Последний великий эллин

В истории немало событий и явлений, находящихся, если можно так выразиться, в тени официальной науки, но тем не менее имевших колоссальное значение для развития всего человечества, определивших ход событий на многие столетия и даже тысячелетия вперед.

Одной из таких почти не привлекавших внимание исторических альтернатив остается существовавшая во второй половине I в. до н.э. возможность победы широкой антиримской [70] коалиции, возглавляемой Понтийским царством. Альтернатива, связанная прежде всего с именем Митридата Евпатора — его базилевса.

По словам видного немецкого историка Освальда Шпенглера, «...борьба между Римом и эллинизмом... была доиграна при Каннах...» (39, 401).

Однако это не так. Спустя почти полтора века после Канн, спустя десятилетия после того, как исчез с лица земли Карфаген, а Афины и Коринф стали провинциями Вечного города, уже, казалось, безвозвратно угасающий греческий мир дал последний бой римскому владычеству.

Под знаком этого противоборства прошло несколько десятилетий, и все значимые события в тогдашнем античном мире так или иначе связаны с этим противостоянием: союзническая и гражданская войны в Риме, диктатуры Суллы и Мария, знаменитое восстание Спартака — все это так или иначе завязано на деяниях и намерениях понтииского властелина.

Об этом великом — без всякого преувеличения — человеке широкой публике известно мало, да и то, что известно, не может не вызывать сомнений.

И неудивительно — пожалуй, он, как никто, был оболган римскими историками и их позднейшими последователями, из трудов которых мы вынуждены черпать все сведения о нем. Что же касается мнений его друзей, союзников или хотя бы его придворных историографов и летописцев, то их просто нет{24}.

Если за Ганнибалом и даже за вождем восставших рабов — Спартаком квиритские хронисты пусть и со скрежетом зубовным, но признавали определенные достоинства, то этого человека изображают каким-то чудовищем. Так зло писали разве что о Калигуле и Нероне. [71] Да и в трудах современных римских подголосков классической школы войны, которые он вел с Римом, зачастую подаются как борьба благородного несущего цивилизацию Запада с диким Востоком.

Сам же понтийский царь именуется не иначе, как «султан», воплощающий в себе все азиатские пороки: «грубый, сладострастный, вероломный, беспощадный, суеверный, жестокий» (61, т. 2, 251), которым двигало исключительно стремление к захвату как можно большего количества сокровищ и все новых земель (у Рима, разумеется, цели были совсем другие — исключительно справедливые и благородные).

Митридату приписывают собственноручное убийство матери, младшего брата (относительно последнего вообще-то есть некоторые сомнения — а был ли мальчик?), трех дочерей и двух сыновей, трех сестер, из которых одна была еще и его супругой (опять-таки в одних источниках говорится, что она была казнена по обвинению в заговоре, в других — что он «устранил ее с помощью яда» (67, 305). Наконец — что он собственноручно заколол каппадокийского царя при личной встрече. Приводятся и совершенно фантастические и неправдоподобные факты{25}.

При этом противники признают, в частности, его любовь к искусству и то, что собранные им коллекции (например, коллекция гемм, позднее вывезенная в Рим как трофей) свидетельствуют о тонком художественном вкусе.

Много говорят о его огромной физической силе и выносливости, неутомимости в обжорстве, пьянстве и гаремных утехах и очень мало (и сквозь зубы) — о его политической деятельности, имеющей целью создать единый фронт против римской агрессии на Ближнем Востоке. Что касается его армий, то они изображаются как толпа пестро разодетых [72] варваров, способных одерживать победы лишь при подавляющем превосходстве, да и то только случайно, и готовых бежать при первой неудаче.

Эта неприязнь, переходящая в ненависть, вполне объяснима.

Митридатовы войны — последний случай, когда кто-то бросил Риму вызов, кто-то не просто отбивался от нападения или тщетно пытался отвоевать свободу, но всерьез замахнулся на то, чтобы сокрушить его мощь.

Тем не менее по сочинениям современников и благодаря изложенным ими, даже тенденциозно истолкованным фактам все же можно восстановить подлинную картину этого противостояния.

Умный и талантливый политик, вдобавок образованнейший человек своего времени, Митридат в короткий срок создает державу, своей величиной и могуществом соперничающую с Римом, при этом скрепленную не одними лишь железом и кровью.

Вся его судьба до удивления напоминает судьбу его великого предка — Александра. Та же ранняя и таинственная смерть отца, те же сложные отношения с властолюбивой и непреклонной матерью, то же прекрасное начало и благородные мечты о справедливом царствовании — и бессмысленно кровавая действительность. Даже внешне они как будто были похожи.

Если тщательно процедить все, что мы знаем об этой личности, то вырисовывается донельзя противоречивый характер — жестокость и мягкость, дружелюбие и враждебность, великодушие и низость, неразборчивость в средствах и стремление быть справедливым даже в ущерб себе. Он великолепно разбирался в людях, буквально с первого взгляда определяя, друг перед ним или враг, и умел угадать, где человек принесет больше всего пользы. И одновременно не смог разглядеть изменников среди ближайших соратников.

А еще — в анналах истории он остался как злейший «враг римского народа» — именно таково было официальное, [73] если можно так выразиться, звание, данное Митридату сенатом (4, 11).

По рождению Митридат, как уже говорилось, был базилевсом Понтийского царства — крупнейшей державы Малой Азии — и шестым по счету государем династии Эвергетов, носившим это имя.

То была типичная эллинистическая монархия, сочетавшая в себе как классические греческие элементы, так и обширный пласт восточного влияния.

В соответствии с официальным преданием по отцовской линии Митридат приходился родственником Киру Великому и Дарию II, по материнской — Александру Македонскому.

Отметим весьма важное обстоятельство, явившееся одной из причин неукротимой ненависти царя к Риму.

Его отец, Митридат V Эвергет, был верным союзником римлян. Он даже безо всякого нажима послал во время Третьей Пунической войны в помощь им несколько кораблей. Однако наибольшую услугу он оказал Риму вовсе не у африканских берегов, а, можно сказать, у себя дома. В 129 г. до н.э. умер столь же верный римский союзник — последний царь Пергама Аттал, завещавший свое царство Риму. В Пергаме вспыхнуло восстание против римлян под предводительством Аристоника, сводного брата покойного царя. Восставшие именовали себя гелиополитами ( «воинами Солнца»), и целью их было не только изгнание римлян, но и, ни много ни мало, создание государства, основой которого были бы справедливость и равенство всех людей. Восстание длилось почти пять лет, римляне понесли ряд тяжких поражений; в одном из сражений, под Левкой, в бегство были обращены пять легионов. Тогда и пригодился римлянам их восточный союзник.

