Часть первая.
Так могло быть...

Славная и долгая жизнь Александра Великого

Александр Македонский принадлежит к числу людей, чьи деяния бесповоротно и глубоко изменили мир. Без преувеличения можно говорить, что после него вся история пошла иным путем, не тем, по которому ее влачили пресловутые «объективные законы развития общества». Трудно сейчас даже приблизительно сказать, как именно изменился мир в результате того, что совершил за неполных тридцать три отпущенных ему года этот человек — сын заурядного царя одного из небольших полуварварских окраинных государств Греции.

Человек, которому — и только ему — обязано своим существованием явление, называемое эллинизмом, — один из краеугольных камней фундамента нашей цивилизации (хотя бы потому, что он был в числе слагаемых христианства). Человек, при жизни провозгласивший себя сыном Зевса и почитаемый верующими мусульманами под именем Искандера Зуль-Карнайна.

Прежде чем перейти к рассмотрению того, что он сделал и что не смог и не успел сделать или смог бы сделать, окажись к нему судьба более благосклонна, следует подробнее остановиться на том, чем была тогда Македония. И одновременно развеять одно весьма распространенное заблуждение. [17] Большинство даже интересующихся историей не видят разницы между македонцами и эллинами.

В действительности это далеко не так. И для понимания всей истории Александра Великого данное обстоятельство весьма важно.

Начать следует с того, что северные народы, хотя и говорили на языках, родственных греческому, сильно отличались от греков «классических» — в культуре, обычаях и религии; то были не родные, а скорее двоюродные братья афинян, коринфян и спартанцев. Эллада, с ее полисным демократическим строем, философскими школами, презрением ко всему негреческому и количеством рабов, превышающим число свободных, — явление, можно сказать, уникальное в мировой истории. Север, напротив, демонстрирует порядки, схожие с существовавшими у большинства народов тогдашней Европы, да и не только ее. То были абсолютные монархии, с мощным слоем военной аристократии, еще не выродившейся в титулованных бездельников, где горожане составляли весьма малый процент, а сами города и отдаленно не походили на Афины или Фивы. Строй жизни в этих странах определяли не столько законы, сколько не успевшие отмереть под натиском цивилизации патриархальные обычаи. Тут не было ни величественных храмов, ни прекрасных статуй, и изделия ремесленников, в противоположность тем, что изготовлялись в Аттике и Пелопоннесе, не отличались особой красотой и изяществом. Зато — и это было важнейшим отличием их от Эллады — рабы не составляли сколь-нибудь большой процент населения, и сохранялся многочисленный слой свободного крестьянства, практически исчезнувшего в Элладе. Именно этот слой поставлял в армию храбрых и выносливых воинов.

К середине IV в. до н.э. наиболее сильным государством этого региона стала Македония. Именно здесь, в столице Македонского царства — Пелле, и появился на свет Александр. Произошло это в 356 г. до н.э. Матерью его была дочь молосского царя Олимпиада, отцом — базилевс (царь) [17] Македонии Филипп. Оставим на время нашего героя, пока еще мирно лежащего в колыбели, и поговорим о его отце, ибо, как признают большинство историков, многим из достигнутого Александр обязан именно сделанному отцом. Филипп II завершил объединение Македонии, окончательно ликвидировав удельные княжества, подчинил часть Иллирии и Фракии, а следом и Грецию, заложив основы будущей империи Александра. Именно Филипп придумал непревзойденную македонскую фалангу. И именно Филиппу принадлежит идея похода против Персии, хотя он при этом не ставил никаких глобальных целей, предполагая всего лишь отвоевать населенное греками-ионийцами побережье Малой Азии.

Он был известен своим жизнелюбивым нравом, любил веселые пиры и охоты, не гнушался даже лично участвовать в комедийных представлениях (это, кстати, казалось просвещенным эллинам лишним доказательством его «варварской» натуры). В Македонии обычаи дозволяли многоженство, и Филипп вовсю пользовался этим. У него было девять законных жен, правда, вопреки иногда встречающемуся утверждению не одновременно, а в течение всей жизни. При этом он вовсе не был тем разнузданным дикарем, каким его рисуют некоторые исследователи, о чем свидетельствует хотя бы то, что в качестве учителя к сыну он пригласил не кого-то, а Аристотеля.

Уже в возрасте шестнадцати лет Александр принимает бразды правления, правда, пока лишь на время — отправляясь на одну из своих многочисленных войн, отец вручает ему власть над Македонией. Александр отличается в войне с фракийцами, а в 339 г. до н.э. в знаменитом сражении при Херонее, после чего Эллада покорилась македонской власти, командует левым крылом конницы.

Настал 338 г. до н.э., и все резко меняется. Филипп порывает с женой и вступает в новый брак. Как представляется теперь, вина за этот разрыв лежит по большей части на самой Олимпиаде. Вздорная, необыкновенно властолюбивая и ревнивая (недостаток, особенно нетерпимый в условиях полигамии), она с годами к тому же все чаще страдала вспышками необъяснимой ярости. Вдобавок ее стараниями македонский двор окончательно погряз в интригах — это при том, что он и до того прославился ими едва ли не на весь греческий мир. Начинается обычная в подобных случаях борьба клик у трона, клан родственников новой жены активно оспаривает права молодого царевича на престол. В итоге Александр покидает родину и вслед за Олимпиадой уезжает в Эпир. Но вскоре последует примирение, и Александр с матерью возвращаются в Пеллу. Отношения отца и сына после всего случившегося остаются достаточно непростыми, но Филипп никогда не ставил под сомнение статус Александра как наследника престола, во всяком случае, официально (111, 29).

