традиционно пророссийских районах, рассказывает осведомленный наблюдатель, в ходе зачисток изымались даже охотничьи ружья, а уже в центральной Чечне зачистки велись по «мягкому варианту», при этом обнаружилось, что даже владельцы автоматов АКМ нередко имели разрешение на их хранение, подписанное не кем иным, как спецпредставителем российского руководства в Чечне Николаем Кошманом. Ну, а «те мероприятия, которые проводились на юге республики, называть зачистками вообще нельзя», — пишет Борис Джерелиевский в «Солдате удачи» (№1 (64), 2000). В Аргуне вообще не заходили в дома, ограничиваясь проверкой документов на улице — всего лишь на предмет наличия прописки.
Происходили вещи и еще более странные: так, в Шалинском районе при одной из зачисток в больнице были обнаружены тяжелораненые боевики, однако команды на их арест не последовало; вскоре они благополучно выписались и исчезли. В одном из пунктов не разрешили ликвидировать обнаруженный спецподразделением МВД подпольный цех по кустарному производству минометов, гранатометов и противотанковых ружей. И есть даже сведения, что во многих уже зачищенных пунктах продолжают удерживаться заложники и рабы.
Все подобные странности этой сверхстранной войны (а перечислять их можно бесконечно, и ниже я еще буду говорить о них) складываются уже в некую закономерность, за которой не будет преувеличением предположить некий зловещий умысел. Иначе придется говорить о полной неадекватности действий Российской армии: вероятно, нечто о происхождении столь странных приказов и распоряжений известно и российскому генералитету в Чечне. И хочется надеяться, что когда-нибудь и кто-нибудь из «осведомленных людей» все же приподнимет завесу над этой тайной.
Однако и того, что доступно наблюдающему и сопоставляющему факты аналитику, довольно, чтобы сделать обоснованный вывод о кричащем несовпадении объявленных (военных) и скрытых (политических или, скорее даже, параполитических) целей обеих чеченских кампаний, которые не случайно так и не были названы войной и вообще не получили внятного правового определения. Это несовпадение, следствием своим имеющее нарастающее разрыхление ситуации в Чечне, и образует ось, вокруг которой вращаются события обеих странных войн; события, оборачивающиеся прямым абсурдом при любой попытке подойти к ним, объяснить их с позиций логики классической войны.
Приведение Москвой к власти Дудаева и масштабное его вооружение было первым этапом подобного разрыхления. Следующим можно считать циничную игру Москвы с антидудаевской чеченской оппозицией. Сегодня нет никаких оснований сомневаться в том, что массированность и аутентичность этой оппозиции давали Кремлю возможность, если бы то входило в его намерения, вообще избежать войны, либо же, в крайнем случае, предельно минимизировать ее. Это показало первое вхождение сил оппозиции в Грозный 15 октября 1994 года, когда колонна весь путь от Знаменского до Грозного прошла вообще беспрепятственно (в отличии от того, что произойдет позже, при вводе российских войск), да и к президентскому дворцу вышла с необыкновенной легкостью, при общем числе потерь семь человек. Город был практически взят, однако руководство оппозиции (Умар Автурханов и Бислан Гантамиров) внезапно получили приказ оставить Грозный.
Это было масштабное продолжение той циничной игры с ней, которая началась еще после первой конфиденциальной беседы Геннадия Бурбулиса с Джохаром Дудаевым, за которой последовал описанный выше разгон Верховного Совета ЧИР. Результатом следующей конфиденциальной встречи, в которой на сей раз участвовал и Полторанин, стал разрыв Дудаевым достигнутого на переговорах с Хасбулатовым соглашения о новых выборах в Верховный Совет. Они-то (Бурбулис и Полторанин), по предположению одного из активистов антидудаевской оппозиции Исы Алеро, и «предложили Дудаеву иной сценарий... »
Сегодня, по прошествии стольких лет и после двух войн, не разрешивших, но еще больше запутавших ситуацию в Чечне, есть основания думать, что замысел этого сценария в значительной степени и состоял в устранении такой оппозиции с политической сцены Чечни. В противном случае невозможно объяснить то «добро», которое Дудаев явно получил на кровавое подавление в июне 1993 года многомесячного митинга оппозиции на Театральной площади Грозного. Инициаторами его 15 февраля 1993 года выступили профсоюзы, выдвинувшие социально-экономические требования; однако очень скоро они сменились политическими, массовость его превзошла все ожидания, появились отряды самообороны из Надтеречного района. В качестве лидеров выдвинулись Умар Автурханов и Бислан Гантамиров, в начале мая того же года перешедший на сторону оппозиции. Напряжение возрастало, Дудаев выступал с открытыми обещаниями устроить «Варфоломеевскую ночь» участникам митинга на Театральной площади, а в это время из Москвы поступали для него огромные денежные суммы — притом через ЦБ под руководством В. Геращенко.
У событий того лета есть, однако, аспект еще более зловещий. Из разрозненных свидетельств следует, что по каким-то каналам, связанным уже с российскими спецслужбами, Москва пообещала участникам оппозиционного митинга снабдить их в экстремальной ситуации оружием. По некоторым данным, оно было сосредоточено в районе бывших обкомовских дач, однако, когда в роковой день 4 июня за ним направилась группа из чеченских оппозиционеров и вовлеченных в процесс российских офицеров, оружие оказалось вывезенным буквально за считанное время до их прибытия, что заставило офицеров с ожесточением говорить о чьем-то предательстве.
В подавлении митинга решающую роль сыграл Абхазский батальон во главе с Басаевым, Гелаевым и Ханкаровым, руководил операцией Арсанукаев — спустя несколько лет их имена будет знать вся Россия, вынужденная теперь сама вступить в непосредственное боевое соприкосновение с ними.
Последовавшие полтора года ознаменовались разворачиванием нерегулярных, но достаточно интенсивных столкновений между дудаевцами и оппозиционным Временным Советом Чечни, созданным 4 июня 1993 года и обосновавшимся в с. Знаменское Надтеречного района. Москва, вооружившая Дудаева, теперь вела двойную игру. Поставляя оружие и оппозиции, она то приближала, то отталкивала ее, наблюдая — с неясной целью — за развитием событий в районе Терского хребта, ставшем основной зоной военного соприкосновения Грозного и Знаменского, а также за противоборством Дудаева и его бывшего охранника Руслана Лабазанова. А также — и особенно ревниво — за Хасбулатовым.
Апогеем этой запутанной и циничной игры можно считать серию походов сил оппозиции на Грозный; они не могли происходить без московской санкции, и теперь, рассматривая их в ретроспективе и, особенно, в связи с историей новогоднего (1994/1995) штурма чеченской столицы, трудно отделаться от впечатления, что Москва, санкционируя эти походы, стремилась не овладеть городом, но, напротив, дать дудаевцам возможность освоить приемы борьбы с танковыми колоннами противника, входящими в него.
Как иначе объяснить то, что произошло 15 октября 1994 года? А ведь ему предшествовало еще и 12 сентября, когда силы оппозиции легко взяли милицейскую школу, военный учебный центр дудаевцев и овладели стратегически важным перекрестком в районе консервного завода (там, где спустя несколько месяцев ожесточенные бои будет вести Российская армия), а затем получили приказ отступить.
За этими двумя походами последовали карательная операция Грозного, спланированная начальником штаба вооруженных сил Ичкерии Асланом Масхадовым, и жестокие столкновения в районе Урус-Мартана. А 26 ноября оппозиция, за неделю получившая 35 танков Т-72, вновь двинулась на Грозный, однако на сей раз события развернулись по иному сценарию. Едва только общая колонна, выйдя из Толстой-Юрта, подошла к селу Петропавловское, как попала в засаду: обстрел по ней вели две гаубицы, зенитная пушка и АГС неприятеля, а также замаскировавшиеся автоматчики. Все указывало на тщательную и заблаговременную подготовку засады, а стало быть, и на соответствующую информированность дудаевской стороны. «На пути в город, — рассказывает участник событий, — встретились и другие засады, но оттуда били преимущественно пулеметы и гранатометы».
Тем не менее силам оппозиции, шедшим со стороны Толстой-Юрта, удалось добраться до Театральной площади (где она и зарождалась), однако, не доходя до площади Шейха Мансура они попали в окружение; гантамировцы, вошедшие в Грозный со стороны Черноречья, в Заводском районе натолкнулись на отборных бойцов Абхазского батальона. Больше половины бронетехники было уничтожено, были большие потери и в живой силе. Мощному пушечному обстрелу подвергся отряд Лабазанова, задачей которого было войти в город через площадь Минутка и по проспекту Ленина подойти к президентскому дворцу; однако лишь два танка из лабазановского отряда смогли выполнить эту задачу, но и те были подбиты на подступах к дворцу. Оппозиция, хотя и сумевшая захватить телевидение, отступила, унося с собой более сотни убитых. Чуть больше месяца оставалось до 31 декабря 1994 года, и если я так подробно остановилась на событиях 26 ноября, то и потому, в частности, что даже их топография похожа на эскиз грядущего новогоднего штурма.
По данным Р. Хасбулатова, только в Грозном к осени 1994 года находилось около 3,5-4 тысяч боевиков, прекрасно знавших город, отлично вооруженных и экипированных; более 150 снайперов, более 200 иностранных наемников, много гранатометов, отлично работающая связь. Разумеется, все это не могло не быть известно и российской разведке. И если Москва все же пошла на такую достаточно жестокую по отношению к оппозиции акцию, как та, что произошла 26 ноября, то ее смысл мог бы, по крайней мере, состоять в извлечении уроков. Но, напротив, словно убедившись, в какие засады может попадать и как может гореть на городских улицах бронетехника, опыт, теперь уже в расширенном масштабе, решили повторить. И это — одна из первых и самых страшных загадок длящейся по сей день странной войны.
В сущности, с учетом того, что «ползучие» военные действия разворачивались в республике на протяжении уже, по меньшей мере, полутора (а если считать от нападений на военные городки и склады — то и трех) лет, а также и того, что операция федеральной армии в Чечне так и не получила внятного правового определения, сам по себе ввод войск 11 декабря 1994 года в Чечню вряд ли, строго говоря, может считаться днем начала войны.
Однако все прекрасно понимали, что речь идет именно о войне — и не только потому, что резко изменился весь масштаб событий, но и потому также, и это даже прежде всего, что, казалось, формула Клаузевица являла себя здесь в чистом виде. Российская Федерация приступала к разрешению военными средствами проблемы, которую не могла разрешить средствами политическими. Впервые с распада СССР Россия получала карт-бланш (поскольку, в отличии от Карабаха, Южной Осетии, Абхазии, Приднестровья, а уж тем более Балкан, события разворачивались теперь на ее собственной территории) на предъявление собственного проекта организации пространства пришедшей в движение Сердцевинной Евразии. Однако весь ход событий, череда которых открылась 11 декабря 1994 года, говорит об ином: о том, что — в лучшем случае — такого проекта, а стало быть, и внятной политической цели не было, а в худшем — что он существовал, но представлял собой лишь элемент чужого проекта, и что именно поэтому итогом двух чеченских кампаний оказалось масштабное сращивание этого вначале относительно локального очага нестабильности на территории России с международным феноменом моджахедизма — вплоть до посещения, по некоторым данным, Чечни Усамой бен Ладеном.
А также — нарастающее вмешательство международных инстанций (ОБСЕ, ПАСЕ, лидеров иностранных государств) во внутренние дела России. Запад быстро перемещает вопрос о Чечне из абстрактной области прав человека и гуманитарных озабоченностей в область откровенно политическую. Так, бывший председатель ОБСЕ Кнут Воллебэк уже не раз подчеркивал, что роль ОБСЕ в Чечне должна быть политической — а мы знаем, по опыту Югославии, что под прикрытием ОБСЕ очень удобно действовать НАТО. Госсекретарь США Мадлен Олбрайт так прокомментировала итоги Стамбульского саммита, на котором Россия пошла на столь значительные уступки по вопросу своего военного присутствия в Закавказье и на Днестре, мотивируя их устремлением обеспечить автономность своих действий в Чечне: «ОБСЕ фактически пришла к консенсусу, что внутренние конфликты, которые способны вызвать нестабильность в регионе, являются делом всех. И следующим шагом мы дадим ясно понять, что исполнение международных норм во внутренних конфликтах является делом ОБСЕ. Консенсус мы уже имеем».
Все это позволяет сделать обоснованный вывод, что Чечня стала для Запада территорией, на которой, как и на Балканах, интенсивно развивается процесс сращивания подпольно-террористического и высокого, вплоть до ведущих международных организаций, уровней мировой политики и параполитики. Если итог пока не оказался тем же самым, то, разумеется, не в последнюю очередь потому, что даже и современная, усеченная по отношению к своему историческому формату Россия — это все же не Югославия, не Ирак и не Индонезия, и для достижения аналогичных целей здесь требуются более изощренные приемы. Однако это различия скорее в форме, нежели в сути, каковой является бурная интернационализация конфликта в Чечне на обоих уже упомянутых уровнях. И она, в случае весьма вероятного третьего витка военных действий, может принять уже гораздо более сходный с балканским (или афганским) вариантом вид. Об этом, однако, речь еще впереди; а сейчас вернемся к началу странной войны, возымевший на сегодняшний день столь странный результат.
Гроза
10 июня 1817 года в русском лагере в долине реки Сунжа «было совершено торжественное молебствие, а затем при громе пушек заложена была сильная крепость о шести бастионах, которую Ермолов назвал Грозной». Так повествует историк ХIХ века о рождении города, самому имени которого всю полноту заложенного в нем значения предстояло развернуть в конце ХХ века. А ведь считалось, что уже к 1870 году крепость как таковая утратила свое значение и потому была упразднена и преобразована в окружной город Терской области. Город быстро рос, из долины Сунжи взбираясь на склоны Сунженского хребта, чему немало способствовали проведение железнодорожного пути Бислан-Грозный (в 1893 году продолженного до Баку) и начало освоений месторождений нефти в Грозненском районе. В 1917 году здесь уже действовало 386 скважин; абсолютное большинство работающего на них персонала составляли русские. От Грозного же прошел первый в России нефтепровод (в регион нынешней Махачкалы, ранее носившей имя Петровск-Порт).
Однако уже сразу после Февральской революции 1917 года Грозный снова стал крепостью для своих жителей (тогда в подавляющем большинстве русских). Защищаясь от пытающихся овладеть им восставших чеченцев, они вынуждены были окопаться и обнести город проволочными ограждениями, по которым пропускали электрический ток. Тогда предводитель восставших шейх Арсанов приказал поджечь нефтяные факелы вокруг города, которые горели почти два года; и этой картине начала века суждено было повториться в его конце, когда входящие в город российские части увидели восходящие к небу столбы из пламени и копоти.
Предвестие грозных событий, свидетелями которых стало последнее десятилетие ХХ века, чуткое ухо могло уловить и в волнениях, потрясших город в 1958 году, когда началось возвращение депортированных чеченцев на родину и одновременно с ним развернулись акции жестокого насилия против русских. Тогда они, по понятным причинам, не получили большого резонанса, были замяты. И, как это было и со времени пленения Шамиля вплоть до Февральской революции 1917 года, прочность империи создавала иллюзию прочного и окончательного замирения. Однако стоило ей зашататься, Грозный вновь оказался на передовой.
И даже сегодня, уже после второй чеченской кампании, штурм Грозного в ночь на 1 января 1995 года и последовавшие за ним два месяца жестоких боев остаются едва ли не самой трагической, а вместе с тем и самой загадочной страницей странной войны. Точнее — все ее нераспутанные загадки оказались сосредоточены в этом штурме, «грозненском жертвоприношении», как назвал его спецназовец Александр Скобенников ( «Солдат удачи», № 5(56), 1999 год). Эти загадки стали следовать одна за другой с первых же часов после начала общевойсковой операции федеральных войск в Чечне 11 декабря 1994 года.
Накануне, 10 декабря, в 22. 00 командующий войсками СКВО доложил о готовности группировок федеральных войск к проведению операции, которая и началась на следующее утро. Федеральные войска тремя колоннами (с севера, со стороны Ингушетии и со стороны Дагестана) вошли на территорию Чечни в 7. 00 — с опозданием на 2 часа, которое сразу же спутало карты. Предполагалось, что сопредельные с Чечней районы Ингушетии и Дагестана войска пройдут ранним утром, около 5 часов, когда дороги еще безлюдны. Однако необъяснимая задержка с началом движения сразу же привела к столкновению колонн с массами местного населения. К тому же, по всем признакам, в толпу, традиционно идущую и едущую на рынки и по иным своим делам, были заблаговременно внедрены боевики, а это значит, что чеченская сторона была хорошо информирована о времени и маршруте движения военных колонн. В первый же день на подходах к Чечне со стороны Ингушетии и Дагестана были взяты в плен десятки солдат федеральных войск — взяты способом, с которым Российская армия будет сталкиваться далее и в самой Чечне и который не имел бы ни малейших шансов на успех, если бы не предательская невнятность распоряжений российского командования.
Происходило это так: женщины и дети из местных селений обступали и останавливали боевые машины, следующие в походных колоннах, а затем рассредоточенные в толпе боевики разоружали солдат. Последние же не имели четкого приказа на применение оружия и открытие огня на поражение, что уже само по себе, по меньшей мере, странно для армии, начинающей военную кампанию. Между тем странность эта присутствовала и далее, отмечается многими участниками военных действий в Чечне, но до сих пор не получила вразумительного объяснения. Российским солдатам, рассказывает один из них, постоянно приходилось действовать с оглядкой на работников военной прокуратуры, на которых помимо прочих задач был возложен контроль за правильностью применения оружия российскими военными, что не давало последним возможности, особенно вначале, адекватно реагировать на действия боевиков. «Перед тем, как произвести выстрел, солдат думал о том, не займется ли им в последствии военная прокуратура. Право «первого выстрела» принадлежало боевикам, чем они и не преминули воспользоваться».
Уже на первом же этапе движения, еще до подхода к Грозному, машины, перевозившие солдат, колесная бронетехника приводилась в негодное состояние; разворачивались уже и настоящие боевые действия. При этом возникли новые странности. Когда одна из групп спецназа обнаружила чеченские «Грады» (те самые «Грады», о которых потом говорили как о «сюрпризе») с РСЗО, приведенными в состояние боевой готовности и направленными в сторону движения российских войск, об этом, естественно, сообщили командованию.
Ситуация типичная для странной войны.
«Сюрпризы», подобные описанному, изобиловали на протяжении всего продвижения к Грозному (которое растянулось более чем на две недели), и это тем более удивительно, что, по меньшей мере, с 1 декабря Российская армия вела интенсивную воздушную и наземную разведку. По свидетельству спецназовцев, «все маршруты предстоящего вторжения были изучены нами досконально. Мы знали буквально каждый бугорок, каждый кустик. Знали поименно всех полевых командиров, зоны ответственности их групп, вооружение, численность». Но — «вся информация, собранная нами потом и кровью, оказалась совершенно невостребованной».
Что дудаевцы были хорошо информированы о предстоящих военных действиях и основательно готовились к ним, говорил и генерал-полковник А. Квашнин (позже начальник Генштаба), по словам которого, «группировка дудаевских вооруженных формирований к 21 декабря 1994 года была сосредоточена в 40-45 опорных пунктах, хорошо оборудованных в инженерном отношении, включая завалы, минные заграждения, позиции для стрельбы из танков, БМП и артиллерии» (цит. по В. Н. Новичков, В. Я. Снеговский, А. Г. Соколов, В. Ю. Шварёв, «Российские Вооруженные Силы в чеченском конфликте. Анализ. Итоги. Выводы». Париж. Москва, 1995 год).
По словам П. Грачева, места дислокации бойцов Дудаева, численность которых по предварительным данным МО составляла 10-12 тысяч, были хорошо известны разведке. Не могло не быть известно и то, что в Грозном шла активная подготовка к обороне: сооружались завалы и баррикады, дооборудовались и создавались долговременные огневые точки, минировались подходы к особо важным объектам. Вывозились из города в сельские районы чеченские семьи — женщины и дети, а это явно указывало на то, что город готовится к боевым действиям. При этом выезду русского населения чинились препятствия: его готовились использовать как живой щит. Одновременно формировались отряды ополчения, в места их дислокации направлялись вооружение и боеприпасы. Всем пограничникам было предписано немедленно прибыть к месту прохождения службы, Дудаевым был издан Указ «О придании судам ЧР статуса военно-полевых». Согласно документам, которыми располагало ГРУ ГШ, мобилизация мужчин в армию началась уже летом 1994 года, а это полностью опровергает растиражированную СМИ во время первой чеченской кампании версию спонтанного «народного ответа» на действия Российской армии.
Известно также, что еще до начала операции российских войск правительство Дудаева выступило с экстренным обращением к мировому сообществу, заявив о начале «новой русско-кавказской войны» и заранее возложив всю ответственность за это на Россию. По данным Интерфакса, было также принято решение обратиться со специальным посланием к Клинтону и призвать его приложить все усилия, дабы приостановить развязывание «крупномасштабной кавказской войны», которая, как подчеркивалось, затронет интересы многих государств, в том числе и стран НАТО.
По всем признакам, Дудаев основательно готовился к войне, и это не могло не быть известно российскому командованию. Правда, можно отметить некоторый разнобой в определении численности дудаевских сил. Так, если МО, как уже сказано, давало цифру 10-12 тысяч человек, то, по данным секретаря Совета безопасности О. Лобова, только Грозный обороняли до 15 тысяч бойцов регулярной армии. По его же данным, к началу штурма города в нем находились 2,5 тысячи иностранных наемников, притом профессионалов высокого класса. К середине февраля, по данным ГРУ, их число увеличилось до 5 тысяч и в дальнейшем продолжало расти.
По заявлению руководителя командования группировкой федеральных войск в Чечне (с 01 февраля 1995 года), заместителя министра внутренних дел А. Куликова, после захвата федеральными войсками 25 января личного архива Д. Дудаева он располагает документами, из которых следует, что «армия Чечни по состоянию на 1 января 1994 года представляла собой наиболее крупное вооруженное формирование в Северокавказском регионе» ( «Красная звезда», 04 февраля 1995 года).
Наконец, по оперативным данным МВД РФ численность вооруженных сил Чечни на начало конфликта составила 15 тысяч человек регулярной армии и 30-40 тысяч вооруженного ополчения. Кроме того, согласно трофейным документам мобилизационного плана, Д. Дудаев мог при объявлении мобилизации поставить под ружье 300 тысяч человек ( «Российские Вооруженные Силы…», соч. цит., с. 38).
Что до ополчения, то оно представляло собою вовсе не оснащенных подручным инструментом или дедовскими двустволками разъяренных крестьян, как следовало из антиармейской пропаганды московских СМИ, а состояло из хорошо обученных, хорошо вооруженных и мобильных отрядов, оснащенных полевыми стационарными и индивидуальными портативными рациями. Местами их постоянного местопребывания в Грозном были подвалы, тщательно подобранные и оборудованные. В обязательном порядке подводилось электропитание (от движков) и, если возможно, то и газ, устанавливались печи и плиты; в этих же подвалах размещались столовые и медсанчасти. Было организовано централизованное снабжение боеприпасами и вооружением — словом, ни о какой импровизации и спонтанности не могло быть и речи.
Что касается вооружений дудаевцев, то они, как явствует из сказанного выше об оставленных в Чечне советских арсеналах, были такими же, как и у Российской армии.
На вооружении чеченцев были танки Т-72, Т-62, БТР-70, САУ2С1, 2С3, противотанковые пушки М-12, РСЗО «Град». В большом количестве использовались также противотанковые гранатометы, противотанковые кумулятивные ракеты и минометы. Имелись также переносные зенитные ракетные комплексы типа «Стрела-2». По некоторым данным, имелись и «Стингеры» (у арабских и афганских моджахедов), хотя в марте 1995 года, когда я была в Грозном, военные отрицали это. Однако и без них вооруженность дудаевской армии была очень велика и ничем не уступала вооруженности объединенной группировки федеральных войск в Чечне.
Равным образом, одинаковой была и подготовка: ведь подавляющее большинство личного состава регулярной армии Чечни и вооруженного ополчения прошло службу в рядах СА, многие имели опыт участия в боевых действиях в Афганистане и в горячих точках на территории СССР.
Особо следует сказать о дудаевских снайперах, ибо их количество и профессионализм уже сами по себе опровергают домыслы о стихийном и «любительском» характере войны со стороны чеченцев. По некоторым данным, 26% ранений военнослужащих федеральных войск в первой чеченской войне — пулевые.
Большинство смертей в госпиталях — результат проникающих ранений черепа (от снайперского огня) и грудной клетки от осколков. «По утверждению военных, в боях за Грозный только в 8-м армейском корпусе по состоянию на начало января 1995 г. в звене взвод-рота практически все офицеры были ранены или убиты снайперским огнем» ( «Солдат удачи», № 2(29), 1997 год).
Правда, некоторые участники военных действий считают такую оценку роли снайперов преувеличенной, но это — разница в оценках степени явления, но не его сути. Суть же заключается в том, что выдвигающимся в Чечню российским частям готовилась противостоять хорошо подготовленная и многочисленная армия. Вряд ли 30-тысячный российский контингент (такова его первоначальная численность) можно было считать достаточным для быстрого и эффективного решения поставленных задач. Во всяком случае, вскоре А. Квашнин, исходя из состава группировки противника в городе и оценки его оперативных возможностей, заявил, что для штурма Грозного необходимо было иметь в составе группировки российских войск как минимум 50-60 тысяч человек. Тем не менее на штурм были брошены те силы, которые были, и в том состоянии, в котором они находились.
О том же, каково было это состояние, свидетельствует документ, 28 января 1995 года опубликованный «Новой ежедневной газетой». Документ этот представляет собой рапорт одного из высокопоставленных военных, который на основе совместной работы с генералами и офицерами ГШ и СКВО доложил свое мнение о подготовке руководства штабов войск по организации и ведению боевых действий. В нем указывалось, в частности, на недостаточную военную подготовку и обученность личного состава. И речь шла не о каких-нибудь мелочах — хотя, по мнению опытных военных, о таковых и вообще-то с трудом можно говорить в боевых условиях. Но в данном случае речь шла о таких принципиальных вещах, что, читая, отказываешься верить своим глазам.
Вот фрагменты из раздела 111 ( «Подготовка войск»):
…4. Слабые навыки в ведении боевых действий военнослужащими в одиночном порядке и в составе подразделения.
5. Слабые навыки личного состава в ведении огня из личного и группового оружия.
6. Механики-водители и водители имеют слабые навыки в управлении боевой техникой.
7. Наводчики-операторы БМП, наводчики танков не знают правил стрельбы и ведения огня по появляющимся и движущимся целям, неуверенно действуют при вооружении...
…20. Опыт афганской войны не нашел применения при ведении боевых действий». К этому следует добавить недостаточное, мягко выражаясь, техническое и тыловое обеспечение: нехватку запчастей и ГСМ, а также плохое обеспечение личного состава теплым бельем, рукавицами, подшлемниками, питанием (по 6-8 суток приходилось проводить без горячей еды) и полное отсутствие банно-прачечного обслуживания.
Кроме того, согласно тому же документу:
2. Разведывательные подразделения не проводили предварительной разведки маршрутов». Разведчики говорят иное, — а именно: что вся проделанная ими работа пошла прахом по причинам, которые до сих пор не получили внятного объяснения. Но одна все-таки известна и называется практически всеми. Это — недопустимое отсутствие взаимодействия между различными родами войск, атмосфера корпоративного соперничества внутри командования, отсутствие хорошей связи между частями (при том, что у чеченцев, по многочисленным свидетельствам, она была налажена отлично) и подразделениями, что приводило к трагическим последствиям: обстрелам и бомбежкам федеральных войск своими же. Подобный обстрел случился, по рассказу «Монаха»{1}, во время штурма морпехами площади Минутка, что он объясняет нетрезвым состоянием бойцов одного из артиллерийских дивизионов ( «Солдат удачи», № 1, 1999 год). На счет таких обстрелов «по ошибке» некоторые офицеры склонны относить едва ли не больше половины всех потерь Российской армии в первый месяц военных действий в Чечне. А некоторые полагают, что вряд ли здесь можно обойтись лишь словом «ошибка» и что в иных случаях приходится предполагать чье-то прямое предательство и сговор. Это особенно относится к так называемым «гуманитарным коридорам», которые теоретически оставлялись для выхода гражданского населения, но по которым реально беспрепятственно курсировали чеченские связные и боевики.
Однако больше всего вопросов возникает в связи с новогодним штурмом. Нет никаких сомнений в том, что в целом российское командование имело достаточно полное представление о том, что вокруг Грозного в течение 3-х лет были сформированы три линии обороны. Выступая 28 февраля 1995 года на совещании высшего руководства ВС РФ, А. Квашнин так охарактеризовал их:
Внутренняя — радиусом от 1 до 1,5 км — обходила президентский дворец; средняя — на удалении до 1 км от границы внутреннего рубежа — пролегала в северо-западной части города и до 5 км в его юго-западной и юго-восточной частях; внешняя проходила в основном по окраинам города и была вытянута в сторону Долинского.
На внутреннем рубеже вокруг президентского дворца были созданы сплошные узлы сопротивления, основой которых были капитальные каменные строения. Нижние и верхние этажи зданий были приспособлены для ведения огня из стрелкового оружия и противотанковых средств. Вдоль проспектов Орджоникидзе, Победы и улицы Первомайская были созданы подготовленные позиции для ведения огня артиллерией и танками прямой наводкой. С учетом сказанного не может не вызывать удивления упорство, с каким российское командование бросало войска именно на это, так хорошо укрепленное направление — поставив целью непременно овладеть президентским дворцом, словно бы это был Рейхстаг. «... Командование никак не могло придти в себя, — рассказывает участник событий, — реально взвесить обстановку и начать действовать трезво. Сверху была только одна команда: «Вперед, на президентский дворец!» Как будто на этом дворце свет клином сошелся, и он — какой-то необыкновенно важный стратегический объект. Уже целый разведбат, выполняя таким образом приказ, положили…»
Но это лишь частность, хотя и трагическая. Главным же остается сам вопрос о внезапном решении штурмовать Грозный и, особенно, так широко использовать при этом танковые соединения, вводимые прямо под боеготовную внутреннюю линию обороны. При этом в авангарде колонн шли элитные части ВДВ на БТРах, словно бы специально подставляемые под огонь. В довершение всего, не было даже карт города и, по свидетельству одного из участников штурма, им приходилось пользоваться простым путеводителем.
Хорошо известно, что боевые действия в городе относятся к высшей категории сложности, а опыт их, — хотя в ходе Великой Отечественной войны Красная армия, начиная со Сталинграда и вплоть до Берлина, накопила его огромный, — с трудом поддается обобщению и передаче: слишком большую роль играют всякий раз специфические конкретные условия. Тем не менее некоторые основополагающие принципы такого рода действий были сформулированы, и в числе их первое место занимает положение (вошедшее даже в армейский Устав) о нецелесообразности штурма городов танковыми войсками и, особенно, ввода танков в город. Задачей танковых войск, как правило, является окружение городов, их блокирование и обеспечение, совместно с другими войсками, действий пехотных частей и подразделений. И уж тем более недопустимо движение растянутой колонной, а именно так входила в Грозный российская бронетехника.
Невозможно предположить, чтобы министр обороны этого не знал. Но если бы даже и не знал, то существовал уже печальный опыт 26 ноября, который сам Грачев прокомментировал весьма высокомерно: «Я не очень интересуюсь тем, что там происходит. Вооруженные Силы там не участвуют. Хотя я смотрю телевидение и слышу, там вроде пленных захватили… Я бы никогда не допустил, чтобы танки вошли в город. Это безграмотность дикая (курсив мой. — К. М.). А во-вторых, если бы воевала армия, то одним парашютно-десантным полком можно было бы в течение двух часов решить все» ( «Известия», 29 ноября 1994 года).
И он же, выступая 20 февраля 1995 года на научно-практической конференции на подмосковном полигоне в Кубинке, опровергая обвинения в свой адрес как раз в связи с массированным использованием бронетехники при штурме Грозного, заявил нечто прямо противоположное: «Без действий танков Грозный взять бы не удалось» ( «Российские Вооруженные Силы…», цит., с. 55).
Вторым, столь же хрестоматийным, что и недопустимость штурма города танковыми соединениями, является положение о перекрытии всех путей поддержки обороняющихся. Однако и это условие не было выполнено: перекрытие не было сплошным, особенно с юга. По заявлению самих чеченцев, недостатка в вооружениях и боеприпасах в течение декабря-января они не испытывали. Вооружение и боеприпасы поступали к ним с юго-запада в размерах не меньших, чем получала федеральная армия. По некоторым сведениям, снабжение шло через Ингушетию из самой России ( «Известия», 21 января 1995 года).
Тем не менее, решение о штурме было принято, как говорилось, с расчетом на фактор внезапности. Однако внезапным оно, по многочисленным свидетельствам, оказалось разве что для федеральных войск, и происхождение его до сих пор остается загадочно-зловещим. При этом версия о том, что оно родилось в ходе празднования дня рождения П. Грачева, еще не самая худшая. Александр Скобенников вспоминает: «Новогодний штурм, если его, конечно, можно назвать штурмом, оказался для нас полной неожиданностью, как, впрочем, и для всех. Есть основания предполагать, что приказ о штурме был дан сверху вопреки очевидной неготовности группировки. Мне также доподлинно известно, что не последние люди в руководстве государством вмешивались в проведение войсковых операций, отдавая распоряжения напрямую, минуя силовых министров» ( «Солдат удачи», № 5(56), 1999 год. — Курсив мой — К. М.).
Как указание на то, что приказ о штурме Грачев получил «сверху», можно понять и слова генерал-полковника в отставке Э. Воробьева, по мнению которого, министр обороны, побывав в Моздоке, должен был набраться мужества и сказать Б. Ельцину, что армии нужно время для проведения операции с минимальным количеством жертв. Вызывает вопросы и то, что в тех случаях, когда армия действовала с наибольшим успехом и минимальными жертвами, на нее оказывалось давление с целью принудить изменить этот оправдывающий себя тип действий — словно бы и впрямь требовалось жертвоприношение.
Так было тогда, когда Лев Рохлин, задачей которого было войти в Грозный с Севера по Петропавловскому шоссе, изменил первоначальный план, ибо проведенная им разведка показала, что здесь его части поджидают засады боевиков (а это говорит о том, что для дудаевцев не были тайной ни сроки начала операции, ни маршруты движения войск). Рохлин сымитировал движение по шоссе силами одного батальона, основные же силы корпуса провел «огородами». Именно благодаря этой военной хитрости ему удалось застать врасплох и уничтожить значительную чеченскую группировку, почти без потерь войти в город через аэропорт «Северный» и закрепиться на консервном заводе.
Однако ему пришлось выдержать большое давление «сверху» и даже угрозы «снять погоны», если он не вернется на Петропавловское шоссе, к поджидающим корпус засадам.
Практически все отмечают, что между штурмовавшими Грозный подразделениями практически не было взаимодействия, а радиосвязь из-за царившего в эфире хаоса была фактически парализована — тогда как у противника она работала очень хорошо. Кроме того, на улицах вскоре образовались завалы, так как растянувшиеся длинной вереницей бронетанковые колонны, не имея свободы маневра, расстреливались из окон, ставших бойницами, в упор.
Продвижение войск затруднялось также большим количеством установленных мин; кроме того, боевики эффективно использовали сеть подземных коммуникаций и «наследие гражданской обороны» — бомбоубежища и бункеры, что позволяло им внезапно появляться в тылу продвигающихся колонн, отсекая пехоту от огневого прикрытия. Все это привело к тому, что даже и там, где войскам удалось успешно осуществить первую часть операции и закрепиться на городских объектах, дальнейшие их действия оказались парализованы. Так и произошло с корпусом Льва Рохлина, авангард которого после закрепления на консервном заводе пробился к больничному городку, расположенному неподалеку от президентского дворца. Однако на этом этапе продвижение корпуса было приостановлено, так как и консервный завод, и больничный городок оказались блокированы боевиками, которые взяли под свой контроль также и коммуникации, связывавшие корпус с Толстой-Юртом.
Самая трагическая судьба постигла Майкопскую 131-ю бригаду. Ее действия, наряду с действиями 1-го батальона 81-го мотострелкового полка, были приведены А. Квашниным в качестве примера успешности «фактора внезапности». И те, и другие сумели практически без боя овладеть железнодорожным вокзалом. Он был занят уже к часу дня. Однако затем в течение суток бригада была буквально уничтожена. Из 26 танков, вошедших в город, было подбито 20. Из 120 БМП из города вышло только 18 ( «Известия», 14 января 1995 года). Роковую роль сыграло уже отмеченное слабое взаимодействие родов войск. «Бригаде полагалось обеспечить проход внутренних войск, которые должны были чистить город. Но войска следом не пошли. И получилось так, что мы действовали в полном окружении. Тем более, что люди не знали города», — заявил начштаба. Тем не менее остатки разбитой Майкопской бригады оставались в Чечне до конца апреля и позже участвовали во взятии Гудермеса.
Однако, несмотря на тяжелейшие потери при новогоднем штурме, российская армия вовсе не была «разгромлена», как об этом непрерывно вещали СМИ. Проявив традиционные для нее упорство и быструю обучаемость в самых тяжелых боевых условиях, отсеченные в Грозном части уже к концу первой недели сумели перейти к круговой обороне и возродить классическую «сталинградскую» тактику уличных боев с созданием опорных пунктов в многоэтажных зданиях, использованием небольших мобильных штурмовых групп и снайперов. Эффективно и умело стала применяться тяжелая артиллерия, огонь которой — и это очень важно — корректировался непосредственно частями, ведущими уличный бой.
Уже 6 января штурмовые отряды мотострелков и десантников генерала И. Бабичева начали постепенно продвигаться к центру города, а 8 января центр был практически локализован, так как российские снайперы и артиллерия практически почти полностью перекрыли движение по мостам через Сунжу. На этом этапе опять заметно отличился корпус генерала Рохлина, который, после трагедии Майкопской бригады, на какое-то время оставался один на один с основными силами дудаевской армии. Тем не менее ему удалось удержаться, а затем начать продвижение к дворцу. Подвергаясь постоянным контратакам со стороны основных сил Дудаева, 8-й корпус Рохлина, которому были переподчинены также остатки разбитых в новогоднюю ночь частей ударной группировки, по словам самого генерала, «не сдал ни одной занятой позиции, не потерял ни одного пленного, не оставил врагу ни одного трупа» ( «Российские Вооруженные Силы…», цит., с. 58).
Группы генералов Рохлина и Бабичева двигались навстречу друг другу, методично перемалывая дудаевскую армию и овладевая центральным районом Грозного. Утром 19 января разведбатальон 20-й Гвардейской Волгоградской дивизии (авангардной и, по оценке экспертов, лучшей части корпуса Рохлина) проник в президентский дворец. ГКО Чечни к этому времени уже перенес свой штаб в резервный пункт; к 6 февраля организованное сопротивление дудаевских боевиков в центральных регионах Грозного было сломлено, а к 21 февраля Грозный был окончательно блокирован со всех направлений.
Тяжелейшая операция, начавшись катастрофой, увенчалась успехом; а захваченные трофейные документы уже тогда позволяли ставить вопрос о чеченском очаге как отнюдь не изолированном явлении и, тем более, не о стихийном порождении «народного бунта».
Напомню, что еще в начале декабря 1994 года, то есть еще до ввода войск, министр иностранных дел «Республики Ичкерия» Шамсутдин Юсеф (иорданец, как и Хаттаб) заявил, что целью руководства республики является освобождение не только Чечни, но и всех (!) северокавказских республик. Это заявление было конкретизацией идей и стратегических проектов, заявленных Дудаевым в апреле 1994 года на прошедшей в Грозном конференции «Народоубийство в СССР: идеология, политика и практика». Это было откровенное судилище над Россией, «все преступления которой с ХVII века и по сегодняшний день», по заключению конференции, должен «рассмотреть и осудить Международный трибунал».
Кроме того, Дудаевым была развита идея возможного создания исламского центра на Кавказе, а также объединения «Кавказского», «Балканского», «Балтийского» и «Среднеазиатского» домов на мировой основе. Это, как и та фаза реализации проекта, при которой мы сегодня присутствуем, с раскачкой Средней Азии и Афганистана, с одной стороны, и усилением угрозы замыкания балтийско-черноморской дуги, с другой, возвращает нас к «Большой Игре». Только внутри нее обретает свое значение и нефтяной фактор, место которого в ряду причин и пружин событий на Кавказе нередко описывалось и до сих пор описывается слишком линейно.
Между тем говорить о стратегическом значении нефтяных месторождений этого региона не приходится: они составляют всего лишь около 0,5% общероссийских запасов (при этом 50% приходится на Ингушетию). Более важное значение имел хорошо развитый Грозненский нефтеперерабатывающий комплекс (здесь, например, производилось около 96% авиационных масел), однако, с разрушением города и фактическим исчезновением социального слоя профессионалов, он также потерял свое значение. Те, кто нагрел на нем руки за счет перекачки сюда тюменской нефти, сделали это в 1992-1994 годы, еще до войны.
Что до проблемы «трубы», то есть маршрута прокладки нефтепровода для перекачки каспийской нефти в Европу, то до второй чеченской кампании она, казалось, действительно могла претендовать на роль одной из главных причин военных действий. Однако тот факт, что вторая чеченская война набрала силу уже после решения вопроса о «трубе» на саммите в Стамбуле, позволяет и это поставить под сомнение. Во всяком случае, все эксперты, предсказывавшие затухание войны после саммита, как говорится, попали пальцем в небо. Напротив, она интенсифицировалась, а общая нестабильность в регионе возросла, что резко уменьшило, но отнюдь не увеличило призрачные шансы России на возвращение заинтересованных протагонистов все-таки к идее северного, или российского маршрута.
Напротив, военные действия в этом регионе сузили, помимо всего прочего, и его обширные транспортные возможности. Через Чечню в широтном направлении следует мощный коридор сухопутных коммуникаций, придающий целостность всей транспортной системе Кавказа. Однако они подверглись массированным и едва ли не целенаправленным разрушениям — бомбардировки не щадили их. Так не работают в регионе, который хотят сделать привлекательным для осуществления международных проектов. И потому, как представляется, гораздо ближе к истине были авторы книги «Российские Вооруженные Силы…», еще в 1995 году высказавшие предположение, что основными факторами, повлиявшими на принятие решения о войне, были: «необходимость установления в нестабильной внутриполитической обстановке жесткого контроля за армией путем ее дискредитации и сокрытие преступных экономических действий высших должностных лиц посредством использования «независимой» Чечни» (соч. цит., с. 171). На такую гипотезу работает и то, что первыми же бомбардировками в Грозном были уничтожены Центральный банк Чечни и Министерство финансов: не исключено, что там хранились нежелательные следы знаменитых авизо.
Однако названные причины не объясняют ни предательской сдачи Грозного в августе 1996 года (о чем далее), ни Хасавюрта, ни, тем более второго издания чеченской войны, со многими повторившимися странностями первой кампании. Повторяясь, они уже начинают складываться в довольно связную и логическую систему действий. А рассматривая их панорамно, мы вдруг обнаруживаем, что все они вели не к усилению, а к ослаблению позиций России в стратегически важном регионе Прикаспия, объявленном Соединенными Штатами зоной своих жизненно важных интересов.
Чечня, с ее малыми запасами пусть и очень высококачественной нефти, тут важна не сама по себе, а как ключ одновременно и к Каспию (через Дагестан), и к Северному Кавказу, и к Закавказью (Грузия). И в оценке этой роли Кавказа и Чечни, а также стратегии США здесь парадоксально сошлись убитый в конце лета 2000 года Юсуп Сосламбеков (особо подчеркнувший в своем последнем интервью роль Березовского в раскачке ситуации) и вице-президент Парламентской комиссии ОБСЕ, член фракции ХДС в бундестаге Вилли Виммер. В статье, опубликованной 8 января 2000 года газетой «Юнге Вельт», он прямо возложил часть ответственности за войну в Чечне на США, стремящиеся, по его словам, стать из «главной сверхдержавы единственной». По его мнению, напрашивается аналогия с Косово, ибо «и в Европе, и на юге Российской Федерации речь идет о преследовании глобально-стратегических целей, связанных с доступом к природным ресурсам».
По мнению Виммера, в целом имеют место крупномасштабные попытки осуществить раскол Российской Федерации на южном направлении, и эта стратегия, отмечает другой депутат бундестага, представитель ПДС Вольфган Гeрке, сильно напоминает начатую англичанами еще в ХIХ веке «Большую Игру» вокруг Каспия и Средней (ныне Центральной) Азии. В годы Второй мировой войны в нее попытались поиграть и немцы, однако разгром под Сталинградом не позволил им развернуться здесь вполне. Проект, однако, остался и ждал своего часа. Похоже, дождался. Ниже, при рассказе о событиях в Дагестане летом-осенью 1999 года, о нем еще будет речь. А сейчас, после этого необходимого отступления, вернемся в только что покоренный Грозный.
