XIII. Советский Союз после Годесберга

Хотя встреча в Годесберге проходила иначе, чем хотелось Н. Чемберлену, его позиция осталась неизменной. Все последние годы британская внешняя политика преследовала цель — открыть Гитлеру путь в Восточную Европу, чтобы вызвать в дальнейшем войну между Германией и Советским Союзом. Советский Союз считался злейшим врагом, более опасным, чем Германия{495}.

Отсюда проистекала и твердая решимость Н. Чемберлена не допустить, чтобы агрессия против Чехословакии стала причиной войны{496}. Политика «умиротворения» была политикой антикоммунистической, антисоветской. Н. Чемберлен принципиально отвергал систему коллективной безопасности в Европе, ибо ее можно было осуществить только в сотрудничестве с СССР. Он добивался полного отстранения Советского Союза от участия в решении европейских проблем. Нашлись и в Чехословакии историки, которые эти утверждения считали простым пропагандистским маневром, не имевшим ничего общего с исторической действительностью. Однако предоставим слово профессору теологии Фр. Дворнику, который в 1937–1939 гг. находился на Западе с особой политической миссией.

Анализируя причины антисоветизма Н. Чемберлена, Фр. Дворник писал после Мюнхена: «Что касается дальнейшего развития, то Чемберлен верит: если нынешняя европейская ситуация и впредь осталась бы неизменной, а СССР продолжал бы играть важную политическую роль, то катастрофическая война стала бы неизбежной и Великобритания оказалась бы в крайне неблагоприятном положении. Ей пришлось бы сделать выбор: или присоединиться к красному знамени, или остаться нейтральной — что было весьма трудно ввиду союза с Францией, — или заявить об открытом союзе с государствами оси. Поэтому Чемберлен на протяжении последних месяцев настойчиво стремился использовать всю мощь Англии как великой державы для того, чтобы если не разложить существующие блоки, то по крайней мере предотвратить такую опасную ситуацию. Иными словами, Чемберлену — предельному индивидуалисту по своему характеру, — когда он все анализировал, представлялось более выгодным лишить СССР положения великой державы, не дать ему возможности играть в Европе столь важную и опасную роль и полностью оттеснить СССР на оборонительные позиции. До сего времени Чемберлену эта тактика удавалась. Особенно она ему удалась в отношении [196] Чехословакии. Сегодня более чем очевидно, что в ущерб вашим интересам у Чемберлена надо всем возобладало опасение, что в случае возникновения военного конфликта из-за Чехословацкой республики СССР оказался бы втянутым в дела Центральной Европы и стал там решающим фактором»{497}.

Разумеется, католическому теологу роль СССР могла представляться только как «опасная». Ведь официальная точка зрения папского престола в Риме гласила: войну следует предотвратить любой ценой, даже ценой Чехословакии, ибо единственным победителем в европейской войне был бы Коминтерн{498}.

Конечно, антисоветизм был свойствен не только Н. Чемберлену, он был характерен для всего британского господствующего класса. «Этот класс, — писал журналист Г. Н. Брейлсфорд, отнюдь не коммунист, — чувствовал такое отвращение к СССР, что любому союзу с ним предпочитал подчинение диктаторам Германии и Италии»{499}. Точно так же, как правительства Франции и Англии не выступили совместно с Советским Союзом в Испании, они не хотели делать этого и в случае с Чехословакией. Они лгали, заявляя, что СССР не в состоянии вести войну. Неоднократно утверждалось, что Советский Союз, даже если бы и захотел, не смог бы выполнить свои обязательства перед Чехословакией. Сторонники политики «умиротворения» вели эту клеветническую кампанию в ситуации, когда Франция открыто изменила своим договорным обязательствам. Ж. Боннэ и его сторонники подвергали сомнению всякое советское заявление, касавшееся помощи Чехословакии. Они игнорировали Советский Союз, стремясь лишить его повода вмешаться в чехословацкий кризис. Советское правительство использовало все возможности, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в его готовности выполнить свой союзнический долг перед Чехословакией. У сторонников политики «умиротворения» были союзники внутри чехословацкого правительства, которые слово в слово повторяли клеветнические измышления Ж. Боннэ; они игнорировали Лигу наций и унизительную капитуляцию предпочли защите республики вместе с СССР. Во время годесбергских переговоров правительство СССР вновь дало положительный ответ на запрос чехословацкого правительства, выполнит ли Советский Союз свои договорные обязательства в случае, если англо-германские переговоры не дадут результатов и Чехословакии с оружием в руках придется защищаться от Германии{500}.

