У «Последнего моря»
Событиям, связанным с эпохой монгольской войны против всего мира (а именно так по большому счету и обстояло дело), посвящена не одна, как обычно, а целых три главы этой книги.
Впрочем, такое внимание неудивительно — ведь, как уже говорилось в предыдущей главе, мир, в котором мы живем, возник из развалин мира, разрушенного Чингисханом и его наследниками. Не будь этой личности, вся история последующих веков пошла бы совсем в ином направлении, современная цивилизация выглядела бы совсем по-другому, и, что естественно, не было бы и нас самих.
Ныне о событиях, которым посвящена данная глава, толком помнят далеко не все жители стран, на территории которых они разворачивались семь с половиной сотен лет назад, не говоря уже о понимании того, что происходило тогда. Между тем вторжение монгольских войск в Центральную Европу — а именно оно будет сейчас рассмотрено под углом возможных исторических альтернатив — грозило ни много ни мало тотальным разрушением и уничтожением европейской цивилизации. Кому-то подобное развитие событий может показаться невероятным — настолько в мозгу среднего современного человека засело представление об этой цивилизации как о чем-то изначально заданном, извечном и несокрушимом. Никаких серьезных оснований думать так не существует. Именно в те годы, как мы помним, была практически начисто стерта с лица земли такая высокоразвитая страна, как Хорезм, уничтожены совсем не маленькие, насчитывающие не одну сотню лет государства киргизов и тангутов. Наконец, сокрушена держава чжурдженей с ее миллионной армией, высокоэффективным государственным аппаратом и развитой экономикой — одним словом, заметно превосходившая тогдашнюю Европу по всем показателям. И не существует никаких объективных причин, по которым то же самое не могло бы произойти и с германо-романским миром. [206]
Но все по порядку.
...Смерть Чингисхана вовсе не повлекла, как можно было бы ожидать, исходя из исторического опыта, немедленного распада созданной им военной империи.
Напротив, наследовавший отцу третий сын — Угедей, или в другой транскрипции Октай, всерьез намеревался достичь мирового господства, исполнив завет отца — дойти до «Последнего моря» (76, 197).
Правда, приступить к этому сразу он не смог — требовалось вначале добить вышеупомянутых чжурдженей и тангутов, а заодно, возможно, разобраться с внутренней оппозицией.
Так что решение о новом походе в «вечерние страны» было принято только на курултае 1234 г.
В поход по покорению Запада было отряжено около ста пятидесяти тысяч всадников (а вовсе не четыреста или пятьсот тысяч, как писали иные историки и романисты).
Армия вторжения была в течение зимы 1235/36 г. сосредоточена в верховьях Иртыша, откуда весной 1236 г. и двинулась на запад.
Вместе с ней шли стада заводных (сменных) коней и скота, предназначенного для прокормления солдат, громадный обоз, тащивший, кроме всего прочего, и запасы пороха, и китайских специалистов по обращению с ним. Формально во главе похода находился хорошо известный нам Бату-хан.
Фактически же военными действиями руководил Субу-дай-баатур{59}.
Армия эта двигалась не быстро и не скоро. Лишь к декабрю следующего года, походя разгромив Волжскую Булгарию, Субудай переправился через замерзшую Волгу и вошел в русские земли.
С поразительной быстротой — буквально в течение одной зимы, несмотря на отчаянное сопротивление, ни один [207] город не капитулировал, и все пришлось брать штурмом, была покорена вся Северо-Восточная Русь — Рязанское, Владимирское, Суздальское, Тверское великие княжества. Покорена — слишком мягко сказано. Фактически эти богатые и многолюдные княжества были уничтожены. Только в феврале в одном Владимирском княжестве были взяты и сожжены четырнадцать городов. В боях пали пятнадцать лишь одних князей — собственно говоря, все их правители. Объединенная рать русского Северо-Востока во главе с князем Юрием Суздальским вся полегла на Сити.
Нельзя сказать, что завоевание проходило беспроблемно, — вспомнить хотя бы Смоленск, сумевший отбить нападающих, причем в чистом поле. Или гибель под Коломной сына самого Тэмуджина — Кулькана — одного из двух Чингизидов, погибших в бою за все время существования Монгольской державы. Но то были досадные мелочи на фоне общего успеха.
Разорив и разграбив все, что только можно, войска Батыя, заметно, надо сказать, поредевшие, ушли в донские степи, где отдыхали, набирались сил, пополняясь новыми контингентами, присылаемыми из Средней Азии и кипчакских степей. Вскоре численность войска вновь поднялась до прежних пятнадцати туменов.
На этот раз удар пришелся по юго-восточным русским землям.
В начале лета 1240 г. Батый грабит земли Переяславля, Чернигова, Новгород-Северского, подступает к стенам Киева.
12 июля после сорокадневной осады Киев взят, истреблены практически все жители. Затем монголы опустошают Волынь, Галицкое княжество — князья и знать бегут в соседнюю Венгрию; отряды беспощадных всадников рассыпаются по всей Южной Руси, методично превращая ее в пепел. Лишь нескольким городам — Каменцу, Холму, Данилову, оказавшимся в стороне от главного удара, удается отразить подошедшие к их стенам отряды.
Но, покоряя Русь, монголы отнюдь не намеревались этим ограничиваться. [209]
Они тщательно собирали информацию о Европе, и прежде всего о прилегающих государствах — Польше и Венгрии. Для этого использовались самые различные источники и методы — так, в венгерском походе в роли военного советника (очевидно, против своего желания) выступал воевода Димитрий, взятый в плен в Киеве. В то же время европейцы имели весьма смутное представление о монголах и их целях — в основном то, что сообщили им беженцы и немногочисленные купцы.
Оставив примерно тридцать тысяч человек в русских землях (все цифры, разумеется, условные), Субудай двинул оставшиеся двенадцать туменов на запад.