* * *
Тогда, в середине марта 1995 года, командующий объединенной группировкой А. Куликов, рассказал нам, небольшой группе депутатов и журналистов, что среди трофейных документов обнаружено и свидетельство согласия США предоставить Чечне займ в размере 10 млн долларов. К сожалению, так и осталось неизвестным, были ли получены эти деньги. Но с политической точки зрения, в контексте «Большой Игры» и неизбывных иллюзий России относительно стратегического партнерства с Соединенными Штатами, в том числе и в деле совместной борьбы с «международным терроризмом», о происхождении и механизмах которого США осведомлены много лучше других, гораздо интереснее сам факт согласия.
Были продемонстрированы также купюры чеченских денег, отпечатанные в одной из западных стран. Это были внешние проявления той же линии контактов, контуры которой обозначились еще летом 1992 года, в ходе визита в Чечню Дианы Роузен, доверенного лица президента Клинтона. На следующий год она опять встретилась с Дудаевым, специально прилетевшим для этого во Францию. Понятно, что не для простой светской беседы. Напомню также, что встречи их происходили уже после того, как газета «Кавказ» угрожала России ядерным терроризмом. А это значит, что на такие пустяки, к огорчению грезящей о партнерстве России, режиссеры «Большой Игры» вовсе не считали нужным обращать внимание. Для них речь шла о вещах куда как более интересных: уже тогда вокруг Чечни-Ичкерии начинал стягиваться тот клубок международных интриг и интересов, которые масштабно и открыто заявили о себе в после-Хасавюртовский период, когда в сентябре 1997 года в Лондоне состоялась презентация Кавказского инвестиционного фонда. Состав его учредителей весьма любопытен: таковыми стали президент закрытого акционерного общества «Кавказский общий рынок» Хож-Ахмед Нухаев (тот самый московский бизнесмен, который у истоков процесса финансировал движение «Барт»), близкий друг Маргарет Тэтчер лорд Алистер Макальпайн, английский бизнесмен, глава компании «Перегрин Инвестментс Холдингc» Фрэнсис Пайк.
В протоколе о намерениях подписи Нухаева и лорда Макальпайна соседствуют с подписью Мaсхадова, речь же в нем идет о масштабных инвестициях не только в нефтяной комплекс Грозного, но также и в производство электроэнергии, транспортные коммуникации (так своевременно разбитые российской авиацией). Речь шла и о создании Транскавказской системы нефтепроводов (ТСН) с ответвлением Грозный-Тбилиси. Этим, видимо, и объясняется состав гостей на праздничном обеде, данном в честь Нухаева семьей одного из крупнейших европейских миллионеров — покойного сэра Голдсмита, лидера консервативной партии в период правления Тэтчер. На обеде присутствовали также соучредители ЗАО «Кавказский общий рынок» Цезарь Шеварднадзе (племянник президента Грузии) и Алтай Хасанов (племянник Гейдара Алиева, президента Азербайджана).
Недоставало еще одного имени — Доди аль-Файеда, погибшего летом 1996 года вместе с принцессой Дианой. Доди — тоже племянник, сын сестры саудовского мультимиллиардера, также участника ЗАО «Кавказский общий рынок», Аднана Хашогги. Хашогги, которого на страницах светской хроники о жизни VIP-персон часто можно было видеть в компании премьеров, королей и президентов, в том числе американских, был довольно близок к гаитянскому диктатору Папе Доку, заирскому Мобуту и филиппинскому Маркосу, а вместе с тем являлся одним из посредников в операциях «Иран-Контрас».
Для нас же особенно интересно то, что в свое время Хашогги занимался разрушительной для СССР игрой цен на нефтяном рынке и что ему Грозный во многом обязан финансовым благополучием во время войны с Москвой (Сергей Кургинян, Мария Мaмиконян, Мария Подкопaeва, «Теория и практика политических игр». — «Россия — ХХI», № 3-4, 1998 год). По некоторым данным, его фонд «Медина» занимался также и нелегальными поставками вооружений в Чечню.
Что до принцессы Дианы, то она поддерживала контакты с пакистанским политиком Имран-Ханом (и при посещении покровительствуемых им госпиталей в Лахоре даже была его личной гостьей), совершавшим заинтересованные поездки в Чечню. При этом Хож-Ахмед Нухаев выражал готовность оплатить ввод в республику ограниченного контингента британского спецназа САС. На этот вектор Чечни должна была указывать также британская военная форма, постоянно носимая Ширвани Басаевым.
Однако не менее интересен и вектор американский. При этом, как и в случае с принцессой Дианой, «крышей» для весьма специфических политических связей послужила благотворительная деятельность{1} — на сей раз покровительство Нухаеву со стороны кинозвезды Элизабет Тейлор, обладающей связями в политических кругах США. Во всяком случае, в апреле 1997 года в Вашингтоне была зарегистрирована международная торгово-промышленная палата «США-Кавказ», во главе которой и стал Нухаев. Должность вице-президента занял близкий к президенту Бушу Фредерик М. Буш — тот самый, что на инаугурацию президента Клинтона пригласил творца Хасавюрта Александра Лебедя. Группу экспертов возглавил бывший директор Европейского банка реконструкции и развития (ЕБРР) и один из лидеров процесса глобализации Жак Аттали ( «Московские новости», № 37, 14-21 сентября 1997 года).
Одновременно Нухаев заявил в телефонном интервью «Московским новостям», что ведет переговоры с ведущими российскими финансовыми группами, что Москва посвящена в планы (проект общего рынка для Кавказа представлен в офисы Анатолия Чубайса и Бориса Немцова) и что в Париже экспертная группа Жака Аттали регулярно информирует российское посольство о своей работе.
Подобные проекты выстраиваются и подобные связи завязываются не в один день. И есть все основания предположить, что уже в те дни, когда Российская армия, тяжко заплатив за первый виток предательства и неразберихи, но уже набрав и опыт, и инерцию наступления, готовилась к дальнейшим операциям, за ее спиной плелись нити интриг, завершившихся Хасавюртом. Когда в марте 1995 года наша группа стояла у президентского дворца на запекшейся, перемешанной с металлом земле, и отчетливо слышен был гул артиллерии, готовящейся к взятию Аргуна, а на всех СПП были развешаны листки с портретом Д. Дудаева ( «разыскивается преступник…»), не кто иной, как Р. Абдулатипов, то есть лицо, облеченное высокими государственными полномочиями, вступил в официальную переписку с Дудаевым, именуя его не иначе как «президентом Чеченской республики Ичкерии».
Никто, разумеется, «разыскивать» Дудаева, как и других лидеров ичкерийской независимости, не собирался. Чеченские эмиссары в это время открыто наезжали в Москву, открыто жили здесь, Москва же, как позволяет сделать вывод дальнейший ход событий, в это время прощупывала наиболее выгодный для себя — нет, не с точки зрения общегосударственных интересов, а лишь с позиций узкого круга заинтересованных лиц — способ разыгрывания чеченской карты на международном рынке. В этом — принципиальное отличие чеченской войны конца XX века от классической эпопеи покорения Кавказа, с которой ее так часто и совершенно неоправданно сравнивают. При всей жестокости последней она оставалась ясной и простой по своей сути: Россия, восходящая великая держава, стремилась закрепить свои позиции по всему геополитическому периметру. Причиной покорения горцев, их, по выражению историка, «чересполосных земель Кавказа», при том была необходимость прочной связи с Закавказьем, прежде всего Грузией, тогда считавшейся оплотом России в этом регионе. Поведение России, стало быть, было логично, в этой своей жесткой логике ничем не отличаясь от поведения других великих держав, с которыми Россия, отстаивая свои интересы, не боялась вступать в противоборство.
В 90-х годах ХХ века ситуация сложилась совершенно иная. Россия потеряла Закавказье, при этом сдав и те территории, которые сами предлагали себя ей в качестве опорных. Это особенно касается рвавшейся в Россию Абхазии; отношение же Грузии к России изменилось полярно. Началась стремительная и всесторонняя западная экспансия в этот регион.
В таком новом контексте и с учетом описанных выше связей чеченских лидеров с высокими уровнями мирового истеблишмента нельзя не видеть, что даже и сугубо нефтяная игра Москвы по необходимости крайне сужена в своих возможностях по сравнению с возможностями Запада. С утратой позиций России в Закавказье, на Черном море, на Дунае и в Причерноморье, не говоря уже об общем ее, а особенно экономическом ослаблении, она потеряла способность предлагать свои мегапроекты для всего Прикаспия как целого. В лучшем случае она может работать лишь с его фрагментами; что же касается целого, то здесь она, утратив системный подход и свободу маневра, все больше соскальзывает на путь встраивания в чужие мегапроекты — пусть даже посредством разного рода козней, интриг и подножек на пути их реализации. Конечно, последние всегда имели место в политике и Российской Империи, и СССР, но именно как функциональный, подчиненный элемент. Цель же состояла в том, чтобы, вышибив противника из седла, тотчас же приступить к реализации своих системных замыслов.
Сегодня ситуация принципиально иная. Сегодня у Запада практически полностью развязаны руки для встраивания Прикаспийского нефтяного бассейна (запасы которого, по оценкам заинтересованных лиц, «являются ресурсом для обеспечения энергетических потребностей глобальной экономики в течение первой половины XXI века и более отдаленном будущем») в Большой Средний Восток. Об этой новой геополитической конфигурации речь уже шла в главе «Схождение лавины»; сама же она стала возможна именно после того, как Россия, утратив статус сверхдержавы, потеряла доступ к Персидскому заливу, как и выход в Средиземное море. А такая утрата статуса, в свой черед, явилась следствием основной перестроечной идеологии о вхождение в мировое сообщество на условиях Запада.
Стало быть, сохраняя верность идеологии вхождения в мировое сообщество на условиях Запада, предлагать свой мегапроект для региона, которому Запад придает столь недвусмысленное значение, современная Россия неспособна, помимо всего прочего, даже и морально. И потому любая ее внешнеполитическая, в том числе и нефтяная, игра, игра вокруг пресловутой «трубы», стоившая столько крови, в конечном счете, оборачивается всего лишь торгом, в зависимости от конъюнктурных прихотей которого движутся или останавливаются войска.
Притом торгом не только экономическим, но и политическим. Страна уже могла достаточно ясно видеть связь эскалации или затухания военных действий в Чечне с выборами, и потому нет необходимости подробно аргументировать это положение. Однако весной 1995 года все это еще не обозначилось с такой циничной откровенностью, и армия, окрепшая в тяжелейших испытаниях, вступила во второй этап войны — не подозревая, какой клубок предательских интриг плетется у нее за спиной.
Украденная победа
6 марта федеральные войска, практически не встретив никакого сопротивления, взяли под свой контроль последний оплот дудаевцев{1} в Грозном — Черноречье, район, расположенный на юге города. И уже к середине марта подавляющая часть войск была выведена из него — контроль за ситуацией был возложен на подразделения МВД. Которые, заметим сразу же, не получили права ввести комендантский час, что, как говорили нам тогда в Грозном, в значительной мере сделало этот контроль, мягко выражаясь, малоэффективным — без права останавливать машины, а уж тем более обыскивать их и проверять документы водителей и запоздалых пешеходов.
По мнению многих, уже тогда началось обратное просачивание боевиков. А машин, несмотря на создание нескольких войсковых колец вокруг города, въезжало в Грозный много — по всем признакам, эти кольца не служили для них слишком большим препятствием. Начались первые попытки переговоров, и уже тогда стало ясно, что дудаевцы используют их исключительно как прикрытие для укрепления своих позиций и перегруппировки сил и средств. Однако никаких выводов из этого сделано не было — точнее же, если они были сделаны, то абсолютно губительные для армии, которая тем временем выдвигалась на линию Аргун-Гудермес-Шали, на которой и заняла позиции, примерно на две недели перейдя к окопному противостоянию с противником и предварительному пристреливанию целей.
Вторая линия противостояния проходила на западе, через Самашки-Ассиновскую-Бамут. На первую выдвинулась федеральная группировка «Север», на вторую — группировка «Юг».
Операция по взятию Аргуна началась 20 марта, однако исход операции, по мнению ряда экспертов, был предрешен уже 12 марта, когда десантно-штурмовой батальон 165-го полка морской пехоты скрытно, одним броском завладел ключевой высотой, которую удерживал 10 дней, несмотря на многочисленные атаки. В ночь на 20 марта российские войска в двух направлениях форсировали Аргун, восточный берег которого боевики, несмотря на месячную работу по его укреплению, не сумели сделать неприступным. Развивая успех, морские пехотинцы захватили господствующую в этом районе высоту Гойтен-Корт. Мотострелки 506-го полка обошли город с юга и запада, тогда как с севера к городу вышел сводный полк 106-й воздушно-десантной дивизии, взявший под контроль стратегически важную автомагистраль Ростов-Баку. 21-го марта был введен батальон мотострелкового полка из Уральского военного округа, который к ночи замкнул кольцо окружения вокруг Аргуна. Одновременно две бригады внутренних войск МВД создали внутреннее кольцо, а спустя некоторое время вошли в город.
23 марта операция была завершена, и она по праву может считаться одной из образцовых, о чем, в частности, говорят и малые потери федеральных войск: трое убитых и девять раненых. Был по-настоящему использован фактор внезапности (а это значит, пресечена и утечка информации, настоящий бич российской армии в обеих чеченских кампаниях), и было хорошо, в отличие от Грозного, налажено взаимодействие различных родов войск.
Успех был развит при взятии второго после Грозного города Чечни и крупного железнодорожного узла Гудермес (вечером 30 марта) и Шали (в 14 часов 31 марта), крупного узла автомобильных дорог, которым, по сути, заканчивается чеченская наклонная равнина. Операция по взятию Гудермеса началась сразу же после падения Аргуна, при этом северная и южная группировки федеральных войск действовали совместно. Ими был применен план штурма, неожиданный для противника: боевики ожидали подхода российских частей со стороны так называемых Гудермесских Ворот — прохода в Терском хребте, однако федералы подошли со стороны заболоченной местности, считавшейся практически непроходимой. С ходу были заняты господствующие высоты на Терском хребте, откуда сбить десантников не удалось, несмотря на многочисленные попытки боевиков. При огневой поддержке армии части внутренних войск вошли в город, где бои продолжались в течение всего дня 30 марта.
Надо заметить, однако, что операция по взятию Гудермеса не являет такой ясной и четкой картине, как та, что имела место при взятии Аргуна. Так, хотя город был блокирован и с востока (76-я воздушно-десантная дивизия), и с запада (129-й полк из Ленво и 74-я Сибирская бригада), большая часть боевиков ушла из него еще до начала блокады. Чеченские источники толкуют это как собственную военную хитрость, целью которой было заманить российские части в казавшийся легко доступным город, чтобы затем предпринять попытки их расчленения и окружения.
По сути дела, именно в Гудермесе впервые была применена тактика боевиков, ставшая затем основной. Причем большинство наблюдателей сходится в том, что это была именно продуманная тактика, а не хаотические действия разрозненных и разбитых группировок, как продолжали утверждать официальные лица и во вторую чеченскую кампанию. Есть также данные, говорящие о том, что Дудаев сознательно готовился к этому типу войны и что у него были опытные советники. При практическом отсутствии четкой линии фронта, которая превратилась, по оценке экспертов, в «совокупность несоприкасающихся друг с другом дуг, охватывающих населенные пункты», боевики, при угрозе замыкания этих дуг в кольцо, выходили из окружения и рассредоточивались в ближайших окрестностях. После входа федеральных войск в населенные пункты боевики отсекали части войск друг от друга, старались окружить их и вели огонь на поражение. Артиллерия федеральных войск в таких условиях действовать не могла, и потому эта тактика боевиков оказалась весьма успешной.
Ряд городов и поселков федеральным войскам пришлось окружать и брать под контроль неоднократно. Начальник разведгруппы «Эдельвейс» Александр Березовский вспоминает: «Одна из особенностей этой странной войны, которая доводила нас буквально до бешенства, это то, что одни и те же села мы проходили и зачищали по несколько раз. В конце концов я настолько изучил местность, что мог воевать там с завязанными глазами» ( «Солдат удачи», № 12, 1999 год). Легкость, с какой боевикам удавалось и, судя по всему, по сей день удается выходить из окружения, из якобы абсолютно глухих блокад, доныне не получила внятного объяснения.
По мере того, как с падением Аргуна, Гудермеса и Шали военные действия перемещались теперь в горную часть Чечни, то есть собственно Ичкерию, и война утрачивала даже подобие классических черт (четкая линия фронта, определенные контуры противостоящих друг другу группировок и т. д.), значение этой тактики возрастало, и армия теряла возможность использовать опыт, накопленный при взятии Грозного, Аргуна и Гудермеса. Требовались новые формы и способы действий, и в этой связи главный редактор журнала «Солдат удачи» кстати напомнил слова президента США Джона Кеннеди, сказанные им еще в 1962 году: «Война с повстанцами, партизанами, бандформированиями — это другой тип войны, новый по интенсивности и старый по происхождению. Война, где вместо наступления используется просачивание, где победа достигается распылением и истощением сил противника, а не его уничтожением. Она требует новой стратегии и тактики, специальных сил и форм боевых действий».
Ни того, ни другого новая Россия не имела; а ведь ею был накоплен колоссальный опыт такого рода, особенно в ХХ веке. Однако задействовать его она не сумела по причинам, большая часть которых, как это ни покажется странным, лежит в сфере не военной, а идеологической и психологической. В самом деле, смешно и грустно читать такие вот, например, сентенции журналистов: «Да, можно говорить, что к 1859 году, к моменту пленения Шамиля на Северном Кавказе содержалась четверть российской армии и почти половина ее кавалерии и артиллерии, и это факт. Но можно также поговорить и о том, что Советскую власть на всем Кавказе от Ставрополья до Баку устанавливали не более 40 тысяч бойцов весьма относительно регулярной Красной армии плюс, естественно, «пятая» колонна русского большевизма в лице местных сторонников борьбы против эксплуатации человека человеком и за воссоединение с Россией».
Неужели автор этого поучения на страницах «Независимой газеты» не понимает, что путь к использованию опыта действий Красной армии и Советского правительства в 1920-е, как и в 1940-е годы был наглухо перекрыт вследствие обвального разгрома всего этого периода в жизни страны перестроeчной пропагандой? И что сама по себе беспощадная к человеку и пренебрежительная ко всей исторической жизни России либеральная идеология, которой эта пропаганда расчищала путь, не имеет и доли той способности порождать «пятую колонну» стремящихся к России, которой обладали как царская, так и красная империи? Наконец, Красная армия в 1920-е и 1940-е годы действовала в условиях сверхблагоприятного информационно-пропагандистского обеспечения, тогда как в спину Российской армии именно из тыла вонзалась «тысяча ножей», именно отсюда ее обдавали потоками поношений, клеветы и глумливого презрения. И это — тогда, когда ей приходилось действовать почти наощупь в условиях, в которых еще не находилась ни одна армия в мире.
Одновременно все отчетливее обозначалась еще одна и, пожалуй, самая зловещая черта этой новой войны: практическое перемешивание боевиков с массой гражданского населения. В той или иной мере присущее любой партизанской войне, здесь оно приобрело совершенно исключительные масштабы — не в последнюю очередь в силу того, что у Российской армии в условиях войны, так и не получившей соответствующего юридического определения, были связаны руки и она не могла вести полноценную проверку жилищ, автотранспорта, документов. Как показал позже один из радиоперехватов, у боевиков возникло даже особое понятие — «положение номер два», под которым подразумевался переход на подпольное положение, с оседанием в населенных пунктах, притом по преимуществу «зачищенных». Уже в апреле-мае 1995 года началось просачивание мелких групп боевиков даже в Грозный и Гудермес под видом беженцев, возвращающихся к своим очагам. О селах и говорить не приходится.
Там же, где зачистки еще не проводились, такое смешение боевиков с гражданским населением, в подобных масштабах не отмечавшееся до сих пор ни в одной из известных партизанских войн, означало, что последнее цинично используется как прикрытие. Но и не только: неизбежное в такой ситуации увеличение числа жертв среди мирного населения позволяло на полную мощь раскручивать маховик информационно-психологической войны против армии.
Эталоном совокупных действий такого рода до сих пор остаются события, развернувшиеся в апреле 1995 года в селе Самашки, и последовавшая за ними оголтелая антиармейская пропаганда.
Занявшая в целом более трех суток, операция по взятию Самашек завершилась 8 апреля после многочасового боя. Три населенных пункта, где дислоцировались крупные силы НВФ — Самашки, Давыденко и Новый Шарой, были полностью очищены от боевиков ( «Красная звезда», 11апреля 1995 года). Согласно этим же данным, операция против боевиков началась лишь после того, как из населенных пунктов эвакуировались 450 мирных жителей, в основном женщины и дети. Выход им был разрешен после того, как 7 апреля боевики отвергли предъявленный им ультиматум о сдаче оружия и стало ясно, что бой неизбежен. Тем не менее, несмотря на выход гражданского населения, тяжелая артиллерия при взятии Самашек не применялась и наступающих поддерживали лишь 9 танков. При этом жестокость боя, обнаружение в селе 30 укрепленных пунктов, кинжальный огонь обороняющихся — все говорило о том, что в Самашках действовали профессионалы, а не отчаявшиеся крестьяне, вооруженные чем попало, как станут твердить пресса и правозащитники, впрочем, доходившие даже до отрицания самого факта боя и утверждавшие, что имела место карательная операция, по жестокости сравнимая с Хатынью и Сонгми.
Для расследования обстоятельств дела в Самашки прибыла специальная парламентская комиссия по Чечне во главе с С. Говорухиным, которая подтвердила, что при штурме само село не подвергалось ни бомбардировке, ни артиллерийскому обстрелу. Огонь велся только по прилегающим зеленым массивам, а из 700 домов в Самашках разрушено 50, но не 200, как утверждали местные жители и «Мемориал». Однако эти, последние, показания лично у меня вызывают большие сомнения, так как на слушаниях в Госдуме 29 мая я сама была свидетелем довольно нелепой сцены, когда группа женщин из Самашек, присутствовавшая на слушаниях по итогам работы комиссии Говорухина, внезапно заявила о нескольких десятках (!) детей, будто бы повешенных федералами. Этим заявлением они необычайно смутили депутатов Ковалева и Шабада, ибо в той записи, которая была сделана «Мемориалом» по горячим следам событий, ни о чем подобном не говорилось.
Однако невозможно представить, чтобы жители села тогда забыли — или не заметили — такую «мелочь», как повешенные дети, тем более же десятки их. А потому возникает законное недоверие и к другим подобным свидетельствам. Тем не менее, в Самашках и впрямь произошло что-то странное и действительно погибли мирные жители, в силу чего комиссия пришла к выводу о необходимости продолжить расследование.
На сегодняшний день два факта, по крайней мере, можно считать бесспорными. Первый — это то, что Самашки вовсе не представляли собой идиллическое поселение мирных пейзан, на которых вдруг обрушились «русские варвары». По данным разведки, колонну, которая должна была проследовать через Самашки к Грозному, поджидали здесь не менее 600 хорошо вооруженных боевиков. Во дворах и палисадниках были оборудованы огневые точки, на окраинах — окопы и минные поля, и, по всем признакам, тому, чтобы «не пропустить русских в село», являвшееся опорным для тейпа Джохара Дудаева, придавалось особое значение. Упорно отказывались обеспечить сдачу оружия и старейшины. Тогда для выхода мирного населения был предоставлен коридор, и лишь когда поток беженцев стал иссякать, начался штурм Самашек. Сегодня, с учетом того, что известно из опыта уже двух войн, есть все основания предположить, что часть населения была насильно задержана боевиками в селе — такое практиковалось ими нередко.
Тяжелый бой, в ходе которого с российской стороны погибли 26 и были ранены 90 человек, продолжался почти сутки. В плен было взято около 120 боевиков, погибли около 100. Кроме того, было подбито два российских танка и три бронетранспортера — многовато для «мирного селения», каковым, вопреки всякой очевидности, продолжали именовать Самашки правозащитники из «Мемориала», депутаты Ковалев и Шабaд, психолог Китаев-Смык и многие другие. Само это упорство достаточно говорило о том, что их интересует не истина, а именно возможность использовать некоторые странные, зловещие и до сих пор не проясненные обстоятельства событий в Самашках для раздувания антиармейской кампании. Обстоятельства же такие были; и речь идет о необыкновенной жестокости зачисток, проведенных на ряде улиц, где дома обстреливали из БТРов, забрасывали подвалы и пристройки гранатами, а затем поджигали их из гранатометов. Большую группу задержанных мужчин в возрасте от 15 до 73 лет увезли в неизвестном направлении.
Российские участники штурма категорически отрицают свою причастность к этим действиям ( «все это ложь чистейшей воды», — настаивает спецназовец Александр Березовский), чеченцы же утверждают, что в селе работало некое спецподразделение. Уточнить они ничего не могут, они видели лишь людей славянской внешности, одетых в российскую форму, и в этой связи высказывалось даже предположение, что это могли быть украинцы из УНА-УНСО (на этом настаивал в разговоре со мной человек, довольно хорошо знакомый с опытом действий бандеровцев в конце и после Великой Отечественной войны), а также русские перебежчики. Однако нельзя вполне исключать и жестокости российского ОМОНа — ведь сам Александр Березовский в другом месте говорит о «КАМАЗах, полных мальчишескими трупами», которые он видел своими глазами, об МЧСовских рвах, в которых погребались тысячи тел, и вряд ли все эти убитые были боевиками.
Не исключен также вариант провокационного, предательского приказа из российских «верхов», на мысль о чем наводит повторяемость подобных ситуаций, при полной невозможности отыскать концы, а также необъяснимая снисходительность, которую порой проявляла военная прокуратура, столь бдительная в отношении солдатских выстрелов, к предателям и перебежчикам. Так было, например, с бойцами Софринской бригады Константином Лимоновым и Русланом Клочковым, добровольно перешедшими на сторону боевиков и работавшими надзирателями в чеченском лагере для российских военнопленных в Рошни-Чу, который получил имя лагеря смерти. После Хасавюрта чеченцы сами передали их российским правоохранительным органам, которые к этому времени располагали достаточными сведениями относительно обоих. К тому же на допросе Лимонов и Клочков признались в том, что принимали участие в казни 14 контрактников. Однако, по непонятным причинам, они были освобождены и разъехались по домам, получив даже командировочные и денежное содержание за все время своего пребывания у боевиков. По некоторым данным, вскоре они вновь оказались у Хаттаба и находились в рядах боевиков, оборонявших Грозный во время второй чеченской войны ( «Солдат удачи», № 3, 2000 год){1}.
Как бы то ни было, несмотря на тяжкое моральное испытание травлей, развязанной вокруг событий в Самашках, армия достаточно успешно продолжила свое движение в горные регионы. Вечером 10 апреля с минимальными потерями были взяты села Ачхой-Мартан и Закан-Юрт; правозащитники отнесли это на счет «устрашающего эффекта» Самашек, категорически отказываясь признать боевые качества российского солдата, настойчиво изображаемого завшивленным, запуганным и голодным мальчиком. Боевые качества «мальчиков», однако, как это ни парадоксально, получили весьма высокую оценку из уст жестокого противника — одного из лидеров унсовцев, который подчеркнул, что Ачхой-Мартан брали «шестимесячники» и что, на его взгляд, воевали они лучше боевиков.
Последние, однако, все активнее переходили к диверсионно-террористическим действиям мелкими группами, которые в ночное время поджигали здания, обстреливали позиции и посты федеральных войск, в том числе в Гудермесе и Грозном, где были обнаружены многочисленные тайники с оружием и боеприпасами. Одновременно, 14-18 апреля, развернулись тяжелейшие бои в районе Бамута, комендант которого, по словам того же унсовца, «сборщика орехов» из Абхазии Богдана Коваленко, «располагал для оплаты наемников суммой миллиарда два российских рублей».
Расположенный в узкой лощине среди лесистых сопок Бамут требовал специально подготовленных горных частей, каковых в Российской армии вообще не было. Между тем к этому времени боевики уже очень хорошо освоили тактику арабских моджахедов, которую морские пехотинцы описывают так: «На штурм горы арабы идут, как правило, группой из 20 человек. С собой — три миномета. Обстрел вершины начинают с трех сторон. Под прикрытием минометов поднимаются по склону. Причем с какой-нибудь соседней высоты их может поддерживать еще и снайпер. К моменту завершения минометного обстрела арабы, кстати, достаточно тренированные бегать по горам, «выныривают» уже перед самым носом у обороняющихся бойцов. И начинается сплошной автоматный огонь. Да такой, что головы не поднять… Если вовремя «не просчитать» их действия, то 15-20 подготовленных наемников могут взять взводный опорный пункт на горе буквально за 30-40 минут, так что с нами воюют не дилетанты».
В районе Бамута боевики действовали мелкими группами по 5-10 человек, при входе федеральных войск в поселок тут же поднимавшихся на окрестные, поросшие густым лесом сопки и ведших оттуда прицельный огонь. 18 апреля федеральные войска предприняли очередную попытку штурма Бамута, но не смогли в нем закрепиться и снова были вынуждены отойти на исходные позиции.
Как бы ни был тяжел опыт Бамута (по оценке А. Куликова, потери внутренних войск в боях за Самашки и Бамут составили половину их общих потерь), он был усвоен, и в дальнейшем, действуя в горной Чечне, войска не шли сразу на лобовой штурм, но старались прежде всего взять под свой контроль все господствующие высоты, обеспечив полную их блокаду. Этой новой тактике предстояло быть примененной в Веденском, Ножай-Юртовском и Шатойском районах, где, по оперативным данным, на 18 апреля в распоряжении Дудаева имелось около 7 тысяч боевиков. Тем не менее к концу апреля федеральные войска, практически уже полностью контролировавшие равнинную часть Чечни, сумели также глубоко вклиниться в горные регионы, оттесняя боевиков в изолированные и невыгодные в военном отношении анклавы. У дудаевцев, по оперативным данным, стала ощущаться нехватка боеприпасов и даже продовольствия{1}, и стратегическая инициатива полностью перешла к Российской армии. Как раз в это время ей и был нанесен жестокий предательский удар в спину.
* * *
26 апреля Указом № 417 «О дополнительных мероприятиях по нормализации обстановки в Чеченской Республике», подписанным Б. Н. Ельциным, объявлялся мораторий на применение вооруженной силы на территории Чеченской Республики с 00 часов 28 апреля до 00 часов 12 мая 1995 года. Одновременно, была объявлена (без необходимого утверждения парламентом) своего рода амнистия для всех лиц, не причастных к тяжким преступлениям против жизни и здоровья граждан и добровольно сложивших оружие до 12 мая 1995 года.
Сама эта дата вызывает недоумение, как развязывавшая руки боевикам практически на весь срок действия моратория, тогда как у российских солдат руки оказывались связаны. И хотя, комментируя указ, первый заместитель начальника Главного оперативного ГШ ВС РФ генерал-полковник Л. Шевцов подчеркнул, что войскам отдан приказ остановить боевые действия и свое продвижение, но в случае нападения или обстрела боевиков быть готовыми применить оружие, в действительности, по многочисленным свидетельствам, дело обстояло иначе. Перестраховка — а может быть, и предательство — нередко вели к тому, что солдаты превращались в живые мишени для боевиков, о чем говорят и потери объединенной группировки федеральных войск за время действия моратория: 38 погибших и 233 раненнх. Официально зарегистрировано свыше 170 случаев нарушения моратория со стороны боевиков, то есть более десяти за день.
Кроме того, за этот же период боевикам удалось скрытно перебросить под Грозный дополнительные силы, и в ночь на 14 мая они начали обстрел города. «Всего за сутки Грозный подвергался огневому налету более 18 раз. Комендатура города вынуждена была практически перейти к осадному положению», — комментируют эксперты.
Кроме того, за это же время боевикам удалось вновь проникнуть в уже занятые федеральными войсками районы и рассредоточиться практически по всей территории Чечни. Это позволило им, с окончанием действия моратория и возобновлением Российской армией боевых действий, атаковать ее с тыла. Но особенно роковым образом это скажется после событий в Буденновске, когда плоды всех тяжких трудов российских солдат оказались в мгновение ока уничтожены словно вынырнувшими повсюду из-под земли боевиками. Во имя чего же была принесена такая жертва?
Главной и очевидной причиной объявления моратория было вошедшее у руководства страны в привычку стремление произвести «хорошее впечатление на Запад», то есть на прибывающие в Москву на празднование 50-летия Победы зарубежные делегации. Однако за кулисами просматривался многоуровневый комплекс корпоративных и частных интересов, в немалой мере связанных с описанным выше формированием проекта «Кавказского общего рынка», который можно считать финансово-экономической конкретизацией дудаевского геополитического проекта «Кавказского общего дома».
Продолжало действовать и нефтяное лобби, потому что если Россия и утратила конкурентоспособность на уровне мегапроектов, то это вовсе не означало утраты интереса отдельными структурами и лицами как к небольшим, но высококачественным запасам чеченской нефти, так и к возможностям грозненского ННЗ, «удивительным» образом оставшегося неповрежденным в ходе жестоких боев и бомбежек зимы 1994-1995 годов.
Забегая несколько вперед, сразу же скажу, что к началу 1998 года доходы от незаконной переработки нефти составляли около 3 млн долларов ежемесячно. «На такие деньги, — справедливо замечает один из исследователей вопроса, — вполне можно содержать хорошо вооруженную армию». Добавим, и обеспечивать себе покровителей на высоких властных этажах, сквозь пальцы смотревших на то, как боевики восстанавливают свои разрушенные ценой солдатской крови арсеналы.
Наконец, можно говорить и о «восстановительном» лобби, то есть о тех бизнес-кругах России, которые были заинтересованы в скорейшем заключении мирных соглашений для того, чтобы начать прокачивать деньги, предназначенные на восстановление — как уже заранее знали многие, временное — разрушенного. Уже в мае 1995 года военные кое-где писали на боевых машинах саркастический лозунг: «Нас в бой толкает «Менатеп»!» Горькая ирония его заключалась в том, что, оказывается, еще до начала войны «Менатеп» был объявлен головным банком по финансированию восстановления народного хозяйства Чеченской республики. «Выходит, — комментировал сообщивший эту информацию корреспондент «Труда», — уже в ту пору, когда боевая российская техника еще дремала в положенных ей местах, московские стратеги уже доподлинно знали, что война будет, Чечню придется восстанавливать» ( «Труд-7», 6 августа 1999 года).
При этом средства, ассигнуемые из госбюджета, прокручиваясь в Чечне, сюрреалистским образом смешивались с иностранными ассигнованиями (так, в сентябре 1995 года Дудаев получил 10 млн долларов США из Саудовской Аравии, Руслан Гелаев — 1,5 млн долларов из США), выделяемыми на борьбу против России. Огромные поступления, по информации А. Куликова и российских спецслужб, шли от чеченской диаспоры — разумеется, на те же цели. А фоном для всего была занявшая больше года загадочная игра в «мирные переговоры», в ходе которых армия пядь за пядью утрачивала завоеванное.
В августе 1996 года, с потерей Грозного, процесс, запущенный мораторием, достиг своей цели, а все плоды боевой работы были пущены на ветер. А ведь непосредственно после моратория армия, несмотря на то, что он дал возможность боевикам перегруппироваться и довооружиться, сумела приступить к широкомасштабному оттеснению боевиков в горы. Именно так определил поставленную перед ней задачу исполняющий обязанности командующего Объединенной группировкой федеральных войск в Чечне генерал-полковник М. Егоров — не широкомасштабное наступление, не окружение и уничтожение противника, а плановое и постепенное вытеснение. Поскольку эта же тактика была применена и во второй чеченской кампании, возымев своим следствием тот же результат — растворение боевиков в массе гражданского населения и обратное просачивание в уже очищенные от них районы, то и ее можно отнести на счет многочисленных странностей странной войны.
Путь к триумфу боевиков в августе 1996 года был окончательно открыт походом Шамиля Басаева на Буденновск; месяц же, протекший со дня прекращения действия моратория до дня этой еще небывалой в истории по своим масштабам и жестокости террористической акции, стал периодом достаточно успешных действий армии и накопления ею огромного опыта войны в горах — при отсутствии специальных горнострелковых частей и даже, по заявлению генерала Г. Шпака, полигонов для их подготовки. А ведь воевать приходилось в особо усложненных обстоятельствах, когда боевики, по заявлению командующего группировкой войск МО РФ в Чечне генерал-лейтенанта Г. Трошева, «сознательно превращали населенные пункты в свои укрепленные районы», для чего в домах оборудовались огневые точки, а в села стягивалась тяжелая боевая техника. Только по состоянию на 19 мая в ходе боевых действий федеральные войска уничтожили 74 танка дудаевцев, свыше 110 БТР и БМП, 19 РСЗО «Град», 15 зенитных установок, 146 орудий и почти 500 автомашин. Было захвачено большое количество различного стрелкового оружия и боеприпасов ( «Красная звезда», 20 мая 1995 года).
Боевые действия велись одновременно на нескольких направлениях: веденском, шатойском и агиштынском, в районе Орехово, Сержень-Юрта и Шали, юго-западнее Бамута и западнее Ножай-Юрта. Широко применялись обходы и удары в тыл боевиков, блокирование дорог, ведущих к горным селениям. Тяжелые потери несли обе стороны, хотя, с учетом опыта уже двух кампаний, к цифрам потерь боевиков, называемым российским МО, приходится относиться весьма осторожно: сейчас достаточно очевидно, что российское командование не имеет и не имело точных сведений о численности боевиков вообще, иначе называемые цифры не расходились бы на порядки. В какой-то мере такую размытость численности можно считать органичной там, где действует не регулярная армия и где, стало быть, нет списочного состава воюющих; и одно это, не говоря уже о весьма вероятных сознательных подтасовках, дает известное представление о сложности условий, в которых приходилось действовать частям объединенной группировки.
Что касается потерь российской стороны, то хотя они тоже — и не без оснований — ставятся под сомнение (например, Комитетом солдатских матерей), здесь, тем не менее, есть все же такие объективные ориентиры, как списочный состав и статистика госпиталей. И, по официальным данным, потери с российской стороны в иные дни достигали почти нескольких десятков человек; число раненых доходило до ста и более, причем примерно треть из них имела пулевые ранения, что указывало на по-прежнему большую роль снайперов. Тем не менее, несмотря на тяжесть боев, специфику условий, отсутствие специальной горной подготовки, войска действовали весьма успешно и 3 июня овладели стратегически важным пунктом Ведено, где на протяжении нескольких последних месяцев располагались различные структуры военного командования чеченских НВФ: комендатуры, особый отдел, Главный штаб, а также находился дом командующего Южным фронтом Шамиля Басаева.
После падения Ведено чеченская группировка оказалась разрезанной на две — Шатойскую и Ножай-Юртовскую. На этих направления и развернулись последние ожесточенные бои первой чеченской войны. Вечером 11 июня командование федеральными войсками высадило северо-восточнее Шатоя тактический воздушный десант, который перекрыл возможные пути подхода боевиков. К вечеру 13 июня Шатой был полностью блокирован выдвинувшимися к нему подразделениями 324-го и 245-го мотострелковых полков. Боевики, как пишут эксперты, «оставили населенный пункт», и хотя само это «оставление» представляется довольно загадочным (ведь подходы к Шатою, а стало быть и выходы из него были блокированы), Шатой пал, и с его падением, как сообщали официальные инстанции, «завершилась последняя фаза горной войны в Чечне». По словам А. Квашнина, «в горах остались разрозненные группы наемников» — эту фразу мы будем затем регулярно слышать и в ходе второй чеченской войны, и она будет так же мало отражать реальное состояние дел, как и тогда, когда, с поднятием 14 июня российского флага на Шатоем, война как таковая казалась оконченной.
А между тем уже в ночь на 17 июня состоялась попытка проникновения в Грозный 800(!) боевиков. Она может считаться предвестником того, что произойдет в марте, а затем в августе 1996-го, и закономерно уже тогда могла вызывать вопросы. Например: каким это образом запертые в горах «разрозненные группировки» сумели продвигаться на Грозный двумя колоннами (с западного и юго-западного направлений)? Почему они были достаточно хорошо вооружены для того, чтобы завязать на окраинах города жестокий бой с подразделениями федеральных сил, которые понесли потери убитыми и ранеными? Наконец — и это, вероятно, самое главное — почему они были «рассеяны», а не уничтожены? «Термин «рассеяны», — отмечают эксперты, — означает, что контроль дальнейшего продвижения этих группировок не осуществляется и не исключены их выходы за административную границу Чечни и проведение новых террористических актов» ( «Российские Вооруженные Силы…», соч. цит., с. 93).
Ближайшее будущее подтвердило абсолютную правоту этих слов; и такое «рассеяние» было тем более удивительно и вызывало тем больше вопросов, что состоялось оно уже после того, как 14 июня 1995 года, именно в день поднятия российского флага над Шатоем, состоялась террористическая акция в Буденновске.
Случайность ли, что именно 14 июня 1995 года в Сочи состоялась встреча В. Черномырдина с руководителями Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Дагестана, Ингушетии, Карачаево-Черкессии, ЧР, Адыгеи и Калмыкии, на которой, в ряду прочих, обсуждалась и проблема восстановления народного хозяйства Чечни? И что именно российским премьером в период, когда шла аннигиляция всех результатов работы Российской армии, был подписан ряд важных соглашений по сырью и продаже вооружений? Пожалуй, многовато «случайностей», особенно если учесть, что именно В. Черномырдину принадлежит сомнительная заслуга неслыханной капитуляции России перед лицом вызова терроризма. Капитуляции, открывшей дорогу к «Хасавюрту» и последовавшему за ним периоду еще более интенсивного вращивания Чечни в южную дугу нестабильности.
Остается добавить, что террористическая акция Басаева совпала с совещанием «семерки» в Галифаксе (Канада), на которое и отбыл Ельцин, не посчитавший для себя зазорным оставить страну в то время, когда целый районный город, отстоящий на 150 км от границы Чечни со Ставропольским краем, оказался заложником в руках террористов.
Теперь, по уточненным данным, известно, что их было 97 человек, в том числе 4 женщины. По тем же данным, число жертв составляет 193, а не 144 человека, как до сих пор значится во всех официальных документах. Ранены были 393 человека ( «Московский комсомолец», 14 июня 1999 года). Таким образом, картина предстает еще более чудовищной, нежели она рисовалась в дни самого события, — можно говорить о настоящем убое мирных граждан, устроенном боевиками.
По тем же уточненным данным, из общего числа погибших от рук российских военнослужащих при попытке штурма больницы погибли 33 человека, остальные были убиты террористами. И такое уточнение особо важно, так как «пиар»-кампания, развернутая вокруг буденновской акции московским телевидением и прессой (при том, что примечательно, как «демократической», так и большей частью «патриотической»), с необыкновенным рвением «отмывая» басаевцев, практически всю ответственность за столь изобильно пролившуюся в Буденновске безвинную кровь{1} возложила на военных (МВД, «Альфу», ОМОН — неважно, важно, что на тех, кто был на противоположной Басаеву стороне).
Вот это сплетение чудовищных человеческих страданий, вялый отклик на них страны, даже неспособной осознать масштабы брошенного ей вызова, цинизм СМИ, сознательно стимулировавших в обществе реакцию девки, обнимающей своего насильника, а на скрытом плане — клуб «деловых людей», прекрасно осведомленных о том, что касалось целей и механизмов акции, и отмечает неделю, за которой началось превращение одержанной армией победы в ее поражение.
* * *
Итак, 14 июня 1995 года отряд боевиков под руководством Ш. Басаева захватил и разгромил в Буденновске телефонный узел, здание местной администрации, ряд других зданий и — самое главное — райбольницу, в которой в их руках заложниками стали свыше 1000 человек (больные, медперсонал, захваченные в городе мирные жители). Особое — и, конечно, не случайно — выбранное измерение этой небывалой по численности массе заложников придавало присутствие в ней большого числа беременных, рожениц и едва появившихся на свет младенцев, так как захваченным оказалось также и родильное отделение.
Тем самым бросался вызов основе жизни всякой нации, ее родовому и семейному началу, защищать которое в смертном бою было долгом каждого мужчины с незапамятных времен. Это прекрасно понимали боевики, для внешнего употребления в качестве главного мотива своих действий выдвинувших месть за убитых чеченских женщин, детей, стариков.
Но этого не поняла Россия, и потому прав молодой писатель Юрий Козлов: «Большего оскорбления народу (в особенности мужской его части) нанести было невозможно. Это было иго в миниатюре. Или эскиз грядущего ига».
По некоторым данным, террористы также ставили своей целью взорвать завод полимерных материалов и вызвать экологическую катастрофу в регионе. Общий ущерб, нанесенный Буденновску налетом, составил 170 млрд рублей. Пассивность общественной реакции и откровенное подыгрывание террористам со стороны СМИ создали благоприятный фон для предъявления боевиками их ультиматума: немедленное прекращение всех боевых действий в Чечне и вывод российских войск, переговоры президента РФ с Джохаром Дудаевым. Заявление президента РФ последовало 15 июня, и хотя, выдержанное в жестком тоне, оно сулило исполнителям акции самые суровые кары, реально Москва уступила. А может быть, и подыграла — если исходить из тогда же получившей хождение и не вполне беспочвенной гипотезы, согласно которой вся акция была плодом неких закулисных договоренностей. Во всяком случае, уже в тот же день, 15 июня 1995 года, на границе Дагестана и Чечни, между станцией Новолакская и селом Зандак, прошла встреча командующего группировкой федеральных сил генерала А. Куликова и одного из видных функционеров российской исполнительной власти в Чечне В. Зорина с Асланом Масхадовым и Ширвани Басаевым — при участии представителей группы содействия ОБСЕ в Грозном Шандора Месароша и Оливье Пелена.