Внутри Англии и Франции шла острая политическая борьба между капитулянтами и противниками нацистской Германии. И если английское посольство в Париже недвусмысленно [197] поддерживало продажные профашистские элементы, то советская дипломатия старалась оказать помощь всем тем, кто был убежден, что будущее Франции не в капитуляции перед Германией. Так же обстояло дело и в Англии, где И. М. Майский стремился поддерживать контакты и с консервативной оппозицией во главе с У. Черчиллем. Например, в начале сентября И. М. Майский информировал У. Черчилля о советских предложениях, переданных М. М. Литвиновым французскому дипломату Ж. Пайяру. Это были предложения о совместных действиях трех великих держав в Женеве, о совещании представителей генеральных штабов советской, французской и чехословацкой армий. Хотя У. Черчилль и уведомил об этом Э. Галифакса, однако от себя он добавил, что, пока Гитлер склонен к мирному решению, британское правительство, собственно говоря, не должно поддерживать эту советскую инициативу{501}. Э. Галифакс был такого же мнения; поскольку политика компромисса с нацистами еще возможна, то нет необходимости, считал он, связываться с Женевой и СССР{502}.

Чехословацкое правительство также не реагировало на рекомендации Советского правительства обратиться в Женеву с жалобой на Германию. К. Крофта даже уклонился от участия в заседаниях ассамблеи Лиги наций, потому что Э. Галифакс и Ж. Боннэ бойкотировали Женеву. Принятие англо-французских «предложений» чехословацкое правительство объясняло так, что было очевидно, что оно стремится взвалить ответственность за свою капитуляцию на Советский Союз. Естественно, подобные действия чехословацкого правительства вызвали немалое недовольство советской стороны.

После того как переговоры с Годесберге зашли в тупик, воскресли надежды, что можно будет восстановить общий фронт против нацистской агрессии. З. Фирлингер считал, что такие настроения ненадолго появились и в Москве.

«Первые признаки изменений французской и английской политики в положительную сторону, — отмечалось в политическом отчете З. Фирлингера, — восприняты здесь с большим удовлетворением. На мое первое сообщение о том, что Франция и, возможно, даже Англия в случае нападения на нас Германии будут на нашей стороне... здешние правительственные круги реагировали весьма благоприятно; сообщение об этом было получено 24-го числа этого месяца, то есть в нерабочий день, когда учреждения не работают и когда Потемкин, замещающий Литвинова, был на даче. Я отправился к дежурному сотруднику Комиссариата иностранных дел, где смог поговорить по телефону с Потемкиным, который в тот же день вернулся в город. Затем ночью было созвано совещание, и с тех пор на все мои вопросы и запросы отвечают немедленно [198] и очень решительно. Таким образом, оказалось возможным в сравнительно короткое время решить вопрос о направлении специалистов и высших офицеров авиации в Прагу, причем мне сообщили, что все пожелания генерала Файфра (командующий чехословацкой авиацией. — В. К.) приняты во внимание и соответствующие воздушные советские силы готовы в случае необходимости немедленно вылететь в Чехословакию.

Кроме того, Комиссариат иностранных дел стремился вновь проявить инициативу в деле созыва трехстороннего совещания представителей генеральных штабов. Как только здесь стало известно, что англичане дали согласие на то, чтобы французский генеральный штаб вел переговоры (сообщение об этом мне передал Потемкин), советский военный атташе в Париже был уполномочен вести переговоры.

Как вчера сообщил мне с радостью Кулондр, советский военный атташе в Париже заявил, что Советский Союз на западных границах имеет 30 полных дивизий, находящихся в боевой готовности, не считая технических частей, которые готовы немедленно начать операции. Я сказал Кулондру, что перспективы всеобщей мобилизации в Советском Союзе дают возможность предполагать, что, кроме этой армии, находящейся в боевой готовности, Советский Союз в случае настоящего мирового конфликта может отправить на фронт другую большую армию, поскольку вооружение и соответствующая военная промышленность позволяют это сделать...

