Содержание
«Военная Литература»
Исследования

Глава 7.

Николай II и вопрос о черноморских проливах

Обладание черноморскими проливами — это давнишняя мечта России. Босфор и Дарданеллы давали ключ к Европе, открывали возможность господства на важнейших морских коммуникациях. Но кроме этих геополитических причин, проливы имели еще и огромный религиозный смысл для России. Они открывали дверь к заветной мечте — Царьграду, к великой миссии: поднять крест на святую Софию. Однако все устремления России в XVIII и XIX веках: при Екатерине Великой, при Александре I, при Николае I, при Александре II — не увенчались успехом. Противники России, прежде всего, Англия, хорошо понимали, что тот, кто владеет черноморскими проливами — владеет важнейшим геополитическим центром земли.

События XIX века не дали России добиться важнейшей геополитической задачи — утверждения на Босфоре и Дарданеллах. Но русская государственная и военная мысль постоянно возвращалась к этой цели. Чем больше в Европе пахло порохом, тем больше в русских штабах рассматривались возможности этих присоединений. Особенно эти планы усилились во время и после Балканских войн, когда стало ясно, что Турция сама уже не в состоянии удерживать свои оставшиеся владения. Сближение Турции с Германией и всяческое заигрывание ее с кайзером Вильгельмом II еще больше заставляли русских планировать возможную войну с Портой и возможные приобретения после победы. Одновременно вопросами о проливах занимается русская дипломатия. В 1908 году Россия проводит зондаж своего французского союзника на предмет открытия для нее черноморских проливов. 2 октября 1908 года, во время своего визита в Париж, тогдашний министр иностранных дел России Извольский поставил перед французами вопрос о проливах. И вновь французы, постоянно заверявшие Россию в своих дружеских к ней отношениях, заняли двусмысленную позицию. Глава французского правительства Клемансо, на словах сочувственно отнесшийся к планам Извольского относительно открытия проливов для русских военных кораблей, не высказал ни малейшего желания активно помочь их осуществлению. Французский министр иностранных дел подчеркнул необходимость уважать суверенитет Турции и важность согласия с Англией{347}.

В том же 1908 году в Морской Генеральный Штаб ВМФ поступали различные записки и предложения от военных моряков, в частности, от вице-адмирала Л.А. Брусилова. Летом 1908 года состоялось Особое совещание, которое получило Высочайшее одобрение. На его основе были составлены оперативные разработки под грифом «совершенно секретно» по организации десантной операции на Босфоре. Там же ставились и основные цели по захвату проливов и объяснялись причины почему этот захват необходим. Вот что говорилось в одном из этих документов: «В случае благоприятного исхода главной Босфорской операции, обстоятельства военного времени могут вызвать наступления нашего флота совместно с сухопутными силами на Босфор. В высочайше одобренном заключении Особого Совещания 21-го июля 1908 установлено, что политическая обстановка может вынудить нас занять Верхний Босфор. Владение проливами имеет для России тройное значение:

Россия получает возможность упростить оборону своего черноморского побережья.

Россия получает базу в Средиземном море, как точку опоры, дающую ей возможность проявлять свою мощь, а в некоторых случаях и владычествовать на этом море»{348}.

Но в это же время вокруг проливов и Константинополя продолжается активная борьба ведущих европейских государств за господство в этом регионе. Не найдя должного понимания у Франции, Россия обратилась к Турции с предложением открыть проливы для черноморских государств, то есть, главным образом, для самой себя. Англия видела в Константинополе свое правительство и категорически высказывалась против русского присутствия в проливах. Что же касается Германии, то она вела самые активные действия за влияние на турецкого султана и добилась в Турции главенствующего влияния. Сама же Турция вела двойную игру: в Петербург сообщала о согласии с русским проектом открытия проливов для черноморских государств, но одновременно заявляла англичанам, что никогда не примет русские предложения. Таким образом, дипломатические попытки России по защите своих интересов в зоне черноморских проливов терпели крах. Военное решение вопроса снова казалось единственно возможным. Как пишет историк К.Ф. Шацилло: «Невозможность сохранить статускво в проливах и чрезвычайная важность их для нормального функционирования экономики страны вновь постепенно приводят с конца 1911 г. царизм к мысли о том, что единственный способ гарантировать свои жизненно важные интересы и предупредить переход проливов в «чужие руки» — это захватить их себе»{349}.

В 1912 году с новой силой разгорелась война на Балканах. Естественно, что Россия не могла быть в ней безучастным наблюдателем. Между Турцией и Россией произошло дипломатическое столкновение по вопросу об Адрианополе. Речь шла о том, кому будет принадлежать этот город: Болгарии, за что ратовала Россия, или Турции. Как ни странно, в вопросе об Адрианополе Россия нашла поддержку в лице старого своего противника на Балканах — Австро-Венгрии. Причем, причины, по которым Россия и Австро-Венгрия стремились отдать Адрианополь Болгарии, были диаметрально противоположны: Россия стремилась оторвать Болгарию от германского союза, а Австро-Венгрия — от России. Императорское правительство 21 декабря 1912 года сообщила Стамбулу, что, если он не уступит в вопросе об Адрианополе, то Россия не будет сохранять нейтралитет. На кавказской границе стали сосредотачиваться войска, а в феврале 1913 года черноморский флот получил приказ быть готовым выступить в Босфор. В штабе начальника отдельного отряда судов Черноморского флота проводились заседания и обсуждались планы операций прорыва через Босфорский пролив, в случае начала войны с Турцией, а также план действий судов Черноморского флота при высадке десанта в Константинополе. Но Франция и Англия не стремились допускать Россию в этот регион. С их стороны началось сильнейшее давление на Турцию, и та была вынуждена согласиться на передачу Адрианополя.