В том, какова могла быть позиция последних, сомневаться не приходилось, а потому уже само по себе их участие в решении столь сложного и трагического для России вопроса указывало и на вектор этого решения. То есть на то, что Россия примет предложенные ей условия капитуляции. А именно: возможность возобновления мирных переговоров, в соответствии с предложением В. Черномырдина. Что до последнего, то многим, вероятно, еще памятны его любезные телефонные беседы с Ш. Басаевым — подчеркну, односторонне любезные, так как Басаев говорил тоном ультиматума, тогда как Черномырдин поражал избыточной доброжелательностью. Между тем ее вовсе не требовалось: даже и в том случае, как пытались уверить нас СМИ и сам премьер, если он уступил под давлением трагических обстоятельств, и тон его, и самый облик должны были говорить о такой вынужденности, безысходности. Однако говорили они о другом: об удовлетворении хорошо прокрученной сделкой. Не хватало только сакраментального: «По рукам!»
17 июня 1995 года в 4. 50 была предпринята попытка взять больницу штурмом, которая в 9. 00 закончилась неудачей. Что и неудивительно: согласно радиоперехвату ГРУ, боевики были предупреждены о готовящейся операции. Тотчас же после ее провала В. Черномырдин дезавуировал заявление замминистра МВД М. Егорова, согласно которому решение о штурме принималось совместно премьером и министром внутренних дел В. Ериным. Премьер «выразил удивление» заявлением М. Егорова… а мы можем выразить удивление заявлением Виктора Степановича. Ведь президент РФ в Галифаксе сказал, что он в телефонном разговоре с Ериным дал согласие на штурм, и нам предлагают поверить, будто этот разговор президента с министром внутренних дел мог остаться неизвестным главе правительства?
Полно! Но итог всего этого розыгрыша на глазах у страны — розыгрыша, небывало циничного с учетом обстоятельств, в которых он происходил, — позволил СМИ с новой яростью обрушиться на силовиков, оказавшихся в положении «крайнего». Вся картина событий была вывернута на телеэкране таким образом, что именно сотрудники спецподразделений{1}, пытавшиеся освободить заложников, предстали едва ли не главными виновниками кровопролития в Буденновске. Тогда как боевики рисовались эдакими «мстителями Зорро», а жестокий террор, которому они подвергали заложников, массовые убийства, совершенные ими, преступно замалчивались, «зверства» спецназовцев не сходили с экрана.
За всю историю современного терроризма, с его принципиальным отказом от каких-либо попыток увязать свои действия с действиями отдельных конкретных лиц, почитаемых конкретными виновниками того, что террористы считают преступлением{1}, с его тактикой взятия в заложники и даже уничтожения совершенно неизвестных им людей, он нигде и никогда еще не получал такой сочувственной реабилитации и такой рекламы в СМИ, как это было в дни буденновской трагедии в России.
Тележурналисты буквально смаковали истерические выкрики потерявших себя женщин об «интеллигентных» бандитах, кормивших детей шоколадом{1}, и подчеркнуто крупным планом давали интервью с «мужчинами», тоже похвально отзывавшимися о своих тюремщиках: они, мол, наказывали только сопротивлявшихся, ну так те сами виноваты, слушаться надо. Страницы печати заполонили вполне дилетантские рассуждения о «стокгольмском синдроме» (болезненной склонности части заложников отождествлять себя с террористами) — словом, всячески давалось понять, что поведение сломленных людей, которых традиционно полагалось разве что жалеть, и даже откровенных трусов, это и есть норма. Только их по определению неадекватным показаниям давалась зеленая улица в прессе и на телеэкране. Нормальная общественная реакция ужаса и сострадания оказалась скомканной, и миру был явлен образ страны, в каком-то почти радостном возбуждении готовой едва ли не обнять басаевцев, с негодованием поглядывая на оплеванных всеми спецназовцев.
Между тем существуют серьезные исследования вопроса, обобщившие опыт поведения людей в подобных ситуациях, в том числе — и особенно — в нацистских лагерях смерти, и они рисуют картину существенно иную. Выводы таковы: около восьми процентов подвергаемых жестокому обращению отвечают на него тем большим сопротивлением, чем больше возрастает давление на них. Они словно пробуждаются как личности. Это те, кого принято именовать героями и мучениками.
На другом полюсе располагаются люди (примерно четверть), заискивающие перед насильниками и даже склонные восхищаться ими; однако по освобождении и они, как правило, быстро возвращаются к норме. И, наконец, между этими двумя крайними типами поведения располагается большинство, примерно половина которого хотя и не проявляет особой доблести, но, однако, и не ломается. Другая заискивает и раболепствует, но из меркантильных соображений, отнюдь не выстраивая позитивного образа своих мучителей.
Так что же за патология поразила жителей Буденновска, что они, как настойчиво внушали телевидение и газеты, едва ли не повально продемонстрировали самый нижний тип поведения? Даже с поправкой на упадок русской «пассионарности» это представляется совершенно невероятным.
Разумеется, люди первого, высшего типа были и в больнице, это ясно из многих эпизодов, рассказываемых заложниками. Но об этом молчали СМИ, а общество не искало, не требовало правды — и вот тут уже действительно была патология. Готовность принять версию о поголовном «стокгольмском синдроме», вялое равнодушие к сообщениям о трогательных объятиях журналистов и депутатов с террористами — и это над еще не остывшими трупами и свежевыкопанными могилами — красноречиво говорила о поврежденности нормальных реакций. Степень этой поврежденности вполне можно было по сравнению оценить несколько позже, при повторении Салманом Радуевым аналогичной акции в Кизляре (Дагестан): здесь поведение дагестанского общества как целого, его бурное негодование воочию показали норму, — но об этом далее.
Второй главной ложью СМИ было в те дни широко тиражировавшееся утверждение, будто нигде в «цивилизованных странах» даже сама идея штурма не обсуждалась бы правительством, обеспокоенным сохранением жизни заложников. Между тем весь накопленный опыт говорит об ином. Уже стала притчей во языцех жесткость Израиля, никогда не шедшего ни на какие переговоры с террористами — даже тогда, когда речь шла о захваченных автобусах со школьниками. Весьма жестко в аналогичных ситуациях действовала и Франция. Секретное распоряжение для подразделений антитеррора ФБР в США дает право не идти ни на какие уступки и уничтожать террористов даже и тогда, если жизни заложников, находящихся в их руках, угрожает опасность.
А полтора года спустя после Буденновска перуанский спецназ с необычайной жестокостью расправился с группой молодых людей из подпольного движения «Тупак Амару», захватившей и в течение четырех месяцев удерживавшей группу заложников в японском посольстве. И при том, что за все время с голов заложников не упал ни один волос, были убиты, причем с чрезвычайной жестокостью, все 14 тупамарос. То, что произошло в Лиме 22 апреля 1997 года, по своей жестокости почти уникально даже и в общей мировой практике антитеррора{1}. И уже совсем недавно, в 2000 году, тайский спецназ люто расправился с группой несовершеннолетних подростков, почти детей, членов радикально-христианского движения «Армия бога». Захватившие госпиталь c 700 пациентов в таиландском городе Рачабури, они выдвигали требования на редкость скромные по сравнению с тем, чего требовал Басаев. Кроме того, в самом начале противостояния они отпустили сотни заложников, да и по отношению к остальным не проявляли никакой жестокости, не замарав своих рук кровью. Никто из заложников и полицейских не погиб при штурме, а вот раненых подростков добивали контрольным выстрелом в затылок.
Повторяю, оба эти случая — перуанский и тайский — выделяются жестокостью действий полиции, намного превосходившей жестокость террористов, — которой, в прямом смысле слова, и не было. Но в целом международная практика антитеррора имеет именно этот вектор беспощадности к террористам. И целью моего пространного отступления как раз и было самыми общими чертами обрисовать ее, без чего невозможно ни оценить масштабы лжи СМИ, ни понять функциональную роль событий в Буденновске как «архимедова рычага», посредством которого победа армии была стремительно обращена в ее поражение.
Кроме того, только в описанном контексте в полной мере обозначается беспрецедентность всего, что последовало за провалом штурма. Вторая безуспешная попытка его состоялась 17 июня в 23. 45, а уже на следующий день в 15. 00 В. Черномырдин огласил заявление правительства, в котором, в обмен на освобождение всех заложников, были приняты все условия террористов. А именно: организация пресс-конференции для них, прекращение всех боевых действий в Чечне, переговоры с дудаевцами, амнистия всем без исключения боевикам, личная безопасность террористов и их доставка в Чечню.
В 20. 00 федеральными войсками были прекращены все военные действия в Чечне; в 22. 30 состоялся телефонный разговор В. Черномырдина с Шамилем Басаевым. А непосредственно после этой беседы произошло нападение дудаевцев на погранзаставу в Дагестане, в ходе которого были захвачены пятеро пограничников (двое из них расстреляны).
Их не заметили, как не заметили и расстрелянных в Буденновске российских летчиков, а между тем cмысл этой акции был абсолютно прозрачен — Российской армии да и всей России предъявлялся образ ближайшего будущего, долженствующего наступить вследствие достигнутого «сердечного согласия». Однако даже это не изменило общей атмосферы полной и какой-то радостной солидарности СМИ с террористами — атмосферы, которой они заражали все общество.
Все это позволяло террористам тиранически усложнять и менять свои требования, главным из которых теперь стало предоставление живого щита из 400 человек, которые сопровождали бы их в Чечню. Только на этих условиях они соглашались освободить заложников. В результате сложных переговоров численность заложников-добровольцев была сокращена до 150; кроме них, в автобусы с террористами сели 9 депутатов Государственной Думы и 16 журналистов.
В 16. 30 колонна отправилась из Буденновска. Характерно, что сделать это отказались представители западной прессы — международные этические нормы не позволяют подобного смешения с террористами, которые в таком случае получают дополнительное прикрытие. Что до журналистов российских, то они в очередной раз продемонстрировали отсутствие для них даже самого понятия «этические нормы». И это сказалось не только в факте информационного обеспечения террористов, но, в еще большей мере, в стиле, в интонациях какого-то непристойно-карнавального веселья и прощальных дружеских объятиях с боевиками по прибытии их вечером 20 июня в конечный пункт — село Зандак (район Ведено).
Особо следует сказать о роли этого триумфального возвращения басаевцев в качественном изменении всей психологической атмосферы в Чечне. Если до Буденновска публичная солидарность с терроризмом все-таки могла быть скорее исключением, чем правилом, то теперь безнаказанность боевиков и реклама, сделанная им СМИ, буквально обрушила остатки этических норм и в самой республике. Сотни, если не тысячи людей приветствовали Басаева как национального героя, и что теперь могло удержать подростков от стремления идентифицировать себя с ним? Следы детских ног у заложенных на дорогах Чечни фугасов осенью 2000 года, когда новую интенсивность приобрела диверсионная война в Чечне, — следствие в том числе и памятного бравурного автопробега июня 1995 года.
* * *
После него и вплоть до августа 1996 года (с небольшим перерывом в марте, о чем ниже) открывается период затяжных и безрезультатных переговоров. Фоном для них были нарастающая агрессивность населения Чечни в отношении российских военнослужащих и работников местной милиции, требования терских и кубанских казаков о выселении всех кавказцев и особенно чеченцев, проживающих в их регионах без прописки, масштабная перегруппировка дудаевских сил и захват ими практически всех ранее оставленных населенных пунктов. Наконец — практическое превращение российских солдат в живые мишени (вследствие запрета на открытие огня) в сочетании с регулярными заявлениями Басаева о подготовке им очередных терактов. Первое из них прозвучало уже 26 июня, притом по НТВ; Басаев пообещал новую акцию по типу Буденновска с целью оказать давление на российскую сторону, ведущую переговоры с дудаевцами. Две недели спустя последовали угрозы нового свойства: Басаев заявил, что в его распоряжении имеются два контейнера с радиоактивным веществом, семь — с биооружием, пять химбоеприпасов с бинарным отравляющим веществом.
В этой связи стоит вспомнить, сколько иракцев, в том числе и множество детей, поплатились жизнью только за то, что США регулярно предъявляли Багдаду обвинения (недоказанные) в производстве биологического и химического оружия. Казалось бы, угрозы Басаева (пусть пока и нереализованные), которые выводили проблему терроризма на качественно новый уровень опасности, должны были насторожить и общественное мнение Европы — как, впрочем, и США. Однако ничего подобного не произошло. Напротив, осенью того же 1995 года Басаеву была предоставлена возможность выступить по первой программе польского национального телевидения с тем же сюжетом. «Он угрожал, — комментировала пресса, — уничтожить все живое в Москве с помощью радиоактивных элементов».
Впрочем, еще раньше, 23 июля, не кто иной, как Джохар Дудаев, выступая по местному ТВ, заявил, что переговоры ничего не дадут и что у него есть оружие, которое может уничтожить одновременно тысячи людей. Тогда же, в июле, Минобороны дважды выступило с заявлением, что дудаевцы под прикрытием переговоров накапливают оружие, готовясь к дальнейшим военным действиям.
И вот, однако же, несмотря на это, 30 июля 1995 года было подписано соглашение, предусматривавшее не только развод федеральных войск и НВФ на четыре километра, обмен пленными, обмен картами минных полей, но также и вывод федеральных войск из Чечни. Здесь предполагалось оставить лишь бригаду внутренних войск и бригаду Вооруженных Сил. В соглашении был также пункт о разоружении НВФ, но его невыполнимость была более чем очевидна.
6 октября 1995 года состоялось покушение на генерала Анатолия Романова, и переговоры были прекращены, так и не дав никакого положительного результата. Не привели к стабилизации и выборы нового главы республики (17 декабря 1995 года), которым стал бывший председатель Верховного Совета ЧИР Доку Завгаев. Сторонники Дудаева выборы не признали; а поскольку Завгаев являлся достаточно сильной политической фигурой, которая могла бы, в случае четко выраженной линии поведения России, ее курса на реальное решение проблемы, а не на его имитацию, действительно обрушить всю стратегию чеченского мятежа и ослабить позиции Дудаева, требовалось резкое обострение ситуации, требовался новый Буденновск.
Им стал дагестанский город Кизляр, где в начале января 1996 года боевики Радуева захватили родильный дом и больницу. Как и в Буденновске, эта акция преследовала крупномасштабные цели, часть из которых обозначилась незамедлительно.
Колонна чеченских боевиков Салмана Радуева около 7 часов утра 10 января выехала из Кизляра в направлении чеченской границы. С собой они увозили заложников, в числе которых — и вот это было новое качество по сравнению с Буденновском — в качестве добровольцев находились и представители местных властей Кизляра. Тем самым населению национальной республики, отреагировавшему на акцию радуевцев на порядок острее, нежели русские отреагировали на Буденновск, Москвой было открыто продемонстрировано, что она не несет никакой ответственности за безопасность и само существование легитимной и лояльной к федеральному центру власти Дагестана. И, думается, не будет преувеличением сказать, что августа 1999 года не было бы, не будь кизлярского января 1996 года.
Поспешившие в Кизляр спецподразделения опоздали (повторение ситуации 11 декабря 1994 года?), вынуждены были на «Икарусах» догонять террористов и, по сути, превратились в их эскорт. В качестве такового они и присутствовали при новой акции террористов: взятии ими в заложники сотрудников Новосибирской патрульно-постовой службы, дежуривших на блокпосту у с. Первомайское. Причем взяты они были без всякого сопротивления с их стороны, что само по себе было неслыханно и вызвало впоследствии немало саркастических комментариев со стороны спецназовцев (см., в частности, «Солдат удачи», № 5(56), 1999 год). Однако ведь и последние сами просто присутствовали при этой позорной акции: так же, как у милиционеров, у них была сбита нормальная реакция и связаны руки.
Ответственность за это полностью несет руководство России, принявшее стратегию отступления перед терроризмом. Блокпосты получили команду беспрепятственно пропускать радуевцев, огня не открывать и террористов не провоцировать. Разумеется, такую же команду получил и блокпост у Первомайского; все дальнейшее логично вытекало из этой исходной команды, позволив Радуеву реализовать объявленную им цель — «показать духовное бессилие российской армии». Несомненным «шагом вперед» по сравнению с Буденновском был и выход населения приграничных чеченских сел на защиту Радуева с оружием в руках: Басаева еще только приветствовали.
Затем последовало почти трехсуточное «топтание» федеральных частей у Первомайского, где банда Радуева усилилась до 350 человек — по некоторым данным, за счет еще на пути в Кизляр оставленной в селе части банды. Ее задачей было подготовить село к обороне; естественно задаться вопросом, откуда Радуеву было известно, что такая оборона понадобится. Относительно ее качества свидетельства участников операции расходятся. Одни говорят о Первомайском как о «хорошо оборудованном в инженерном отношении опорном пункте», где были прекрасно налаженная система огневых точек и укрепленные подземные ходы сообщения. Другие называют село «обычным кавказским кишлаком», в основной своей части состоящим из саманных строений. «Конечно, боевики прорыли окопы и ходы сообщения, но все равно это был не более чем населенный пункт, в кратчайшие сроки подготовленный к обороне».
Но как бы ни оценивался уровень этой обороны, бесспорно, что боевики получили необходимый для подготовки к ней срок, и это столь же непонятно, как и «преследование» террористов на «Икарусах» — словно у армии и МВД совсем не осталось вертолетов. Предположение, что трехдневное стояние федеральных сил у Первомайского было следствием тщательной подготовки операции, вряд ли приемлемо. По общей оценке, она была подготовлена из рук вон плохо и отличалась той же рассогласованностью действий различных родов войск, которая вообще была бичом федеральных сил на протяжении всей чеченской кампании.
Лишь около 15. 00 18 января спецподразделения, при поддержке «Града» и гаубиц, овладели Первомайским, но к этому времени основные силы боевиков давно прорвались из села. И этот их «чудесный» отход является самой главной загадкой всей операции, как, впрочем, и обеих войн: точно так же Басаев уйдет из Дагестана, а Гелаев — из дотла разрушенного Комсомольского.
Впрочем, о готовящемся рейде Радуева чеченская оппозиция передала предупреждение в Дагестан, а российской разведке были сообщены даже номера КАМАЗов, на которых боевики должны были миновать блокпосты. И тем не менее, они и тогда беспрепятственно прошли по будто специально расчищенному для них коридору.
Одновременно c событиями военными развивались события политические: неудачная — а еще более того поданная как неудачная, цинично осмеянная СМИ, — операция под Первомайским привела к ослаблению так называемой «партии войны» и усилению «партии мира», которую уместнее было бы называть партией измены. При этом — поразительная согласованность! — она, эта партия, выдвигала те же самые требования и в те же самые сроки, что и «единственная сверхдержава». Так, после событий в Первомайском представитель Белого дома Майкл Маккери впервые во всеуслышание заявил, что решение чеченской проблемы может быть найдено только на переговорах под эгидой ОБСЕ. И этого же — «предоставить широкие полномочия миссии ОБСЕ» — потребовала Е. Боннэр в телеграмме, посланной ею Б. Ельцину из больницы.
Такие совместные усилия по интернационализации конфликта и установлению своего рода «опеки» над РФ разворачивались на фоне новых кровопролитных боев в Грозном, часть которого захватили сосредоточившиеся и укрепившиеся в городе группы боевиков. Военнослужащим внутренних войск и милиции в ходе боев 6-9 марта 1996 года пришлось, по сути, вновь отвоевывать чеченскую столицу. И в марте же при президенте РФ была создана рабочая группа по завершению боевых действий и урегулированию ситуации в Чечне (под председательством Э. Паина, члена Президентского совета и политического советника Б. Ельцина), возобновились переговоры в Грозном.
В начале апреля президентом была утверждена представленная рабочей группой программа мирного урегулирования в Чечне и сформирована государственная комиссия по реализации этой программы во главе с В. Черномырдиным. Уже в середине апреля начался вывод части федеральных войск к административным границам Чечни. А в третьей декаде того же месяца произошли два знаменательных события — внешне противоположных друг другу, по сути же представлявших собой элементы единой стратегии Кремля, в преддверии надвигавшихся президентских выборов целенаправленно и напролом шедшего на сдачу армии.
Случайность ли, что тотчас по возобновлении «миротворческой» деятельности В. Черномырдина произошел расстрел боевиками армейской колонны у села Ярышмарды? Погибли около 40 человек, обстоятельства же того, что случилось тогда, 26 апреля 1996 года, у Ярышмарды, необычайно зловещи.
Как рассказывали потом парни из 324 полка, они доложили, что в ущелье мочат нашу колонну и неплохо бы рвануть на помощь, им ответили, чтобы не дергались, стояли, где стоят. Помощь пришла к нам спустя два с половиной часа, когда уже все было кончено». Во второй чеченской войне ситуации «Ярышмарды» начнут повторяться с угрожающей регулярностью, так что общественное мнение, не подстегиваемое изменившими свою линию поведения СМИ, перестанет реагировать на них. Но тогда, весной 1996 года, трагическая судьба сожженной колонны была вовсю использована в избирательной кампании Ельцина, которая теперь строилась на ударной теме прекращения непопулярной войны в Чечне. При этом работать приходилось одновременно и на внутреннего, и на внешнего заказчика — то есть на российский электорат и на те уровни международного истеблишмента, которые могли либо поддержать кандидатуру Ельцина, либо отказать ему в этой поддержке.
* * *
Задача была непростой — в особенности в том, что касалось электората: как бы ни было пропитано общественное мнение антиармейской пропагандой СМИ, вряд ли представлялось возможным предложить ему откровенную капитуляцию. С чеченской стороны требовалась символически-значимая жертва, которая позволила бы имитировать «победу». Таковой в ночь с 21 на 22 апреля и стал генерал Дудаев. Он погиб в результате ракетного удара в районе села Гехи-Чу, мотивы же и обстоятельства его гибели до сих пор остаются неясными. Однако многое говорит за то, что он перестал быть нужным и Москве, и раскручивавшим его зарубежным центрам. Если же просочившаяся в прессу информация о каких-то контактах Д. Дудаев с главным соперником Ельцина Г. Зюгановым хоть в какой-то мере соответствует истине, то, разумеется, таких контактов уже самих по себе было достаточно для принятия Кремлем радикального решения.
Главой республики стал «предуготовлявший независимость» З. Яндарбиев, вслед за чем переговоры активизировались. Уже 27 мая, чуть больше месяца спустя гибели Дудаева, в Москву для подписания мирного соглашения прибыла полномочная чеченская делегация во главе с З. Яндарбиевым. А на следующий день Ельцин в сопровождении многочисленной свиты совершил однодневную предвыборную поездку в Грозный, в ходе которой заявил о победе федеральных войск и на броне БТРа подписал указ о прекращении боевых действий. Одновременно им же было объявлено, что вооруженные силы сепаратистов ликвидированы и остались лишь отдельные банды. Это в условиях, когда Главное управление штаба, расположенное в Старопромысловском районе Грозного, еще в мае каждую ночь обстреливалось боевиками.
Тогда же, в мае, и там же, на Старопромысловском шоссе, на фугасе подорвался БТР 101-й бригады ВВ. При взрыве погибли 6 человек. А от группы захваченных в плен боевиков удалось узнать, что им был дан приказ до 10 июня вывезти из Грозного семьи и родственников боевиков, воюющих в горах. Все это никак не указывало на готовность боевиков соблюдать перемирие, а тем более признать себя побежденной стороной.
И уже после блиц-визита Ельцина в Грозный, в начале июня, боевики, с целью срыва сессии Верховного Совета Чечни, установили на центральной площади Шали ЗУ-23-2, подтянули крупные силы, заняли огневые позиции в прилегающих к площади домах и провели антироссийский митинг с участием местных жителей.
Российское командование подняло с аэродрома в Ханкале для разведполета несколько вертолетов, их обстреляли. А ведь соглашение о прекращении огня с 1 июня 1996 года было подписано с чеченской делегацией тотчас по возвращении Ельцина в Москву.
Президентские выборы в РФ, на которых победил Б. Н. Ельцин, отнюдь не создали условий для выполнения этого соглашения. Напротив, окончательному его срыву способствовало обострение внутриполитической ситуации в Чечне, вызванное назначением на тот же день, 16 июня 1996 года, выборов Народного собрания Чечни. Руководство НВФ выступило против этих выборов, угрожая в случае их проведения аннулированием майского соглашения. Москва не уступила, и это дало повод ряду авторов весь дальнейший ход событий, включая падение Грозного 6 августа того же года, отнести исключительно на счет этой неуступчивости федерального Центра. Однако это только внешняя сторона процесса, мало связанная с его скрытой сутью. Суть же такова, что позволяет говорить о наличии за фасадом видимого конфликта реального сговора Центра с руководством боевиков. И, стало быть, ответственность его за все, совершившееся в августе, действительно огромна, однако вовсе не в том смысле, в каком говорят о ней поверхностные или недобросовестные наблюдатели и исследователи.
Так, по меньшей мере удивление вызывает объяснение августовских событий, даваемое Харперской энциклопедией военной истории (Р. Эрнест Дюпюи и Тревор Н. Дюпюи, «Всемирная история войн», 1998 год). По мнению авторов, всему причиной исключительно «беспечность федеральных войск», воспользовавшись которой боевики и совершили нападение на Грозный.
Между тем, по свидетельству участников событий, «информация о том, что боевики планируют проведение акции в городе именно 6 августа, начала поступать из разных источников за две недели до штурма (курсив мой — К. М.). Эта информация была включена в сводку и соответствующим образом зарегистрирована». Об этих сигналах было оперативно доложено в штаб группировки, о них знало правительство России, знало и руководство ФСБ. Были оперативные данные правоохранительных органов и спецслужб, были известны некоторые явочные квартиры боевиков, места тайной закладки оружия и приблизительное время и направление предполагаемого удара боевиков. «Однако в Грозном и его окрестностях, — комментирует обозреватель «Солдата удачи», — продолжали сниматься российские блокпосты, так как сепаратисты обвинили российское руководство в том, что правительство Завгаева держится на российских штыках».
А вот свидетельство другого участника событий. «В конце лета 1996 года в Чечне происходили вещи, чересчур странные даже для этой войны. В июле большая часть войск была выведена из Грозного в Ханкалу и аэропорт «Северный». В городе остались только комендатуры и блокпосты. В комендатурах было по тридцать человек бойцов, на блоках и того меньше. По общей оценке специалистов, это было бы слишком мало даже и для мирного города... »
И делалось это в то время, когда самые крупные лидеры боевиков — Гелаев, Гелисханов, Басаев, Исрапилов и другие — уже распределили зоны и секторы ответственности между собой.
В свете всего сказанного очевидна и несостоятельность проводимой иногда аналогии между падением Грозного в начале августа 1996 года и падением Сайгона в конце апреля 1975 года. Последнему предшествовало восьминедельное наступление Народных вооруженных сил освобождения (НВСО) Южного Вьетнама, в ходе которого войска (НВСО) захватили тысячу самолетов, более тысячи танков и бронетранспортеров, полторы тысячи орудий, более трехсот кораблей и судов противника. Другая война, другие масштабы, принципиально иной ход событий, закономерно приведший к падению Сайгона.
В Грозном же в августе 1996 года не было и следов подобной закономерности, а множество участников событий с федеральной стороны, оценивая вышеперечисленное и многие другие факты, категоричны в своем суждении: «Иначе, как прямым предательством, объяснить их невозможно».
И если уж не забираться совсем в глубь истории, ища подобий (вроде легенды о предательской сдаче Толедо маврам в VIII веке), то ближайшую аналогию можно обнаружить, пожалуй, в сдаче Россией правительства Наджибуллы и, соответственно, Кабула моджахедам в 1992 году. Теперь ситуация повторялась в Грозном.
Свидетельство очевидца:
Основной удар боевиков 6 августа был направлен на железнодорожный вокзал и комплекс правительственных зданий в центре Грозного. Вокзал был взят легко, при этом боевикам достались богатые трофеи: несколько прибывших незадолго до штурма вагонов с оружием и боеприпасами (один вагон был полностью загружен одноразовыми гранатометами «Муха» и «Удар»). В центре же, где по Дому правительства был нанесен массированный удар с применением РПО «Шмель», развернулись тяжелые бои. На помощь блокированным российским военнослужащим и сражавшимся рядом с ними чеченским милиционерам и бойцам чеченского ОМОНа были брошены колонны бронетехники 205-й бригады из аэропорта «Северный». Одна из них, потеряв до половины техники, сумела пробиться к осажденным, что переломило ход событий: боевикам так и не удалось войти в здание.
Уже к 9 августа стало ясно, что «блиц» им не удался, а по данным радиоперехвата, к 17 августа боевики начали испытывать недостаток боеприпасов. Некоторые полевые командиры запрашивали свое командование: «У нас много раненых. Хватит, пора уходить».
Большие потери были и со стороны федеральных сил: по данным Главной военной прокуратуры, в августовских боях за Грозный были убиты около 420, ранены 1300 и пропали без вести 120 российских военнослужащих. Тем не менее, несмотря на эти потери, тяжелые бои и явное предательство «низов» — «верхами», почти все КПП, блокпосты, комендатуры и военные городки, аэропорт «Северный» и база в Ханкале оставались в руках внутренних войск и подразделений МВД. Были подтянуты резервы, сформированы штурмовые отряды, артиллерией пристреляны маршруты передвижения боевиков. Подразделения 101-й бригады постепенно возвращали контроль над площадью Минутка. Ультиматум, предъявленный боевикам генералом Пуликовским, стянувшим федеральные силы вокруг города в плотное кольцо, означал близость решающего перелома.
Однако все жертвы, мужество и стойкость солдат оказались напрасными: 22 августа новый секретарь Совета безопасности генерал А. Лебедь, еще 10 августа назначенный новым полномочным представителем президента Российской Федерации в Чеченской республике, и начальник штаба вооруженных формирований Чечни А. Масхадов подписали Договор о разведении противоборствующих сторон, отводе войск и совместном контроле за отдельными районами Грозного. Началось создание совместных комендатур федеральных войск и чеченских боевиков, федеральные силы стали отводиться из Грозного. Тем самым сдача его, о которой в течение почти двух недель коварно велись переговоры за спиной у сражающейся армии, стала совершившимся фактом. На территорию «Северного» стягивались части, выводимые по договоренности между Масхадовым и Лебедем, — подавленные, озлобленные, усталые. И уже тогда иные давали совершенно точный, как показало будущее, прогноз дальнейшего развития событий: «Пройдет какое-то время — и вооруженные до зубов боевички отправятся «гулять» за пределы Чечни. Сейчас нас выведут, но я уверен, что мы еще с ними где-нибудь встретимся, например в Осетии. А закончится все тем же самым, придется все повторять по второму кругу, начиная со штурма Грозного… Мое государство послало сюда меня воевать с незаконными вооруженными формированиями, с бандитами. Сколько своих здесь положили, а теперь узаконили бандитов?!» За исключением того, что снова встретиться пришлось не в Осетии, а в Дагестане, предугадано все было безошибочно; и слабо верится, чтобы генерал Лебедь не понимал того, что понимал начальник разведки майор Е., чьи слова приводит «Солдат удачи».
Не мог генерал не понимать и того, каким издевательством над российскими солдатами является самый замысел пресловутых «совместных комендатур», превративших российских солдат в заложников боевиков, в подчиненных, которым поручалась самая грязная, тяжелая, а нередко и опасная работа — вроде уборки полуразложившихся под августовским солнцем трупов. А также — и невольных соучастников расправ с «неугодными», сведением счетов с которыми тотчас занялись триумфаторы. Последнее — одна из самых мрачных страниц всей чеченской кампании, ее не любят открывать даже и многие из тех, кто клянет Лебедя за предательское соглашение, обессмыслившее жертву русского солдата. При этом, однако, как-то не очень охотно вспоминают о тех чеченцах, которые искренне поддержали усилия федерального центра и чья участь теперь оказалась поистине ужасной. Командир оперативного взвода чеченского ОМОНа М. Буавади имел все основания сказать: «Соглашение России и Масхадова — это предательство той части населения Чечни, которая боролась за Чечню в составе России…»
Все это не помешало, однако, Москве 31 августа 1996 года Хасавюртовскими соглашениями узаконить воцарившийся в Чечне произвол, жестокое сведение счетов, откровенное торжество боевиков, вовсе и не думавших скрывать, что соглашение от 22 августа они воспринимают исключительно как свою победу и свои части никуда отводить не собираются. 31 августа А. Лебедем и А. Масхадовым были подписаны совместное Заявление о прекращении военных действий в Чечне и Принципы определения основ взаимоотношений между Российской Федерацией и Чеченской Республикой. При этом Лебедь объявил, что в ходе военных действий в Чечне погибло 80 тысяч человек — хотя даже по данным «Мемориала», склонного скорее завышать, нежели занижать число жертв войны, оно на январь 1997 года составило 4379 человек, 703 пропали без вести. МО дает цифру примерно в два раза меньшую, Комитет солдатских матерей — примерно в 3 раза большую.
В любом случае статистика, приведенная Лебедем, была абсолютно не соотносимой с данными всех этих трех источников, отзывалась фантастикой, но притом фантастикой политически-взрывной — так как получалось, что погибла едва ли не треть населения Чечни, а это не могло быть квалифицировано иначе, чем геноцид, на чем и настаивала чеченская сторона. И хотя Хасавюртовские соглашения, вводя понятие «отложенного статуса», предполагали, что таковой будет определен до 31 декабря 2001 года, Масхадов и его сторонники трактовали их исключительно как признание Россией ее неискупимой «исторической вины» перед Чечней — со всеми вытекающими отсюда следствиями, в том числе и уплатой репараций. Притом — не более не менее как за 400 лет, так как теперь и президент Ельцин, с чьей-то подачи, упорно твердил об окончании «четырехсотлетней войны между Чечней и Россией».
Но Чечня отнюдь не собиралась заканчивать ее — и уж, во всяком случае, на условиях официальной Москвы. 15 октября Комитет обороны Чечни назначил на 27 января 1992 года выборы президента республики и парламента; а 27 октября Общенациональный конгресс чеченского народа высказался за полную независимость и суверенитет Республики Ичкерия. Ответом Москвы стал широкий жест обещания масштабной экономической помощи (как считается теперь, в эту «черную дыру» утекли сотни миллионов долларов) и возобновление, при активном участии Б. Березовского, нефтяной игры вокруг Чечни и «трубы».
В тот самый день, 23 ноября 1996 года, когда президент РФ подписал Указ о выводе из Чечни последних оставшихся там двух бригад федеральных войск (что Т. и Э. Дюпюи с удовлетворением называют «безоговорочной капитуляцией» России), премьер В. Черномырдин и А. Масхадов, теперь тоже премьер, подписали Временное соглашение о принципах взаимоотношений между федеральным центром и Чеченской Республикой, предусматривавшее формирование особых экономических отношений после выбора президента и парламента Чечни.
«Особость» эта более всего касалась сотрудничества по вопросам добычи, переработки, транспортировки нефти, нефтепродуктов и газа, при котором чеченская сторона должна была стать гарантом безопасности трубопроводного транспорта и нефтегазовых предприятий. Соглашение это сыграло немалую роль как фактор политической поддержки кандидатуры Масхадова на выборах, так как именно он представлялся (как мы увидим далее, не вполне обоснованно) гарантом реализации экономических интересов определенных лиц с российской стороны.
А тем временем, покуда определялись и столбились эти интересы, остатки Российской армии, преданной и униженной, покидали Чечню. Надписи на бортах боевых машин были красноречивы: «Грозный, мы еще вернемся!», «С надеждой, что все это было не напрасно», «Страна может быть не права, но она наша Родина», «Нас предали, но нас не победили». В отличие от того, что происходило при выводе ОКСВ из Афганистана, когда на Родине солдат встречали приветственные транспаранты, лозунги, знамена и духовые оркестры, здесь армии даже не позволили сохранить остатки чести — и хотя бы видимость государственного внимания к ней.
Освистанная чеченскими мальчишками, стоявшими по обочинам шоссе, оплеванная глумливыми СМИ, она в декабре 1996 года была выброшена в заснеженные ставропольские степи, на заброшенный аэродром бывшего ДОСААФ. И если ниточка связи армии с Россией не порвалась тогда совсем, то это исключительно благодаря жителям Ставрополья, несшим и везшим солдатам продукты, теплые вещи, топившим для них бани. И все же чувство горечи переполняло военных: «Ощущение мерзкое. Как будто ведро помоев в лицо выплеснули», — так емко и образно выразил это чувство один из офицеров.
Другой развил сходные мысли более пространно: «За что людей столько положили? Чего добились? Если здесь (в Чечне) установлен мир — то я римский император. Если раньше мы здесь не давали бандитствовать и грабить, как им хочется, то уж теперь-то они развернутся. Никто не помешает. Они уже сейчас орудуют в Грозном и окрестностях, да еще и числятся при этом защитниками общественного порядка… В Чечне им скоро будет тесно. Слишком уж их много, а делить и грабить скоро станет нечего. Они же дальше двинут, в Россию. А тогда что? Опять Грозный брать или Чечню колючей проволокой обносить и минировать?.. « ( «Солдат удачи», № 8, 1997 год).
Сказано это было на пороге 1997 года, но как актуально звучит в конце 2001-го! Вторая чеченская кампания не распутала, а еще туже затянула узел, завязанный «Хасавюртом», партнер же Лебедя по позорно памятным соглашениям Аслан Масхадов, 12 февраля вступив в должность президента Республики Ичкерия, наотрез отказался от участия в Совете Федерации и заявил, что вопрос о полной независимости Чечни может быть решен и до 2001 года. Открывался почти трехлетний период внешней неопределенности и даже стагнации ситуации в Чечне; однако за этой поверхностью развивался активный процесс, к концу последнего десятилетия ХХ века выведший «чеченский вопрос» на новый уровень и в качественно иное состояние.
Южная дуга: ход анаконды
Первый период в истории ичкерийского движения, окончание которого как раз и можно датировать 1996 годом, в общем и целом характеризуется присяганием его лидеров общедемократической идеологии Народных фронтов. В своем генезисе, о чем уже говорилось выше, оно было особыми узами связано с антисоветскими и антирусскими движениями Прибалтики. В той же мере, в какой здесь обозначалась исламская тема, делалось это скорее на языке «демоислама» — специфического симбиоза уже поднимающей голову идеологии политического исламизма{1}, ныне получившей общее имя ваххабизма, с общедемократической и антисоветской риторикой горбачевской перестройки. На просторах бывшего СССР демоислам впервые масштабно и в высшей степени кроваво проявил себя во время гражданской войны в Таджикистане{1}.
Первым ее отблеском можно считать февральские события 1990 года в Душанбе. И хотя, в целом, они разворачивались по сценарию, уже опробованному в других республиках, в том числе и совсем неподалеку — в Ферганской, а затем Ошской областях, здесь сразу же выявилась специфика, определяющая особое место Душанбе-90 в общем процессе раскачки нестабильности на советском, а затем постсоветском пространстве.
Прежде всего, здесь впервые на этом пространстве объектом агрессии и насилия со стороны толпы, ведомой, как и повсюду, квази-демократической национальной интеллигенцией, стали русские как таковые. Уж не защищенные более никакими табу, они в массовом же порядке обратились в бегство; и это, вплоть до разгула антирусского террора в Чечне с приходом к власти генерала Дудаева, был самый масштабный их исход из национальной республики — к сожалению, как и все остальное, происходившее в «горячих точках», почти не замеченный российским обществом.
А между тем на дороги бегства их (как и многих таджиков, начавших покидать родину еще до полномасштабного разворачивания жесточайшей гражданской войны в апреле 1992 года) толкало, в особенности, то, что теперь начинает ощущать и РФ: приближение «Афганистана» в указанном выше смысле как общего разогрева южной дуги нестабильности. В Таджикистане же такое приближение понималось весьма конкретно, и уже в феврале 1990 года Душанбе был переполнен слухами о возможном вторжении на территорию республики нескольких дивизий моджахедов. И хотя в буквальном смысле слова этого не произошло, было ясно, что с распадом СССР начинает растворяться, исчезать грань между его среднеазиатскими республиками и тем, что еще совсем недавно именовалось «третьим миром».
Он, со своей нищетой, хаосом междоусобиц, наркоторговлей, терроризмом, политизированным фундаментализмом и стоящей за всем этим игрой мощных политических и параполитических сил (самым ярким олицетворением чего и перешел в ХХI век Афганистан), теперь начинает буквально перетекать на территорию рухнувшей сверхдержавы. И первым это познал Таджикистан, где звонкие речи лидеров демоислама (поддержанных именитыми вождями «российской демократии» Собчаком, Поповым и другими) своим фоном сразу же обрели дикие крики людей, истязуемых ваххабитами ( «вовчиками», как именовали их здесь), почему-то особо облюбовавших бани для массовых пыток и зверских казней «противников демократии». Было очевидно, что работает персонал, прошедший спецподготовку, черты которой узнавались людьми, побывавшими по ту сторону Пянджа.
По-военному конкретный вид получило вскоре такое приближение «Афганистана» к границам постсоветского пространства для едва становящейся на ноги Российской армии. 19 июля 1993 года 12-я застава Московского погранотряда подверглась нападению хорошо вооруженных моджахедов, пришедших с афганской стороны. В течение 16 часов, не получая подкрепления и неся тяжелые потери, пограничники отбивались от превосходящих сил противника.
Идея поддержки 12-й заставы частями 201-й дивизии и другими силами быстрого реагирования, выдвинутая рядом офицеров, была блокирована на высшем уровне Министерства обороны России, которое, прокомментировали тогда же эксперты, вряд ли, в свою очередь, принимало решения самостоятельно.
В формировании южной дуги нестабильности, все плотнее сжимающей Россию на этом направлении, гражданской войне 1992-1993 годов в Таджикистане принадлежит исключительная роль, связанная с особым геополитическим положением. По мнению иных, Таджикистан можно даже назвать «геостратегическим нервом планеты»; чрезвычайно высоко, с позиций уже историософских, оценивал значение Памира для судеб России великий русский философ Николай Федоров. Вот почему, парадоксальным образом, я сочла возможным рассматривать их не изолированно, но по их «гулкому» резонансу, в контексте общего процесса, развивающегося по южной дуге.
И как в 1990-1993 годы кому-то потребовалось придать острому, но все-таки в начале мирному, гражданскому конфликту такой масштаб и формат, который позволил бы превратить его в зону сплавления «Афганистана» с территорией СНГ, так после Хасавюрта в ту же матрицу уже открыто начал отливаться процесс в Чечне.
Правда, еще в 1992 году в Боснии миротворцами был задержан самолет неизвестно зачем прибывшего туда Дудаева, который был освобожден после телефонного звонка Ельцина. Об этом в «Экспресс-хронике» сообщил в сентябре того же года грозненский ее корреспондент Дмитрий Крикорьянц, зверски убитый спустя полгода. Расследование ни к чему ни привело, и удивительное равнодушие ко всей этой темной истории выказали российские, столь шумные в других случаях, правозащитники, чьим изданием традиционно являлась «Экспресс-хроника».
Очевидно, «исламистские» связи ичкерийского руководства начинали простраиваться уже в ту пору; и, возможно, уже в ту пору родилась — или уж, во всяком случае, зародилась — ныне зарегистрированная на территории США «Американская служба по делам Боснии и Чечни», информация о которой появилась на страницах марокканской газеты «Аль-алям» уже весной 2001 года. Генерал Дудаев, в феврале 1992 года давая пространное интервью «Независимой газете», педалировал все же первую составляющую явления «демоислама».
Советскую власть он корил за то, что она будто бы лишила чеченцев возможности «по-настоящему» знать, «что такое действительно литература, живопись, классическая музыка», и утверждал, что новое руководство Чечни намерено строить свою политику «на основе международного права, демократических принципов…» В том же духе был выдержан и ответ на вопрос о предпочтительной, на взгляд Дудаева, модели государства для Чечни. «Это — светское, конституционное государство с равными правами и возможностями для всех граждан. С раскрепощенными душами, независимо от вероисповеданий, политических принципов и национальности».
Иное дело, что нарисованный образ уже при Дудаеве не имел ничего общего со складывающейся реальностью, о чем достаточно сказано выше; однако общедемократическая риторика все-таки на том этапе еще представлялась необходимой. И хотя начавшаяся в 1994 году война уже ввела в оборот тему газавата и соответствующую ей фразеологию, все же решающий поворот в сторону исламизма как отныне официальной идеологии Республики Ичкерия был осуществлен уже после смерти Дудаева и после заключения Хасавюртовских соглашений.
Сцены публичных наказаний палками, которые в изобилии — и, надо сказать, без особого негодования — транслировались российским телевидением, именующим себя демократическим, были лишь внешним проявлением радикального политического сдвига в Чечне. Ибо уже в том же 1996 году исполняющий обязанности президента Зелимхан Яндарбиев, в свое время так тесно связанный с латышским Народным фронтом, издал указ, отменяющий действие на территории Чечни советских и российских законов, ликвидировал светские суды, создал Верховный шариатский суд и районные шариатские структуры. При этом, отмечает Вахит Акаев, директор НИИ гуманитарных наук ЧРИ, законодательной базой шариатских судов стал Уголовный кодекс-шариат, переписанный с суданского Уголовного кодекса. Разумеется, при столь определенно выраженной ориентации сторонники ваххабитов{1} сразу же заняли ряд ключевых позиций в судах, правительстве и вооруженных силах Чечни. Это их политическое укрепление, усилив и без того присущую им идеологическую и религиозную агрессивность, привело к резкому обострению отношений между ними и большей частью чеченского общества, привыкшей одновременно и к традиционному, гораздо более мягкому и гибкому (а на взгляд многих, и более чистому) исламу, и к современным светским нормам судопроизводства и социального регулирования в целом.