В дополнение картины можно было бы еще добавить, принимая во внимание мои впечатления и сообщения, что в здешних правительственных кругах наблюдается намного больше решимости приложить значительные усилия в случае мирового конфликта, чем это внешне может показаться и чем это может быть видно из выступления Литвинова...»{503} {504}

М. М. Литвинов в это время был в Женеве на заседании ассамблеи Лиги наций. В день отъезда Н. Чемберлена в Годесберг он беседовал с членом английского парламента лордом Р. Бутби. Он сетовал на английскую делегацию, которая его полностью игнорирует; хотя ситуация серьезная, никто не ищет с ним встречи, а ведь война может быть делом самых ближайших дней, и Англия и СССР могут стать союзниками. Он вновь подчеркнул, что СССР совместно с Францией выполнит свои обязательства в отношении Чехословакии. Р. Бутби обратился к главе английской делегации в Женеве лорду — хранителю печати Де ла Уарру и попросил его запросить в Лондоне инструкции для беседы с М. М. Литвиновым. Возвратившись затем [199] в Лондон, Р. Бутби изложил содержание своей беседы Э. Галифаксу{505}.

Обо всем этом Э. Галифакс доложил правительственному комитету, заседание которого состоялось 23 сентября и проходило под впечатлением сообщений о трудных переговорах в Годесберге. Он информировал о том, что М. М. Литвинов два или три раза беседовал с чехословацкой делегацией, обещая эффективную помощь в случае, если на Чехословакию будет совершено нападение. Э. Галифакс полагал, что помощь, скорее всего, будет оказана авиацией, ибо, по его мнению, сомнительно, чтобы из-за известных трудностей с Польшей и Румынией была реальна помощь наземными войсками. Однако М. М. Литвинов считал, что обращение в Лигу наций могло бы облегчить проход Красной Армии через Румынию. «Литвинов, — сообщил Галифакс, — считает желательным созвать совещание заинтересованных держав и полагает, что общий ультиматум (Англии, Франции и России), предъявленный Германии, может все же еще оказаться эффективным. По его мнению, твердое заявление, что Россия примет участие в войне против Германии, является единственным средством, которое может произвести впечатление на г-на фон Риббентропа».

Э. Галифакс уведомил комитет, что им было дано Р. Батлеру в Женеву указание попытаться разузнать у М. М. Литвинова, какую позицию занимает Советское правительство в создавшейся ситуации. Форин оффис конкретно интересовало, как поступил бы Советский Союз, если бы переговоры в Годесберге не привели к успеху, а Германия напала бы на Чехословакию. Это указание было послано в Женеву, когда Де ла Уарр отправил уже отчет о беседе с М. М. Литвиновым, который повторил, что Советский Союз выполнит свои обязательства. Э. Фиппс в Париже также получил указание узнать, какой информацией о позиции СССР располагает французское правительство. Д. Чилстон в Москве получил те же указания, что и Р. Батлер в Женеве{506}.

Все это, впрочем, ни в коей мере не означало, что британское правительство изменило свой политический курс и под давлением обстановки склонялось к сотрудничеству с СССР. Наоборот, особый упор на выяснение, как же конкретно намеревается Советский Союз выполнить свои договорные обязательства, обнаруживал неизменное стремление использовать ответы советской стороны для того, чтобы возбудить сомнения в реальности советской помощи Чехословакии.

В беседах с М. М. Литвиновым и И. М. Майским в Женеве принимали участие Р. Батлер и Де ла Уарр. Они желали узнать, как М. М. Литвинов конкретно представляет себе советскую помощь, о которой он говорил 21 сентября. Ответ был ясным: если Германия нападет на Чехословакию, Советский [200] Союз и Франция выполнят свои обязательства. Но есть и другие возможности предотвратить вооруженное нападение. Можно было бы, например, созвать совещание трех держав в Париже, показав Германии, что ей противостоит единый фронт Англии, Франции и Советского Союза. Женева уже имеет репутацию пустой говорильни и не производит на Германию никакого впечатления. Что касается конкретного размаха советских военных приготовлений, то, ответил Литвинов, у него нет точных сведений, поскольку он уже длительное время находится за пределами СССР. Он не может подтвердить сообщения германской печати о том, что СССР оказывал Чехословакии определенную военную помощь. Советское правительство довело до сведения Польши, что в случае, если бы польские войска вторглись в пределы Чехословакии, СССР посчитал бы это актом агрессии и был бы вынужден без предупреждения денонсировать пакт о ненападении с Польшей. В заключение беседы М. М. Литвинов выразил надежду, что контакты с английской делегацией в Женеве будут поддерживаться и в дальнейшем и что советская делегация ожидает ответ на свое предложение о конференции трех держав. Р. Батлер, однако, разъяснил, что в Лондоне еще верят в успех годесбергских переговоров и их вопросы относятся только к тому случаю, когда события станут развиваться не так, как они надеются{507}.

