Русь Литовская

Литовские племена упоминаются впервые в русских летописях, относящихся к XII в. Примерно в то же время другое, близкородственное литовцам племя — пруссы — доставляет немало неприятностей польским княжествам. Хроники описывают их как свирепых язычников. В итоге для защиты от их набегов король Конрад Мазовецкий приглашает Тевтонский орден (его наследники еще не раз пожалеют о столь опрометчивом решении).

А до тех пор о балтах практически нет подробных упоминаний — ни у римских историков, ни у средневековых хронистов, скрупулезно описывавших мифическое царство пресвитера Иоанна и земли собакоголовых, одноногих и одноглазых людей.

Первым правителем единой Литвы был князь (кунигас) Миндаугас, он же Миндовг, современник Александра Невского. [253]

Впервые всерьез о нем заговорили, когда под Шяуляем им была наголову разбита армия ордена меченосцев — поражение, от которого этот орден так и не оправился.

В период монгольского нашествия, в 1238 г., литовцы на короткое время захватили часть смоленской земли, однако были быстро отогнаны.

Но одновременно князь Миндовг заключает союз с Александром Невским с целью совместного похода против Ливонского ордена. Лишь смерть князя от рук заговорщиков помешала этим планам.

Литва рассыпается на уделы, потом вновь собирается кунигасом Трайденом, далее вновь впадает в междоусобицу, затем опять объединяется под рукой нового кунигаса — Витеня...

Казалось бы, какое значение могла иметь эта маленькая языческая страна — последний островок многобожия на пространстве от Оки до Ирландии, этот своего рода географическо-религиозный курьез?

Что с того, что литовцы — упорные и сильные воины, не страшащиеся ни монголов, ни немцев? Что с того, что литовские пущи и болота почти непроходимы для войска? И пруссы, и венеды были не менее сильны и воинственны, и леса в их землях были столь же непроходимы — а где они теперь?

Суждено Литве быть уничтоженной рыцарями Пруссии или Ливонии, станет ли она вассалом Польши, примет ли православие вместе с формальной зависимостью от какого-то из русских княжеств? Все равно никакого влияния на судьбы мира ей не оказать...

Такой (или примерно такой) должна была видеться ее дальнейшая судьба беспристрастному современнику. И тем удивительнее, как эта судьба вдруг переменилась.

После того как под ударами степняков рухнула в прах и пепел Русь, именно Литва первой начала собирать ее осколки. Первой ласточкой стало освобождение Витенем от крестоносцев в 1307 г. Полоцка и последовавшее присоединение нынешнего северо-запада Белоруссии с городом Новогрудком [254] (Черной Руси по тогдашней терминологии). Но истинное могущество приходит к Литве при Гедиминасе, преемнике Витеня. Минское, Лукомское, Друцкое, древнее Турово-Пинское княжества становятся частью Великого княжества Литовского. Гедиминас вступает в борьбу за обладание Галицким и Волынским княжествами, но тут кунигасу приходится столкнуться с растущими аппетитами поляков и венгров. Следует череда незначительных войн, закончившаяся переходом под власть Литвы только волынских земель. Галицию поделили между собой Польша и Венгрия. Зато без особых усилий удается присоединить киевские земли. Князь киевский Станислав безоговорочно признает себя вассалом Гедиминаса. Далее приходит черед Черниговского княжества. При этом Гедиминас — не просто завоеватель, более того, присоединение княжеств происходит чаще без применения силы, и прежние династии сохраняют свое положение. Он покровительствует православной церкви, не покушается на законы и обычаи своих новых русских подданных. Он позволяет свободно торговать в своих владениях ганзейским купцам, привлекает иноземных архитекторов и ремесленников (116, 311).

Именно в его правление христианство начинает распространяться среди литовских племен. Прежде всего этот процесс касается знати. Основная масса жителей собственно Литвы продолжает придерживаться языческих верований. Гедиминас тоже остается язычником, но тем не менее, как уже говорилось, достаточно благосклонно относится к христианам.

Русские князья сохраняют при нем свои привилегии, занимая высокие должности при его дворе.

Так, в переговорах с Новгородом участвует князь полоцкий и минский Святослав. И именно Гедиминас впервые назвал себя королем литовским и русским, таким образом заявив миру о великодержавных претензиях Литвы.

