Русь монгольская

Как мог читатель узнать хотя бы из предыдущей главы, монголы отнюдь не остановились на западных границах русских земель. Но случилось так, что именно Русь стала самым западным государством, которое вошло в орбиту монгольского владычества.

Вместе с прочими землями — от Енисея до Грузии — она вошла в Улус Джучи, назвавшийся так, поскольку власть над ними принадлежала потомкам старшего сына — Джучи-хана — Тэмуджина.

Там, где монголы стали правителями достаточно цивилизованных государств, — в Иране и Китае они довольно быстро превратились в обычную феодальную знать, а ханы — в «стандартных», если можно так выразиться, монархов, усвоив культуру завоеванных и в итоге относительно быстро ассимилировавшись. Не то было в Улусе Джучи. Золотая Орда так и осталась, по сути, бродячим кочевым войском, а Сарай — не подлинной столицей, а всего лишь его зимней ставкой. Формально ханы — преемники Батыя — владели землями от Дуная до Самарканда. Фактически же под их полным контролем была лишь столица, где они были полновластными хозяевами. На местах правила уцелевшая знать, вынужденная покоряться до поры до времени. Монголов [234] интересовало лишь бесперебойное поступление дани, обеспечиваемое угрозой грабительских набегов, ничего подобного настоящим государственным институтам они не пытались учредить.

Впрочем, вне зависимости от поступления дани набеги все равно происходили — и с тем, чтобы напомнить покоренным народам, кто является их хозяином, да и просто когда какому-нибудь хану или царевичу хотелось набить сундуки золотом или поразвлечься.

Русские князья обязаны были получать ярлыки на княжение в Сарае и обеспечивать уплату дани — но и только. Князья свободно воюют между собой, свободно собираются на съезды, заключают союзы. Ханы почти не вмешивались в их внутренние дела, хотя активно вмешивались в междоусобицы, поддерживая то одних, то других, натравливая вассалов друг на друга, пока наконец не остановились на великих князьях московских. Случается, чем-то не приглянувшегося им правителя убивали, чтобы посадить на его место сына или брата, а потом удивлялись: а с чего это облагодетельствованный таким своеобразным способом не проявляет к ним почтения и любви?

Гумилев, непонятно почему, упорно называл эти отношения симбиозом.

Официальное их название — монголо-татарское иго, и оно точно отражает их суть — финансовый вопрос имел для потомков Чингисхана, как уже говорилось, первостепенное значение. Правда, что касается этнонима «татарское», можно поспорить. В конце 80-х гг. XX в., в эпоху роста национальных страстей, казанские ученые довольно остроумно пошутили насчет «татарского ига» над татарами (земли Поволжья облагались данью в не меньшей степени, чем русские).

Впрочем, сборщики дани — баскаки появились в русских землях лишь спустя девятнадцать лет после монгольского нашествия — до того новые хозяева довольствовались обычным грабежом. [235]

Но надо сказать, что подобное развитие событий, когда Русь оказалась данником паразитического образования воинственных кочевников, было отнюдь не единственно возможным.

Карамзин в своей «Истории государства Российского» выразил такое мнение: «Если бы монголы сделали у нас то же, что в Индии, в Китае, или турки в Греции; если бы, оставив степи и кочевание, переселились в наши города, то могли бы существовать и доныне в виде государства...» (116, 424).

А вот что пишет, например, Александр Буровский в своей «России, которой не было — 2»; вот какой, с позволения сказать, исторический ужастик нарисовал этот уважаемый и небесталанный автор — трубадур радикального западничества:

«Бату-хан полюбил причерноморские степи и сделал своей столицей Сарай-на-Днепре (А почему не на Дону? — Авт.), на днепровских порогах (А почему не в устье? — Авт.)... Назваными сыновьями Бату-хана становятся не только Александр Невский, но и... князья Западной Руси. Князья тверские, рязанские, московские, владимирские, пинские, киевские, черниговские, волынские и переяславские — вся Русь кишит в Сарае-на-Днепре, гадит (так в тексте. — Авт.) друг дружке, укрепляет самого Бату-хана... После восстания в Киеве в 1280 г. вечевые колокола снимают уже по всей Руси... В 1480 г. под кривыми саблями подданных великого князя и кагана падет Волынь... В 1500-м возьмут Краков... К 1520-му... доберутся до Новгорода...»