«На митингах, организованных оппозицией в Грозном в 1997-1998 годах, — сообщает Вахит Акаев, — А. Масхадова обвинили в том, что он окружил себя ваххабитами, а в принимаемых резолюциях выдвигались требования отставки министров-ваххабитов» ( «Родина», соч. цит., с. 177). Напряжение внутри чеченского общества было так велико, что Масхадов вынужден был дистанцироваться от ваххабитов и в одном из телевизионных интервью заявил, что «некто Абдуррахман (араб из Саудовской Аравии) — эмир ваххабитов в Чечне — одобряет похищения людей и получение за них выкупа». Указом президента были лишены звания бригадных генералов А. Бараев и А. Меджидов, реформированы возглавляемые ими шариатские структуры, признаны персонами нон грата иностранцы, работавшие в шариатских судах Чечни.
Однако сторону ваххабитов приняли вице-президент Чечни Ваха Арсанов и Шамиль Басаев; и тогда же обозначилась опасная смычка крепнувшего чеченского исламизма с аналогичными процессами, развивающимися в Дагестане.
Начало втягивания Дагестана, земли давней и развитой исламской традиции, в общую формирующуюся систему радикального исламизма можно датировать 1990 годом, когда 9 июня в Астрахани состоялся учредительный съезд Исламской партии возрождения (ИПВ). Уже тогда местом пребывания ее штаб-квартиры была выбрана Махачкала, а председателем руководящего органа партии, именуемого Маджлис-Шура (Совет), стал представитель Дагестана Ахмад-кады Ахтаев, вскоре скончавшийся. Однако работа в том же направлении{1} была продолжена, и теперь на первый план выдвинулся лидер ваххабитов Дагестана Багаутдин Мохаммад, приглашенный в Чечню в августе 1996 года для утверждения шариата. С появлением в Чечне Багаутдина напряженность здесь усилилась, и личность его заслуживает тем большего внимания, что именно он, в 1992-1993 годы организовавший на деньги из Саудовской Аравии Исламскую гимназию в Кизилюрте, возглавил радикально-исламское движение «Джаамат аль-ислами», базой которого стали так хорошо теперь известные всем в России села Карамахи и Чабанмахи Буйнакского района.
Именно в Карамахи, еще до начала войны в декабре 1994 года, проживал Хаттаб, взявший в жены местную уроженку, и здесь он оставил своего сподвижника Джаруллу Раджбаддинова, в конце лета 1999 года руководившего обороной ваххабитских сел. Но уже за несколько лет до того здесь велась активная военная и религиозно-политическая подготовка «братьев». И готовили их не только к обороне Карамахи и Чабанмахи: по свидетельству молодого аспиранта Института востоковедения РАН, под псевдонимом М. Д. описавшего свое пребывание в «ваххабитской республике», речь там шла о походах на Махачкалу и даже на Москву. Обстановка на территории Дагестана обострялась, и только за 1996 год здесь было совершено 19 террористических актов, в результате которых погибли 77 и ранены 28 человек. Об антироссийском джихаде открыто говорила распространяемая ваххабитами пропагандистская литература. В 1997 году «Центральный фронт освобождения Кавказа и Дагестана» взял на себя ответственность за вооруженное нападение на 136-ю бригаду российских федеральных войск в декабре 1997 года. Тогда же Багаутдин Мохаммад публично заявил, что «Дагестан может оставаться в составе России, только если она станет мусульманским государством». И тогда же, в декабре 1997 года, Салман Радуев и руководство «Боевых отрядов джамаатов Дагестана» установили союз, подписав соглашение о военной взаимопомощи и провозгласив своей целью борьбу за единое исламское государство, за независимость от России.
В совместном заявлении сторон говорилось, что «джамаат дагестанского народа представляет интересы дагестанцев в деле служения Аллаху, так же как и командование армии Дудаева представляет интересы чеченского народа, интересы свободы и независимости всего Кавказа. Мы гордимся тем, что этим договором мы заложили начало тесного сотрудничества между народами и боевыми подразделениями джихада Дагестана и Ичкерии... » (Милрад Фатуллаев, «Мощный плацдарм пантюркистского влияния». — «Независимая газета», 25 июля 1997 года. — Курсив мой. — К. М.).
Стороны, заключившие военный союз, заявили о целях совместной борьбы против «общего врага — Российской империи» и создания единого, основанного на нормах шариата мусульманского общества на всей территории Кавказа. И это были не просто слова. Одновременно с увеличением числа «курсантов», направляющихся на военно-тренировочные базы, расположенные, по большей части, на территории Чечни, и в Чечню, и в Дагестан во все большем количестве начали прибывать проповедники, а скорее пропагандисты из Пакистана, Саудовской Аравии, ОАЭ, Египта, возрос поток соответствующей литературы, а также финансов. По некоторым данным, уже в 1996 году филиалу ИПВ в Дагестане Саудовская Аравия выделила 17 миллионов долларов США.
Одновременно в республике открылись филиалы зарубежных исламских центров — в частности, имеющих штаб-квартиры в США и в Германии.
Важную роль в координации деятельности эмиссаров исламских фундаменталистских организаций играл имам крупнейшей в Медине мечети Абдулгамид Дагестани. Он из Саудовской Аравии руководил лидером ИПВ Дагестана Ахтаевым, а также рядом представителей даргинского духовного управления через Грозный». Идеология радикального исламизма, по сути, тождественная идеологии талибов, связи с которыми и не скрывались, агрессивно наступала на традиционный ислам, объявляемый «не чистым» и «не настоящим». Это, разумеется, не могло не вызывать болезненной реакции, особенно в Дагестане, всегда считавшемся и ощущавшем себя колыбелью ислама на Северном Кавказе.
Об экспансии ваххабизма и ее далеко не идеально-религиозных целях с тревогой говорил в феврале 1998 года верховный муфтий Дагестана Сайидмухаммед Абубакар (убитый в августе того же года): «Как быть, если «Камазами» завозят идеологическую литературу, а ты и брошюру не можешь отпечатать? Они вооружены, а у тебя только одно оружие и слово, убеждение, а у них «зеленые», без счета подбрасываемые из-за рубежа, а ты «отделен от государства». Правда, удобная позиция?.. Появилась опять же удобная формула, чтобы оправдать бездействие тех же эфесбэшников: «Мы с инакомыслием теперь не боремся». Но о каком инакомыслии речь? Это уже действие. Существуют статьи УК о разжигании межнациональной, межконфессиональной розни, о том, как нужно поступать с теми, кто вносит деструктивные тенденции в общество». ( «Родина», соч. цит., с. 194). Напор ваххабитов на традиционный ислам и, конкретнее, суфийские ордена на Северном Кавказе (которые, по словам бывшего министра иностранных дел, иорданского чеченца Шамиля Бено, «коррумпированы и не способны представлять истинные интересы правоверных»), побудил традиционное духовенство Дагестана и Чечни предпринять попытку консолидации антиваххабистких сил. С этой целью в Грозном был созван конгресс мусульман Чечни и Ингушетии, на котором было принято общее заявление, осуждающее деятельность ваххабитов и призывающее органы власти Северного Кавказа объявить ваххабизм вне закона, а также немедленно расформировать вооруженные группировки проваххабитского характера. Масхадову предлагалось избавиться от «представителей администрации президента и правительства, морально и материально поддерживающих это экстремистское течение».
Слово «экстремистское» в складывающейся ситуации было не жупелом, а констатацией, если угодно — медицинским диагнозом. Ведь в начале того же 1998 года в Гудермесе состоялось совещание сил религиозной оппозиции, на котором обсуждалась ситуация в Дагестане — в ключе отнюдь не аполитичном. Участники совещания указали на важность «священной войны в мусульманской религиозной практике», а затем конкретизировали проблему, назвав отношения между ваххабитами и пророссийским руководством Дагестана «военными» со всеми вытекающими отсюда следствиями. Лидеры исламского джамаата призвали своих сторонников «в полном объеме активизировать исламский призыв и вести джихад против неверия и всех тех, кто его олицетворяет».
Остается напомнить, что в том же 1998 году была предпринята попытка захватить здание правительства и госсовета Дагестана, организованная братьями Хачилаевыми.
В таком контексте антиваххабитский конгресс в Грозном не может не быть признан явлением экстраординарным и дававшим Москве исключительные возможности, по меньшей мере, нейтрализации столь опасно развивающегося процесса на Северном Кавказе. Причем в данном случае она могла ограничиться всего лишь именно нейтралитетом, благожелательным по отношению к антиваххабитским силам. Впрочем, в крайнем случае довольно было бы и простого нейтралитета, но именно от этой позиции отказалась Москва.
22 июня 1998 года на Старой площади, в здании администрации президента России, прошло заседание обновленной комиссии при президенте России по противодействию политическому экстремизму. Комиссия пришла к выводу, что течение ваххабизм не является экстремистским, и это был настоящий удар в спину антиваххабитским и пророссийским силам на Северном Кавказе — удар, сравниваемый, пожалуй, лишь с теми, которые горбачевское руководство в свое время наносило сторонникам сохранения СССР в союзных республиках.
И, разумеется, подобное не объяснишь одной лишь некомпетентностью. Речь скорее о другом, и, думается, прав в своей оценке Вахит Акаев: «Тот факт, что ваххабизм, официально запрещенный в Чечне, Ингушетии и оцениваемый как исламский фундаментализм в Дагестане, был в тот момент признан российскими силовыми министрами{1} как течение мирное, неэкстремистское, говорит о том, что это течение нашло поддержку в определенных политических кругах в Москве».
Причем приходится сделать вывод, в кругах, втянутых в «Большую Игру», цели которой как раз в это время начали особенно отчетливо обозначаться на Кавказе и требовали замены первичного, «общедемократического» и светского, формата процесса иным — радикально-исламским. Едва ли не последним напоминанием о начальном европеистском замысле «Общекавказского Дома» стала состоявшаяся в июне 1997 года в Кисловодске встреча кавказских руководителей (на ней присутствовали губернатор Ставрополья Черногоров, президент Ингушетии Аушев, представители Северной Осетии, Кабардино-Балкарии и Дагестана, а также казачества), которую назвали Кавказским Маастрихтом. Однако отсутствие Чечни, ключевой для данного региона республики, делало всю перспективу «Маастрихта» химерической, в Чечне же происходили крутые перемены. Причем они резко обозначились именно тогда, когда, казалось бы, возникли самые благоприятные условия для реализации тщательно готовившихся проектов «Кавказско-Евразийского Общего рынка».
Упования на Запад в ичкерийском руководстве сменяются резко, подчеркнуто выраженной антизападной ориентацией, и публичные заявления по этому поводу делают лидеры — исполняющий обязанности президента Зелимхан Яндарбиев и главный идеолог Мовлади Удугов, теперь создающий движение «Исламская нация» и прямо говорящий о возможности объединения Дагестана и Чечни в единое государство. Разумеется, публичные заявления политиков такого ранга суть одновременно и политические акции, но именно поэтому их и не стоит принимать за чистую монету, не анализируя сложных композиций, в которые они оказываются вмонтированы.
А ключ к композициям пятилетней давности, весьма вероятно, дают сходные схемы сегодняшнего дня. Только теперь последствия непростительного легковерия (а если это не легковерие, то придется предполагать нечто иное — предательское соучастие) могут оказаться стократ опаснее для России. Ибо взрывной потенциал по всей южной дуге критически нарастает.
* * *
Сегодня российское руководство со странным энтузиазмом говорит о «дуге международного терроризма от Филиппин до Косово», усматривая здесь возможности для развития американо-российского партнерства. Общественное мнение, мало искушенное в хитросплетениях вопроса и так и не изжившее иллюзий новой «встречи на Эльбе», с готовностью принимает эту, мягко выражаясь, упрощенную версию.
Газетные полосы пестрят выразительными заголовками: «Россия и США решили давить на талибов», «США будут бороться с узбекскими боевиками», «Один враг на два государства» (речь, разумеется, о бен Ладене) и прочее в том же роде. При этом за кадром остается такой примечательный факт, как партнерство США и бен Ладена в поддержке террористической ОАК не далее, как летом 1999 года. Что до узбекских боевиков, которые, наряду с талибами, тоже выступают в качестве «общего врага» России и США, то восхождение наиболее их крупных лидеров — таких, в частности, как Тахир Юлдашев и Джумабай Ходжиев (более известный под именем Джума Намангани) относится к 1988-1989 годам, и их по всей справедливости следует отнести на счет успехов стратегии Бжезинского-Кейси, описанной выше. О талибах тогда не было и речи, а все внимание и вся поддержка США адресовались позже потерявшим свои позиции в Афганистане лидерам пешаварской семерки — с которой, разумеется, неизбежно выстраивали отношения и лидеры формирующегося как в Узбекистане, как и в Таджикистане, «исламского сопротивления».
Они, как и поддержавший их теперь уже из Стамбула Салай Мадаминов (в советское время известный в Узбекистане по своему литературному псевдониму как Мухаммад Солих), стояли за кровавыми событиями 1989-1990 годов в Ферганской долине. Созданная ими тогда же боевая исламская группа «Товба» ( «Покаяние») с самого начала поставила своей целью создание в Ферганской долине исламского государства, живущего по законам шариата. В 1992 году группа перешла в подполье, а Хаджиев (Намангани) и Юлдашев бежали в Таджикистан, где вступили в самые тесные контакты с таджикской оппозицией, приняв участие в гражданской войне на ее стороне. Примерно тогда же Юлдашев, в контакте с бен Ладеном и Хаттабом, организует на территории Афганистана боевые лагеря, из «курсантов» которых были сформированы вооруженные группы в Намангане, Андижане, Самарканде, Ташкенте. Они и совершили на протяжении 1999 года ряд вторжений на территорию Узбекистана и Киргизии, последнее из которых (июль-август, Сурхандарьинская, Ташкентская и Баткентская области) странным образом совпало с вторжением отрядов Басаева-Хаттаба в Дагестан.
Связи ИДУ (Исламское движение Узбекистана) с ОТО (Объединенная таджикская оппозиция) не только не прерваны, но, напротив, с вхождением некоторых из ее командиров в правительство, вышли на новый уровень. А основные базы ИДУ, как отметил один из экспертов и что, надо сказать, отрицается таджикским руководством, расположены в Тавильдаринской и Гармской зонах Таджикистана и на территориях, еще недавно контролируемых лидерами Северного альянса Раббани и Масудом — вряд ли без ведома и согласия последних.
Вывод напрашивается очевидный: какую бы опасность ни представляли в перспективе для России талибы и как бы ни осложнились в последнее время их отношения с Соединенными Штатами (осложненность эту, впрочем, не стоит преувеличивать), сама по себе российско-американская антиталибская «антанта» вряд ли решит проблему стабилизации обстановки на рубежах РФ и СНГ. Ведь США яйца-то положены, по крайней мере, в две корзины, и Северный альянс, буде победителем окажется он, с высокой степенью вероятности станет, в свой черед, создавать режим «наибольшего благоприятствования» для радикально-исламских группировок, как делал это и раньше. Со своей стороны, ИДУ, поддерживая отношения с ОТО и, очевидно, с Северным альянсом, то есть с таджикской стороной во внутриафганском конфликте, в середине 1999 года получало деньги одновременно и от лидера «Талибана» Мохаммада Омара, и от Усамы бен Ладена. От последнего — как раз на поддержку отрядов ИДУ, вторгшихся в Киргизию, то есть на восточной оконечности дуги напряженности, на западной оконечности которой, на Балканах, в это время торжествовала свою, добытую при решающем участии НАТО, победу ОАК. Это — один уровень отношений, и уже на этом уровне картина предстает далекой от хрестоматийной упрощенности, которую предлагает идеология совместной российско-американской борьбы против «общего врага».
Она, однако, предстанет еще более сложной, если хотя бы вскользь коснуться другого уровня: связей ИДУ с Турцией (членом НАТО), получивших конкретное выражение в долларовых счетах и поставках вооружений, и с Саудовской Аравией, откуда начинал свою работу Кейси и откуда весной 1999 года Юлдашев получил на продолжение джихада более миллиона долларов{1}. Наконец, очевидная преемственность ИДУ по отношению к басмачеству (а она просматривается как на уровне символов движения, так и ряда конкретных лиц) тем более не позволяет упрощать картину и исключать англо-саксонский фактор. Ведь пальма первенства в выработке стратегии использования исламского радикализма как инструмента «Большой Игры» против России принадлежит именно Англии, а у истоков ее стояли, как уже говорилось, Уилфред Скоуэн Блант и Спенсер Черчилль.
Впрочем, еще в 1950 году идеи общего антисоветского западно-исламского фронта развивал Джон Фостер Даллес, особенно, применительно к условиям времени, педалируя идею единой борьбы против «коммунистов-безбожников». «Благодаря этому, — заключал он, — между нами и ними создается общность, и наша задача — обнаружить эту общность и развивать ее» (Dulles D. F., War or Peace. N. Y., 1950, p. 229).
Крушение Советского Союза и обличения «коммунистического безбожия» Русской Православной Церковью, по яростности могущие соперничать с даллесовскими или рейгановскими, вывели эту карту из игры (последним, кто пытался пустить ее в ход, был именно Дудаев), но ничего не изменили в существе «Большой Игры». Напротив — вернули ей ту простоту и наготу реальных, стоящих за ней целей и интересов, которая отличала эпоху Киплинга, то есть времена теократической власти в России, что отнюдь не считалось в Англии поводом для ослабления соперничества. В том же «киплинговском» ключе, без всякой религиозной риторики, в официальном комментарии к известным «14 пунктам» Вудро Вильсона, подготовленным уже упоминавшимся в первой главе полковником Хаусом и журналистом У. Липпманом, о будущем Средней Азии говорилось: «Весьма возможно, что придется предоставить какой-нибудь державе ограниченный мандат для управления на основе протектората» ( «Архив полковника Хауза». М., 1944 год, т. 4, с. 153). В конкретных условиях того времени с наибольшими основаниями на роль подобного «протектора» могла претендовать, конечно, Англия.
Дальнейшее известно, и потому закономерно усомниться в правильности выбранной российским руководством упрощенной стратегии «совместной» с Соединенными Штатами борьбы против ИДУ и бен Ладена — в надежде, что это позволит все-таки развязать запутанный чеченский узел. Да, сегодня, по конкретным обстоятельствам, США заинтересованы в том, чтобы осадить и бен Ладена, и Намангани со товарищи, и желательно это сделать чужими руками. Но обстоятельства могут измениться, главное же даже не в этом, а в том, что неизменной остается основная стратегическая цель США. А она, по словам Теда Карпентера, вице-президента вашингтонского Института Катона, состоит в том, чтобы «создать американскую сферу влияния на южном фланге России».
Сегодня интересы Запада и в первую очередь США, уже добившихся главной цели — распада СССР и захвата основных экономических позиций в государствах Центральной Азии, могут требовать взнуздывания не в меру разошедшихся «франкенштейнов». Но кто сказал, что завтра, если влияние России в регионе, паче чаяния, и впрямь начнет возрастать, удила не будут отпущены вновь? Ведь речь-то о целостной стратегии и сложно выстроенной системе, в которой бен Ладен и ИДУ являются такими же элементами, что Басаев и Хаттаб. В зависимости от обстоятельств элементы эти могут функционировать в разном режиме: одни — в режиме квазизатухания, другие — обострения. Однако южная дуга нестабильности как целое, в выстраивании которого столь большие успехи были достигнуты именно в 1999 году, согласно стратегии «Большой Игры», должна поддерживаться в состоянии перманентной и управляемой напряженности. А это невозможно без ее достраивания — включения в нее Северного Кавказа. Включения, в свой черед, невозможного без дестабилизации Дагестана.
И вот при таком панорамном взгляде на развитие событий по южной дуге, думается, яснее становятся и причины резкой «исламизации» Чечни после, по сути, подписания Россией акта о капитуляции в Хасавюрте. То есть как раз тогда, когда, казалось бы, сложилась исключительно благоприятная ситуация для построения собственного государства — заметим, в условиях, которых не имели ни Абхазия, ни Приднестровье. Никто, в отличие от Абхазии, не душил Чечню блокадой — напротив, сюда продолжали идти громадные денежные вливания; в отличие от Приднестровья, она оставалась в рублевой зоне, исправно получала от Москвы средства на социальные выплаты, а при этом имела абсолютно развязанные руки для налаживания внешних связей самого различного уровня — в том числе, разумеется, и для реализации столь пышно презентированного в Кранс-Монтане проекта Евразийско-Кавказского Общего рынка. Но «внезапно» вектор всей работы по строительству чеченской государственности оказался резко измененным, а экономические связи с Западом — замороженными.
Однако наивно было бы видеть, как это делают до сих пор иные комментаторы, причину такого сворачивания контактов (инициатором которого казался Запад) в том, что на территории Чечни начались похищения и убийства граждан, в том числе и западных государств. Разумеется, какая-то часть общества была и шокирована, и потрясена, но это относится лишь к «непосвященным». «Посвященные» же прекрасно знали, что контакты продолжают существовать и даже интенсифицироваться на другом уровне. Отрезанные головы четырех англичан вовсе не помешали британской же «благотворительной некоммерческой организации»{1} HALO TRAST обосноваться (без соответствующего разрешения властей РФ) в Чечне, вступив в тесные контакты не только с Масхадовым, но и с Басаевым, с помощью которого «Хэлоу-Траст» получала «оборудование» — средства связи, стрелковое вооружение и взрывчатку. Ибо «Хэлоу-Траст», для внешнего употребления одной из задач своей благотворительной деятельности называвшая разминирование, в действительности занималась подготовкой подрывников — будучи прекрасно осведомленной о том, что уже после заключения Хасавюртовских соглашений руководство Ичкерии начало подготовку к новой войне, заранее определив ее как затяжную партизанскую.
Ключевой тактикой, естественно, должно было стать минирование коммуникаций и объектов противника, что и началось в массовом порядке с весны 2000 года. Разумеется, требовались высококлассные специалисты минно-взрывного дела, подготовкой которых и занялась благотворительная организация, отложив разминирование до лучших времен: за все время работы организации в Чечне было обезврежено не более тысячи мин. Один из сотрудников организации сообщал в вышестоящие инстанции: «24. 04. 98 г. я встречался с Масхадовым у него дома. Он не выразил озабоченности по поводу медленных темпов разминирования. Сказал, что по всем проблемам безопасности мы можем обращаться к нему лично» ( «Версия», 24-30 октября 2000 года). Зато на другом направлении — подготовки подрывников-димайнеров высокого класса — успехи были впечатляющими, и оказавшиеся в распоряжении ФСБ документы дают основания считать HALO TRAST причастной к взрывам жилых домов в Буйнакске, Москве и Волгодонске, к чему мы еще вернемся.
Сейчас же можно сделать вполне обоснованный вывод о том, что связи с Лондоном вовсе не прекратились, но перешли в другую плоскость, и в этой-то плоскости и развернулась интенсивная работа по вращиванию Чечни в общую «исламскую» дугу напряженности. Одно отнюдь не противоречит другому, так как именно в британской столице имеют, согласно данным даже открытой печати, легальную резиденцию более десяти наиболее радикальных исламских центров — включая даже запрещенную во всех арабских странах «Хизб-ут-Тахрир». Последняя не только поддерживает связь с ИДУ, но и, через руководимый ею фонд «Аль-Махаджирун», регулярно передает достаточно серьезные суммы чеченским боевикам. В Лондоне же находится и роскошная резиденция будто бы столь усердно разыскиваемого западными спецслужбами бен Ладена, еще недавно довольно часто навещавшаяся им.
Примечательно и то, что хотя в бытность свою в Катаре, откуда, по данным спецслужб, финансировалось вторжение боевиков Басаева-Хаттаба в Дагестан, Зелимхан Яндарбиев открыто заявил о готовности Грозного укрыть бен Ладена, это не помешало Западу занять открыто антироссийскую позицию во время новой чеченской кампании, а Клинтону заявить в декабре 2000 года, что «Россия дорого заплатит за Чечню». Это было почти буквальным повторением слов Олбрайт ( «Сербия дорого заплатит за Косово»), и в подобном контексте установка на «антитеррористическое партнерство» выглядит по меньшей мере странно. Для полноты же картины можно добавить, что из трех штаб-квартир палестинского радикального движения ХАМАС, так успешно используемого для раскачки ситуации на Ближнем Востоке, две располагаются в США (в Спрингфилде, штат Виргиния, и в Вашингтоне) и одна в Лондоне. И вряд ли можно отрицать, что подобная концентрация центров радикального исламизма в странах Запада и даже их столицах дает достаточно оснований говорить о существовании сложно выстроенной системы конфликтно-кризисного управления исламской дугой, в составной элемент которой именно за годы двух войн превратилась Чечня и которая для своей завершенности настоятельно требует включения в нее же Дагестана. Совершенно очевидно также, что подобные системы не выстраиваются и не работают без «приводных ремней» спецслужб. Число их тем больше, чем протяженнее сама дуга и чем большее число разнообразных интересов оказывается вовлеченным в игру. Присутствие в процессе западных спецслужб, как и спецслужб ряда исламских государств, не вызывает сомнений и подтверждено многочисленными материалами, проходившими даже в открытой печати{1}. Закономерно возникает, однако, вопрос о роли отечественных спецслужб, на поле компетенции которых разворачивается столь неприкрытая интрига.
На сегодняшний день он остается открытым. Однако весь ход событий, к сожалению, не позволяет исследователю, желающему остаться честным перед самим собой, отвергнуть гипотезу, согласно которой не на всех уровнях их деятельность определялась соображениями государственно-патриотического свойства. Иначе как объяснить «неожиданность» событий в Дагестане в августе 1999 года, если еще в 1998 году Шамиль Басаев заявил о своей готовности «обеспечить поддержку народу Дагестана в борьбе против промосковских властей»? Как можно принимать и тиражировать версию «партнерства», если известно, что незадолго до вторжения в Дагестан состоялась встреча чеченских боевиков и талибов в Польше — государстве-члене НАТО?
Совершенно очевиден повтор, теперь уже применительно к России, так хорошо сработавшей в свое время схемы Польша-Афганистан, и уже одно это не могло не насторожить.
Известно также, что во второй половине июля 1999 года, то есть буквально накануне вторжения в Дагестан, бен Ладен, к этому времени уже показательно демонизированный как «враг Америки», посетил комплекс военных лагерей «Саид ибн Абу-Вакас», расположенный в Веденском и Шалинском районах, состоящий под личным контролем Хаттаба и под организационным контролем «Братьев-мусульман», а также финансируемый из Саудовской Аравии, Катара, ОАЭ, Иордании, Турции.
Информация об этом проходила в том числе и в отечественной печати; и даже если допустить, что здесь, как предполагают некоторые эксперты, имела место мистификация, то все же от всей композиции исходит ощутимый запах серы.
Напомню, что этот «смотр сил» бен Ладен проводил почти одновременно со своим визитом в Косово, и вывод о системной связи похода в Дагестан с акцией НАТО на Балканах в таком контексте не является безосновательным.
Наконец, простого знания истории вопроса было достаточно, чтобы понимать неизбежность попыток раскачки Дагестана. И тем не менее …
Снова война
Так писал об этой земле историк ХIХ века, точно уловивший главную особенность геополитического положения Дагестана — сопряжение в нем Каспия и Большого Кавказа. Именно оно и делает эту территорию ключевой для всех проектов контроля над евразийскими коммуникациями и Прикаспием. Еще арабские халифы уделяли овладению Дагестаном особое внимание, ибо через него пролегал Дербентский проход — важнейший магистральный путь между Западом и Востоком. Не зря же арабы называли Дербент «Баб-аль-абваб» — «ворота всех ворот» халифата. А в переводе с персидского, напомнил муфтий Сайидмухаммед Абубакар в упоминавшемся интервью, Дербент означает «дверь, преграда». И далее покойный муфтий предложил толкование, которое не отменяет вышесказанного, но придает ему еще одно, очень актуальное и напряженное звучание: «Дербент — дверь, ограждающая Кавказ от проникновения сил хаоса, от экспансии чуждых влияний. Похожий священный символизм лежал в основании «железной стены» Александра Македонского и Великой Китайской стены…»
Муфтий, в конкретном контексте событий в Дагестане, конечно, имел в виду также и проникновение ваххабитов на Кавказ. Однако оно, в свой черед, находится в теснейшей связи с актуализировавшимся значением Дагестана как «ворот Каспия» и важнейшего участка возрождаемого Великого шелкового пути.
Проработка северокавказской части южной дуги напряженности, о наращивании которой уже в 1981-1982 годах в ходе визитов директора ЦРУ У. Кейси и министра обороны США К. Уайнбергера была достигнута договоренность с соответствующими мусульманскими силами, началась еще с конца 1970-х годов. Причем, с учетом сложившейся традиции, основная нагрузка легла здесь на британскую сторону. Совместная работа, в тесной координации со стратегией З. Бжезинского, предложенной им президенту Картеру, была проделана Королевским азиатским обществом, Оксфордским университетом, Институтом исследований Востока и Азии (в прошлом известным как Институт колониальных исследований) и внешней британской разведкой Ми-6. Ее итогом явилась актуализация, применительно к новым условиям, концепции Конфедерации северокавказских народов, которая была разработана лордом Пальмерстоном еще в 1830 году, а апробирована в 1918 году при создании (под патронажем лорда Керзона) Горской республики, включавшей Абхазию, Дагестан, Чечню, Осетию, Кабарду и Адыгею.
К идее вернулись в 1989 году, когда на пространстве СССР начали зажигаться очаги конфликтов. Что же до конкретно Дагестана, то на этом направлении активно работали также и украинские «попутчики» Третьего рейха. Одному из них, Юрию Липе, принадлежит тщательно разработанная концепция украинско-кавказского партнерства в историческом деле вытеснения России с Каспия. Юрий Липа, член так называемого «Пражского кружка» украинских эмигрантов из рухнувшей Российской империи, в 1940 году основал в оккупированной гитлеровцами Варшаве Украинский Черноморский институт, а затем перенес его в оккупированную же Одессу. В двух своих основных сочинениях — «Черноморская доктрина» (1940) и «Раздел России» (1941) — он и развил концепцию, суть которой заключается в том, что имперскую Россию может сокрушить лишь союз Украины и Кавказа. Для этого следует закрыть «Каспийские ворота», через которые Россия проникает на Кавказ, и, понятно, что речь прежде всего идет о Дагестане. А далее, овладев этими воротами, следует возродить «Казанское государство Идель-Урал со столицей в Уфе».
Дмитрий Корчинский следует этой же стратегии, конструируя образ драконоподобной будущей Украинской империи. Хвост этого дракона, по его словам, должен располагаться на Дальнем Востоке, голова — на Балканах, а сердце — нет, не в Киеве, но на Кавказе. Ясно, что для строительства подобного сооружения украинцев не хватит, и хозяином такой империи будет кто-то другой. В свое время наследники Петлюры, в «Неизвестных письмах из Парижа» также развивавшего мысль о совместном антироссийском украинско-кавказском блоке, делали ставку на Германию. Времена, однако, изменились, и здесь самое время напомнить то, о чем шла речь в первой главе: о резолюции Конгресса США 86-90 с ее подлежащим «освобождению от коммунизма» и, как видим, не столь уж загадочным Идель-Уралом. А также и о том, что в создании волго-татарского легиона, сформированного немецким командованием в Польше в августе-декабре 1942 года из числа военнопленных татар, башкир и чувашей, участвовала татарская организация «Идель-Урал» во главе с эмигрантом Гаяз-Исхаковым. Все совпало, «шов в шов». И сегодня эти совместные эмигрантско-германско-американские разработки не остались не востребованными.
Зелимхан Яндарбиев еще в своей книге «В преддверии независимости» особое внимание уделял всему Волго-Вятскому региону, но особенно Татарстану, который, наряду с Чечней, виделся ему одним из опорных столпов всей конструкции: «Именно эти две республики, уже формально ставшие независимыми государствами, и создают два полюса политической активности на территории Российской Федерации, определяют главное направление действия сил национального возрождения как на Северном Кавказе, так и в Волго-Вятском бассейне».
Полное взаимопонимание на почве доктрины Юрия Липы было найдено с определенными силами на Украине. В начале сентября 1996 года, когда генерал Лебедь уже подписал предательские Хасавюртовские соглашения, в Одессе шумно прошел всемирный конгресс вайнахов. И одновременно здесь же, в Одессе, был открыт «институт национальной геополитики» — Украинский Черноморский институт им. Юрия Липы. Инициатором была экстремистская УНА-УНСО ( «Украинская национальная ассамблея — Украинская народная самооборона»), к тому времени уже своим активным участием в военных действиях на стороне чеченских боевиков и прибывших в Чечню из других стран моджахедов доказавшая, что для нее речь идет не только о теории. Согласно информированным источникам, многие зверства в отношении взятых в плен военнослужащих федеральных войск, оставшегося в Чечне русского населения и чеченцев, пошедших на сотрудничество с российскими властями, являются делом рук именно унсовцев.
Объявленной «уставной» целью организованного в 1998 году лидерами УНА-УНСО Института Кавказа было создание в этом регионе широкого антироссийского фронта. Особое же значение Дагестана было подчеркнуто, в частности, и тем, что именно здесь прежде всего стала распространяться под эгидой ИК книга Магомеда Тагаева, вызывающе озаглавленная «Наша борьба, или Повстанческая армия ислама». Распространялась она ваххабитами из Исламского института Кавказа (ИКК), непосредственно руководимого Хаттабом и, по некоторым данным, фактически являющегося филиалом «Братьев-мусульман». Имея в своем распоряжении описанную выше систему военно-тренировочных лагерей «Саид ибн Абу Вакас», этот сложно устроенный, но эффективно работающий политико-идеологический «терминал» и приступил к подготовке вторжения в Дагестан. В том, что оно готовилось заблаговременно и тщательно, не может быть никаких сомнений.
И лишь полной некомпетентностью, если не прямой недобросовестностью, можно объяснить «либеральные выкрики», подобные тем, что в сентябре 1999 года прозвучали в «Литературной газете». Михаил Круглов на ее страницах, традиционно свалив всю ответственность на «не успокоившихся после Афгана генералов», иронизировал тогда: «Свихнувшийся учитель географии когда-то кричал: «На волю! В пампасы!» При всем своем профессионально развитом воображении я не могу представить Басаева или Хаттаба кричащими: «На волю, к Каспийскому морю!.. « Дагестанцы не ацтеки или майя, а Басаев и Хаттаб не Кортес и Писарро. Поэтому ни о каком «военном прорыве Чечни к морю» не может идти даже и речи».
Думается, в свете изложенной истории вопроса комментарии излишни. Однако в конце октября «Литературная газета», проявляя поразительную настойчивость, вновь вернулась к проблеме. И вновь попыталась как смешную патологию, как нелепую навязчивую идею представить концепцию существования у боевиков плана выхода к Каспию как части более масштабного плана геополитической реконфигурации региона. Контур этого плана и его соотношение с конкретными действиями боевиков в беседе с корреспондентом газеты Дмитрием Беловецким изложил один из офицеров Генштаба, особо указавший на значение попытки боевиков на Цумадинском направлении прорваться в мятежные села Кадарского района, которые должны были послужить «архимедовым рычагом» для детонирования антироссийского восстания во всем Дагестане.
Кадарская зона, в которую вошли крупные села Кара-Махи и Чабан-Махи (другое написание: Карамахи, Чабанмахи — К. М.), Кадар, Чанкурбе, начала создаваться еще в 1997 году.
Здесь ваххабиты, устранив законную власть, ввели шариатское правление, а для охраны, по сути, отторгаемого от Дагестана анклава круглосуточно дежурили чеченские боевики. Здесь же, с учетом выгодного геополитического положения Дагестана, началась подготовка плацдарма с хорошей диверсионно-террористической базой. Угроза аналогичного развития событий сложилась также в селах Губден Карабудахкенского и Кванада Цумадинского районов, где ваххабиты также попытались взять под свой контроль всю жизнедеятельность этих сел.
Разумеется, обо всем этом не могли не быть информированы российские спецслужбы, равно как и все соответствующие эшелоны российской власти. Один из хорошо информированных авторов пишет: «Информация о стремительном распространении ваххабизма в Дагестане, возникновении Кадарской зоны, а также о планах вооруженного отторжения ее летом 1999 года регулярно ложилась на стол руководства российских спецслужб. Однако руководство, кроме информирования верховной власти о данных фактах, никаких действий не предприняло. И это несмотря на то, что вместе с оперативной информацией предлагался комплекс мер по нормализации обстановки в республике Дагестан».
Главной из этих предлагаемых мер была поддержка традиционного ислама, ибо, как показали события августа-сентября 1999 года, бoльшая часть населения Дагестана чувствовала себя глубоко оскорбленной третированием веры их отцов и дедов как «нечистой». О реакции традиционного духовенства, как и об ударе в спину, нанесенном ему решением государственных мужей России от 22 июня 1998 года не считать ваххабизм экстремистским движением, уже говорилось выше. Остается добавить, что всего за год до вторжения Кадарскую зону посетил Сергей Степашин, который, буквально стоя над сетью подземных фортификационных сооружений, благодушно витийствовал на тему о своих приятных впечатлениях.
При взятии горы Чабан среди трофеев наших войск оказалась и кассета с видеозаписью этого исторического выступления Степашина — надо думать, оно немало забавляло боевиков. Для нас же забавного здесь очень мало, ибо подобный уровень «наивности» должностных лиц высокого ранга подвергает армию опасности, пожалуй, не меньшей, чем прямое предательство. А чего стоит, например, такой факт: на одной из пресс-конференций Сергей Степашин язвительно высмеял версию о поставке Березовским партии компьютеров Басаеву в обмен на освобождение нескольких заложников — мол, можно ли себе представить Басаева с компьютером! Но зададимся вопросом и мы: можно ли всерьез поверить, что опытный спецслужбист, к тому же уже имеющий опыт первой чеченской войны, до сих пор полагает, будто воюет с дикими «детьми гор», которых пугает один лишь вид сложной современной техники? Ответ очевиден, а потому степашинский юмор в данном случае иначе как черным не назовешь. Вот только загадкой остается, для чего разыгрывалась эта юморина.
Кстати, при задержании личного секретаря и переводчика Хаттаба осенью 1999 года при нем как раз и обнаружился ноутбук «Черного араба», в котором, как сообщала печать, хранилась вся штабная документация, включая планы боевых операций, дислокацию тренировочных лагерей, инструкции по организации похищения людей и многое другое, включая данные о московских «спонсорах» чеченских боевиков ( «АиФ», № 44, 1999 год).
Но и без этого вещественного доказательства того, что боевики умеют обращаться с компьютерами, бывшему премьеру не могло не быть известно ни о прекрасной (лучшей, чем у наших солдат) экипированности боевиков, ни об их оснащенности самыми современными средствами связи — или о том, например, что на территории Чечни в 1996-1998 годы было развернуто пять центров радиоразведки и что, по агентурной информации, персонал их состоял из англичан и американцев. Невольно закрадывается мысль: так, может быть, смысл юморин на тему о диких «детях гор» в том и заключался, чтобы в очередной раз не дать и армии, и стране все-таки до конца понять, с кем же и с чем же она имеет дело на Северном Кавказе?
Тем временем, пока представители российского истеблишмента безмятежно шутили, подготовка к вторжению в Дагестан шла полным ходом. Еще в апреле 1999 года Конгресс «Исламская нация», включающий в себя религиозные организации Дагестана ваххабитского толка, принял план первоочередных мер на весну и лето того же года, который предусматривал проведение силовых акций на территории республики. С апреля по июль были проведены работы по дооборудованию оборонительных сооружений в Кадарской зоне; план же предполагал не только захват прилегающих к Чечне районов Дагестана, но также и Махачкалы. России устами Хаттаба предъявлялся ультиматум, согласно которому война на Кавказе могла быть прекращена лишь в случае полного вывода из региона Российских Вооруженных Сил, вслед за чем должно было последовать провозглашение на его территории исламского государства.
1 августа 1999 года приступили к реализации этого плана: на территорию Дагестана с территории Чечни через Cнеговой перевал проникла большая группа боевиков (примерно 350-500 человек), и одним из первых вступил с ними в боевое соприкосновение Дагестанский СОБР. Точнее же, сотрудники Цумадинского РОВД, на помощь которому и был переброшен на вертолетах отряд СОБРа. После четырехчасового боя боевики были оттеснены от райцентра и покинули район боя на пяти грузовиках, направившись в сторону райцентра Агвали. В ходе ожесточенных боев были освобождены села Эчеда, Хванихванда, Сантлада, Эчедамайдан и другие. Несмотря на то, что уроженцем Цумадинского района является лидер дагестанских ваххабитов Багаутдин Мохаммад, большинство его жителей не только не поддержало боевиков, но и активно содействовало российской группировке войск, состоявшей из сводного батальона 205-й и сводного батальона 136-й мотострелковой бригады, а также батальона 7-й воздушно-десантной дивизии и разведподразделений СКВО. И это было то новое качество ситуации, тот новый потенциал сопротивления попыткам отторжения Северного Кавказа от России, которые обнаружила война в Дагестане.
Удар для боевиков был тем более чувствительным, что сам их стратегический план исходил из расчета на «восстание масс», о чем имелась договоренность между лидером Союза мусульман России Надиршахом Хачилаевым и Хаттабом. Действительность оказалась иной: в конечном счете, численность антиваххабитского народного ополчения в Дагестане составила около 25 тысяч человек. А ведь в дни вторжения вдоль границы с Ножай-Юртовским районом Чечни работала удуговская телестанция, ведшая интенсивную пропагандистскую обработку населения и, в числе прочего, распространявшая обращение шейха Мухаммада Ярагского от 1825 года с призывом к восстанию против русских. И вряд ли можно отрицать, что теперь будущее Северного Кавказа во многом будет определяться тем, как Россия сумеет распорядиться этим потенциалом. Масштабы же такого потенциала подтвердились и событиями в Ботлихском районе, куда 4-5 августа вторгся отряд боевиков-ваххабитов численностью 2000 человек.
Перейдя перевал Харами с направления Ведено, боевики захватили села Ийгаль, Годобери, Шодрода, Рахата, Тандо и Ансалта. Группировка была усилена частью боевиков, выбитых из Цумадинского района. Здесь развернулись самые ожесточенные бои — не в последнюю очередь потому, что в отличие от Цумадинского района, «боевики заранее создали здесь в скалах полноценные укрепрайоны с бункерами, способными выдержать прямые попадания гаубичных снарядов. О серьезности намерений боевиков говорило и их вооружение: минометы, безоткатные орудия, ПТУРы, крупнокалиберные пулеметы «Утес» и ДШК, ПКМы. В качестве трофеев было захвачено и большое количество снайперских винтовок». По словам участников освобождения этого района, «противник достаточно грамотно организовал систему огня, связь и, конечно, разведку» ( «Солдат удачи», № 12(63), 1999 год).
Последнего, судя по ходу событий, нельзя сказать о российской стороне. И это тем более странно, что боевики, согласно многим свидетельствам, применяли методы афганских душманов, позволяющие всего нескольким человекам довольно долго противостоять целым подразделениям наступающих войск. Боевые позиции в скалах, хорошо обеспеченные боеприпасами к стрелковому оружию и гранатометами, соединялись между собой ходами сообщения, что обеспечивало боевикам высокую мобильность при надежной защищенности. Попытки же штурма господствующих высот и населенных пунктов в этих условиях приводили к тяжелым потерям — как это произошло, например, на высоте «Ослиное ухо». Лишь после этого российское командование сделало основной упор на применении артиллерии и авиации. Эта тактика вполне оправдала себя — в частности и в особенности, при овладении самой высокой точкой района, горой Тандо. И на третий-четвертый день после нанесения массированных ударов Басаев и Хаттаб покинули территорию Дагестана — правда, для того, чтобы организовать новое вторжение: на сей раз в Новолакском районе.
Что же до самой Ботлихской группировки вторгшихся в Дагестан боевиков, то она была накрыта огнем артиллерии, понеся большие потери. 15-16 августа федеральные силы начали решающий этап операции по уничтожению боевиков в Ботлихском районе Дагестана, и уже 17 августа представители МВД РФ заявили, что федеральные силы заняли все стратегически значимые высоты и освободили перевал Харами, через который и произошло вторжение.
В конце августа ожесточенные бои переместились в Новолакский район (численность боевиков здесь составила около полутора тысяч человек), сосредоточившись вокруг сел Тухчар, Дучи, Гамиях, Чапаево, а также высот 321,1, где боевиками был заблаговременно оборудован опорный пункт, и 715.