В-обмен на обещание передать ему Фригию — одну из провинций Пергамского царства, Митридат Эвергет начал войну с повстанцами. Борьбы на два фронта Аристоник не выдержал, гелиополиты были побеждены, и бывшая монархия Атталидов стала римской провинцией Азия. Само собой [74] разумеется, Фригии Митридат под надуманным предлогом не получил. Единственным результатом войны стало появление на его границах римских легионов. Столь опасное соседство, похоже, заставило синопского базилевса серьезно задуматься. Он начал переговоры о военном союзе с Арменией, исподволь принялся налаживать отношения со скифским царством.

Но вскоре царь скоропостижно умирает. Как это часто бывало, поползли слухи о его отравлении римлянами (4, 67).

Никаких данных, позволяющих подтвердить или опровергнуть это обвинение, в распоряжении историков не имеется. Но если предположить, что это так, то, несомненно, римляне не раз пожалели, что поднесли яд отцу, а не сыну.

Сразу после этого Митридат, которому тогда исполнилось двенадцать лет, исчезает неведомо куда.

По общераспространенному мнению, его спрятали друзья отца, чтобы спасти ему жизнь, причем против воли его матери. Так или нет — неизвестно. Этот период его жизни вообще представляет сплошное белое пятно.

Следующие семь лет он скрывался неведомо где. По словам тогдашних историков, он будто бы провел это время в диких горах Малой Азии, чуть ли не в качестве простого пастуха или охотника. Даже в трудах современных ученых можно встретить утверждения, что он, опасаясь за свою жизнь, «удалился в горы», где «предавался радостям охоты» (67, 305).

По другим сведениям, он воспитывался под чужим именем при дворе кого-либо из окрестных владык — союзников его покойного отца. Это могла быть Армения или Боспор (кое-кто упоминал даже Парфянское царство) (4, 71).

По истечении семи лет мы видим его уже во главе переворота, лишившего власти его мать — царицу Лаодику.

По утверждению историков, свергнув мать, Митридат заточил ее в тюрьму, где она вскоре и умерла — не то не выдержав тяжелых условий заключения, не то отравленная по приказу сына (67, 307). Автору представляется, однако, [75] весьма сомнительным, чтобы молодой царь решился на подобный поступок, который, мягко говоря, не прибавил бы ему популярности в народе (не имея в виду даже морально-этические аспекты). К тому же, будучи ревностным поклонником Ахура-Мазды, он не должен был брать на душу такого греха. Несравненно более вероятным выглядит предположение, что, отстранив царицу от власти, Митридат поместил ее под домашний арест в одном из ее многочисленных дворцов, где она и умерла, возможно, не сумев перенести утрату престола (4, 87).

В девятнадцать лет он становится властителем крупнейшей державы Малой Азии, протянувшейся от Амады до Диоскурии (нынешнего Сухуми).

Уже в следующем году базилевсу Понта приходится вести свою первую войну — со скифами. Вначале — в защиту Херсонеса, а затем — подавляя восстание скифов Боспорского царства, властитель которого — Перисад, старый и бездетный, сделал своим наследником Митридата. Скифы, к тому времени в большинстве своем более или менее эллинизированные, составляли немалую часть населения Боспорского царства, если не большинство. Трудно сказать, что конкретно послужило причиной их возмущения. Не исключено, что они рассчитывали увидеть на троне после смерти царя своего соплеменника. Возглавивший восстание Савмак (будущий союзник Митридата), по некоторым сведениям, был воспитанником Перисада и его любимцем (4, 101).

Митридат после победоносной войны спешит, однако, помириться со скифами и даже заключает с ними союзный договор, как это планировал его отец.

Скифы в качестве союзников нужны ему в готовящейся схватке с Римской республикой, в которой он с детства, со времен подозрительной смерти отца, видел главного врага — и своего личного, и врага эллинов, к которым себя причислял. Хотя и был, с ортодоксальной греческой точки зрения, полуварваром и тираном.

Л.Н. Гумилев со свойственной ему безапелляционностью высказывается о планах Митридата примерно в таком [76] духе: какой-то причерноморский царек, захвативший несколько окрестных карликовых государств, вознамерился состязаться с великим Римом в борьбе за мировое господство (51, 170).

Того же мнения придерживается и заметная часть историков, говоря о том, что он недооценивал римлян, что его представления о действительной мощи Римской державы были «совершенно ошибочны» (67, 320).

Оценка эта представляется в корне неверной. Хотя соотношение сил как будто не в его пользу, но речь вовсе не идет об авантюре, затеянной в приступе азарта или ненависти. Это был, насколько позволяют судить источники, тщательно продуманный план, включавший в себя несколько этапов.

И подчинение Таврии и Боспора было первым из них. Скифия должна была стать житницей Понта и источником пополнения войска непобедимыми всадниками.

Вслед за Северным Причерноморьем должна была стать понтийской и Малая Азия, затем Македония и юг Балкан.

А после этого превосходство Рима стало бы весьма сомнительным. Тем более что реализация этого плана открывала возможность понтийской армии, усиленной кочевниками — скифами и роксоланами, а также фракийцами, ударить по Италии с северо-востока, через Балканы.

Именно этим направлением, несравненно более удобным, чем западное (не приходилось преодолевать труднопроходимые перевалы Высоких Альп), воспользовался спустя пять веков Аттила, именно на него были нацелены тумены Субудая и Батухана еще через семь веков.

Наконец, было еще кое-что — Рим стоял на пороге больших внутренних смут, и, несомненно, Митридат это знал и учитывал (19,344).

Но главное — он великолепно знал, сколько взрывоопасного материала скопилось в Малой Азии — и в формально свободных царствах, и в провинциях.

Откупщики, опустошавшие провинции хуже легионов, ростовщики и торговцы, не дававшие в буквальном смысле [77] дышать, работорговцы, безнаказанно устраивавшие самые настоящие облавы на людей. Даже по словам «филоримля-нина» Моммзена, «ни крестьянская хижина, ни царская корона не были ограждены от захвата» (68, т. 2, 495).