В итоге

«...Границу Европы приходится проводить в районе Львова...» и это как минимум. «Разве что Польша и Господин Великий Новгород имеют шансы отбиться...» (10, 488).

Автор в отличие от уже упоминавшегося покойного Л.Н. Гумилева не испытывает ровно никаких симпатий к золотоордынским ханам. Однако он не видит никаких причин, по которым при подобном гипотетическом сценарии принявшие христианство и обрусевшие монголы стали бы [236] худшими государями для русских земель, нежели обожаемые Бушковым и Буровским потомки литовца Гедиминаса — для Западной Руси. Или франко-норманны Плантагенеты — для англосаксов. Или далекие потомки Чингисхана — Великие Моголы — для Индии.

В конце концов Иран под властью ильханов из династии Хулагуидов отнюдь не погиб и не впал в ничтожество, а скорее напротив. А власть эта, как уже говорилось выше, длилась почти полтораста лет. Да и крещеный татарин Симеон Бекбулатович, кстати, пусть и чисто формально, но провозглашенный на некоторое время русским царем, рассматривался как реальная кандидатура на московский трон после пресечения прямой линии Рюриковичей в эпоху Смуты (1600–1612).

Итак, представьте, читатель, что владыки монголов решили, если можно так выразиться, последовать совету Карамзина и предприняли попытку создать на завоеванных русских землях нечто вроде «регулярного государства», как стали говорить много позднее — уже в XVIII в.

Большая часть великих князей истреблена в ходе боевых действий и последующей резни, остальные стали покорными вассалами ханов под именем «названых сыновей». Кроме Александра Ярославича Невского, это могли быть князья смоленские, волынские и князь галицкий Даниил.

Места владык Суздаля, Владимира, Рязани, Чернигова, Киева занимают представители знати завоевателей.

Вместо многих погибших удельных князей и бояр тоже садятся бывшие монгольские темники и мурзы, а в городах — монгольские наместники. Впрочем, слово «монгольские» следует понимать весьма условно — среди служивших ордынским ханам, как уже упоминалось, были представители самых разных народов — от уйгуров до аланов.

В общем, события развиваются по сценарию, десятки раз отработанному за прошедшие тысячелетия, и так же, как случилось в то же время в Иране и Китае, — захватчики, завоевывая какую-либо более цивилизованную страну, [237] истребляют ее правящий класс (вернее, большую его часть), после чего занимают его место, превращаются в военную и земельную знать, постепенно сливаясь с местным населением (14, 448).

Только Новгородская земля сохраняет относительный суверенитет, хотя и вынуждена уплачивать дань монгольским ханам и по крайней мере внешне признавать их верховенство.

И здесь история делает крутой поворот, значение которого не было понятно ни современникам, ни даже многим позднейшим историкам.

Если в условиях кочевой степи и кочевых порядков единство Золотой Орды непрерывно подтачивалось бесконечной междоусобной борьбой претендентов на трон хана, то на Руси, напротив, у Чингизидов, по сути, не остается иного пути, как осуществить политическую эволюцию по образцу уже упоминавшихся Ирана и Китая.

Как бы этот поворот событий отразился на судьбе русского народа?

Да простит меня читатель, но никаких ужасных последствий этого не просматривается.

В конце концов, как уже говорилось в начале главы, в течение десятилетий западными русскими землями правили язычники — литовские князья, и не сказать, что правили плохо, во всяком случае, массового недовольства не вызывали.

Хотя в городах сидят ордынские баскаки — сборщики дани и вельможи-наместники, тем не менее положение русских земель сравнительно с известным нам заметно улучшается. Прежде всего практически нет грабительских рейдов монгольской конницы, предающей все и вся огню и мечу. Да и зачем бы стали новые правители Руси своими руками разорять собственные владения, с которых кормились? Также нет или почти нет в не меньшей степени разорявших русские земли мусульманских купцов-откупщиков (бесер-менов), которым монголы продавали право сбора дани. Ханам, живущим в этих землях, куда удобнее собирать налоги [239] самим. Монгольское войско рассредоточивается по русским землям в виде относительно небольших гарнизонов, что само по себе затрудняет большие походы — вначале надо собрать его в единый кулак.

