XVIII. Соглашение о мюнхенской конференции (27–28 сентября)

Когда в понедельник 26 сентября французские министры прощались в Лондоне, а Гораций Вильсон уезжал к Гитлеру, Н. Чемберлен задал вопрос: насколько прочны позиции правительства Даладье, ибо неизвестна была реакция французской общественности. Согласится ли она с ультиматумом Гитлера? Или настроится на вооруженное сопротивление, будет требовать выполнения договорных обязательств перед Чехословакией? Э. Фиппс получил строгие инструкции точно выяснить политические взгляды руководящих французских деятелей, а также настроения в отдельных французских провинциях.

Его сведения рисуют картину, отличающуюся от той, которую видели чехословацкие дипломаты в Париже. Франция не была морально разложившейся страной, как это утверждали чехословацкие капитулянты. Хотя война и не вызывала особого энтузиазма французов, но зато у них была, согласно британским данным, «твердая и меланхолическая решимость оказывать сопротивление нацистской агрессии». Повсеместно было распространено убеждение, что рано или поздно война с Гитлером неизбежна. В северных промышленных районах сохранялась высокая гражданская дисциплина, и с моральной стороны все было подготовлено для поддержки Чехословакии. Настроения добиваться «мира любой ценой» встречались скорее на юге, например в районе Бордо. В то время как в мелкобуржуазной среде находили благоприятный отклик лозунги, призывавшие отказаться жертвовать жизнью за Чехословакию, среди французских рабочих господствовало убеждение, что надо выполнить союзнические обязательства в отношении Чехословакии. Непоколебимо было также доверие к советской помощи{721}.

В Париже, как и в Лондоне, общественность была возмущена меморандумом Гитлера. По сведениям британского посольства в Париже, французы якобы поняли, что дело не в незначительных процедурных вопросах, как это утверждала клика Боннэ, а под угрозу поставлены жизненные интересы и безопасность самой Франции. Общественность пришла к выводу, что Гитлер пытается требовать большего, чем это предусматривал англо-французский план. Эти сведения британскому послу полностью подтвердил Э. Эррио. Он уверял, что большинство в парламенте будет голосовать за войну, даже если [300] у общественности война и не вызывает никакого восторга. Французы совершенно определенно готовы оказать сопротивление фашизму. В случае германского нападения на Чехословакию Франция намерена обратиться в Женеву и предоставить решение Совету Лиги наций. Тем самым она помешала бы Германии обвинить в агрессии Францию и Англию, если бы те выступили на помощь Чехословакии{722}. Того же придерживался и председатель сената Жонене. Он был убежден, что война неизбежна. И даже если бы уступили Гитлеру, то это отодвинуло бы только начало войны, ибо позже Гитлер обрушился бы с гораздо большей силой на Францию.

В стране царит атмосфера решимости бороться. Французская общественность твердо убеждена, что лучше воевать теперь, чем позднее, так как в данной ситуации больше надежд на победу. И сам председатель сената в отличие от других французских политиков не опасается коммунистических беспорядков в случае тяжелых воздушных налетов. Как Э. Эррио, Жонене даже не представляет, что в скором времени будет созван парламент. Решить этот вопрос — дело правительства. Господствует убеждение, что если вспыхнет конфликт, то война формально не будет объявлена{723}.

Иных убеждений придерживались правые политики, например Л. Марэн, Ж. Кайо и другие. По их мнению, Франция не вступила бы в войну за Чехословакию, ибо спорными являются только вопросы процедуры, а за это не стоит воевать. Иная ситуация наступила бы в случае, если Германия напала прямо на Францию{724}. Проповедником подобных взглядов был также и кардинал Вердье, на поддержку которого еще недавно Э. Бенеш возлагал большие надежды. По мнению этого представителя церкви, войны хотят только коммунисты; французы должны воевать только в том случае, если будет затронута их честь. Хотя коммунисты и утверждают, что Франция опозорит себя новым компромиссом с Гитлером, однако господин кардинал не считает, что так уж бесчестно идти на дальнейшие уступки. Возможно, что в будущем война станет необходимостью, однако сейчас ни Франция, ни Англия не подготовлены к войне. Крестьяне твердо выступают за компромисс, хотя они тоже сражались бы, если бы этого потребовала честь Франции{725}.

Особое место в этой серии предательств и политике пораженчества принадлежало лидеру социалистов Леону Блюму. 27 сентября он явился к Э. Фиппсу, чтобы сказать, что испытывает огромное восхищение перед Н. Чемберленом и его непрестанными усилиями по спасению мира. Он, мол, восхищен идеей послать Г. Вильсона к Гитлеру и полностью согласен с заявлением британского премьера, которым тот ответил на [301] речь Гитлера 26 сентября. При этом Л. Блюм повторял утверждения французских пораженцев, заявлявших, что никто бы не понял, почему надо начинать войну из-за вопросов процедуры. И только тогда, когда стало бы очевидно, что Гитлер хочет разорить всю Чехословакию, Франция выступила бы, убежденная, что война неминуема. В противном случае Франция была бы только опозорена. Моральный дух резервистов, которые располагаются на линии Мажино, якобы достоин удивления{726}.

Моральное состояние демократической французской общественности, как это следует из донесений британской разведки, было в то время значительно лучше настроений большинства политических деятелей буржуазной Франции.