В ноябре 1913 года проблема обладанием проливов для России вновь встала в полный рост. В Турцию была направлена германская миссия из 42-х офицеров во главе с генералом Лиманом фон Сандерсом, задачей которой была полная реорганизация турецкой армии по германскому образцу. Султан назначил немецкого генерала командующим турецкими войсками в Стамбуле. Получалось, что у выхода из Черного моря оказывается военная сила под германским командованием. Россия резко протестовала против этого, и председатель совета министров Коковцев довел этот протест до Императора Вильгельма. Министр иностранных дел С.Д. Сазонов вызвал к себе германского посла графа Пурталеса и заявил ему, что он «не может себе представить, чтобы в Берлине не отдавали себе отчета в том, что русское правительство не может относиться безразлично к такому факту, как переход в руки германских офицеров командования Константинопольским гарнизоном. Германский канцлер, — продолжал Сазонов, — должен был знать, что если есть на земном шаре пункт, на котором сосредоточено наше ревнивое внимание, и где мы не могли допустить никаких изменений, затрагивавших непосредственно, наши жизненные интересы, то этот пункт есть Константинополь, одинаково открывающий и заграждающий нам доступ в Средиземное море, куда, естественно, тяготеет вся вывозная торговля нашего юга»{350}.

Одновременно Россия обратилась за поддержкой к Франции и Англии. Первая согласилась поддержать Россию, вторая заняла уклончивую позицию. Между тем, давление России на Германию возымело свое определенное действие: фон Сандерс получил звание мушира (фельдмаршала) турецкой армии, и под этим предлогом был освобожден от командования военным округом Стамбула. Но тем не менее, военная миссия немцев в Турции по-прежнему продолжала играть важную роль, а Германия все более становилась обладательницей черноморских проливов, так как разложение Турции шло все убыстряющимися темпами.

Становилось совершенно ясно, что вместо слабой Османской империи хозяйничать над проливами будет мощная империя Германская. Вильгельм II, в своем напыщенном и патетическом стиле, заявил: «Или на укреплениях -Босфора будет скоро развиваться германский флаг, или же меня постигнет печальная судьба великого изгнанника на острове св. Елены»{351}. «Грозные симптомы, — пишет Сазонов в своих воспоминаниях, — приближающегося разложения Турции, наперед учитанного и уже использованного германским империализмом в собственных видах, вынуждали русскую дипломатию заняться обсуждением тех мер, к которым Россия могла быть вынужденной прибегнуть во всякую минуту для защиты своих интересов»{352}.

В этих условиях значение черноморских проливов для России приобретало основное значение. Император Николай II поручил министерству иностранных дел и главному военно-морскому командованию вплотную заняться этим вопросом. Одним из решений вопроса был бы прямой захват проливов русским десантом, как это сделали англичане в Суэцком канале. Но реальные возможности не позволяли сделать это в 1913 году.

Министр иностранных дел Сазонов в докладной записке Государю писал: «Можно быть разных взглядов насчет того, следует или нет России стремиться к завладению проливами. Если мы поставим вопрос о потребных для сего жертвах и о ценности такого приобретения, то мы неизбежно натолкнемся на противоположение одних аргументов другим. На спорных базах нельзя обосновывать направление внешней политики в столь первостепенной важности вопросе. За последнее время вопрос о проливах осложнился новыми условиями, которые, с одной стороны, усилили экономическое значение проливов для России, а с другой, осложнили политические и стратегические трудности на пути к возможному завладению ими. Вопрос так и остается открытым, и единственное заключение, к которому можно прийти в настоящее время — это что едва ли в России найдется ответственный политический деятель, который не признал бы, что в случае изменения существующего положения Россия не может допустить разрешения вопроса вопреки своим интересам; иными словами, при известных условиях, не может остаться безучастной зрительницей событий [...] Проливы в руках сильного государства — это значит полное подчинение экономического развития всего юга России этому государству»{353}.

Тем не менее, Сазонов подчеркивал, что десантную операцию на Босфоре в настоящее время «почти невозможно осуществить». 21 февраля 1914 года состоялось совещание под председательством Сазонова с участием генерала Жилинского, адмирала Григоровича и посла в Турции Гирса по вопросам десантной операции в Босфоре. И Жилинский, и Сазонов считали, что десантную операцию возможно осуществить только в условиях общеевропейской войны. Адмирал Григорович также считал операцию невозможной в настоящее время, из-за малоудовлетворительного обеспечения войск транспортными судами. «Я помню, — вспоминал Сазонов, — под каким безотрадным впечатлением нашей полной военной неподготовленности я вышел из этого совещания. Я вынес из него убеждение, что, если мы и были способны предвидеть события, то предотвратить их не были в состоянии. Между определением цели и ее достижением у нас лежала целая бездна. Это было величайшим несчастьем России»{354}.

