XV. Прага после англо-французских переговоров

Хотя негативная позиция Чехословакии в отношении годесбергского меморандума была совершенно очевидной, переговоры в Лондоне в течение целого дня велись исходя из одной предпосылки, что чешский ответ лишь вынужденно мог бы быть отрицательным. Создается впечатление, что Н. Чемберлен сам хотел облегчить себе положение, давая понять Праге, чтобы она не спешила и не посылала ответа Гитлеру прямо, а только через посредничество Лондона. Более того, он намекнул, что в понедельник 26 сентября в Лондоне готовы принять чехословацкого представителя для обсуждения этого ответа{571}. Это означало, что раньше понедельника чехословацкий ответ и не ожидался. Одновременно это позволяло Н. Чемберлену в течение всего воскресенья вести себя в британском кабинете и на переговорах с французскими министрами так, как будто бы ему ничего не было известно о позиции чехословацкого правительства. Если учесть, что часть министров британского кабинета не выразили прямого согласия с политической линией премьера, то можно представить, как сложилась бы обстановка, если бы Прага ответила сразу и категорически отвергла шантаж Гитлера.

Решение по поводу меморандума Гитлера принимал прежний Политический комитет Годжи, а не правительство генерала Я. Сыровы. Последнему была дана лишь возможность публично подчеркнуть, что оно полностью соглашается с капитуляцией 21 сентября. В пражских дипломатических кругах было известно, что правительство с ответом на меморандум не торопится, выжидая, какую позицию займут правительства Англии и Франции во время своих совещаний в Лондоне{572}. Хотя в воскресенье Я. Масарик и передал отрицательный ответ на годесбергский меморандум, однако Н. Чемберлен квалифицировал этот ответ как неокончательный, предварительный и необдуманный. Дело в том, что К. Крофта предупредил Б. Ньютона, что официальный ответ правительства на меморандум не будет представлен раньше вечера 26 сентября. Дело якобы в том, что правительство еще не решило, послать ли кого в Лондон для ведения переговоров. Пока думают поручить это Я. Масарику и Ш. Осускому. Так как ответ на меморандум предполагается дать обширный, то хотели его послать в Лондон самолетом. Но на чешском самолете лететь небезопасно, поэтому они просят правительство его величества, нельзя ли прислать в Прагу английский самолет{573}. [239]

Ответ задерживался и потому, что разрабатывать аргументацию, которая подробнейшим образом доказывала, что меморандум Гитлера неприемлем, поручили отдельным министерствам. Впрочем, что он неприемлем, с первого взгляда увидел и Н. Чемберлен, бегло прочитав его в Годесберге. Доверить разработку аргументации тугодумной министерской бюрократии, несомненно, означало напрасную потерю времени, А в политике именно время является важным фактором. Здесь если кто и выигрывал время, так это Н. Чемберлен. Он мог теперь свободно заниматься собственными оппозиционно настроенными министрами, не опасаясь с самого начала получить твердый и ясный отказ Праги, который, несомненно, усилил бы оппозицию в кабинете министров.

Однако отрицательный ответ, переданный Я. Масариком, был поставлен под сомнение не только Н. Чемберленом, но и прежде всего самой Прагой. «Воскресные заседания правительства, — писала газета «Народни политика», — лишь предварительно могли определить принципиальную позицию по отношению к германскому меморандуму, но не дать точного ответа, который сильно зависит от хода совещаний в Лондоне. Правительство заняло пока только предварительную позицию к заново сформулированным годесбергским предложениям. Официальный ответ нашего правительства на меморандум может быть вручен только после его детального изучения и тщательного выяснения всех его последствий»{574}. В Париж Э. Бенеш сообщил, что его правительство все еще продолжает настаивать на первоначальном англо-французском плане, который будто бы оставлял еще надежду, что многое можно спасти. Однако годесбергский меморандум лишает последней надежды. Ж. Боннэ получил эту телеграмму уже после возвращения из Лондона{575}.

Такая позиция чехословацкого руководства, разумеется, прямо побуждала участников лондонских совещаний к поискам компромисса, который позволил бы воспользоваться этой малопоследовательной тактикой Э. Бенеша и удовлетворить Гитлера. Уже в воскресенье Н. Чемберлен спрашивал Я. Масарика по телефону, не согласилась ли бы Чехословакия на созыв международной конференции, которая нашла бы компромисс между англо-французским планом и годесбергским меморандумом. Э. Галифакс считал почти само собою разумеющимся, что Чехословакия примет условия Гитлера{576}.

В воскресенье в 17 часов 30 минут Я. Масарик был принят Н. Чемберленом и Э. Галифаксом. Он вручил им ноту, которая отклоняла требование годесбергского меморандума. В ноте подчеркивалось, что правительство Годжи приняло англо-французские «предложения» под сильнейшим давлением. Затем [240] получило указание провести мобилизацию. Новое правительство генерала Сыровы также подтвердило свое согласие с первоначальными «предложениями». Последний меморандум Гитлера в действительности является ультиматумом, далеко выходящим за рамки первоначального англо-французского плана. Окончание ноты было ясно: «Мое правительство хочет самым торжественным образом заявить, что требования г-на Гитлера в их нынешней форме являются совершенно неприемлемыми для моего правительства. Этим новым и жестоким требованиям мое правительство чувствует себя обязанным оказать самое крайнее сопротивление...»{577} Я. Масарик от себя также подчеркнул, что документ Гитлера является абсолютно неприемлемым, что в состав территории, подлежащей захвату, включены обширные и важные чешские области, укрепления и т. п. После того как была проведена мобилизация армии, правительство не может принять такой план. Ему разъяснили, что запрет на проведение мобилизации был снят для того, чтобы предотвратить угрозу нападения. Н. Чемберлен в свою очередь спросил, что чехословацкое правительство думает по вопросу о гарантиях. В ноте о них не упоминается. Не думает ли правительство Чехословакии, что вопрос о гарантиях исключен из плана Гитлера?