После возвращения министров из Лондона состоялось заседание французского правительства, на котором Э. Даладье высказался в защиту принципа, согласно которому в данный момент следует демонстрировать Гитлеру решительность, ибо только так можно спасти положение. Ж. Боннэ и его сторонники не были с этим согласны. Они боялись, что французские военные приготовления, которые пока преследовали лишь тактическую цель — заставить Гитлера пойти на компромисс, в конечном счете могли бы вылиться в войну. Поэтому группа Ж. Боннэ решила добиваться компромисса с Германией любой ценой{727}.

В поисках убедительного аргумента против возможного выступления Франции в защиту Чехословакии Ж. Боннэ вечером, после возвращения из Лондона, позвонил Э. Фиппсу и поставил перед ним три вопроса. Эти вопросы касались ситуации, которая возникла бы в том случае, если бы Германия напала на Чехословакию, Франция провела мобилизацию и начала военные действия против Гитлера. Что в этом случае сделает Великобритания? Будет ли проводить мобилизацию одновременно с Францией? Введет ли всеобщую воинскую повинность? Готова ли будет объединить экономические и финансовые ресурсы обеих стран? Ж. Боннэ пояснил, что французские руководители будто бы не ставили эти вопросы на переговорах в Лондоне, так как хотели дать британскому правительству достаточно времени, чтобы их обсудить. Однако в создавшейся обстановке им хотелось бы, чтобы британское правительство дало на эти три вопроса быстрый ответ{728}.

Ж. Боннэ очень хорошо знал, какие ответы можно ожидать от Н. Чемберлена. Ведь он сам участвовал в лондонских совещаниях и видел, что британский премьер совершенно преднамеренно не хотел оставить Франции каких-либо сомнений в том, какова будет британская позиция в случае войны. Ныне Ж. Боннэ хотел это обстоятельство использовать. Если он сумеет представить французскому правительству четкое [302] заявление британского правительства о том, что в случае войны Франция не может рассчитывать на гарантированную британскую помощь, то никто из французских министров не отважится обсуждать вопрос об изолированной войне Франции против Германии. Ведь принцип совместных с Англией действий являлся навязчивой идеей французской политики. П.-Э. Фланден уже 26 сентября выступил с заявлением, что Франция не имеет морального права вмешиваться в войну, которая возникнет только из-за проблемы судетских немцев. По вопросу войны правительство должно в первую очередь посоветоваться с парламентом. Франция якобы должна заявить англичанам, что она не имеет достаточно сил, чтобы одной вести войну на трех фронтах (против Германии, Италии и Испании){729}. Генерал Вюллемин в тот же день послал письмо министру Ги де Ла Шамбру, где самыми мрачными красками изображал будущие германские воздушные налеты на Париж{730}.

Французские пораженцы усилили свою активность в тот момент, когда стало известно, что Гитлер предъявил Чехословакии ультиматум. Они повторяли, что Франция не имеет никакого морального права вступать в войну за государство, которое уже само дало согласие уступить свои пограничные территории, и спорными остаются лишь процедурные вопросы. Предпринимались бесчисленные демарши у Э. Даладье, у президента А. Лебрена с требованием продолжения политики «умиротворения». При этом они ссылались на ветеранов первой мировой войны, на вдов и сирот и требовали, чтобы война не была начата без согласия парламента. Они с пеной у рта доказывали, что Франция не подготовлена и война для нее была бы заранее проигранным делом. При этом А. Лебрен не смог дать им связного ответа, а лишь только что-то сумбурно лепетал{731}.

Эти подрывные действия французских пораженцев были несколько осложнены сообщением агентства Гавас из Москвы, которое подтвердило сведения о советских приготовлениях к защите Чехословакии. Ж. Боннэ дал указание печати опровергать это сообщение, объявив его ложным, инспирированным Москвой, которая будто бы хочет войны. От имени своего министерства он сделал заявление, что Кэ д'Орсе не имеет подтверждения сообщению, сделанному агентством Гавас. П.-Э. Фланден в свою очередь заказал объявления, которые были расклеены по Парижу и в которых утверждалось, что мобилизация, мотивированная чисто тактическими соображениями, якобы является антиконституционной{732}. Активность этой клики пораженцев была настолько сильной, что на нее обратило внимание чехословацкое посольство. В одной из телеграмм Ш. Осуского об этом говорится следующее: «Близкое [303] окружение Боннэ утверждает, что если Гитлеру не пойдут на уступки, то будет война. Сам Ж. Боннэ и его приятели распространяют слухи, что Франция ни при каких обстоятельствах не будет воевать. Тот факт, что и после вчерашнего лондонского соглашения он остается в составе правительства, производит впечатление, что лондонское решение и английское коммюнике являются лишь маневром»{733}.

Пораженцы хвастались, что их акции, демарши, кампании и вся их активность в целом оказали сильное воздействие на правительство, особенно на Э. Даладье, и парализовали влияние тех сил, которые побуждали к оказанию сопротивления капитуляции перед Гитлером{734}. После войны Э. Даладье пытался оправдывать свою политику утверждением, что политическое руководство Франции не было единым в вопросе войны и мира.