10 сентября российские войска (сводная группировка 58-й армии) предприняли первый штурм Новолакского, но вынуждены были отступить, понеся большие потери. Новая операция была разработана с упором на широкое использование авиации и артиллерии и увенчалась успехом: боевики оставили села Гамиях и Тухчар, утром 16 сентября была взята высота 715, после чего боевики, понеся большие потери (около 40 % от общего числа своих потерь) оставили и само Новолакское. И уже 18 сентября 1999 года был подписан протокол о передаче Новолакского района под контроль гражданской администрации. Однако Басаев и Хаттаб вновь успешно ушли, и эта их чудесная неуловимость, особенно с учетом последующих событий в Чечне, не могла не бросать зловещей тени на успешные действия армии, не вызывать вопросов и у столь самоотверженно поддержавшего ее населения Дагестана.
Вопросы вызвало и другое: почему, если российским спецслужбам, да и всем в Дагестане было известно о ваххабитском анклаве в Буйнакском районе, в столь любимое Степашиным село Карамахи бойцы Дагестанского ОМОНа и внутренних войск были отправлены буквально на истребление, без всякой предварительной обработки села? В общей сложности погибло тринадцать человек, спастись же удалось двоим. Попавшие в плен омоновцы были изрублены в куски.
Равным образом, лишь после того, как на горе Чабан в засаду попала разведгруппа спецназа внутренних войск (четыре человека погибли, шестнадцать были ранены), последовало массированное применение авиации и артиллерии, заставившее боевиков покинуть свои фортификационные сооружения. Осмотр их показал, что заложенных там запасов продовольствия, медикаментов и боеприпасов могло хватить больше чем на месяц крепкой обороны. На Кадарскую зону делалась особая ставка, что, подтверждается, в частности, и тем, что здесь (в отличие, например, от Ботлихского района, где преобладала чеченская молодежь в возрасте 16-20 лет) действовало много наемников, при этом не только арабских{1}. Разумеется, обнаружился и «украинский» след. Реальность была такова, что, по сути, меньшинство (по словам чабанмахинских ополченцев, в их селе ваххабитских семей было не более тридцати) терроризировало здесь большинство, опираясь на поддержку пришлых боевиков — в прямом смысле слова интервентов. И это делает поведение Степашина в ходе его визита сюда еще более двусмысленным.
Чем бы ни диктовалось оно, платить за это сомнительное благодушие пришлось дорогую цену: потери убитыми с российской стороны, по уточненным данным, составили 197 человек убитыми, 20 пропавшими без вести, 645 было ранено — и это не говоря о погибших среди гражданского населения, разрушенных селах, беженцах.
А успешное завершение операции силами сводной группировки, под командованием генерала Г. Н. Трошева разгромившей очаг сопротивления в Буйнакском районе, а также пресекшей новые попытки проникновения боевиков на Хасавюртовском и Кизляр — ском направлениях, вовсе не означало конца войны. Напротив, все еще только начиналось.
* * *
Последняя декада ноября 2000 года ознаменовалась целым рядом заявлений военных самого высокого ранга о вероятном и скором окончании второго цикла военных действий в Чечне. 23 ноября выступил министр обороны Игорь Сергеев, который определил численность оставшихся в горах боевиков в 1000 человек (из которых около 500, по его словам, составляют наемники) и заявил, что военные действия в Чечне могут завершиться к середине зимы.
На следующий день тему продолжили начальник Генштаба Анатолий Квашнин и командующий СКВО и полпред президента в Южном округе Виктор Казанцев. Последние также заявили, что война закончится через 3-4 месяца, и это почему-то вызвало гнев Сергеева, назвавшего подобные утверждения «чушью». Возможно, причина кроется в том, что к уже известным разногласиям Сергеева и Квашнина о соотношении в Российской армии сил стратегического и обычного назначения добавились и другие. То, в частности, что, по некоторым признакам, Сергеев оказался оттесненным от переговоров с Русланом Гелаевым, одним из самых известных, жестоких и замаранных кровью (в том числе и бойцов Пермского ОМОНа) полевых командиров, в 1998 году выдвинутым Шамилем Басаевым на пост министра обороны Республики Ичкерия.
На горизонте замаячила тень нового 1996 года, и все сделанные должностными лицами необходимые отговорки ( «нет, нет, никогда…») отнюдь не могут рассеять таких подозрений. Ведь переговоры-то идут на фоне почти ежедневных совершаемых терактов (исключением не стал и день этих сенсационных заявлений), что как-то не укладывается в образ успешно завершаемой контртеррористической операции. И если такова ситуация по истечении более года ожесточенных военных действий, сопровождавшихся большими потерями с обеих сторон (по оценке президента Путина на встрече с генералитетом 20 ноября, российские вооруженные силы потеряли за это время в Чечне 2600 человек убитыми), то какие существовали основания полагать, что через три-четыре месяца она радикально изменится? Их не было, и уж тем более таковым основанием не может служить предполагаемая оценка численности боевиков.
Ведь еще в конце июля 2000 года генерал Трошев заявил, что война в Чечне приняла затяжной характер и никто не сможет назвать точную цифру оставшихся в республике боевиков. Трошев так комментировал тогда это свое утверждение: «Для нас, силовиков, главная цель — найти и уничтожить бандитов. Но мы прекрасно понимаем, что для населения Чечни многие члены бандформирований — это сыновья, мужья, братья, которых оно кормит, лечит и всячески покрывает. Именно поэтому операция по уничтожению боевиков затянулась. Каждый куст и опушку не проверишь, для этого нет возможностей…»
Что же изменилось с тех пор? Ведь к июлю войска, по сути, уже прошли Чечню, а диверсионная война еще не приобрела таких масштабов, как в конце года. Логично будет заключить, что никаких оснований говорить о снижении активности боевиков нет. И тем не менее, на новый уровень выходят миротворческие инициативы, информация о которых тогда же, в июле, просочилась в прессу и была подтверждена как Сергеем Ястржембским, так и Казанцевым, патетически воскликнувшим: «Цель одна — хватит воевать!»
Интонационно это очень напоминало аналогичные заявления Лебедя. Казанцев же еще за полгода до того назвал имя Гелаева как участника, наряду с Масхадовым, ведущихся тайных переговоров. Тогда тема не получила развития, быстро исчезла из поля внимания СМИ (а стало быть, и общества), но, как видим, не из реального процесса, развивающегося на Северном Кавказе, и, соответственно, разворачивающихся вокруг него политических игр. К сожалению, слово «игра» является здесь едва ли не ключевым, и обозначающиеся контуры «конца» войны обязывают нас вернуться к ее началу, где зловещий характер подобной игры был выражен необычайно выпукло.
Известный военный журналист Александр Жилин в свое время предпочел использовать эвфемизм, отметив, что «эскалация боевых действий на Северном Кавказе носит (так в тексте — К. М.) не военный, а политический характер» ( «Московская правда», 27 октября 1999 года). Это, разумеется, не меняет существа дела, тем более что сам Жилин прямо указал на источник и первопричину этой «политической мотивации» — приближающиеся выборы президента РФ и сопряженный с ними клубок интриг. Основные нити этих интриг держал в своих руках Б. А. Березовский, озабоченный тем, чтобы не допустить к власти Примакова. Многое разворачивалось буквально на глазах у страны — то есть у телезрителей; другое происходило «за кадром», но и на это, закадровое, открыто намекала пресса. И даже не только намекала.
Речь прямо шла о заказном характере и войны в Дагестане, и дальнейшей ее эскалации в Чечне, и даже московских взрывов жилых домов, ставших непосредственным поводом к этой эскалации. Первый взрыв, однако, прогремел еще 4 сентября в Буйнакске и унес жизни 64 человек, на что москвичи, с привычным для них равнодушием ко всему, происходящему в «горячих точках», почти не обратили внимания. Два других — 9 сентября на улице Гурьянова и 13 сентября на Каширском шоссе — произошли уже в самой столице; погибли, соответственно, 96 и 130 человек. Завершил череду взрыв в Волгодонске 19 сентября, число жертв — 17.
Особенности общественного мнения сегодня в России таковы, что оно, существуя в «клиповом» режиме, ни на чем не задерживается надолго. Даже и взрывы уже подзабылись, хотя никакого внятного ответа на вопрос об их виновниках до сих пор не получено. А потому, по прошествии уже двух лет и в перспективе столь же «игрового», как и ее начало, окончания войны возникает настоятельная необходимость хотя бы эскизно обрисовать контуры уже тогда обозначившихся загадок и напомнить некоторые ключевые события параполитического характера.
В конце лета 1999 года тот же Александр Жилин привел на страницах «Московской правды» (в приложении «Столичный криминал») документ под названием «Буря в Москве», где речь шла о плане дестабилизации обстановки в Москве с использованием самых крайних средств, в том числе и взрывов. «План, — напомнил Эрих Котляр в том же «Столичном криминале» уже в феврале 2000 года, — был опубликован с конкретным адресом, откуда выпорхнул этот страшный документ. И что же? Тогда в ответ последовала тишина».
И лишь после выборов главный политтехнолог Кремля Глеб Павловский в программе «Глас народа» с раздражением бросил в адрес группы «Столичного криминала»: «Вы же помните, что писали о взрывах?» Реакция, прямо скажем, несоизмеримая масштабу обсуждаемого вопроса, тем более что «Московская правда» вовсе не была единственной, кто писал о заказном и, подразумевалось или даже прямо говорилось, электоральном характере терактов в Москве. Уже в январе 2000 года английская газета «Индепендент» выступила с сообщением о том, что, по ее информации, находящийся в плену у чеченцев сотрудник ГРУ Алексей Галтин заявил, что взрывы в Москве произошли при участии его ведомства. Странным образом, никаких разъяснений (существует ли такой сотрудник разведведомства и действительно ли он находится в плену) не последовало и на сей раз. И это при том, что звучали высказывания компетентных экспертов, полагавших невозможным проведение взрывов подобного масштаба без соответствующего и очень надежного прикрытия.
Тем же летом появилось сообщение о встрече главы кремлевской администрации Александра Волошина с Басаевым во Франции — на средиземноморской вилле уже известного читателю Аднана Хашогги. Упоминались французскими спецслужбами, установившими наблюдение за виллой, и некие старые знакомые братьев Басаевых по ГРУ. На французской вилле стороны, согласно этой версии, договорились о том, что отряд Басаева вторгнется в Ботлихский район, затем переместится в Новолакский, а оттуда в Хасавюртовский. Именно так — точнее же, почти так, но об этом чуть ниже — и произошло. А газета «Монд» сообщила, что за неделю до вторжения в Дагестан состоялась встреча Березовского с эмиссаром Басаева, которому олигарх будто бы и передал 30 млн долларов.
Оснований отбросить подобные утверждения с порога было тем меньше, что на такие же контакты Березовского с Басаевым уже указывал ранее экс-министр внутренних дел РФ и командующий Объединенной группировкой во время первой чеченской кампании Анатолий Куликов. «На деятельность этого «патриота», — заявил он, — у меня своя точка зрения. Я уже рассказывал о том, как в апреле 1997 года по его заданию Бадри Патаркацишвили передал лично Басаеву крупную сумму в американских долларах. Кстати, он этого не отрицает» ( «Сегодня», 1 октября 1999 года).
Казалось бы, естественно ожидать объяснений и опровержений. Но опять-таки никаких опровержений не последовало, а ведь факты сообщались, мягко говоря, неординарные — в особенности в том, что касалось Волошина, лица официального, представителя кремлевской администрации. А коль скоро их не последовало, то исследователь имеет полное право рассматривать и эту версию — версию cговора, предваряющего «предвыборную войну», — в числе прочих. Тем более что подобный cговор, в частности, может объяснить и такой удивительный факт, как вывод частей МВД из Дагестана буквально накануне начала военных действий. При этом одновременно российские пограничники, по жесткому требованию правительств этих стран, были выведены из Киргизии — тоже накануне вторжения моджахедов ИДУ в Баткенскую область и Туркмению, а это протяженная граница с Афганистаном и такая же с Ираном.
Если добавить, что, по проходившей в прессе информации, Туркмения, 20 мая 1999 года в одностороннем порядке расторгнув считавшийся бессрочным российско-туркменский договор 1993 года о совместной охране границы Туркмении и статусе погранвойск России здесь, сделала это не без участия зачастивших в республику американских эмиссаров и после интенсивных контактов со Стивеном Сестановичем{1}, то картина получается довольно любопытная. Ведь именно по Каспию уже были отработаны пути переброски афганских моджахедов в Чечню.
А в конце сентября, то есть как раз перед началом боевых операций в Чечне, российские пограничники по требованию Тбилиси полностью ушли с российско-грузинской (или чеченско-грузинской, коль скоро президент Путин полагает, что «не так важен формальный статус Чеченской республики») границы. Объяснить все это как цепь случайностей невозможно. Очевидно другое: перед нами — несколько колец встроенных друг в друга параполитических игр, и самым крупным из них, разумеется, является кольцо «Большой Игры». Его диаметр охватывает пространство от Балкан до Центральной (бывшей Средней) Азии и до Афганистана — или, если воспользоваться уже упоминавшейся формулой Алии Изетбеговича, «от Адриатики до Великой Китайской стены». Этим кольцом традиционно управляет Запад, целью же «Игры», помимо опять-таки традиционных — геополитического контроля, овладения ресурсами и коммуникациями (с ними связан весь блок «нефтяных игр»), — на сегодняшний день является также и обеспечение контроля над транзитом наркотиков.
По данным всех международных организаций по борьбе с наркотиками, в том числе и Интерпола, около 80% опиума, из которого затем изготовляют более концентрированный дорогой героин, поступает из Афганистана. Со своей стороны, крупным поставщиком индийской конопли стала Албания (о роли ОАК уже говорилось в IV-й главе), так что исламистская дуга нестабильности с полным основанием может быть также названа наркодугой. По оценке директора Международной организации по борьбе с наркотиками Лоренцо Мартинса, наркобизнес сегодня является специфической и самой доходной после подпольной торговли оружием отраслью экономики, приносящей тем, кто контролирует ее, ежегодный доход в 500 млрд долларов. Ясно, что за такой контроль не может не идти ожесточенная борьба и что на него претендуют также и исламистские группировки — притом с немалыми основаниями.
Ведь талибы, например, буквально внедряли культуру опиумного мака, о чем, конечно, не могло не быть известно их американским спонсорам. До поры до времени такого рода деятельность нимало не тревожила их; вот почему обоснованной представляется точка зрения некоторых экспертов, по мнению которых нынешние трения в отношениях между США и талибами вызваны не в последнюю очередь их соперничеством в этой деликатной области. Примечательно во всяком случае, что демонизация бен Ладена спецслужбами США в конце лета 1998 года началась тогда, когда их британские коллеги установили, что «террорист номер один» намерен взять под свой контроль весь афганский наркобизнес, включая доставку «товара» в Европу.
Как бы то ни было, исламистские группировки из инструмента в руках Запада, каковым они были вначале, все более активно превращаются в самостоятельного субъекта «Большой Игры», в которую встраивают свои собственные не только тактические, в том числе и финансово-экономические интересы, но и крупные стратегические цели. Главная из них — воссоздание могущественного исламского халифата, что может достигаться поэтапно, через создание и последующее соединение его фрагментов: на территории Ферганской долины (разумеется, с последующим распространением на всю Среднюю Азию) и на Северном Кавказе, чему и должно было послужить соединение Чечни и Дагестана в единое исламское государство. К тому же, как и в Средней Азии, здесь речь тоже идет о контроле над наркотрафиком: согласно имеющейся информации, по планам талибов Чечне предназначалась роль второй по величине перевалочной базы для наркокурьеров.
Разумеется, само по себе это не вызывало никаких возражений со стороны США, которые, напомню, приветствовали приход талибов к власти. Не в последнюю очередь такая благожелательность была связана с проектом строительства газопровода из Туркмении в Пакистан через территорию Афганистана; им с американской стороны занималась компания «Юнокэл Интернэшнл Энерджи», президент которой прямо назвал приход талибов к власти «весьма позитивным» событием. В таком контексте не вызывал возражений и свирепый «талибский тоталитаризм» (соответствующие сцены вопиющих посягательств на права человека — эту будто бы «священную корову» западных демократий — весь мир мог видеть в телехронике). Пресса сообщила о намерении Клинтона открыть дипломатическое представительство США в Кабуле (где его не было с 1989 года). А представитель госдепартамента Глинн Дэвис заявил, что пока правительство США не увидело «ничего предосудительного в мерах по насаждению шариата».
Трения появились позже, и проблемой в талибо-американских отношениях стал саудовский миллионер Усама бен Ладен, в совместную с американцами борьбу против которого как олицетворения «международного терроризма» все глубже втягивается Россия. Между тем все обстоит далеко не столь хрестоматийно просто, и бен Ладен, который в свое время встречался с госсекретарем США Джеймсом Бейкером, а также, как уже говорилось, был в Косово во время натовской агрессии против сербов, имеет свою давнюю и сложную историю отношений с Соединенными Штатами вообще и с ЦРУ в частности и в особенности.
Он активно участвовал в управляемой этим ведомством войне моджахедов против советских войск в Афганистане и с тех пор поддерживает активные связи с там же воевавшим Хаттабом. Наличие этих связей, притом в очень конкретной сфере организации денежных потоков и доставки наемников, подтвердил уже упоминавшийся попавший в руки российских спецслужбистов ноутбук Хаттаба, однако последнего, как уже говорилось, американцы в 1999 году отказались включить в список «международных террористов». Это явный признак двойной игры, приметами которой отмечена и вся история со взрывами в Кении и Танзании, превратившими бен Ладена (который упорно отрицает свою причастность к ним) в «bete noire», то есть монстра, дьявола, и давшими американцам возможность опробовать тактику «ударов возмездия». Ту самую, которую они собираются применить против талибов с территории СНГ — с непредсказуемыми для России последствиями. Между тем от взрывов у посольств США в Найроби и Дар-эс-Саламе пострадали в основном не американцы (всего 12 человек), а в основном африканцы (200 человек убитых, 5000 раненых).
Неужели бен Ладен такой плохой профессионал? Или, наоборот, очень хороший, и американской крови пролил ровно столько, сколько было нужно, чтобы не ввергнуть страну (США) в болевой шок, но привести ее в ярость и обосновать тактику карательных ударов по любой точке в мире? Ведь удары возмездия по Судану и Афганистану можно считать прелюдией к натовской агрессии против Югославии. Есть и еще одна версия, согласно которой бен Ладен действительно не имел никакого отношения к упомянутым взрывам: что это дело рук спецслужб, бен Ладену же, нарочито превращаемому в фигуру совершенно сказочного, всепланетного могущества, отводится новая специфическая роль.
Ее прекрасно описал российский политолог Александр Игнатенко в статье «Фантом, созданный ЦРУ» ( «Независимая газета», 14 сентября 1999 года). Согласно концепции Игнатенко, этот фантом «помещается американцами в любое место земного шара», в котором США собираются провести очередную партию своей геополитической игры. А при том, что сам бен Ладен, разумеется, отнюдь не персонаж из рождественской сказки и что он сетью тесных и сложных отношений связан практически со всеми значимыми исламистскими группировками, возможности такого манипулирования, понятно, безграничны. Дальнейшее рассмотрение этой стороны вопроса увело бы нас слишком далеко в сторону, но и сказанного, думается, достаточно, чтобы представить сложный контур того основного кольца «Большой Игры», внутри которого разворачивалась новая военная кампания на Северном Кавказе.
Не успели отгреметь московские взрывы, как имя Усамы бен Ладена и экзотический его портрет, в белой чалме и с черной «ваххабитской» бородой, заполонили телеэкраны, газетные и журнальные страницы. Небезынтересно напомнить также, где впервые прозвучало имя бен Ладена как виновника терактов на территории России: в Окленде, во время визита тогда еще премьера Путина в Новую Зеландию. Улетая туда сразу же после первого взрыва в Печатниках, он, в ответ на заданный ему прямой вопрос, заявил: «Оставлять (страну — К. М.) не боюсь. « Отсюда можно сделать вывод, что второго взрыва он не предполагал. Но взрыв на Каширском шоссе прогремел — и что же? Премьер тут же назвал виновника: бен Ладен. Странным образом это заявление прозвучало сразу же после пятидесятиминутной конфиденциальной беседы с Клинтоном. А подключившийся к обсуждению проблемы помощник американского президента Строуб Тэлбот совсем уж прямолинейно указал на Иран и Ирак (то есть на те страны, которые США считают своими главными противниками на Востоке) как на пособников терактов, организованных на территории России.
Удивляет также оперативность, с какой эксперты ЦРУ получили возможность изучить химический состав примененной при взрывах смеси, и скорость, с какой они указали на след бен Ладена.
Для полноты картины остается добавить, что, как подчеркивала пресса, одной из главных целей встречи российского премьера с Клинтоном, равно как и самой поездки, побудившей его оставить страну в столь тревожное время, была попытка погасить разгорающийся коррупционный скандал. Известный под именем «рашагейт», он затрагивал интересы самых высоких эшелонов российской власти — семьи президента Ельцина и его ближайшего окружения, то есть «Семьи» в том смысле, в каком это понятие прилагается к мафиозным кланам. И, таким образом, кольцо внутрироссийской политической интриги встраивалось во внешнее кольцо «Большой Игры», образуемое сложно сплетенными отношениями Запада и исламистских радикальных группировок.
Основу этой интриги составляли, как уже говорилось, надвигающиеся парламентские, а затем уже президентские выборы, где задачей номер один для «Семьи» было сокрушение Лужкова и Примакова: с их возможной победой — в данном случае не важно, обоснованно или нет, — связывалось неизбежное расследование финансовых махинаций «Семьи». Командовал парадом Березовский, в планы которого, по весьма аргументированной гипотезе, входило возвращение на арену большой политики генерала Лебедя, с чем и связана загадочная фраза последнего о его будто бы грядущей в ближайшем времени востребованности.
Однако число игроков не ограничивалось, конечно, одним Березовским и его кремлевским партнером Волошиным. Восхождение Лебедя никак не устраивало Анатолия Чубайса, а его неожиданным союзником оказался начальник Генштаба Анатолий Квашнин. Версию о его вовлеченности в интригу сразу же по следам событий «горячей осени» 1999 года высказал на станицах «Новой газеты» политолог и журналист Борис Кагарлицкий. Согласно этой версии, Квашнину, в отличие от того, что намечалось на тайных переговорах на вилле Хашогги, нужна была масштабная война, «с большими армейскими расходами и возвышением значения тактических видов вооружения над стратегическими резервами Сергеева. Министр должен был убедиться, как он недопонимал, разоружая армейские корпуса, важность и необходимость остальных родов войск» ( «Столичный криминал» в «М. П. «, 10 февраля 2000 года).
Сегодня, когда Квашнин, по оценке некоторых наблюдателей, одержал «окончательную победу над министром обороны Игорем Сергеевым», эта версия кажется не столь фантастичной, как год назад. Первые же признаки отдельной, «квашнинской», игры обозначились, полагают некоторые эксперты, еще в ходе боевых действий в Дагестане. Разгром под Новолакском, не позволивший чеченцам, согласно первоначально согласованному плану, успешно продвинуться на Хасавюртовское направление, означал, что в игре возникла новая конфигурация, связанная с появлением в ней новых игроков. Радиоперехваты зафиксировали, в октябре 1999 года, сетования боевиков на нарушение генералами каких-то «договоренностей». Так это или не так — предмет для специального исследования, однако то, что внутри кольца российской политической интриги было еще одно кольцо, кольцо интриги собственно военной и спецслужбистской, вряд ли подлежит сомнению: косвенные факты, подтверждающие это, изобилуют, и здесь перечислена лишь малая их часть.
Разумеется, к этой интриге не имела никакого касательства армия как таковая — масса служилого офицерства и уж тем более солдат. Но именно они, за спиной которых сплетались и расплетались нити «Игры», клубилась атмосфера безбрежной коррупции, подковёрных клановых схваток, грязных скандалов, 1 октября 1999 года вновь пересекли границу Чечни. Так началась вторая чеченская война, кровью повязавшая все эти разномастные круги интриги в единое целое.
Годичное кольцо
Она была глубоко оправдана по своей сути — такова моя принципиальная позиция, которую, во избежание всяких недомолвок, я сразу же хочу заявить здесь. Какое государство должно терпеть на своей территории анклав нарко — и работорговли, киднэппинга, постоянных грабительских набегов на соседей? Наконец, терроризма, ибо если «чеченский след» во взрывах жилых домов осенью 1999 года остается версией, то ведь довольно и других, безусловно доказанных фактов террористической деятельности боевиков. Да к тому же чеченская сторона неоднократно даже с вызовом грозила России терактами, в том числе, как уже говорилось, не гнушаясь и ядерным шантажом. И одно это уже давало стране право на соразмерную угрозе самозащиту.
Киднэппинг (похищение людей, в том числе и детей, с целью выкупа), по имеющимся данным, давал 38% чеченского оборота, опередив по доходности даже печатание фальшивых долларов и наркоторговлю.
Что же до рабовладения и работорговли (в частности и в особенности, обращения в рабство пленных российских солдат), то они стали чем-то вроде национального обычая: по крайней мере, по словам Шамиля Басаева. В декабре 1996 года он без всяких комплексов повествовал корреспонденту «Независимой газеты»: «У чеченцев такой закон — пленный является частной собственностью. Многие это воспринимают как дикое средневековье, как рабство. Нет, это не рабство! Они едят то же, что мы едим. Некоторые сами поймали пленных, некоторые купили, некоторые, вот как сейчас пришел просить человек, получили в подарок. Я уже свыше 200 человек отдал просто так. Солдатским матерям, чеченцам из разных диаспор» (курсив мой — К. М.).
Последнее особенно примечательно, если принять во внимание, какой авторитетный источник, в глазах многих — национальный герой Чечни, подтверждал причастность диаспоры к преступному делу насаждения рабовладения в России. И уже только для наказания и пресечения этого дела были оправданы самые жесткие действия правительства, вплоть до использования армии. К сожалению, однако, изначальная сплетенность справедливой в своей основе войны с многоуровневой интригой, с «Игрой» чем дальше, тем больше замутняла ее ясные и оправданные цели, придавала ей многие из тех же странных черт, которые уже явила первая чеченская кампания. Ход операции наглядно продемонстрировал это.
Начало ее внушало надежды, а у многих даже возбудило настоящий восторг. Признаюсь, я не разделяла его и уже тогда в ряде публикаций высказала опасения, что и на сей раз не обойдется без параполитического «фона» и что внешние и внутренние силы, заинтересованные в сохранении тлеющего очага напряженности на Северном Кавказе, опять обессмыслят жертвы армии. К сожалению, опасения эти во многом подтвердились.
Относительно ясным и свободным от «фона» ход войны был до 20 октября, когда в результате проведения федеральными войсками первого этапа антитеррористической операции были освобождены три северных района республики — Наурский, Шелковской и Надтеречный. С 1 по 10 октября под контроль объединенной группировки войск на Северном Кавказе перешло 39 сел и станиц.
Началу операции предшествовали ракетно-бомбовые удары по целям в Итум-Калинском, Ножай-Юртовском районах Чечни, по окраинам сел Сержень-Юрт и Автуры, по Веденскому ущелью, по целям в Октябрьском, Старопромысловском и в Староюртовском районах Грозного. За сутки было совершено 20 боевых вылетов. А 1 октября три группировки ( «Запад», «Север» и «Восток») с трех направлений двинулись в глубь Чечни. 2 октября после артподготовки подразделения внутренних войск заняли первый населенный пункт на территории Чечни — село Бороздиновское Шелковского района в 3 километрах от административной границы с Дагестаном. А уже 5 октября премьер-министр России Владимир Путин заявил, что около одной трети территории Чечни и 30 населенных пунктов ЧРИ находятся под контролем федеральных войск, которые вышли на линию Терека. По официальным данным, потери объединенной группировки с начала боевых действий на территории Чечни составили 4 человека убитыми и 22 ранеными. В начале октября парламент ЧРИ утвердил указ президента Масхадова о введении военного положения в Чечне и принял постановление о состоянии войны с РФ, но северные районы были оставлены противником практически без боя.
В большой степени это объясняется традиционной, более спокойной и пророссийской ориентацией надтеречных, равнинных районов Чечни, к тому же до 1957 года входивших в состав Ставропольского края. Такая ориентация наглядно проявилась уже в 1991-1996 годы. Однако право решающего голоса давно принадлежало здесь не затерроризированному населению, а боевикам, и такой их стремительный отход уже сам по себе не мог не вызывать вопросов. Это продвижение армии в раздвигающуюся перед ней пустоту чем-то напоминало марш армии Самсонова в 1914 году и просто обязывало задаться вопросом о возможной ловушке.
Впрочем, можно ли было в данном случае действительно говорить о пустоте? Уже через несколько дней после того, как армия, установив зону безопасности (или санитарный кордон) по Тереку, что первоначально и представлялось главной задачей всей операции, перешла к ее «второму этапу», стала поступать информация о локальных боях и перестрелках, возникающих в селах и лесополосах на освобожденной территории. Снайперы по ночам выдвигались к позициям военнослужащих и в упор били из «зеленки».
Уже тогда наиболее проницательные наблюдатели задавались вопросом, так ли эффективна выбранная Объединенной группировкой тактика «мягкого вытеснения» боевиков в горы, а не их окружения и уничтожения. И уже на этом этапе становилось очевидно, что, несмотря на ураганный огонь артиллерии и авиации, он наносил не так уж много ущерба именно боевикам, либо отходившим мелкими мобильными группами, либо вообще растворявшимся в массе гражданского населения. В середине зимы 1999-2000 годов человек, вернувшийся из Чечни, с горечью говорил мне, что, проезжая по освобожденным в октябре районам, он испытал странное и горькое чувство — «будто мы и не воевали здесь». А вот другое аналогичное свидетельство из Наурского района, сопровождаемое и довольно точным, как показало близкое будущее, прогнозом: «Когда видишь, как … на легковушках мимо проезжают улыбающиеся мужчины-чеченцы, чьи лица совсем недавно появлялись в кадрах хроники чеченской войны, в голову закрадываются различные мысли. Первая — вряд ли суждено сбыться надеждам, что боевики будут загнаны на зиму в горы, где и перемрут от тоски и безысходности. Большая их часть перезимует в домах, освещаемых «федеральным» электричеством, согреваемых «федеральным» газом и где они будут обеспечены гуманитарной помощью, поставляемой МЧС.
Вторая — что весной 2000 года наверняка начнется партизанская война — вариант весны 1995-го. Это очевидно как для тех, кто воюет, так и для мирного населения, которое вынуждено с тревогой ожидать будущего. Подобные факты взывают к размышлениям: такое развитие ситуации на Кавказе выгодно тем, кто всего этого склонен не замечать» ( «Солдат удачи», № 1(64), 2000 год).
Разумеется, не все были так легковерны, чтобы поддаться победному барабанному бою, нагнетаемому СМИ, — в частности и в особенности ОРТ и РТР, за чем не могли не угадываться предвыборные технологии. И уже тогда из среды военных прозвучали слова об «оголенности тылов», для чего были немалые основания. Так, разведка установила, что в Шелковском районе действуют два отряда численностью по 50 человек, замаскированных под местных жителей. И это был отнюдь не исключительный случай. Обозначилась сознательно выбранная тактика боевиков: действия небольшими маневренными группами, стремительные их набеги и отходы, вовсе не говорившие о панике и растерянности.
В те же дни, при переходе от первого ко второму этапу, выступил командующий ВДВ генерал-полковник Георгий Шпак, заявивший, что установленный санитарный кордон слишком прозрачен для того, чтобы обеспечить абсолютный контроль за перемещением боевиков по лесным и горным массивам. Причиной такой «прозрачности зоны» генерал Шпак назвал банальную нехватку войск, и прежде всего ВДВ. Вывод? Следует увеличить численность ВДВ (по словам Шпака, на рассмотрении у министра обороны уже находился его доклад об увеличении численности ВДВ), а также — «пройти всю Чечню вплоть до южных границ с Грузией». Последнее было несколько неожиданно: ведь если, по словам генерала, войск не хватало для настоящего закрытия кордона, то каким образом предполагалось обеспечить контроль над южными, гораздо более «острыми» районами Чечни? И насколько вообще оценка Шпака соответствовала реальному положению дел? Ведь вряд ли он руководствовался при этом исключительно ведомственными интересами.
Оценки здесь затруднялись еще и тем, что численность боевиков никак не поддавалась точному учету и чем дальше, тем больше начинала превращаться в какую-то совершенно условную и ускользающую величину. А ведь только по отношению к этой достоверной численности и можно было бы говорить о достаточности или недостаточности 50-тысячной российской Объединенной группировки войск. Тем не менее, к 16 октября (то есть к формальной дате начала второго этапа операции) военными экспертами общая численность чеченских вооруженных сил оценивалась в 20 тысяч человек. Сообщалось, что на вооружении боевиков состоит 15 танков, 3 самоходные артустановки, 5 систем «Град», около 20 полевых орудий, 16 зенитных установок, до 40 зенитных ракетных комплексов и около 500 различных противотанковых средств.
Весь ход дальнейших военных действий позволяет заключить, что эта оценка военного потенциала боевиков была весьма заниженной, да к тому же действовали открытые каналы их бесперебойного снабжения оружием, о чем было достаточно хорошо известно спецслужбам.
22 октября «НВО» констатировало, опираясь в том числе и на данные российских спецслужб: «Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос об источниках пополнения бандформирований оружием и боеприпасами. Конечно, многое из этого осталось в Чечне после вывода оттуда войск в конце 1991 г. (по мнению экспертов, «трофеев» было достаточно для вооружения армейского корпуса). Однако есть и новые каналы поступления оружия.
Чеченская оппозиция подтверждает наличие в бандформированиях переносных зенитных ракетных комплексов типа «Стингер». Они были доставлены Хаттабу в мае-июне этого года из Афганистана через Турцию и Грузию. Вместе с тем оппозиция считает, что основных организаторов поставки оружия и боеприпасов следует искать в России. И сделать это не так трудно. В частности, по маркировкам на боеприпасах, номерам на оружии, химическому анализу стали можно проследить всю цепочку их продвижения, начиная от изготовления. Если это невозможно, значит за этим «бизнесом» стоят весьма влиятельные люди, против которых бессильны даже органы ФСБ».
То же «НВО» (23 ноября 1999 года) спустя два с половиной месяца после начала операции в Чечне, когда освобожденной считалась уже большая часть территории республики, привело достаточно впечатляющие данные, согласно которым потенциал вооруженных боевиков превосходил тот, что имелся у них в октябре. «По данным военной разведки, — сообщала газета, — численность основного состава бандформирований составляет 22-25 тыс. боевиков. На их вооружении не менее 28 танков, 61 единица БМП и БТР, 14 зенитных установок, батарея установок системы залпового огня «Град», 20 единиц 152-мм гаубиц и 122-мм минометов. Это, не считая внушительного количества 82-мм минометов, ручных противотанковых гранатометов различных модификаций, а также зенитных ракетных переносных комплексов типа «Стрела-2», «Игла» и «Стингер».
Разнобой в столь важном вопросе, как оценка вооруженности боевиков, позволяет оценить потенциал влияния кругов, очевидно, не заинтересованных в быстрой и эффективной реализации армией поставленных перед ней задач. Чем дальше углублялись войска в Чечню, тем это становилось очевиднее, к чему мы еще вернемся. Одновременно источники Интерфакса в Главной военной прокуратуре выразили озабоченность тем, что Объединенная группировка на Северном Кавказе испытывает серьезные проблемы, которые отрицательно влияют на выполнение боевых задач. Сотрудники прокуратуры, изучив состояние дел в войсках, одной из основных проблем назвали оснащение частей и подразделений федеральных сил боевой техникой. По их данным, общая исправность вертолетного парка армейской авиации Северо-Кавказского военного округа составляла менее 50%, а боевых вертолетов — 53%. Указывалось, что около 80% вертолетов летает с агрегатами, у которых истекли сроки эксплуатации; из-за сокращения лимита ГСМ значительно снизился уровень подготовки летного состава. Технические недостатки и слабая подготовка личного состава по пользованию средствами связи привели к тому, что подразделения МВД четырежды попадали под удары армейской авиации, в результате чего погибли 17 и ранены 77 человек ( «Независимая газета», 03 ноября 1999 года).
Тем не менее, подводя предварительные итоги действий авиации на Северном Кавказе, главком ВВС РФ Анатолий Корнуков заявил 25 сентября, что для продолжения воздушной атаки против террористов у авиации есть и боеприпасы, которых на складах скопилось в 3-4 раза больше положенного, и топливо, выделенное федеральным Центром из госрезерва. Однако в интервью Главкома, опубликованном в «НВО» 19 ноября 2000 года под заголовком «Корнуков озабочен состоянием техники ВВС», он констатировал: «Самая большая беда — морально и физически устаревает техника. В бедственном положении полки, вооруженные истребителями Су-27, — низка исправность по двигателям и выносной коробке агрегатов. Их нужно закупать. После окончания нынешних событий это станет приоритетной задачей».
Получила ли армия новейшую российскую технику? Мой весьма надежный источник подтвердил промелькнувшую в прессе информацию, согласно которой всю зиму на аэродроме в Моздоке простояли три «Черные акулы», но войска в Чечне так и не дождались их. Причиной, как полагают, было предупреждение нескольких арабских стран о том, что они откажутся покупать эти вертолеты в случае, если последние будут использованы в Чечне. Самым удивительным для меня здесь было то, что мой собеседник, сам вертолетчик высокого ранга, не усмотрел в таком поведении правительства по отношению к собственной воюющей армии чего-либо особо аморального; и это, пожалуй, лучше многого другого характеризует атмосферу, в которой под огонь вновь пошли только что призванные солдаты-срочники.
По тем же данным Военной прокуратуры, комплектование Объединенной группировки являлось серьезной проблемой. В ноябре-декабре 1999 года подлежали увольнению 40% военнослужащих, принимающих участие в операции в Чечне, из них желание продолжить службу по контракту изъявили менее 2%. Зато в операции приняло участие немало военнослужащих, призванных на службу в мае-июне 1999 года.
22 октября главный военный прокурор генерал-полковник юстиции Юрий Демин сообщил: «Ряд воинских частей укомплектовали почти наполовину военнослужащими, которых с учетом требования закона нельзя направлять в республику Дагестан (очевидно, и в Чечню — К. М.).
При проверке на одном из опорных пунктов обнаружили, что воинское подразделение отдельного мотострелкового батальона было укомплектовано на 90% военнослужащими со сроком службы в 1-2 месяца. Какой отпор экстремистам смогут оказать эти необстрелянные молодые ребята? А потом, это влечет за собой неоправданные потери личного состава» ( «НВО», 22 октября 1999 года).
Действительно, на начало ноября в Российской армии уже были погибшие, в том числе и среди недавно призванных. Однако число погибших в ходе первого этапа операции являлось одной из главных тайн начинающейся войны. 20 октября первый заместитель начальника Генштаба генерал-полковник Манилов заявил, что с начала боевых действий на Северном Кавказе (в Дагестане и в Чечне) погибло «около 190 военнослужащих Минобороны и около 400 получили ранения».
Эти цифры совершенно неправдоподобны: как уже говорилось, по уточненным данным только в Дагестане погибли 197 военнослужащих Минобороны и 17 сотрудников МВД. Даже с учетом неизбежной погрешности (±7), получается, что из российских военнослужащих на первом этапе операции не погиб ни один человек, что представляется совершенно невероятным. Ведь не было контактных боев, но боевые-то действия все-таки были, а чеченцы вовсе не принадлежат к числу тех, кто ударившему их по одной щеке подставляет другую и не отвечает выстрелом на выстрел.
Удуговская пропаганда называла фантастические цифры убитых российских военнослужащих, но это была именно пропаганда, и такую статистику, разумеется, всерьез принимать не стоит. А вот Комитет солдатских матерей утверждал, что с начала войсковой операции в Чечне до конца октября общие потери федеральных сил превысили 300 человек, не считая умерших в госпиталях от ран. И хотя Комитет тоже склонен завышать статистику, в данном случае его данные представляются более достоверными и подтверждаются другими, косвенными источниками.
А коль скоро это так, то — даже с учетом того факта, что речь идет о последней декаде октября, когда начались уже настоящие ожесточенные бои, — приходится признать, что погибшие были и на первом этапе. Да и как их не могло быть, если действий снайперов никто не отрицает, а высокая эффективность этих действий была продемонстрирована еще в первую чеченскую кампанию? Остается гадать, чем руководствовалось Минобороны, замалчивая потери (пусть и впрямь незначительные) первого этапа операции; но можно высказать гипотезу, что такое замалчивание было одним из элементов психологической обработки общества (как теперь принято говорить, «пиара») с целью облегчить переход ко второму этапу операции. А это означало переход Терека, о котором вначале речь не шла.
16 октября войска заняли господствующие высоты по границам Чечни с Дагестаном и Ингушетии, закрепились на левом берегу Терека и Терском хребте, отрезав тем самым три северных района от остальной территории республики.
Командующий группировкой российских войск на Северном Кавказе генерал Виктор Казанцев объявил о завершении первого этапа операции в Чечне.
На этом предполагалось сделать паузу до весны. Согласно планам Минобороны, пехота должна была перейти «на зимние квартиры», боевиков, оставшихся без света, тепла, продовольствия и горючего, предполагалось интенсивно обрабатывать артиллерией. Такой сценарий мотивировался многими соображениями — в первую очередь, тем, что туман и снег практически лишают авиацию возможности поддерживать войска с воздуха, а машины со всепогодным оборудованием только начали поступать на Кавказ. Серьезным было и второе соображение: собранные со всех концов страны войска не успели подготовиться к серьезной войне в крупных населенных пунктах и горных районах, а специальные горные части, несмотря на горький опыт войны 1994-1996 годов, так и не были созданы.
Надо сказать, что необходимость собирать войска со всех концов страны была прямым следствием обязательств, которыми Россия связала себя по Договору ОВСЕ. Согласно этому договору, войска СКВО не могут быть использованы в боевых действиях целиком, поэтому для комплектования Объединенной группировки привлекаются части и соединения всех военных округов.
22 октября начальник Главного организационно-мобилизационного управления Генштаба Владимир Путилин заявил, что верхний потолок численности Объединенной группировки федеральных сил на Северном Кавказе будет составлять 50-100 тысяч человек. (Так оно и оказалось: в ноябре 2000 года генерал Владимир Шаманов в интервью газете «Завтра» сообщил, что в Чечне действовала 90-тысячная группировка федеральных сил.) А уже 15 октября Указом президента было отменено существовавшее ранее положение о том, что призывники направляются на войну добровольно и лишь после 12 месяцев службы.
Это могло одновременно указывать и на трудности комплектования, и на то, что решение о дальнейшем продвижении в глубь Чечни негласно уже принято.
Вариант «санитарного кордона» и зимовки армии на северном берегу Терека, хотя он и представлялся наиболее вероятным, с самого начала не был единственным. Еще 26 сентября 1999 года министр обороны Игорь Сергеев впервые признал, что военное ведомство планирует несколько вариантов операции в Чечне. Правда, в Генштабе ВС РФ тогда уверяли, что широкомасштабных действий, подобных тем, что велись в Чечне в 1994-1996 годы, не планируется; эту точку зрения озвучил заместитель начальника Генштаба Валерий Манилов, в том же духе высказался и премьер Путин. Более того: в те же дни, в конце сентября, первый заместитель начальника Генштаба Вооруженных сил РФ начальник Главного оперативного управления ГШ ВС РФ генерал-полковник Юрий Балуевский заявил: «Не исключено, что войска в Чечню вообще не войдут».
Если принять во внимание, что говорил это один из главных разработчиков оперативных планов военного ведомства, то можно понять, что подобный «плюрализм» мнений в деле, при любом исходе требующем человеческих жертв, тогда же вызвал тревогу, недоумение и подозрения специалистов. «По каким же планам сегодня войска концентрируются, перегруппируются и т. п. ? — комментировало ситуацию «Независимое военное обозрение»? — …Можно предположить, что военное руководство преднамеренно вводит в заблуждение общественность, чтобы добиться эффективности ударов по Чечне. Однако нельзя исключать и то обстоятельство, что армейские генералы опять стали заложниками большой политики, и их решения будут зависеть не от здравого смысла и реального положения вещей, а от воли одного человека или группы лиц, заинтересованных в целях, далеких от тех, что диктуются военной ситуацией» ( «НВО», 038 (161) от 1 октября 1999 года).
Дальнейший ход событий, к сожалению, подтвердил правоту этих опасений.
* * *
Разумеется, были серьезные аргументы и в пользу перехода Терека. Прежде всего, опыт первой чеченской войны показал, что каждое перемирие (или приостановка военных действий российской стороной) тотчас же эффективно использовалось боевиками для наращивания своих сил. Кроме того, говорить о полном перекрытии путей проникновения боевиков из «блокированной» Чечни в Россию все равно бы не приходилось без оборудования настоящего пограничного рубежа. О нем же, по словам генерала Косована, заместителя министра обороны по строительству и расквартированию войск, и речи не было; а вся подготовка армии к зимовке сводилась лишь к посылке в войска утепленных палаток. Наконец, многие профессионалы, имеющие опыт войны в Афганистане, утверждали, что — вопреки общераспространенному мнению о нежелательности войны зимой — именно она, зима, при умелых действиях армии будет благоприятствовать ее успеху. Непроходимость заснеженных перевалов снизит маневренность боевиков, а отсутствие «зеленки», необходимость разведения огня — их возможности маскировки.