После этого были обстоятельно рассмотрены технические детали: вопросы о передаче материальных ценностей, имущества граждан, отгона скота. Англичане интересовались характером чехословацких военных приготовлений, снова и снова повторяя: Чехословакию нельзя спасти, и даже после победоносной войны ее было бы невозможно возродить. Я. Масарик торжественно заявил: наследие отцов нельзя предать. Он также пытался убедить, что не следует бояться генерала Сыровы, ибо у него никогда не было никакой симпатии к большевикам, но чехословацкая армия ничего не собирается отдавать Германии.

Это звучало слишком категорично, поэтому Н. Чемберлен спросил, принимает ли все еще чехословацкое правительство первоначальный англо-французский план. Он отметил, что Гитлер считает свой меморандум последним словом. Поэтому необходимо считаться с тем, что. он предпримет дальнейшие шаги к увеличению своих военных сил. Если бы Гитлера удалось склонить к согласию на проведение конференции, где решался бы вопрос о методах передачи территории, само собой разумеется на основе англо-французского плана, то могло ли бы чехословацкое правительство также согласиться с таким образом действий? Я. Масарик ответил, что он запросит об этом свое правительство{578}.

Совершенно очевидно, что едва ли у Н. Чемберлена могли оставаться сомнения в позиции Чехословакии по отношению [241] к меморандуму Гитлера. Однако после 19 часов поступила телеграмма Б. Ньютона, в которой говорилось, будто К. Крофта передал ему, что ответ не является окончательным. Тем временем шли сумбурные телефонные переговоры между английским посольством в Праге и чехословацким министерством иностранных дел.

В 18 часов 30 минут сотрудник министерства иностранных дел Чермак сообщил, что ответ чехословацкого правительства на меморандум будет дан вечером. Затем в Прагу позвонил У. Стрэнг и сказал, что Я. Масарик уже вручил ответ в Лондоне. Чермак якобы этого не знал, однако позднее он позвонил еще раз в посольство и передал, что ответ Я. Масарика является также ответом правительства. Вместе с тем правительство разрабатывает более обстоятельную аргументацию, которая будет представлена лишь вечером, поэтому просят в Лондоне не принимать никакого решения, пока в их распоряжение не будет передана подробная аргументация. В 2 часа 30 минут ночи тот же Чермак сообщил в английское посольство, что все уже находится в Лондоне и чехи больше не настаивают на предоставлении британского самолета. Утром, в 9 часов, Чермак позвонил опять и сказал, что ответ Я. Масарика является окончательным ответом правительства. Он подтвердил это снова в 18 часов 30 минут{579}. Однако в это время Г. Вильсон уже давно был в Германии, и ответ чехословацкого правительства не мог оказать никакого влияния на проходившее в Лондоне совещание. Какие же последствия имела эта неразбериха? Прежде всего тем самым была поставлена под сомнение нота Я. Масарика, уведомляющая об отклонении меморандума. Следовательно, Н. Чемберлен мог заявлять, что чешский ответ является лишь предварительным, иными словами, он мог вести себя так, будто этого ответа вообще не было. На заседании своего кабинета он сделал пояснение, что позиция чехословацкого правительства будет зависеть от Франции, дав этим понять, что Чехословакия столь ничтожная величина, что с ней не следует считаться. В течение дня рокового воскресенья 25 сентября на заседаниях британского кабинета, проведенных совместно с французскими министрами, Я. Масарику было уделено так же мало внимания, как позднее посланнику В. Мастному в Мюнхене.

О своей встрече с Н. Чемберленом и Э. Галифаксом Я. Масарик по телефону проинформировал Э. Бенеша{580}.

«Масарик: Я вручил это{581}, потом меня пригласили. Беседа продолжалась примерно час. Игнорируют нас так, что трудно этому поверить. Получите об этом шифровку. Мне [242] задали вопрос, согласны ли мы на созыв конференции, если бы ее удалось организовать в последнюю минуту.

Бенеш: Да.

Масарик: Я, само собой разумеется, ответил: да, если великие державы гарантируют, что тем временем ничего не случится. Вы согласны?

Бенеш: О какой конференции идет речь? Чтобы все это привести в порядок?

Масарик: Да, но по другой системе, а не на основании последнего скандального проекта.

Бенеш: Какого? Его?

Масарик: Думаю, он сделает отчаянную попытку избежать этого. А вы согласны?

Бенеш: На это очень трудно ответить. Нас потом ведь будут принуждать, чтобы мы это выполнили, а на конференции нас заставят пойти еще на новые уступки.

Масарик: Это значит, что сначала должен был бы рухнуть план.

Бенеш: А также первоначальные предложения?

Масарик: Да, это бы означало, что была бы полностью новая платформа.

Бенеш: Ну, конечно, после этого «да».

Масарик: Он{582} не понял, что здесь теперь мы получили новый план, что прежний уже не существует Понимаете? Он вообще этого не понял. Гарантии, которые там были, вообще не существуют в этом новом плане, поэтому он отпадает.

Бенеш: Да. Ведь все на новой основе, значит, они не поддерживают даже первоначальные англо-французские предложения, но если нам будут даны гарантии и нас потом надолго оставят в покое, то да.

Масарик: Я отвечу таким образом, чтобы вас не обязывать. У французов имеется инструкция прежний англо-французский план считать неприемлемым.

Бенеш: Да, следовало бы найти новую основу.

Масарик: Да, новую основу. Благодарю».

Нет необходимости подчеркивать: Я. Масарик и Э. Бенеш были далеки от того, что имел в виду Н. Чемберлен, когда внес свое предложение о созыве конференции. Вообще не было и речи о новой основе; это был только тактический маневр, который сделал бы возможным принятие меморандума Гитлера. Очевидно, Я. Масарик питал большие иллюзии относительно своих политических возможностей в лондонских кругах. Свидетельством этого является его предыдущий телефонный [243] разговор с Э. Бенешем, состоявшийся незадолго до того, как Я. Масарик был принят Н. Чемберленом{583}.