И. М. Майский в своей книге о Мюнхене воспроизводит следующий разговор с М. М. Литвиновым: «Когда мы возвращались от англичан в отель «Ричмонд», где мы проживали, я сказал народному комиссару: «То, что вы только что предлагали англичанам, означает войну. Хорошо ли обдумали это наши в Москве и решились ли всерьез?» М. М. Литвинов твердо ответил: «Да, принято серьезное решение... Когда я уезжал из Москвы в Женеву, началась концентрация советских войск на границах с Румынией и Польшей. Это было примерно две недели назад. Думаю, что теперь там сосредоточено по меньшей мере 25–30 дивизий с соответствующим количеством авиации, танков и т. д.». Я спросил его: «А если Франция обманет и не выступит? Что тогда?» Литвинов раздраженно махнул рукой и лаконично сказал: «Это имеет второстепенное значение». «А как Польша и Румыния? Согласятся ли они на прохождение наших войск?» — «Польша, — ответил Максим Максимович, — конечно, не сделает этого, а Румыния — это другое дело. У нас есть сведения, что Румыния позволит нам это сделать, особенно если Лига наций, пускай и не единогласно, как этого требует ее Устав, а преобладающим большинством голосов признает Чехословакию жертвой агрессии. — Максим Максимович на мгновение замолчал, а потом добавил: — Самое главное — как поступят чехи. Если они будут бороться, мы поможем им вооруженными силами»{508}. [201]

Само собой разумеется, у читателя может возникнуть вопрос, почему М. М. Литвинов не сообщил британской делегации эти сведения о военных приготовлениях в СССР. Однако необходимо помнить о том, что сторонники «умиротворения» беспрестанно обвиняли Советский Союз в военных замыслах, выдавая свою политику за политику защиты мира. То, что фактически предлагал М. М. Литвинов, было решением проблемы мирным путем, возвратом к системе коллективной безопасности, которая могла уберечь Европу от последовавших многомиллионных жертв. Именно поэтому был сделан упор на созыв в Париже совместной конференции трех держав, которые создали бы ядро антигитлеровской коалиции. Против такой коалиции Германия была бы бессильна. Гитлер мог петушиться и угрожать войной лишь потому, что между остальными европейскими державами не было единства, что британское правительство не желало совместных действий с СССР, а хотело сделки с фашистским агрессором.

Если бы советское предложение о созыве совместной конференции трех держав было реализовано, то политике «умиротворения» пришел бы конец. Гитлер потерпел бы политическое поражение, которое потрясло бы всю нацистскую систему. Как азартный игрок, он поставил на карту весь свой политический престиж. В Лондоне это понимали и, хотя в Годесберге Гитлер вел себя как распоясавшийся насильник, стремились спасти его от поражения. Собственно говоря, «умиротворители» больше всего боялись коммунизма в Германии и вообще в Европе. В тот самый момент, когда в Женеве состоялась беседа между М. М. Литвиновым и британской делегацией, в Риме французский дипломат Блонде заявил, что если Европа к востоку от Рейна окажется под гегемонией Германии, то это будет все же лучше, чем если бы там был установлен «советский хаос»{509}. Позже Э. Галифакс выскажет свое мнение, что германская экспансия в Центральной Европе является совершенно естественным делом, а уход Франции из этой части Европы — основное условие достижения соглашения на базе пакта четырех держав. На свое предложение о созыве конференции трех держав М. М. Литвинов так и не получил ответа, хотя осуществление советских предложений могло спасти народы Европы от опустошительной и гибельной войны. Сторонники политики «умиротворения» не только не хотели допустить такой войны, которая была бы проиграна Гитлером, но они боялись даже политического поражения Гитлера после неуспеха Годесберга. У доверенного лица Э. Бенеша состоялся тогда в Лондоне разговор с одним консервативным политиком, который откровенно пояснил ему образ мыслей ближайших друзей британского премьера: «Германское правительство попало в скверное положение, когда война не сулила ему никакой надежды на успех, [202] но в то же время оно не могло отступить, не рискуя вызвать переворот в Германии. Немецкий народ поддержал бы Гитлера в его усилиях мирными средствами возвратить утраченные владения и приобрести новые, однако он не поддержит его военные устремления. Если Гитлер не выиграет этой кампании за мир, это будет для него очень сильным поражением. В Германии наступила бы паника, произошел бы переворот, мог победить коммунизм. А этого не имели права допустить ведущие английские политики, боящиеся коммунизма не только в Испании, Италии, Франции, но даже и в Англии. Чехословаки поступили бы как последние эгоисты, если бы не приняли во внимание это обстоятельство»{510}.