27 сентября на заседании правительства Ж. Боннэ задал вопрос: как следует толковать понятие «помощь Чехословакии»? Он был не против того, чтобы помогать поставками материалов, а если потребуется, и мобилизацией вооруженных сил, которые приковали бы часть германской армии к границам Франции, но он решительно выступал против активного ведения войны. Э. Даладье просил уточнить, означает ли это в понимании Ж. Боннэ, что Франция бросит Чехословакию на произвол судьбы? Если Франция хочет повлиять на Гитлера и склонить его к компромиссу, то она должна была бы в данный момент, наоборот, подчеркивать свою силу, а не слабость. Но Ж. Боннэ настаивал на том, что правительство не должно объявлять войну, если германская армия 1 октября перейдет чехословацкую границу. Дебаты завершились заявлением Э. Даладье, что хотя правительство имеет право объявить мобилизацию, однако войну может объявить только парламент{735}. Характерно, что министры Ж. Боннэ, Ш. Помарэ и А. де Монзи поддерживали контакты с германским агентом графом де Бриноном, который информировал Берлин о расстановке сил во французском правительстве. 27 сентября де Бринон передал в Берлин план Ж. Боннэ, идущий навстречу меморандуму Гитлера. Суть этого плана заключалась в быстром проведении оккупации пограничных районов Чехословакии. Переход чехословацкой границы 1 октября маскировался бы присутствием иностранных военных контингентов и гарантиями, которые Запад предоставил бы Чехословакии{736}.

Следовательно, параллельно с британскими усилиями достичь компромисса на основе меморандума Гитлера Ж. Боннэ в свою очередь подготавливал собственный план, который должен был предоставить Гитлеру выход из создавшегося положения, точнее говоря, из тупика, в который он попал из-за своих угроз развязать войну. 27 сентября в 20 часов [304] 30 минут Э. Фиппс получил срочную депешу, содержание которой он должен был немедленно обсудить с Э. Даладье или Ж. Боннэ. В ней говорилось о том, что британское правительство получило сообщение, якобы подтверждавшее, что в случае войны сопротивление чехов было бы непродолжительным. Поэтому оно тем более просит, чтобы французское правительство предварительно согласовывало с ним всякое свое решение о мероприятиях, направленных на выполнение договорных обязательств в отношении Чехословакии. Англичане особенно просили, чтобы Франция не предпринимала никаких активных действий против Германии, не посоветовавшись перед этим с Англией. Впрочем, она могла бы без британского согласия увеличить гарнизоны на линии Мажино{737}. В ситуации, создавшейся во французском правительстве, британский демарш оказал серьезную политическую поддержку клике Боннэ, позволив ей утверждать, что Франция не может вступить в войну без Англии. И Ж. Боннэ немедленно подтвердил, что французское правительство полностью согласно с британской точкой зрения и обязуется не принимать никакого решения об активных действиях против Германии без предварительной консультации и согласования с Лондоном{738}. Чтобы и в Праге не питали никаких иллюзий о возможности автоматической помощи Франции в случае германского нападения на Чехословакию, Ж. Боннэ дал указание сообщить текст уведомления Э. Галифакса чехословацкому посланнику в Париже. В депеше Ш. Осуского в Прагу об этом говорилось: «Англия заявила буквально так: нападение на Чехословакию не должно вызвать ни немедленного, ни автоматического ответа со стороны Франции»{739}.

Кабинет Даладье не был единодушным. Он заседал весь вечер 27 сентября. Нападки на Э. Даладье велись то справа, то слева. Глава правительства проявлял нерешительность, но в конце концов склонился к тезису, что хотя Гитлера и можно разгромить в короткой войне, однако единственными победителями в такой войне были бы большевики, так как во всех странах Европы произойдут социальные революции и возникнут коммунистические режимы. Во имя спасения Европы от коммунизма следует проявить в Берлине новую инициативу, которая предотвратила бы войну{740}.

Вечером пришло сообщение А. Франсуа-Понсе о фиаско Гитлера с демонстрацией военной силы в Берлине. Это укрепило надежду Ж. Боннэ на то, что новая встреча с Гитлером сможет покончить с кризисом путем компромисса. Он обратился с этим к Н. Чемберлену, тот был настроен скептически, однако в конце концов согласился, что мог бы сделать еще попытку, обратившись за посредничеством к Муссолини{741}. Э. Даладье также начал осуществлять зондаж американской [305] позиции, интересуясь у У. Буллита, как отнесутся в Америке к организации на нейтральной почве международной конференции, которая покончит с чехословацким кризисом{742}. В этом, несомненно, заключалась одна из инициатив — в данном случае французской стороны, — приведших к мюнхенской конференции.

На случай если бы Гитлер отказался принять проект проведения конференции, Ж. Боннэ имел в запасе еще один план, который шел навстречу требованиям, заключенным в меморандуме Гитлера. 27 сентября, ночью, он сообщил в Лондон основные идеи своего плана: следует предложить, чтобы области с немецким населением были эвакуированы еще до 1 октября и потом оккупированы германской армией, и только затем международная комиссия начала бы работу по установлению новых чехословацких границ{743}. Ж. Боннэ было известно, что Н. Гендерсон также получил инструкции предложить в Берлине некий компромиссный проект. Однако посол сообщил в Лондон, что этот английский план, по его мнению, не идет навстречу Гитлеру. А. Франсуа-Понсе в Берлине получил указание подождать, какой успех будет иметь Н. Гендерсон со своим планом. Если бы оказалось, что английского предложения Гитлеру мало, тогда настала бы очередь А. Франсуа-Понсе предложить значительно больше{744}.