В 336 г. до н.э. сорокашестилетний Филипп во время торжеств по случаю свадьбы дочери был убит одним из своих придворных — Павсанием. Предположение о причастности если не самого Александра, то его матери к этому убийству возникло, видимо, почти сразу, хотя и не было произнесено вслух. Современники, однако, свидетельствуют, что молодой царь был искренне потрясен гибелью отца (111, 31). Аристотель, великолепно знавший нравы македонского двора, при котором прожил не один год, считал, что случившееся — лишь месть Павсания за личную обиду{2}. Состоявшееся под руководством Александра разбирательство так ничего и не прояснило. Ограничились казнью членов семьи убийцы, у подножия погребального кургана царя (сам Павсаний погиб в схватке со стражниками на месте преступления){3}. [18]

Одновременно Олимпиада смогла удовлетворить долго терзавшие её чувства ревности и мести: и вдова царя, и ее новорожденная дочь были убиты (по некоторым сведениям, несчастные были заживо сожжены). Никто из вельмож не подумал заступиться за вдову и ребенка своего прежнего владыки — все были озабочены дележом власти и безоговорочно поддержали Александра. Тогда же была целиком истреблена семья убитой вдовы Филиппа, а заодно и представители прежнего царствующего дома. С возможной оппозицией Александр Македонский покончил быстро и радикально, как и было принято в те времена. Однако оставались враги внешние, и они не замедлили заявить о себе. С севера возобновили набеги давние противники — фракийцы, а когда македонская армия выступила против них, в Элладе вспыхнуло восстание, центром которого стал крупнейший культурный и экономический центр Северной Греции — Фивы. В кратчайшие сроки перебросив армию с севера на юг, Александр разбивает мятежников и захватывает их столицу. Город разрушается до основания, стены его сносят, а жителей поголовно продают в рабство. Эта расправа приводит Элладу в ужас, заставив забыть самую мысль о возможном сопротивлении.

Греческие и фракийские дела отодвигают персидский поход как минимум на два года. Наконец в 334 г. до н.э. двадцатидвухлетний царь во главе войска македонцев и греков переправляется в Малую Азию. И именно тогда он объявляет войску о цели предстоящего похода. Они идут не для грабежа и даже не для того, чтобы вырвать у одряхлевшего персидского льва из когтей несколько клочков земли. Нет — они завоюют весь мир, пройдя до самого края ойкумены.

Возле города Граник Александра встречает спешно собранное войско малоазийских сатрапий. Почти не понеся потерь, македонцы с легкостью разгоняют рыхлое, не способное к согласованным действиям воинство Дария. В их руки один за другим переходят малоазийские города. Те, что сдаются ему без боя, могут рассчитывать на снисхождение, [19] но для сопротивляющихся у Александра только одна кара — смерть. Огню и мечу преданы Эфес, Галикарнас, один из древнейших эллинских городов Малой Азии — Милет{4}. К осени Александр оказывается во Фригии, где решает зимовать. Все это время Дарий никак себя не проявляет; возможно, персы рассчитывают, что, вдоволь пограбив, македонцы уберутся обратно.

Весной 335 г. до н.э. войско выступает в поход и, пройдя Киликию, вступает в Сирию. Тут-то и является со своей огромной армией Дарий, решивший, что пришло время прекратить безобразия, творимые в его владениях дерзким юнцом. Александр оказывается в крайне опасном положении. Персы, пройдя в тыл македонян, перерезают все пути, сделав невозможным не только отступление, но даже какой-либо обходной маневр. Остаются две возможности — либо безусловная победа, либо смерть. Битва при Иссе завершается победой, вражеское войско разбито с минимальными потерями (хотя в числе прочих на стороне персов билось почти тридцать тысяч греческих воинов), персидский владыка поспешно отступает в глубь страны. Вообще если верить некоторым историкам, то своими победами над персами Александр обязан прежде всего трусоватому и слабовольному царю Дарию{5}.

Александр устремляется на юг, но вскоре вынужден сдержать свой наступательный порыв. Восемь месяцев македоняне осаждают Тир; финикийская твердыня неприступна, и самые осторожные уже поговаривают, что удача отвернулась [20] от царя. Одновременно, оправившись после Исса, Дарий начинает новое наступление в Малой Азии, пытаясь отрезать Александра от Греции. Однако Антигон отбивает эти попытки, а вскоре впервые за всю историю своего существования Тир пал — по приказу Александра тысячи рабов и пленников насыпают дамбу, соединившую остров, на котором стоял город, с материком, и по ней подвозят осадные машины. Все уцелевшие защитники города перебиты, их семьи проданы в рабство. Лишь небольшая часть тирян смогла покинуть обреченный город на судах и бежать в Карфаген. Поздней осенью того же 332 г. до н.э. македонская армия вступает в Египет и, не встречая сопротивления, присоединяет его к владениям молодого царя. Жрецы поспешили провозгласить Александра фараоном и в соответствии с вековыми традициями объявили его живым богом — сыном верховного божества Амона-Ра, отождествляемого греками с Зевсом.

Именно тогда произошло первое столкновение Александра со старыми военачальниками, служившими еще его отцу. Напуганный двумя тяжелыми поражениями, Дарий решил попытаться закончить дело миром. Он направил к македонскому царю посольство, обещая выплатить огромную контрибуцию и утвердить за ним все его завоевания в Азии и Египте. Не колеблясь, Александр отверг эти условия, заявив, что намерен сражаться до победного конца. Он даже предложил царю персов добровольно отречься от престола и передать ему всю власть. Старшие полководцы, резонно полагавшие, что не следует бесконечно испытывать воинское счастье в борьбе со значительно превосходящим противником, возмутились подобным решением. Самый уважаемый из них — Парменион, по воспоминаниям Птолемея, заявил на совете: «Будь я Александром, я бы принял условия персов», на что Александр ответил: «Я тоже бы принял их, будь я Парменионом» (111, 89). Не исключено, что именно после этого случая у Александра впервые зародилась мысль при первом же удобном случае избавиться от слишком самостоятельного стратега. [21]

Перезимовав в Египте, Александр двинулся в Месопотамию. Здесь, у селения Гавгамелы, произошла битва, окончательно определившая несчастливую судьбу Персии. Дарий выставил против тридцатипятитысячной армии Александра силы, по одним данным, в шесть, по другим — чуть ли не в десять раз превосходящие ее.

В их составе многотысячная конница степных племен — вассалов Персии, боевые слоны, греческие наемники, лучшие бойцы, собранные Дарием со всей империи: царская гвардия «бессмертных».

И эта битва персами проиграна, словно и впрямь македонцам помогают боги. С самого начала управление войсками было полностью потеряно и какое-либо взаимодействие между отдельными частями персидской армии стало невозможно.

Плотный, непробиваемый строй фаланги, ощетинившийся стеной шестиметровых сарисс, прошел сквозь хаотичные персидские порядки, угрожая царской ставке. Дария охватил уже привычный ужас, и он обратился в бегство.