Венгрия, Польша, Силезия, Богемия, оказавшиеся на его пути, пусть и напрягая все силы, смогли бы выставить армию куда как более многочисленную. Могли попытаться перекрыть карпатские перевалы и долины или, во всяком случае, заключить военный союз для противодействия вторжению. Но европейцы вовсе не видели особой угрозы в каких-то там кочевниках-язычниках, несмотря даже на десятки тысяч половецких беженцев, нашедших укрытие в Венгрии и могущих многое рассказать о том, что ждет тех, кто окажется на пути Орды.
И сообщение, которое венгерский монах Юлиан, побывавший на Руси еще в 1238 г., отправил в Ватикан, что «татары... собираются подчинить себе весь мир», также было проигнорировано{60}.
И чудовищно трагическая судьба самой Руси их опять-таки ничему не научила. Напротив, можно смело предположить, что кое-кто откровенно злорадствовал, слыша о бедах русских схизматиков, а в Риме уже прикидывали, не удастся ли присоединить ослабленную русскую православную церковь к римской.
Несомненно, тут сыграло главную роль то извечное высокомерие, с каким обитатели Европы смотрели на Восток: если всякие там русские и половцы в ужасе бежали прочь от непонятного противника, то к ним это отношения не имеет — ведь все это очень далеко. А если эти неведомые монголы все-таки сунутся в пределы католических земель, то, разумеется, будут незамедлительно уничтожены.
Более того — как раз тогда, совершенно не думая о внешнем враге, Европа вступила в очередную полосу войн.
На южном фланге Венгрия совместно с Эпиром и Болгарией пыталась раздавить Сербию. При этом Болгария весьма агрессивно посматривала на своего греческого союзника и одновременно лелеяла завоевательные планы в отношении Латинской империи — жалкого уродца, созданного крестоносцами за четыре десятилетия до того на обломках разгромленной Византии. С юга Латинской империи угрожала империя Никейская, мечтавшая о возрождении Восточного Рима со столицей в Константинополе, которой, в свою очередь, в затылок дышал Конийский султанат.
Фридрих II Гогенштауфен, император Священной Римской империи, воевал в Италии, при этом активно конфликтуя с папским престолом. Англия боролась с Францией, отбиравшей материковые владения Плантагенетов.
И вот по Европе распространяется вселяющая в сердца ужас весть — «Монголы идут!».
Их отряды мчатся по польским и немецким землям, захватывая город за городом, оставляя после себя трупы и пепел.
Когда всего два передовых монгольских тумена вторгаются в Силезию, то жители ее убеждены, что на них идет двухсоттысячная армия.
Тем не менее воля к сопротивлению еще не покинула европейцев. Силезский герцог Генрих II во главе спешно собранного войска, насчитывавшего до сорока тысяч [210] всадников — немцев, тевтонов и поляков, двинулся навстречу врагу, заняв позицию у местечка Легнице.
На соединение с ним форсированным маршем шел богемский король Вацлав I, прозванный Железным, у которого было тридцать тысяч закованных в броню всадников и пехотинцев. Трудно сказать, как бы развивались события, успей они соединиться. Но монголы ударили по Генриху, когда чехи были в двух днях пути от Легнице.
На поле битвы сошлись две армии: с одной стороны — войско блестящих европейских рыцарей, кичащихся своими гербами и родословными, в великолепных доспехах работы искусных оружейников Милана и Толедо, вооруженных мечами, с одного удара способными разрубить человека буквально пополам.
Противостоял им, как казалось, какой-то жалкий степной сброд на мелких лошаденках, в панцирях из кожи и копытных пластин, с легкими саблями, которыми нечего и думать пробить европейскую броню.
Христиане предвкушали, надо полагать, если и не легкую, то быструю и уж точно — несомненную победу.
Действительность оказалась совсем иной.
Без особого труда монголы опрокинули и обратили в бегство лучшее в Европе польское и немецкое рыцарство. Сам Генрих Силезский пал в бою.
Помогла все та же стандартная и беспроигрышная тактика — монголы окружили куда менее маневренную тяжелую конницу со всех сторон и просто расстреляли ее из своих дальнобойных луков, искусно уклоняясь от отчаянных контратак{61}. [211]
По одним данным, под Легнице осталось двадцать тысяч рыцарей, по другим — тридцать с лишним. Есть предание, что монголы заполнили десятки мешков отрезанными у трупов ушами (15, 280). Вацлав Железный, узнав о судьбе армии Генриха, в беспорядке отступил. Монголы не преследовали бегущих, занявшись разорением и грабежом беззащитной Силезии и Западной Польши.
Один из туменов под началом нойона Хайду дошел до Балтийского моря, но повернул назад, к основным силам. Монголы, форсировав Эльбу и Одер, появляются уже в Тюрингии.
На юге дела монголов также идут великолепно. В начале марта монголы беспрепятственно переходят Карпаты, и венгерский король Бела IV, только-только созвавший знать своего королевства для обсуждения нависшей опасности, с ужасом обнаруживает, что монгольский авангард уже появился на противоположном берегу Дуная, буквально напротив столицы.
В течение месяца неимоверными усилиями удается помешать монголам переправиться на другой берег, а за это время Бела собирает армию, в которой более шестидесяти тысяч венгров и немцев.
11 апреля, через два дня после сражения при Легнице, у реки Шайо происходит битва, ставшая роковой. Заманив мадьяр ложным отступлением, их затем окружают и принимаются истреблять стрелами.
Чудом вырвавшихся из кольца преследуют и методично уничтожают, не вступая в рукопашную. Уцелели очень немногие, и их рассказы ввергают жителей еще не захваченных районов в панику, уничтожая даже саму мысль о сопротивлении (15, 280).
Бела IV, бросив королевство на милость Божию, сбежал сначала в Германию, а потом — в Далмацию, где некоторое время скрывался на одном из островов Адриатики, подобно хорезмшаху Мухаммеду. В течение каких-то четырех месяцев монголы стали хозяевами всей Восточной и Центральной Европы от Балтики до Дуная. За это время [212] они выиграли несколько крупнейших сражений, наголову разбив противников, намного превышающих их по численности.