Эти несколько слов выражают суть политической тактики Н. Чемберлена и его сторонников после Годесберга: чтобы не допустить политического поражения Гитлера, лучше принести в жертву Чехословакию.

У. Стрэнг, один из ведущих британских дипломатов того времени, впоследствии писал в своих воспоминаниях, что если бы конференция трех держав состоялась, как предлагал М. М. Литвинов, то СССР потребовал бы, чтобы Запад точно определил характер своего вооруженного вмешательства, как это спустя год произошло на англо-франко-советских переговорах в Москве.

На переговоры, которые проходили в Москве в 1939 г., безусловно, уже падала тень мюнхенского заговора, и было совершенно естественно, что СССР хотел получить гарантии. Однако до Мюнхена такого рода совместные переговоры проходили бы при более благоприятных условиях. У. Стрэнг признает, что в 1938 г. им казалось, что гораздо лучше и более многообещающе удовлетворить Германию, чем объединиться с СССР против нее{511}.

В воскресенье 25 сентября никакого решения еще не было принято. Н. Чемберлена ожидали длительные и трудные переговоры, исход которых был совершенно неясен. В этот день М. М. Литвинов спросил И. М. Майского: «Что вы обо всем этом думаете, будет война или нет? Вчера наши мнения расходились; я полагаю, что англичане и французы еще раз уступят и войны не будет». М. М. Литвинов заметил, что Я. З. Суриц в Париже придерживается того же мнения, тогда как Б. Е. Штейн в Риме считает, что начнется война. И. М. Майский ответил: «Насколько я знаю англичан, я готов согласиться с вами. Однако в нынешней ситуации существуют также некоторые факторы, которые могут сыграть огромную роль. Например, как поведут себя чехи в момент опасности?»{512}

В тот день в Лондоне проходила англо-французская встреча. Важно было, чтобы французская делегация не смогла бы оправдать свою капитуляцию, ссылаясь на известные [203] высказывания Ж. Боннэ о том, что позиция СССР якобы неясна, а советская помощь нереальна. Поначалу Э. Даладье приводил весьма внушительные данные о советских вооруженных силах. Он указывал, что СССР имеет 5 тыс. самолетов, что 800 самолетов он уже отправил в Испанию и 200 — в Чехословакию. В Испании советские самолеты проявили себя хорошо, и французские специалисты оценивали их весьма высоко. Советская авиационная промышленность находится по меньшей мере на столь же высоком уровне, как и германская{513}.