В критический день 28 сентября британское правительство усилило свой нажим на Париж, чтобы иметь уверенность в том, что Франция ничего не предпримет в случае, если Гитлер в 14 часов начнет, как он объявил, свое нападение на Чехословакию. В связи с этим Э. Фиппс получил инструкции передать Ж. Боннэ ответы на его три вопроса. На первый вопрос, провела ли бы Англия в случае войны мобилизацию одновременно с Францией, Э. Фиппс должен был ответить, что пока она осуществила лишь предварительные мероприятия. Это был уклончивый ответ. На второй вопрос, ввела ли бы Англия всеобщую воинскую повинность, Э. Фиппс должен был повторять то, что уже было сказано французам в апреле во время совместных совещаний. То есть опять дать уклончивый ответ. На третий вопрос, готова была бы Англия объединить экономические и финансовые ресурсы обеих стран, Э. Фиппс должен был ответить, что на что-либо в этом роде мог бы дать согласие только парламент, потому что это затрагивает конституцию{745}.

Именно такие ответы были нужны Ж. Боннэ — уклончивые заявления, не оставляющие сомнения в том, что Англия в случае войны не пойдет с Францией. В свою очередь Ж. Боннэ послал Н. Чемберлену особое послание с заверением, что Франция ничего не предпримет без Англии. При этом он повторял измышления Гитлера о том, что Я. Масарик [306] и Ш. Осуский якобы плели интриги против правительств Англии и Франции, желая втянуть в войну обе великие державы. Что касается французов, то, по мнению Ж. Боннэ, войны желают только одни лишь коммунисты{746}.

Следовательно, можно сказать, что как французские, так и английские мюнхенцы уже были готовы покинуть Чехословакию на произвол судьбы в случае, если бы после 14 часов 28 сентября она подверглась нападению Германии. Некоторые французские дипломаты открыто говорили, что в случае войны за Чехословакию французская армия осталась бы пассивно сидеть за линией Мажино{747}. Папская курия в Риме также высказывала мнение, что если бы и дошло дело до войны в Чехословакии, то это была бы изолированная война, как и предполагает Германия. Англия не желает войны, а Франция в одиночку не может ничего предпринять{748}.

Мюнхенцы в правительственных кругах Парижа не были, однако, полностью уверены в том, что конфликт из-за Чехословакии не перерастет в европейскую войну по вине бековской Польши, которая не скрывала своего намерения выступить на стороне Германии. В этом случае было вполне вероятным, что в войну вступит также и Советский Союз и его Красная Армия проникнет в Чехословакию через Польшу. Поэтому 28 сентября генерал М. Гамелен послал в Москву настоятельную просьбу, чтобы Красная Армия не предпринимала наступления на Польшу, не проинформировав об этом Францию. В свою очередь Париж якобы неустанно осуществляет попытки удержать Польшу на стороне антигерманских сил{749}.

Однако эти попытки, как ни странно, ограничились только дипломатическим нажимом Франции на Прагу, чтобы та как можно скорее удовлетворила территориальные притязания Ю. Бека. В этом была извращенная логика: чем быстрее Прага уступит Ю. Беку, тем сильнее она подорвет его политические и военные планы, направленные на полное уничтожение Чехословакии{750}. Франция пыталась как-то сдержать Варшаву, побуждаемая не опасениями за судьбу Чехословакии, а боясь, как бы Польша по своей неосмотрительности не втянула в действия советские войска.

Страхи мюнхенцев перед советским участием в защите Чехословакии сочетались с их боязнью того, что им не удастся оправдать в глазах собственной общественности свою прогитлеровскую позицию. Многочисленные свидетельства антигитлеровских настроений английской и французской общественности опровергали версию чехословацких капитулянтов, которые пытались представить обстановку, царившую в западных странах, как безнадежную, а позиции капитулянтских правительств считали незыблемыми. [307]

После безуспешной миссии Г. Вильсона основной проблемой сторонников политики «умиротворения» стал вопрос, как помочь Гитлеру выбраться из тупика. Важную роль в этот момент сыграла политика правительства США. По инициативе У. Буллита Ф. Рузвельт послал Э. Бенешу и Гитлеру послания, в которых он призывал к компромиссу, который бы предотвратил войну. В своем первом послании Ф. Рузвельт предупреждал, что война неизбежно вызвала бы разложение социальной структуры всех участвующих в ней государств. Это было не чем иным, как повторением тезиса, что война означала бы социальную революцию. Хотя Гитлер не ответил своевременно на первое послание, 26 сентября он получил новый призыв принять участие в конференции, которая покончила бы с чехословацким кризисом{751}. Гитлер дал ответ на это послание только после своего поджигательского выступления. В нем были нападки на чехов, на международные соглашения, на Лигу наций, а всю ответственность за возможную войну он сваливал на Чехословакию{752}.