Армия незамедлительно последовала примеру царя.

Македоняне захватили колоссальные трофеи, в том числе всех боевых слонов, которых так и не успели пустить в дело. В плен попало множество сатрапов и сановников. Среди прочей добычи был захвачен и гарем персидского монарха.

После столь чудовищного разгрома воля к борьбе окончательно оставляет Дария. Вместо того чтобы, уйдя в многолюдные и богатые провинции юга Персии, собрать новое войско, он бежал на северо-восток страны, скрывшись в труднодоступных горах.

Настает время высочайшего триумфа и высочайшей славы для Александра, которому еще нет двадцати шести. Вся огромная персидская держава оказалась у его ног.

Без боя заняты Вавилон и Сузы; взяты несметные сокровища, в числе которых и вывезенные из Греции Ксерксом статуи, почти пятьдесят тысяч талантов (около тысячи трехсот тонн) серебра и до сорока тысяч талантов золота. В [22] Вавилоне жрецы вновь воздают Александру божественные почести (111, 125). .

Персидские вельможи, явившиеся ко двору Александра с изъявлениями покорности, обласканы им и получили богатые дары и должности.

Александр, как мы знаем, беспощадный к родственникам своих врагов, включая женщин и детей, обошелся весьма милостиво с семьей царя, попавшей в плен, и даже именовал при всех мать Дария, Сисигамбис, «матушкой» (111, 70).

Затем царь идет на север и захватывает священную столицу Персии — Парсу, или Персеполис. Несмотря на его обещание пощадить город, Парсу предают разграблению и сжигают. Многие историки придерживаются широко известной версии о том, что Александр сделал это, чтобы угодить своей тогдашней фаворитке — знаменитой афинской гетере Таис, желавшей таким образом отомстить за разорение ее родного города Ксерксом, случившееся за полтора века до того. Автор же предполагает, что царь просто не сумел да и не очень хотел, наверное, удержать дорвавшихся до сказочно богатой добычи вояк.

Тем временем среди приближенных Дария созревает заговор во главе с сатрапом Бактрии Бессом. Бывший владыка Персии зверски убит (может быть, чтобы его головой откупиться от Александра, или же в качестве мести за проигрыш в войне). Узнав об этом (видимо, с облегчением в душе — живой Дарий, даже в плену, составил бы немалую проблему), Александр приказывает предать покойника царскому погребению, а всех участников убийства — казнить (их, отдадим должное ему, вылавливали тщательно и упорно в течение следующих полутора лет).

Таким образом, Александр убил даже не двух, а трех зайцев.

Во-первых, выступив в роли мстителя за смерть Дария, он завоевал себе славу справедливого и благородного правителя. Во-вторых, таким образом лишний раз подтверждалось его положение как преемника династии Ахеменидов, а [23] не просто чужеземца, силой захватившего трон. Наконец, в-третьих, что тоже немаловажно, он весьма наглядно продемонстрировал своему окружению возможную судьбу всякого предателя.

Вскоре Александр сталкивается с первыми проявлениями недовольства в армии. Недовольство это двоякое. Первое и наиболее массовое течение, которое разделяют как знатные сподвижники Александра, так и простые воины, исходит из того, что пора прекратить войну, ибо захваченная добыча и территории и так превосходят всякое воображение, и приступить к освоению персидского наследства. Оппозиция иного рода, может быть, не столь широко распространена, зато носит куда более фундаментальный характер. Многие представители аристократии не согласны с идеями Александра относительно статуса негреческих народов (16, 321). Осуществляемая на практике, несмотря на все недостатки, «гомоноя» — равенство всех людей независимо от национальности — их не устраивает.

Особенно им не нравятся появление при дворе сановников из числа персидских «варваров» и включение их в состав этерии — элитного войска. Не меньше недовольства вызвало внедрение персидских обычаев при дворе, особенно проскинезы — обряда коленопреклонения перед монархом. Как сильны были оппозиционные настроения и насколько далеко готовы были пойти их носители, точно сказать невозможно. Поэтому обратимся к фактам в изложении историков. Вначале по доносу в заговоре с целью свержения Александра был обвинен доблестный солдат, начальник тяжелой конницы Филота — сын Пармениона. После долгих пыток он во всем признался и был побит камнями. Одновременно по приказу Александра убивают самого Пармениона и вслед за ним по все тому же обвинению в измене и заговоре истребляют всех его родственников, занимающих посты в армии (111, 98).

...Казалось бы, дальше некуда стремиться, достигнуто то, о чем еще несколько лет назад не мечтал ни один самый смелый эллин. Давний враг — гигантская империя [22] Вавилоне жрецы вновь воздают Александру божественные почести (111, 125). .

Персидские вельможи, явившиеся ко двору Александра с изъявлениями покорности, обласканы им и получили богатые дары и должности.

Александр, как мы знаем, беспощадный к родственникам своих врагов, включая женщин и детей, обошелся весьма милостиво с семьей царя, попавшей в плен, и даже именовал при всех мать Дария, Сисигамбис, «матушкой» (111, 70).

Затем царь идет на север и захватывает священную столицу Персии — Парсу, или Персеполис. Несмотря на его обещание пощадить город, Парсу предают разграблению и сжигают. Многие историки придерживаются широко известной версии о том, что Александр сделал это, чтобы угодить своей тогдашней фаворитке — знаменитой афинской гетере Таис, желавшей таким образом отомстить за разорение ее родного города Ксерксом, случившееся за полтора века до того. Автор же предполагает, что царь просто не сумел да и не очень хотел, наверное, удержать дорвавшихся до сказочно богатой добычи вояк.

Тем временем среди приближенных Дария созревает заговор во главе с сатрапом Бактрии Бессом. Бывший владыка Персии зверски убит (может быть, чтобы его головой откупиться от Александра, или же в качестве мести за проигрыш в войне). Узнав об этом (видимо, с облегчением в душе — живой Дарий, даже в плену, составил бы немалую проблему), Александр приказывает предать покойника царскому погребению, а всех участников убийства — казнить (их, отдадим должное ему, вылавливали тщательно и упорно в течение следующих полутора лет).

Таким образом, Александр убил даже не двух, а трех зайцев.