Вместе с тем дружины уцелевших русских князей и бояр привлекаются к военной службе — как вспомогательные части. Одновременно немалое число русских воинов зачисляется в ханское войско как принудительно, так и добровольно — в надежде на добычу и жалованье. Позже появляются целые тумены, сформированные по монгольскому образцу, но состоящие из уроженцев Руси.

Наряду с монгольской «Ясой» действуют «Русская правда» и русское обычное право. Причем граница между их применением, так сказать, подсудность, могла бы распределяться следующим образом — отношения завоевателей между собой и с русскими подданными определяются в основном «Ясой», в то же время коренные жители Руси регулируют свои внутренние дела, опираясь на прежние правовые нормы.

...В 1255 г. умирает властелин Золотой Орды Бату-хан; как уже говорилось, наименее агрессивный из всех потомков Чингисхана, предпочитавший не ходить в походы, а жить в своем роскошном дворце, проводя дни в пирах и общении с многочисленным гаремом.

Ему наследует его сын Сартак, человек более миролюбивый, чем его отец, и совсем не воинственный (116, 295). Вдобавок хоть и не православный, но христианин (6, 102). И именно он совершает поступок, окончательно перевернувший ход истории, — под влиянием русского духовенства переходит в православие, одновременно активно способствуя крещению своих сородичей.

Никаких особых препятствий в этом его начинании не возникает.

К моменту завоевания Руси большинство монголов, как уже говорилось, были язычниками. То же самое относилось к представителям других народов, входившим в состав их войск. И, как уже говорилось в главе третьей, для них окреститься — всего лишь признать, что есть еще один бог, вот и все. Некоторая часть — аланы, уйгуры, тюрки-найманы и монголы-кераиты — были христианами, в основном несторианами. К их числу, кстати, относилось немало потомков Чингисхана и помимо Сартака — тот же Хулагу. Для них вообще принятие православия — нечто почти обыденное.

Что же до ислама, то он в качестве государственной религии был введен в Золотой Орде лишь при хане Узбеке, примерно со второго десятилетия XVI в. Однако в рассматриваемом историческом сценарии задолго до этого времени практически все пришельцы уже приняли христианство, пусть эта христианизация и не столь глубока.

Из истории известно множество представителей ордынской знати, без каких бы то ни было затруднений крестившихся. Таков был, например, Чет-мурза — предок Бориса Годунова и еще полудюжины знатных фамилий; предки Юсуповых, Аксаковых и еще множества родов{69}.

Конечно, новокрещеные монголы и прочие завоеватели далеко не становятся ревностными христианами. Имеет место и двоеверие — поклонение наряду с Иисусом и старым богам и чисто внешнее крещение: просто чтобы угодить хану. Вельможи-степняки и их ближайшие потомки продолжают следовать множеству старых обычаев, почти официально содержат гаремы и не слишком усердно посещают церкви.

Но главного уже не изменить — завоеватели легко и без сопротивления обращены в новую веру.

Принятие наследниками Батыя православия радикально и окончательно меняет ситуацию. Теперь они уже не захватчики, опирающиеся на грубую силу, но христианские государи, которым надлежит со смирением повиноваться. [240]

На их стороне всецело выступает православное духовенство, которым руководит отнюдь не одно только корыстное стремление выслужиться перед властью, хотя и оно тоже. Тем более что монголы, как и в нашей истории, с самого начала покровительствуют церкви, запрещая под страхом смерти чинить обиды священнослужителям и монахам и освобождая церковное имущество от обязательной десятины (116, 426). Но не менее важно и вполне искреннее стремление распространить истинную веру среди язычников или обратить в нее еретиков-несториан.

В церквах возглашается «многая лета» «царю русскому» — «Сартаку Батыевичу» с чадами и домочадцами.