Но это еще не все. Несколько туменов под водительством братьев Батыя, Байдара и Орду, в марте 1241 г. опустошили Великую Польшу, за короткое время взяв и разрушив главные польские города — Люблин, Сандомир и, наконец, столицу — Краков (12, 161). При этом активно используются метательные машины, стреляющие горшками с горючими веществами, — упомянутые в русских летописях «сосуды на взятье града». Захват этих городов ознаменовался необыкновенно жестокими расправами с жителями и особенно — со всеми духовными лицами, которых предавали необыкновенно изощренным мучительным казням.
Рейдовые группы захватчиков свирепствуют в Трансильвании, Валахии, Буковине, Моравии и Словакии.
Летом 1241 г. монголы, собрав основные силы в венгерской пуште, как два года назад — в донских степях, готовятся к новому походу.
Европа замерла в ужасе, но ни летом, ни осенью новое нашествие не началось.
Монголы двинулись в поход в декабре. Это, кстати, еще одно «секретное оружие» степняков: европейцы совершенно не способны вести войну зимой, в то время как кочевники великолепно умеют это (европейская военная наука не предусматривала самой возможности широкомасштабных боевых действий в зимнее время практически до начала XIX в.).
Их передовые отряды беспрепятственно перешли восточные отроги Альп, выйдя на подступы к Венеции и Триесту, в то время как другая часть войска двигалась на Вену.
Предстоял решающий штурм «крепости Европа», исход которого был предрешен.
И именно в этот момент из Каракорума пришло известие о смерти кагана Угедея. [213]
В соответствии с «Ясой» при выборах нового правителя должны были присутствовать все без исключения члены династии.
И армия под знаменем с серым кречетом{62} повернула на восток.
Правда, отступая, монголы еще успели пройтись частым гребнем по Далмации с Сербией и разорить Северную Болгарию, но на этом все и кончилось.
Почему же монголы не вернулись?
Долгое время в отечественной историографии, да и не только в ней, господствовала точка зрения, что монголы опасались оставить в тылу разбитую, но не побежденную до конца Русь.
Вспомним ставшие классическими слова А.С. Пушкина: «России определено было высокое предназначение... ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Россию и возвратились на степи своего Востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией».
Примерно то же самое утверждает и В.С. Поликарпов, уточняя, что «...хан Батый... под влиянием побед Александра Невского над шведами и датчанами захотел вернуться от берегов Адриатики в низовья Волги, ибо опасался иметь у себя в тылу столь выдающегося полководца» (13, 259).
Отчасти вышеизложенное соответствует действительности — все-таки, несмотря на впечатляющие победы, просторы Восточноевропейской равнины сыграли роль своеобразного амортизатора: как бы там ни было, русские дружины не один воздух рассекали мечами. Но куда большее значение имело то, что после внезапной смерти наследника Чингисхана — Угедея (кстати, довольно-таки своевременной) начался [214] активный процесс раздела великой монгольской Орды между его наследниками. А получивший ее западные земли Бату-хан вовсе не стремился к новым завоеваниям, предпочитая войне и победам вопреки мнению Чингисхана наслаждение разнообразными радостями жизни.
В конечном счете именно смерть Угедея спасла западный мир.
Случись так, что Угедей прожил подольше и умер после начала войны, Европе это уже не помогло бы — завоевание все равно продолжилось бы, разве что несколько притормозилось. Прекратить победоносный поход для монголов — все равно что волкам бросить уже загнанную добычу.
Итак, представим, что спасительная весть не приходит (всего-то и надо было кагану прожить еще годик-другой!), и поход монголов на Запад продолжается.
Нельзя сказать, что европейцы вовсе не предпринимают никаких усилий по совместной обороне.
Император Фридрих II спешно рассылает всем европейским монархам письма с призывом сплотиться во имя защиты веры и своей земли. Но уже поздно — династия Гогенштауфенов давно успела зарекомендовать себя далеко не с лучшей стороны, и в этих призывах видят лишь стремление подчинить себе Европу, воспользовавшись благоприятным предлогом. Более того, широко распространяются слухи, что сам император тайно сносится с монголами, рассчитывая с их помощью сокрушить папский престол. Да и времени для организации отпора уже по большому счету нет.
Монголы по-прежнему ведут наступление по двум направлениям — на северо-запад, в сторону Вены, на Мюнхен и дальше — на Бургундию и на юг, против Италии.
А впереди них наступает неодолимый страх, практически полностью парализующий волю к сопротивлению. Каждая новая победа умножает силу монголов.
Свою лепту вносят и монгольские лазутчики, старательно сеющие слухи о непобедимости монголов, их чудовищной многочисленности и жестокости. [215]
Только тут власть имущие осознают, как слепы они были, и, должно быть, стены дворцовых покоев услышали немало бесполезных сетований и проклятий судьбе...
Охваченные ужасом, люди день и ночь возносят молитвы в храмах, бросая повседневные дела и моля: «Господи, избави нас от ярости татар» (15, 280). Все шире распространяется убеждение, что происходящее — несомненный признак приближающегося конца света — тем более что, по сути, средневековье непрерывно жило во мнении, что он недалек. В народных массах утверждается мнение, что монголы — упомянутые в Библии народы Гог и Магог, чье нашествие должно предшествовать Страшному Суду (73, 164).
И все то, что творится в Италии, когда на ее территорию вторгаются свирепые азиатские захватчики, лишь способствует утверждению подобного мнения. Словно бы вернулись времена падения Рима, когда такие же неисчислимые орды обрушились на беззащитную, погрязшую в смутах и разложении империю.
Италия — самый высокоразвитый и богатый регион тогдашней Европы.
Огромное количество городов — процент городского населения также выше всех на континенте. И в каждом, даже в самом маленьком городке есть чем поживиться — сокровища церквей и монастырей, богатства феодалов, купцов, городская казна...
Население же не слишком воинственно — уже давно основная масса местных властителей привыкла полагаться на иноземных солдат — кондотьеров.
Правда, города защищены вполне, казалось, надежными стенами... Но разве защитили такие же стены Краков, Сандомир и Буду? А до того — Пекин, Самарканд, Балх?
В течение буквально считанных недель один за другим берутся приступом, грабятся и сжигаются города Северной Италии — Венеция, Милан, Флоренция...