«Масарик: Ноту я вручил здешнему правительству. В ней я изложил, почему это{584} неприемлемо. Нота не будет раньше времени опубликована.

Бенеш: Да.

Масарик: Я также информировал Корбэна. Одновременно попросил Осуского, чтобы он сделал перевод ноты на французский язык и вручил ее французскому правительству. Он полностью согласен с этим. В 17 часов 30 минут я буду говорить об этой ноте с Чемберленом и Галифаксом. Согласны?

Бенеш: Согласен.

Масарик: И увидите, что произойдут большие события.

Бенеш: Хорошо.

Масарик: Я скажу, что тат, прежний{585}, мы приняли под сильным нажимом и теперь уже не можем принять ничего. Мы просим только, чтобы вас не покидали, если нас в это втянули.

Бенеш: Да».

Большие события, предсказанные Я. Масариком, не произошли. Нота, от которой Я. Масарик ожидал многого, в англофранцузских переговорах осталась практически незамеченной. Как вскоре выяснилось, повод для этого дало само чехословацкое правительство, точнее говоря, комитет Годжи.

Вскоре после полуночи Я. Масарик позвонил в канцелярию президента и категорически потребовал объяснений относительно заявления, сделанного английскому посольству в Праге{586}, в котором было сказано, что окончательный ответ на годесбергский меморандум будет послан в Лондон в понедельник вечером самолетом. Я, Масарик требовал согласия Э. Бенеша подтвердить, что нота, которую он во второй половине дня вручил Э. Галифаксу, точно соответствует инструкциям Праги. Такое же сообщение необходимо сделать Б. Ньютону. У Я. Масарика имелись подозрения, что кто-то действует за спиной Э. Бенеша. Поэтому он категорически требовал, чтобы дополнительный ответ на годесбергский меморандум был передан через него и все было бы сделано с ведома Э. Бенеша. Я. Масарику немедленно было дано требуемое разъяснение: правительство якобы не намеревалось посылать кого-либо в Лондон. Однако в действительности 25 сентября еще просто не было решено, поедет ли в Лондон особый уполномоченный, и поэтому английское посольство получило иную информацию. Затем ему было сказано, что переговоры [244] об английском самолете были якобы простым зондажем. Правительству будет передано, что Масарик просит ничего не предпринимать, пока оно не познакомится с его нотой; сам же Масарик, мол, считает, что никакого дополнения она не требует. В протоколах канцелярии было записано: «Любое последующее подробное разъяснение и обоснование снова подразумевало бы какие-то переговоры, и Масарик ради бога просит, чтобы мы этого не делали, так как события вышли уже за пределы влияния подобных действий. Главное, чтобы ведение переговоров было предоставлено полностью ему одному и ему было разрешено быть кратким»{587}.

В любом случае действия правительства и президента в деле годесбергского меморандума были крайне безответственными. В сущности, Я. Масарик по собственной инициативе отверг меморандум, тогда как правительство хотело выждать до вечера понедельника. Однако события в Лондоне развивались так, что, собственно говоря, уже не требовалось и не ожидалось никакого ответа Чехословакии. Решающее значение сыграло то, что у Н. Чемберлена во время переговоров в критическое воскресенье были развязаны руки. А чтобы еще больше дискредитировать отклонение меморандума нотой Я. Масарика, Н. Чемберлен дал указание, чтобы германскому посольству в Лондоне было направлено разъяснение: если в печати появится извещение о том, что чехи отклонили годесбергский меморандум, не надо считать это последним словом. Кроме того, премьер просит посольство сообщить ему, какие отклики имела его последняя акция — поездка Г. Вильсона. Германское посольство должно знать, что Я. Масарик опубликовал годесбергский меморандум в английской печати самовольно и Н. Чемберлен возмущен этим{588}. Чтобы придать возмущению Н. Чемберлена видимость искренности, газета «Таймс» публично осудила то, что чехи предоставили английской печати текст меморандума. Это, по мнению газеты, могло бы иметь плохие последствия, Гитлер мог отказаться пойти на компромисс{589}. У. Стрэнг позвонил ночью и просил, чтобы Я. Масарик ни при каких обстоятельствах не публиковал своего отрицательного ответа на годесбергский меморандум, потому что это сведет на нет все надежды на дальнейшие переговоры с Гитлером. Я. Масарик пообещал; он сказал, что передал текст ответа французам и послал его Э. Бенешу с просьбой не публиковать. У. Стрэнг по телефону поручил английскому посольству в Праге предпринять соответствующие шаги против публикации ответа. Сотрудник посольства Трутбек, который находился в это время в Праге у телефона, был весьма удивлен сообщением, что Я. Масарик вообще дал какой-то ответ. Еще после обеда в воскресенье К. Крофта заверил его, что ответ правительства на меморандум будет готов [245] лишь в понедельник вечером. Трутбек обещал немедленно все выяснить. Он установил, что, кроме ноты Я. Масарика, Э. Галифаксу вечером 26 сентября будет передан еще пространный меморандум. К. Крофта просит, чтобы британское правительство не принимало никакого решения до получения этого второго меморандума. Н. Чемберлен при переговорах с французами и на последнем ночном заседании своего кабинета ссылался на этот разговор. Лишь позднее английскому посольству в Праге было заявлено, что нота Я. Масарика является полным чехословацким ответом, к которому уже не будет ничего добавлено{590}.