Тут же вспоминаются подошедшие к случаю греческие наставления относительно обязанностей подданных, призывающие «царя чтити», и тому подобное.

Дело еще и в том, что монгольское завоевание пришлось на период, когда в мировоззрении русских людей образовалось своего рода «пустое место» вместо «царства» — мировой державы во главе с правителем высшего ранга «царем», чей авторитет был бы непререкаем, а статус — заметно выше княжеского (и королевского).

Прежде эта ступенька иерархии была прочно занята «Вторым Римом» — Византией и константинопольским базилевсом. Но в 1204 г. крестоносцы захватили Константинополь, разгромив Византию (что было воспринято на Руси как «погибель царства»).

Даже в реальности сюзеренитет языческо-мусульманской Орды имел в глазах многих русских некое подобие легитимности — ее правитель носил заметно более высокий титул, чем любой из претендентов на власть над русскими землями. Тем более укрепляется подобное положение в случае принятия монголами православия (42, 29).

Что интересно, — будучи в принципе не слишком озабочены вопросами религии, монгольские цари дозволяют своим подданным исповедовать любую веру. Вместе с православными на Руси можно увидеть храмы языческие — у народов Поволжья: черемисов, мордвы, вотяков, жителей [241] пермских земель и аланов. Немало жителей исповедует ислам — в той же Волжской Булгарии (не говоря уже об уроженцах Хорезма). Наконец кое-где легализуются, если можно так выразиться, капища славянских богов, искорененные еще Владимиром. Ведь последние селения русских язычников — кокшарей, живших в Двинской пятине, были уничтожены в XIV в., во время присоединения Новгорода (6, 89).

Вряд ли такое положение продлилось очень долго — с течением времени новые поколения царей монгольской династии, отчасти под влиянием православного духовенства, отчасти следуя извечному принципу — «каков король, таков и народ» (т.е. вера государя должна исповедоваться и его подданными), занялись бы активным обращением всех своих подданных в государственную религию.

Во всяком случае, славянское язычество точно бы попало под запрет. Но на какое-то время на русских землях устанавливаются религиозный плюрализм и свобода совести.

Подведем промежуточный итог. Результатом вышеизложенного сценария стало бы то, что уже к концу XIII — началу XIV в. Улус Джучи, так и не успевший скорее всего получить знакомое нам название — Золотая Орда, исчезает. На его месте, сначала по сути, а потом и по названию, возникает новая Русь — Русь Чингизидов, если угодно — Русь Монгольская.

«Рождается татаро-славянская держава, охватывающая действительно почти всю Русь» (10, 489).

Стал бы столицей этой новой Руси уже знакомый нам Сарай-на-Волге? Или Бахчисарай в благословенном Крыму? Или и в самом деле какой-нибудь Сарай-на-Днепре? А может, этой столицей через какое-то время оказался бы один из старинных русских городов — Владимир, Чернигов, Киев, Львов? Или какой-то из городов бывшей Волжской Булгарии? Это не столь важно. В конце концов, столица Золотой Орды и в нашей истории меняла свое местоположение трижды. [242]

Во всяком случае, именно русские земли становятся центральным регионом огромного государства, включавшего в себя едва ли не четверть Евразии; именно в них располагается его столица. И государство это из непрочного военно-феодального образования, управляемого паразитической верхушкой, год от года все более развращавшейся и вырождающейся, становится чем-то иным, и в немалой степени — в результате действия «русского фактора».

И только при подобном развитии событий историки XX в. получили бы хоть какие-то основания говорить о некоем русско-монгольском симбиозе.

Конечно, далеко не сразу и не для всех русских людей (да и нерусских подданных бывшей Орды) новые властители стали бы, условно говоря, своими. Да и они сами вряд ли так уж сразу стали бы ощущать себя таковыми.

Но уже спустя сто — сто пятьдесят лет максимум монгольская знать окончательно ассимилируется, усвоив русский язык и русские обычаи, как это происходило почти всегда с варварами, покорившими более цивилизованный народ. Многочисленные потомки русских жен и наложниц завоевателей уже в первом поколении чувствуют себя в большей степени русскими, нежели монголами. Через какое-то исторически недолгое время от степного прошлого остаются, быть может, несколько десятков слов, вошедших в русский язык, некоторые предметы одежды, какие-нибудь титулы и звания — не более (например, страна делилась бы на улусы).