В 87 г. до н.э. Митридат присоединяет Малую Армению, и южные границы его царства достигают верховьев Евфрата, его тыл значительно укрепляется.

В полном соответствии со словами его предка Филиппа Македонского{26} в ход пускается золото, которое должно открыть ворота римской твердыни. Агенты Митридата поощряют раздоры между аристократическими группировками, подкупают сенаторов. Наконец, что важнее всего, ему удалось наладить контакты с вождями италиков.

Одновременно строится мощный флот. Вскоре понтий-ские корабли уже стояли у проливов, готовясь в любой момент выйти в Средиземное море. На стороне Митридата должны были выступить Великая Армения и скифы.

Тем временем римский посланник в Вифинии (фактически ее полновластный наместник) Маний Аквилий начал активную подготовку к войне с Митридатом. Собственно, воевать должны были все те же вифинцы, а Риму предназначалась почетная обязанность попользоваться плодами победы. Митридату было о чем задуматься — враг открыто готовил Понту участь Пергама. И он принимает вызов.

По легенде готовя свою первую войну с Римом, он тайно, в одеянии простолюдина, несколько месяцев странствовал по римским владениям в Греции и Малой Азии, чтобы лично составить представление об обстановке на будущем театре военных действий (4, 114; 67, 302).

Первая Митридатова война началась в 89 г. до н.э.

И начал ее вовсе не Понт.

С подачи Аквилия Никомед Вифинский открывает боевые действия, и одновременно из Рима приходит грозное повеление — «не причинять ущерба» Вифинии. [78]

Даже Моммзен признал, что против Понта пущен в ход излюбленный и на редкость подлый метод добивания ослабевшего противника, отработанный еще на Карфагене. «Рим натравливает всю свору против заранее обреченной жертвы и запрещает последней защищаться» (68, т. 2, 366).

Это сработало в отношении слабого, побежденного в двух войнах Карфагена, но на сей раз результат был совсем иным.

В начавшейся войне в первой же битве при Амнейоне вифинцы потерпели сокрушительное поражение еще до соединения с легионами Мания Аквилия.

Римлянам пришлось сразиться с Митридатом в одиночку, и в долине реки Сангарий непобедимые легионы обращены в бегство.

Армия Понта стремительным броском захватывает Вифинию, занимает Пафлагонию, Галатию и Каппадокию. Серьезного сопротивления никто не оказывает. Митридат контролирует проливы, в его руках почти вся Малая Азия. В течение года он становится хозяином огромных владений. Римская Фракия, Македония, Северная Греция, Аттика — все это новые провинции Понта. Митридат вступает в Афины, где наместником назначается философ Аристион — друг царя. На северо-восточной границе античного мира возникла могущественная держава, сосредоточившая в своих руках ресурсы практически всего Черноморского региона. Города открывают перед Митридатом ворота, жители радостно приветствуют царя-освободителя. Митридат провозгласил себя освободителем эллинов и всех других малоазиатских народов от засилья иноземцев, прежде всего римлян (19, 362).

В Македонии римское господство просто рухнуло, и вся Эллада, за исключением Фессалии и Этолии, оказалась под властью Понта. Жители греческих городов — бедные ремесленники и крестьяне, матросы, небогатые торговцы, особенно страдавшие от римского угнетения, всецело были на стороне Митридата. Местная знать и богатые купцы на первых порах тоже поддержали царя-победителя. Однако первые [79] же неудачи толкнут их в ряды его тайных и явных противников. Но пока, повторим, все идет успешно.

Сам вдохновитель этой войны Аквилий бежал в Пергам, но был схвачен сторонниками понтийцев, после чего провезен по взятому Пергаму верхом на осле, а затем казнен — ему залили в глотку расплавленное золото (68, т. 2, 236).

Риму не до того, чтобы отвоевывать свои провинции и мстить за мучительную смерть отпрыска древнего патрицианского рода. В самой Италии уже вовсю полыхает война, известная историкам под названием Союзнической, вспыхнувшая в 90 г. до н.э. Непосредственной причиной ее был упорный отказ римских властей предоставить гражданские права «союзникам» — латинским племенам, подданным Рима. Латины создали свое государственное образование со столицей в городе Коринфии, где действовали свое народное собрание и свой сенат из пятисот членов, избравший, как и в Риме, двух консулов и двенадцать преторов. Союзники начали чеканить свою монету с изображением быка, топчущего римскую волчицу. Длившаяся три года война отличалась крайней жестокостью — ведь римлянам фактически пришлось воевать против собственной армии (93, 88). Союзники посылали к Митридату посольства, получая финансовую помощь, и даже предлагали ему высадиться в Италии, но, прежде чем началась подготовка к десанту, война была ими проиграна (68, т. 2, 241).

Параллельно с боевыми действиями Митридат стремится создать широкий военный союз против римлян — «разбойников, грабящих народы», по его собственным словам.

«Ведь у римлян есть лишь одно, и притом давнее, основание для войн со всеми племенами, народами, царями — глубоко укоренившееся в них желание владычества и богатств... римляне, после того как Океан преградил им дальнейшее продвижение на запад, обратили оружие в нашу сторону и что с начала их существования все, что у них есть, ими похищено — дом, жены, земли, власть, что они, некогда сброд без родины, без родителей, были созданы на погибель всему миру. Ведь им ни человеческие, ни божеские [80] законы не запрещают ни предавать, ни истреблять союзников, друзей, людей, живущих вдали и вблизи, ни считать враждебным все, ими не порабощенное... Они держат наготове оружие против всех. Больше всего ожесточены они против тех, победа над кем сулит им огромную военную добычу; дерзая, обманывая и переходя от одной войны к другой, они и стали великими. При таком образе действий они все уничтожат или падут...» (4, 299).

К несчастью для него и в конечном итоге для себя, своих потомков и своих народов, далеко не все владыки Ближнего Востока и Малой Азии прислушались к его словам. Многие цари, впрочем, примкнули к нему, чтобы при первых же поражениях изменить союзнику.

И — что самое главное — не удалось привлечь к совместной борьбе парфян.

Но пока что Митридат во власти и славе.