Однако умелость армии была бы достаточным условием в классической войне, то есть в такой, в которой, в соответствии с формулировкой Клаузевица, политика, продолжаемая военными средствами, все-таки подразумевает достаточно ясные и, в основном, совпадающие с национально-государственными интересами цели. Но война в Чечне, в которую вторично втягивалась армия, была войной иного сорта. Уже первая кампания показала, что параполитика, то есть закулисное сплетение и соперничество клановых интересов, интриг, партнерских сношений с противником за спиной воюющей армии, наконец — корыстное сокрытие истины об этом самом противнике, его возможностях и уровнях его разветвленных международных связей, резко преобладала в ней над политикой в вышеуказанном смысле. И это нашло выражение, в частности, в том, что война так и не была названа ее настоящим именем. В 1994 году речь шла о восстановлении конституционного порядка, и это создало массу правовых и социальных проблем для военнослужащих, в особенности получивших инвалидность в ходе боевых действий, но лишенных льгот и прав, причитающихся инвалидам войны. Но, кроме того, был здесь и чрезвычайно важный моральный аспект.
Еще Черчилль в 1916 году писал, осмысляя уроки военной кампании, начавшейся в 1914 году: «Воюющая нация — это армия, и как армия она должна быть направляема, организуема и порционирована. Это — жестокий факт, к которому нас безжалостно влекут события, лежащие вне нашей воли». Гнев, накопленный русской армией в окопах Первой мировой войны, гнев, сдетонировавший революцию, не в последнюю очередь был следствием контраста между гниением в окопах и гибелью под огнем одних и развеселой, «с кабаками и рысаками», жизнью в тылу — других.
В первую чеченскую войну словно ожили эти картины начала века, и хотелось бы верить, что повторения не будет. Однако новая война получила столь же неясное официальное определение: контртеррористическая операция, что, в соотнесении с действующей в Чечне 90-тысячной группировкой и масштабами потерь, выглядело чем дальше, тем более двусмысленно. В особенности же — по контрасту с той откровенностью, с какой чеченская сторона с самого начала говорила о джихаде, даже, по информации Интерфакса от 25 октября 1999 года, разработав операцию под кодовым названием «Джихад-2». Она предусматривала нанесение ответного удара по федеральным войскам и вытеснение их с территории республики. И хотя этого не произошло, на втором этапе операции, о начале которой 20 октября было объявлено прилетевшим в Моздок Путиным, федеральные войска встретились с реальностью существенно отличной от положения на левом берегу Терека.
На правом его берегу передовые подразделения российских войск сразу натолкнулись на чеченские укрепрайоны, и даже в скупых сводках Минобороны сообщалось о вооруженных столкновениях, повлекших за собой потери в армии. Говорилось, что «обстановка продолжает оставаться сложной, а на западном направлении боевики создают глубоко эшелонированную оборону». Укреплялись также восточная часть Терского хребта и рубеж Грозный-Аргун-Гудермес. 27-28 октября по всей линии фронта от Бамута до Зандака велся одновременно шквальный огонь из сотен стволов системы «Град» и орудий большого калибра. Интенсивно работала авиация, совершая за сутки более 100 вылетов.
В итоге Гудермес был взят в полукольца с севера и востока, причем к нему вышли передовые отряды десантников и морской пехоты, особо отличившиеся в ходе прошлой кампании. Однако на этот раз проявлять свои боевые качества им не пришлось, чему, безусловно, можно было бы радоваться, если бы не одно обстоятельство. А именно: то, что Гудермес сдался без боя, было следствием вновь обозначившейся сомнительной тактики переговоров, все отрицательные последствия которой армия вполне вкусила еще в 1995-1996 годы. Генерал Владимир Шаманов в своем интервью газете «Завтра» так рассказывает об этом:
— Но вместо этого начались переговоры?
— Да, начались какие-то непонятные переговоры с боевиками. Гудермесский район держат братья Ямадаевы. Это наиболее одиозные фигуры. Они контролируют нефтяные и денежные потоки, у них свои отряды боевиков, естественно, разоружаться они и не думали. Одним словом, начала применяться какая-то непонятная тактика ведения переговоров, каких-то соглашательств и мирных уступок». Делалось это, подчеркивает Шаманов, под благовидными предлогами: минимизировать жертвы среди мирного населения, внушить доверие и т. д. и т. п., но приводило к утрате всех добытых тяжелыми жертвами армий результатов. Опыт прошлой войны уже показал это, и тяжелая ситуация, сложившаяся в Чечне на конец 2000 года, по мнению Шаманова, также является итогом аналогичных уступок. Замечу, что и невозможность, в этой тяжелой ситуации, возвращения в республику многочисленных беженцев также может быть отнесена на счет того же сомнительного миролюбия. Ибо переговоры переговорам рознь. И если, вступая во многие «замиренные» переговорами чеченские села, федералы почти не встречали там мужчин молодого и среднего возраста, то уже одно это не могло не настораживать. Как и то, что сразу же после падения Гудермеса Шамиль Басаев, по достоверным данным, отправился за пределы Чечни для закупки оружия и вербовки наемников. Очевидно, боевики имели не столь уж миролюбивые планы, и надежды генерала Манилова, что теперь отпала необходимость штурма чеченской столицы и город «можно взять с помощью местных жителей, как это произошло в Гудермесе», были, увы, совершенно безосновательны.
А оправданы ли были надежды страны на то, что с приходом Путина одуряющие, запутанные и замешанные на крови игры-интриги Кремля на Северном Кавказе сменит пусть жесткая, но ясная и целенаправленная политика? Как видно из интервью Шаманова, не все было столь ясно уже и в самом начале второго этапа контртеррористической операции, если воспользоваться официальным наименованием происходившего в Чечне. Однако тогда, охотно давая интервью и в прессе, и по телевидению, генерал не говорил об этом. А ведь на следующий же день после заявления Путина о переходе ко второму этапу контртеррористической операции произошло событие, как бы сфокусировавшее в себе едва ли не все странности обеих чеченских войн — и первой, минувшей, и второй, начинающейся. 21 октября на центральном рынке Грозного прогремел взрыв, в результате которого погибли несколько десятков человек. Агентство Франс-Пресс заявило о бомбардировке рынка российской авиацией, Си-Эн-Эн — о взрыве подложенной на рынке бомбы. Из Грозного заявили, что федералы выпустили 5 ракет класса «земля-земля».
«Российские военные — и Минобороны, и Главный штаб ВВС, и пресс-центр Объединенной группировки на Северном Кавказе — в один голос опровергли факт нанесения ударов, заявив, что эта дезинформация запускаемая чеченскими спецслужбами, призвана отвлечь общественное внимание от действительных замыслов террористов» ( «Независимая газета», 23 октября 1999 года). Одновременно федералы подтвердили, что в четверг в районе грозненской биржи, где велись торговля и раздача оружия, действительно была проведена «невойсковая операция без применения авиации и артиллерии», однако жертв среди мирного населения не было. Предложенная версия сразу же вызвала возражения экспертов нечеткостью формулировки: ибо если операция была невойсковой, то, судя по всему, она могла быть разведывательно-диверсионной, однако «такие действия предполагают участие военных, будь то служащие Минобороны, МВД, будь то сотрудники спецслужб».
Однако ФСБ также отвергла свою причастность к взрыву (или взрывам) в центре Грозного, а ее сотрудники выдвинули версию о самопроизвольном подрыве боеприпасов.
Генерал Шаманов, тогда же выступив в эфире, косвенно намекнул на какие-то действия высоких инстанций, и тем дело и кончилось. Та условная ясность, которая отличала операцию до 21 октября, конечно, была утрачена, и взрыв в Грозном теперь с полным основанием можно считать предвестием нового вторжения параполитики в политику России на Кавказе. Нарастающее ее вмешательство теперь, два года спустя, грозит обесценить все усилия армии, тогда стоически продолжившей выполнение поставленной перед ней задач.
Первым по-настоящему серьезным испытанием для нее стали бои под Аргуном. Здесь, на подступах к городу, а затем на его окраинах они уже были контактными и показали, что, несмотря на заявления военных об уничтоженных многочисленных складах с оружием и боеприпасами, боевики ни в чем не стеснены. Среди них, как показывали радиоперехваты, было много арабов, хотя есть и другое объяснение преобладания арабской речи: чеченскую было легче расшифровать с помощью сотрудничающего с армией местного населения. Говорить же о квалифицированных переводчиках с арабского в нашей армии сегодня не приходится. По официальным данным, при взятии Аргуна погибли 4 военнослужащих, по неофициальным — многократно больше. Однако самое тяжелое было впереди.
Уже на подступах к Грозному произошел сбой, о котором только сейчас поведал Шаманов. По причинам, которых генерал не объясняет, город не был своевременно охвачен с востока и юга, «поэтому в восточной части Чечни произошло обволакивание наших войск противником». «Абсолютно бесконтрольными», по словам командующего Западной группировкой, остались в этой части населенные пункты, что привело к растеканию и растворению в них немалой части боевиков. А тем временем Грозный готовился к обороне. По приказу Аслана Масхадова столица с пригородами была поделена на четыре сектора обороны общим размером примерно 40 х 40 км. Командование восточным сектором было поручено Шамилю Басаеву, Юго-западным — Руслану Гелаеву, Центральным — Магомеду Хамбиеву, Старопромысловским — Бислану Бакуеву. Численность боевиков в городе, согласно Шаманову, составляла от 5 до 9 тысяч (то есть точной информации об этой численности не было), а в рядах их были отмечены афганские моджахеды из движения «Талибан», албанцы, арабы.
Операция не обещала быть легкой, однако тогда мало у кого вызывало сомнение то, что кольцо окружения вокруг Грозного сомкнется, а пути сообщений между столицей и базами в горах будут перекрыты. Однако этого-то и не произошло: на протяжении всей операции, по многочисленным свидетельствам, выход из Грозного на юг оставался не полностью закрытым, а коридорами, представляемыми для выхода гражданского населения на территорию Дагестана, Ингушетии, Северной Осетии и Ставропольского края, пользовались не только мирные жители.
Кроме того, произошла «cшибка» планов российского командования. По одному из них (шамановскому, первоначально отвергнутому), предполагался полный охват противника и «полноценное наступление по классике». По-другому, который и был первоначально взят за основу, роль армии была минимизирована, а упор сделан на специальной операции силами внутренних войск и ОМОНа. Это привело к затягиванию операции, а в январе положение армии, блокировавшей Грозный, осложнилось еще и другими событиями, о которых речь пойдет ниже.
Однако уже в декабре можно зафиксировать первый критический момент, который, на мой взгляд, тогда же позволял сделать печальный вывод. А именно: что возникает знакомый по первой войне зазор между решительной риторикой (еще более решительной, с учетом создаваемого имиджа Путина), словесным манкированием мнением Запада и не столь уж решительными действиями, при которых мнение Запада продолжало весьма и весьма учитываться втихомолку. Вслед за жесткими заявлениями премьера Путина еще 24 октября подал голос и президент Ельцин, заявивший, что «мы хотим покончить раз и навсегда с центром международного терроризма в Чечне». То, насколько права или неправа была армия, приняв подобные заявления всерьез, показали события, развернувшиеся вокруг предъявленного ею боевикам ультиматума с требованием сложить оружие до 11 декабря.
Над Грозным разбрасывались листовки следующего содержания: «Вы окружены. Дальнейшее сопротивление бессмысленно. Лица, оставшиеся в городе, будут считаться террористами и уничтожаться». Общественное мнение Запада взорвалось негодованием, и, разумеется, здесь были вопросы. Ведь из всего опыта прошлой, да уже и нынешней войны было известно, как охотно и, как говорится, без всяких комплексов боевики используют гражданское население в качестве живого щита; особенно же — русское, а такового еще немало оставалось в Грозном. Причем в основном это были пожилые затравленные люди, положение которых становилось просто отчаянным. Впрочем, так же хорошо было известно, что боевики не церемонятся и со своими соплеменниками, в случае, когда им это представляется выгодным, выдвигая вперед женщин и детей. Но уж никак не Западу было читать России мораль по этому поводу. Память о Косово и об Ираке еще не остыла, а лондонская «Индепендент» своевременно напомнила: «Когда американским рейнджерам пришлось бороться за свою жизнь в Могадишо, от огня американцев погибли от 500 до 1000 сомалийцев, и большинство из них составляли гражданские лица».
Однако подобная западная «жестоковыйность», в общем-то, чужда русской армии — хотя, разумеется, она тоже действует не в перчатках и имеет в своей истории и беспощадного Ермолова ( «Ярмула»), и опыт 1920-х — 1940-х годов. И поэтому тут был суровый выбор: либо, предъявив подобный ультиматум, принимать на себя всю ответственность, в том числе и моральную, за такие действия — либо вовсе его не предъявлять. Произошло же худшее — невнятный средний вариант, то есть негласный отказ от ультиматума, который слишком напоминал историю с ультиматумом Пуликовского и был тотчас расценен чеченцами как проявление слабости.
Операция под Грозным застопорилась, а часть бандформирований ушла из вроде бы блокированной столицы на юг, сосредоточившись в Веденском и Ножай-Юртовском районах. При этом сообщалось, что Грозный покинули Хаттаб, Масхадов и Басаев, и этот последний «чудесным» образом ускользал уже вторично: впервые о его блокировании в Горагорском районе сообщалось сразу же по пересечении армией Терека. Впрочем, как показали позднейшие события, Басаев из Грозного не уходил.
Тем не менее, в течение декабря федеральным войскам удалось овладеть Урус-Мартаном, селением Гехи и еще рядом небольших населенных пунктов Урус-Мартановского района. После артиллерийского обстрела взяты также Ачхой-Мартан, Гикаловский, Алхан-Юрт. Обороной последнего руководил лично Хаттаб, а большую часть боевиков, судя по радиопереговорам, составляли арабы.
21 декабря старейшины, уверяя российское командование, что боевиков в селе нет, заманили войска в ловушку. Подразделение походной колонной втянулось в Алхан-Юрт, после чего его окружили наемники и, нанося удары, рассекли на три группы. Двум группам удалось вырваться из селения. Третья была уничтожена боевиками, двое солдат, взятых в плен, обезглавлены». После этого начался штурм села частями Западной группировки, на подступах к нему развернулись ожесточенные бои: была задействована артиллерия, вертолеты огневой поддержки. Один из полков Таманской дивизии штурмовал селение в течение нескольких дней. Такая ожесточенность боев объяснялась стратегически важным положением села, овладение которым позволяло контролировать пути отхода грозненской группировки боевиков. Тем не менее потерь среди мирного населения удалось избежать. И тем более неприятным «холодным душем» для армии стала провокация со стороны местных жителей, обвинивших федералов в насилии и мародерстве. В Алхан-Юрт прибыли вице-премьер Н. Кошман и представители военной прокуратуры, произошли сцены, сильно напоминающие «Блокпост» Рогожкина и — что, конечно, гораздо хуже — аналогичные «разборки» минувшей войны.
Официальные представители федеральной власти, «верхним чутьем» ловя какой-то повеявший в воздухе новый, сравнительно с суровыми и непреклонными интонациями начала войны, ветерок из Москвы, стремились не установить истину, а словно разыграть — для кого? — мизансцену на тему «прав человека»; армии же грубо показали, что ее опять могут сделать «крайней». И хотя задержанные военнослужащие были освобождены за отсутствием доказательств их вины, инцидент этот оставил у всех крайне неприятный осадок. Военнослужащие группировки расценили действия полномочного представителя в Чечне Н. Кошмана как провокацию и поступок, порочащий военного. Однако впереди были события гораздо более масштабные и страшные. События, на мой взгляд, являющиеся рубежом, за которым легкие тени, наложившиеся на первый этап военных действий, начали сгущаться в тучи, вновь заслонившие от армии и страны победу.
* * *
В ходе последней недели декабря и первой недели января военные действия под Грозном и в Грозном были активизированы. Основная операция этого периода началась 25 декабря в 00. 00 по местному времени; а 29 декабря в 8. 15 по московскому времени боевики, давно угрожавшие федералам применением химического оружия, взорвали две емкости с хлором (а это десятки тонн). К счастью, движение воздушных потоков не позволило основному облаку ядовитых паров накрыть российские части.
Кроме того, военнослужащие имели подобающие средства химической защиты, чего нельзя сказать о гражданском населении, среди которого были пострадавшие. Тем более поразительно молчание и отечественных, и западных правозащитников, да и официального Запада, истязающего Ирак многолетней блокадой на основе так ничем и не подтвержденных подозрений в подготовке к химической войне. А ракетный удар по фармацевтической фабрике в Хартуме — в августе 1998 года — на основании столь же безосновательного обвинения? По поводу же абсолютно реальных действий чеченских боевиков — полное молчание, а ведь это было, как выразился один из обозревателей, «второе пришествие хлора». Первое произошло в годы Первой мировой войны, и вслед за французами (близ города Ипр, 23 апреля 1915 года) испытала действие хлора — исторически первого ОВ, примененного на театре военных действий, — 2-я русская армия под Варшавой (май 1915 года).
Вторая мировая война, хотя в ходе ее ОВ и не применялись на театре военных действий, привела к использованию газа для массового умерщвления гражданского населения. Одно это, казалось после нее, создало психологический барьер неприятия любых поползновений к использованию отравляющих веществ против людей — военных ли, гражданских. И потому значение Грозненского прецедента, равно как и реакцию (вернее, отсутствие общественной реакции) на него, в сочетании с предельным цинизмом двойных стандартов мировой политической элиты, переоценить невозможно. Перед нами словно бы приоткрылось возможное будущее, картина тех войн, протагонистом которых будет моджахедизм в описанном выше смысле. Никаких табу в этих войнах не предполагается, коль скоро «франкенштейны» не будут отклоняться от поставленных перед ними главных целей.
Судя по реакции столь чуткого в иных случаях к нарушениям прав человека и Женевских конвенций Запада на химическую атаку в Грозном, в данном случае они не отклонились.
31 декабря российскими частями был взят под контроль Старопромысловский район столицы, в боях за который погиб командовавший Западным направлением генерал Малофеев; в первый день нового 2000 года боевики были выбиты с консервного завода и из трех жилых кварталов города. Два дня спустя была проведена операция по ликвидации боевиков в районе Грозненского вокзала, а состоявшаяся 4 января их попытка прорыва в районе Алхан-Калы оказалась неудачной. И это, в сочетании со взятием Алхан-Юрта, создало весьма благоприятную диспозицию для российских войск. Теперь боевики в Грозном, контролировавшие расположенные на северо-западе жилые массивы Ташкала и Катаяма, оказались отрезанными от основных своих сил, сгруппировавшихся, главным образом, на юго-востоке. Здесь они контролировали важные населенные пункты Бачи-Юрт, Курчалой, Автуры, Ведено. На юге в их руках оставались Старые Атаги, а к северу-западу от них — Катыр-Юрт. Но глубоко на юг, разрывая контролируемую боевиками территорию, уходила цепочка контролируемых силами Объединенной группировки населенных пунктов: Чири-Юрт, Дуба-Юрт, Дачу-Борзой и даже расположенный глубоко в горах Итум-Кале.
В этих условиях, имея безусловное преимущество в воздухе (с начала операции состоялось более 5 тысяч самолетовылетов), можно было, даже потеряв первоначальный темп наступления на Грозный, методически и неуклонно сжимать кордон вокруг основной горной группировки боевиков. Армия уже держала под своим контролем шоссе Гудермес-Хасавюрт на северо-востоке и стратегически важный аул Дарго на юго-востоке.
Однако 7 января произошло событие, круто изменившее всю диспозицию. О нем большими шапками известили все ведущие западные издания: «Москва приостанавливает военные действия в Грозном», — таков, например, был «выкрик» газеты «Монд», назвавшей такое приостановление «крутым виражом» в ходе чеченской войны. Как все еще, вероятно, помнят, внешним предлогом для подобного виража стали религиозные праздники — православное Рождество и мусульманское окончание Рамадана; в связи с последним Аслан Масхадов уже предложил, начиная с 8 января, заключить трехдневное перемирие. Путин, теперь исполняющий обязанности президента, предложение не только принял, но и развил «встречную инициативу»: со своих должностей были сняты командующие Западным и Восточным фронтами, генералы Владимир Шаманов и Геннадий Трошев, замененные соответственно Алексеем Вербицким и Сергеем Макаровым.
И хотя сам исполняющий обязанности настойчиво подчеркивал, что эти перемещения не являются санкциями ( «такими генералами не бросаются», — подчеркнул он, да и генералы вскоре были возвращены), именно они комментировались наиболее бурно. Здесь усматривали признаки «высочайшего» недовольства ретивостью армии и ее быстрым продвижением, приближавшим победу в классическом смысле этого слова. Между тем дальнейший ход всей чеченской операции-2 позволяет предположить, что достижение такой победы явно расходилось с целями каких-то закулисных планов и закулисных сил. И самым зловещим образом это проявилось сразу же вслед за объявлением российской стороной благочестивого рождественского перемирия.
Ранним утром 9 января, в соответствии с подписанным Масхадовым приказом о начале активных боевых действий в Ачхой-Мартановском и Урус-Мартановском районах Чечни, а также в районах Аргуна и Шали, боевики начали широкомасштабную операцию. Довольно крупные их силы одновременно вошли в уже «зачищенные» Шали, Аргун и Гудермес. Говорить о неожиданности вряд ли приходилось: о такой опасности предупреждали разведорганы различных ведомств. В частности, было известно, что дестабилизация Гудермесского района поручалась сформированному в Грозном из уголовников «Абсолютному легиону» под командованием подручного Хаттаба, некоего Хабиба. И тем не менее боевики беспрепятственно вошли в Гудермес со стороны Белоречья, нанеся отвлекающий удар по российской автоколонне в районе Джалки. А войдя в город, они взяли заложников и заблокировали комендатуру. Под их контроль попал участок федеральной трассы «Кавказ» на Грозный-Аргун-Гудермес.
В Шали около полутора тысяч боевиков заняли здание местной администрации и две школы, блокировали военную комендатуру. Связь оборонявших село сотрудников временного районного отдела внутренних дел из Ульяновской области, сводного отряда СОБРа и ОМОНа с федеральными частями оказалась прерванной.
На Аргун напали, по одним данным, 2 тысячи, по другим 300 (поразительный разнобой оценок) боевиков, которые заняли железнодорожный вокзал и военную комендатуру. События здесь оказались засняты английской телекомпанией ITN, пленка была показана по каналу НТВ, так что вся страна могла видеть, как двумя длинными колоннами, весело и открыто — напоминая этой своей уверенностью и чувством безопасности немцев в 1941 году, — боевики идут к занятому федералами еще два месяца назад Аргуну. Далее — мучительные сцены казни молоденьких солдат. А затем, уже по освобождении города (и это новое освобождение стоило 14 жизней), из рассказа одного из окруженных стало известно, что они двое суток не могли допроситься помощи. И это — важнейшая подробность: далее при нападениях боевиков на российские колонны ситуация «не могли допроситься» начнет повторяться с мрачной регулярностью.
Но, похоже, даже тогда еще мало кто готов был видеть в этом некую закономерность, признак нарастающего вмешательства параполитики в ход военных действий. Оправившись от шока, российские войска сумели заблокировать боевиков в Аргуне, Шали и Гудермесе, а шедшая последним на помощь колонна была разбита ударами авиации под Сержень-Юртом. Тем не менее, новое восстановление законной администрации в Шали, Аргуне и Гудермесе произошло лишь в начале февраля, совпав по времени с освобождением Грозного. Иными словами — явилось частью растянувшегося почти на месяц этого центрального и, казалось, решающего эпизода второй чеченской войны.
Штурм Грозного еще 26 декабря был начат частями МВД и ко 2 января практически захлебнулся. Понеся большие потери, внутренние войска закрепились в Старопромысловском районе.
Со 2 по 12 января город, превращенный боевиками в крепость, интенсивно обрабатывался авиацией и артиллерией, а войска готовились ко второму штурму. При этом трагический опыт первой кампании был учтен: на сей раз не было речи о вхождении танковых колонн «как на парад» (по выражению одного из участников памятного новогоднего штурма). Полки и батальоны были разбиты на штурмовые отряды и группы, «проведены их боевое слаживание и отработка действий». 12 января начался новый этап штурма Грозного. За неделю первое кольцо обороны было взломано, и федеральные войска вышли к центральной части города. Здесь их встретили снайперы, численность которых еще возросла по сравнению с зимой 1994-1995 годов. А ведь и тогда они были настоящим бичом российских войск, о чем уже достаточно подробно говорилось выше. Теперь же речь шла о целых мобильных отрядах снайперов; и к тому же, по данным разведки, уже на начало ноября 1999 года у боевиков имелись снайперские винтовки с электронным прицелом, которые в нашу армию еще не поступали.
Вывод напрашивался очевидный: перед Россией был противник умелый, жестокий, нацеленный на упорное сопротивление и не испытывающий нужды ни в самых современных вооружениях, ни в опытных военных консультантах, ни в финансах, наконец. А последние, как бы ни умолял их роль Евгений Месснер в своей бурно обсуждаемой в последнее время оригинальной концепции мятежевойны, как раз во все возрастающем количестве требовались для продолжения войны диверсионно-террористической. Притом — все более интенсивно трансформирующейся в планетарный, глобальный феномен. Обе чеченские войны и, конкретнее, обе операции по взятию Грозного уже убедительно показали это — так же, как и то, что «чеченский феномен» изначально встраивался в системное целое, достаточно подробно описанное выше.
Вторая чеченская война лишь еще больше развила и укрепила эти связи. Причем одновременно с наращиванием их в мусульманском мире (не говоря уже о смыкании экстремистских группировок между собой), отнюдь не пренебрегали и Западом. Уже в январе было известно, что во Франкфурте-на-Майне действует некое «Представительство исламского движения талибов в Германии», выдающее паспорта исламистам, желающим попасть в Афганистан. Собственно, информация об этом прошла в немецкой печати еще до вторжения боевиков Хаттаба и Басаева в Дагестан. Однако после того, как стало известно, что бен Ладен принял в Кандагаре двух посланников от Басаева и Хаттаба, а также после признания талибами государства Ичкерия, она приобрела специфический интерес для России.
В Ростове-на-Дону также был выявлен канал нелегального въезда в Россию граждан Афганистана — через консульство Ирана, выдававшее афганцам паспорта без предъявления ими каких-либо удостоверяющих личность документов. Организацией же переправки «беженцев» из Ирана в Россию занималась частная фирма из Центральной Азии, оформлявшая — не бесплатно, конечно, — приглашения в Москву по коммерческим делам фирмы. Число их доходило до 15-20 в день, а дальнейший путь вел в Туркмению, затем — чаще всего через Москву — в Чечню.
В Турции активной вербовкой добровольцев для отправки в Чечню занимался центр «Кавказское общество». Согласно источникам в силовых структурах, турецкие религиозные радикалы даже вели неофициальные переговоры с представителями ряда чешских фирм о продаже им 40 танков Т-72 для последующей переправки в Чечню.
Укрепился и развивался украинский канал. Не зря же в сентябре 2000 года, в «день независимости» Республики Ичкерия, УНА-УНСО потребовала закрытия российского консульства во Львове. А подъезжая к Киеву, читаешь многочисленные граффити: «Слава Ичкерии — смерть москалю!», «Москали — геть з Ичкерии!» и прочее в том же роде. Дело, конечно, не ограничивалось лирикой: боевики УНА-УНСО и на сей раз воевали в Чечне. Обозначился и Крым: для России наступает время платить по счетам утраты ею контроля над Черноморьем. Продолжилась и начавшаяся в дудаевские времена скупка чеченскими эмиссарами недвижимости на полуострове, в частности в окрестностях Ялты и Судака. Опровержения звучали неубедительно: ведь еще в 1994-1995 годы Минобороны Украины признало, что в Сакском военном санатории им. Бурденко лечились раненые боевики. Тогда же радикальная татарская партия «Адалет» открыто заявляла, что ее члены воюют в Чечне. Наконец, источники подтвердили и факт призывов к джихаду, прозвучавших в сакской мечети. А когда, с началом новой войны, появились и новые беженцы, уже упоминавшийся ранее президент фонда Репрессированных народов и граждан (ФРНГ) Алихан Ахильгов и его жена, привезя группу чеченских детей в Крым, столкнулись с откровенным стремлением представителей крымско-татарского меджлиса использовать ситуацию для нагнетания антироссийских настроений.
А ведь все это — малая толика имеющейся информации, верхушка айсберга. Ясно, что нестабильность, а проще сказать, взрывная ситуация в Чечне обрела во многом паравоенный характер, то есть такой, при котором лишь меньшая часть проблем решается на поле боя.
И тем более странными выглядели эйфорические настроения, охватившие часть страны (и, соответственно, армии) после второго падения Грозного и вылившиеся в соответствующие решения руководства. Лишь 6 февраля был освобожден последний и самый укрепленный район Грозного — Заводской. Но уже 4 февраля, в день полного освобождения Октябрьского района и частичного — Ленинского и Центрального, было принято решение о подготовке к выводу из Чечни значительной части федеральных войск. Поневоле вспоминалось заявление Павла Грачева об «окончании военного этапа специальной операции» в апреле 1995 года.
Конечно, распространению такой эйфории на сей раз способствовал успех самой, пожалуй, знаменитой операции второй чеченской войны. Получившая известность под названием «Охота на волков», она, по словам Шаманова, никем специально не готовилась и, напротив, явилась почти спонтанным следствием краха принятого к действию плана по «зачистке» Грозного силами МВД. «Но к этому времени нам удалось выстроить коридор, по которому мы, хоть и ограниченные в силах и средствах, все-таки смогли потащить бандитов. И затем в течение восьми суток беспрерывного преследования мы уничтожали бандформирования, которые вырывались из Грозного» ( «Завтра», № 46, 2000 год).
В ночь с 28 на 29 января боевики, во главе которых шли Шамиль Басаев, Леча Дудаев, Хункарпаша Исрапилов, Жим Асланбек, Межидов Абдул-Малик, двигаясь из Грозного в направлении Ермоловки (Алхан-Калы), на мосту через Сунжу попали в засаду, на заранее установленные минные поля и под обстрел, который велся одновременно с двух берегов Сунжи. Боевики (около 1000 человек) оказались в котле, более половины из них, по официальным данным, погибло, в их числе — племянник генерала и мэр Грозного Леча Дудаев, Асланбек, Хункарпаша. Басаев был ранен (потерял ступню), однако и на сей раз ушел, что порождает немало вопросов.
Главный из них таков: как показала «Охота на волков», эффективность тактики «взятия в котел» не уменьшилась со времен Сталинграда, так в чем же состоял смысл «вытеснения» боевиков в горы, а не их уничтожения, подобно тому, как это произошло при проведении «Охоты на волков»? Ведь «вытесненные» в горы давно вновь растеклись по равнине, так что в апреле сводки будут сообщать: «Обстановка в равнинных районах Чечни продолжает накаляться… По-прежнему высока вероятность попыток проведения экстремистами вооруженных акций в Грозном, Урус-Мартане, Гудермесе, Шали, Аргуне, Курчалое и Новогрозненском». То есть — практически на всей, считавшейся очищенной от боевиков, территории Чечни. Неужели такова и была цель контртеррористической операции?
* * *
Не устанавливая слишком прямолинейных причинно-следственных связей, нельзя, однако, не заметить — и не отметить — определенную корреляцию этих множащихся и столь знакомых «странностей» в развитии военной операции в Чечне с усиливающимся давлением Запада на Россию как раз по вопросу о Чечне. Сделанные Москвой на саммите в Стамбуле уступки никак не оправдали себя, а по розовым иллюзиям (так, «Известия» 29 сентября 1999 года ликующе сообщали: «Запад поддерживает авиаудары по чеченским боевикам») в очередной раз и очень быстро были нанесены тяжеловесные удары.
И уже в октябре Мадлен Олбрайт в ходе поездки российского министра иностранных дел Игоря Иванова по Европе дважды беседовала с ним на чеченскую тему. «Я ясно дала понять ему, — заявила госсекретарь США 26 октября, — что происходящее в Чечне является угрожающим и прискорбным. И что они (русские — ред.) совершают серьезный шаг в неправильном направлении. Я напомнила ему о том, насколько катастрофическими были их действия в республике в 1994 году. Он принял к сведению то, что я сказала, но я не была особенно одушевлена его ответом» ( «Независимая газета», 27 октября 1999 года). Строуб Тэлбот также собирался говорить с Игорем Ивановым, главным образом, о Чечне.
Впрочем, еще в сентябре, то есть даже до начала сухопутной операции в Чечне, Европейский парламент в специальной резолюции весьма резко осудил российскую военную акцию в Чечне. Парламентариев поддержало руководство Евросоюза, а французский министр иностранных дел Юбер Ведрин заявил, что Франция настаивает на изыскании путей политического урегулирования в Чечне. Тогда же, как уже говорилось, в обновленный ежегодный список основных террористических группировок мира, подготовленный Госдепом США, не были включены группировки Басаева, Хаттаба и других чеченских «полевых командиров», равно как и они сами.
Стоит ли удивляться после этого, что на первом Всемирном федеративном форуме, состоявшемся тогда же, в сентябре 1999 г. в Квебеке (Канада), все попытки российской делегации добиться обсуждения проблемы сепаратизма и терроризма — в контексте событий в Чечне — были просто проигнорированы. Свое веское слово сказал и МВФ, причем допустив характерную симптоматическую оговорку. «Международный валютный фонд приостановит помощь России, если она увеличит свои военные расходы, — заявил Мишель Камдессю. — МВФ не намерен финансировать российские военные операции в Чечне и Дагестане» (курсив мой. — К. М.).
«В Дагестане», — это означало, что России не позволяется вести военные действия даже в случае прямого вторжения на ее территорию. Аналогичное заявление сделал Всемирный банк, и это вынудило премьера Путина давать довольно унизительные для страны гарантии, что ни один доллар из траншей МВФ не пойдет на чеченскую войну. И здесь тоже наступило время платить по счетам утраты Россией своего прежнего места на мировой политической арене. Уже упоминавшийся политолог Александр Игнатенко, исследовавший феномен бен Ладена как «фантома ЦРУ», сделал отсюда вывод, полностью подтвержденный дальнейшим ходом событий: «Думаю, что это — сигнал возможных изменений в отношении администрации США к антитеррористической операции на российской территории». Так оно и произошло. В начале ноября президенту США Клинтону было направлено открытое письмо «по поводу Чечни»; среди 36 подписавших значились бывшие советники по национальной безопасности Збигнев Бжезинский и Роберт Макферлайн, бывший директор ЦРУ Джеймс Вулси и другие, не менее громкие имена. Почти тотчас же последовало заявление официального представителя госдепа Джеймса Рубина, устами которого Вашингтон впервые фактически предъявил Москве обвинения в нарушении правил ведения боевых действий, то есть Женевских конвенций. И хотя официальный представитель Белого дома Джо Локхарт, по сути, дезавуировал это заявление Рубина, подчеркнув, что США не имеют свидетельств нарушения русскими Женевских конвенций, направление «дрейфа» Вашингтона сомнений не вызывало: от «партнерства по борьбе с терроризмом», которым, вполне вероятно, поманили вначале, выдвинув в качестве приманки бен Ладена, ко все более жесткой критике действий России на Кавказе.
Очень весомо, хотя и, в соответствии с должностью, без публицистической хлесткости в преддверии Стамбульского саммита высказался Генеральный секретарь НАТО лорд Джордж Робертсон. Он не стал особенно педалировать гуманитарную катастрофу, оставив эту тему будоражащим общественное мнение СМИ, но зато надавил на одну из самых болевых точек операции в Чечне — на проблему фланговых ограничений, которые уже вынудили командование тащить новобранцев на Кавказ со всей страны. «Нынешнее присутствие российских вооруженных сил на Кавказе превышает существующие и планируемые ограничения, зафиксированные Договором об обычных вооруженных силах в Европе. Исходя из этого конфликт может оказать отрицательное влияние на успешное завершение Стамбульской встречи в верхах ОБСЕ, намеченной на вторую половину этого месяца…» ( «Независимая газета», 03 ноября 1999 года).
Намек был более чем прозрачным, а поскольку Робертсон увязывал успех Стамбульского саммита с возобновлением сотрудничества между НАТО и Россией и поскольку такое возобновление отвечало корпоративным интересам немалой части российского истеблишмента, в том числе военного (его представители так же любят ездить в Брюссель, как российские депутаты в Страсбург), такой прием психологического давления, как показали итоги саммита, возымел успех.
Главная же задача психологического и информационного давления на Россию по «чеченскому вопросу» оказалась возложенной на Европу. Особенно неистовствовала Франция — участница, напомню, натовской коалиции, только что терзавшей Югославию. Уже в начале ноября состоялась встреча Юбера Ведрина и прибывшего в Париж Ильяса Ахмадова, именуемого министром иностранным дел «Чеченской Республики»{1}. По утверждению пресс-службы французского парламента, встреча Ведрина и Ахмадова произошла прямо в зале Национального собрания Франции, где присутствовал Ахмадов — что уже само по себе было вызовом России.
Пресс-служба французского МИДа факт такой встречи отрицала, но признала, что накануне Ахмадов был принят на Кэ д'Орсэ (то есть в резиденции МИДа) главой департамента по делам СНГ. Сам Ведрин выступил по радио «Франс Интернасиональ» с жестким предупреждением в адрес России о грозящем ей в Стамбуле давлении. А накануне Ильяс Ахмадов, прибывший во Францию нелегально, дал пресс-конференцию не где-нибудь, а опять же в здании Национального собрания.
Все это была слишком прозрачная игра, и тем более удивительной выглядит мягкость реакции российского МИДа, выступившего с довольно беззубым заявлением, суть которого сводилась к тому, что «данный факт идет вразрез с дружественным характером отношений между Парижем и Москвой».
Словно бы речь и впрямь шла о единичном факте, а не о напористой и согласованной линии поведения всего западного сообщества. Ярким подтверждением тому оказались попавшие в руки российских журналистов документы, свидетельствующие о том, что за спиной Москвы и без ее согласия ОБСЕ ведет переговоры с руководством Ичкерии. Со стороны ОБСЕ это были ее председатель, министр иностранных дел Норвегии Кнут Воллебэк (тот самый, который заявил, что «теперь командует наш мир»), еще два норвежца — руководитель Группы содействия ОБСЕ в Чечне, посол Олд Гуннар Скагестал, и представитель действующего председателя Ким Тровак, возглавлявший недавно первую гуманитарную делегацию ОБСЕ, посетившую Ингушетию в десятых числах ноября, а также другие дипломаты.
Другой стороной переписки были президент Чечни Аслан Масхадов, вице-премьер Казбек Махашев и уже упомянутый Ильяс Ахмадов, полномочия которого, таким образом, косвенно признавались ОБСЕ. Упоминались в ней также имя президента Ингушетии Руслана Аушева, а также содержались косвенные доказательства того, что Ингушетия и Грузия рассматривались ичкерийскими лидерами как территории, подходящие для проведения ими собственных мероприятий — в том числе и встреч с дипломатами из ОБСЕ. Это явствует из письма Ахмадова на имя «главы миссии ОБСЕ в Чеченской Республике Ичкерия», датированного еще 17 августа 1999 года, где как место такой встречи назывались Ингушетия или Грузия; и это вряд ли могло быть сделано без ведомства и согласия их властей.
Не оправдались и надежды и на «особую» позицию Великобритании, наивно основывавшиеся на факте обезглавливания чеченскими террористами четырех британских заложников в 1998 году. Уже в начале октября Великобритания присоединилась к общему заявлению ЕС, предупреждающему Москву об опасности ввода войск в Чечню и призывающего к переговорам. Однако еще до того, в конце сентября в Лондоне побывал Майрбек Вачагаев, представлявший себя как «высокопоставленный эмиссар правительства Чечни».
Как и Ахмадов в Париж, Вачагаев прибыл в Лондон, не уведомив о том британский МИД и неизвестно где получив английскую визу. Это, однако, не помешало ему выступить в весьма респектабельной Лондонской школе экономики и политических исследований, а также встретиться с группой британских журналистов, состав которой — и вот это особенно впечатляет — был предварительно профильтрован его помощниками. На этой своей пресс-конференции он, в частности, заявил о «готовности Чечни инициировать конфликты на Северном Кавказе, прежде всего в Дагестане или в Черкессии». «Нам нетрудно будет это сделать», — подчеркнул Вачагаев.
Как видим, это не помешало британскому МИДу осаживать Россию и призывать ее к переговорам с Масхадовым — несмотря даже на то, что чеченский эмиссар указал на полную координацию действий между Асланом Масхадовым и Шамилем Басаевым. Впрочем, вскоре на Би-би-си получил слово и сам Басаев. Диктор представил его в романтическом образе, как «известного полевого командира, который дразнил российских лидеров дерзкими набегами и захватами заложников во время первой чеченкой войны».
Таким образом, ко времени Стамбульской встречи в верхах давление на Россию уже было достаточно интенсивным для того, чтобы заставить ее сделать попытку «сторговаться». Прием удался: Россия уступила на стратегически важных для себя направлениях в Закавказье и Приднестровье. Кроме того, по свидетельству ряда военных, на время Стамбульского саммита Россия притормозила боевые действия в Чечне. Выигрыш же, полученный ею, оказался достаточно иллюзорным. Таковым называют смягченные формулировки по Чечне в итоговом документе и то, что в нем речь идет о «визите председателя ОБСЕ в регион», а не миссии. Однако, по имеющейся информации, до встречи в верхах Россия вообще не собиралась обсуждать этот вопрос, но почти за две недели до саммита Воллебэк в письме к Масхадову заверил его: «ОБСЕ планирует осуществить миссию расследования в регион в ближайшем будущем» (курсив мой. — К. М.).
Так что вопрос был решен без России, и в действительности она уступила и по этому вопросу: за год войны в Чечне побывало 35 международных делегаций и групп, верховный комиссар ООН по делам беженцев Садако Огато, председатель ОБСЕ, сменившая Воллебэка на этом посту Бенита Ферреро-Вальднер, министр иностранных дел Австрии. В селе Знаменское на постоянной основе работали два эксперта Совета Европы. Иными словами, несмотря на исторические уступки, сделанные Россией в Стамбуле, ей не удалось (а, возможно, на определенном уровне к этому и не стремились) вывести армию из-под заведомо пристрастного международного контроля. Для США, как известно, так вопрос не стоял ни в Ираке, ни в Сомали, ни в Югославии.
Однако давление Запада, вопреки надеждам России что-то «отыграть» на чеченском направлении, отступая на других, стратегически не менее важных, продолжало возрастать.
Профессор Массачусетского университета Дэниэл Файн как раз в дни Стамбульского саммита озвучил интересный замысел: «США стоило бы предоставить Прикаспию такие же гарантии безопасности, что и странам Персидского залива. Возможная нестабильность может стать основанием для операции типа «Шторм над Каспием!»…» О том, что это не только профессорские фантазии, свидетельствует заявление, сделанное 23 декабря 1999 года (то есть уже после Стамбула) министром обороны США Уильямом Коэном в Тузле (Босния), что само по себе символично. Согласно Коэну, Россия в Чечне нарушает международное право и ее методы «абсолютно неприемлемы». А буквально накануне саммита в прессе прошла информация: на заседании Парламентской Ассамблеи НАТО 11-13 ноября именно США предложили принять резолюцию по Чечне, в которой предусматривалось «гуманитарное вмешательство» НАТО на Кавказе в обход ООН и ОБСЕ. Это не прошло только из-за возражений Франции, заявившей, что мандат на использование силы может дать только ООН.
Однако уже сам по себе факт предложения подобной резолюции достаточно красноречив. К тому же в заключительном коммюнике заседания Совета НАТО на уровне министров обороны, состоявшемся уже после Стамбульского саммита (3 декабря 1999 г.), отдельным пунктом Москву предупредили об опасности для нее вооруженного конфликта в Чечне. Представители НАТО откровенно заявили о своей готовности обеспечить «стабильность и региональную стабильность на Кавказе». Наконец, Бжезинский открыто заявил о независимости Чечни как об осуществимом решении.
В таком контексте все попытки России воздействовать на европейское общественное мнение демонстрацией ужасающих документальных свидетельств о действиях чеченских «комбатантов», как упорно продолжали и продолжают называть боевиков западные СМИ, отвергались с циничным пренебрежением. И в январе на повестку дня встал вопрос о приостановлении членства России в Совете Европы.
Разумеется, СЕ — это не МВФ и Всемирный банк, тем более не ООН и не Совет Безопасности. Но если вспомнить, как домогалась Россия вступления в эту организацию, каким почти всеобщим депутатским и общественным ликованием был встречен день, когда желанное еще со времен Горбачева событие совершилось, то легко понять символическую и политическую значимость такого отлучения России от «сонма чистых». Которому ведь она сама, так домогаясь принятия, вручила право контролировать ее поведение — причем в соответствии со стандартами, четко вырезанными по западному лекалу и столь же четко увязанными с крупными историческими целями Запада, которым горбачевская перестройка и крах СССР придали новое дыхание.