Э. Бенеш понял, что своими колебаниями и неуверенностью, он упустил решающий момент, когда мог бы еще повлиять на воскресные совещания в Лондоне. Поэтому в понедельник утром он дал К. Крофте распоряжение немедленно уведомить посланников обеих великих держав, что врученная накануне Я. Масариком нота является полным ответом на годесбергский меморандум. Э. Бенеш хотел бы, чтобы это стало известно в Лондоне еще до десяти часов утра, когда должны были возобновиться переговоры с французами. Так как он знал, что англичане пытались скрыть этот отрицательный ответ — ведь было отдано распоряжение не публиковать его в печати, — Э. Бенеш дал указание К. Крофте ознакомить с ответом также посланников Югославии, Румынии, СССР и США{591}. Советское правительство уже обратило внимание, что по отношению к годесбергскому меморандуму Прага действует неуверенно и нерешительно. Поэтому оно попросило ознакомить его с полной документацией об ультимативных требованиях и ответе Чехословакии{592}.

В понедельник утром У. Стрэнг позвонил Я. Масарику и сообщил ему, что в итоге совместных воскресных совещаний было принято решение направить Г. Вильсона с миссией в Берлин. Цель этой поездки — выяснить возможность двусторонних переговоров между Германией и Чехословакией. Я. Масарик ответил, что Э. Бенеш не понимает, почему после многих недель многосторонних переговоров Англия внезапно обращается к идее двусторонних переговоров, с которыми уже имеется очень печальный опыт. У. Стрэнг заметил, что подразумеваются переговоры в присутствии Англии{593}.

В понедельник в 10 часов утра у Я. Масарика состоялся телефонный разговор с канцелярией президента. Я. Масарик был настроен весьма оптимистично, однако не советовал продолжать делать детальный анализ меморандума. Английская пресса, считает он, превосходна. Меморандум Я. Масарика произвел сильное впечатление на английское правительство. (Разумеется, это не нашло отражения в протоколах заседания кабинета.) Французским министрам он также вручил свою [246] ноту еще до начала совещаний. (Из протоколов совместных англо-французских совещаний видно, что Э. Даладье вообще не упомянул об этом документе Я. Масарика.) Из записей, составленных в канцелярии президента Э. Бенеша, явствует, что Я. Масарик советовал подготовить и держать под руками более широкий контрдокумент, который можно было бы противопоставить меморандуму Гитлера на случай, если бы дело дошло до переговоров. Он упомянул также о попытке Н. Чемберлена отрицать какую-либо причастность Англии к решению о проведении чехословацкой мобилизации{594}.

Как известно, случается, что при передаче информация искажается. Так было и на этот раз. На заседании Политического комитета было сообщено, что Я. Масарик передал: моя точка зрения одержала победу в английском кабинете. Комитету передали также сообщение посланника Ш. Осуского, будто французское правительство единодушно постановило настаивать на первоначальном англо-французском плане от 19 сентября{595}. Первая информация была просто полностью искажена, вторая также была опровергнута последующим развитием событий. В понедельник в Праге министры обсуждали годесбергский меморандум, однако никакого окончательного решения не приняли. Я. Масарику в Лондон были отправлены две пространные депеши, содержавшие детальную аргументацию против меморандума Гитлера{596}. Однако все эти детали в Лондоне уже никого не интересовали, да никто и не был в состоянии понять, о чем, собственно, идет речь. Момент, когда следовало высказать ясное и категорическое «нет», был упущен. Теперь Лондон интересовал лишь один вопрос: будет ли иметь успех миссия Г. Вильсона? В Праге еще питали надежды, вызванные телефонными разговорами Я. Масарика. В этой атмосфере мнимых надежд верили, что миссия Г. Вильсона не будет иметь успеха{597}.

В 18 часов Пражское радио передало заявление, что годесбергский меморандум выходит за рамки первоначального англо-французского плана и что соглашение может быть достигнуто только в том случае, если западные державы будут придерживаться своих первоначальных «предложений»{598}. Безусловно, такая тактика ссылок на условия капитуляции 21 сентября в противовес меморандуму Гитлера не могла принести никаких успехов. Ведь Н. Чемберлен основывал свои действия как раз на утверждении, что меморандум Гитлера является всего лишь реализацией, хотя и не совсем удачной, англо-французского плана. Западные капитулянты дружно утверждали, что дело только за решением процедурных вопросов: после согласия, данного Чехословакией 21 сентября, не существует уже, собственно, никаких серьезных возражений против требований Гитлера. [247]

В понедельник Я. Масарик передал Н. Чемберлену ответ на запрос, согласна ли Чехословакия принять участие в международной конференции по вопросу о немецких национальных меньшинствах. В ответе указывалось, что чехословацкое правительство могло бы дать согласие на участие в такой конференции, где оно могло бы изложить свои возражения против, условий англо-французского плана от 19 сентября, принятого Прагой под сильным нажимом. Однако оно хотело иметь надежные ручательства, что во время заседаний на Чехословакию не будет совершено нападения. Текст ответа Я. Масарик вручил также Э. Галифаксу{599}. Ответ, разумеется, не удовлетворил английского премьера, разделявшего убеждение Гитлера, что Чехословакия хочет только выиграть время и затянуть переговоры. Сторонники политики «умиротворения» хотели иметь лишь простое согласие Чехословакии на созыв конференции. Конференция для них могла явиться как раз той ширмой, под прикрытием которой можно было пойти навстречу диктату Гитлера. Впрочем, идея конференции в английской политической концепции уже появилась весной 1938 г. Э. Даладье также увез с собой из Лондона впечатление, что наилучшим выходом из создавшегося положения могла бы быть именно международная конференция, которая вынесла бы окончательное постановление о пересмотре границ{600}.