Во-первых, выступив в роли мстителя за смерть Дария, он завоевал себе славу справедливого и благородного правителя. Во-вторых, таким образом лишний раз подтверждалось его положение как преемника династии Ахеменидов, а [23] не просто чужеземца, силой захватившего трон. Наконец, в-третьих, что тоже немаловажно, он весьма наглядно продемонстрировал своему окружению возможную судьбу всякого предателя.

Вскоре Александр сталкивается с первыми проявлениями недовольства в армии. Недовольство это двоякое. Первое и наиболее массовое течение, которое разделяют как знатные сподвижники Александра, так и простые воины, исходит из того, что пора прекратить войну, ибо захваченная добыча и территории и так превосходят всякое воображение, и приступить к освоению персидского наследства. Оппозиция иного рода, может быть, не столь широко распространена, зато носит куда более фундаментальный характер. Многие представители аристократии не согласны с идеями Александра относительно статуса негреческих народов (16, 321). Осуществляемая на практике, несмотря на все недостатки, «гомоноя» — равенство всех людей независимо от национальности — их не устраивает.

Особенно им не нравятся появление при дворе сановников из числа персидских «варваров» и включение их в состав этерии — элитного войска. Не меньше недовольства вызвало внедрение персидских обычаев при дворе, особенно проскинезы — обряда коленопреклонения перед монархом. Как сильны были оппозиционные настроения и насколько далеко готовы были пойти их носители, точно сказать невозможно. Поэтому обратимся к фактам в изложении историков. Вначале по доносу в заговоре с целью свержения Александра был обвинен доблестный солдат, начальник тяжелой конницы Филота — сын Пармениона. После долгих пыток он во всем признался и был побит камнями. Одновременно по приказу Александра убивают самого Пармениона и вслед за ним по все тому же обвинению в измене и заговоре истребляют всех его родственников, занимающих посты в армии (111, 98).

...Казалось бы, дальше некуда стремиться, достигнуто то, о чем еще несколько лет назад не мечтал ни один самый смелый эллин. Давний враг — гигантская империя [24] Кира и Ксеркса повержена, на персидском троне восседает греческий базилевс. Можно спокойно почивать на лаврах. Но Александр вновь затевает поход, на этот раз в северном направлении — в Согдиану и Бактрию, отказавшиеся признать его власть. Во главе противостоящих ему сил становится один из самых способных полководцев покойного Дария — сатрап Мараканды (нынешнего Самарканда) Спитамен.

Эта война с заштатной провинцией растягивается на три года. Александру приходится преодолевать яростное сопротивление местных жителей, не желающих покориться победителю Дария. Существенную помощь им оказывают сарматы и массагеты.

Армии приходится выдерживать неслыханные в Греции и Азии зимние морозы в горах, бураны и снегопады закаспийских степей. К тому же опытных македонских воинов немного, большинство в войске составляют не очень умелые, а главное, не слишком надежные уроженцы покоренных земель.

Спитамен в конце концов был убит своими соратниками, и если прежде царь казнил убийц Дария, то теперь принесшие его голову щедро вознаграждены. Но подчинить Согдиану полностью так и не удалось, и по большому счету никаких результатов, кроме сожженных городов и опустошенных сатрапий, эта война не дала.

В одной из стычек Александр получает ранение в голову, от которого он так и не оправился полностью; до конца жизни его время от времени преследуют мучительные головные боли. Вскоре после этого царь заключает мир со скифскими племенами и, основав на реке Яксарат (нынешняя Сырдарья) город Александрия Эсхата{6}, возвращается в Вавилон. Изрядную часть пути он вынужден проделать в носилках. [25]

Во время согдийского похода по доносу одного из участников был раскрыт новый заговор, на этот раз, похоже, настоящий. Его участниками оказались македонские юноши из числа ближайших царских слуг (так называемый заговор пажей). В их намерение будто бы входило заколоть царя во сне или отравить. Несчастные юноши сознались во всем, что, впрочем, и неудивительно, учитывая то, что на службе Александра состояли искусные азиатские палачи. Всех их тоже забили камнями, причем не кто-нибудь, а лично приближенные Александра. Кроме того, к заговору был «пристегнут» философ, историк и придворный летописец Каллисфен, племянник самого Аристотеля. Вина его, по мнению Александра, была в том, что он идейно подготовил этот заговор, осуждая царя за чрезмерное увлечение персидскими порядками. Для родственника своего учителя царь придумал особо изощренное наказание — его, закованного в цепи, посадив в клетку, возили за войском. Дальнейшая судьба ученого с точностью неизвестна; он то ли умер от болезни, то ли был тайно убит в тюрьме.

Но вышеизложенное не заставило Александра оставить мысль о покорении всего обитаемого мира.

По возвращении в Вавилон, ставший фактической столицей создаваемой державы, он принимается готовить поход в Индию.

Перейдя Инд — границу бывшей Персии, македонская армия без сопротивления прошла царство Таксила, правитель которого поспешил признать власть Александра. Но вскоре путь ему преграждает войско царя Пора. По численности оно заметно превосходило македонское, вдобавок это была едва ли не лучшая по оснащению в тогдашнем мире армия. Против изнуренных долгим переходом македонцев выходят боевые слоны в защитных доспехах, лучники, вооруженные тяжелыми дальнобойными луками, множество боевых колесниц. Наконец оружие индийцев выковано из «белого железа» — индийского булата, с легкостью рубившего македонские мечи, которые гнулись от сильного удара так, что их приходилось выпрямлять прямо среди боя (100, 7). [26]

И тем не менее Александр одерживает верх. Царь Пор пленен, его войско рассеяно и отступило. Но этот величайший успех индийского похода одновременно оказался и последним.

Александр, вместо того чтобы попытаться закрепить за собой уже завоеванные индийские земли, освобождает Пора из плена в обмен на обещание стать его вассалом и с прежним, прямо-таки маниакальным упорством двигается дальше. Он форсировал Инд и вторгся в долину Ганга.

И настал момент, когда, пройдя с тяжелыми боями области нескольких племен, взяв почти четыре десятка крепостей, форсировав множество рек, армия, прежде всегда беспрекословно шедшая за Александром, отказывается повиноваться и требует возвращения домой.

Александр, по свидетельству очевидцев, рвал на себе одежды, рыдал, уговаривая своих воинов продолжать войну, а под конец три дня просидел безвылазно в своем шатре, не допуская никого. Но заставить армию наступать уже было невозможно, и он отдал приказ повернуть назад.