Однако, представляется, что Сазонов несколько сгущает краски, говоря о «полной нашей военной неподготовленности». Действительно, у России на конец 1913 — начало 1914 года не хватало сил для осуществления десантной операции. Но ведь дело в том, что эту операцию планировали проводить в условиях всеевропейской войны.

Военный министр генерал В. А. Сухомлинов тоже опасался неготовности России для проведения десанта на Босфоре: «На основании моих наблюдений, — писал он в своих мемуарах, — на десантном маневре 1903 года, я не мог отказаться от мысли, что наш десант на Босфоре — это дорогая игрушка и, сверх того, может стать опасной забавой — по крайней мере еще в течение долгого времени. В 1913 году я докладывал Государю мою личную точку зрения относительно рискованности самой операции по занятию проливов с технической стороны. Выслушав мой доклад, Император Николай II, видимо, настроенный оптимистично, не отрицая трудности операции с военной точки зрения, дал мне понять, что в этом деле идея и цель всего вопроса имеет такое доминирующее значение, что технические детали отходят на задний план»{355}.

Отсутствие единого мнения о возможности десантной Босфорской операции и непрекращающиеся споры вокруг нее отразились и на реорганизации русского флота. До 1913 года, то есть до самого кануна войны, морское министерство считало, что главным в предстоящей войне будет Балтийский флот. Именно поэтому проходило его укрепление. При этом, Балтийскому флоту ставились чисто вспомогательные задачи — помешать высадке неприятельского десанта в тылу русской армии, или, по возможности, его затруднить{356}.

Эти соображения в дальнейшем легли в основу планов развертывания Балтийского флота в случае войны. Черноморский театр боевых действий до 1913 года считался второстепенным. Это мнение, как считает Дмитрий Алхазашвили, было ошибочным и привело к потере времени и средств. Трудно с этим не согласиться. «Потребовались потрясения 1912-1913 годов, — продолжает Алхазашвили, — чтобы планы Морского министерства изменились кардинальным образом. Теперь, после младотурецкой революции, итало-турецкой и двух балканских войн, уже всем стало очевидно, что именно в этом регионе присутствие нового русского флота наиболее желательно. Отныне линейный флот, создаваемый на Балтике, признавалось более целесообразным использовать для действий по захвату Дарданелл»{357}. К 1914 году на первый план выходили задачи выхода России в мировой океан, гегемонии на Балканах, что станет возможным тогда, когда Россия станет твердой ногой в проливах Босфор и Дарданеллы и в Эгейском море. В начале 1914 года военно-морская концепция России была определена в пользу черноморского театра военных действий. В решении Главного Штаба ВМФ значилось: «Принять за основу наших планов войны идею сосредоточения всего нашего флота в Средиземном и Черном морях»{358}.

Начало Первой мировой войны и вступление в нее Турции вплотную привели к необходимости реализовывать на деле проекты и планы по захвату Босфора. Уже 24 ноября 1914 года старший лейтенант Левицкий подает в Главный штаб ВМФ свой проект, который назывался «Записка по вопросу об организации десантной операции для завоевания проливов». В ней говорилось: «России в ближайшем будущем предстоит, надо надеяться, окончательно разрешить в свою пользу давно назревший вопрос о проливах. Задача эта может быть решена при дружном сотрудничестве флота и армии. Если в настоящий момент главная роль по подготовке решения вопроса принадлежит флоту, тогда как армия, до полного нашего господства на море и до выяснения обстановки на Западном фронте, не имеет возможности приложить к этому делу все свои силы, то взамен этого, когда господство на Черном море будет всецело в наших руках, главную роль будут разделять армия и флот, причем более сложная задача ляжет на первую, именно выполнение самой десантной операции»{359}.

Захват Босфора виделся важнейшей задачей всеми: от простого офицера до Императора. Николай II рассматривал эти завоевания, как важнейшие для России и как ключ к общей победе. Уже в Высочайшем манифесте по случаю нападения Турции на Россию 2 ноября 1914 года Царь говорил: «Вместе со всем Народом Русским Мы непреклонно верим, что нынешнее безрассудное вмешательство Турции в военные действия только ускорит роковой для нее ход событий и откроет для России путь к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах Черного моря»{360}.

Между тем, в начале войны Царь не вмешивался в общий ход военных действий, а великий князь Николай Николаевич и его штаб считали Босфорскую операцию второстепенной. Адмирал А.Д. Бубнов вспоминал: «Весьма показательным в этом отношении является нижеследующий случай: однажды, в начале войны, за завтраком в вагонересторане у великого князя Николая Николаевича, мой сослуживец В.В. Яковлев и я, сидя за одним столом с генерал-квартирмейстером генералом Ю.Н. Даниловым, завели с ним разговор о решении вопроса о проливах, на что он нам ответил: «Об этом поговорим позже, когда будем на реке Одере,» — иными словами, после победы над Германией»{361}.