И хотя было совершенно очевидно, что источником опасности войны является германский нацизм, американская политика трактовала Германию и Чехословакию одинаковым образом. Несомненно, при этом играло свою роль то обстоятельство, что американская дипломатия в Европе безоговорочно поддерживала линию политики «умиротворения». Эти действия Ф. Рузвельта по меньшей мере давали моральную поддержку Н. Чемберлену, Ж. Боннэ и им подобным. Польский посол в Париже Ю. Лукасевич открыто написал, что целью предложения Ф. Рузвельта о созыве международной конференции было дать возможность Гитлеру с честью выбраться из тупика, в который он попал из-за своих ультиматумов{753}. Ф. Рузвельт апеллировал к Б. Муссолини, чтобы тот со своей стороны убедил Гитлера согласиться с созывом такой конференции. Польского министра иностранных дел Ю. Бека также призывали использовать свои контакты с Гитлером в этом направлении. Проект подобной конференции уточнялся между Н. Чемберленом, Э. Даладье и Ф. Рузвельтом{754}. Идея созыва международной конференции, на которой была бы решена судьба Чехословакии, родилась, разумеется, не в сентябре. Она была предусмотрена как кульминация британской политики еще весной 1938 г. В мае о ней говорил в Праге У. Стрэнг, в июне она была предметом обсуждения А. Франсуа-Понсе и Ж. Боннэ, в июле Н. Гендерсон рекомендовал созыв конференции как наилучший способ решения чехословацкого кризиса. В августе вопрос о созыве такой конференции зондирует в Лондоне Г. Дирксен. И. Риббентроп интересуется, принимал ли в расчет нечто подобное лорд Ренсимен. Перед встречей в Берхтесгадене конференция вновь обсуждается [308] А. Леже, Ж. Боннэ и Э. Даладье. Следовательно, идея конференции как формы компромисса существовала уже несколько месяцев.

28 сентября в течение всего дня со многих сторон принимались меры к спасению Гитлера и его режима. Хотя предыдущей ночью Н. Гендерсон и передал британский план — пресловутый «time-table», — однако он присовокупил к нему замечание, что проект уже устарел и было бы хорошо подождать заседания британского парламента{755}. Утром Г. Вильсон встретился в Лондоне с агентом И. Риббентропа Ф. Гессе и попросил передать, что британское правительство вынудит чехов капитулировать перед меморандумом Гитлера, разумеется при условии, что Гитлер изменит внешнюю форму своих требований{756}.

Итак, Гитлер был уверен, что Запад готов пойти на компромисс. Но как все это обставить, чтобы можно было отступить от своего ультиматума и чтобы это не выглядело как отступление? Утром Г. Геринг позвонил Б. Муссолини, что Гитлер потерял рассудок и хочет воевать. Он просил, чтобы Б. Муссолини отговорил Гитлера от этого намерения. Британский посол лорд Перт посчитал этот телефонный разговор составной частью условленной игры{757}. Отступление Гитлера было оформлено как пьеса, роли в которой строго распределены по месту и времени: Гитлера, как бога войны, со всех сторон умоляли милостиво изменить решение и своим великодушием внести вклад в сохранение мира. В первой половине дня английский посол в Риме в свою очередь обратился к Г. Чиано с просьбой, чтобы Муссолини повлиял на Гитлера для предотвращения войны. Когда Перт подтвердил, что Советский Союз намерен сражаться на стороне Чехословакии, Г. Чиано сразу же проявил полную готовность к любым услугам в соответствии с английскими желаниями. Через 15 минут он возвратился от Муссолини с известием, что тот попросит Гитлера отсрочить на 24 часа свое решение о проведении мобилизации. А пока Перт в своем посольстве готовил донесение об этом, пришла депеша с новым предложением Н. Чемберлена о созыве конференции четырех держав. Перту пришлось снова возвратиться к Г. Чиано с просьбой, чтобы Муссолини поддержал предложение о конференции четырех держав. Через 20 минут Г. Чиано сообщил, что Гитлер уже решил отсрочить мобилизацию и что Муссолини поддерживает британское предложение о созыве конференции{758}. Это был первый акт спектакля, который позволил Гитлеру выкарабкаться из тупика. Позднее из близкого окружения Муссолини стало известно, что у того существовала договоренность, согласно которой Гитлер доведет свой блеф до крайности, после чего выступит Муссолини, чтобы «помочь спасти мир». Итальянский [309] посол в Лондоне Д. Гранди получил инструкции самому внести предложение об отправке англичанами послания, в котором Н. Чемберлен апеллировал бы к Муссолини с просьбой «помочь спасти мир». После этого дуче нервозно ожидал, когда же Н. Чемберлен обратится к нему с такой просьбой{759}.

Второй акт «спасательного» спектакля разыгрывался в Берлине. В 11 часов 30 минут Н. Гендерсон получил текст послания Н. Чемберлена к Гитлеру, в котором говорилось: «После прочтения Вашего письма я уверен, что Вы можете, в сущности, получить все без войны и немедленно... Я не могу поверить, чтобы Вы взяли на себя ответственность за развязывание мировой войны, которая могла бы привести к гибели нашу цивилизацию, только из-за нескольких дней отсрочки решения этой уже давно затянувшейся проблемы»{760}.

В 14 часов 30 минут Н. Гендерсон сообщил по телефону в Лондон содержание своей беседы с Гитлером. Тот сказал, что мобилизация пока отложена, но он не считает необходимым, чтобы Н. Чемберлен предпринял новую поездку в Германию, как предлагалось в послании. В 14 часов 54 минуты Н. Чемберлен начал зачитывать свою речь в британском парламенте.