Уже сын Гедиминаса и отец Ягайло — Ольгерд становится христианином и даже принял перед смертью монашество — по обычаю русских князей. Правда, в летописях можно [255] встретить указания, что, несмотря на столь благочестивую кончину, Ольгерд несколько раз отрекался от христианства, однако не вполне ясно, что именно под этим подразумевалось — то ли возвращение к язычеству с соблюдением всех формальностей, то ли просто не слишком христианское поведение.

Витовт — двоюродный брат Ягайло крестился по меньшей мере трижды, при этом переходя из католичества в православие и наоборот.

О вероисповедании самого Ягайло до принятия католицизма твердо сказать ничего нельзя. По меткому выражению В. Чивилихина, он был «не то язычником, не то крещеным язычником» (76, 231).

Всего за полстолетия маленькое языческое государство превратилось в могущественную державу, простирающуюся от Балтийского до Черного моря и от Волыни до Курска.

У литовцев были сильные союзники на северо-востоке Руси — это прежде всего тверские князья. И не менее сильные противники — князья московские.

На примере взаимоотношений между этими двумя странами мы наблюдаем картину, которая не раз уже бывала в истории.

На руинах прежней великой державы после многих перипетий возникают два государства, соперничающие за право стать ее преемником и собрать вокруг себя ее обломки.

Одно — полуварварское (в данном случае полутатарское), другое — хотя и управляемое иной по крови и происхождению династией, но сохранившее заметно больше элементов культуры и социальной структуры Киевской Руси.

Так или иначе, но решительная схватка между ними за право завершить объединение русских земель казалась неизбежной, причем на стороне Литвы был заметный перевес в материальных и людских ресурсах. Однако события неожиданно пошли совсем в другом направлении.

В 1385 г. состоялось бракосочетание великого князя литовского и русского Ягайло и польской королевы Ядвиги.

Вместе с ее рукой великий князь получал польский трон. Ягайло принимал католичество, одновременно взяв на себя обязанность обратить в него своих подданных — как язычников, так и православных (10, 161).

О предыстории этого решения Ягайло неизвестно ничего, предваряли ли его какие-то тайные переговоры, что за условия были выставлены на них — навсегда останется тайной. Зато явственно видно другое — свернув с предначертанного судьбой (простите, читатель, за излишне, быть может, высокопарный слог) и предпочтя Запад Востоку, он предопределил крах своей страны.

Конечно, «русская», или, если угодно, православная партия в правящем классе Великого княжества Литовского отнюдь не исчезла после Кревской унии.

Возглавил ее Витовт Кейстутьевич, ставший фактически полновластным правителем Литвы, пусть и связанным с Ягайло вассальной зависимостью, а с 1392 г. и официально провозглашенный великим князем.

Он активно добивался дарования ему королевского титула, выдал дочь замуж за великого князя московского, проводил политику, направленную фактически на подчинение Золотой Орды. Однако своих целей он не достиг. Но и после его смерти в 1430 г. борьба сторонников западной и восточной ориентации не прекратилась. Последние отголоски этой борьбы приходятся на XVI в., когда после прекращения династии Ягеллонов на престол Речи Посполитой была выдвинута кандидатура Ивана Грозного, а затем его сына Федора.

Есть сведения, что то же самое намеревался сделать и Лжедмитрий I, возможно, по согласованию со своими литовскими православными покровителями (10, 418).

Но с течением времени литовская да и русская знать постепенно принимала католичество, полонизировалась, став для населения чужой сначала по религии, а затем и по крови и духу.

И в итоге, даже формально сохранившись, Великое княжество Литовское и Русское фактически исчезло, став обычной [256] провинцией Речи Посполитой, и полностью разделило ее незавидную судьбу. А возможно ли было иное развитие событий? Несомненно.

Итак, предположим, что Великое княжество Литовское сделало свой выбор в пользу не Запада, а Востока.

Подобный поворот мог произойти по меньшей мере дважды. Первый раз — в начале 80-х гг. XIV в., когда выдвигались предложения связать узами династического брака Ягайло и одну из дочерей Дмитрия Донского (13, 319). Второй — в первые десятилетия XV в., в том случае, если бы Витовт решился на откровенный разрыв с двоюродным братом и провозгласил себя полностью независимым русско-литовским государем{70}.