Но в то же самое время Царь продолжал бороться над разрешением вопроса «о проливах» на дипломатическом фронте. Морис Палеолог приводит слова царя, сказанные им, по утверждению французского посла, во время беседы с ним в 1914: «Я должен буду обеспечить моей империи свободный выход через проливы. [...] Турки должны быть изгнаны из Европы; Константинополь должен отныне стать нейтральным городом, под международным управлением. [...] Северная Фракия, до линии Энос — Мидия, была бы присоединена к Болгарии. Остальное от линии до берега моря было бы отдано России»{362}.

3 марта 1915 года французскому послу было заявлено Императором еще более твердо: «Я не признаю за собой права навлекать на мой народ ужасные жертвы нынешней войны, не давая ему в награду осуществление его вековой мечты. Поэтому мое решение принято, господин посол. Я радикально разрешу проблему Константинополя и проливов»{363}.

Русские правящие круги также считали обладание проливами вопросом первостепенной важности. Некоторые полагали, что их приобретение важнее даже союза с Антантой. Так, русский посол в Сербии князь Трубецкой писал 9 марта 1915 года министру Сазонову: «Проливы должны принадлежать нам. Если мы сможем получить их от Франции и Британии, борясь с Германией, тем лучше; если нет, будет лучше получить их в союзе с Германией против всех остальных. Если мы потерпим поражение в этом вопросе, вся Россия спросит нас, за что наши братья проливают кровь»{364}.

Наконец, Николай II потребовал от союзников прямого ответа: «Дают ли они определенное согласие на включение Константинополя в состав Российской империи в случае победы?»

Для союзников это был весьма непростой и болезненный вопрос. Дать согласие России на обладание проливами и Константинополем означало пустить ее в зону своих жизненных интересов, куда англичане никого пускать не хотели по приведенным выше причинам. Но и отказывать России в этом праве тоже было рискованно. Россия несла самые тяжелые жертвы в ходе войны и имела право на соответствующую компенсацию. Кроме того, прямой отказ русским мог вызвать активность тех сил в их правительстве, чье мнение выразил князь Трубецкой. Выход же России из войны, или, хуже того, переориентировка ее на Германию, грозил крахом Антанте. В английских правящих кругах возник раскол по этому вопросу. Уинстон Черчилль предлагал ограничиться общими заверениями русским о симпатии к поставленным вопросам; Бонар Лоу уверял, что «если Россия будет иметь все, что она пожелает, результатом явится отчуждение Италии и балканских государств». Им возражал сэр Эдуард Грей, который указывал, что если Англия не поддержит Россию в вопросах о проливах, то ее поддержит Германия, и тогда сепаратный мир между ними неизбежен. «Абсурдно, — говорил Грей, — что такая гигантская империя, как Россия, обречена иметь порты, перекрытые льдами на протяжении значительной части года, или такие порты, как на Черном море, которые закрыты в случае любой войны»{365}. В результате мнение Грея победило в британском кабинете. Его поддержал и Ллойд Джордж, который полагал, что за Константинополь и проливы русские будут готовы на огромные уступки в других вопросах. «Русские настолько стремятся овладеть Константинополем, что будут щедры в отношении уступок во всех прочих местах».

Зависимость победы от обладания проливами понимали как союзники, так и немцы. Адмирал фон Тирпиц писал: «У Дарданелл происходит борьба... Если Дарданеллы падут, то война для нас проиграна...».2 Французский капитан 1го ранга Клод Фарер писал тоже самое: «Если бы проливы были бы открыты, Гинденбург был бы побежден в Польше и пал бы немецкий фронт во Франции... сообщение между Средиземным и Черным морями было бы восстановлено. Русская армия была бы обильно снабжена военным снаряжением, а наше армия была бы подкреплена русскими полками. Турция была бы принуждена капитулировать и война была бы закончена»{366}.

Поэтому союзники были вынуждены признать за Россией право обладать проливами и Константинополем. В середине марта 1915 британский посол лично сообщил Государю, что британское правительство готово дать необходимые гарантии относительно Константинополя при условии установления там свободы прохода всех торговых кораблей и транзитных товаров, перевозимых из нерусских государств, прилегающих к Черному морю. В начале 1915 года между Россией и союзниками разрабатывается будущее управление оккупированного Константинополя. Каждая страна должна была направить туда своего Главноуполномоченного. Министерство иностранных дел России направляет в Главный штаб ВМФ секретный документ, который назывался «Об установлении штата временного управления Императорского Российского Главноуполномоченного в Царьграде». В нем, в частности, говорилось: «Между нами, Францией и Великобританией установлено, что в случае занятия союзными войсками Константинополя, ввиду имеющихся там весьма значительных экономических интересов наших союзников и во внимание к сложным международным вопросам, связанных с занятием нынешней Оттоманской столицы, управление Царьградом будет временно осуществляться тремя Державами. При этом предположено вверить гражданское управление городом и прилегающей территорией трем Главноуполномоченным: Русскому, Французскому и Английскому. Необходимо иметь ввиду, что установление прочного порядка в Царьграде важно, главным образом, для России, которой придется в дальнейшем будущем управлять краем. Для Англии же и Франции на первом месте стоят интересы их подданных, охранять каковые обе державы будут прежде всего, хотя бы и в ущерб интересам коренного населения страны, являющегося будущими поданными России. Поэтому выяснение всех сторон этого сложного дела должно проходить преимущественно по нашей инициативе, как державы наиболее заинтересованной»{367}.