Держава его объединяла практически все народы, населявшие берега Черного моря. Понтийское царство включало почти всю Малую Азию, за исключением Киликии, ставшей его вассалом и союзником. Кроме того, под его властью оказались Восточная Фракия, Колхида, большая часть Северного Причерноморья, территория Боспорского царства. Из добываемого в изобилии колхидского золота чеканилась полновесная монета, по образцу статеров Александра Македонского. В его власти все берега Черного моря — Понта Эвксинского — от Дуная до Северного Кавказа. Одни племена просто признали его верховенство, другие платили дань, но все поставляли людей в его войско. Только Херсонес и Боспор платили ежегодную дань в 200 талантов и 180 тысяч медимнов хлеба. И тут надо отметить одно очень важное обстоятельство. Если римляне управляли подвластными им народами с помощью бича и меча, видя в завоеванных странах не более чем «поместья римского народа», то Митридат по примеру своего великого предка — Александра Македонского старался учитывать интересы и нужды своих разноплеменных подданных и не ущемлять их без нужды. Он даже вполне мог объясниться со многими из них, поскольку свободно владел двадцатью двумя языками (19, 257).

Наступил 88 г. до н.э., и настал день, названный самим Митридатом в приказе «День возмездия», а римскими хронистами — «кровавыми нундинами». По всем городам Малой Азии было разослано тайное распоряжение царя, которым предписывалось поголовное истребление всех римлян. По различным данным, было уничтожено от восьмидесяти до ста пятидесяти тысяч римлян и италиков. Имущество их подлежало разграблению, рабы иноземцев получали свободу, все долги аннулировались. Провозглашалось также освобождение от налогов сроком до пяти лет.

Римские хроники полны душераздирающими описаниями того, как убивали у алтарей тщетно ищущих в храмах убежища, как детей умерщвляли на глазах родителей и не щадили даже рабов-италиков, не соблазняясь перспективой продать их (68, т. 2, 421).

Этот приказ, именуемый еще и «Эфесским эдиктом», можно оценивать по-разному. Кто-то увидит в нем проявление варварской азиатской жестокости, вполне достойной потомка персидских тиранов (а чем, скажите на милость, жестокость варварская хуже жестокости цивилизованной — например, римской?). Кто-то — необдуманный поступок ослепленного ненавистью к Риму политика. Кто-то — стремление столь низменным путем стяжать популярность у нищего демоса. А кто-то, вполне в духе нашего времени, — попытку «повязать кровью» своих новых подданных, сделав невозможным компромисс с Вечным городом.

Риму пока не до Востока. Хотя удалось — где оружием, где уступками — погасить союзническую войну, вслед за ней приходит черед гражданской. В схватке сошлись две силы — оптиматы, выходцы из числа старых патрицианских фамилий, и популяры — представители сословия всадников — торговцев и средних землевладельцев. Тут нет смысла останавливаться на весьма дурно пахнущих тонкостях римской политики. Достаточно будет сказать, что и те и другие проводили примерно одинаковую линию, одинаково [82] апеллировали к плебсу и главный вопрос стоял не о политических программах, а о том, кто будет их осуществлять. То есть о дележе власти. Тем более что среди популяров было немало сенаторов, да и среди оптиматов — не одни лишь патриции.

Митридат активно пользуется моментом, развивая успех.

Положение для Рима складывается весьма серьезное. У Митридата вся Малая Азия — а это сотни тысяч воинов, поля и пастбища, где произрастает все необходимое для их прокормления, множество оружейных мастерских. Это Северные Балканы с их воинственными фракийцами и македонянами, еще не до конца утратившими боевой дух предков. Это, наконец, причерноморские степи — почти неистощимый источник конницы и хлеба (которым, напомним, Италия себя уже не кормила). Рим стал перед угрозой потери всего Востока, что означало не только крах политический — поражение в почти вековой борьбе за этот регион, но и финансовый. Ведь именно из Малой Азии римские ростовщики и откупщики — публиканы, с которыми были связаны многие сенаторы и всадники, выкачивали огромные богатства, на которых во многом держалось могущество Рима. Это была не просто потеря владений, это был катастрофических размеров финансовый кризис.

И Рим, собравшись с силами, благо гражданская война приутихла, начинает действовать.

В 86 г. в Греции высаживается армия Корнелия Суллы, недавно захватившего власть в Риме в борьбе с Марием и Цинной. У него примерно тридцать тысяч человек.

Это немного сравнительно с силами Митридата — почти в три раза меньше.

И возможно, именно поэтому понтийцы не придали значения случившемуся.

Увы, напрасно: произошедшие вскоре две битвы — у знаменитых Херонеев и у Орхомен — оставили Митридата без армии. В первом случае азиатская храбрость и фанатизм разбились о римскую организацию и смекалку. Конница на [83] флангах квиритов была остановлена рвами, боевые колесницы наткнулись на заграждения из цепей и, отступая, расстроили ряды своего войска (Митридат выиграл бы много больше, если бы вообще снял с вооружения эти пережитки древности). Под Орхоменами битва шла с переменным успехом, и был момент, когда римляне дрогнули и Сулле пришлось лично останавливать бегущих (68, т. 3, 581). Впрочем, и с этими битвами не так уж все однозначно — вскоре архистратиг Митридата в Элладе Архелай перебежит на сторону Рима.

Митридат, однако, не падает духом. Он объявляет об освобождении рабов, готовых вступить в его армию (таких набралось по меньшей мере 15 тысяч).

В ответ аристократия и богачи крупных городов Малой Азии — Эфеса, Смирны, Милета — запирают ворота перед его войсками и убивают его наместников. Ответ следует незамедлительно — в Митилене вырезан весь городской совет, а жители острова Хиос поголовно депортированы в Колхиду, в самые неосвоенные места, не говоря уже о менее заметных репрессиях.

По обвинению в измене Митридат приказывает перебить вождей галатов вместе с женами и детьми, которых пригласил на дружеский пир. Но несколько вождей спасаются и поднимают всеобщее восстание, переходя на сторону Рима.

В течение года Митридат теряет все, что приобрел.

С высоты прошедших эпох явственно видно, что главной трагедией Митридата было то, что в отличие от его легендарного пращура ему противостояла не рыхлая, неповоротливая деспотия Ахеменидов, а держава, располагавшая лучшей в античном мире военной машиной и управляемая не слабым и нерешительным царем, а хладнокровными и изобретательными политиками, каждый из которых не словами, а делом доказал свою способность к власти. Даже содрогаясь в конвульсиях гражданской войны, Рим не прекращал политику завоеваний — это было, пожалуй, единственное, в чем сходились противники. В итоге [84] против Митридата на последнем этапе войны действовали одновременно армии как популяров, так и оптиматов (4, 336). И Митридат решает принять мирные предложения Суллы.