Кроме того, вполне могло завершиться успехом восстание преемника Витовта — князя Свидригайло — самого младшего из сыновей Ольгерда. Ему удалось повести за собой всех недовольных неравенством с католической шляхтой представителей русской знати и городов и на какое-то время овладеть большей частью Великого княжества Литовского, а у его противника — Сигизмунда Кейстутьевича остались только Жемайтия, Аукшайтия и прилегающая к ней Черная Русь (район Новогрудка). Однако он был разбит поляками и умер в 1454 г. всего лишь князем волынским.

В случае его удачи вполне могло возникнуть Великое княжество Русское со столицей в Киеве или Полоцке, в перспективе способное подчинить себе восточного соседа или образовать с ним унию.

Наиболее благоприятной — и наименее вероятной из всех трех представляется первая возможность, когда объединение происходит под началом Ягайло. Хотя, как известно, Ягайло не раз воевал с Московским княжеством, но [257] история знает немало примеров, когда вчерашние противники на поле боя быстро становились добрыми друзьями и союзниками.

При этом, согласно договору и завещанию, сыновья Дмитрия Донского и их потомки превращались в вассалов Литвы.

В 1399 г. русско-литовское войско под предводительством Витовта, усиленное полками Московского княжества и других земель Северо-Восточной Руси, разбивает Тохтамыша в битве при Ворскле. В результате на несколько десятков лет раньше начинается распад Золотой Орды. Отныне угроза разорительных походов ханских войск больше не нависает над русскими землями, хотя и продолжаются мелкие набеги. Эта победа еще более укрепляет авторитет литовских государей, способствуя дальнейшему объединению под их властью всей Руси.

Долгое время, будучи формально под единым скипетром, Литва и Московская Русь реально продолжают отдельное существование.

Если в западных землях действует «Русская правда», то в восточных — княжьи грамоты и законы.

Точно так же знать западных русских земель обладает большей свободой в отношениях с великокняжеским престолом.

В дальнейшем потомство Ягайло дает начало династии верховных государей всех русских земель, в то время как сыновья и внуки Дмитрия Донского по мужской линии сохраняют за собой лишь титул великих князей московских и становятся обычными вассалами Гедиминовичей.

От рассмотрения третьего варианта автор решил отказаться в силу сложности прогноза развития событий в этом случае, а посему перейдем ко второму.

Надо сказать, автор вовсе не считает Витовта образцом добродетели. Во всяком случае, ему трудно понять человека, который во имя личной мести привел на родную землю смертельного врага — немецких рыцарей, обещая [259] стать их вассалом и отдав на растерзание жмудские земли. Но ведь не был святым и Ягайло — убийца родного дяди.

Откровенно говоря, в отличие от Бушкова и Буровского автору значительно больше Владислава Ягайло импонирует именно Витовт — честный даже в заблуждениях, прямой человек, храбрый воитель, сумевший ради блага подданных и княжества отказаться от мести за отца, и — опять же в отличие от двоюродного брата — не помешанный на религии.

Перспектива же объединения при Витовте относится к последним годам XIV — началу XV в., когда отношения между Московским княжеством и Литвой становятся против прежнего весьма тесными и достаточно дружественными.

Сыновей Витовта к тому времени давно не было в живых, и Ягайло активно добивается (и в нашей реальности при содействии католического клира ему это удается), чтобы Витовт назначил его своим наследником.

Но дело в том, что у Витовта есть более близкий родственник и, надо думать, более симпатичный ему, нежели убийца его отца.

Это не кто иной, как великий князь московский Василий, внук Витовта, сын его старшей дочери Софьи и князя Ивана Дмитриевича (116, 391).

Ссора с двоюродным братом и поддерживающим его римским духовенством приводит к тому, что Витовт разрывает вассальные связи с Краковом, отрекается от католицизма и возвращается в православие.

В этом его безоговорочно Поддерживает абсолютное большинство знати — ведь в соответствии с Кревской унией православные «литвины» поставлены в неравноправное положение.

Сомнительно, чтобы дело дошло до немедленного и поголовного изгнания католиков из великого княжества, хотя и это не исключено. Зато сразу вышвырнуто вон почти все латинское духовенство, силу и опасность которого Витовт Кейстутьевич, как-никак долгое время проживший в землях Тевтонского ордена, отлично осознает.

Примеру великого князя литовского почти сразу следует абсолютное большинство новокрещеной знати ятвяжских и аукшайтских земель. Для них, в общем, не составляет труда сменить веру, дабы угодить государю, тем более что мало кто из них внятно осознает разницу между православием и католичеством.