И конечно, азиатской является организация власти с безусловным подчинением низов верхам и повиновением «без ослушания».

Случаются, конечно (реже, чем в действительности), восстания против власти православных ханов, во главе которых, как правило, стоят князья и бояре. Их жестоко подавляют, причем основную роль в этом играют русские полки (ведь и войско Ивана Калиты вместе с ханом Узбеком громило нелюбимую им Тверь). Местные монгольские вельможи тоже, бывает, поднимают мятежи — борясь за трон [243] или стремясь «отложиться» от Орды; прежде всего этим могли грешить владыки заволжских и зауральских степей. Однако, имея несравненно более прочную базу, ханы без особого труда пресекают эти попытки. Так, подавлена произошедшая в 1261–1262 гг. попытка нойона Ногая создать свою собственную Орду в Северном Причерноморье и Приазовье. Хотя ему удалось на какое-то время стать хозяином положения и даже заключить союз с императором свежевосстановленной Византии Михаилом Палеологом, но монгольские и русские войска разбивают его, и голова мятежника привезена сарайскому владыке (116, 300). Также, в противовес реальному развитию событий, относительно стабильно положение внутри правящей династии. Конечно, повторим, борьба за престол имеет место — как и в любой стране, но нет ничего похожего на ту непрерывную чехарду государей, когда за пятьдесят лет сменяется более трех десятков ханов (по этому показателю Золотая Орда XIV в. превзошла только Римскую империю III в.) (63, 64).

К монгольско-русскому государству присоединяются земли до устья Оби и побережья Ледовитого океана.

Из Сибири и Урала поступают дорогие меха — полученные в виде ясака или благодаря торговле с аборигенами. Доходы от торговли ими — весьма важный источник пополнения казны.

Земли Приуралья и Поволжья, где в нашей истории возникли Казань и Астрахань (Хаджи-Тархан), — всего лишь провинции державы потомков Чингисхана.

Крымское ханство никогда не появляется; население полуострова остается христианским — это греки, армяне, славяне, караимы, потомки готов-тетракситов и более древнего — еще скифского населения, а также генуэзцы (4, 410). Кстати, генуэзские колонии — Кафа (Феодосия), Судак и Каллиера подчинены власти ханов, пусть и сохранив внутреннее самоуправление.

Таврида — одна из наиболее процветающих областей нового царства. В крымских портах швартуются суда из всех средиземноморских стран — тут и купцы Магриба, и византийцы, [244] и французы, и венецианцы, и, конечно, генуэзцы, сохраняющие связи со своими бывшими владениями.

Восточные границы Руси — Орды простираются далеко за Урал, к алтайским предгорьям, верховьям Оби и Иртыша, почти соприкасаясь с землями, откуда пришли предки правящей династии. И это безо всяких войн, без экспедиций землепроходцев, уже к XIII — XIV вв. Все эти земли становятся частью Монгольской Руси, так сказать, автоматически, в ходе раздела государства Чингисхана.

Земледельцы начинают распахивать черноземные степи, не опасаясь сабель и арканов степняков.

Нет разорительных набегов кочевников на земли Руси — ни с востока, ни с юга, все они являются верными подданными русско-монгольских царей.

А ведь только крымскими ханами было уведено в полон, по некоторым данным, до трех миллионов русских людей (10, 231). Границы на юге доходят до Сырдарьи и Арала, включая древние Ургенч и Хиву, проходя вдоль Кавказского хребта — от Азовского моря до Дербента. Русские пахари появляются на Кубани, Дону, в Поволжье и Поднепровье как минимум на двести — триста лет раньше, чем в нашей истории.