Таким образом, мы видим, что об обладании Россией Константинополем в этом документе говорится, как о вопросе решенном и население края рассматривается,»как население Российской империи. Между тем, англичане, вынужденные на словах согласиться с русскими требованиями по Босфору и Дарданеллам, стремились сделать все, чтобы максимально уменьшить, либо вообще свести к нулю русское господство в этом регионе. Одновременно, согласившись с русскими требованиями, англо-французское командование приступило, не поставив в известность своего русского союзника, к разработке Дарданелльской операции. Русскому послу в Париже графу Извольскому стало известно об этих намерениях союзников, и он уведомил об этом Петроград. Сегодня можно не сомневаться, что главной целью англо-французского командования в Дарданелльской операции было не допустить Россию к господству в этой части земного шара, хотя официально, уже задним числом, союзники объясняли ее необходимость «установлением прочной связи с Россией»{368}. Но на самом деле, захватив Константинополь, англичане стали бы хозяевами положения и могли оспаривать русские притязания. Операция готовилась крайне поспешно, что совершенно не характерно для таких сложных военных операций, как высадка десанта в хорошо укрепленном противником районе. Тем более, что оборона Дарданелл находилась в немецких руках. Позже английский адмирал Валис признал, что «во всей мировой истории нет ни одной операции, которая была бы предпринята на столь скорую руку и которая была бы столь плохо организована»{369}.

18 марта 1915 года союзники начали Дарданелльскую операцию бомбардировкой Галлиполи. Англо-французским войскам предстояло штурмовать двадцать четыре турецких старых форта, находившиеся под командованием немецких офицеров. 25 марта состоялась первая попытка высадки, закончившаяся неудачей. Понеся тяжелые потери, союзники были сброшены турками в море. С 6 по 9 мая новую попытку предприняли французы. Вернее, французские колониальные войска, так как и в первую и во вторую попытку штурмовали укрепления противника, в основном, новозеландские, австралийские, алжирские и зулусские части. При поддержке английского австралийского корпуса союзники вгрызлись в турецкую оборону. 19 мая турки, под командованием немецкого генерала Лимана фон Сандерса, контратаковали, нанеся союзникам тяжелое поражение. Потери только английского корпуса составили 7000 человек убитыми{370}. Не менее тяжкие потери несли союзники и на море, где германские подлодки сеяли ужас на их суда, топя один пароход за другим. В январе .1916 года союзники были вынуждены прекратить проведение операции, потеряв при ее неудачном проведении 20000 человек убитыми.

Начавшаяся в начале 1915 года англо-французская операция на Черном море продемонстрировала русским, что, несмотря на все свои заверения, союзники не хотят пускать Россию в Константинополь. Император Николай1 II, обеспокоенный таким поворотом событий, распорядился начать немедленно подготовку к собственной Босфорской операции. Император приказал великому князю Николаю Николаевичу «предпринять операцию в целях захвата Босфора». Уже 19 февраля на заседании Совета Министров И.Л. Горемыкин довел до сведения министров, что великим князем Николаем Николаевичем получена «директива Государя Императора о необходимости воспользоваться настоящей войной для завладения Босфором и Дарданеллами»{371}.

Для успеха операции важнейшим обстоятельством для русских было бы обладание болгарским городом Бургосом. Николай II вообще считал весьма желательным вступление Болгарии в войну на стороне Антанты и вел с болгарским Царем переговоры по этому поводу. Адмирал Бубнов так описывал свой разговор с Николаем II по поводу Бургоса осенью 1915 года: «Болгарский порт этот имел значение огромной важности для Босфорской операции, горячим сторонником которой был Государь. Дело в том, что Бургас был единственным портом вблизи Босфора, где можно было высадить крупный десантный отряд, без коего наш Генеральный Штаб и, в частности ген. Алексеев, категорически не считал возможным предпринять операцию для завладения Босфором. Об этом порте давно уже велись секретные переговоры с Болгарией, которые, однако, были безуспешными, ибо Болгария требовала себе, за вступление на нашей стороне и представление нам Бургоса, Македонию, на что Сербия своего согласия ни за что давать не хотела, закрывая глаза на то, что мы именно во имя ее спасения вступили в эту тяжелую для нас войну. Эта черная неблагодарность, угрожающая лишить нас не только возможности решить нашу национальную проблему, но даже выиграть войну, глубоко опечалила и поразила Государя, заступничеству коего Сербия была обязана всем, и Государь теперь искал возможности обойтись без Бургоса для решения Босфорского вопроса»{372}.