Иные города (та же Генуя, сумевшая в нашей истории неплохо наладить сотрудничество с тоордынскими ханами) [216] пытаются договориться с завоевателями, откупиться золотом. Иногда им это даже удается — ограбленные дочиста, пережившие появление наглых захватчиков на своих улицах и массовое насилие над женщинами, они все же избежали тотальной резни и уничтожения.
Закончив свои дела на севере полуострова, поздней весной 1242 г. монголы идут на столицу христианского мира. Вместе с папскими отрядами на защиту Рима выступают войска королевства обеих Сицилии — ленного владения старого врага Святого престола — Фридриха П.
Сильно запоздавшее и уже по одному этому бесполезное прозрение! Рим взят и разорен не хуже (вернее, не лучше), чем при вандалах. Папа римский, возможно, незадолго перед этим успевший объявить всеобщий крестовый поход в защиту веры, пленен и стоит на коленях перед каким-нибудь из монгольских царевичей, тщетно вымаливая пощаду. Алтарь разграбленного собора Святого Петра превращен в стойло для коней завоевателей. В течение двух-трех следующих месяцев максимум завоеватели проходят из конца в конец весь итальянский «сапог». За войском движется громадный обоз с награбленным — взятую добычу можно сравнить только с той, что досталась армии Чингисхана в китайских землях.
Затем, оставив один-два тумена на полуострове, степняки уходят на север, куда перемещаются основные боевые действия. Они атакуют южные границы Французского королевства, обращая в пепел только-только пришедшие в себя после катарских войн начала века Лангедок и Прованс.
Европа в глубоком страхе внимает сообщениям об уничтожении древних городов и разорении богатейших провинций, а известие о взятии Вечного города и сокрушении Святого престола повергает христиан буквально в смертельный ужас.
Зато константинопольские патриархи и греческие владыки Малой Азии и Пелопоннеса наверняка радуются падению римской церкви, будучи убеждены, что это — Божья кара римским еретикам. [217]
Впрочем, они как раз имеют шансы уцелеть — покорение южных земель ордынцы отложили бы до окончательной победы на западе.
Наступление северной группы монгольских войск, которым лично руководит престарелый Субудай-баатур, разворачивается так же успешно. Первой в чреде городов Священной Римской империи, обреченных в жертву степному богу войны Сульдэ, становится Вена. На ее защиту во главе отборного войска выступает сам император Фридрих Гогенштауфен, к которому присоединяется Вацлав I. И у стен бывшего римского Виндабона повторяется трагедия Легницы и Шайо. Войско Священной Римской империи разбито, император гибнет или взят в плен — чтобы быть казненным.
Читателю может показаться, что, описывая стремительное триумфальное шествие степных воителей по Европе, автор чрезмерно сгущает краски. Ничуть не бывало.
На том этапе они были действительно практически непобедимы. Ведь в это время в распоряжении европейских армий еще не было огнестрельного оружия, которое через несколько столетий обеспечило доминирование Запада во всемирном масштабе, а стены большинства европейских городов уступали аналогичным оборонительным сооружениям Китая и Средней Азии.
Что касается тяжелой рыцарской конницы, то она терпела не одно поражение от арабских всадников, которых, в свою очередь, монголы много раз жестоко били. И, как это показал пример той же Легницы, против монголов рыцарство оказалось весьма малоэффективно, точнее говоря, неэффективно совсем.
Чтобы успешно бороться с завоевателями, нужно было иметь таких же метких конных лучников и хотя бы в сопоставимом количестве. Стрелков же подобных, напомню, нужно было готовить не один год, а лучше всего — с раннего детства. Положение, в котором оказываются европейские рыцари при столкновении с татарами, можно сравнить разве [219] что с тем, что творилось с конницей в Первую мировую войну, когда навстречу атакующим кавалерийским лавам извергали свой смертоносный огонь пулеметы.
Наконец, общая численность рыцарей во всей Западной Европе вряд ли много больше восьмидесяти — ста тысяч, в то время как даже первый эшелон армии вторжения далеко превышает это число. Вдобавок это войско спаяно даже не железной, а стальной дисциплиной и взаимовыручкой (не пришедших на помощь соседу просто казнили — иногда целыми подразделениями), трусость и невыполнение приказа были явлениями неслыханными — смерть была карой и за несравненно меньшие проступки (76, 205).
Солдатам монгольской армии строжайше запрещалось грабить взятый город до окончания боя — нарушителей полагалось даже не казнить, а убивать на месте. В то же время европейцы тех времен зачастую терпели поражения именно потому, что, не окончив сражения, предавались грабежам и мародерству, а иногда даже вступали в схватки между собой, пытаясь поделить еще не взятую толком добычу (22, 229){63}.
И это не говоря уже о том, что по своей организации и управляемости ордынская армия не знает себе равных, тем более в тогдашней Европе, где понятие какого бы то ни было управления частями на поле боя просто отсутствовало. В соответствии с тогдашними тактическими канонами сражение представляло собой хаотичное множество схваток между отдельными бойцами и небольшими отрядами. И естественно, не предусматривалось ничего подобного фланговым охватам и окружению — воинские [219] обычаи считали зазорным даже преследование бегущего противника.
При этом феодалы-военачальники, до королей включительно, должны были лично вести в бой своих людей, и в случае их гибели или пленения сражение, как правило, прекращалось — вернее, считалось выигранным теми, кому это удалось, независимо от сложившейся на поле битвы ситуации, и проигравшая сторона сдавалась или отступала. А монгольские уставы предписывали военачальникам находиться вне непосредственного соприкосновения войск, руководя сражением из безопасного места (мысль, что «кадры решают все», как мы видим, тоже отнюдь не является чем-то новым).
Все подразделения армии Чингизидов были отлично вышколены, умели держать строй и менять его по команде в ходе боя, в обязательном порядке выделялся мощный резерв, который и наносил решающий удар, а также силы прикрытия.
Монголы великолепно умели вести маневренную войну на больших пространствах — искусство, европейцам той эпохи абсолютно неизвестное.