Что до основной массы непосредственно литовского населения, то оно вообще еще долго остается, по сути, язычниками, лишь поверхностно исповедующими новую религию. Так что, вполне возможно, крестьяне, лесорубы и рыбаки коренных литовских земель даже и толком не осознали бы происшедшей перемены. Разве что порадовались бы, что отныне проповеди в недавно срубленных церквах начали читать на их родном языке.

Добавим, что жители жестоко пострадавшей от крестоносцев Жемайтии вряд ли склонны хорошо относиться к вере своих извечных угнетателей, так что с их обращением в новую веру проблем бы вообще не возникло.

Правда, многие из них по-прежнему — тайно и не очень — продолжают отдавать должное прежним божествам — верховному богу Диевасу, богу грома Перкунасу и солнечной богине Сауле. Наряду с ними почитаются Мать-земля и бесчисленные сверхъестественные существа женского пола, именовавшиеся духи-матери (48, 31).

Очередная — четвертая по счету, считая язычество, перемена веры великим князем вызывает гнев двоюродного брата и скрежет зубовный в Ватикане: уже явственно просматривающаяся перспектива распространения католицизма до Смоленска и Калуги как минимум теперь безвозвратно утрачена.

Но не воевать же Польскому королевству с грозным соседом, имеющим явное превосходство (которое прежде не раз испытывали на себе поляки)! Тем более что именно этого ждет Тевтонский орден, для которого что поляки, что литовцы с русскими — недочеловеки, самой природой предназначенные для рабства. Поэтому Ягайло после обмена нелицеприятными посланиями предпочитает худой мир доброй ссоре. [260]

Тем временем Витовт подтверждает договор, ранее заключенный с московским князем Василием Дмитриевичем и официально провозглашает сына его и своей дочери Софьи — Василия Васильевича своим наследником (а позже — и соправителем).

Примерно в 1410 г., вскоре после битвы при Грюнвальде (вместе с западнорусскими, литовскими, польскими войсками в ней участвуют и полки из северо-восточных земель), происходит ликвидация удельных княжеств на территории Великого княжества Литовского и Русского. Позже эта мера распространяется на всю территорию государства, и власть на местах окончательно переходит в руки назначаемых великим князем наместников.

На западных землях в городах великие князья Литвы вводят магдебургское право{71}, позже оно распространяется и на всю территорию русско-литовского государства, при этом, возможно, подвергшись модификации в соответствии с местными условиями. В некоторых городах, таких, как добровольно присоединившийся к Литве-Руси Псков, имеющих давние традиции самоуправления, надолго, быть может, и до нового времени могли сохраниться и прежние вечевые институты.

Еще Витовт дал Смоленску, Полоцку, Витебску уставные грамоты, которые закрепляли и утверждали сложившиеся за предшествующие века порядки. Сохраняется городская вечевая демократия в виде собрания как «добрых» (знатных), так и «малых» людей. Одновременно провозглашаются, говоря современным языком, свобода передвижения и неприкосновенность личности (48, 136).

Наряду с городами самоуправляющимися существуют и те, которыми руководят великокняжеские наместники.

Со смертью Витовта, последовавшей в 1430 г., в почтенном возрасте восьмидесяти лет, виленский трон переходит на вполне законных основаниях к князю московскому Василию [261] Васильевичу. Тому, кто в нашей истории стал Темным, будучи ослеплен двоюродным братом Дмитрием Шемякой, активным участником и поджигателем феодальной войны 1425–1453 гг., принесшей немало бед московской земле. В данной же реальности этот князек, предок рода Шуйских, так и остался заурядным дворянином, никак не проявив себя, равно как и его родственник Василий Косой; скорее всего они вообще не попали на страницы летописей.

После уничтожения Византии турками, во второй половине XV в., на Руси — Литве учреждается патриаршество, причем столицей его избирается Киев, как место, откуда пошло христианство в русских землях. Возможно, это случилось бы и раньше, после Флорентийской унии 1439 г., когда папские наместники пытаются взять под контроль русские епархии.

Что можно сказать о дальнейшей эволюции государственного устройства Русско-Литовского княжества?