Третьим актом разыгранного спектакля была акция Ж. Боннэ в Берлине. Еще ночью 27 сентября Ж. Боннэ предупредил англичан, что их проект не идет в достаточной мере навстречу требованиям Гитлера и что А. Франсуа-Понсе получил инструкции идти гораздо дальше в своих предложениях. Одновременно был проведен настойчивый демарш у чехословацкого посланника в Париже с требованием, чтобы Чехословакия без промедления начала эвакуацию территорий, которые должны быть переданы Германии{761}. Для маскировки полной капитуляции перед Гитлером при оккупации должны были бы присутствовать английские и французские военные подразделения и особые наблюдатели. 28 сентября, в час ночи, А. Франсуа-Понсе получил от Ж. Боннэ следующую инструкцию: «Выясните, приняли ли немцы британский план. Если увидите, что предложение не было принято, то пойдите к Гитлеру и от имени французского правительства предложите ему осуществить оккупацию значительно большей части чехословацкой территории, чтобы германский престиж получил соответствующее удовлетворение». Согласно плану, разработанному Ж. Боннэ совместно с генералом Гамеленом, 1 октября германские войска оккупируют три зоны: 1) Румбурк — Фридлант; 2) Вейпрти — Домажлице; 3) Нирско-Будейовице — австрийская граница. Французское правительство гарантирует, что заставит Чехословакию согласиться с этой оккупацией. Далее в инструкции указывалось, что предложенные районы являются лишь приблизительными и могут быть еще уточнены. [310]

Крепости пока останутся в чешских руках. Таким образом, для Германии военный конфликт теряет повод, ибо чехи уже дали согласие на передачу территории в обмен на французские и английские гарантии{762}.

28 сентября в 8 часов 30 минут утра А. Франсуа-Понсе позвонил в германский МИД и попросил приема у Гитлера. Он заявил, что хочет предложить план, который идет гораздо дальше прежних предложений французской и британской сторон. Согласно этому плану, немцы смогут оккупировать чешскую территорию с трех сторон, включая укрепления, в которых пока остались бы чехословацкие гарнизонные части. И хотя чехи еще не знают об этом плане, однако если Германия с ним будет согласна, то Франция заставит их подчиниться.

Н. Гендерсон был проинформирован об этих французских предложениях. И еще до того, как А. Франсуа-Понсе успел их вручить немцам, он настаивал, чтобы Э. Бенеш уведомил Берлин о том, что Чехословакия принимает меморандум Гитлера. Если же возникнет необходимость договариваться о деталях, то можно будет использовать эти новые планы Парижа и Лондона. Мир может быть спасен, если Э. Бенеш даст свое согласие до 14 часов{763}. Эта депеша Н. Гендерсона показывает, что британский посол в Берлине считал полную капитуляцию Праги наилучшим выходом из создавшегося кризиса. А. Франсуа-Понсе долго не получал ответа на свой запрос, адресованный германскому министерству иностранных дел. Поэтому он послал военного атташе в германский генеральный штаб с сообщением, что французское посольство имеет для Гитлера новый проект, удовлетворяющий 90% требований годесбергского меморандума. Только после этого из имперской канцелярии пришло уведомление, что А. Франсуа-Понсе ожидают в 11 часов 30 минут. Когда он пришел в имперскую канцелярию, то встретил там Г. Геринга и К. Нейрата, которые его явно поддерживали. Само собой разумеется, что, чем больше представители западных держав вынуждены были просить и унижаться перед Гитлером, тем проще было последнему отказаться от своих воинственных угроз, так чтобы это не выглядело как отступление.

А. Франсуа-Понсе принес с собой карту, на которой были обозначены территориальные уступки Чехословакии. При этом он убеждал Гитлера, что было бы безумием теперь начинать войну только потому, что тот желает 1 октября получить свои 100%. Ведь в течение 10 дней он может получить 90% без войны. Но как позднее рассказывал сам А. Франсуа-Понсе, Гитлер не заставил себя долго просить и убеждать, хотя прямого ответа не дал... Вскоре его позвали к телефону в другую комнату. Это снова было составной частью заранее подготовленного [311] спектакля, ибо пятнадцать минут спустя Гитлер возвратился и сообщил, что Муссолини только что упросил его отложить мобилизацию на 24 часа. А. Франсуа-Понсе, по совету Н. Гендерсона, сказал Гитлеру, что если чехи не подчинятся новому плану, то они потеряют право на французскую поддержку. В заключение беседы французский посол спросил, может ли он сообщить своему правительству, что Гитлер дает положительный ответ на французский план. Гитлер продолжал играть свою комедию: дескать, он не говорит «нет», но он также не может дать сейчас положительный ответ, а сообщит его письменно во второй половине дня{764}.