Их подвижные стремительные тумены могли легко пройти за сутки втрое-вчетверо большее расстояние, чем армии христианских стран, благодаря этому имея возможность навязать врагу бой там и тогда, где и когда это было им нужно, и разбить его по частям. Имели возможность опустошить местность на пути врага, лишив его конницу фуража, а людей — продовольствия, отравить колодцы, могли неожиданно атаковать неприятеля на марше, вступая в схватку прямо с похода, разгромить его обозы и т.п.
Могли обойти его с флангов и тыла, измотать множеством нападений, до последнего уклоняясь от решительной схватки. Наконец, в самом крайнем случае, если сражение развивалось неблагоприятно, были способны без труда выйти из боя, оторвавшись от противника, — и все благодаря своим великолепным скакунам. [221]
Именно эти животные, собственно говоря, и были главным оружием степняков{64} (15, 8). Монгольская лошадь, низкорослая и внешне неказистая, тем не менее заметно превосходила резвостью и выносливостью рыцарских боевых коней лучших пород, при этом будучи куда как менее требовательной к условиям содержания и корму. Прибавим сюда великолепно поставленную разведку и едва ли не первую в мире службу дезинформации — и напрашивается однозначный вывод: ни одна армия описываемого времени не сумела бы выдержать прямого столкновения с монгольской конницей.
По масштабам боевых действий, уровню полководческого искусства, стратегии и тактики войны, которые вели монголы, не имели себе равных в истории, и европейским рыцарям и военачальникам просто нечего было противопоставить всему этому. Можно смело утверждать, что Центральная и Западная Европа избегла завоевания по чистой случайности (104, 362).
Лишь тогда, когда основную массу ордынских войск составили утратившие замечательные боевые качества пращуров полуоседлые потомки завоевателей, а покоренные народы восприняли многое из их тактики, по прошествии многих десятилетий и веков, победа стала возможной.
Напомним в этой связи, что легкая конница кочевников, вооруженная луками и копьями, доставляла немало проблем Польше и России в ходе конфликтов с Крымским ханством, и происходило это уже в Новое время, в эпоху появления массовых армий с их мушкетами и артиллерией. Заметную часть едва не взявшей Вену в 1683 г. османской армии составляла кавалерия крымчаков и ногайцев{65}. [221]
Разумеется, война есть война, и степняки тоже неизбежно терпят поражения. Иногда на их оторвавшиеся от основных сил отряды нападают из засад или ночами, жестоко мстя за все, что те творят на европейской земле. Случается и так, что рыцарям удается навязать врагу фронтальное столкновение с превосходящими силами, и тогда легкая монгольская кавалерия просто втаптывается в землю тяжелыми подкованными копытами могучих коней. Но, нанеся монголам одно или десять поражений, у них нельзя выиграть войну. Хотя бы по той единственной причине, что вместо каждого погибшего каракорумский каган легко поставит в строй еще десяток. А в тогдашней Европе резервов обученных воинов, как уже говорилось, нет — рыцарство относительно немногочисленно, и заменить выбывших из строя практически некем.
А когда против монголов в отчаянии пытаются бросить крестьянское и бюргерское ополчение, оно, не привыкшее ни к оружию, ни к войне, просто бессмысленно гибнет. Сначала на вооруженных косами, вилами и дубинами бездос-пешных землепашцев и ремесленников обрушивается ливень стрел, сохраняющих убойную силу на четырехстах метрах, а потом дело довершают монгольские сабли, безжалостно кромсая бегущих в панике людей (15, 7).
Монголы продолжают поход по германским землям. Собственно, все происходящее там можно уложить в несколько слов: резня, грабеж, всеобщее разрушение и смерть. Последовательно берутся Мюнхен, Аугсбург, Майнц — крупнейшие центры Священной Римской империи германской нации, и, наконец, монголы овладевают ее столицей — Ахеном. Имперские регалии и знамена брошены к ногам Бату-хана.
На прирейнской равнине монголы встречают соединенное войско крестоносцев — французов, англичан и немцев из западных земель, предводительствуемое королем Людовиком IX, героем крестовых походов. Людовик (в будущем — Святой) безоговорочно верит в победу и Божью помощь. Но его надеждам, увы, не суждено сбыться, и крестоносцев ожидает [222] та же судьба, что армии Генриха Силезского и Белы IV. Несмотря на отчаянную храбрость христиан, подогреваемых ненавистью к язычникам, осмелившимся осквернить святыни и умертвить папу, победа достается монголам. Беспроигрышная тактика — не вступая в непосредственную схватку, засыпать врага меткими стрелами, как всегда, приносит свои плоды.
И, вполне возможно, государя Франции и других знатнейших вельмож Западной Европы ждала бы точно такая же мучительная и позорная смерть, что двадцатью годами ранее постигла русских князей после битвы на Калке{66}.
После поражения франко-германских крестоносцев в Европе уже не остается серьезных сил, способных хоть как-то противостоять монголам.
К поздней осени 1242 г. конница Батыя выходит к берегам Атлантического океана — того самого «Последнего моря» монгольских легенд, о котором грезил уже давно покойный Тэмуджин, может быть, еще в бытность вождем крошечной шайки степных разбойников.
В эти же месяцы монголы, пройдя через Шлезвиг и Гольштейн, опустошают материковую Данию.
Среди европейских владык находятся такие, что, стремясь сохранить власть и жизнь, отправляют посольства к победителям-язычникам, шлют изъявления покорности и дань. Но это опять-таки помогает далеко не всегда.
Стремясь окончательно подавить волю европейцев к сопротивлению, монголы выжигают поля и убивают скот, обрекая жителей целых стран на голод (почти так же действовали они в Китае и Хорезме, разрушая ирригационные сооружения). Десятки и десятки тысяч деревень превращаются в пепелища. Стены европейских городов и замков взрывают пороховыми минами. При осадах нередко применяется сваренная из человеческого жира огнесмесь (существование [223] которой наряду с существованием самих монголов вслед за Фоменко отрицает А. Бушков).