В нашей истории Литва заимствовала образцы государственной организации из едва ли не самой отсталой и анархической в смысле государственных институтов страны тогдашней Европы. Фактически после XII в. Польша никогда не была единым государством в том смысле, в каком это принято понимать. Разрозненные княжества удерживала почти исключительно воля сильного правителя. Например, при Владиславе Локетке правитель Малой Польши строил планы выйти из-под власти Кракова и присоединиться к Священной Римской империи. Сильным личностям вроде Ягайло или Батория еще без особого труда удавалось держать шляхту в узде — до поры до времени. У Яна Собеского, который ни в чем не уступал им обоим, это получалось уже с трудом. Позднее не получалось никак, да и не могло получиться, даже если бы судьба посадила на варшавский трон второго Пяста.

Между тем в Великом княжестве Литовском шли процессы централизации, куда более ранние и успешные, чем в Москве. Вспомним — в «азиатской» Московии последние удельные княжества были ликвидированы уже при Иване [262] Грозном, в то время как в Литве это произошло вскоре после Грюнвальдской битвы.

Власть великого князя литовского была формально почти не ограничена, и веча в его землях уже давно не собирались (10, 194). Рада — совет знатных людей при великом князе, имел лишь совещательный голос (подобно боярской думе в Москве). Монарх считался верховным собственником всех земель и лично утверждал все сделки с вотчинными владениями.

И если в нашей истории под влиянием Польши и польских нравов в Литве завелась выборность князей, «паны-рада», «либерум вето» и прочее, что в итоге и вогнало Речь Посполитую в гроб, то в данном случае развитие событий пошло в другом направлении — в том, в каком и должно было идти, исходя из сложившегося на конец XIV — начало XV в. положения.

Где-то к середине XV в. завершается объединение в составе державы всех населенных русскими земель за исключением, быть может, запада Галицкого княжества. Присоединяя новые земли, власть не пытается насильственно перекроить их по единому шаблону, напротив, сохраняет все старые законы и обычаи, не противоречащие общегосударственным интересам.

Присоединение Новгорода и инкорпорация его территории в состав государства осуществляются куда менее сурово, нежели это сделала Московская Русь.

Хотя Новгородская земля лишена практически всех своих северных и северо-восточных владений, а в самом Новгороде устанавливается власть великокняжеского (или царского, а может, и королевского) наместника, тем не менее бывшая республика сохраняет большую часть прежних вольностей и привилегий. По-прежнему новгородские купцы свободно торгуют с Западной Европой, совершают плавания в Скандинавию и Англию, позже — в Испанию и Средиземноморье, а в самом Новгороде действует Немецкий двор.

Именно купцы и землепроходцы из Новгорода и ранее принадлежавших ему земель, таких, как Великий Устюг, идут в авангарде освоения Сибири. [263] Продолжается торговля новгородцев с Ганзейским союзом, отношения с которым вообще становятся для Литовско-Русской державы одним из приоритетов.

Именно новгородцы составляют костяк русско-литовского военного флота, создание которого началось примерно в конце XV в.

Что до Москвы, то она довольно быстро теряет все свои позиции, становясь всего лишь одним из провинциальных центров, даже уступая многим из них, таким, как Псков, Нижний Новгород или Смоленск. К настоящему времени, наверное, далеко не все помнили бы об ирредентистских амбициях Московского княжества, как мало кто помнит сейчас об аналогичных амбициях Твери.

Примерно на полвека раньше, чем это осуществила Московская Русь, Литва разгромила последние обломки Золотой Орды — Казанского и Астраханского ханств. Следом приходит черед и зауральских земель.

Если даже не очень населенное и развитое Московское государство всего за семьдесят с лишним лет подчинило себе огромное пространство от Оби до Тихого океана и Камчатки (и это при том, что приходилось еще вести тяжелые войны с Речью Посполитой и Швецией), то, безусловно, Держава Русская и Литовская достигла бы в этом направлении куда больших успехов.

Одновременно с получением всего течения Волги и выхода к Каспию начинает интенсивно развиваться торговля с востоком при посредстве Персии.

Через русские и литовские земли в Европу поступают столь высоко ценимые пряности, ткани, драгоценности. Путешествия, подобные тому, которое совершил Афанасий Никитин в конце XV в., для купцов из Вильно, Астрахани, Нижнего Новгорода и Киева становятся практически обыденными.

Путь этот занимает заметно меньше времени и куда менее опасен, нежели плавания европейцев вокруг Африки, так что русско-литовские торговцы становятся серьезными конкурентами голландцев и португальцев. [264]

Торговцы из азиатских стран, прежде всего Индии и Персии, нередкие гости на Руси — Литве, и наряду с ганзейскими и немецкими дворами (что существовали и в реальности) в русских городах появились бы дворы индийские и бухарские.