Если внимательно проследить за тактикой Н. Чемберлена после его возвращения из Годесберга, то можно обнаружить в ней новые элементы политической маскировки. Еще в Годесберге Н. Чемберлен начал заявлять, что он ведет переговоры только как посредник, интересы которого непосредственно не затронуты. По возвращении в Лондон он назвался простым почтальоном, перед которым не стоит другой задачи, кроме как передать меморандум чехословацкому правительству. Это могло создать впечатление, будто решение проблемы перешло в руки чехословацкого правительства. В действительности все было не так. В течение всего воскресенья Н. Чемберлен вел переговоры без участия чехословацких представителей. Когда Я. Масарик заявил протест против годесбергского меморандума, Н. Чемберлен не принял этого даже во внимание. После опубликования меморандума Гитлера Я. Масариком Н. Чемберлен выразил свое недовольство этим шагом Чехословакии и запретил публикацию чехословацкого протеста против меморандума. У. Стрэнг получил распоряжение замаскировать истинную цель миссии Г. Вильсона, заверив Прагу, что Вильсон якобы не совершит ничего такого, что нанесло бы ущерб позиции чехословацкого правительства. Однако и это заявление У. Стрэнга должно было остаться скрытым от общественности{601}. [248]

Было совершенно ясно: Н. Чемберлен совсем не собирался играть роль беспристрастного посредника или ничего не значащего почтальона. Он продолжал переговоры с Гитлером и сделал все, чтобы отстранить от них чехословацкое правительство. Через своих дипломатов он давал понять, что от чехословацкого правительства вообще не ждут ответа и что обязанность этого правительства заключается в том, чтобы вести себя по возможности тихо и не осложнять трансакций Чемберлена с Гитлером. Игру Н. Чемберлену облегчал сам Э. Бенеш, который придерживался принципа, что Чехословакия во всем должна слепо следовать за западными великими державами, а в своих отношениях с Германией старался вообще держаться на втором плане. Разумеется, это обусловливало пассивность внешней политики Чехословакии и способствовало тому, что вопрос о ее судьбе решался в Лондоне, а не в Праге.

О миссии Г. Вильсона Я. Масарик информировал Э. Бенеша в понедельник в полдень{602}. Он сообщил, что личное послание Н. Чемберлена Гитлеру, которое передаст Вильсон, составлено на основе полной договоренности между Англией и Францией. II. Чемберлен сам предупредил Я. Масарика, что это послание в Берлин будто бы ни в коем случае не предопределяет решения чехословацкого правительства. Новая попытка делается потому, что есть надежда с помощью прямых переговоров между Чехословакией и Германией предотвратить войну. Это сообщение является конфиденциальным, однако Н. Чемберлен желает, чтобы Э. Бенеш был проинформирован о поездке Г. Вильсона. В действительности Н. Чемберлен хотел только застраховать себя на тот случай, если бы чехословацкое правительство предприняло нечто такое, что сорвало бы миссию Г. Вильсона. Между Я. Масариком и Э. Бенешем сразу же состоялся следующий разговор:

«Масарик: Я сообщу, что передал вам это{603} и вы приняли это во внимание. Но вы сказали, что не можете себе представить двусторонних переговоров...

Бенеш: И кроме того, скажите, что, когда длительные многосторонние переговоры заменяются двусторонними, дело не может прийти к какому-нибудь решению.

Масарик: Понимаю. Скажу только, что вы это приняли во внимание и до последнего момента предпринимали все возможные попытки, но что против возможности ведения двусторонних дипломатических переговоров с Берлином вы высказали сомнения. Понимаете? [249]

Бенеш (после долгого колебания): А что, собственно говоря, это должно значить? Означает ли это, что прежние планы отпадут?

Масарик: Об этом ничего не говорили. Я думаю, нужно будет, чтобы правительство заняло определенную позицию по этому вопросу. Мы, само собой разумеется, за переговоры, однако они невозможны без предоставления гарантий, а что касается двусторонних переговоров...

Бенеш: Это конфиденциально?

Масарик: Да.

Бенеш: И об этом не будет опубликовано никакого коммюнике?

Масарик: Нет.

Бенеш: Тогда я просил бы, чтобы вы обратились к разным лицам, к англичанам и французам, и выяснили, что это должно означать.

Масарик: Я говорил как раз со всеми, но никто ничего не знает. Говорил с французами, но доклад, который они сделали, они никому не дали и не дают. Я передам, что по вопросу двусторонних переговоров у вас есть много возражений и что вы были бы благодарны, если бы могли ознакомиться с решением, которое было принято. Согласны?

Бенеш (после долгого колебания): Лучше скажите так: мы охотно бы узнали, какие задачи предназначают этим двусторонним переговорам после коллективных, продолжавшихся несколько недель. Я должен это знать, прежде чем смогу дать какой-либо ответ.

Масарик: Стало быть, сказать просто-напросто: после многих недель коллективных переговоров вы не находите вообще никакой возможности, не видите какого-либо смысла...

Бенеш: Нет.

Масарик: ...делать это на двусторонней основе.

Бенеш: Нет, я хотел бы, чтобы вы сказали: я рад бы узнать, что при этом у вас на уме, — и после этого дал бы ответ.

Масарик: Дело обстоит так, господин президент, здесь все меняется то так, то этак, и ничего нельзя заранее сказать. Поэтому я просил бы вас дать мне однозначное указание, что я должен сказать.

Бенеш: Вы скажете следующее: после многих недель коллективных переговоров я не совсем хорошо понимаю, почему сейчас все это переводится на другую линию, и хотел бы это знать».

Днем из Парижа от Ш. Осуского пришла депеша, касающаяся миссии Г. Вильсона. В ней говорилось, что это якобы была апелляция к Гитлеру избрать путь переговоров, а не войны. Париж заверял, что за этим не скрывается нового [250] проекта во вред Чехословакии и что, стало быть, надо сохранять доверие и ждать{604}.