Там же, где не хватает ни пороха, ни китайских мастеров осадных машин, просто сгоняют окрестных жителей заваливать рвы и сбивать лестницы, а потом, наспех вооружив, гонят несчастных на приступ, ставя между неизбежной смертью сзади и возможной — спереди (именно так был взят в свое время Пекин{67} (76, 235).
Баронессы, графини, герцогини, принцессы и королевы становятся наложницами ханов, темников, нойонов, а то и простых сотников. Вчерашние аббаты, епископы, бургомистры и университетские профессора из Сорбонны и Болоньи наравне со вчерашними сервами и поденщиками пасут баранов в донских и заднепровских степях или надрываются под кнутом на строительстве очередной монгольской столицы где-нибудь на Дунае, а может быть, на Адриатике или в венгерских степях.
Монголы, пройдя по следам Хайду, опустошают побережье Балтики, разграбив и предав огню города и земли Ганзейского союза. Одновременно их тумены свирепствуют на крайнем юге Европы — в Болгарии, Македонии, Греции, Латинской империи.
Однако полностью покорить Европу, тем более с налету, не просто даже для мировой империи Чингизидов.
Уже после разгрома основных сил христиан война растягивается на несколько лет. Стойко обороняются города и земли Северной Франции и Фландрии, заставляя захватчиков все дороже платить за победы.
Иным даже удается отразить врага по примеру Смоленска и Каменца. Укрепившиеся в островной Дании — на Зеландии [224] и прилегающих островках датчане и защищенные морем скандинавы отбивают все попытки покорить их. Неудачей, на первых порах по крайней мере, заканчивается и высадка десанта в Англии. Вновь и вновь восстает выжженная, казалось, дотла, но по-прежнему отчаянная и непокорная Польша.
Собственно монгольских воинов в Европе становится все меньше. На смену им присылают подневольные контингенты из Хорезма, Джунгарии и тангутского Си-Ся. Мобилизуют людей на и без того разоренной Руси — не одна мать и жена оплакали бы своих любимых, павших за ненавистных ханов где-нибудь во французских или немецких землях. Пригоняют на убой отряды из подвластного монголам Закавказья, и грузинские и армянские юноши умирают на стенах Парижа, Утрехта и Гамбурга. Формируются целые тумены из венгерских табунщиков и пастухов — последние по старой памяти наводят особенный ужас на европейцев. Сербы, кроаты, валахи и болгары сражаются на равнинах Нормандии и Рейнланда, а генуэзская пехота высаживается в Англии.
Проходит четыре — шесть лет после начала вторжения, и вот большая часть Западной Европы оказывается под остроносым монгольским сапогом. Между Атлантическим и Тихим океаном остается только один самодержавный владыка — каракорумский великий хан.
Словно огненная буря промчалась от Карпат и Дуная до Нормандии и Аквитании, истребив все, что можно.
«Батый, как лютый зверь, пожирал целые области, терзая когтями остатки. Храбрейшие князья... пали в битвах; другие скитались в землях чуждых; искали заступничества, но не находили; славились прежде богатством, да всего лишились. Матери плакали о детях, пред их глазами растоптанных конями татарскими, а девы о своей невинности: сколь многие из них, желая спасти оную, бросались на острый нож и в глубокие реки! Жены знатные, не знавшие трудов, всегда украшенные золотыми монистами и одеждами шелковыми, всегда окруженные [225] толпою слуг, сделались рабами варваров, носили воду для их жен, мололи жерновом и белые руки свои опаляли над очагом, готовя пищу неверным... Живые завидовали спокойствию мертвых» (116, 279).
Эти слова из русской летописи, упомянутые у Карамзина, автор привел здесь, поскольку они дословно соответствуют тем, что в данной вероятностной реальности легли бы на пергаментные страницы монастырских хроник где-нибудь в относительно безопасных Женеве, Инсбруке или Стокгольме.
Впрочем, вполне возможно, на ум им приходили бы слова других летописей, относившихся ко временам тех бедствий, которые постигли Римскую империю в V в. н.э. в ходе варварского нашествия.
Скажем, вот отрывок из сочинения того времени, принадлежащего перу епископа Галльского Ориденция:
«...Смотри, сколь внезапно смерть осенила весь мир. С какой силой ужасы войны обрушились на народы... все оказалось под властью варваров.Те, кто устоял перед силой, пали от голода. Несчастная мать мертвой распростерлась рядом с детьми и мужем. Господин вместе со своими рабами сам оказался в рабстве. Многие стали кормом для собак; другие сгорели в своих домах... В городах и деревнях, вдоль дорог и на перекрестках, здесь и там — повсюду гибель, страдания, пожарища, руины и скорбь. Лишь дым остался от Галлии, сгоревшей во всеобщем пожаре» (15, 90).
История, словно свершив некий круг, повторилась — все обстоит именно так, разве что вместо Галлии или Франции можно смело вставить название любого из западноевропейских государств.
Европейская столица ханов Золотой Орды (или какой-нибудь Орды — у «последнего моря») представляет собой устрашающее и пестрое зрелище. Немногим уцелевшим христианским книжникам-хронистам она напоминает описания столиц гуннов и аваров.
Наспех воздвигнутые аляповатые дворцы, на которые пошли мраморные плиты разрушенных палаццо и соборов, свезенные издалека, рядом с ветхими продымленными юртами, [226] изнутри, однако, убранными парчой и тонкими тканями. Русские князья вместе с немецкими баронами и итальянскими нобилями неделями и месяцами с трепетом ожидающие приема у какого-нибудь грязного неграмотного монгола, приема, по результатам которого им вполне могут сломать спину или удавить тетивой от лука — две самые распространенные казни у ордынцев{68}. Высокопоставленные клирики, смиренно выслушивающие поучения язычников и без возражений терпящие очистительные обряды шаманов. Многочисленные невольничьи базары, где продаются рабы со всех концов Европы и где бывший дворянин стоит в оковах рядом со своим крепостным, а госпожа — со служанкой.
В ювелирных рядах вместе с драгоценной утварью из киевских и суздальских храмов можно увидеть предметы из дворцов дожей, парижских соборов и аббатств, из поместий польских шляхтичей и домов ганзейских бюргеров.