Обратный путь оказался, однако, куда тяжелее наступления. Множество воинов погибли от жажды в безводных пустынях Гедрозии (Юго-Восточный Иран), не меньше утонули во время переправ через бурные реки и частых наводнений или погибли в арьергардных боях.

В Вавилон царь вернулся в состоянии глубокой депрессии.

Он пытается найти забвение в пирах, охоте и мелких походах против горных племен северного Ирана. Пробует заняться наконец делами своей империи, правда, без особого успеха: формирует части из персов, обученных эллинским обычаям и военному искусству, разбирает конфликты между греческими полисами... и требует от них же официального провозглашения себя богом{7}. [27]

В это же время он вступает в брак — сразу с двумя дочерьми сразу двух персидских царей: своего предшественника Дария — Статирой и Артаксеркса Оха, которого тот сменил, — Сиритой. Очевидно, эти браки объяснялись чисто династическими соображениями: таким образом Александр стремился окончательно закрепить за собой в глазах персидского населения право занимать трон. Одновременно он устраивает браки своих близких соратников с девушками из знатных иранских родов, а десять тысяч солдат его армии берут в жены персиянок. Другие десять тысяч ветеранов с почестями и наградами отпущены домой.

14 июля 324 г. до н.э. он серьезно заболевает. Через несколько дней его не стало.

Довольно широко была распространена версия об отравлении царя, вошедшая в историческую и художественную литературу. Назывались даже конкретные имена. Прежде всего это македонский наместник Антипатр, недовольный губительной и бессмысленно истощавшей, по его мнению, силы Македонии политикой Александра, а также имевший личный повод для мести, ибо среди казненных царем были его ближайший друг Парменион и зять, Александр Линкестий (111, 198). Упоминался в этой связи и Аристотель как возможный «духовный отец» и вдохновитель заговора. Однако, по мнению большинства исследователей, эта версия представляется маловероятной{8}. Причиной смерти скорее всего послужило то, что организм, ослабленный многолетним перенапряжением нервных и физических сил, последствиями ранений, а также, по свидетельству современников, крайне нездоровым образом жизни, который вел Александр Македонский, не смог справиться с болезнью. Автор позволит себе высказать предположение, что все это усугубилось тем душевным надломом, который ему пришлось перенести в результате провала индийского похода. [28]

Представим же себе, что летом 323 г. до н.э., или же, по принятому среди Эллинов календарю, в первый год 113-й Олимпиады, Александр Великий выздоравливает от поставившей его на грань смерти тяжелой азиатской лихорадки. Как бы могла пойти в таком случае дальнейшая история мира?

Видный английский ученый Арнольд Тойнби в своей работе «Если бы Александр не умер тогда...», кстати, одной из первых публикаций на тему альтернативной истории, появившихся у нас в печати, дает картину возникновения всемирной державы, протянувшейся от Британии до Шанхая, с модернизированным буддизмом в качестве государственной религии (102, 42). Да еще вдобавок благополучно существующей и поныне, спустя двадцать три с лишним века. С Тойнби в основном солидарен и В.С. Поликарпов; он даже название первой главы своей книги заимствовал, чуть изменив, у английского ученого.

Автор позволит себе не согласиться с подобным сценарием и взамен предлагает вниманию читателя свой, на его взгляд, куда более реалистичный.

Итак, великий царь, при жизни официально объявленный полубогом, находившийся буквально на смертном одре, неожиданно выздоравливает{9}.

По этому случаю в храмах всех возможных религий в Вавилоне и других городах созданной им державы проводятся благодарственные молебны, жертвоприношения и пышные церемонии.

Кое-кто среди его сподвижников, уже выстроивший определенные планы на случай кончины Александра, втайне огорчен, но абсолютное большинство армии и приближенных искренне радуются. [29]

Рады и очень многие из его разноплеменных подданных — хотя бы потому, что явственно предвидят смуты и войны со всеми сопутствующими им бедствиями, которые неизбежно воспоследовали бы, лишись в одночасье огромная империя своего создателя и властелина.

Окончательно оправившись от болезни, Александр с удвоенной силой и со всей своей прежней энергией принимается готовить давно задуманный поход на Запад — в Италию.

В Коринфе, Афинах, на Кипре и Крите, на побережье Малой Азии по приказу великого царя собирается флот, предназначенный для перевозки новой, спешно формируемой армии. На Средиземное море отозван из Месопотамии один из ближайших друзей царя, знаменитый мореплаватель Неарх: сейчас не до поисков морского пути к Индии и Египту, которыми он занимался последний год.

Именно Неарх берет в свои руки руководство морской частью экспедиции.

Вместе с греческими войсками в состав армии включаются и подразделения, сформированные из жителей Персии, Сирии, Малой Азии, Ливии.

Наконец царь лично прибывает в армию, чтобы самому, как он и привык, возглавить великий поход в западные земли.

...Вопреки высказанному Тойнби мнению, на итальянском театре военных действий главным противником македонцев оказался бы отнюдь не Самний, представлявший собой достаточно рыхлый конгломерат небольших царств. И даже не Рим, в то время еще недалеко ушедший от положения укрепленной деревни и оказавшийся во главе Латинского союза скорее благодаря удачному стечению обстоятельств, нежели своей действительной мощи и непобедимости (102, 35). Врагом номер один на этот раз оказывается Карфаген.

Тому был целый ряд важных причин. Первая: именно Карфаген был наиболее богатым и могущественным государством этого региона. Подчиниться власти Александра [30] означало для него потерю практически всего достигнутого за несколько столетий. Лишиться владений в Иберии и Сицилии, утратить власть над союзниками, вполне вероятно — передать македонцам свой огромный флот. Вторая: Александр в войне на Западе выступал как союзник и покровитель греков, давних и непримиримых врагов Карфагена, с которыми он боролся уже не первый и даже не второй век. Грекам предназначалась роль проводников господства Александра на завоеванных землях, и в случае его победы именно грекам принадлежала бы полная гегемония во всем Западном Средиземноморье, в том числе, разумеется, и в торговле. Пунийцев, и в особенности Карфаген, как бывшего фаворита, ждали бы всяческие ущемления и дискриминационные меры со стороны властей империи Александра (и это еще мягко сказано). Наконец, было еще одно весьма важное обстоятельство, а именно: не кто иной, как Александр Великий, как мы помним, приказал уничтожить Тир — прародитель Карфагена.