Уже с 1989 года сверхзадачей СЕ становится «мониторинг демократических преобразований в бывших социалистических странах и оказание помощи в обустройстве новой политической надстройки». С распадом СССР, вступлением бывших союзных республик и самой РФ в Совет Европы они также стали объектом аналогичного попечения. И, кстати сказать, одним из условий, которыми оказалось щедро обставлено принятие РФ в СЕ в январе 1996 года, был вывод российского воинского контингента из Приднестровья — условие, вновь предъявленное ей и принятое ею в Стамбуле осенью 1999 года. А ровно 4 года спустя после того, как российские депутаты радостно смеялись в Страсбурге (особенно, до потери самоконтроля, закатывался В. Лукин), настало время держать ответ перед строгой наставницей — Европой.
Согласимся, последняя в своей логике была права. Она ведь не скрывала, что речь будет идти о мониторинге политического и особенно военно-политического поведения России; никаких сомнений не могло быть и в том, что, с учетом всего исторического контекста проблемы, мониторинг этот обещал быть весьма строгим и даже пристрастно-мстительным. Трагедия же современной России состоит в том, что она оказалась раздираемой двумя противоположными и несовместимыми стремлениями.
Интересы национальной безопасности все более настойчиво требуют от нее «державного» формата поведения: масштаб угроз, с которыми она столкнулась, не позволяет совладать с ними иначе, нежели в таком формате, мобилизуя свою хотя и пошатнувшуюся, но все еще достаточно большую, в том числе и военную силу. А также — что особенно важно — соответствующие психологические стереотипы поведения. Однако за недопущением «рецидивов державности» (именуемой «имперскостью») бдительно следит Совет Европы. По всем признакам он, как и Запад в целом, твердо намерен пресекать любые попытки России усидеть на двух стульях: традиционной державности и перестроечно-постперестроечного «вхождения в цивилизованное сообщество», которое — признаем и это — тоже имеет немало сторонников в самой России. Последнее, то есть «вхождение», может даже считаться фундаментальным идеологическим самообоснованием новой России; ради такого «вхождения» крушился Союз, разрывалась историческая память, осуществлялась вивисекторская «ломка стереотипов», о которой достаточно подробно говорилось выше. Наследуя Ельцину, Путин, разумеется, принял и эту часть наследства — причем вполне добровольно.
Разумеется, ослабленная, растерявшая союзников, увязшая в долгах Россия и не может пойти на резкий пересмотр этого главного догмата последних 15 лет, на котором уже выросло целое поколение. Однако хочет ли она этого и хочет ли этого ее новый президент? На сегодняшний день риторика его, с участившимися нападками на «имперскость» и «империю», не позволяет утверждать этого с полной определенностью. А такая двойственность не может не оказывать воздействия на весь ход событий в Чечне.
* * *
Еще в январе 2000 года, накануне исторической сессии ПАСЕ, открывшейся 27 числа, В. Путин на встрече с делегацией ПАСЕ поддержал идею лорда Рассела-Джонстона о желательности присутствия международных наблюдателей в Чечне.
Рассел-Джонстон пояснил, что речь идет не о военных наблюдателях. В состав такой группы должны войти журналисты, представители правозащитных организаций, Евросоюза и ОБСЕ. Что это могло означать для армии, действующей в условиях чеченского ада ( «Добро пожаловать в ад. Часть II», — гласила одна из надписей на стенах домов в Грозном зимой 1999-2000 годов), догадаться нетрудно. Стоит ли напоминать, под каким жестким контролем держали прессу натовские военные во время войны в Заливе? Ну, а о «представителях правозащитных организаций» там вообще никто не слыхал. И как тут не вспомнить генерала Халеда: «Если уж приходится воевать, бери в союзники сверхдержаву».
Россия сама лишила себя этого статуса и теперь пожинала плоды; особенно же горькие плоды пожинала ее армия, лишенная свободы действий, необходимой при решении задач того масштаба, которые стояли перед ней.
Депутатов ПАСЕ не убедили заверения Игоря Иванова, в своем выступлении на сессии особо подчеркнувшего, что «Россия, по существу, защищает сейчас общие границы Европы от варварского нашествия международного терроризма, который последовательно и настойчиво выстраивает ось своего влияния: Афганистан — Центральная Азия — Кавказ — Балканы». Нельзя не признать, что в контексте действий Запада на Балканах, обеспечивших триумф террористической ОАК, стратегических целей США, заявленных ими еще во время присутствия ОКСВ в Афганистане, визитов Ахмадова и Вачагаева, соответственно, в Париж и Лондон (не говоря уже о концентрации исламистских штаб-квартир в последнем), дружественной переписки Воллебэка и Масхадова, этот архаический евроцентристский тезис звучал даже комично. Разумеется, Европа осталась при своем мнении. И хотя в январе полномочия России в Совете Европы еще не были приостановлены (это произойдет позже, в апреле), заключение юридического комитета, представленное депутатом от ФРГ Рудольфом Биндигом, было очень суровым. Оно гласило, в частности:
Как видим, даже осуждение оказалось дозировано не в пользу России. И тем большее удивление вызывает позиция МИДа, озвученная дипломатом, пожелавшим остаться неизвестным. Суть ее сводилась все к тем же иррациональным иллюзиям дружественного (если не любовного) взаимопонимания с Европой; безосновательно утверждалось, что все, кто побывал на Северном Кавказе с Расселом Джонстоном, «вернулись оттуда другими людьми». Но самое главное — утверждалось, что Москве, по окончании военных действий, понадобится сотрудничество с ПАСЕ, чтобы привести территорию Чечни «к евростандартам».
Иными словами, в традиции, восходящей к Козыреву и Шеварднадзе, упорно отбрасывалась, вопреки вполне откровенным заявлениям политических лидеров западных стран, даже сама мысль о том, что Запад может преследовать свои и далеко не совпадающие с национальными интересами России цели. И что для достижения этих целей он сначала постарается «привести к евростандартам» саму Россию, а прежде всего — ее армию.
Впрочем, опыт эпохи Шеварднадзе-Козырева показал, что в очень высоких эшелонах российской власти достаточно людей, готовых вполне сознательно и добровольно сотрудничать с Западом именно в обуздании того, что они именуют традиционной российской имперскостью. Рыхлая, пронизанная коррупцией кланово-корпоративная структура политической жизни России, сложившаяся за последние 10 лет, несомненно, обеспечивала каналы едва ли не прямого отрицательного вмешательства этих сил в ход военных действий — буде воля к тому существовала. А она, судя по развитию событий после «Охоты на волков», существовала.
В конце декабря командующий Объединенной группировкой войск в Северо-Кавказском регионе генерал-полковник Виктор Казанцев бодро объявил: «…Это уже агония. Бандиты прекрасно понимают, что остановить Российскую армию им не удастся. Через какие-то две — максимум три недели мы планируем взять под контроль весь горный район Чечни… В настоящее время мы уже постепенно передаем освобожденные районы представителям МВД, ФСБ, органам прокуратуры, судам». Правда, сказано это было еще до «благочестивого» рождественского перемирия, так дорого обошедшегося Российской армии. Но ведь не могли же сами по себе события тех дней так круто изменить ход операции, чтобы перевести ее в формат окопной войны. А между тем, по словам генерала Шаманова, именно о таком формате можно было говорить уже в конце января и даже раньше — уже под Грозным. В этом, в частности, он видит существенную разницу между Афганистаном и Чечней, полагая, что в Чечне армия столкнулась с гораздо более серьезным испытанием.
Почему и как произошла такая потеря темпа, как и то, почему в решающие моменты — как в случае завершения «Охоты на волков» под Гехи-Чу — не хватало войск, никто из военачальников не объясняет, лишь констатируя этот факт. Однако при панорамном обзоре хроники боевых действий второй половины января-февраля бросается в глаза сочетание поразительно дерзких и одновременно умелых операций российских войск с не менее поразительными промедлениями, торможениями; а начиная с марта — и с множащимися нападениями на российские войсковые колонны и все выше поднимающейся волной терактов. Она уже накрыла всю Чечню и даже вышла за ее пределы.
8 февраля 2000 года исполняющий обязанности президента Владимир Путин заявил, что в антитеррористической операции в Чечне произошел перелом. Помощник главы государства Сергей Ястржембский также заявил, что активная общевойсковая операция сменяется действиями сил МВД.
В тот же день крупное бандформирование напало на спецпоезд федеральных сил в районе города Аргун — боевики подбили локомотив. У направленного на помощь второго спецпоезда боевики тоже повредили локомотив. В результате длительного боя, в котором принимали участие военные железнодорожники и прибывшие в район боестолкновения подразделения внутренних войск, боевики были рассеяны.
Я намеренно дала курсивы в этих сообщениях официальной хроники: вряд ли длительные бои с крупными бандформированиями говорили о надежном контроле над освобожденной территорией и приближающемся конце операции, равно как и о решающем переломе. Тем не менее на следующий день, 9 февраля, первый заместитель начальника Генштаба Валерий Манилов заявил, что в ближайшее время в места постоянной дислокации будут выведены два полка и что для завершения контртеррористической операции в Чечне останется группировка численностью до 50 тысяч человек — то есть равная той, что начинала операцию.
Между тем под Гехи-Чу только что завершилась «Охота на волков», когда, по словам Шаманова, выяснилось, что для закрытия окружения не хватало войск. И даже 90-тысячную группировку он оценивает как недостаточную — и не только для эффективного проведения операции, но также для последующего контролирования «крупных и хотя бы средних населенных пунктов», а также коммуникаций. Такой разнобой в позициях Генштаба и командующего частью, действующей в реальных условиях Объединенной группировки, выглядит тем более странным, что операция в горах только начиналась. Впрочем, многие воюющие в Чечне офицеры и рядовые понимали, что для бодрых реляций о скорой победе особых оснований нет. И еще в декабре, когда Казанцев назначал срок окончания операции «через две-три недели», из уст их звучали скептические заявления: «За зиму мы, конечно, вряд ли управимся». Кроме того, уже тогда они указывали на то, о чем Игорь Сергеев скажет лишь в марте: на устарелость техники и выработанность ее ресурсов.
Тем не менее начало горной части операции было блестящим. Для проведения ее в короткий срок была сформирована группа «Юг» под руководством генерала Булгакова. Московский полк провел успешный окружной маневр со стороны Дагестана, преодолев за 6 дней 370 километров высокогорья. Со стороны Ингушетии такой же маневр провела бригада Ленинградского военного округа. 9 февраля федеральные войска блокировали важный узел сопротивления боевиков — село Сержень-Юрт, а в Аргунском ущелье, столь знаменитом еще со времен Кавказской войны, десантировались 380 военнослужащих, которые заняли одну из господствующих высот. Взаимодействуя, российские силы стали теснить боевиков от грузинской границы в глубь Аргунского ущелья, где их скопилось порядка 4 тысяч. Оставалось подтянуть войска с другой стороны Аргунского ущелья, чтобы сомкнуть клещи. 10 февраля под федеральный контроль были взяты Сержень-Юрт и Итум-Кале, расположенный совсем рядом с грузинской границей, что было сугубо важно, так как, по сведениям военных, именно здесь был проложен один из каналов как переброски боевиков и вооружений из Грузии в Чечню, так и их возможного обратного отхода.
До прихода российских войск в Итум-Кале — напомню, опорном пункте сотрудничавшей с гитлеровцами повстанческой армии, — располагалась штаб-квартира боевиков-ваххабитов и, по весьма достоверным сведениям, содержались полячки-заложницы. Между прочим, главой администрации Итум-Калинского района стал Эдельбек Узуев, внучатый племянник Магомеда Узуева, одного из защитников Брестской крепости, которому в 1995 году было посмертно присвоено звание Героя России. Такие вот узлы завязаны здесь историей.
В ходе военных действий в горной Чечне были применены полуторатонные объемно-детонирующие бомбы повышенной мощности, показавшие, по словам Главкома ВВС Анатолия Корнукова, «достаточно высокую эффективность». Уже одно это исчерпывающим образом говорит об ожесточенности военных действий и о решимости армии использовать достаточно впечатляющие средства для их успешного завершения. Однако дальнейшие события вряд ли могли свидетельствовать о таковом.
После того как перед войсками была поставлена задача овладения Шатоем — хотя, по оценке Шаманова, это сбивало план сжатия боевиков в районе Шатоя, последнего райцентра, остававшегося в их руках, — и она была достаточно легко решена, одной группировке под командованием Руслана Гелаева удалось прорваться в Комсомольское. Там вскоре развернутся самые ожесточенные, после Грозного, бои второй чеченской войны. Хаттаб же с Басаевым отошли на другую сторону ущелья в направлении Улус-Керт — Сельментаузен — Ведено, где столкнутся с шестой ротой псковских десантников, большая часть которых погибнет. Судя по таким результатам, говорить о полном успехе столь блестяще начатой горной операции уже не приходилось. Само же это начало совпало со скандально знаменитым «делом Бабицкого», политическая игра вокруг которого слишком очевидна и которое было использовано для яростного, еще небывалого в этой, второй, кампании дружного давления части российских СМИ и практически всех западных не только на Российскую армию, но и на российское руководство.
Связаны ли были сбои в ходе операции с этим давлением или нет, мы, возможно, никогда не узнаем с полной достоверностью. Однако с полной определенностью можем зафиксировать, что март открывается для армии тяжелейшими потерями и такими событиями, которые заставили ее вновь и вслух заговорить о предательстве — не уточняя, чьем. Конкретнее, он открывается массовой гибелью военнослужащих 76-й псковской дивизии ВДВ. Но ни число погибших, ни даже точная дата трагических событий на протяжении полутора недель не назывались российским военным руководством, в электронных СМИ и в прессе царил разнобой; и лишь 10 марта министр обороны РФ Игорь Сергеев официально подтвердил, что в результате боя в ночь с 29 февраля на 1 марта на юге Чечни погибли 85 десантников. (Заместитель командующего ВДВ генерал Николай Стаськов назвал иную цифру — 84.)
Объясняя столь значительные потери десантников, маршал отметил, что данные о подходе боевиков поступили тогда, «когда времени на противодействие осталось немного» и роте десантников, усиленной взводом, была поставлена задача «оседлать две господствующие высоты на выходе из Улус-Керта». По его словам, «именно по этому подразделению российских войск пришлось острие удара массы боевиков — до 600 человек».
Естественно, у всех на устах был один вопрос: как могло такое случиться? Ведь большинство экспертов сходится во мнении, что направление отхода боевиков на Ведено было предсказуемым, это подтверждает и командующий ВДВ Георгий Шпак. «О том, что боевики будут прорываться из Аргунского ущелья, — заявил он в интервью «Московскому комсомольцу» 14 марта 2000 года, — мы знали. Поэтому и была поставлена задача 104-му полку выйти на рубеж юго-восточнее Улус-Керта, блокировать район и не допустить прорыва боевиков. 6-я рота 2-го батальона и оказалась на острие наступления чеченцев в этом месте».
По поводу «острия» один из участников того боя, майор-десантник, пробивавшийся на помощь 2-му батальону вместе с отрядом разведки, задается мучительными вопросами: «…Почему не было информации, что такая орава боевиков прорывается? Почему отвели третий батальон, который был рядом?.. « Задаются и другие вопросы: почему командование группировкой не воспользовалось артиллерией и фронтовой авиацией для поддержки 6-й роты? Почему на выручку дравшимся в жестоком бою парням послали только взвод десантников? Почему без единого выстрела были выпущены из Шатоя тысячи боевиков Хаттаба? «Только ли потому, — справедливо пишет один из комментаторов, — что сутками раньше военное руководство доложило президенту о том, что «третий этап контртеррористической операции на Северном Кавказе завершен?»
Три дня жестокого боя (Шпак: «атаки на позиции 6-й роты шли волнами, фактически без перерыва»), фактически без поддержки — это было нечто такое, что требовало более внятных объяснений, нежели ссылки на плохие погодные условия, разливы рек Шароаргун и Абазулгол и т. д. Владимир Шаманов считает трагические события под Улус-Кертом в определенной мере следствием преждевременного взятия Шатоя, не позволившего своевременно создать оборонительный рубеж Улус-Керт — Сельментаузен. Другие указывают на то, что, сжимая силы боевиков на территории Урус-Мартановского района с юга и севера вдоль реки Аргун, федеральное командование не обеспечило должного боевого прикрытия восточного и западного флангов, то есть тех направлений, по которым устремились отступающие боевики. Героическая гибель псковских десантников и стала следствием такого просчета. Удивительным было и то, что как раз в это время Виктор Казанцев оказался в отпуске, что с точки зрения военной этики выглядело более чем странно и потому дало пищу многочисленным толкам относительно его отстранения от руководства войсками.
Однако, на мой взгляд, самый зловещий вид событиям под Улус-Кертом придало то, что произошло на следующий день после того, как псковские десантники вступили в свой последний бой. 2 марта в засаду попала колонна подмосковного ОМОНа в составе 80 военнослужащих, из которых 20 человек погибли, 29 были ранены. Она открыла череду других, аналогичных катастроф. Сходными оказываются и обстоятельства, при которых происходят такие нападения, а это уже дает основания говорить о системном явлении. Оно, соответственно, требовало и комплексного, внятного объяснения, а не разрозненных ссылок на те или иные обстоятельства — или, тем более, одних лишь благих пожеланий «чтобы все было хорошо».
И можно понять раздражение Владимира Матяша, который в своей статье «Почему гибнут колонны» ( «Солдат удачи», №6, 2000 год), быть может, и шокируя иных благочестивых, а главное — далеких от жестокой реальности Кавказа людей, пишет: «…Каждый мнит себя в своих рассуждениях большим специалистом. Например, Патриарх Московский и всея Руси Алексий II говорит о том, что во избежание подобных трагедий необходимо обеспечить обязательное «воздушное или боевое сопровождение колонн военнослужащих федеральных сил». Рассказал бы святейший заодно православным о том, что этих самых, исправных вертолетов, собранных со всех округов, в группировке осталось всего-то навсего… Инженерная разведка путей выдвижения, обеспечение проводки колонн? Это в Афганистане саперов, инженерной техники выделялось столько, сколько требовала обстановка, выполнение задачи. Какими силами минировать опасные с точки зрения возможности устройства засад участки местности Чечни, если численность инженерных войск всей группировки составляет только половину требуемой по расчетам мирного времени…»
Да, на ходе операции уже масштабно начинал сказываться глубокий системный кризис (хотя иные предпочитают называть это реформами), в условиях которого оказалась Россия. Ниже я подробнее коснусь некоторых его не специально военных, но, тем не менее, напрямую влияющих на всю северокавказскую ситуацию проявлений. Что же касается аспектов военных, то тогда же, в марте, Игорь Сергеев признал, что войска находятся не в лучшем положении по обеспеченности оружием и военной техникой. Боевые действия уже потребовали использования неприкосновенного запаса, и «сегодня его осталось не более 30-35%». Маршал подтвердил и то, что «техника, задействованная в контртеррористической операции, в основном выработала свой ресурс». Например, исправность парка армейской авиации уже в марте составляла «не более 20-25%». А ведь как раз на вертолеты ложится основная часть нагрузки по огневой поддержке, ведению разведки и выполнению транспортных функций в горах.
Это, а также и то обстоятельство, что под удары чаще всего попадали колонны ОМОНа, к обеспечению безопасности которых армейское командование, по многочисленным свидетельствам, относится крайне небрежно (чтобы не сказать больше), в немалой мере отвечает на вопрос «почему гибнут колонны». Но все-таки не совсем, ибо не объясняет упорно повторяющегося «формата Ярышмарды», иными словами — едва ли не намеренного подведения под огонь. Матяш ведь и сам в ряду возможных причин называет предательство, и сегодня в российской группировке это вообще не самое редко употребляемое слово.
Отряд подмосковного ОМОНа попал под обстрел в 5 км северо-западнее Грозного, продвигаясь в сторону Старопромысловского района. Территория считалась давно зачищенной, и было совершенно непонятно, откуда здесь могли взяться боевики, да еще в таком количестве, что бой продолжался пять часов. Помощь не пришла, хотя события разворачивались в нескольких километрах от расположения федеральных войск и в непосредственной близости от блокпоста. А по словам окрестных жителей, военные велели им, когда они хотели пройти блокпост, «побыстрее убираться отсюда», потому что вскоре здесь должен был начаться бой. Сказали также, что, по их данным, в сторону блокпоста движется колонна боевиков. Вскоре и впрямь началась ожесточенная стрельба, но поверить в то, что боевики колоннами передвигаются по освобожденной территории, тогда еще казалось невозможным. И свидетели склонились к мысли, что перестрелка произошла между блокпостовцами и омоновцами, принявшими их за боевиков; но сегодня слишком хорошо известно, что ситуации суждено будет повторяться. Кстати, предположение, что подмосковные омоновцы случайно(?) вступили в бой со своими, позже высказал и Валерий Манилов. Но это скорее еще больше запутывает, нежели проясняет вопрос.
Тем временем разворачивалась операция (если ее можно так назвать) под Комсомольским, по мнению многих, заметно переломившая ход событий в неблагоприятную для российских войск сторону. При этом, несмотря на конечное значение, полученное ею, произошла она как-то случайно, опять по чьему-то недосмотру и вследствие потери управления. По крайней мере, так это выглядит в рассказе Шаманова.
Гелаеву идти на Чишки и Дубаюрт было бесполезно. Там стоял мощный мотострелковый полк с опорой на сибирский танковый полк. Они держали Волчьи ворота, вход в ущелье. На этот укрепрайон мы и гнали банду, надеясь, что они не выдержат и повернут на Улус-Керт, вслед за Басаевым. В худшем случае уйдут влево на Алхазурово, это рядом с Комсомольским. Для этого в обороне одного из полков, преграждавших боевикам путь, была умышленно сделана прореха метров 500. Однако командование полка из-за того, что в спешке было утеряно управление, не успело убрать с пути продвижения боевиков гранатометный взвод. Гелаевская банда его просто смела. И заскочила в Комсомольское» (курсив мой — К. М.). Бои с этой так случайно «заскочившей в Комсомольское» бандой (численность ее, по официальным, но, разумеется, приблизительным данным, составляла около тысячи человек) растянулись почти на три недели и потребовали применения мощнейших вооружений, имеющихся в арсенале Российской армии (иные полагают, что вслед за так называемым «Буратино» может идти лишь тактическое ядерное оружие). По счастливой — для боевиков — случайности, они «заскочили» именно в такое село, где нашли крепкие оборонительные сооружения и убежища, в которых переждали бомбардировки.
Во всяком случае, случайность эта оказалась поистине, без всякой иронии на сей раз, счастливой для множества содержавшихся здесь (причем иные — на протяжении уже нескольких лет) заложников. Таковой был и у одного из родственников Гелаева, и все это указывает на совсем не случайный характер связей именно этой банды именно с данным селом. А поскольку еще осенью разведка сообщала, что боевики готовят на юге мощные укрепрайоны, логично предположить, что Комсомольское и было одним из таковых. И что гелаевцы намеренно шли именно туда, где и оказались. Кроме того, разбросанное по трем склонам Комсомольское затруднительно все-таки было взять в непроницаемое кольцо, хотя, по официальным данным, оно и считалось таковым. К селу вплотную примыкает лес, откуда боевики, по многим признакам, получали поддержку в живой силе, боеприпасах и куда выносили убитых и раненых. Если же кольцо окружения и впрямь было непроходимым, тогда загадка исчезновения самого Гелаева с несколькими сотнями боевиков превращается в головоломку.
А психологическое значение такого их почти волшебного исчезновения вообще было огромным: отрицательным — для армии, положительным — для боевиков. Невозможно отрицать, что все это сильно воздействовало и на гражданское население. Еще бы: почти как в сказке, герой-богатырь оказывается неуязвимым для врага, применяющего против него всю свою технологическую мощь! Применение «Буратино», с исчезновением Гелаева, оборачивалось трагифарсом. Так или иначе, желанный выход для боевиков был открыт, и это вскоре ощутила на себе колонна из сорока пермских омоновцев и восьми бойцов комендантской роты Веденского района, которая 29 марта ушла на двух БТРах и двух грузовиках к населенному пункту Джаной-Ведено для проведения очередной зачистки. Не дойдя километра до цели, она на горной дороге попала в засаду, под обстрел боевиков, засевших на высоте 812. На узкой горной дороге начался бой, а посланные на выручку 20 милиционеров оказались атакованы на расстоянии менее 1 км от места боя. Из шедших на помощь погиб 1 человек, 16 были ранены. В колонне Пермского ОМОНа погибли 43 военнослужащих.
Таковы данные пресс-службы Минобороны РФ. По словам же коменданта Веденского района Чечни подполковника Ильи Лукина, погибли 43 человека, из них 37 милиционеров из Перми и 6 бойцов комендантской роты; 18 ранены, 9 пропали без вести. Сам по себе такой разнобой в сведениях столь важных не может не вызывать недоумения. Как и то, что командующий группировкой ВВ на Северном Кавказе Михаил Лабунец как раз в тот же день докладывал о «разрозненных» и «надежно блокированных» группах боевиков. А специальные сводки сообщали еще 24 марта: «Главари боевиков Хаттаб, Басаев и Гелаев загнаны в район между населенными пунктами Ведено, Ца-Ведено и Ножай-Юрт».
Реальность оказалась иной: во время боя звучали позывные «Ангела» (Гелаева) и, как и в большинстве аналогичных случаев, трагедию Пермского ОМОНа отмечали уже знакомые странности. Так, по сообщениям прессы, командир комендантской роты Александр Степанец рассказал, что боевики прослушивали радиопереговоры федералов, и им было известно о продвижении и первой колонны, и второй, спешившей ей на помощь. Сообщалось также, что пермские омоновцы ехали в село без разведки, рекогносцировки местности, без боевого охранения и воздушного прикрытия. К тому же колонна по непонятным причинам отклонилась от маршрута, и вышедшие на связь десантники не могли определить координаты места боя. А тем временем армейская разведка сообщала, что она постоянно наблюдает скопления боевиков по 20-30 человек в Веденском, Ножай-Юртовсков районах, на границе с Дагестаном и Грузией, граница с которой, согласно прозвучавшему тогда же заявлению руководителя Федеральной пограничной службы РФ, закрыта в лучшем случае на 80%.
Война явно перетекала в новую форму — без выраженной линии фронта, без четкого представления у российского командования о численности боевиков и их вооруженности, с нарастанием удельного веса вмешивающихся в ход событий «теневых» факторов. Он, этот ход, свидетельствовал, что прозвучавшее еще в феврале заявление Масхадова о начале широкомасштабной партизанской войны против российских войск по всей территории республики, включая районы, которые уже перешли под контроль федеральных сил, не было простой фанфаронадой.
Тогда помощник исполняющего обязанности президента РФ Сергей Ястржембский назвал это заявление «выпусканием пара в пропагандистской войне», а Валерий Манилов — «блефом». Насыщенный столь тяжелыми событиями март показал, что это было далеко не так. И однако в начале апреля первый замначальника Генштаба сообщил, что войсковая часть операции в Чечне завершена; 100-тысячная группировка федеральных войск сокращена до 80 тысяч. А уже 5 апреля в засаду между населенными пунктами Мескер-Юрт и Октябрьское попал отряд Ханты-Мансийского ОМОНа в составе 22 человек. Предполагается, что вновь не сработала разведка, но на сей раз на помощь омоновцам прибыли десантники и два вертолета МИ-24. Погиб 1 военнослужащий, 8 были ранены. 10 апреля боевики из Самашкинского леса (то есть продвигаясь с юга на север) обстреляли вертолет МИ-8, к счастью, жертв не было. Но в Веденском районе разведка федеральных сил обнаружила вновь созданные укрепления боевиков, их уничтожили ударами авиации и артиллерии. Поступают данные о планах активизации боевиков в Ачхой-Мартановском районе. В середине апреля в Урус-Мартановском районе возобновили свои действия боевики бывшего бригадного генерала, разжалованного Масхадовым в рядовые, Арби Бараева, примерная численность определяется в 300 человек. В Шатойском активизируется Гелаев. Одновременно, по информации Би-би-си, Ястржембский дает понять журналистам, что на протяжении всей кампании Москва поддерживала контакты с Масхадовым.
По-прежнему недосягаемы Хаттаб и Басаев, якобы умиравший, а то уже и умерший от гангрены. Не зря же в Грозном эпохи второй чеченской войны родилась мрачная шутка: «Хочешь уцелеть — держись поближе к Басаеву или Хаттабу».
В таком контексте взятие еще 12 марта российскими спецслужбами уже мало что значащего Салмана Радуева выглядит не слишком впечатляюще; разумеется, оно никак не повлияло на ход войны, а потому я и не сочла нужным подробно останавливаться на нем. По некоторым данным, в этой последней поездке Радуева сопровождал уже известный читателю Хож-Ахмед Нухаев, но он-то как раз и выступает сегодня на страницах модной московской газеты с изложением своей доктрины, о чем ниже. Что ж, параполитика очень часто из салонов управляет событиями, в кровавую гущу которых оказывается брошен солдат.
23 апреля происходит событие сверхзначимое: под обстрел попадает колонна 51-го полка Тульской дивизии ВДВ в составе 22 машин с разведдозором, охранением и вертолетами огневой поддержки. Погибли 13 десантников, 6 были ранены. А когда такое происходит с элитными частями, уместно ли говорить об окончании войсковой операции? Ястржембский пояснил, что нападающие «использовали складки местности…» — но отсюда вряд ли можно было многое извлечь для понимания происходящего. 24 апреля Хаттаб пообещал, что в начале мая в различных местах будут совершены теракты, а 25 апреля вновь была обстреляна колонна федеральных сил, погиб 1 человек.
Как ни странно, именно в этот же день Валерий Манилов объявил о завершении войсковой части операции. Разумеется, это никак не повлияло на ход событий.
6 мая была обстреляна колонна МЧС, два человека ранены, 11 — обстреляна колонна федеральных сил, погибли 18 военнослужащих. За один лишь день 25 мая происходит 18 нападений на российские блокпосты, а на перевале Ялдак (в Дагестане) с территории Чечни обстрелу подвергается пограничная застава. На следующий день, 26 мая, командование федеральных сил заявляет, что оно располагает сведениями о намерении бандформирований провести крупные диверсии в Грозном, Гудермесе и Аргуне. (Страшные взрывы, осуществленные террористами-камикадзе, произойдут в Аргуне и Гудермесе 3 июля 2000 года.)
В тот же день директор ФПС Константин Тоцкий заявляет о присутствии в сопредельных с Чечней районах Грузии большого числа боевиков.
Почти одновременно Сергей Ястржембский обвинил ПАСЕ (которая к тому времени лишила Россию права голоса в Совете Европы) в проведении тайных переговоров с лидерами чеченских боевиков. Ястржембскому стало известно о телефонном разговоре председателя ПАСЕ лорда Рассела-Джонстона с Асланом Масхадовым, из которого следует, что «за спиной России ведутся тайные переговоры с целью выработать скоординированную позицию по принуждению к переговорам и к прекращению Россией контртеррористической операции».
С учетом того подчеркнуто диверсионно-террористического характера, который приобретали действия боевиков, это означало почти открытое пособничество террористам. Однако Россия, связанная своей зависимостью от Запада, не решалась более твердо и жестко потребовать объяснений по данному поводу, ее позиция оставалась двойственной, а потому слабой. Эскалация войны нового типа продолжалась.
* * *
Всем уже ясно, что не только ни о каком конце боевых действий говорить не приходится, но и само это понятие «конца», при диффузном и мобильном способе действия боевиков, потеряло внятность и определенность. 16 июня 2000 года генерал Иван Бабичев заявляет о «разгуле бандитизма в Чечне». Это заявление говорит об атмосфере, царящей в республике, однако вносит мало ясности в суть вопроса. Ведь заявление делает военный высокого ранга и с большим опытом, от которого мы можем ожидать не только эмоциональных констатаций. Бандитизм — это что? Грабежи ночью (или даже средь бела дня) в подворотне — либо нечто более серьезное, близкое по типу к тому, с чем имела дело Красная армия в 1944-1945 годах? Но тогда о каком же окончании контртеррористической операции или даже собственно войсковой ее части может идти речь?
Уже сухая официальная хроника событий последующих месяцев более чем красноречиво отвечает на этот вопрос.
3 мая: «Артиллерия нанесла удары по местам скопления боевиков в районе чеченского участка российско-грузинской границы, в Аргунском ущелье, Веденском и Ножай-Юртовском районах, в районе населенных пунктов Танги, Махкеты, Алхан-Хутор, Халкиной…»
4 мая: «…Помощник президента РФ Сергей Ястржембский сообщил, что с 27 апреля по 4 мая федеральные силы потеряли в Чечне 32 человека погибшими и 107 ранеными…»
21 мая: «Авиация наносит ракетно-бомбовые удары по Аргунскому и Веденскому ущельям, а также в районе чечено-грузинской границы. Артиллерия подвергает массированному удару скопление боевиков в районе Жани — Ведено».
На следующий день, в ходе боестолкновений вблизи Самашек и в Шатойском районе, федералы уничтожают более 50 боевиков. Одновременно и. о. помощника президента Сергей Ястржембский обвинил руководство Парламентской ассамблеи Совета Европы в тайных переговорах с лидерами чеченских сепаратистов.
25 мая отряд боевиков из 50 человек под командованием Хаттаба предпринимает попытку прорыва в Дагестан через опорный пункт ВВ, расположенный возле селения Шовхол-Берди Ножай-Юртовского района. Близ населенного пункта Харсеной по банде наносится авиаудар, однако большая часть ее (убиты 12 человек) рассеивается, чтобы возникнуть в другом месте.
Июнь перенимает кровавую эстафету разрозненных боестолкновений, почти ежедневных подрывов, нападений на блокпосты, войсковые колонны — сеть этих акций накрывает едва ли не всю территорию Чечни. Присутствие российских гарнизонов ни от чего не гарантирует и, можно сделать вывод, не слишком эффективно против тактики «набег-отход». Эти «набеги-отходы», развернутые по всем направлениям, лишь внешне хаотичны, реально же они делают армию похожей на человека, одновременно атакуемого тысячью ос.
Не следствие ли это было пресловутого «вытеснения»? К тому же, с окончательным переходом боевиков к «набеговой», диверсионно-террористической войне, кричащим образом начинала обозначаться неготовность федеральной стороны к войне именно этого типа, что предполагало совершенно другой тип действий: мобильные и столь же хорошо, что и боевики, оснащенные группы спецназа, наличие — что чрезвычайно важно! — широкой агентурной сети среди населения республики. Однако у командиров разведподразделений даже не была предусмотрена статья расходов по оплате такой агентуры, что, хотя и в минимальных размерах, существовало и в Афганистане, сообщает М. Ефимов в «Cолдате удачи» (№ 5(68), 2000 год).
Тем самым армия, честно и с большими жертвами выполнившая поставленные перед ней задачи, вновь перемещалась — и едва ли не с коварным умыслом — в положение «крайнего», превращалась в объект раздражения и недовольства со стороны населения и жестоких провокаций со стороны неких закулисных теневых сил. Депутат от Чечни Асламбек Аслаханов намекает на какую-то ночную армию «Летучая мышь», действующую по типу «эскадронов смерти», поступают сообщения об унсовцах, которые, переодетые в форму российских спецназовцев, по ночам уводят людей на расстрел.
Глава администрации Урус-Мартановского района Ясаи Ширвани сетует: «Люди в камуфляжной форме и масках проводят какую-то операцию. Какую, только им самим ведомо. Забирают людей, а мы, администрация, не можем понять, кто проводил операцию и куда увезли людей… Никто ведь не выступает против «зачисток» и проверок. Но мы против того, чтобы страдали безвинные. С июня у нас в районе погибли почти 200 человек, 150 ранены. За последние две недели более 20 человек пропали без вести. Мы их нигде не можем найти! Не знаем даже, кто их задержал! Народ возмущается, но мы ничего не можем поделать. И решить эту проблему самостоятельно мы не в состоянии».
Ясно, что вариантов ответа на вопрос «кто?» в сложившейся ситуации может быть множество, а сам такой ответ, способный внести ясность и хоть сколько-нибудь успокоить население, требовал проведения соответствующей предварительной работы. Однако проводить ее никто, похоже, не собирался. Армия же, чье присутствие и функции в Чечне с окончанием, как уверяло политическое и военное руководство, если не самой «контртеррористической операции», то войсковой ее части (а согласно удивительному заявлению Сергея Ястржембского, война в Чечне вообще «закончилась еще в марте 1999 года с боями под Комсомольским») чем дальше, тем становились более непонятными, неизбежно начала превращаться в точку фокусирования всех накопленных населением в ходе войны отрицательных эмоций.
А весь сценарий начинал — если не буквально, то в основных чертах — напоминать сценарий 1995-1996 годов, с его диалектикой превращения победы в поражение и отторжения армии искусственно возбуждаемой и «благородно негодующей» общественностью. В первую очередь, той, что комфортабельно и безбедно проживает в Москве и стоит у кормила СМИ.
Верно, что в 2000-2001 годы никто не объявлял формального моратория, превращавшего солдат в дичь для боевиков. Однако вынужденные и, возможно, неловкие действия армии (неловкие по определению, ибо по природе своей она предназначена для войсковых операций в боях с четко названным противником) в той ситуации диффузной диверсионно-террористической войны, в которой она оказалась, превратились в объект пристрастного и жесткого мониторинга. В сущности, ее искусственно ставили в положение невозможного выбора: либо, по образцу эпохи моратория, бездействовать, множа число жертв как среди военнослужащих, так и среди гражданского населения (разумеется, «благородное негодование» общественности было бы гарантировано и в этом случае); либо все-таки пытаться отвечать ударом на удар. Статистика же диверсионных ударов угрожающе возрастала. Слово — хронике.
8 августа: «Близ селения Самашки на радиоуправляемом фугасе подорвались два автомобиля федеральных войск. Погибли два военнослужащих, еще четверо получили ранения. На окраине Урус-Мартана на управляемом фугасе подорвался бронетранспортер внутренних войск. В результате завязавшегося затем боя были смертельно ранены двое военнослужащих и 12 получили ранения».
10 августа: «Бандформирования совершили не менее 15 нападений и обстрелов позиций и колонн федеральных сил в Грозном, Шали, Гудермесе и Наурском районе…
В районе селения Алхун в Ингушетии (!) произошел бой между подразделениями федеральных войск и чеченскими боевиками…» Имеются жертвы с обеих сторон.
11 августа: «Военное командование и правоохранительные органы не исключили возможности прорыва боевиков из Чечни в Новолакский район Дагестана и Моздока (Северная Осетия)».
Та же картина и, пожалуй, даже еще более сложная — в сентябре и октябре.
16 сентября: «В светлое время суток все районные отделы внутренних дел Грозного, кроме Ленинского района, были обстреляны чеченскими боевиками из автоматического оружия. По некоторым из них «работали» снайперы… При прочесывании леса в районе Грозного — Новые Атаги обнаружено три фугаса, предназначенных для подрыва воинских колонн, крупнокалиберный танковый пулемет, а также два автомобиля».
18 сентября: «Ударные вертолеты уничтожили в минувшие сутки три базы боевиков. Блокпосты федеральных сил обстреливались в минувшие сутки семь раз. Боевики продолжают оборудование складов с оружием, боеприпасами, продовольствием в труднодоступных горных районах с целью подготовки к зиме. Бандформирования полностью перешли к тактике партизанской войны, избегают прямого столкновения с федеральными войсками и действуют из засад с последующим немедленным и организованным отходом».
20 сентября: «Авиаудары по позициям боевиков наносили вертолеты армейской авиации Ми-24. Действия федеральных сил поддержала также артиллерия. Вертолет, оснащенный тепловизором, обнаружил 18 целей (места скопления боевиков, базы, передвижения отдельных групп экстремистов), по которым были нанесены авиационные и артиллерийские удары…»
22 сентября: «Артиллерия федеральных сил нанесла серию массированных ударов по позициям боевиков в горнолесистой местности Ножай-Юртовского и Веденского районов. В этих районах, по оценке военного командования, находится до тысячи экстремистов, в том числе большое количество наемников. В райцентре Шали удалось предотвратить крупный теракт. В городе был обнаружен автомобиль «Жигули», начиненный 100 кг взрывчатки. Всего за минувшие сутки в различных районах Чечни саперами обнаружено и обезврежено более 20 мощных фугасов, обезвреженных боевиками.
Федеральные силы потеряли за неделю в Чечне 19 человек убитыми, 51 военнослужащий ранен».
По данным заместителя начальника Генштаба Валерия Манилова, с 23 по 30 сентября потери составили 20 человек погибшими и 48 ранеными. Потери не намного меньшие еженедельных потерь ОКСВ в Афганистане, да и федеральных сил России в тот период, когда ее руководство, по причинам весьма туманного свойства, еще не считало нужным прикрывать реально идущие боевые действия риторикой «окончания войны».
В октябре же этот разрыв между реальностью и риторикой стал поистине сюрреалистическим. Ход событий свидетельствовал о том, что ни одна точка, ни один рубеж в Чечне не имел гарантий безопасности, в Кремле же готовились речи — и обеспеченные ими решения — иные.
15 октября: «Вечером личный состав Назрановского погранотряда обнаружил группу из 9 боевиков, двигавшихся на север от горы Тихкорт. По ним был нанесен артудар.
В районах Ведено, Аргун, Ножай-Юрт, Кучали группы боевиков до 30 человек обстреляли мирных жителей и подразделения федеральных войск».
16 октября: «Пограничники Назрановского отряда на склоне горы Тихкорт обнаружили группу из 50 боевиков, двигавшихся от российской границы в сторону Ингушетии. По бандитам был открыт огонь, и они отошли на территорию Грузии.
Военный комендант Чечни Иван Бабичев заявил, что сокращение Объединенной группировки войск начнется только после полного разгрома экстремистов и создания условий, при которых их повторное появление станет невозможным».
До соответствующего решения руководства РФ в день этого заявления оставалось немногим более трех месяцев, и ничто не указывало на изменение ситуации в Чечне к лучшему. На следующую же ночь в Веденском районе были подорваны 9 фугасов, вследствие чего были уничтожены две машины внутренних войск МВД и ранены 8 милиционеров.
18 октября в том же Веденском районе боевики совершили 11 подрывов, при этом были взорваны два автомобиля внутренних войск. На протяжении только одних суток позиции и объекты федеральных сил обстреливались 19 раз. Погибли четверо и ранены семь военнослужащих.
Такие подрывы и обстрелы становятся каждодневной рутиной, на которую общество почти перестает обращать внимание — равно как и на каждодневные же боестолкновения с потерями с обеих сторон. Одновременно грузинская телекомпания «Рустави-2» сообщила, что чеченские боевики никуда не уходили из блокированных районов вблизи российско-грузинской границы. Предположительно, их было 100 человек, и утверждалось, что в отряде находится также и Руслан Гелаев, так чудесно ускользнувший из испепеленного ударами «Буратино» Комсомольского. Не прекращаются попытки прорыва боевиков в районе горы Тихкорт — из Чечни в Ингушетию и из Грузии на территорию России. Только за один день, 25 октября, четыре раза были обстреляны КПП, семь раз — блокпосты, девять раз — армейские позиции. На дорогах обнаружено и обезврежено 18 взрывных устройств, в том числе два — на железной дороге.
И тем не менее на следующий день, 26 октября, президент РФ Владимир Путин заявил, что главная часть задач, которые были поставлены при начале проведения антитеррористической операции в Чечне, выполнена. Неужели президенту и, соответственно, Верховному Главнокомандующему неизвестно, что каждый день происходит в республике? Ведь даже простому, но внимательному наблюдателю, как говорится, невооруженным глазом видно, что армия в любой точке Чечни в октябре 2000 года подвергается гораздо большей опасности, нежели то было в октябре 1999 года? И в чем же тогда разница между началом и концом «контртеррористической операции»?
Ответной репликой заявлению президента РФ 29 октября прогремел взрыв в селе Чири-Юрт; вследствие подрыва радиоуправляемого фугаса погибли 2 работницы кафе и 5 сотрудников СОБРа Приморского края, 5 милиционеров были ранены. Боевики также обстреляли комендатуры и блокпосты в Ленинском, Октябрьском и Заводском районах Грозного и расположение МЧС. В Старопромысловском районе Грозного у блокпоста федеральных сил взорваны фугасы. Никак не вязались с этим заявлением и начатые 30 октября командно-штабные учения 42-й гвардейской мотострелковой дивизии, на постоянной основе дислоцируемой в Чечне. Предполагалось, что в ходе маневров ее подразделения будут вести реальные операции против боевиков — так о каком же окончании контртеррористической операции можно было говорить?
В тот же день, 30 октября, командующий Северо-Кавказским военным округом генерал-полковник Геннадий Трошев заявляет, что поиски Аслана Масхадова, Шамиля Басаева, Хаттаба «идут днем и ночью». Генерал выразил уверенность, что в скором времени «эти бандиты будут отловлены, посажены или просто уничтожены». Усердные эти поиски идут до сих пор, а в конце февраля Аслан Масхадов выступил с пространным и жестким интервью на страницах «Независимой газеты», которой, в отличие от «поисковиков», видимо, хорошо известно о его местонахождении. Подробнее об этом интервью будет сказано ниже, что же до заявления генерала Трошева, то оно, в контексте уже накопившейся статистики «тяжелых ранений», а то и «гибели» самых известных боевиков, выглядело бы просто комично — если бы не общий, далекий от комизма фон, на котором оно прозвучало. Было ясно, что в Чечне все отчетливее — хотя, разумеется, не буквально — начинает повторяться сценарий 1995-1996 годов. Опять армия была едва ли не целенаправленно поставлена лицом к лицу с «неуловимыми», опять, шаг за шагом, ее превращали в козла отпущения и фокус общественного, а затем и высочайшего негодования. А за всем этим опять начинали мелькать руки кукольника — или кукольников?