В столице Монгольской Руси и в других городах — и тех, что построены уже после монголов, и даже прежних — можно увидеть вместе с мазанками и избами русских горожан и кибитками кочевников дворцы и дома из камня, облицованные мрамором и изразцами, с водопроводом, окруженные садами, утопающие в роскоши. Пышно расцветает яркая урбанистическая культура, где с русской иконописью и ювелирным искусством соседствуют арабская математика и астрология, персидская поэзия и архитектура (119, 205).

При покровительстве властей широко развивается караванная транзитная торговля — под властью русских ханов-царей находится значительная часть Великого шелкового пути. [245]

Какой могла быть судьба другой части владений Золотой Орды — земель Средней Азии? Просматриваются два возможных сценария. На территории бывшего Хорезма после христианизации правящей династии в результате борьбы части отколовшейся монгольской знати могла возникнуть отдельная Орда — какая-нибудь Ургенчская или Самаркандская. А быть может, эти земли остались бы очень долго — и до сей поры, как знать, — мусульманской периферией огромной христианской державы. Точно так же как Северо-Восточная Русь была какое-то время христианской периферией исламизированной Золотой Орды, а республики Поволжья и Северного Кавказа — нынешней РФ.

Даже в случае распада Золотой Орды, аналогичного случившемуся в реальности, монголо-русская династия сохранила бы под своей властью территорию, которую занимало Московское царство к концу правления Ивана Грозного, — Европейскую Россию и Западную Сибирь плюс Крым и Причерноморье (и, разумеется, Южную и Западную Русь).

И в любом случае, не было бы никакой серьезной угрозы с Юга, так же как в Средней Азии не появится никто, похожий на Тамерлана. Не появляется, кстати, и такой народ, как узбеки, получивший свое название от имени золотоордынского хана, и большая часть тамошнего населения говорит на языке, родственном таджикскому.

В какую сторону могла бы пойти политическая эволюция страны при данном ходе событий?

По мнению иных, она так и осталась бы на неопределенное время классической восточной деспотией, окостеневшей в своем сложившемся при первых ханах облике, крайне консервативной и обреченной на конечную отсталость и даже подчинение Западу, как это в итоге случилось с османской Турцией.

Вот что по этому поводу написал Д.И. Менделеев, разбиравший аналогичный сценарий:

«...Представим, что татарский покоритель России принял бы христианство, объединил бы разрозненную тогда [246] Россию и стал закреплять в ней бы не свои монгольские, а лучшие русские по времени обычаи и приемы, важнейшие должности дал бы крещеным и лучшим во всех отношениях татарам, но покровительствовал бы и русским... Вышел бы и в России из такого приема, конечно, только новый, косный, староверческий Китай... И не было бы у нас не то что Петра Алексеевича, но даже и Иоанна III, и были бы мы Китаем, могло статься, и по сию пору» (118, 64).

Такая точка зрения вполне имеет право на существование.

Но с не меньшей уверенностью можно предполагать и иной вариант. Завоеватели, как уже говорилось, усвоили бы не только достаточно высокую политическую и духовную культуру Киевской Руси, но и восточных польских земель и балканских народов. Еще один фактор — противостояние с агрессивными соседями на Западе также поневоле способствовало бы активному усвоению передовых западных достижений, за которым неизбежно последовало бы и просвещение в западном духе. Тем более что пример с турками, завоевавшими Византию, тут не вполне корректен — тюркские племена, вторгшиеся в Малую Азию, уже обладали достаточно высокой степенью организации, и главное — мощной монотеистической религией, противопоставлявшей их коренному христианскому населению — «райя» (6, 357).

Обратим теперь взор за пределы Руси — Орды.

Не существует Великого княжества Литовского, вернее, его пределы так и ограничиваются чисто литовскими территориями (да и то, как будет сказано ниже, ненадолго).

Тут мы видим еще одно неожиданное следствие происшедших изменений. Ведь известно, что именно в союзе с Великим княжеством Литовским и Русским и во многом благодаря ему Польше удалось отразить агрессивные поползновения Тевтонского ордена.