Николай II попрежнему считал Босфорскую операцию одним из решающих этапов войны и возлагал на нее большие надежды. Адмирал Бубнов вспоминал, что его обсуждение с Царем возможной Босфорской операции «так затянулось, что Государь, а это редко с ним случалось, настолько пропустил час обеда, что, наконец, министр Двора граф Фредерике решил войти в кабинет и напомнить Государю, что в гостиной ожидает приглашенная к обеду специальная военная миссия из Франции»{373}. Адмирал А.Д. Бубнов считал, что «по своей решающей стратегической и политической важности Босфорская операция принадлежала к категории тех операций, при коих даже самый крайний риск не только допустим, но и обязательно необходим. В данном случае мы рисковали бы лишь одной бригадой, а если даже при этом погиб бы весь Черноморский флот, состоявший из устарелых судов, то это не было бы бедой, ибо как раз весной 1915-го года должны были вступить в строй мощные современные корабли и истребители»{374}.

Однако, мнение адмирала Бубнова нашло противодействие со стороны генерала Данилова и, в меньшей степени, генерала Алексеева. Первый вообще считал операцию авантюрой, а второй рассматривал ее только в контексте общесоюзнической операции, так как полагал, что у русских слишком мало сил для ее осуществления в одиночку. При этом приводились доказательства, что если уж у союзников ничего не получается, то что говорить о нас. Это неверие большей части русского генералитета в силы своей армии, столь характерное для начала XX-го века, продолжало играть свою пагубную роль. При этом как-то совершенно не принималось в расчет ни Даниловым, ни Алексеевым, что союзники приготовились к этой операции из рук вон плохо, поспешно, и их поражение было предопределено еще в начале операции.

Адмирал Бубнов продолжал доказывать обратное, а именно жизненную необходимость Босфорской операции, которая, по его мнению, имела все шансы на успех. Он указывал на скорый спуск на воду таких мощных линкоров, как «Императрица Мария» и «Императрица Екатерина», а также отсутствие в Черном море крупных военных судов противника. Бубнов также подчеркивал, что турки, деморализованные после русских побед на Кавказском фронте, будут не в состоянии оказать упорное сопротивление в плохо укрепленном Босфоре. Дочь генерала Алексеева Алексеева-Борель, которая, как может, защищает своего отца, приводит слова некоего полковника Тихобразова, сказанные о Бубнове, что тот был «милый, добрый, увлекающейся человек, чья талантливость портилась его легкомыслием»{375}. Трудно, конечно, понять, почему мы должны доверять мнению армейского полковника о военных способностях морского стратега, но даже если А.Д. Бубнов и был «увлекающимся человеком», то, как известно, иногда именно оправданный риск приводит к победе. Действия же стратегов русской Ставки времен первой мировой войны всегда отличались, с одной стороны, излишней боязливостью, а с другой, губительным упорством.

Адмирал Григорович также скептически относился к возможности десантной операции на Босфоре. Он писал: «Транспортная операция возможна только тогда, когда наш черноморский флот окончательно овладеет морем и заблокирует наглухо Босфор и когда, вместе с тем, война на Западном фронте будет приведена к желательному концу, то есть возможно будет снять с этого фронта необходимые для этой операции войска»{376}.

Николай II был полностью согласен с мнением Бубнова по поводу Босфорской операции и всячески ему оказывал поддержку, отметая любые сомнения в целесообразности подобной операции. «Если такие сомнения наблюдались у военных специалистов, — пишет Мельгунов, — то их не было лично у Императора: он не колебался в принятом решении. Через три недели Кудашев писал Сазонову, что Янушкевич сообщил ему «волю Государя», признающую только одно решение вопроса — «присоединение обоих проливов»»{377}. Возглавив осенью 1915 года вооруженные силы, Царь потребовал ускорить подготовку Босфорской операции. 18 ноября 1915 года Алексеев довел до сведения командующего Черноморским флотом, что «Государь Император 31 октября повелел усиленно продолжить подготовку к выполнению десантной операции»{378}. Однако сам Алексеев в успех операции не верил и надеялся, что победа над Германией сделает Босфорскую операцию ненужной.

Адмирал Бубнов писал: «На Черном море находился Босфорский пролив, завладение коим, как мы знаем, должно было иметь решающее влияние на исход всей войны. Эта стратегическая цель первостепенной важности могла быть достигнута лишь широким десантным маневром по Черному морю. Однако, к великому сожалению, наше верховное командование не решилось осуществить этот маневр для завладения Босфором, главным образом потому, что, в лице генерала Алексеева и его сухопутных сотрудников, не обладало достаточно широким «размахом» стратегической мысли, свойственной выдающимся военачальникам. Твердо придерживаясь убеждения, что вопрос о проливах будет решен победой над Германией, генерал Алексеев, про себя, считал Босфорскую операцию не нужной. Но так как Государь был горячим сторонником Босфорской операции, а министр иностранных дел С.Д. Сазонов на ней настаивал, генерал Алексеев не отвергал ее категорически, но ставил для своего согласия на нее необоснованные требования»{379}.

Первоначально Босфорскую операцию планировали на осень 1916 года. Генерал М. Свечин вспоминал: «К середине 1916 года было решено предпринять, под прикрытием Черноморского флота, высадку частей у входа в Босфор, для завладения его укреплениями, обороняющими вход в этот пролив. С этой целью была сформирована, из отборных частей, дивизия под командованием моего брата Александра Свечина (Георгиевского кавалера, большого военного писателя, только что оправившегося после тяжелого ранения пулей в шею), а всей операцией, с последующими подкреплениями, должен был руководить генерал Щербачев с начальником штаба генералом Головиным»{380}.