По Дарданскому договору 85 г. Митридат обязуется вернуть все завоеванное в Малой Азии, выплатить контрибуцию в две тысячи талантов и отдать римлянам семьдесят кораблей. При этом он выговорил амнистию всем своим сторонникам в уступаемых владениях. Победа это или поражение? Укажем только, что впервые за столетия Риму пришлось вести переговоры с неповерженным врагом вопреки римским же законам (113, 48; 68, т. 2, 367). Это само по себе о многом говорит.

Впрочем, Суллу делает более покладистым и ситуация на родине — в Риме власть захватили его противники во главе с Марием, а сенат объявил его вне закона, так что легионы ему нужнее дома.

Уже через два года, в 83 г., вспыхивает Вторая Митридатова война. И на этот раз начинает ее Рим. Командующий войсками в Малой Азии «рейхсмаршал» Лициний Мурена вторгается в Каппадокию, а затем нарушает границы Понтийского царства.

Война эта длится не очень долго — до 81 г., и римляне вынуждены отступить. Митридат даже приобретает некоторые пограничные территории Каппадокии.

Возможно, эта война была своеобразной пробой сил — можно ли рассчитывать на победу над опасным базилевсом малой кровью?

Проходит десять с лишним лет. В Риме продолжается гражданская война, вспыхивая и затихая. Сулла бьется с Марием и Цинной, римские легионы берут свои собственные города и, наконец, предают огню и мечу и сам Вечный город. То тут, то там вспыхивают смуты. Сулла окончательно захватывает власть, перебив едва ли не больше народу, чем сделал бы враг, вторгшийся в Италию.

Все это время Митридат копит силы, не пытаясь воспользоваться как будто благоприятной ситуацией. Видимо, [85] неудачная война научила его осторожности и внушила мысль, что Рим не свалить одним, даже мощным и удачным ударом.

В 74 г, настал, как ему показалось, удобный момент. И началась самая длительная и ожесточенная, Третья — и последняя — Митридатова война. Если угодно, это была третья мировая война (после Первой и Второй Пунических) тогдашнего средиземноморского мира — не сочтите за неуместное модернизаторство. Ведь и в самом деле, в войну эту оказались вовлечены так или иначе страны от Геркулесовых столбов до Каспия.

На одной стороне — Римская империя, все еще именующаяся республикой, на другой — те, кто не согласен склонить шею под ее ярмо.

Скифы, сарматы, фракийцы и германцы, Армения, иберы испанские и иберы кавказские, средиземноморские пираты и эллины и многие другие.

Непосредственным толчком к войне стала смерть вифинского царя Никомеда, бывшего союзника и бывшего врага Понта. Наследников у него нет, и по уже привычной схеме римляне объявляют о том, что покойный «завещал» свое царство Вечному городу.

Римский наместник в провинции Азия (бывшем Пергамском царстве) посылает туда целую армию чиновников и откупщиков, чтобы закрепить новое владение.

Митридат сразу начинает войну и вновь на первом этапе одерживает верх, занимая большую часть Малой Азии.

Полководцы Митридата активно действуют во Фракии и в Северном Причерноморье, понтийцы основывают города и сооружают крепости в устье Буга и Днестра (Тираса). Только регулярный флот его насчитывает четыреста одних триер. Кроме того, Митридат весьма ловко использует для достижения своих целей силы многочисленных пиратских шаек Средиземноморья. Их корабли помогают ему в захвате прибрежных государств. Более того, понтийский царь официально провозглашает их своими союзниками, и под его эгидой в Киликии создается настоящее [86] пиратское государство. Точно такое же государство возникает и на Крите (19, 281).

Пираты стали вернейшими союзниками Митридата, наносившими Риму жестокий урон и вдобавок еще и обеспечивавшие связь с союзниками в западной части Средиземного моря. Киликийские пираты вместе с регулярным флотом без труда берут под контроль почти все острова Эгейского моря.

Морские разбойники владели более чем четырьмястами прибрежных городов, множеством тайных баз и якорных стоянок, не говоря уже о разветвленной и хорошо налаженной разведывательной службе, услугами которой, несомненно, пользовался и Понт.

Пираты топят суда с продовольствием, отправляемые в голодающий Рим из Египта и Киреаники, разоряют италийские берега.

К несчастью, царь недооценивал значение флота, зачастую неоправданно сдерживая своих соратников. Предоставь он пиратским флотоводцам большую самостоятельность, исход вполне мог бы быть иным.

Тем более что Рим вынужден вести борьбу на нескольких направлениях. Еще в 82 г. до н.э. вспыхивает новый очаг гражданской войны. Римский наместник на Иберийском полуострове, Квинт Серторий, собрав вокруг себя изгнанников, бежавших от террора Суллы, провозглашает независимость и объявляет войну Риму (19, 259).

Он заключает с Митридатом союз, и тот посылает ему на помощь... пиратские флотилии. Теперь Италия блокирована уже и с запада; подвоз хлеба практически прекращен, в рядах сторонников Суллы растут панические настроения и недовольство.

То тут, то там возникают новые очаги смуты.

Как и почти полтора века назад, Рим стоит перед реальной угрозой войны на два фронта, и вновь, как и во времена Ганнибала, угроза Вечному городу исходит со стороны Пиренеев. Кроме того, широкие массы населения, прежде всего италиков (хоть и формально уравненных в правах с [87] коренными римлянами), имеют весьма веские причины для недовольства. Ситуация опасна как никогда. В римской казне денег не хватало даже на самое необходимое, а Египет отказался предоставить Риму в кредит суда для переброски войск. Это не только финансовое, но и политическое банкротство — в победе квиритов явно сомневаются (68, т. 3, 176).

Рим шлет в Испанию целую армию, командовать которой поставлен самый молодой и самый способный римский полководец Гней Помпеи. Впрочем, особых успехов на поле брани он не стяжал, напротив, понес несколько поражений, а однажды едва не угодил в плен.

Тогда Помпеи решает действовать не столько силой, сколько хитростью.