Чтобы спектакль выглядел более драматично, Гитлер отправился на обед вместе с 40 офицерами, отбывающими на чешский фронт. А. Франсуа-Понсе позднее говорил Э. Фиппсу под строгим секретом, что в августе и сентябре он постоянно получал послания от германских офицеров, призывающие Францию к твердости и неуступчивости. Однако А. Франсуа-Понсе никогда не информировал французское правительство об этих письмах. Ему якобы казалось, что они сомнительного происхождения и имеют своей целью усилить позиции «партий войны» в Чехословакии и во Франции. А. Франсуа-Понсе принадлежал к клике Боннэ и, следовательно, ни в коей мере не был заинтересован в ослаблении режима Гитлера. Наоборот, он готов был на любой унизительный спектакль, чтобы укрепить этот преступный, антикоммунистический режим. Свое поведение он оправдывал тем, что они вместе с Н. Гендерсоном верили: в случае войны все немцы сплотились бы вокруг Гитлера. Они якобы считались с тем, что были бы задержаны в Берлине в качестве заложников. Свой визит к Гитлеру 28 сентября А. Франсуа-Понсе предпринял потому, что знал о разочаровании Гитлера реакцией населения на военный «парад» предыдущего дня. Гитлер стоял за шторой в своем кабинете и видел явно, что его немцы не желают войны{765}. Позднее, при своем отъезде из Берлина, А. Франсуа-Понсе получил из рук Гитлера наивысший германский орден «за заслуги, оказанные им нацистскому режиму».

Прага не была своевременно информирована об этих интригах Ж. Боннэ. Только во второй половине дня пришло некое сообщение А. Леже, что новый план был разработан без консультаций с Прагой, потому что у французов якобы не было достаточно времени. В своем сообщении А. Леже проговорился, что в подготовке нового плана принимал участие также и французский генеральный штаб, который оправдывал предложения об уступке некоторых территорий утверждением, что в случае войны они все равно были бы оставлены чехами. Он снова настаивал, чтобы Чехословакия добровольно очистила территорию, которая должна быть передана Германии{766}. [312]

На другой день Р. Массигли несколько сгладил, точнее говоря, постарался замаскировать, план Ж. Боннэ. Он заявил, что хотя А. Франсуа-Понсе имел разговор с Гитлером, но при этом сказал ему только то, что Франция предложила бы уступку некоторых чехословацких территорий, если бы была уверена, что Гитлер это примет. Гитлер якобы настаивал на своем меморандуме, утверждая, что Прага хочет и далее его обманывать{767}. Однако все это уже не было столь актуальным, поскольку шла активная подготовка мюнхенской конференции. Таким образом, вся история с планом Ж. Боннэ показывает, как французские мюнхенцы смогли реализовать свою политику предательства, опираясь на капитуляцию правительства Годжи 21 сентября.

Следующим актом спасательной операции, позволяющей Гитлеру без утраты престижа выбраться из тупика, была американская акция по созыву международной конференции. Политическое руководство Соединенных Штатов хотело сохранить мир любой ценой, причем высшие американские офицеры отнюдь не симпатизировали Франции и Англии{768}. Послание Ф. Рузвельта, призывавшее Гитлера принять участие в международной конференции, пришло в Берлин в 9 часов 45 минут. У. Буллит в Париже распространялся вовсю, что цель американской акции состоит в том, чтобы дать возможность Гитлеру с честью выбраться из того положения, в какое он попал из-за ультиматума, устанавливавшего срок оккупации 1 октября{769}. К. Хэлл и Ж. Боннэ также признают, что Ф. Рузвельту принадлежала решающая роль в созыве мюнхенской конференции{770}. Чтобы случайно Франция не оказалась отстраненной от участия в этой конференции — поскольку уже имелся настораживающий прецедент встреч в Берхтесгадене и Годесберге, — французская дипломатия в Берлине заявляла, что инициатором созыва конференции четырех держав, дескать, является сам Э. Даладье{771}. А так как и Юзеф Бек страдал комплексом великодержавного самолюбия и опасался, что Польша не будет приглашена на подготавливаемую конференцию, то польская дипломатия предлагала провести конференцию в Варшаве. Аргументом этому должно было служить чехословацкое согласие на «исправление» их общей границы{772}.

Последний акт этой отвратительной комедии был разыгран в британском парламенте. В этот день лондонская общественность ожидала начала войны в ближайшие часы. В Гайд-парке копали бомбоубежища, а по центру города демонстративно провозили зенитные орудия. В дипломатических кругах также считались с возможностью войны, если Гитлер не примет ни одного из компромиссных предложений. Дж. Кеннеди заявлял, что только чудо могло бы спасти положение. Итак, снова возникла [313] та атмосфера, которая была нужна Н. Чемберлену: страх перед войной, который позволит ему снова появиться на сцене в роли спасителя мира. Когда после Годесберга британское правительство стало предметом острой критики, многие из министров заявляли, что общественность успокоится, как только увидит, что война становится перспективой ближайших часов. Именно такая ситуация создалась ныне.