На состоявшемся в 16 часов заседании Политического комитета М. Годжа сделал сообщение о миссии Г. Вильсона. Он сказал, что Лондон будто бы послал Г. Вильсона к Гитлеру, чтобы отвлечь его от мысли о войне. С Запада дают знать, чтобы не прекращались переговоры с Германией. В письме, которое повез с собой Г. Вильсон, Англия и Франция якобы заявляют, что они вступятся за Чехословакию, если на нее будет совершено нападение{605}. Как обычно, и эта информация была весьма далека от реальной действительности. Г. Вильсон имел лишь поручение передать при исключительных обстоятельствах устное предостережение. Однако в письме, предназначавшемся Гитлеру, ничего подобного не содержалось. В протоколах заседания Политического комитета нет ни малейшего признака того, что члены комитета осознавали, какая опасность для Чехословакии кроется в том, что Н. Чемберлен и после разлада в Годесберге снова ищет компромисса с Гитлером.

Пока дипломатические маневры шли полным ходом, чехословацкая армия завершила мобилизацию в соответствии о планом. Генеральный штаб разместился вблизи Вышкова. Части первой армии были дислоцированы на Шумаве, в Крушных Горах, в Крконошах и Орлицких горах. Их задачей было прикрывать эвакуацию из Чехии. Вторая армия, на южной чешской и моравской границе между Влтавой и Дунаем, должна была любой ценой защищать южный фланг обороны. Третья армия защищала северный фланг обороны, между Орлицкими горами и Тешином, и опиралась на сильные укрепления. Четвертая армия формировалась в Словакии. Самые слабые укрепления были в Южной Моравии. Э. Бенеш считал, что следовало бы построить еще приблизительно 2 тыс. укрепленных объектов, для чего потребовалось бы самое меньшее два года{606}. Мобилизация проходила без затруднений, во многих местах на призывные пункты шли и пронацистски настроенные немцы. Немецкие социал-демократы не скрывали своей решимости бороться против фашизма{607}. Однако многие командующие армиями снова предупреждали не давать оружия в руки ненадежных немцев, так как иначе возникнет угроза мятежа{608}.

Генеральный штаб на основе полученных донесений о концентрации германских войск приходил к выводу, что наступление немцев предполагается по трем главным направлениям: с юга — от Вены и Линца; с севера — через Чешска Скалице и Свитави; с запада — на Хеб. Эти три колонны, видимо, должны были встретиться у г. Немецки Брод{609}. Генеральный штаб предполагал, что Германия не сможет использовать на [251] чехословацком фронте более 75 дивизий; это был бы перевес 2 : 1, что не давало Германии особого шанса, принимая во внимание характер театра военных действий, а также укрепления и внутренние оборонительные линии чехословацкой армии. Учитывая перевес немцев в авиации, следовало ожидать массированных налетов на шоссейные и железные дороги, особенно на переправы через Мораву. В случае успеха наступления немцев создавалась опасность, что государство было бы разделено на две половины и значительная часть армии была бы отрезана от военных заводов в Словакии{610}.

В воскресенье 25 сентября начальник генерального штаба полагал, что наиболее мощная группировка немецких войск сконцентрирована против южной чешской и моравской границы, и приблизительно определял ее в 7–12 дивизий. Поэтому была усилена оборона на участке между р. Влтавой и Вранове над Дыйи{611}. С другой стороны, начальник генерального штаба считал, что успех чехословацкой армии будет целиком зависеть от позиции Польши. Это была та же идея, которую генерал М. Гамелен повторял в Лондоне. Поэтому генерал Л. Крейчи требовал от Э. Бенеша, чтобы любой ценой была приобретена если не дружба Польши, то по крайней мере ее доброжелательный нейтралитет — даже ценой значительных территориальных уступок. Взамен Польша должна была предоставить материальную помощь, горючее, лошадей, а если понадобится, дать согласие на перелет советских самолетов или даже на проход советских войск через польскую территорию{612}.

В понедельник М. Годжа обратился к польскому послу и от имени правительственной коалиции и с согласия Э. Бенеша предложил следующее: а) Чехословакия готова уступить Польше Тешинскую область; б) Чехословакия хочет воспользоваться этим исправлением границ для принципиального изменения своей внешней политики, а именно: внешняя политика Чехословакии будет ориентирована на Варшаву; Чехословакия поддерживала бы распространение великодержавного польского влияния в Центральной Европе и в странах Дунайского бассейна; в) Чехословакия готова уступить Венгрии Житни остров, а Германии уступить пограничные территории. Со всеми этими территориальными изменениями в принципе согласно и новое правительство. После всех этих территориальных уступок произошло бы и изменение внешней политики Чехословакии. Однако Гитлер своей грубостью вызвал такую ответную реакцию левых сил, что сейчас никакое правительство не в состоянии как-либо изменить обстановку внутри страны. Если Гитлер не откажется от своих унизительных требований, Чехословакии придется защищаться. Если бы Варшава разъяснила в Берлине, что, собственно говоря, [252] проблема судетских немцев в целом уже урегулирована, а принятие чехами новых унизительных требований Гитлера, учитывая внутреннюю ситуацию Чехословакии, невозможно, тогда со всей проблемой в целом можно было бы покончить в течение одной недели и мир в Европе был бы сохранен{613}.

И хотя вся эта программа была изложена М. Годжей, нельзя сомневаться, что произошло это с ведома Э. Бенеша. Ведь, собственно, не выдвигалось никакого иного предложения, кроме одного: чтобы Германия удовольствовалась первоначальным англо-французским планом, — а это и была официальная линия правительства, Политического комитета и самого Э. Бенеша.