Широким потоком текут в ханскую казну серебро с богемских и силезских рудников, золото с французских копей, меха из Польши, дорогие ткани и ювелирные изделия из Италии.
Уцелевшие князья церкви и светские властелины наперебой выслуживаются перед новыми хозяевами, интригуют друг против друга, пишут друг на друга доносы в ханскую ставку, шлют богатые дары приближенным Чингизидов, с тем чтобы за них замолвили словечко, подкупают чиновников, евнухов, ханских жен и наложниц.
При дворе монгольского владыки Запада — Бату-хана или одного из его ближайших родственников — Байдара, Орду или кого-то другого отираются разнообразные знатные подонки со всей Европы. Лебезя, выпрашивают они кто ярлыки на графство или герцогство, а то и на королевство [227] (как, унижаясь, выпрашивали ярлыки на великое княжение потомки Ярослава Мудрого и Изяслава Киевского), кто должность епископа — право инвеституры после гибели великого понтифика переходит к ханам (вот и решился сам собой давний спор между императорами и папами!). Да и самого папу римского — если завоевателям вдруг взбрело бы в голову в порыве великодушия возродить эту должность, также назначает не кто иной, как каган, а конклаву остается лишь принять его волю. Не говоря уже о том, что все энциклики предварительно визируются ханскими чиновниками, если прямо не написаны под их диктовку.
Уцелевшее католическое духовенство, поставленное перед выбором — повиноваться или умереть, призывает с амвонов паству к покорности и смирению, объясняя нашествие язычников тем, что христиане прогневили Бога, требуя молиться и каяться. В обмен оно, как и в реальности на Руси, получает льготы и относительную неприкосновенность. Конечно, есть и обратные примеры — среди руководителей многочисленных восстаний, вспыхивающих то тут, то там, немало лиц духовного .звания. В будущем многих из них возведут в сан святых и мучеников, но в то время их ждет только одно — поражение, смерть в бою или мучительная казнь.
В монгольских войсках, и в относительно немалом числе, появляются рыцари. Это может показаться удивительным, ведь в массовом сознании рыцарь — это непреклонный борец за веру Христову, смертельный враг язычества, неукоснительно верный сюзерену.
Действительность имеет очень мало общего с этим образом.
Исторические хроники пестрят сообщениями о рыцарях, в мирное время грабивших торговые обозы и даже монастыри, становившихся пиратами и разорявших владения собственных сюзеренов. Особо этим грешили оставшиеся без средств к существованию мелкие феодалы, изгнанные с Ближнего Востока арабами, которых как раз было немало в [228] описываемое время. И это не считая тех представителей европейской знати, что принимали магометанство, пополняя ряды берберских корсаров (117, 146).
Один из рыцарей уже позднейшего времени — Вернер фон Урслинген — приказал выбить на своих доспехах девиз, в переводе с латыни гласивший: «Враг Бога и милосердия» (76, 211).
А чего стоит, например, история пресловутой «Каталонской компании» — шайки (иного выражения не подобрать) из двух с половиной тысяч конных рыцарей, не считая оруженосцев и ландскнехтов, терроризировавшей в начале следующего, XIV в. Афинское герцогство и увенчавшей свои похождения убийством герцога и организацией в его владениях настоящей пиратской республики (117, 451).
Такие и им подобные личности вполне пришлись бы ко двору в воинстве Чингизидов.
Тем более и в нашей истории ханам служили не только отдельные европейские рыцари-отщепенцы, но целые воинские части, сформированные из высокородных воинов. Так, полк наемных рыцарей был в составе войск Мамая, и тех вовсе не смущало, что они проливают кровь за «поганых» — язычников и мусульман.
Итак, Европа во власти монгольских государей — внуков Тэмуджина, сыновей Джучи-хана. Но власть эта отнюдь не полная и не абсолютная.
Некоторые шансы имели страны Иберийского полуострова — Леон, Кастилия, Португалия, — объединенные войска которых могли надеяться остановить монголов в Пиренеях. Однако их подстерегала и другая опасность. Гранадский эмират, воспользовавшись отсутствием всякой помощи со стороны поверженного христианского мира и отвлечением сил на северном направлении, мог начать контрнаступление, стремясь вернуть утраченные всего три с небольшим десятка лет назад земли Кордовского халифата. При этом действенную помощь наверняка бы оказали мусульманские королевства Магриба. Берберийский флот, не испытывая давления [229] со стороны исчезнувших флотов разбитых Чингизидами европейских государств, стал бы единственным господином в Средиземном море, и активно содействовал бы наступлению арабов в Испании.
Теперь отвлечемся на время от бед католического мира и обратим взгляд на восток, на земли наших предков.
Положение Руси, увы, практически не улучшилось сравнительно с имевшим место в нашей истории.
Да, у монголов нет возможности тратить силы и время на окончательное «умиротворение» русских земель. Но зато им приходится испытать на себе всю тяжесть положения тыла действующей вражеской армии.
Через Южную Русь проходят пути, по которым в Евро-'пу следуют монгольские войска (точнее — войска монгольской империи, ибо, как уже говорилось, с течением времени в них все больше преобладают иноплеменные подданные Чингизидов), не делающие особой разницы между землями, уже включенными в состав империи, и теми, которые еще предстоит покорить.
Туда же отводят на отдых уже повоевавшие части, и, думается, не надо уточнять, как ведут себя их воины.
Для снабжения армии у еще уцелевших жителей отбирают последнее, в результате южнорусские земли, до Киева и Чернигова, надолго, на многие века приходят в полное запустение.
Не менее тяжелые последствия влечет непрерывная мобилизация в воюющую в Европе армию русских людей.
Вспыхивают восстания — в Твери, Владимире, Суздале.
«И побиша татар везде, не терпяше насилие от них» — так говорят летописи.
Ответом служат карательные экспедиции — так же как и в действительно произошедшей истории. Разве что в них участвует меньшее число войск.