Предвидя надвигающуюся опасность, пунийцы принимаются лихорадочно сколачивать антимакедонскую коалицию. Вполне возможно, среди их потенциальных союзников оказался бы и Рим. Ведь — обстоятельство широкой публике практически неизвестное — некоторое время спустя Карфаген и Рим совместно выступят против царя Пирра, пытавшегося силой оружия создать объединенное эллинское государство на Апеннинах.

Александр, по обыкновению, действует быстро и решительно.

Вначале мощный македонский десант высаживается на Сицилии и на юге Италии. Полисы Великой Греции очень быстро добровольно объединяются под эгидой Александра.

Отчасти этому способствует явственно осознаваемая угроза со стороны пунийцев, но значительно в большей степени — страх перед многочисленной армией непобедимого царя и хорошо известная судьба тех, кто пытался стать на его [31] пути. В короткий срок объединенные силы местных греков и македонцев вытесняют карфагенян с занимаемой ими трети острова.

Одновременно мощный царский флот перерезает морские пути между Северной Африкой и Апеннинским полуостровом, лишая карфагенян возможности снабжать свои войска и оказывать действенную помощь своим итальянским союзникам.

На северном направлении армия царя так же успешно продвигается вперед. На ее сторону переходят не только греки, но и многие италийские государства, прежде всего небольшие племенные княжества вроде умбров, калабров и япигов. Прежде всего те, кто считает себя первыми потенциальными жертвами агрессии самнитов и латинов.

В морях, омывающих Апеннинский полуостров, кипят яростные сражения между флотами греков и финикийцев. Названия доселе безвестных италийских городков и селений звучат так же, как до этого Марафон и Гавгамелы.

Однако превосходство на стороне Александра. К его услугам практически неисчерпаемые людские и материальные ресурсы гигантской державы, а противники его ко всему прочему еще и разобщены годами прежней вражды.

Вначале разгромлен и подчинен Самний, затем Латинский союз.

Дольше всех сопротивляется Рим — мужество и несгибаемая доблесть его граждан общеизвестны. Но и его ожидает судьба Тира и Персеполиса.

Трудно предполагать, погиб бы он безвозвратно, или же на его месте, как предположил Тойнби, Александр основал бы новый город — форпост своего влияния в Северной Италии, какую-нибудь Александрию-на-Тибре. Да это и не столь уж важно для нашего повествования. Рим квиритский, Рим латинский, Рим сената и цезарей, которому суждено было всего через столетие с небольшим начать играть колоссальнейшую роль в мировой истории, исчезает бесследно и навсегда. Людям позднейшего времени даже неизвестно это [32] название, как напрочь забыто название рыбачьего селения, стоявшего на месте Александрии Египетской (13, 65).

Завершается Италийский поход подчинением власти Александра этрусских городов-государств, осуществленным, впрочем, без какой бы то ни было войны. Этруски, уже пережившие эпоху своей славы, находившиеся в вынужденном союзе с Римом, просто механически переходят под руку македонского государя вместе с прочими трофеями этой войны. Этрурия становится мирной и покорной провинцией его империи. Однако дальнейшее продвижение на север Апеннинского полуострова приходится притормозить.

За землями этрусков, по ту сторону реки Рубикон, лежит Цизальпинская Галлия, воинственные и многочисленные жители которой за полвека до описываемых событий едва не стерли с лица земли Рим.

Оставив на ее границах небольшие гарнизоны — в основном из местных жителей, Александр Великий поворачивает армию на юг.

Теперь настает черед Карфагена. Осажденный с суши и моря город ведет неравную борьбу. Члены Карфагенского союза один за другим спешат перейти на сторону уже очевидного победителя — поскольку война все равно проиграна, самое время позаботиться о своей судьбе. Иные даже рассчитывают выгадать кое-что от исчезновения прежнего сюзерена.

Мы знаем, как умели сражаться римляне. И знаем также, как умели сражаться пунийцы и тиряне. С уверенностью можно утверждать, что город бы не сдался победителю персов и италиков и разделил бы судьбу всех прочих городов, что посмели не подчиниться воле великого царя, владения которого лежат теперь на трех материках.

...От пепелищ Рима и Карфагена, от новых Александрии, заложенных в Италии и Африке, царь опять возвращается на Восток. Им по-прежнему владеет мысль о покорении индийских земель. Все с той же неуемной энергией царь, только переваливший за вторую половину четвертого десятка лет, собирает новую армию. [33]

Спустя некоторое время громадное войско уже готово к повторному вторжению в Индию. С Александром на этот раз идут фракийцы и самниты, оски и латиняне, этруски, критяне, италийские греки, галлы и иберы, персы, согдийцы и финикийцы, идут кшатрии и погонщики боевых слонов из уже покоренных индийских царств. Только македонцев совсем мало в новой армии, разве что гвардейцы-гетайры да еще военачальники, и то не все.

Войско вновь идет по уже знакомому маршруту, еще более умножаясь за счет примыкающих к нему по пути отрядов новоявленных союзников — тех, кого страшит уже одно имя Александра — повелителя почти всего известного мира.

Индия огромна. Но в ней только более или менее крупных государств свыше двадцати, а мелких княжеств во много раз больше. И это не считая десятков совсем диких племен и народностей, племенных союзов, весьма слабо соединенных под властью кого-то из сильнейших вождей, городов-государств, отчасти подобных греческим полисам, с сильной торговой олигархией, которую не привлекает мысль о большой войне (104, 149).

Все они разделены и годами, если не веками, вражды, и давними предрассудками, и расстоянием — следовательно, никакие совместные действия невозможны.

Однако, несмотря на все это, покорение Индостана затягивается на годы. Сначала царь, продвигаясь обычным маршрутом всех завоевателей, вторгавшихся на субконтинент, захватывает северо-запад Индии, затем распространяет свою власть на плато Декан, громит ожесточенно сопротивляющееся царство Калинга на востоке и Магадха — в центральных районах; за ними наступает черед других стран и народов полуострова.