Как выразился А. Буровский, анализируя подобный сценарий (и тут автор готов с ним всецело согласиться), «в нашей реально сбывшейся истории именно Литва остановила немцев...» (10, 489). [247]

Так что при данном варианте развития событий Польша скорее всего не позже конца XIV — середины XV в. оказалась бы раздавлена между Ордой и орденом (прошу прощения за не совсем удачный каламбур), как между молотом и наковальней. Юг ее — до Кракова, с Малой Польшей, заметной частью Силезии и Восточной Словакией — становится частью русско-монгольского государства (можно смело предположить, что с какого-то момента ханы-цари принялись бы насаждать там православие, искореняя «поганую латынску веру крыжацкую» (6, 261), и, как легко догадаться, отнюдь не одними только проповедями). В то же время Мазовия, Крайна, Великая Польша с Варшавой оккупированы тевтонскими рыцарями и подвергнуты тотальной германизации.

На территориях бывшего Польского королевства проводится та же политика, что за пару столетий до того в завоеванных землях полабских славян проводили маркграф Альбрехт Бэр, епископ Генрих Лев и герцог Адольф Голш-тейнский — руководители северных крестовых походов.

И то, что поляки — единоверцы немцев, ровным счетом не имеет никакого значения — ведь именно с Польшей, а не с православной Русью прибалтийские рыцари вели наиболее жестокие и упорные войны — едва ли не более активно, чем с языческими литовскими племенами. Захваченные территории открываются для широкого притока немецких колонистов, поляков сгоняют на самые неплодородные земли, превращают в рабов или просто истребляют. Знать или уничтожают, или — весьма небольшую часть — активно онемечивают. То же, впрочем, касается и остальных уцелевших славянских аборигенов. Власти ордена заключают с дворянами и богатым бюргерством германских земель договоры на колонизацию вновь присоединенных территорий, те организуют их заселение, создают новые деревни и города, где становятся наследственными правителями и бургомистрами (13, 256).

Уже к XVIII в. о прежних хозяевах земель между Бугом и Эльбой не напоминает почти ничего, кроме искаженных [248] славянских названий городов. Хотя отдельные островки польского населения могли сохраниться и до новейшего времени, как сохранились, например, до второй половины XX в. лужицкие сорбы и кашубы.

Точно так же в конце концов поделена и Литва. Жемайтия-Жмудь и западная часть Аукшайтии становятся орденскими землями, и их жителей ждет то же самое, что поляков, эстов, латышей, а до того — полабских славян и пруссов. В результате Тевтонский орден начинает граничить с Ливонским, и последний довольно быстро становится его частью, как за несколько веков до того частью Ливонского стал орден меченосцев.

В то же время восток прежнего Литовского княжества и юг (Дзукия) присоединяются к Руси, там утверждаются православие и власть сарайских царей.

В этих условиях Тевтонский орден всячески подчеркивает свою роль как форпоста христианской цивилизации перед лицом мифической «татарской угрозы», при этом, разумеется, раздувая ее сверх меры. Он пользуется ею как аргументом в своих все учащающихся конфликтах с соседними государствами, со Священной Римской империей, шведами и датчанами и, наконец, с папским престолом — последнего все больше начинает раздражать слишком независимая позиция, занимаемая тевтонцами.

В связи с последним обстоятельством не исключено даже, что с какого-то момента вышеупомянутые государства начинают исподволь налаживать отношения с Монгольской Русью, видя в ней противовес наглеющим день ото дня балтийским крестоносцам.

Русское царство ведет частые войны на западном направлении, где вынуждено противостоять аппетитам Тевтонского ордена, чьи владения протянулись от Нарвы до Вислы. Впрочем, впоследствии, весьма возможно, на его месте возникло бы Прусское, или, скажем, Остзейское королевство. Это могло случиться после секуляризации ордена, последовавшей в эпоху Реформации, примерно в середине XVI в. [249]

Но при любом развитии событий идеологическим знаменем этого противоборства со стороны немцев становятся лозунги борьбы с «Татарией-Тартарией» и будто бы исходящей от нее опасностью для Европы и заодно — распространение католицизма. Действительными же целями были бы, как и всегда в германской политике вплоть до гитлеровских времен, захват огромных и богатых русских земель и превращение их жителей в рабов, что уже проделано в бывшей Польше. Но на этот раз в лице Руси они имеют дело с противником, далеко превосходящим их по численности населения и ресурсам, имеющим прочный тыл (в отличие; кстати, от той же «нашей» Литвы, почти непрерывно конфликтовавшей с Московским княжеством и Золотой Ордой, а позже — Крымским ханством). И добавим — государством крепким, монолитным и жестко централизованным в противоположность Польше и Литве, то есть по первому слову царя-хана способным двинуть в бой армии числом в сотни тысяч человек.