Искусно играя на противоречиях между италийцами и иберами, он сеет рознь в рядах восставших, тайно переманивает на свою сторону многих сподвижников Сертория. Наконец ему удается расстроить союз повстанцев с пиратами и с самим Митридатом. В итоге спустя десять лет после начала восстания, в 72 г., Серторий убит заговорщиками, а мятеж если и не прекращен полностью, то по крайней мере уже не представляет существенной опасности (19, 259).

Тут отрекается от власти, а потом скоропостижно умирает Сулла, после чего опять начинается кровавая борьба за власть. Но не только.

Помпеи еще сражается с остатками армии «второго Ганнибала» (именно так именуют теперь покойного Сертория), когда «третий Ганнибал» открывает военные действия уже в самой Италии. Имя его Спартак, и оно достаточно известно, чтобы излагать здесь все перипетии этой войны. Укажем лишь, что без помощи понтийского царя и понтийского золота тут не обошлось.

Момент на редкость удачный — в Италии практически нет боеспособных войск, государственная власть после отречения и смерти Суллы слаба как никогда.

Для борьбы с восставшими срочно отзывается армия Лукулла. [88] Даже после разгрома восстания и гибели Спартака борьба не прекращается, и немало вчерашних рабов продолжают сражаться с Римом в рядах пиратов.

К тому моменту пираты стали силой, фактически полновластно контролировавшей Средиземное море. Они опустошают побережье, нападают на города, громят высылаемые против них Римом и его союзниками эскадры, не говоря уже о том, что их силами фактически парализовано торговое судоходство.

В Италии пираты захватывают Популоний, Мисен и Кайету и, наконец, морские ворота Рима — Остию, где, кроме всего прочего, частью захватили, частью уничтожили консульский флот. Наконец, верх дерзости — ими похищены двое высших должностных лица Рима — преторы Секстиний и Беллин (19, 267).

Против пиратов сенат вынужден начать настоящую войну, которая поручена уже знакомому нам Гнею Помпею, получившему специально для этого полномочия диктатора.

Задействовав пятьсот спешно собранных судов и пятнадцатитысячный сухопутный корпус, Гней Помпеи начинает действовать. По разработанному им плану все Средиземное море было разделено на тринадцать оперативных секторов (у римлян, видимо, были куда более точные карты, нежели обычно принято считать). Сам Помпеи во главе отборной эскадры из почти полусотни кораблей возглавил оперативный резерв. Подтвердив свою репутацию блестящего стратега, Помпеи начал операцию действиями в сравнительно удобном Западном Средиземноморье, одновременно перекрыв Мессинский пролив, отрезав две крупнейшие пиратские группировки друг от друга. В течение каких-нибудь трех месяцев все было кончено (117, 399).

В ходе битвы, разыгравшейся у южного побережья Малой Азии, куда собрались все уцелевшие пираты, было потоплено около тысячи трехсот кораблей, более десяти тысяч человек погибло. Пленных набралось столько, что Помпеи, ограничившись казнью только четырехсот с лишним [89] пиратских главарей, заселил бывшими разбойниками несколько городов внутренней Киликии, разрушенных войной, вменив в обязанность им охранять границу с Арменией (19, 270).

Римский сенат имел все основания быть довольным — во-первых, была снята блокада морских путей, а во-вторых, Митридат лишился вернейших и незаменимых союзников.

Лукулл вместе со свежими войсками возвращается на восток. Области, еще недавно приветствовавшие Митридата как освободителя, ныне покорно склоняются перед Римом.

В битве при Кизике — единственном городе Малой Азии, сохранившем верность Риму, Лукулл наносит поражение понтийской армии. Затем следует битва при Кабире, после которой Митридат впервые в жизни погружается в отчаяние и бежит в Армению, бросив свое царство на произвол судьбы, но находит в себе силы вернуться к борьбе (93, 131).

Лукулла сменяет Гней Помпеи, отметив свое назначение на должность командующего армией на востоке второй победой под Кабиром.

В отчаянии Митридат, пользуясь услугами перебежчиков, перевооружает и обучает свою армию по латинскому образцу, копируя буквально все, вплоть до формы легионных штандартов и количества гвоздей в сапогах. Но и это не помогает — римляне, посмеиваясь, вновь и вновь громят своих эпигонов (4, 388).

Армия Помпея, преследуя Митридата, врывается в Иве-рийское царство, бывшее союзником Понта, и предает разграблению древнюю столицу Грузии — Мцхету.

Затем настает черед Армении. С легкостью Помпеи побеждает огромное войско царя Тиграна и его кавказских союзников (среди прочих разбитых врагов римлян хронисты называют и племена женщин-воительниц). Потери армянского владыки составляют едва ли не сто тысяч человек, если это, разумеется, не очередное преувеличение. [90]

И вот в 70 г. до н.э. войска Помпея входят в пределы исконных понтийских земель. Вскоре пала столица Понтийского царства — Синопа.

Помпеи захватывает царскую сокровищницу — 684 миллиона сестерциев (67, 314). Добыча столь велика, что даже после более чем щедрых раздач войску и фантастических присвоений высших командиров кое-что остается и для римской казны.

Затем римляне вторгаются в Албанию Кавказскую — нынешний Азербайджан и почти доходят до Каспийского (тогда Гирканского) моря. Наверное, Помпеи видел себя наместником новой — Кавказской провинции, но солдаты отказываются двигаться дальше, тем более что добычи в горах и полупустынях никакой не предвидится. По возвращении Помпеи собирает в городе Амисе своего рода конференцию малоазиатских владык, на которой создается под римским патронатом союз, направленный против Понта. Гарантируется неприкосновенность владений мелких правителей а они, в свою очередь, дают заверения в своей преданности Риму (19, 371).

От Митридата отвернулись почти все союзники, включая зятя — глуповатого и слабовольного Тиграна, который, узнав, что его родственник и друг ищет убежища в Армении, объявляет награду в сто талантов за его голову.

Двое сыновей базилевса: старший, Махар, и Ариобарзан — переходят на сторону римлян.

Но война продолжается и идет с крайним ожесточением.

Митридат возвращает себе земли и города и вновь их теряет, его армии бьются с редким мужеством, о котором далеко не все историки отзываются с должным уважением.