10 ноября первый заместитель министра внутренних дел Владимир Козлов заявил, что МВД известны более 130 зарубежных неправительственных организаций, фондов и обществ, прямо (!) или косвенно поддерживающих боевиков. Вывод напрашивается очевидный: речь шла не о действиях «разрозненных групп боевиков», огрызающихся в предсмертной агонии, а о хорошо организованной, и в значительной части направляемой и всесторонне подпитываемой из-за рубежа, диверсионно-террористической войне. Которую, кстати сказать, именно уже само это количество руководящих зарубежных центров не позволяет считать в полном смысле слова партизанской, ибо последняя, в основном, все-таки опирается на национальные силы.
Ситуация, в очередной раз, требовала внятного определения того, с чем же все-таки Российская армия столкнулась в Чечне; и в очередной раз ее руководство от этого определения уклонилось. Зато, в очередной же раз, «стрелы парфянские» были выпущены в армию. 20 ноября, в тот день, когда боевики совершили нападение на колонну ОМОНа из Карачаево-Черкессии (погибли 6, ранены 11 военнослужащих), президент Путин, выступая на сборах руководящего состава ВС РФ и словно напрочь позабыв о том, что было им сказано 26 октября, поставил перед военными задачу — «полностью ликвидировать бандформирования и их базы». А также указал на «непростительные потери», назвав общее число погибших с начала контртеррористической операции: 2600 человек. Статистика эта чем дальше, тем больше вызывала недоверие: 22 января 2001 года замминистра внутренних дел Иван Голубев заявил, что только в системе МВД погибли 2700 человек. Потери же МО традиционно считаются более высокими, так что, возможно, ближе к истине цифра, называемая СК СМР (Союзом комитетов солдатских матерей России): 6 тысяч ( «Сегодня», 30 января 2001 года).
Однако справедливо ли было со стороны Главковерха с позиции как бы постороннего укорять потерями военных, поставленных в те условия, в которых они оказались, ощущающих идущую за их спиной темную многофигурную игру и погруженных в хаос разноречивых и взаимоисключающих заявлений руководства? Чего стоит, например, прозвучавшее всего пять дней спустя после заявления Путина от 26 октября о, по сути, окончании контртеррористической операции, сообщение министра обороны Игоря Сергеева. Прибыв 1 ноября в Чечню для инспектирования частей ОГРВ, он заявил, что подразделения федеральных сил предстоящей зимой существенно активизируют действия по уничтожению бандформирований.
Одновременно министр внутренних дел РФ В. Рушайло после совещания руководителей правоохранительных органов, проходившего в Ханкале, сообщил что в Чеченской Республике внутренние войска и органы внутренних дел с наступлением зимы планируют изменить тактику и активизировать свои действия.
А уже 5 ноября тот же Игорь Сергеев заявил, что из Чечни будут выводиться войска, не относящиеся к МО, — по мере выполнения ими поставленных задач.
На фоне этих хаотичных и противоречивых импульсов, генерируемых высшими эшелонами власти, и гражданское население Чечни, и федеральные войска оставались погруженными в хаос едва ли не ежедневных боестолкновений, похищений и зверских убийств.
6 ноября: «На стройке населенного пункта Борзой найден в шоковом состоянии рядовой одного из полков 42-й дивизии, отсутствовавший в подразделении более суток. На его теле обнаружены вырезанные полумесяц и звезда».
7 ноября: «В Грозном боевики более 10 раз открывали огонь по подразделениям и объектам федеральных сил… По оценкам военных, группы боевиков действуют практически во всех населенных пунктах республики. В Грозном насчитывается более 400 экстремистов.
Федеральная авиация нанесла 9 ударов по позициям боевиков в Веденском и Ножай-Юртовском районах» (курсив мой — К. М.).
На протяжении ноября картина событий не претерпевает существенных изменений. А к 1 декабря глава руководства Чечни Ахмед Кадыров делает весьма двусмысленное заявление: «Если ситуация с финансированием Чечни в ближайшие 5-6 месяцев не изменится, то обстановка в республике может стать неуправляемой».
Между тем к этому времени в республику уже были перекачены огромные деньги, и Счетная палата РФ зафиксировала бесследное исчезновение 1,5 млрд бюджетных рублей. Образовалась огромная задолженность федерального правительства как российским военнослужащим, принимающим участие в том, что официально продолжало именоваться контртеррористической операцией, так и чеченским учителям. Однако одновременно продолжали фонтанировать и гореть нефтяные скважины, и, по оценке генерала Ивана Бабичева, на них ежедневно сгорает около 8 млн долларов. По его же словам, надежную охрану нефтедобычи организовать не удалось. О причинах остается только догадываться — так же, как и о том, почему, как сообщил в своем уже упоминавшемся интервью газете «Завтра» генерал Шаманов, по дорогам Чечни, вопреки изданным распоряжениям, продолжают свободно перемещаться средства «повышенной проходимости». В том числе — и «Уралы», на которых происходит большая часть подрывов.
Разумеется, генералам известно о причинах всего этого больше, нежели рядовому гражданину, к которому они, в своих интервью и заявлениях, находят нужным обращаться с риторическим вопросом: «Почему?» Рядовые граждане могли бы с полным правом переадресовать его обратно; однако и без того ясно, что коль скоро скважины не охраняются, а «Уралы» свободно курсируют по всей Чечне — «значит, это кому-нибудь нужно». И что длящийся кровавый хаос в республике — есть хаос управляемый и направляемый.
8 декабря, вскоре после предупреждения Кадырова, в этот «хаос» был введен новый мотив: террористические акции стали целенаправленно метить теперь уже и в гражданское население Чечни и представителей чеченской администрации, сотрудничающих с федералами. Страшный взрыв, прогремевший в тот день у мечети в Алхан-Юрте и сопровождавшийся многочисленными жертвами, произвел впечатление шока как на жителей Чечни, так и на армию. Первые ощутили, что присутствие армии отнюдь не защищает их от самого страшного; что же до самой армии, то ее смятение более всего сказалось, пожалуй, в прозвучавшем тогда же заявлении начгенштаба Анатолия Квашнина о необходимости размещения, в целях защиты населения от бандитов, военных гарнизонов в более чем двухстах из трехсот пятидесяти семи населенных пунктов республики.
Это заявление вступало в кричащее противоречие с недавно прозвучавшими заявлениями министра обороны и президента РФ о близком выводе войск и было тогда же жестоко раскритиковано специалистами. Последние возразили Квашнину, предложившему разместить гарнизоны небольшой численности, что взвод будет тотчас же вырезан боевиками, да недолго продержится и рота. Стало быть, гарнизон, способный устоять в крупном чеченском селе, по численности должен быть не менее батальона — к тому же и «со средствами усиления».
Нельзя не видеть и другого: то «гарнизонное присутствие» России, к которому она в начале ХХI века переходит на давно освоенных и обжитых, ставших ее органической частью территориях, в недалекой перспективе свою эфемерность, непрочность особенно резко обнаружит и уже обнаруживает в Чечне. Исход отсюда русского и русскоязычного, равно как и ориентированного на Россию и интегрированного в русскую культуру автохтонного населения возвращает новую актуальность словам горцев, которые историк Кавказской войны записал еще в ХIХ веке:
На протяжении почти двухсот, если не более лет, Россия тщательно возделывала это поле. Сегодня оно вновь оголено, и, разумеется, программу возвращения в республику покинувшего ее русского населения, которую предлагает ответственный секретарь комиссии Госдумы РФ по Чечне Абдул-Хаким Султыгов{1}, нельзя не счесть утопичной. О каком возвращении русских может идти речь, если в Грозном, как и в 1996 году, вновь едва ли не каждую ночь убивают тех из них, кто еще остался здесь? А кроме того, идет истребление лояльных к федеральной власти чеченцев, программа которого одобрена лично Масхадовым и в которой особое место заняли убийства духовных лидеров не радикально-исламистского толка. Волне этих убийств предшествовало сорокаминутное выступление Масхадова по радиостанции «Чечня свободная», по которой то ли признаваемый, то ли не признаваемый российским руководством президент Чечни выходил в эфир неоднократно, но которую так и не смогли (!) запеленговать.
В упомянутом своем обращении Аслан Масхадов довел до сведения населения решения так называемого высшего военного совета (возглавляемого Шамилем Басаевым), который состоялся в начале января. При этом он назвал фамилии чеченцев, которых считает виновными в происходящем. И что же — были приняты специальные меры по обеспечению их безопасности? Ничего подобного. «В администрации Чечни, — сообщает корреспондент газеты «Сегодня», — не смогли (опять «не смогли»! — К. М.) припомнить прозвучавшие имена, но не исключили, что среди них вполне могли быть упомянуты и фамилии погибших».
В феврале в селениях Сержень-Юрт, Автуры, Шали, Ведено, Ца-Ведено прошли антироссийские митинги с требованием вывода федеральных войск из Чечни — точный повтор алгоритма событий времен «украденной победы». Сходство усугубляется вновь зазвучавшими речами Абдулатипова о необходимости для России отказаться от «колониальных методов действия на Кавказе» — а между тем пресса сообщала, ссылаясь на специсточники, что боевиками удерживаются по меньшей мере еще 600 заложников.
Выступил, в уже давно привычном для него стиле, и Руслан Хасбулатов, который, не тревожа вопросами высшие эшелоны власти, в том числе и Главковерха, не жалеет черной краски для портрета « чудища обла, озорна и лайия…» — то бишь армии, которая будто бы одна, по собственному хотению, длит и длит войну. По его мнению, все профессиональные офицеры вообще, по природе своей, склонны мечтать о войне и глубоко наслаждаться ею, заражая тем же самым солдат, получивших шанс помародерствовать. Даже на общем фоне все более интенсивной и явно разворачивающейся по мановению некой дирижерской палочки новой антиармейской кампании статья Руслана Хасбулатова в «Независимой газете» (29 декабря 2000 года) заметно выделяется этой своей циничной и весьма избирательной «обличительностью». Хасбулатов ведь даже не упоминает о терактах боевиков против чеченцев!
Несомненно, есть вопросы и к генералам, и к офицерам (менее всего — к солдатам), есть много неприемлемого и непонятного в действиях военных, о чем, думается, достаточно сказано выше. Только вот обращаться с этими вопросами обличителю, принимающему смелую позу, все-таки следовало бы в другие инстанции. Это, однако, никак не входило в план, в сценарий, по которому, напротив, та самая, высшая инстанция в нужный момент должна выступить на авансцену и предложить решение, способное хотя бы отчасти ублаготворить в очередной раз «благородно-негодующую» общественность. Как отечественную, так и, что немаловажно, мировую.
Ибо не успело утихнуть малопонятное ликование российских депутатов по поводу возвращения России права голоса в ПАСЕ (за него была, согласно некоторым источникам, заплачена немалая цена — в частности, обещанием смягчить давление на Ригу по вопросам ущемления прав русского населения и преследования ветеранов Великой Отечественной войны), как пролился ледяной душ.
15 февраля 2001 года Европарламент принял резолюцию по ситуации в Чечне. В ней решение ПАСЕ о восстановлении полномочий российской делегации в ассамблее даже не упоминается, ничего не говорится об уважении суверенитета и целостности РФ (что формально делалось в отношении Югославии даже во время натовской агрессии в Косово), не осуждаются террористы и их преступления. Зато говорится о «незаконном содержании гражданских лиц в концлагерях», имеется призыв к «обеим сторонам в конфликте объявить незамедлительное прекращение огня» и, самое главное, требование к президенту России начать переговоры с законными (!) представителями Чечни в присутствии представителей международных организаций».
Как ни странно, именно 15 февраля замначгенштаба Валерий Манилов объявил о начале вывода войск из Чечни. Этому предшествовало подписание, 22 января, президентом Путиным Указа «О мерах по борьбе с терроризмом на территории Северо-Кавказского региона». И хотя всего месяц назад президент, в ходе церемонии награждения в Кремле военнослужащих, особо отличившихся в операции на Северном Кавказе, согласно официальной хронике, «подтвердил решимость российского руководства довести антитеррористическую операцию в Чечне до конца и восстановить законность и порядок на всей территории Чечни», теперь задувал другой ветер. А подлинную свою награду армии еще предстояло получить.
Указом от 22 января руководство операций в Чечне возлагалось на директора ФСБ Николая Патрушева, одновременно объявлялось о сокращении группировки федеральных сил. Объявлялось, что чисто контртеррористическая операция будет далее осуществляться силами ФСБ, МВД и спецподразделений Минобороны. Тем самым, комментировали иные наблюдатели, объявлялось и о неэффективности армейского командования. Объединенной группировке федеральных сил предстоит быть сокращенной вдвое; военное присутствие в Чечне ограничивается размещением здесь на постоянной основе 42-й мотострелковой дивизии и бригады внутренних войск.
Игорь Сергеев даже не вошел в Оперативный штаб по управлению контртеррористической операцией на Северном Кавказе, возглавляемой руководителем ФСБ Патрушевым.
За несколько дней до принятия Указа, 17 января, секретарь Совета безопасности РФ Сергей Иванов заявил, что Россия встала на путь политического урегулирования в Чечне — не потому ли, что 14 января на Северный Кавказ вылетела делегация ПАСЕ? Ведь никаких признаков укрепления стабильности в республике, по сравнению, например, с ноябрем или декабрем, не наблюдается, а численность боевиков теперь иными источниками определяется в 5000 — так же, как и год назад ( «Компания», 26 февраля 2001 года). На протяжении всего января хроника сообщала об обстрелах, артиллерийских ударах по скоплениям боевиков, взрывах и убийствах. В феврале в небе Чечни наконец-то появились «Черные акулы», и они отнюдь не остались без работы.
6 февраля: «Боевая ударная группа выполняла боевой вылет в полном составе в район южнее села Центорой (родное село Ахмеда Кадырова — К. М.). В сложных условиях горно-лесистой местности был обнаружен укрепленный лагерь боевиков, в центре которого были замечены каменные дома, обвалованные грунтом и замаскированные подручными средствами. Было решено нанести по ним удар управляемыми ракетами типа «Вихрь»... »
14 февраля: «Боевая ударная группа полным составом выполняла боевую задачу способом свободной охоты в районе сел Дуба-Юрт и Хатуни. В сложных условиях местности летчики смогли обнаружить и уничтожить восемь целей… Фронтовая премьера новой боевой машины состоялась».
Той самой боевой машины, которой так и не получила армия, теперь выводимая из Чечни при обстоятельствах более чем странных.
Над Сухман-рекой
Утверждают, что ее вывод обусловлен необходимостью проведения спецопераций, являющихся специализацией ФСБ. Допустим, хотя не очень понятно, почему эти спецоперации (особенно ликвидация или поимка наиболее одиозно известных лидеров боевиков) не проводились до сих пор и чем их проведению мешала или может помешать армия. Само же ее обездвижение в так называемых опорных зонах, которые она контролирует и которые непрерывно обстреливаются по периметру, явилось результатом определенных организационных решений, едва ли и не имевших своей целью тот самый результат, который мы наблюдаем сегодня.
Паскевич писал в свое время: «В такой войне, гоняясь за бегущим и скрывающимся неприятелем, не может быть большой потери, но войска утомятся и, не имея ни твердых пунктов, ни верных коммуникаций, должны будут возвратиться без успеха». К сожалению, современные вооружения даже и в такой, ведущейся по классическому образцу «набег-отход», войне заставляют армию нести «большую потерю», в остальном же алгоритм описанной Паскевичем ситуации повторился и во второй чеченской войне. С той лишь разницей, что Паскевич, зная о подобной опасности, разрабатывал соответствующие меры по ее предотвращению (в частности, строительство крепких укрепленных линий, учитывающих геополитическое строение Чечни и позволяющих держать ее территорию под контролем). В конце ХХ века русская армия оказалась поставленной в ситуацию двоевластия, лишившую ее возможности полновластно контролировать даже стратегически важные дороги, развязки и населенные пункты.
И хотя она, по сути, выполнила свою основную задачу — установила полный военный контроль над всей территорией Чечни еще весной 2000 года, прошедший с тех пор год{1} снова в значительной мере затуманил и размыл добытую ее кровью победу. Руководство РФ по причинам, о которых остается только догадываться, сочло возможным перенести центр тяжести на спецоперации тогда, когда бандформирования начали опять совершенно свободно перемещаться по селам и дорогам Чечни. «Дедлайн», отчетный срок для Оперативного штаба, назначенный на 15 мая 2001 года, не изменил ситуации.
Но коль скоро решение о выводе армии принято, естественно было бы ожидать если не торжественной ее встречи, как то было с выводимым из Афганистана ОКСВ, то хотя бы благодарности, воздавания традиционных почестей за понесенные жертвы и честно выполненный долг. В крайнем же случае — хотя бы не обливания грязью. Однако именно это последнее началось синхронно с объявлением о начале вывода армии, обретая черты настоящей, умело развернутой кампании. Даже рядовой, но не вполне равнодушный наблюдатель, уже переживший вместе со страной опыт «горячих точек» и двух чеченских войн, не может не понимать, что стечение обстоятельств, к тому же синхронно стянутых вокруг 23 февраля, вряд ли является случайным. Первое и самое «ударное» из них — сообщение журналистки «Новой газеты» Анны Политковской о якобы обнаруженных ею в расположении 45-го воздушно-десантного и 119-го парашютно-десантного полков Минобороны близ чеченского села Хатуни зинданов, в которых содержатся представители гражданского населения Чечни. Для проверки этих сообщений в указанный район выехала комиссия в составе работников прокуратуры, силовиков и правозащитников.
Инициатором поездки выступил спецпредставитель президента России по вопросам соблюдения прав и свобод в Чечне Владимир Каламанов; Каламанова сопровождали его заместитель по Чечне Лема Хасуев, прокурор Чечни Всеволод Чернов, заместитель полпреда по Южному федеральному округу Николай Бритвин и еще несколько ответственных чиновников.
Результат проверки пока можно считать отрицательным; но впечатляет осторожность, с какой члены комиссии, опять-таки пока не нашедшие никаких доказательств справедливости утверждений Политковской и не отыскавшие реальных людей, побывавших в пресловутых зинданах, воздерживаются от окончательного суждения. И, похоже, отнюдь не только по соображениям юридической скрупулезности. Нет, налицо какое-то вывернутое представление о презумпции невиновности: ею a priori и безгранично наделяется журналистка, и столь же априорно она в заведомо ограниченных масштабах гарантируется военным. Хотя и по духу, и по букве права дело должно обстоять ровно наоборот: прежде всего обвиняющая сторона должна, под угрозой соответствующей ответственности по закону, доказывать верность своих обвинений.
Что до стороны обвиняемой, то пока вина ее не доказана в судебном порядке, никто не имеет права называть ее преступной. Однако именно это делают и Политковская, и поддерживающая ее часть СМИ; между тем в осторожных заявлениях прокурора Чернова, как и других членов комиссии, бросается в глаза отсутствие даже намека на возможную ответственность Политковской за клевету.
А ведь особый оттенок этим новым нападкам на армию придало то, что на сей раз порох не стали тратить на омоновцев с их «зачистками», но сразу и предельно агрессивно атаковали элитные части. В любой стране прекрасно знают, что удары по таким частям равнозначны ударам по несущим опорам национальной безопасности. А потому, коль скоро показания Политковской подтвердились бы, можно было бы говорить о страшном разложении этих частей, что также есть угроза безопасности; в противном случае ответственность должны понести виновники клеветнической кампании. Дозированную сдержанность комиссии, к сожалению, можно понять как сигнал к тому, что отныне подобная агрессия против армии будет оставаться совершенно безнаказанной. И это заставляет вспомнить кампанию по слому оборенного сознания времен Горбачева, результаты которой описаны в первой главе.
Из тех же времен, начиная с прецедента Тимишоары, известно, как могут использоваться в различных политических, а еще более того параполитических играх так называемые «массовые захоронения». В Косово этот опыт был возведен на новый, бесперецедентный уровень, и, разумеется, о нем нельзя не помнить и его нельзя не учитывать, оценивая события, развернувшиеся вокруг обнаруженного в дачном поселке «Здоровье» близ Грозного аналогичного захоронения. Сам факт такого обнаружения вряд ли может вызывать удивления, учитывая интенсивность боев в Грозном и вокруг него. Однако дата его, так удачно, словно своевременно найденный «рояль в кустах», совпавшая с шумом вокруг «дела Политковской», новая кампания в СМИ, быстрое подключение к расследованию ингушского представительства общества «Мемориал» (а для «Мемориала» презумпция виновности армии неоспорима) и подчеркнутое внимание прокурора Всеволода Чернова к его выводам и требованиям — все позволяет, по крайней мере, предполагать отнюдь не случайный характер и этого дела.
В свой черед, и тоже «удачно», совпавшего с шумным судебным процессом по делу полковника Буданова, обвиняемого в убийстве молодой чеченки. Разумеется, никто — в том числе и сам Буданов — не отрицает, что коль скоро он совершил это преступление, то должен понести наказание. Однако вся атмосфера, нагнетаемая вокруг ростовского процесса, и освещение его большей частью СМИ явно нацелены на то, чтобы превратить суд над конкретным человеком в символический суд над армией, эдакий «мини-Нюрнберг».
Так не слишком ли много совпадений для того, чтобы счесть их случайными? Лорд Джадд, один из членов созданной в марте 2001 года совместной комиссии депутатов Госдумы РФ и парламентариев Совета Европы (в ее состав вошел также и уже известный читателю Рудольф Биндиг), буквально жаждет крови и заявил, выступая в Госдуме, что одного дела полковника Буданова ни в коем случае недостаточно и что у экспертов различных международных организаций «имеются данные о десятках преступлений такого рода». Вопрос о преступлениях боевиков был опять обойден молчанием, зато Москве было дано понять, что проблемы Чечни она отныне должна и будет решать под бдительным контролем ПАСЕ — даже в том, что касается решения вопросов о свободе передвижения, функционирования блокпостов, выдачи удостоверений личности и т. д. Так вот это и называется восстановлением суверенитета России над ее собственной территорией — восстановлением, за которое была заплачена такая дорогая цена?!
В довершение всего, 28 февраля «Независимая газета» предоставила свои страницы для уже упоминавшегося интервью с Асланом Масхадовым. Не говоря о том, что сам факт такого интервью окончательно превращает в фарс как все предшествовавшие ему, так и, возможно, грядущие спецоперации по задержанию лидеров боевиков, именно об интервью в данном случае можно говорить весьма и весьма условно. Вместо интервью с острыми и нелицеприятными вопросами читатель получил скорее манифест, заявление ичкерийского президента, слегка разбавленный, по условиям жанра, беззубыми и весьма почтительными репликами интервьюера; Масхадов, таким образом, получил возможность под занавес отхлестать и без того как-то исподтишка, без подобающих ей атрибутов чести выводимую Российскую армию. И засвидетельствовать, что она вновь потерпела поражение. По сути, главное содержание беседы и составляет изложение Масхадовым условий капитуляции России. При этом он очень жестко расставляет все точки над «i» и выбивает карты из рук любителей порассуждать на тему, что, мол, Масхадов — это одно, не надо отождествлять его с террористами. С ним можно вести переговоры, а вот Басаев и Хаттаб — совсем другое, у них «руки по локоть в крови», о переговорах с ними, конечно, речи быть не может и т. д. и т. п. Масхадов вносит полную ясность: переговоры с ним — это также переговоры и с упомянутыми лицами. «…Я хочу сказать, что не надо отделять Басаева, Гелаева, Хаттаба от движения сопротивления. Они определенная часть сопротивления Российской армии. Они, как и все, воюют с российскими оккупантами под единым командованием».
И далее — в ответ на вопрос о практически ежедневных терактах в Чечне: «Не проводится ни одной операции без моего ведома. Ежедневно в 18 часов я получаю сводки от оперативных управлений. Я в курсе каждого подбитого БТРа, убитого солдата, офицера. Честно говоря, такого централизованного управления у нас не было даже в той войне».
Корреспондент не посмел — или не захотел? — обеспокоить человека, называющего себя чеченским президентом, вопросами ни о терактах в Алхан-Юрте и других местах, где жертвами стали простые чеченцы (даже не представители сотрудничающей с федеральной властью местной администрации), ни о заложниках и рабах, ни о диких зверствах, запечатленных пленкой из попавшего в руки федералов видеоархива Масхадова. И такая «деликатность» позволила последнему прямо обвинить в похищениях людей «российских ястребов», которые — как следует из контекста — одни только и мешают цивилизованным переговорам двух президентов, пусть и опосредованным.
Можно ли представить себе, чтобы в американской печати во время войны в Заливе или во время натовской агрессии в Косово появилось подобное интервью с Саддамом Хусейном или Милошевичем? Негативно оценивая эти войны как неправедные, я, тем не менее, не могу не признать, что и власти, и пресса в США соблюдали по отношению к своей армии честные правила игры. Чего нельзя, к сожалению, сказать об РФ. Если же учесть, что обличительный манифест Масхадова, условно названный «интервью», появился на страницах едва ли не самой известной и читаемой «в верхах» московской газеты в канун годовщины гибели роты псковского десанта под Улус-Кертом и что, разумеется, не последовало никакого «осуждения со стороны государственных структур», на возможность которого намекала газета в преамбуле, то вывод напрашивается самый тягостный. А именно: армии было с предельным цинизмом продемонстрировано, что по отношению к ней вообще никто не обязан соблюдать никаких правил, даже минимальных протокольных правил приличия. И что игра сыграна.
В октябре, сразу же по принятии Путиным решения о пересечении Терека федеральной группировкой, «НВО» писало: «Эксперты российских спецслужб, имеющие контакты с представителями чеченской оппозиции, анализируя причины обострения обстановки на Северном Кавказе, ход боевых действий и перспективы урегулирования в Чечне, отмечают, что о развитии ситуации по нынешнему сценарию было известно довольно давно. Однако, по всей видимости, доклады спецслужб либо не доходили до руководства России, либо они вписывались в некую скрытую канву развития внутриполитических процессов». Может быть, это, последнее, и имеет в виду Масхадов, заявляя в своем манифесте-интервью: «Я никогда не боялся военной победы Российской армии и с самого начала знал, что она проиграет»?
В феврале 2001 года, когда уже официально объявлено о начале вывода войск, в контексте столь же странного окончания (если, конечно, считать это окончанием) войны, сколь странным было и ее начало, можно уверенно делать выбор в пользу второго «либо». Вот только между началом и концом протекла теперь река крови — сродни той, о которой повествует самая, может быть, страшная и трагическая из русских былин, «Сухмантий». Очень древний мотив рождения реки из крови героя здесь вписан в острый сюжет конфликта богатыря Сухмантия Одихмантьевича с князем Владимиром, и веет от всей былины каким-то пронзительным предвидением стольких напрасных, неоцененных жертв русского воинства, непреходящей актуальностью, впечатления которой не оставляют другие былины богатырского цикла. Сюжет же по видимости прост: князь Владимир, пируя в своей киевской гриднице, хочет, для полноты веселья, заполучить «белу лебедь живьем», за которой и посылает Сухмантия. Последнему, однако, вместо замысловатой охоты приходится сражаться с «силой татарскою». Князь, недовольный неисполнением своего приказа, повелевает бросить богатыря в погреб. И лишь когда Добрыня Никитич подтверждает правоту Сухмантия, Владимир готов обласкать ввергнутого в немилость героя. Но — выйдя из погреба, герой срывает «листочики маковые», которыми на поле боя прикрыл свои раны, срывает их, приговаривая:
узел
В августе-сентябре 1925 года началась новая операция по разоружению, накануне которой штаб Северо-Кавказского округа констатировал: «Значительно ослабленная в результате войн и революции экономика края поставила маломощную Чечню в особо трудные условия, отбросив ее к первобытным условиям хозяйства. В Чечне происходила ожесточенная борьба за власть под лозунгами национального освобождения, автономии и спасения религии. Эта борьба привела Чечню в состояние полной анархии с чрезвычайно усилившимся политическим и уголовным бандитизмом…»
«1. а) от обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов государству;
«2. Списать с упоминаемых спецпереселенцев задолженность по сельскохозяйственному налогу, налогу по доходам от сельского хозяйства в городских поселениях и по обязательным поставкам сельскохозяйственных продуктов государству, образовавшуюся за ними в местах нового поселения» (цит. по: «Независимая газета. Особая папка» № 2, 29 февраля 2000 года).
«Что и было сделано незамедлительно. Баранников в достаточной мере владел информацией из Чечни. Он тоже заверил, что КГБ дано четкое указание в политические процессы не вмешиваться. Единственная просьба была, не разгонять ведомство. Согласие было достигнуто на том, что внутри здания КГБ будет наш постоянный пост, архивы будут немедленно опечатаны, деятельность КГБ немедленно прекращается до особых распоряжений, но в здании они остаются. Вывески на здании они уже успели разбить» (З. Яндарбиев, соч. цит. Курсив мой. — К. М.).
«Зрелище было многолюдным и захватывающим. Желание быть причастным к этому историческому моменту было у всего митинга. Но были и противники, в том числе и группа народных депутатов ЧИ АССР, которые заявили, что памятник будет снесен только через их трупы. Но их быстро утихомирили, и они не стали испытывать свои тела на прочность, быстро удалились от падающей махины памятника. Самое интересное в том, что они были из той группы делегатов ОКЧН, панически покинувших зал заседания второго этапа съезда чеченского народа 08. 06. 91 г., обвинив Дудаева и ВДП во всех смертных грехах. Бронзу бывшего памятника протащили по улицам города и сбросили в Сунжу. Раньше туда сбрасывали, образно говоря, историю чеченского народа, а теперь судьба воздавала должное тем, кто творил ленинскую национальную политику. Но не ради мести, а для очищения себя, своего насквозь пропитанного коммунистическим духом сознания. Для политического раскрепощения своего духа. Как и предполагалось, факт сноса памятника Ленину имел эффект бомбы».
А последние годы жизни СССР оказались отмечены стремительным простраиванием на его пространстве промежуточных звеньев этой масштабной южной дуги, формирование которой есть все основания считать одним из элементов общей стратегии глобализма.
«Наверху усомнились и выслали еще группу на вертолетах, «доразведать», — рассказывает Александр Скобенников. — Первое сообщение подтвердилось. Запросили «добро» на ликвидацию «Градов». Командование отвечает: «Подождите, вопрос решается». Прилетевшие вертолеты покружили и, не получив команды на открытие огня, развернулись и ушли. Потом в одном из них насчитали двенадцать пробоин. Ну, а «духи» дали залп по колонне наших десантников. Были большие потери, в том числе погибли офицеры штаба ВДВ. Только после этого дали приказ уничтожить «Грады». Однако чеченцы не стали дожидаться, когда их размажут. Отстрелялись и тут же ушли».
«... »Подождите, вопрос решается», — это приходилось слышать в Чечне постоянно. Только мы потом ждать-то перестали. Чего пацанов даром гробить. Действовали все чаще и чаще на свой страх и риск... »
«…2. Войска не обучены совершению марша, ведению наступательного и оборонительного боя.
«1. Своевременно не вскрывались возможные места блокировки колонн на маршрутах выдвижения.
«Судя по тому, какие машины погибли, — рассказывает очевидец, — у духов была четкая информация, что где находится… Мы интересовались, почему помощь пришла так поздно: если бы они пришли на час-полтора пораньше, то в голове колонны кто-нибудь да уцелел бы, а так там до последнего только один БРДМ сопротивлялся, в котором почти всех поубивали.
«С началом штурма наши блоки и комендатуры были изолированы не только от основных войск, но и друг от друга. Без воды, без еды, с ограниченными боекомплектами. Раненые без медицинской помощи умирают, рядом разлагаются трупы убитых.
Почти неделю бойцы на блоках и в комендатурах сражались в таких условиях. Каких-либо попыток их деблокировать практически не предпринималось. Только через некоторое время начальство все-таки зашевелилось…» «В Махачкале, — отмечает один из экспертов, — неоднократно отмечалось появление представителя исламской организации «Братья-мусульмане» в России, гражданина Судана Адама Мухамеда Адама.
«Британский вектор» был резко выражен и в басмаческом движении, так что Кейси и Бжезинский шли по уже проторенной дороге, лишь «переформатируя» процесс в соответствии с изменившимся соотношением геополитических величин. В 1970-х годах именно британский разведчик Бернард Льюис предложил администрации президента Картера план дестабилизации Советского Союза путем провоцирования исламского недовольства на Кавказе и в Средней Азии (более подробно см.: Сергей Кургинян, Юрий Бялый, Мария Подкопаева. «Южная угроза» и ее связь с обострением политического кризиса в России» — «Россия — ХХI», № 11-12, 1996 год).
«Дагестан — значит страна гор… И вот, если провести линии: с одной стороны — по главному Кавказскому хребту; с другой — по Андийским горам и Сулаку; а затем по берегу Каспийского моря, то получится огромный прямой треугольник, в котором главный Кавказский хребет будет гипотенузой. Это и есть Дагестан…»
«Силы вверенной мне Западной группировки заняли район (Наурский — К. М.), захватили часть Терского хребта и с опорой на него вышли к северо-западной окраине Грозного. Теперь силами Восточной группировки нужно было занимать Гудермесский район.
«Наемники, — рассказывает очевидец, — создали глубокоэшелонированную оборону селения, установили минные поля.
Информация о том, что чеченские эмиссары вербуют наемников в Крыму, проходила в прессе еще в ноябре и была подтверждена российскими силовиками. По их данным, в этом участвовала организация «Джамаат-и-Ислами». СБУ (Служба безопасности Украины) опровергла эту информацию, однако в тот же день в крымских СМИ, ведущих свое расследование, была опубликована информация о готовящейся в Крыму «конференции крымских мусульман-экстремистов с представителями чеченских полевых командиров» ( «Сегодня», 5 ноября 1999 года). Сообщалось также, что в крымских вузах среди студентов-татар распространяются плакаты турецкой ультранационалистической организации «Серые волки» с изображенными на них флагами 22 субъектов «Великой тюркской империи», в том числе Чечни, Карачаево-Черкессии и Крыма.
Но самое интересное, пожалуй, произошло 8 октября 1999 года, когда координатор по вопросам борьбы с терроризмом в Госдепартаменте США Майкл Шихан заявил: он «не располагает никакой информацией, что человек, названный «террористом № 1», — Усама бен Ладен, имеет связи с террористами, действующими на территории Чечни».
«…Масштаб российского военного вмешательства в Чечне не может быть оправдан как чистая антитеррористическая операция. Комитет, полностью осуждая террористические акты и попрание прав человека и международных гуманитарных законов, совершенных чеченскими бойцами, осуждает максимально жестким образом непропорциональное использование силы российскими федеральными войсками» (курсив мой. — К. М.).
«В Чечне мы столкнулись с многотысячной, превосходно вооруженной и оснащенной армией наемников и местных боевиков. В Чечне мы штурмуем города и высокогорные села, превращенные в громадные укрепрайоны. В Афганистане этого не было. В Чечне была окопная война…»
«Когда двигавшийся от Шатоя десантно-штурмовой полк погнал перед собой банду Гелаева в направлении выхода из ущелья на Чишки, мы стали с опережением на километр идти вперед, тесня боевиков с запада.
«Если будет реализован этот план, армия окончательно разложится, — заявил экс-министр МВД Анатолий Куликов. — Войска перейдут к круговой обороне и передадут всю инициативу бандформированиям».
«Укрепление — это камень, брошенный в поле; дождь и ветер снесут его; станица — это растение, которое впивается в землю корнями и понемногу застилает и охватывает все поле».
От моя от крови от горючия,
От горючия крови, от напрасныя».
Итак — на одном берегу этой реки вновь ошельмованная армия, кажется, не вполне понимающая, что же с ней, в конце концов, произошло. А на другом? Те же взрывы, обстрелы, боевики в каждом селе, страх и неуверенность, хотя и по разным причинам, гражданского населения — и чеченского, и жалких остатков русского. Наконец — 300 тысяч беженцев в лагерях Ингушетии, словно специально для высоких делегаций и прессы иллюстрирующих ужасы войны и варварство армии. О почти таком же количестве русских и русскоязычных беженцев, поток которых шел еще с дудаевских времен, никто не вспоминает, хотя их-то обустройством, даже в палатках и вагонах и на подачки гуманитарной помощи, вообще никто не занимался.
Кажется, их не имеет в виду и министр РФ по Чечне Владимир Елагин, выступивший с весьма странной инициативой: «разработать систему компенсационных выплат жителям Чечни за утерю кормильца или за потерю здоровья как в ходе нынешней контртеррористической операции, так и с начала правления Дудаева» ( «Независимая газета», 20 февраля 2001 года. — Курсив мой — К. М.) Это похоже на репарации, но даже если допустить, что Россия, в лице своего руководства, почему-то решила их платить, то непонятным остается, почему нужно платить за весь период «с начала правления Джохара Дудаева»?
Во-первых, в тот период пострадало, главным образом, русское население республики, но ему, похоже, никто ничего платить не собирается. Во-вторых, Дудаева поддержала огромная часть чеченцев (см. «Предуготовление к войне»), и они, как и каждый народ, должны нести ответственность за свой выбор. В-третьих, в 1991-1994 годах Чечня совершенно полновластно распоряжалась нефтью — как собственной, так и поступающей из России, что также подробно описано выше, и, стало быть, получала огромные деньги. О каких же компенсациях за этот период — еще до ввода войск 11 декабря 1994 года — может идти речь?
И, наконец, last but not least (последнее по месту, но не по назначению): если бы даже Россия почему-либо и должна была платить эти компенсации, то разве не довольно того, что, согласно постановлению правительства РФ, все средства от реализации нефти, восстановление добычи которой возложено на «Роснефть» и которая идет полностью на экспорт, возвращаются в республику? А ведь за годы дудаевского и масхадовского правления, по оценке экспертов, из республики уже утекло нефти едва ли не больше, нежели осталось извлекаемых запасов в ее недрах, которые вице-президент «Роснефти» Николай Борисенко оценивает в 35 млн тонн. Кроме того, по словам того же Борисенко, и сегодня в Чечне похищается до половины добываемой нефти: надежная охрана так и не налажена. Наконец, вся добытая с января (когда «Роснефть» приступила к работе в Чечне) по май 2000 г. нефть (около 36 тыс. тонн) исчезла по каналам созданной Николаем Кошманом отдельной компании «Грознефть» ( «Сегодня», 23 февраля 2001 года).
Заметим, что все это время лилась солдатская кровь — как, впрочем, и кровь гражданского населения Чечни, страдания которого не следует пропагандистски раздувать, но неэтично было бы и приуменьшать. Сегодня нефтяной передел в Чечне, похоже, состоялся, и это — едва ли не одна из главных причин вывода армии. В своей сверхнедобросовестной статье «Ситуация в Чеченской республике» ( «Независимая газета», 29 декабря 2000 года), о которой я уже упоминала, Хасбулатов утверждает, что передел этот состоялся в пользу военных и что при Масхадове в нефтедобыче царил едва ли не идеальный порядок. Факты говорят иное. В 1998 г. из 843 тыс. тонн добытой нефти прямо из скважин было похищено 337 тыс. тонн и еще 62 тыс. тонн из нефтепроводов путем врезок. С января же 1999 года ситуация с нефтью вообще вышла из-под контроля, «за весь 1999 год казна Чечни не получила от нефтяной отрасли ни одного рубля» ( «НВО», 22 октября 1999 года). Ни одного рубля от продажи чеченской нефти, по имеющимся данным, не поступило в федеральный бюджет и до сих пор.
Вполне возможно, что и со стороны военных (высокого ранга) имели место злоупотребления; но тогда этот вопрос должен расследоваться соответствующими инстанциями. На сегодня же известно, что лицензии на разработку месторождений и производственные фонды, оставшиеся с довоенных времен, переданы «Грознефтегазу», созданному под эгидой «Роснефти». Местной администрации принадлежит 49 % акций «Грознефтегаза»; при этом список людей, которых местные власти хотели бы видеть в совете, передал «Роснефти» Ахмед Кадыров, который, по словам Борисенко, и станет председателем совета директоров.
Таков итог войны ко дню официального объявления о выводе армии. Не считая, конечно, убитых, а также раненых, часть которых перейдет в инвалиды с пенсией от 400 до 900 рублей (сумма пенсии названа на парламентских слушаниях 13 ноября 2000 года).
По оценке Станислава Ильясова, главы правительства Чечни, «Грознефтегаз» уже сегодня ежедневно дает тысячу тонн нефти, к концу же года добычу предполагается довести до 2300 тонн. А поскольку восстановление знаменитой грозненской нефтепереработки, по словам Борисенко, не предусматривается (правда, вице-премьер РФ Виктор Христенко почти одновременно заявил обратное, но это скорее запутывает, а не проясняет вопрос), а нефть предназначается на экспорт, предметом специфического финансово-политического ажиотажа предстоит, по многим признакам, стать направлению Грозный-Новороссийск. И, удивительным образом, именно на нем вновь обозначается фигура Хож-Ахмеда Нухаева, «крестного отца» движения «Барт», с которого все в Чечне и начиналось. Соответственно, актуализуются крупномасштабные проекты Кавказского общего рынка и Кавказско-американской палаты, презентированных четыре года назад в Кранс-Монтане, а также борьба за контрольные функции в КТК (Каспийском трубопроводном консорциуме), по которому пойдет нефть Тенгиза (Казахстан), в порту Новороссийска сливающаяся в единый поток с чеченской нефтью.
Однако сегодня свою финансово-экономическую деятельность Нухаев подкрепляет специфической идеологией архаизации, эталоном которой, согласно этой теории, как раз и предстоит стать Чечне. В ходе же двух войн она была полигоном, где опробовалась и формировалась такая модель. Разрушение Грозного (соответственно, и грозненского НПЗ), по Нухаеву, есть благо для чеченского народа, отныне избавленного от соприкосновения со скверной городской цивилизации и получившего возможность вернуться к гораздо более «правильному» кланово-родовому устройству общества. Сравнение с Пол Потом не пугает его, он, напротив, почти открыто апеллирует к этому прецеденту (см. Хож-Ахмед Нухаев, «Давид и Голиаф, или Российско-чеченская война глазами «варвара», — «НГ. Сценарии», № 11(56), 10 декабря 2000 года).
Разумеется, возвращение к первобытной жизни, без электричества, современных транспорта, медицины, образования, предлагается отнюдь не финансово-политическому истеблишменту, запускающему этот проект. Однако было бы большой ошибкой воспринимать пространную статью Нухаева, президента Кавказско-американской торговой палаты, как всего лишь любопытный курьез. Нет, это — развитый применительно к конкретной территории (впрочем, не только Чечни, но, как дает понять Нухаев, и всей России) элемент более крупной стратегии, глобальной стратегии капитализма XXI века. Отличительной же чертой последнего, по весьма аргументированному мнению ряда экспертов, является именно отказ капитала от выполнения «миссии развития» в масштабах планеты и, напротив, с учетом надвигающегося ресурсного голода, архаизация и вытеснение из процесса развития целых народов, стран и даже континентов. Самым масштабным и страшным образом этот процесс уже развивается в Черной Африке{1}, но определенные черты его можно видеть также и в России, где для целых регионов недоступной роскошью становится электрическое освещение, а для миллионов людей — воздушный и даже железнодорожный транспорт.
Недоразвитие одних — плата за гиперразвитие других, нарастающий этот разрыв фиксируется, в том числе, уже и данными ООН. И рассматриваемая в этом контексте ликвидация грозненского НПЗ, как и общая хаотизация жизни в республике, предстает феноменом отнюдь не локальным, но вписанным в более масштабный сценарий. Южная дуга нестабильности в его контексте обнаруживает, таким образом, еще одну свою ипостась: искусственно разрыхляемого, архаизируемого и погружаемого в нестабильность пояса (в перспективе могущего протянуться до Черной Африки — в частности, через наемников, в том числе через феномен детей-солдат) квази-государств. Последние же умело используются как инструменты неизбежного — после крушения биполярного мира и с учетом обострения борьбы за ресурсы — нового передела мира.
В этом поясе Чечня органично дополняет Боснию, Косово и Афганистан; болезненный же парадокс обеих (но особенно второй) чеченских войн заключается в том, что здесь для подобной работы была использована, по преимуществу, молодежь из социальных слоев и регионов, более всего пострадавших от формирующегося в РФ социального уклада и, собственно, уже образующих внутренний российский «Юг». Это придало войне «рекрутов» (а сто сорок лет спустя после введения Александром II всеобщей воинской повинности, частично уравнявшей сословия в этой важнейшей гражданской обязанности, в РФ фактически происходит возрождение рекрутчины) черты обслуживания бедным «Югом» недоступных и чуждых ему интересов богатого «Севера», откровенно презирающей новых рекрутов элиты, чьим голосом, по большей части, и являются электронные СМИ.
Общенациональное, еще ощутимое в начале второй чеченской кампании, уже к весне 2000 года потускнело. Заканчивается же она (если, разумеется, подобное состояние ставшего обыденностью террора и невнятности дальнейших задач остающихся на территории Чечни вооруженных сил можно считать концом войны) именно в формате сговора — сделки, консенсуса, как угодно — элит; и круг участников этого сговора, по многим признакам, шире круга государственных границ России.