Однако, военная обстановка заставила русское командование перенести сроки этой операции. Летом 1916 года командующий Черноморским флотом вице-адмирал Колчак был вызван в Могилев, где имел продолжительную встречу с генералом Алексеевым. Речь шла о черноморских проливах. На Колчака возлагалась задача подготовить морские силы для проведения операции. Операция должна была начаться после вступления в войну на стороне Антанты Румынии. Русские войска должны были продвинуться вдоль западного побережья Черного моря и, форсировав Босфор, перенести боевые действия на территорию Турции, захватив всю проливную зону. Черноморский флот должен был содействовать сухопутной операции высадкой десантов, огнем артиллерии, захватом Босфора и, наконец, ударом по Константинополю. Алексеев около двух часов разговаривал с Колчаком, а затем сказал, что «окончательные руководящие указания ему даст сам Государь, который сейчас совершает свою обычную прогулку на автомобиле».{381}

Сам Колчак так вспоминал об этом во время допроса: «Затем, после выяснения всех вопросов, я явился к Государю. Он меня принял в саду и очень долго, около часу, меня также инструктировал относительно положения вещей на фронте, главным образом, в связи с выступлением Румынии, которая его чрезвычайно заботила, ввиду того, что Румыния, по-видимому, не вполне готова, чтобы начать военные действия, и ее выступление не может дать положительных результатов. [...] Я спросил относительно босфорской операции. Он сказал, что сейчас говорить об этом трудно, но мы должны готовиться к ней и разрабатывать два варианта: будущий фронт, наступающий на западном берегу и самостоятельная операция на Босфоре, перевозка десанта и выброска его на Босфор. Тут еще было прибавлено Государем: «Я совершенно не сочувствую при настоящем положении выступлению Румынии, я боюсь, что это будет невыгодное предприятие, которое только удлиннит наш фронт, но на этом настаивает французское союзное командование: они требуют, чтобы Румыния во что бы то ни стало выступила, они послали в Румынию специальную миссию, боевые боеприпасы, и приходится уступать давлению союзного командования»»{382}. Таким образом, мы видим, что Николай II намного осторожнее относился к возможности широкомасштабной босфорской операции, хотя и считал ее по-прежнему крайне необходимой.

Сомнения Николая II по поводу военных возможностей Румынии полностью подтвердились жизнью. Объявив 27 августа 1916 года войну Австро-Венгрии, румынская армия была наголову разгромлена германским генералом фон Макензеном. Кичливый румынский главнокомандующий М. Аслан бежал, бросив на произвол судьбы свою армию и крепость Туртукай, которую накануне называл «румынским Верденом». 10 ноября 1916 года фон Макензен форсировал Дунай, а 20-го захватил Бухарест. Румынская армия потеряла из 120 000 человек 25 000 убитыми и 65 000 пленными. Стремительное крушение Румынии, на которую союзники возлагали столько надежд, заставила президента Пуанкаре направить Николаю II тревожную телеграмму по поводу румынских событий. 8 декабря 1916 года Николай II отвечает французскому президенту: «Я вполне присоединяюсь, господин президент, к вашей оценке положения, создавшегося в связи с военными событиями в Румынии. Так же как и вы, я очень сожалею об уступке неприятелю значительной румынской территории. Если пришлось пойти на отступление, то это было сделано лишь под давлением настоятельной необходимости. Генерал Жанен должен был ознакомить высшее французское командование с причинами, вызвавшими такое положение. Прежде всего — это, к несчастью, почти полный разгром румынской армии и затем — недостаток в перевозных средствах»{383}.

От полнейшего военного разгрома румынов спасли русские корпуса графа Келлера и Хана Алиева, которые прикрыли отход румын и стабилизировали фронт. Однако, думать теперь о крупномасштабной босфорской операции не приходилось. Речь могла идти только о десантной операции на Босфоре, которая, тем не менее, также могла сыграть большую роль в крушении Турции и захвате русскими Константинополя.

Десантная Босфорская операция была перенесена на весну 1917 года. Военная обстановка на Черном море, по мнению Бубнова и Колчака, ей благоприятствовала. «Из всестороннего изучения с главой нашей агентурной разведки, — писал адмирал Бубнов, — и моим другом капитаном 2-го ранга В.В. Яковлевым, собранных им и тщательно проверенных сведений, оказалось, что обстановка для нашей Босфорской операции весьма благоприятна и что Турция, несмотря на все усилия немцев, почти совсем утратила свою боеспособность»{384}. Подготовка к операции шла полным ходом. «По повелению Государя, — пишет Бубнов, — было тотчас же приступлено к сформированию десантной дивизии, причем Государь повелел, чтобы для укомплектования этой дивизии было отправлено достаточное число особо отличившихся в боях офицеров и солдат — георгиевских кавалеров. Кроме того, в состав десантного отряда должна была еще войти сформированная в портах Балтийского моря, так называемая Балтийская «морская дивизия», которая для этого была переведена на побережье Черного моря, а также значительно расширенный в своем составе Гвардейский Экипаж. Государь до самого конца своего верховного командования все время живо интересовался ходом формирования десантной дивизии, и во время «серкля» после завтраков, когда я был в числе приглашенных, все время меня подробно расспрашивал»{385}.