Единственные, кому удается спокойно пережить происходящие бедствия, откупаясь, правда, обильной данью и посылкой относительно небольших отрядов, — это новгородские земли, Ярославль, Полоцк. [230]
Однако, в будущем, по всей видимости, монгольские набеги были бы не столь частым бедствием и не так, если можно выразиться, интенсивны. Все-таки основные силы ордынцев, переместивших центр тяжести своих устремлений к западу, находятся достаточно далеко от Северо-Восточной Руси, хотя юго-западные земли страдают не меньше, чем в реальности.
Итак, подведем печальный итог. К 60–70-м гг. XIII в. цивилизации в Европе фактически нет. Словно бы ход времен и в самом деле повернулся на семь-восемь веков назад, к эпохе Великого переселения народов, когда царили Аларих и Аттила.
В неприкосновенности остались только несколько городов на северной окраине христианского мира — в Швеции, Норвегии, Финляндии, Дании, норманнские поселения в Исландии да еще орденские города и крепости Ливонии и языческая Литва. В центре покорной, растерзанной Европы успешно обороняются мужественные швейцарские горцы, чья доблесть входит в легенду.
Могли уцелеть Британские острова — так же, как уцелела Япония, успешно отбив два десанта (третий, имевший все шансы оказаться роковым, был уничтожен ураганом). Ирландия даже бы выиграла — англичанам уже не до нее. Средиземноморские острова — Сардиния, Корсика, Балеарский архипелаг, защищенные сотнями километров водного пространства, также избавлены от угрозы вторжения, хотя, возможно, и страдают от набегов подчиненных ханам корсаров. Но этого, к сожалению, нельзя сказать о Сицилии — раньше или позже, но захватчики преодолели бы неширокий Мессинский пролив и предали этот благодатный остров грабежу и разорению.
Большинства же христианских государств просто не существует. Немногие уцелевшие европейские феодалы раболепствуют перед монголами, забыв о рыцарской чести и достоинстве христиан.
Другие вообще служат ханам с оружием в руках и вместе с пришельцами участвуют в избиении еще смеющих сопротивляться единоверцев. [231]
Стены тех городов, которые не сожжены, срыты по приказу завоевателей (как были срыты стены городов Галицкого княжества), и в Париже, Милане, Риме, Геттингене, Тулузе и Мюнхене самовластно распоряжаются ордынские баскаки, выколачивая плетьми и саблями дань из оставшихся в живых.
Многие города так никогда и не воскресли после уничтожения, как не возродилась Старая Рязань, булгарская столица Биляр, размерами превосходившая Киев и Париж, или один из центров Черниговской земли — упомянутый в предыдущей главе Вщиж. Или случайно найденный археологами в 70-е гг. XX в. на Житомирщине довольно большой город, даже название которого осталось неизвестно историкам (76, 89).
На дорогах и в лесах свирепствуют многочисленные шайки разбойников, в рядах которых и разноплеменные дезертиры из монгольских войск, и остатки армий европейских королевств, и просто согнанные с места бедствиями и войной прежде добропорядочные обыватели.
Ремесла в полном упадке — большая часть мастеров погибла, часть уведена монголами в рабство и украшает их новые города или мыкает горе на чужбине. Оставшиеся по большей части не могут найти сбыта своим изделиям и вынуждены уйти в обезлюдевшие деревни, занимаясь крестьянским трудом. В таком же глубоком упадке и торговля.
Война перерезала торговые пути, закрылись ярмарки, где встречались товары и купцы со всей Европы, да и торговать, собственно, нечем.
Связи с другими регионами мира тоже практически исчезли. Даже в уцелевших странах людям стало не до пряностей, иноземных вин и дорогих восточных тканей.
Воскресает уже сильно потесненное межрегиональным разделением труда натуральное хозяйство эпохи раннего средневековья.
В пепел превратились библиотеки, и для будущего безвозвратно погибла львиная доля и без того изрядно прореженного [232] временем и церковниками античного наследия. И то немногое, что знают ныне, пришлось переводить с арабского. Да и европейские средневековые летописи, художественные произведения и документы тоже не пощадило нашествие, и позднейшим поколениям ученых история Европы, ее духовное наследие известны немногим лучше, чем нам — история и наследие Киевской Руси. Нашествие монголов на Европу оказалось столь же гибельным для ее культуры, как в нашей реальности — для русской (76, 181).
Прервались традиции университетского образования, архитектурных и художественных школ, литературы и богословия. Нет в живых предков Леонардо да Винчи, Христофора Колумба, Данте, Рафаэля, Иоганна Гутенберга, Вольтера и Ньютона...
Не будет Возрождения, и Америку откроют уже не европейцы, а мусульмане из Гранады, Марракеша или Танжера — на век или полтора позже.
В ставке монгольских ханов, быть может, еще строят планы походов против Малой Азии, североевропейских земель, арабских государств Северной Африки.
Но тут начинается медленный распад монгольской супердержавы, сопровождающийся междоусобицами. Так что надежно и надолго закрепить свои завоевания у «Последнего моря» монголам не удается. Увы, разрушить прежний мир куда проще, чем создать из его развалин новый. Конечно, многие десятки лет, а то и целый век монголы продолжали терроризировать бы Европу, время от времени совершая набеги с Балкан и в очередной раз заставляя выплачивать дань французов и немцев. Но в конце концов Орда рассыпается, а остатки ее быстро ассимилируются.
А ныне, в XXI в., Европа только-только направляет на звезды и планеты первые телескопы, спускает на воду первые неуклюжие пароходы, дивится первым опытам с электричеством, робко запускает в небо первые воздушные шары. Еще не в диковинку крепостное право, а большая часть населения неграмотна. То тут, то там возвышаются [233] руины замков, а то и целых городов, и спустя семь долгих веков наглядно напоминая о жутком нашествии. И никого не удивляет смуглый скуластый ребенок, родившийся где-нибудь в Иль-де-Франсе, Австрии или Польше. Да и в жилах некоторых европейских дворян тоже течет монгольская кровь.
Собственно говоря, на этом можно и закончить. В конце концов автор вовсе не задавался целью пугать читателя тенями прошлого. Тем более вероятностного.