Именно Литва становится ключевым звеном, позволяя возникнуть новому торговому пути между Западом и Востоком, объединяющему купцов от Индонезии до Москвы и дальше (39, 537).

Успешно осуществляются территориальные приращения на западном направлении.

К середине XVI в. в кратчайшее время и без особого труда Литва завоевывает земли Ливонии. Сделать это тем более легко, что к тому времени Ливонский орден практически выродился. Современники дают картины глубочайшего морального разложения, упадка воинского духа, казнокрадства. Даже в немецкой литературе, например у Себастьяна Мюнстера, содержатся многочисленные описания разнузданных пиров в замках, окруженных толпами нищих и калек, бессмысленной расточительной роскоши, пьянства, педерастии и иных всевозможных пороков орденского духовенства. Коренное население — эсты и родственные литовцам латыши, превращенные в крепостных церкви и баронов, тоже отнюдь не горели желанием защищать своих поработителей (64, 272).

К тому же Ливонию раздирали междоусобицы между католиками и протестантами. Неудивительно, что война с подобным противником долго не продлилась (10, 336).

Громадные богатства ливонских городов и феодалов перекочевывают в казну виленских государей.

При этом северные территории бывшего Ливонского ордена, примерно в границах нынешней Эстонии, с городами Дерпт (вновь переименованным в Юрьев), Ревель (ставшим Колыванью) и Нарва присоединяются к псковской земле.

Что касается областей Рижского архиепископства, Курляндского епископства и Эзель-Викского епископства (Моонзундский архипелаг), населенных в основном земгалами, [265] курпами, ливами, то они, вполне вероятно, становятся непосредственно частью Литвы.

Значительная часть немецкого, населения насильственно переселена во внутренние районы страны, многие, прежде всего рыцари и католическое духовенство, изгнаны за пределы Державы Русской и Литовской или истреблены. Немецкие слободы появляются во многих городах как Западной, так и Северо-Восточной Руси, что способствует развитию ремесел и торговли.

Но еще до этого, в первой трети XVI в., наступает черед Тевтонского ордена — бывших земель прусских племен. В союзе с Польшей Литва — Русь довольно быстро разделывается со своим давним врагом, присоединяя значительную часть его владений с городом Кенигсбергом, получивший имя Королевец{72}. Фактически с этого времени германское влияние на востоке Прибалтики, существовавшее более четырех веков, исчезло, словно бы его и не было.

Можно вспомнить в этой связи, как в нашей истории спустя всего сто с небольшим лет после Грюнвальда Речь Посполитая не смогла окончательно раздавить Тевтонский орден, когда «свободолюбивая» шляхта вначале просто отказалась воевать, а потом позорно бежала под Хойницами{73}. [267]

Ныне же, поскольку вопрос о войне и мире решает не анархическое буйное дворянство на своих сеймах, плавно переходящих в грандиозные попойки, а монарх своей единоличной властью, судьба орденских земель предопределена.

Это событие радикальным образом меняет всю будущую историю Европы.

Исчез Тевтонский орден — и не успело возникнуть Прусское герцогство, будущее королевство, объединившее вокруг себя II германский рейх... и так далее, вплоть до Первой мировой войны.

Несколько позже — примерно в 20–40-е гг. XVI в. осуществляется и успешная экспансия на юго-западном и южном направлениях. Русско-Литовское государство, пользуясь ослаблением Венгрии, попавшей на несколько десятилетий в вассальную зависимость от Османской империи, присоединяет Закарпатскую Русь. Так завершается объединение под скипетром потомков прибалтийских лесных князьков всего наследия Киевской Руси. Примерно в этом же направлении Вильно закрепляет за собой земли по берегу Черного моря, между Бугом и Днепром.

Логическим завершением событий в Северном Причерноморье вполне могло явиться завоевание Крымского ханства. Если подобное в силах был осуществить, по мнению многих историков, даже Иоанн Грозный, то тем более сопутствовал бы успех восточнославянской сверхдержаве, намного, как уже говорилось, превосходившей реальную Московскую Русь.

Удержанию Крыма в русской власти способствовало бы и то, что значительная часть его населения на тот момент состояла из христиан, позже принявших ислам и слившихся с татарами (64, 275).

Долгое время первенство в Русско-Литовском государстве безоговорочно принадлежит западным землям.