Закалывающие себя, чтобы избежать плена, военачальники и сражающиеся насмерть воины — фанатичные дикари (когда то же самое делали квириты, это почему-то подавалось как пример величия духа). Даже самоубийство жен и наложниц Митридата тот же Бенгтсон совершенно [91] серьезно объясняет тем, что «женщины... были сыты по горло жизнью в гареме» (67, 305). Как-то забывают при этом упомянуть, что ждало этих женщин, происходивших из знатнейших семей, в случае плена — еще впереди времена безумного Калигулы, когда жен и дочерей патрициев будут посылать в лупанарии в наказание мужчинам, но по отношению к женщинам «варваров» это стало привычной практикой.

Впрочем, даже стоящие на этой точке зрения отдают должное противникам римлян, для которых страх смерти перестал существовать (67, 307).

65 г. до н.э. — вновь сражение под Кабиром. Третье по счету и на этот раз — победоносное для понтийцев. Затем битва при Газиуре — опять понтийцы побеждают. На поле боя остается 150 центурионов, 24 воинских трибуна и 7 тысяч солдат (судя по всему, последняя цифра занижена как минимум раза в полтора).

Но это уже, как многие понимают, агония умирающего гиганта.

Словно злой рок преследует его. Флоты его гибнут, его союзники уничтожены или сдались на милость победителей, остатки его огромной армии скрываются в неприступных горах.

Потеряв все, Митридат кружным путем с несколькими сотнями воинов прорывается в Диоскурию, откуда перебирается в Боспор. По странной иронии судьбы именно на земле, где он вел самую первую войну, суждено завершиться его карьере политика и военачальника и всей его жизни.

Наступает 63 г. до н.э., 68-й год жизни Митридата Евпатора, 57-й год его царствования.

Со дня восшествия его на престол пятьдесят раз в Риме сменялись консулы, многих из тех, кто сражался с Митридатом еще юношами, давно нет в живых, другие — почтенные седоголовые старцы, а понтийский царь все не прекращает борьбу. Хотя понтийской армии больше нет, [92] а его союзники или пали, или предали, но старый царь не думает просить пощады.

Его столица и все его царство в руках врагов, но он все еще полновластный владыка Боспора и располагает сильным войском. Он вновь планирует новую войну против ненавистного Рима. Ныне он возвращается к своему первоначальному плану войны с квиритами.

Поднять против Вечного города племена Великой Степи — скифов, сарматов, синдов, массагетов. Полчища непобедимых всадников вместе с гетами и даками должны были обрушиться на Италию со стороны Балканского полуострова, откуда римляне меньше всего ждали удара (4, 402).

План этот в большинстве позднейших трудов, в особенности историков «проримской школы», подвергнут осмеянию.

Однако, например, видный историк античности Георг Рейнак думал по-другому: «Кто знает, не постигла бы Рим уже тогда судьба, уготованная ему пять веков спустя Аттилой, Германарихом и Тотилой...» (67, 318). Во всяком случае, современники (не исключая и самих римлян) считали подобный проект вполне осуществимым.

Он шлет посольство за посольством, отдает в жены кочевым царькам дочерей... Казалось, еще немного — и заполыхает новая великая война, в конце которой степняки напоят в Тибре коней. Но судьба окончательно отвернулась от царя. Восстали его собственные подданные, не выдержав почти непрерывной войны, длившейся уже в течение жизни двух поколений, и возглавил восстание его любимый сын Фарнак. Осажденный в своем пантикапейском дворце на вершине горы, что ныне носит его имя, оставленный всеми, кроме нескольких верных телохранителей, Митридат Евпа-тор покончил с собой, бросившись на меч{27}.

Перед смертью он мог видеть римские десантные суда, блокирующие город (4, 405; 19, 371). [93]

Вместе с ним добровольно приняли смерть две его младшие дочери — Митридатида и Ниса, уже просватанные невесты египетского и кипрского владык.

И только после этого Рим окончательно получил право именоваться безраздельным господином мира и сохранял это звание без малого еще пять веков...

Давайте поставим мысленный эксперимент и предположим, что в какой-то момент в результате благоприятного стечения обстоятельств инициатива окончательно переходит к Митридату и военное счастье покидает Рим.

На взгляд автора, наибольшая вероятность подобного развития событий имела место в период 70–73 гг., когда антиримские силы были наиболее многочисленны и сильны.

Ключевой момент тут, как представляется, — восстание рабов, вернее, его успех.

Предположим, что Спартаку удалось переправиться на Сицилию, где он незамедлительно пополняет свою армию, насчитывающую и без того не менее 120 тысяч человек, множеством вчерашних рабов. К нему примыкает также немалое число греков, ненавидящих римскую власть.

Одновременно в сицилийские порты спешно перебазируется значительная часть пиратов как восточной, так и западной акватории Средиземного моря, а вместе с ними приходит и понтийский регулярный флот.

Столь мощная морская сила плюс активные действия армии Митридата не дают возможности римлянам перебросить в Италию войска из Малой Азии.

Богатый и многолюдный остров становится плацдармом, на котором формируется огромная армия для военных действий непосредственно против Рима. Наряду с этим пираты окончательно блокируют подвоз продовольствия на полуостров и с удвоенной силой опустошают побережье.

Вскоре пиратский флот вместе с кораблями Митридата и Сертория окончательно блокирует Италию и с запада, и с востока. Потеряны Сицилия, Сардиния и Корсика. В Риме начинается голод, ибо подвоз хлеба из Африки и Египта [94] тоже перерезан. Непомерно выросли цены на продовольствие. И — как следствие этого — в Римской республике вспыхивают одна за другой все новые и новые смуты. Вновь готовы восстать союзники. Жители Цизальпинской Галлии вспоминают о том, что еще не так давно были свободны, а их воины грозили Риму; волнуются даже этруски.

Попытка Помпея покончить с пиратством и хотя бы отчасти разорвать кольцо блокады кончается поражением, римский флот окончательно уничтожен.

Вслед за этим смута вспыхивает и в Африке, где поднимаются разбитые, но непокоренные нумидийцы.

Армия Митридата тем временем вновь занимает Грецию, затем идет на север, в Иллирийскую провинцию Рима, громя не очень многочисленные гарнизоны, радостно встречаемая местными жителями, охотно вступающими в войско царя-освободителя. Все новые и новые тысячи солдат перебрасываются из портов Эллады и Малой Азии на Сицилию. Кроме того, формируется еще один флот вторжения — на восточном побережье Адриатического моря для удара по Средней Италии.