Впрочем, далеко не все государства приходится завоевывать силой. Многие властители, зная судьбу, которая ожидает сопротивляющихся, предпочитают по примеру государей упоминавшейся выше Таксилы изъявить по крайней мере [34] внешнюю покорность и откупиться толикой своего богатства и людьми для царского войска. Для других война, которую ведет Александр, — благоприятная возможность свести старые счеты или сбросить зависимость от более сильного.

Повелитель, чья столица находится где-то далеко на севере, заметно предпочтительнее для многих, нежели ближайший и давний враг. Некоторые присоединяются к великому царю, как это бывало не раз в истории и до и после, в надежде на богатую добычу и высокое положение после победы. Брамины во многих землях приветствуют великого Аликсудара как дэванамприю — любимца богов и их посланника; точно так же поступили, как мы помним, жрецы Египта и Вавилона (13, 104). Да и в массах простых людей весьма широко распространяется мысль, что своими успехами Александр Македонский обязан помощи высших сил, иначе как ему удалось бы победить стольких врагов, чьи армии неизмеримо превосходили его войско? Это мнение немало способствует все новым успехам царя.

В завоеванных индийских землях образуются несколько крупных наместничеств. Большие государства, за исключением добровольно вошедших в державу Александра, ликвидированы и расчленены на мелкие области, возглавляемые македонскими вассалами из числа местных сторонников царя. Некоторые, представляющие особую важность города и территории управляются непосредственно назначенными Александром чиновниками.

И происходит то же самое, что до того имело место в Персии: при дворе появляются индийские вельможи и советники, в царской гвардии — воины из числа индийской знати, а гарем Александра, учрежденный по персидскому образцу еще раньше, пополняется индийскими красавицами.

Подобно своему отцу, царь в промежутках между войнами и государственными делами неустанно плодит все новых потомков, не особенно беспокоясь, что после его смерти [35] это может повлечь борьбу за власть между наследниками и даже распад державы.

Одновременно происходят и процессы иного рода — хотя и не столь заметные, но зато куда более важные для будущего. Обширнейшие знания, накопленные к тому времени индийской наукой, прежде тщательно скрываемые в узком кругу жреческой касты, становятся доступны в полном объеме эллинским ученым.

В философских школах Афин, Александрии, Пергама появляются индийские учителя мудрости.

Распространяется также и буддизм — но, разумеется, далеко не в таких масштабах, как предположил Тойнби (102, 34).

Греция близко знакомится и с искусством азиатских народов. Богатейшая поэзия и мифология Сирии, Вавилонии и, конечно, Индии творчески усваивается драматургами, писателями, художниками, давая начало множеству произведений.

Искусные индийские мастера — архитекторы и скульпторы, ювелиры, умеющие гранить алмазы, ткачи, выделывающие тончайшие драгоценные ткани, оружейники передают свое умение коллегам из Эллады и Азии.

Греческие колонии возникают в городах Северной и Южной Индии и Цейлона, как незадолго до этого они появились в Персии и Бактрии. В них происходит активное смешение и взаимопроникновение восточной и эллинской традиций, что способствует заметному развитию обеих культур.

Наконец армия, к этому времени уже на три четверти состоящая из уроженцев Индостана, достигает южной оконечности субконтинента. Переправившись через Адамов мост{10} на Цейлон, Александр завершает войну, подчиняя мелкие дравидийские княжества острова. Вновь, как когда-то, [36] после завоевания Персидской империи, встает вопрос: что же дальше? Продолжать войну, или настало время остановиться и приступить к обустройству своих громадных владений?

От обитателей покоренных царств, от иноземных послов и купцов и собственных криптиев-разведчиков царю хорошо известно о лежащих за Индией землях.

Он знает о находящемся в нескольких неделях морского пути обширнейшем архипелаге (нынешней Индонезии), истинные размеры которого неведомы. Острова эти сказочно богаты и населены многочисленными и воинственными народами. Знает он и о лежащем севернее Золотом Херсонесе — Малакке. Знает о государствах нынешнего Индокитая. Надо ли тратить силы на их завоевание? Царь ведь уже не так молод, скоро он сравняется возрастом со своим отцом. И если да, то какой путь избрать? Отправлять ли на их покорение флот? Послать ли войско по суше, через почти непреодолимые горы и джунгли?

Или, быть может, вновь вернуться на Запад, дабы на этот раз подчинить северных варваров: всех этих кельтов, германцев и фракийцев?

В эти же годы, помимо великих походов, происходят и более мелкие войны на окраинах. Стратеги Александра сражаются на южных границах Египта, стремясь завоевать африканские царства Мероэ и Напата (102, 37). Отбивают происходящие время от времени наскоки северных соседей на границы изрядно обезлюдевшей Македонии и галлов на италийские владения. Обороняют бывшие карфагенские владения от осмелевших нумидийских племен. В далекой Испании пытаются окончательно покорить воинственных иберийцев, а на юге — продвинуться в Аравию. Но все это вряд ли удостоится чего-то большего, нежели десятка-другого строк в трудах тогдашних да и будущих историков.

Между тем положение в огромном государстве оставляет желать много лучшего. Непрерывные войны поглощают весьма и весьма большое количество материальных и людских [37] ресурсов, что порождает вполне объяснимое недовольство в массах. Прибавьте к этому бесконтрольную власть и самоуправство алчных наместников, борьбу придворных партий, вовсю пользующихся многолетним отсутствием монарха в столице, связанные с этим раздоры среди министров и советников. Вдобавок представители высшей и местной власти, рекрутированные как из числа грекомакедонцев, так и иноплеменников, очень быстро усваивают весь набор разнообразных восточных пороков — от бессмысленной расточительной роскоши и неудержимого казнокрадства до употребления наркотиков. Все вышеперечисленное отнюдь не способствует благополучию империи. Правда, несколько оживляется торговля, что связано с устранением границ и таможенных барьеров.

Характер царя с возрастом также отнюдь не улучшался бы, скорее наоборот. Только усугубились бы те отрицательные черты, что проявились в нашей истории ближе к концу его жизни, — вспышки беспричинной ярости, подозрительность, жестокость.

Еще не один сановник и не один город испытали бы на себе его гнев, выразив даже малейшее непокорство или просто попав под горячую руку. Рискнем предположить, кто именно из его приближенных разделил бы судьбу Пармениона и Каллисфена. Это, безусловно, Антипатр, которому, по всей видимости, стоил бы жизни давний конфликт с мстительной и властолюбивой Олимпиадой, Птолемей — тому наверняка бы припомнили идею раздела империи, высказанную во время болезни Александра, и, наконец, Чандра-гупта.