Однако в связи с изменением социально-экономической обстановки (освоение волго-уральских земель и Сибири; [267] развитие торговли с Востоком через Астрахань) все большее значение приобретают земли Северо-Восточной Руси.

Восточные земли также довольно долгое время являются оплотом ревнителей старины против иноземного влияния и новшеств. Однако даже самые верные сторонники «древнего благочестия» не выступают в открытую против власти литовского государя, подкрепленной к тому же авторитетом патриарха.

И одновременно оттуда происходят лучшие воины литовской армии.

Именно опираясь на знать и мелкое служилое дворянство восточных территорий, виленские владыки сдерживают удельные и самостийные аппетиты магнатов Южной и Юго-Западной Руси.

Немалую роль в этом процессе играют и города, часть которых получила самоуправление по европейскому образцу вместе с магдебургским правом, а часть сохранила традиционные вечевые институты (тот же Псков).

Если в нашей истории литовская этническая знать полонизировалась, то в данной истории она русифицируется, за исключением жемайтийских (жмудских) бояр и части знати аукшайтских земель.

Но эта часть правящего класса Державы Русской и Литовской не имеет слишком большого влияния на политику страны, почти целиком замыкаясь на делах и интересах «старых» территорий балтийского племени.

И тем более давно, уже почти с самого начала общей истории Руси и Литвы, обрусела правящая династия. Быть может, разнообразные Казимиры, Ольгерды, Витовты и прочие государи — «литвины», знают лишь десяток-другой слов на языке своих предков, предпочитая изучать латынь и польский. «Русь ассимилировала Литву» (10, 134).

Коснемся положения крестьянства — то есть более чем девяти десятых населения в Русско-Литовской Державе.

Как известно, в реально существовавшем Великом княжестве Литовском крепостное право окончательно утвердилось [268] в 1588 г. — за шестьдесят с лишним лет до того, как Соборное уложение царя Алексея Михайловича узаконило его на Руси (10, 198).

Но нужно все же иметь в виду, что данное положение статута 1588 г. возникло опять-таки под влиянием западного соседа.

Крепостное право в различных его видах хотя и достаточно широко распространено, тем не менее не охватывает абсолютного большинства сельского населения, как это уже с конца XVII в. произошло в отечественной истории.

И крепостничество по своей сути существенно менее сурово, нежели то, что имело место в России. Во всяком случае, дело не доходит до откровенного рабства, как это случилось у нас в стране. Да, крестьянин является подневольным, урезанным в правах человеком, но не превращается в вещь, в «крещеную собственность», и на русской земле никогда не было позорной продажи людей на аукционах, с молотка. Кроме того, чисто территориально границы распространения крепостного права заметно уже, и дальше Волги оно не продвигается (13, 324).

И уже к XVIII в. самое позднее крепостное право исчезает — либо отменяется сверху единовременно (скажем, после очередного крупного бунта), либо же власть дает крепостному право беспрепятственного выкупа своей свободы. В политической жизни государства можно наблюдать борьбу двух тенденций.

Первая — централизаторская, исходящая от великокняжеской, а позже — царской власти, поддерживаемой разнообразными общественными силами — от посадских людей и купечества до служилого боярства и дворянства.

Вторая — прежде всего ее представляют князья и высшее боярство — отстаивает автономию местной и высшей знати, ее известную самостоятельность и право голоса в государственных делах, не покушаясь, впрочем, на основные прерогативы монархов.

Иногда, особенно на ранних этапах истории, противоборство это выливалось бы в вооруженное противостояние, [269] но в основном оно проходит мирно, переходя в сферу конфликтов между группами знати и интриг.

Верховная власть активно пользуется наличием противоборствующих сил и группировок в обществе и правящем классе, лавирует, опираясь то на одних, то на других, медленно и последовательно укрепляя автократию, но вместе с тем не доведя дело до стопроцентного самодержавия. Ведь даже сугубые приверженцы централизации при этом желают, чтобы в обмен на поддержку корона прислушивалась к их мнению.

Было бы ограничение монархии сформулировано в законе или же стало бы в большей степени традицией, пусть и незыблемой? Была бы принята единая конституция, или то была бы какая-то совокупность принятых в разное время законов — по английскому образцу? Стала бы высшим законодательным и представительным органом преобразованная княжеская рада, или то был бы, скажем, Земский собор?

Вопросы эти достаточно интересны, но даже в незначительной степени обоснованного ответа дать на них нельзя.