Но Польша преследовала другие цели и не хотела примириться только с территориальными приобретениями в Тешинской области. Как разъяснил У. Буллиту польский посол в Париже Ю. Лукасевич, Польша желает иметь общую границу с Венгрией. Польский военный атташе уже 23 сентября сообщил французскому генеральному штабу, что если начнется война, то Польша немедленно оккупирует всю Словакию, чтобы потом передать ее Венгрии. В противном случае Германия может захватить всю Чехословакию, а это приведет к установлению германского контроля и на южных польских границах. Мирное решение вопроса в Восточной Европе, по мнению Польши, предполагает полное расчленение Чехословакии; небольшой остаток чешской территории мог бы быть впоследствии нейтрализован и не имел бы собственной внешней политики. У. Буллит заметил, что у этого решения мало надежды быть принятым Западом{614}. Ю. Лукасевич заявлял, что Польша никогда не согласится с таким решением, которое будет способствовать развязыванию войны в Центральной Европе. Английские политики в то время были заняты исключительно торгом с Германией и не желали, чтобы Польша вмешивалась во все это дело. Поэтому в Варшаву беспрерывно посылались предостережения, чтобы Польша не прибегала ни к какой насильственной акции против Чехословакии{615}.

Венгерское правительство вело себя значительно более сдержанно. Оно хотя и выступало со своими территориальными претензиями, но должно было считаться и с государствами, входившими в Малую Антанту и предостерегавшими от нападения на Чехословакию. Однако венгерское правительство предупреждало Запад, что если Венгрия не получит того, что требует, то существующее в настоящее время в Будапеште правительство может пасть. К власти придут венгерские нацисты. Вместе с тем министр иностранных дел Венгрии К. Каня заверял, что Германия якобы никогда не ставила вопроса о возможности использования венгерской территории [253] для нападения на Чехословакию{616}. Конечно, эти заверения были фальшивыми.

При таком состоянии дел попытка Э. Бенеша и М. Годжи сблизиться с Польшей была совершенно нереальна. Их политика основывалась на капитуляции 21 сентября и поэтому не могла иметь никакой перспективы. Дело обстояло так: если Чехословакия хотела сохранить свое существование, она должна была отважиться на борьбу.

В понедельник вечером Гитлер произнес речь во Дворце спорта. Он угрожал Чехословакии, обвинял ее правительство и президента в том, что те стремятся вовлечь Европу в войну. Гитлер повторял, что Чехословакия является искусственно созданным государством, что даже словаки не желают уже жить вместе с чехами.

Правительство Сыровы собралось в 20 часов того же дня, чтобы обсудить создавшееся положение. Министр Г. Вавречка сообщил, что только на следующий день на совещании у Бенеша будет произведен анализ речи Гитлера и подготовлен ответ, а также будет решено, кто от имени правительства публично произнесет его. Такая процедура была, конечно, очень медлительной и не учитывала того обстоятельства, что время являлось решающим фактором в подобной ситуации. Коалиционный правительственный механизм работал медленно и непроизводительно, когда речь шла о защите республики. И был на удивление подвижен, если речь шла о принятии капитуляции.

Многие из министров высказались за непосредственные переговоры с Германией. Министр С. Буковски внес предложение, чтобы Э. Бенеш сам поехал для переговоров в Англию. Я. Сыровы отклонил это предложение, а К. Крофта разъяснил, что Англия отказывается от ведения переговоров, предоставляя делать это чехословацкому правительству, и, более того, можно будто бы ожидать падения кабинета Чемберлена.

Разумеется, подобного рода информация не имела ничего общего с реальным положением дел. Н. Чемберлен вовсе не намеревался предоставить ведение переговоров с Германией пражскому правительству, по крайней мере не раньше чем будет завершен его торг с Гитлером. Падение английского кабинета после воскресных совещаний в расчет не принималось, потому что Н. Чемберлену удалось защитить свою политическую линию, причем во многом благодаря пассивности чехословацкой внешней политики.

Я. Сыровы, докладывая о состоянии армии, сказал, что настроение личного состава исключительно хорошее, причем не только у чехов, словаков, а часто и у немцев. На это резко отреагировал министр-людовец М. Чернак. Он заявил, что хотя в Словакии нет сопротивления, но нет также и [254] настроения сражаться. Правительство должно немедленно и полностью удовлетворить потребности «словацкого национализма, который у словаков является формой проявления любви к своему государству». Он предлагал, чтобы правительство и президент дали согласие на немедленную передачу власти в Словакии партии Глинки. Я. Сыровы возражал против этого, утверждая, что такой вопрос нельзя решать, когда республика находится под угрозой и война может начаться в ближайшие два-три дня. Поскольку к М. Чернаку присоединились также министры И. Карваш и В. Файнор, указывавшие на то, что, приняв такое решение, правительство выбило бы из рук Гитлера один из его пропагандистских козырей. Я. Сыровы в конечном счете согласился рекомендовать Я. Бенешу, чтобы тот на следующий день обсудил с людовцами вопрос о передаче им власти в Словакии{617}.

Дело заключалось в том, что буржуазная Чехословакия своевременно не решила внутренние национальные вопросы, и эти нерешенные проблемы углублялись ныне внешнеполитическим кризисом республики. С другой стороны, не было сомнений, что уже в то время людовцы координировали свои действия с Германией. Й. Тисо вел переговоры с немцами, цель которых состояла в том, чтобы Словакия не принимала участия в войне, если таковую развяжет Гитлер. М. Чернак, позже ставший посланником правительства Тисо в Берлине, выступил со своими сепаратными требованиями именно в тот момент, когда Гитлер в своей речи во Дворце спорта также заявил, что словаки должны получить возможность создать самостоятельное государство.

Командование чехословацкой армии высказало свое отношение к речи Гитлера. По мнению генерала Л. Крейчи, речь Гитлера преследовала цель — демонстрацией мощи германской армии устрашить Чехословакию и удержать ее союзников от выполнения своих обязательств; Гитлер пытался также расколоть единство чехов и словаков, принудить Чехословакию принять его меморандум и отдать Германии свои пограничные районы не позднее 1 октября. Согласно рекомендациям армейского командования, чехословацкая печать должна была оказывать противодействие германской пропаганде, а именно: она должна была подчеркивать военную мощь Чехословакии и ее решимость защищаться от агрессии; оказывать воздействие на союзников Чехословакии и раскрывать им глаза на то, что планы Гитлера нацелены на постепенное овладение всей Европой; укреплять единство чехов и словаков{618}.