Этот хитрый индийский царек сумел в свое время, накануне первого индийского похода, втереться в доверие к Александру, став при нем чем-то вроде советника по всем вопросам, касающимся Индии. В действительности же он рассчитывал, используя македонцев в своих интересах, при первом удобном случае изменить им и самому править отвоеванными у прежних владык индийскими землями (что в нашей реальности ему и удалось: после смерти Александра [38] он изгнал греков из Таксилы, став родоначальником династии Маурьев и предком знаменитого Ашоки) (104, 235).

Самым первым стал бы Антипатр — собственно, Александр уже принял решение о его отстранении, но приказ пришел в Пеллу после смерти базилевса (111, 198).

Идут годы{11}. Войны — большие и малые — сменяются недолгим миром. Бывает и так, что, стоит угаснуть сражениям на одном конце державы, сразу же вспыхивает война на противоположном. Но жизнь на огромном пространстве от Атлантики и Кантабрийских гор до Цейлона отнюдь не исчерпывается одними лишь войнами. Строятся новые города, развиваются ремесла, ширится торговля, создаются новые произведения искусства и философские системы. Для огромного большинства подданных Александра и он сам со всей его властью, и войны, которые он ведет где-то очень далеко от их краев, остаются некоей абстракцией. Есть целые обширные области вроде упоминавшейся выше Согдианы, где власть его скорее чисто номинальная, а сборщики податей — весьма нечастые, мягко говоря, гости.

Несмотря на сохраняющиеся (при все большем влиянии ориентальных культур) эллиноцентризм и приверженность правящей верхушки (при всех нюансах) классическим греческим ценностям, вновь созданное государство быстро приобретает черты классической восточной империи, хотя в областях Эллады скорее всего частично сохраняется полисный строй.

Провозглашается формальное равенство всех подданных независимо от нации, места жительства и религии, хотя на практике оно соблюдается далеко не всегда. [39]

Изменилась и армия. В ней, как уже говорилось, очень мало греков и македонцев. Они сведены в отдельные части — на случай неповиновения туземных войск. Основную же массу солдат составляют жители азиатских, африканских, индийских провинций огромной империи, правда, обученные и вооруженные по македонскому образцу. Наряду с тяжелой кавалерией, не раз приносившей македонцам победу, немалое место занимают и конные лучники из числа кочевых племен; Индия поставляет боевые колесницы и многочисленных слонов — непобедимую элефантерию.

Двигающиеся вместе с войсками и посольствами историки, философы, географы собирают сведения о землях, где им довелось побывать. Греческие ученые творчески осваивают мудрость иных культур, пытаясь свести воедино все, что известно им и их предшественникам о мире.

Под руководством великого Неарха заметных успехов достигает мореплавание. Корабли его подчиненных активно исследуют побережье Аравии и Персидского залива, стремясь установить морское сообщение между Месопотамией и Египтом.

Осваивается и прямой морской путь из Красного моря в Индию — греческие навигаторы почти на два столетия ранее, чем в нашей истории, открыли секрет муссонных ветров, позволяющих быстро пересекать Аравийское море.

Обсуждается вопрос о посылке экспедиции вокруг Африки с участием западных финикийцев — жителей бывшего Карфагенского союза — по примеру организованной за три века до того по приказу фараона Нехо. Одновременно делаются попытки исследовать восточное побережье континента; суда из Египта с каждым годом заплывают все дальше на юг, достигая легендарного Пунта{12} египетских преданий. [40]

Даже требования божественных почестей и поклонения владыке уже становятся привычными. Большинство следуют словам одного спартанца: «Так как Александр хочет быть богом, пусть будет богом» (111, 97).

Стареющему царю, впрочем, это все не слишком интересно. Он торопится завершить объединение под своей властью всей ойкумены — ведь он уже принял решение о том, куда двинет свою несравненную армию в этот раз.

Задуманный им очередной поход должен завершить, по его мнению, покорение цивилизованного мира.

Целью теперь являются земли Древнего Китая — Чжун-го (102, 41).

От разведчиков Александр хорошо знает о многочисленности тамошнего населения и огромном богатстве тамошних владык. Но разве не покорил он совсем еще недавно столь же многолюдные и обильные ресурсами индийские земли? Кроме того, хорошо известно и другое: семь расположенных там царств ведут почти непрерывные, истощающие их силы войны друг с другом. Вдобавок тамошние жители приучены к покорности, а солдаты не отличаются чрезмерной храбростью.

...В короткое время собирается войско для нового великого похода.

В нем плечом к плечу стоят воины сотен и сотен племен — от диких всадников из Великой Степи до жителей Испании, Ливии и альпийских долин. Но больше всего в ней тех, кто уже начал забывать свой дом, для которых жизнью стала война и которые ничего, кроме войны, уже не знают и не хотят знать. Эта армия воистину достойна именоваться армией Повелителя Мира.

Ее путь лежит далеко на северо-восток, за Памир и Гиндукуш, за безводные степи Кашгарии и пески Гоби, в далекую страну Чжунго...

В этом месте мы и расстанемся с Александром Великим.

Невозможно дать ответ — погиб бы он вместе со своей армией где-то в Поднебесной, одержал бы очередную невероятную победу, дойдя до омывающего восточный [41] край ойкумены океана, и дожил бы до глубокой старости с сознанием того, что совершил все доступное для смертного.

Или же, как и в реальности, в конце концов умер бы от болезни или раны, либо же, вернувшись ни с чем, как когда-то из Индии, тихо угас бы, лишившись смысла жизни.

Также и не будем, подражая Тойнби, строить гипотезы: как могла развиваться в дальнейшем судьба созданного им великого государства, просуществовало бы оно еще какое-то время (какое-то — это может быть и сто, и более лет) или было бы немедленно разорвано на куски в войнах между наследниками Александра, как то случилось в знакомой нам истории. Но ясно одно — мир, где сын Филиппа и Олимпиады не умер бы тогда, в Вавилоне, в 323 г. до начала так и не наступившей нашей эры, был бы куда менее похож на тот, в котором мы живем сегодня, чем даже тот мир, где юного македонского царевича сразил бы эллинский меч под Херонеем или Фивами.