В итоге данного процесса складывается территориально-политическая система, сходная с той, которая во Франции именовалась «старый порядок»: множество сохранившихся с удельных времен земель со своими особенностями, обычаями, законами и вольностями при сильной центральной власти, стоящей, однако, значительно ближе к европейскому абсолютизму, нежели к восточной деспотии.

В отечественной культуре отсутствуют как ксенофобия и неприятие всего чужеземного, долгое время господствовавшее в Московском царстве, так и слепое поклонение западной, европейской цивилизации, столь характерное для последовавшей за ним эпохи. Формируется совершенно особая культура, органично впитывающая многие полезные элементы зарубежной, но в основе своей автохтонная, славянская.

Уже с XVI в. стало интенсивно развиваться книгопечатание (вспомним начавшего свою деятельность примерно в то же время Франциска Скорину); возникает национальный [270] театр. Не являются редкостью обширные библиотеки — как в домах знати, так и состоятельных горожан, где наряду с переводными сочинениями — от античных трагедий и византийского «Дигенис акрит» до «Декамерона» и писаний современников — можно увидеть и «Слово о полку Игореве»{74}, и переизданные древние летописи.

По примеру соседней Польши в городах возникают мещанские школы, а затем и высшие учебные заведения — славяно-греко-латинские академии в Вильно, Киеве, Смоленске, Яссах.

В европейской политике Русско-Литовское государство придерживается в основном изоляционистского курса. Ведь нельзя забывать, что та активная роль, которую играла Российская империя в «европейском концерте» XVIII — начала XIX в., в значительной мере объяснялась своего рода комплексом неполноценности, который русские монархи испытывали в отношении своих западных коллег.

Ничем иным, во всяком случае, нельзя объяснить участие России, например, в Семилетней войне, совершенно ей не нужной и ведшейся во имя интересов Франции.

И одновременно европейцы, разумеется, при всех оговорках и при том, что откровенно опасаются могучей восточной державы, все-таки признают — Русско-Литовское государство равным себе, числят его страной, как бы там ни было, цивилизованной.

Говоря о международном положении Русско-Литовского государства, нельзя не остановиться на отношениях с ближайшим западным соседом — Польшей.

С одной стороны, по всей видимости, были бы неизбежны войны с Краковом, и прежде всего из-за галицких земель, еще в середине XIV в. перешедших под ее власть. [271]

С другой же — именно Польша являлась бы посредником в социальном, культурном и экономическом обмене между Литвой и Западом.

При этом Русско-Литовское государство вовсе не заинтересовано в разделах и завоевании Польши — ни само, ни тем более чтобы это сделал кто-то другой.

Поэтому Литва активно поддерживает польское государство в его борьбе со шведами, австрийцами, немцами.

Многие представители верхов и образованного сословия обучаются именно в польских университетах.

Подведем некий итог: какие последствия все вышеизложенное могло бы иметь для исторической судьбы восточных славян?

Прежде всего не произошло разделения древнерусской нации на три народа — русский, украинский и белорусский.

На всем пространстве от Тисы до Охотского моря и Чукотки, а при удачном развитии событий — до Аляски и даже Калифорнии проживает единый народ, называющий себя русскими, или скорее русинами (10, 82).

Хотя весьма вероятно, что за границей их всех скопом, как, впрочем, и татар, башкир, якутов, кавказские народы и других подданных виленской короны, именуют литовцами.

Разумеется, между жителем Волыни и, скажем, Рязани существуют заметные различия в языке, одежде, обычаях. Но несмотря на это, все они ощущают себя единым русским народом, происходящим от единого корня и имеющим общую историю. Духовным центром притяжения для них служил бы в большей степени Киев, нежели Вильно — Вильнюс, и положение этих двух столиц в чем-то напоминало бы то, которое в нашей истории занимали Москва и Петербург.

В итоге к XXI в. мы имели бы на месте нынешней России государство, весьма мало похожее на нее, с совершенно иной историей, не говоря уже, что его территория была бы при любом развитии событий заметно больше. Существенно [273] отличался бы и народный менталитет — наверняка ее жители менее раболепно относились бы к власти, больше надеясь на себя и куда лучше умея отстаивать свои интересы, если власть на них покушалась. Даже язык, на котором они говорили, был бы куда ближе к белорусскому, нежели к современному русскому (10, 490).

Лучше это было бы или хуже? История вообще, как правило, не знает таких понятий.