Народный комиссариат обороны СССР 25 сентября поручил советскому военному атташе в Париже сообщить французскому генеральному штабу, что на западной границе СССР в состоянии боевой готовности находится 30 стрелковых дивизий, кавалерийские дивизии, авиация и танки{514}. Военный атташе Васильченко передал эти сведения 26 сентября, когда генерал Гамелен уже выехал в Лондон{515}. При встрече с Н. Чемберленом М. Гамелен ни словом не обмолвился о боевой готовности советских вооруженных сил. Позже он утверждал, что в тот момент в его распоряжении еще не было сообщения К. Е. Ворошилова и он якобы не договорился с Э. Даладье, следует ли говорить об этом с Н. Чемберленом{516}. Во время последующего совещания с британским главным командованием М. Гамелен сказал, что он не рассчитывает на значительную помощь сухопутных войск СССР, однако он принимает во внимание участие советской авиации в Чехословакии, а если будет нужно — и в Румынии{517}. В целом М. Гамелен считал, что Красная Армия будет иметь 5 млн. бойцов, 100 дивизий; он отдавал себе отчет, что германская армия имеет серьезные недостатки в командных кадрах и в системе военной подготовки. Численность чехословацкой армии он оценил в 30 дивизий и полагал, что Германия не может выставить против нее более 40 дивизий{518}. Сами французы считали, что СССР в состоянии использовать на европейских театрах военных действий 3750 самолетов. Дипломаты прибалтийских государств снижали это число до 3000{519}. Этих сил было достаточно, чтобы отвратить Гитлера от войны. Следует еще раз подчеркнуть, что политика «умиротворения», или уступок Гитлеру, проводилась не потому, что у противников Германии не было достаточных сил для обороны; она проводилась с единственной целью — спасти нацистскую систему.

В исследованиях советских историков приводятся исчерпывающие данные о готовности СССР к войне против фашизма в 1938 г. Кроме упомянутых выше 30 стрелковых дивизий, кавалерийских и танковых частей, в сентябре 1938 г. в боевую готовность была приведена вся авиация Белорусского и Киевского военных округов, усиленная к тому же Воронежской военно-воздушной армией особого назначения. Для боевых [204] действий в Чехословакии были предназначены четыре бригады общей численностью 548 самолетов.

Советский Союз готовился к большой европейской войне. Уже в июне 1938 г. были реорганизованы в особые военные округа Киевский и Белорусский военные округа, ускорены работы по возведению укреплений и коммуникаций, пополнялись склады и запасы военного снаряжения. В Белорусском особом военном округе формировались две армейские группы (Витебская и Бобруйская), а в Киевском особом военном округе — четыре армейские группы (Житомирская, Винницкая, Одесская и Проскуровская кавалерийская группа). Уже в первой половине сентября в состояние боевой готовности были приведены все приграничные округа. После 21 сентября вблизи границы начала размещаться Винницкая армейская группа. Житомирская армейская группа проводила военные маневры вблизи границы. Мероприятия, обеспечивающие боеготовность, были осуществлены также в Ленинградском и Калининском военных округах. В целом осенью 1938 г. в состояние боевой готовности было приведено 60 стрелковых, 16 кавалерийских и 24 танковых дивизии, 3 мотострелковых бригады и большое количество авиации. Нет необходимости подчеркивать, каких материальных жертв стоили советскому народу эти военные приготовления, осуществленные для оказания поддержки находившейся в опасности Чехословакии. Состояние боевой готовности было отменено лишь 27 октября 1938 г.{520}

Сторонники политики «умиротворения» добивались от Гитлера соблюдения определенных внешних форм, чтобы примирить общественное мнение на Западе с тем, что Чехословакия приносится в жертву. Одна из британских политических группировок полагала, что Гитлер вел бы себя более корректно, если бы он видел противостоящую ему силу. 26 сентября У. Черчилль сделал публичное заявление, что правительствам Англии, Франции и СССР следовало бы сообща послать Германии ноту, в которой предупредить, что если она нападет на Чехословакию, то они выступят на стороне последней. В тот же день К. Эттли направил Н. Чемберлену письмо, в котором высказывал мнение, что Чехословакия должна отвергнуть годесбергский меморандум. Он напомнил, что Исполком лейбористской партии еще 8 сентября принял резолюцию с требованием, чтобы Англия вместе с Францией и СССР предостерегла Германию от совершения нападения на Чехословакию{521}. У. Черчилль в своих воспоминаниях рассказывает, что 26 сентября в 15 часов 30 минут он был принят Н. Чемберленом и Э. Галифаксом и убеждал их в том, что только совместное заявление Англии, Франции и СССР может еще спасти мир. Они сообща составили такое заявление, и вечером в 20 часов Э. Галифакс утвердил его текст{522}. Характерно, что официозная газета [205] «Таймс» в тот же день опубликовала сообщение о готовности на советских западных границах мощной советской армии и 3000 самолетов. Это было серьезное предупреждение для Польши и, естественно, для немцев{523}. В тот же день было опубликовано заявление Форин оффис. В нем говорилось: «Если, несмотря на все усилия британского премьер-министра, Германия совершит нападение на Чехословакию, то Франция обязана будет немедленно прийти ей на помощь, а Великобритания и Россия, безусловно, поддержат Францию»{524}.