Большую роль в обеспечении предстоящей операции должен был сыграть линкор «Императрица Мария». Это была гордость русского флота. Спущенный на воду в 1913 году, корабль вступил в строй в 1915 году. Водоизмещение его равнялось 22 600 т., скорость — 21 узел в час. На борту линкора находилось 12 орудий по 305 мм, 20 орудий по 130 мм, 8 орудий по 75 мм, 4 орудия по 47 мм и 4 пулемета. Линкор находился в порту Севастополя, готовый выйти в море, когда 7 октября 1916 года на его борту вспыхнул страшный пожар, унесший жизнь 152 моряков. Из-за опасения, что пламя перебросится на пороховые склады порта, командование приказало линкор затопить. Это была большая потеря для ВМФ России. В народе заговорили о диверсии и бунте на корабле. Пожар на «Императрице Марии» стал раздуваться оппозицией. Император Николай II написал письмо морскому министру Григоровичу с указанием немедленно прекратить эти вредные домыслы. Приводим полный текст письма: «Иван Константинович. За докладом сегодня я забыл указать вам о необходимости краткого объявления во всеобщее сведение о несчастье в Севастополе с линкором «Императрица Мария». Происшествие это известно всей России, но за отсутствием официальных данных вокруг него ходят всевозможные слухи, вплоть до бунта команд, что крайне обидно для доблестного личного состава Черноморского флота. Я нахожу наиболее правильным краткое сообщение о случившимся, что повлекло к временному выводу из строя боевого судна и указания надежды на восстановление его через несколько месяцев, полгода, год и т.п. Это безусловно нужно. Уважающий вас НИКОЛАЙ»{386}.

С гибелью линкора связано еще одно интересное обстоятельство, рассказанное адмиралом Бубновым, которое прекрасно свидетельствует о благотворной роли Николая II как руководителя. «Гибель «Императрицы Марии», — писал адмирал Бубнов, — глубоко потрясла А.В. Колчака. Со свойственным ему возвышенным пониманием своего начальнического долга, он считал себя ответственным за все, что происходило на флоте под его командой [...]. Он замкнулся в себе, перестал есть, ни с кем не говорил, так что окружающие начали бояться за его рассудок. Узнав об этом, Государь приказал мне тотчас же отправиться в Севастополь и передать А.В. Колчаку, что он никакой вины за ним в гибели «Императрицы Марии» не видит, относится к нему с неизменным благоволением и повелевает ему спокойно продолжать свое командование. Прибыв в Севастополь, я застал в штабе подавленное настроение и тревогу за состояние адмирала, которое теперь начало выражаться в крайнем раздражении и гневе. Хотя я и был близок к А.В. Колчаку, но, признаюсь, не без опасения пошел в его адмиральское помещение; однако, переданные мною ему милостивые слова Государя возымели действие, и после продолжительной дружеской беседы он совсем пришел в себя, так что в дальнейшем все вошло в свою колею»{387}.

Наступил конец 1916 года. В.Н. Воейков вспоминал: «1-го декабря 1916 года Государь Император обратился к Армии и Флоту с приказом, которым подтвердил намерение бороться до восстановления этнографических границ, достижения обладания Царьградом и создания свободной Польши из трех ее частей. Таким образом, были обнародованы находившиеся до тех пор в руках дипломатов переговоры о присоединении, по окончании войны, к России Константинополя и проливов. Англия воленсноленс подписала это соглашение; но, так как вопрос о Константинополе и проливах составлял ее больное место, она усилила поддержку русских революционных деятелей через своего посла, почетного гражданина первопрестольной столицы России — сэра Дж. Бьюкенена»{388}.

Февральская революция положила конец планам Босфорской операции. Временное правительство, в лице Милюкова, много об этом говорило, но ничего не смогло предпринять, из-за полной политизации флота и нежелания его воевать. Великая мечта России, которая была так близка к воплощению, снова стала недосягаемой.

А. Керсновский писал по этому поводу: «Величайший грех был совершен весною 1915 года, когда Ставка отказалась от овладения Константинополем, предпочитая ему Дрыщув и погубив без всякой пользы десантные войска на Сане и Днестре. Вывод из строя Турции предотвратил бы удушение России. Овладение Царьградом свело бы на нет ту деморализацию, которая охватила все слои общества к осени, как следствие катастрофического, непродуманного и неорганизованного отступления, проведенного Ставкой под знаком «Ни шагу назад!» Один лишь Император Николай Александрович чувствовал стратегию. Он знал, что великодержавные интересы России не удовлетворит ни взятие какого-либо «посада Дрыщува», ни удержание какой-нибудь «высоты 661». Ключ к выигрышу войны находился на Босфоре. Государь настаивал на спасительной для России десантной операции, но добровольно уступив свою власть над армией слепорожденным военачальникам, не был ими понят»{389}.

Дальше