Так что сторонникам продолжения «Дранг нах остен» приходится поневоле умерить свои аппетиты, тем более что, как уже говорилось, и их западные и северные соседи с подозрением смотрят на сильное и амбициозное государство со столицей в Мариенбурге.

Беспокойство наряду с Западом доставляет и южное направление. После того как в середине XV в. османы уничтожают Восточную Римскую империю, к тому моменту съежившуюся практически до размеров городской черты Константинополя, воины ислама довольно быстро выходят на границы Руси. Границы эти, кстати, могли протянуться далеко за Прут и Дунай, а в число вассалов и подданных русских каганов могли попасть молдавские и валашские бояре и князья. Тут, вполне возможно, наблюдалась бы та же картина, что и в нашей истории: Европа, вернее, считающие себя ее авангардом тевтоны, с определенного момента пытается заручиться поддержкой Турции в борьбе против русско-татарского государства (так же, как в реальности весьма плотные контакты завязывались между Турцией и Швецией). [251]

Впрочем, в данной исторической виртуальности события могли развиваться таким образом, что уже с конца XIII — начала XIV в. Русь Чингизидов вполне могла развернуть экспансию в южном направлении, на Балканы. После ряда войн к православному ханству могли быть присоединены земли болгар, сербов, валахов, и, наконец, очередной поход мог увенчаться падением Царьграда, мечта о котором тщетно терзала многие поколения русских царей и военачальников, толкая их зачастую на бессмысленные и губительные поступки (последним и завершающим из которых во многом стало участие в Первой мировой войне).

Кроме конфликтов с немецкими орденами и османами, Руси пришлось бы вступить в борьбу со шведами за Новгород — среди новгородского боярства могли найтись те, кто предпочел бы повиноваться шведским королям, а не татарским царям. Однако, несомненно, такая борьба окончилась бы в пользу последних, и скандинавские вояки забывают дорогу на берега Финского залива и Ладоги.

Новгородские же земли раньше или позже окончательно входят в состав страны, которую ее жители по-прежнему именуют Русью или Русской землей, а заграница — «Великой Монголией» или уже упоминавшимся топонимом «Татария». Правящая династия могла получить в мировой историографии титул Великих Моголов — а почему бы и нет?

Удивительное, должно быть, зрелище представляла бы эта держава, где купцы из Новгорода и Твери свободно ездили бы в Бухару и Самарканд — и все это не выезжая из своей страны. Где при дворе монарха среди сановников рядом с русскими были бы ее разноплеменные подданные — итальянцы, литовцы и словаки. И где если бы и уцелело до наших дней несколько летописей на монгольском, хранящихся как величайшая реликвия, то написаны они были бы кириллицей.

Да, в этой ветви истории русскими землями и сейчас еще, быть может, правили бы потомки жестоких завоевателей, диких кочевников, повергших в прах Киевскую Русь, среди многочисленных титулов которых был бы, не исключено, и ханский. И мысль эта, вполне вероятно, выглядит не столь уж приятной для славянского сердца и ума. Но не было бы истребительных походов ордынцев на русские земли, после которых оставались лишь трупы и пепел. И многочисленных нашествий крымцев чуть ли не до екатерининской эпохи. И русских рабынь на невольничьих рынках итальянских городов. И миллионов русских рабов, вертевших весла турецких и генуэзских галер и трудившихся под бичами надсмотрщиков на полях Крыма, Анатолии и Хивы, создавая богатства для султанов и эмиров, потом превращавшиеся в оружие, что несло смерть русским же людям. И рязанских и киевских полонянок, дети которых ходили в набеги на земли матерей. И многого другого, не менее неприятного и печального.