Спектакль продолжался. Несколько актов спасательной комедии было уже разыграно, и Н. Чемберлен мог начинать следующее действие — выступление в парламенте. Он пространно описывал свои «усилия» по спасению международного мира. Приблизительно через 20 минут после начала этого фарисейского рассказа из Берлина позвонил Гендерсон и сообщил, что он только что получил от германского министерства иностранных дел приглашение на конференцию четырех держав, которая должна состояться в Мюнхене. Однако британских депутатов еще рано было лишать драматических переживаний, вызванных докладом Н. Чемберлена о кризисе минувших дней. Только спустя шесть-семь минут следовало инсценировать кульминацию кризиса — явить то «чудо», которое в первой половине дня предсказал Дж. Кеннеди. К Чемберлену подошел Дж. Саймон и передал ему записку с сообщением, что на следующий день в Мюнхене состоится конференция, которая спасет мир. Когда Н. Чемберлен сообщил это палате общин, депутаты впали в истерическое ликование. Только один депутат, коммунист У. Галлахер, громко протестовал против этого нового заговора. Однако поднялся К. Эттли и от имени оппозиции заявил: «Я совершенно уверен, что в палате общин каждый из нас приветствует заявление премьер-министра о том, что в последний час представилась новая возможность для дальнейших переговоров, которые могут привести к предотвращению войны... Мы хотим предоставить премьер-министру все возможности, чтобы он мог следить на этим новым развитием, и мы согласны, чтобы заседание парламента было отложено. Надеемся, что, когда через короткое время палата общин соберется снова, тучи войны будут рассеяны»{773}.

Восторженные аплодисменты избавляли Н. Чемберлена от обязанности еще раз созывать кабинет и обсуждать с ним свои действия на конференции. Они означали, что Н. Чемберлен получил полномочия для переговоров в Мюнхене. Ф. Рузвельт послал ему поздравительную телеграмму, в которой было одно-единственное — «Молодец!»{774}. По примеру Н. Чемберлена, Э. Даладье также сообщил в Берлин, что принимает приглашение на конференцию в Мюнхен. Он сделал это, не проконсультировавшись с Прагой и не созывая французского правительства{775}. Клика Боннэ ликовала. [314]

Циркулярная депеша германского министерства иностранных дел, сообщающая о созыве конференции, старательно подчеркивала, что Гитлер принял это решение только после того, как послы Англии и Франции предложили свои новые уступки{776}. Итак, любой ценой сглаживалось впечатление, что уступил Гитлер. Позднее Г. Геринг раскрыл, что Гитлер решился на Мюнхен (на так называемое «малое» решение) по двум причинам: с одной стороны, он видел, что среди самих немцев война не вызывает энтузиазма, а с другой — опасался, что Италия останется в стороне от конфликта{777}. Генерал А. Йодль тогда же отметил в своем дневнике, что командующий сухопутными войсками умолял В. Кейтеля добиться от Гитлера обещания, что германская армия ограничится только оккупацией пограничных районов{778}. Это была единственная, слабая надежда локализовать конфликт с Чехословакией; Франция и Англия приняли бы эту оккупацию как свершившийся факт, с которым надо примириться.

Чтобы сгладить скандально холодный прием населением военного парада в Берлине, германская печать получила указание уделять особое внимание тем демонстрациям, в которых немцы выражали свою решимость освободить Судеты. При этом необходимо было всячески подчеркивать мысль, что немцы, все, как один человек, поддерживают Гитлера. О предстоящей конференции следовало писать осторожно, а вместо слова «конференция» употреблять «совещание». Не печатать ничего, что позволяло бы сделать вывод, будто Германия отказалась от войны с Чехословакией и возлагает теперь надежды на мирное решение конфликта. Все время газеты должны были повторять ложь о преследованиях судетских немцев, которые якобы уже не могут больше выносить чешский террор и должны как можно скорее возвратиться домой, в империю{779}.

Днем Гитлер беседовал с Н. Гендерсоном о британском плане. Он заявил, что если бы англичане дали ему гарантию, что вся территория Судет к 10 октября будет очищена, то он мог бы принять их предложение. Впрочем, он должен еще посоветоваться со своим другом и союзником Муссолини. О французском плане он сказал, что тот якобы непрактичен с военной точки зрения. Наконец, он спросил, располагают ли британцы согласием чехов. Н. Гендерсон признал, что об этом он еще ничего не знает. Тогда Гитлер снова возвратился к своим угрозам и заявил, что если чехи до 14 часов следующего дня не дадут согласия на годесбергские требования, то Германия проведет мобилизацию{780}. Подготовка к ней действительно продолжалась, и Гитлер 28 сентября сам давал указания, касающиеся состава своего личного штаба на случай войны{781}.

Во второй половине дня было достигнуто предварительное согласие о проведении оккупации. Г. Геринг информировал [315] венгерского посланника, что оккупация будет начата 1 октября и закончится приблизительно через неделю. Территорию со смешанным населением могли бы оккупировать международные подразделения. При этом Г. Геринг заметил, что Гитлер будто бы не ограничится этим решением{782}. Э. Вейцзекер и Г. Геринг, собственно, уже подготовили проект решения предстоящей конференции. Гитлер его одобрил. Затем проект был послан в Рим Муссолини, чтобы тот на следующий день от своего имени представил его в Мюнхене как основу для компромисса между обеими сторонами{783}. Однако из протоколов мюнхенской конференции позднее были исключены все упоминания об инициативе Б. Муссолини и Н. Чемберлена{784}. Для истории не должны были сохраняться свидетельства о предварительной режиссуре спектакля, вошедшего в историю как мюнхенская конференция. Гитлеровские политики настойчиво стремились создать впечатление, что все будто бы явилось следствием непреклонной решимости Гитлера прибегнуть к войне. Они не хотели допустить ничего такого, что свидетельствовало бы о том, что выбраться из тупика Гитлеру помогали общими усилиями английское, французское, американское и итальянское правительства. [316]