Если армейское командование рекомендовало активно обороняться от нападок германской пропаганды, то политическое руководство республики после 21 сентября не смогло решиться на что-либо похожее на самостоятельные политические действия. [255] Оно отстаивало свою капитуляцию, питая ложные иллюзии, что реализация англо-французских «предложений» потребует длительных дипломатических переговоров. А на этих переговорах можно будет добиться хотя бы частичных корректив в пользу Чехословакии, с тем чтобы окончательное решение могло иметь приемлемую форму.

Капитуляция 21 сентября и обманчивые иллюзии, с ней связанные, явились апогеем политических возможностей Э. Бенеша и Политического комитета, решающим фактором демобилизации всякой политической активности правительства в течение всего периода между Годесбергом и Мюнхеном. Эта роковая пассивность позволяла сторонникам политики «умиротворения» обманывать общественное мнение, утверждая, что, собственно говоря, все уже решено и остаются лишь кое-какие второстепенные вопросы процедурного характера.

На заседаниях Политического комитета и правительства никогда не высказывалось ничего такого, что выходило бы за рамки англо-французского плана от 19 сентября. Как правило, на этих заседаниях Э. Бенеш сообщал своим министрам сведения, поступившие по телефону из Парижа и Лондона. Нередко это были сведения преувеличенные, неточные, а следовательно, неделовые. Именно так выглядело заседание Политического комитета совместно с председателями входящих в правительственную коалицию партий, состоявшееся во вторник, в 10 часов 30 минут утра. На этом заседании Э. Бенеш докладывал о результатах воскресных англо-французских переговоров и о миссии Г. Вильсона{619}. В его изложении суть сводилась к следующему: Н. Чемберлен заявляет, что поддерживает первоначальные англо-французские «предложения» (в действительности это была неправда). Французское и английское правительства понимают, что требования меморандума Гитлера не совпадают с первоначальными «предложениями». Я. Масарик сообщил по телефону, что в решениях англофранцузских совещаний нет якобы ничего такого, что задевало бы чехословацкие интересы (разумеется, это тоже не соответствовало действительности). Великие державы продолжают придерживаться англо-французского плана. Оба государства в этом действуют заодно (это было, разумеется, крайне сомнительным). В письме Н. Чемберлена к Гитлеру говорится, что оба правительства западных держав верят, что Германия не предпримет ничего против Чехословакии; в противном случае это натолкнулось бы на вооруженный англофранцузский отпор (само собой разумеется, в письме не было ничего подобного). При этом в письме дается понять, что можно продолжать переговоры на основе англо-французского плана. Ш. Осуский получил сообщение от Р. Массигли, что в случае германского нападения англо-французская солидарность [256] является полной (к сожалению, все было как раз наоборот), Ш. Осускому сообщили, что дела в Лондоне закончились хорошо и что он может быть удовлетворен. (Если воскресными совещаниями был удовлетворен Ж. Боннэ, то это было катастрофой для Чехословакии.)

Свою исключительно оптимистическую информацию Э. Бенеш закончил рекомендацией: Чехословакия не должна предпринимать ничего такого, что могло бы вызвать недоразумение и дать повод говорить, будто она толкает мир к войне. Мы должны настаивать на том, что пограничные районы нельзя передать в руки Германии до 1 октября. Нельзя соглашаться ни на какой плебисцит. Территория может быть передана лишь после того, как международная комиссия определит условия передачи и обозначит новые границы Чехословакии, которые будут гарантированы.

«Беран: Надо подчеркнуть, что Чехословакия сдержит свои обещания, чтобы Англия и Франция ни в чем не могли нас упрекать.

Бехине: Мы настаиваем также на всех условиях англофранцузского плана.

Бенеш: События обрушиваются со страшной силой. Пусть наши друзья поймут, что сегодня мы находимся в таком же положении, в каком была Сербия в 1914 г. Моральное право — на нашей стороне. Мы должны сделать все, чтобы войны не было, но мы должны держать свое слово (имелась в виду капитуляция 21 сентября), не позволить, чтобы наша территория была оккупирована, и не дать возможности себя понуждать». (Э. Бенеш спешил, когда нужно было добиться решения о капитуляции, но он терял время, когда надо было действовать быстро и безотлагательно.) «Парламент будет созван лишь в решающий, критический момент». (В конечном счете он вообще не был созван, и вопрос о мюнхенской капитуляции решался без парламента.)

«Шрамек: Приняло ли новое правительство прежние обязательства?

Сыровы: Совершенно очевидно, что мы их приняли. Формально мы, разумеется, этого не сделали».

Итог этого совещания был суммирован в двух пунктах:

1. Необходимо сделать все, чтобы войны не было.

2. Англо-французские «предложения» необходимо осуществить, но идти дальше нельзя.

Если после возвращения Н. Чемберлена из Годесберга и проведения мобилизации чехословацкой армии Э. Бенеш допускал, что при определенных обстоятельствах можно было бы в случае необходимости взять назад согласие с англо-французскими «предложениями» или хотя бы добиться при реализации определенного улучшения этого плана, то после англо-французских [257] совещаний в Лондоне всей политической мудрости правительства и президента хватило только на то, чтобы констатировать, что капитуляция 21 сентября сохраняет силу. В то время как англо-французский план от 19 сентября в ходе дебатов, длившихся 51 час, в Праге был сочтен максимумом того, что можно принять под крайним нажимом, то ныне он был сочтен минимумом, который надо защищать в противовес меморандуму Гитлера. Однако для Ж. Боннэ и Н. Чемберлена важно было только одно, а именно что Прага 21 сентября капитулировала и ныне сохраняет свое согласие на уступку населенных немцами территорий. Этого было вполне достаточно, чтобы они могли беспрепятственно продолжать торговаться с Гитлером. [258]