И вот огромная армия Митридата оказывается в Италии, объединившись с войском бывших рабов, восставшими италиками и галлами. И настает день, когда потомок двух великих воителей осуществляет то, о чем только могли мечтать этруск Порсенна, галл Бренн, эпирский базилевс Пирр и пунийский суффет Ганнибал.

Рим взят, и на его руинах Митридат начинает создавать новый мир, как строил его до того сам Рим на руинах Коринфа, Карфагена, многих других городов и целых стран...

Бывшие римские союзники и латинские племена вновь становятся независимыми государствами. Вновь возникают государства марсиев, салиев, самнитов, умбров, латинов, этрусков. Воссоздается Италийский союз со столицей в Коринфии.

Все без исключения проданные в рабство жители освобожденных Митридатом земель обретают свободу. Большинство [95] из них возвращаются домой, те же, кто остается в бывших италийских провинциях Рима, получают наделы земли и становятся опорой Понта на полуострове. Больше всего таких людей на Сицилии и эллинистическом юге Апеннин. В тех же местах оседает и немалая часть воинов армии Спартака. Бывшие союзники поверженного Рима объединяются в Италийский союз, одной из главных задач которого является противодействие его возможным попыткам восстановить свою гегемонию. К этому же союзу присоединяются и этруски.

В иберийских землях римское влияние быстро сходит на нет, хотя немногочисленные латинские колонисты вполне могли создать относительно небольшое государство на юге полуострова. Остальная Испания вновь рассыпается на племенные княжества, как в эпоху до римского и карфагенского завоевания. Там развивается своя, особая культура с минимумом финикийского и италийского элемента.

Точно так же и Северная Африка распадается на ряд государств со столицами в городах бывшего Карфагенского союза.

В состав созданного Митридатом государства входят, помимо Малой Азии, Эллады, Македонии, Колхиды, также и Сирия, Сицилия, юг Италии (бывшая «Великая Греция»), большая часть Фракии, иллирийские земли и другие провинции бывшего Рима. Позднее или сам Митридат, или его наследники включают в состав своей империи все северное побережье Черного и Азовского морей. Танаис и Ольвия, прежние второразрядные греческие колонии, становятся крупнейшими торговыми центрами Восточной Европы. Через них вывозятся, кроме пшеницы, традиционного местного товара, меха, янтарь, воск, рабы. Активизируется торговый путь Север — Юг — тот, что потом был назван «из варяг в греки». Торговые связи Понта на востоке доходят до Урала (13, 95). Этот регион, бывший северной окраиной античного мира, интенсивно развивается, вовлекая в мировую торговлю громадные ресурсы, что, в свою очередь, весьма [96] заметно меняет всю обстановку в Восточной Европе. Греческая культура завоевывает все большее число скифов и сарматов, продвигаясь все дальше к северу — в бассейн Днепра — Борисфена, достигая верховьев Дона и севера Каспийского побережья.

Позже присоединен и Египет. Эта страна в начале I в. до н.э. уже начала подпадать под влияние Рима, все активнее вмешивавшегося в ее внутренние дела. С его падением слабая, вырождающаяся династия Птолемидов, разумеется, не смогла бы противостоять могуществу Понтийского царства.

Подведем промежуточный итог — победа Митридата действительно радикальнейшим образом повернула бы течение истории. Главное в том, что Митридату удается вдохнуть новую жизнь в эллинизм, уже начинающий приходить в упадок, но все еще не исчерпавший всех возможностей развития. Будущие историки, писатели и поэты не перестают восхищаться этой титанической фигурой, сумевшей опрокинуть могущественную империю потомков волчицы.

Из главнейших последствий отметим хотя бы то, что совершенно по-иному развивается Западная Европа. Сейчас трудно сказать, как именно пошло бы это развитие, можно лишь отметить, что в этом случае галлы остаются галлами, бритты — бриттами, а германцы — германцами.

Но необходимо упомянуть еще об одном возможном последствии сокрушения Рима, связанном с практически не известными широкой публике факторами и обстоятельствами.

На них указывал уже упоминавшийся автором в начале главы Освальд Шпенглер. По его мнению, в описываемый период в недрах эллинизма начала вызревать особая культура, именуемая им «арабской» и «магической». Эта культура включала в себя довольно широкий круг явлений поздней античности, «в странах между Евфратом и Нилом», начиная от неоплатоников и заканчивая творцами Талмуда (13, 86). [97]

Этого молодого мира... специалисты по древней истории... просто не видят».

Древние цивилизации Сирии, Египта, Малой Азии, впитавшие в себя и греческую культуру, ассимилировав множество иных влияний от Индии до Эфиопии, рождают совершенно особую культуру, значительно отличающуюся от классического эллинизма, пусть и неразрывно с ним связанную.

«Великолепная схоластика и мистика магического стиля, которые процветают в прославленных школах всего арамейского региона: в персидских школах Ктасифона, Решаина, Гуджишапура, в иудейских школах Суры, Нехардеи... в школах прочих наций в Эдессе, Несебине, Киннесирине. Здесь расположены центры... астрономии, философии, химии и медицины...» (39, 129).

Правда, Шпенглер связывал возникновение и дальнейший прогресс этой «арабской», или, как он еще выразился, «магической», культуры с событиями, происшедшими почти через полвека после гибели понтийского царя, — возможной победой в гражданской войне Антония и дальнейшей ориентализацией Рима (39, 456).

И Митридат — провозвестник этого нового мира хотя и остается, как в нашей истории, последним великим эллином, но вместе с тем открывает целую портретную галерею выдающихся деятелей, двигающих вперед возникшую благодаря ему совершенно новую ближневосточную цивилизационную общность.

Что же до судьбы самой Понтийской империи, то есть основания предполагать, что ее возникновение на месте Римской могло бы вылиться в долгий и изматывающий конфликт с Парфянским государством, также претендовавшим одно время на власть над Востоком.

Но вместе с тем не следует забывать, что Понтийское царство почти ничем не отличалось от Парфии, — оба государства были, в сущности, эллинистическими монархиями. И не было бы ничего невозможного и в их объединении, скажем, в результате династического брака. И тогда могла [98] бы возродиться спустя три века держава, созданная Александром Великим, простирающаяся от Адриатики до Инда. Все дальнейшее развитие европейской, а возможно, и будущей всемирной цивилизации происходило бы под знаком эллинизма, точно так же, как в нашей реальности оно определялось господством романской культуры.