Это заявление было типичным для британской внешней политики. Намеренно сохранялась неизвестность, кто же является его автором. У. Черчилль утверждал, что автор текста — Э. Галифакс; иные полагали, что заявление составлено Р. Липером, начальником отдела информации Форин оффис, и что Э. Галифакс только одобрил публикацию этого заявления{525}. Неопределенность в этом вопросе была совершенно преднамеренной. Преследовалась цель принудить Германию пойти на уступки, сохраняя в то же время возможность в любое время заявить, что этот документ появился на свет из-за какой-то служебной ошибки и, следовательно, не выражает мнения британского правительства.

Гораздо более важным было то, что это заявление предварительно не консультировалось с правительством СССР, М. М. Литвинов посчитал поэтому, что заявление о совместных действиях с СССР было сделано только для того, чтобы оказать давление на Гитлера; при этом у британского правительства не было никакого намерения действительно выступить совместно с СССР против Германии. К тому же М. М. Литвинов не согласился бы с утверждением, будто Н. Чемберлен заботится о мире. Он не мог бы поставить свою подпись под заявлением, которое, собственно говоря, должно было принудить Гитлера признать полезность политики Н. Чемберлена для Германии и примкнуть к политическому курсу «умиротворения»{526}. На заседаниях британского кабинета 25–26 сентября несколько раз высказывалось предложение вовлечь Советский Союз в политику «умиротворения», например включив его в число возможных гарантов урезанной Чехословакии, вынудив его согласие по примеру Франции отказаться от союза с Чехословакией. Эти маневры должны были ввести в заблуждение британскую общественность, которая спрашивала, почему правительство уступает вымогательствам нацистов и отказывается от сотрудничества с СССР. Кабинет Н. Чемберлена все время ссылался на англофранцузский план 19 сентября, сутью которого являлось расчленение Чехословакии. Заявление Форин оффис 26 сентября преследовало все ту же цель — заставить Гитлера принять чемберленовскую политическую линию. Однако Советский Союз [206] не имел с этими планами ничего общего. Это публичное заявление вопреки желанию его авторов только еще раз напомнило английской общественности, какое значение для защиты европейского мира имели бы совместные с СССР действия. Естественно, что это не понравилось Н. Чемберлену, и он потребовал от своих министров опровержения заявления Форин оффис. С. Хор был уполномочен поддерживать ежедневную связь с английской прессой. Ничего подобного больше уже не должно было повториться, если хотели, чтобы соглашение с Гитлером было достигнуто{527}.

Заявление о совместной политике с СССР не соответствовало и планам клики Боннэ в Париже. Ведь Ж. Боннэ обосновывал свою капитулянтскую политику утверждениями, что Франция слаба и без поддержки Англии не сможет устоять перед Германией. Долгое время он доказывал, что СССР не хочет и даже не может выполнить свои договорные обязательства. И вдруг британский Форин оффис делает заявление, согласно которому совместные действия Франции, Англии и СССР могут быть немедленно осуществлены, если Германия развяжет войну. Это было ударом по лживой аргументации Ж. Боннэ. Поэтому он потребовал от Э. Фиппса разъяснений. Ж. Боннэ было сказано, что публикация заявления — это якобы результат махинаций У. Черчилля и Р. Ванситтарта, во вообще это был лишь тактический маневр и обо всем деле можно уже забыть. Политический курс британского правительства остается неизменным. Ж. Боннэ попытался всеми силами извратить и дискредитировать все дело. Французская правая печать с готовностью взяла на себя эту грязную работу{528}.

Чтобы парализовать маневры Ж. Боннэ и не дать ему возможности беспрепятственно распространять ложь и клевету о позиции Советского Союза, французскому агентству Гавас были даны материалы и 27 сентября оно опубликовало сообщение из Москвы о том, что осуществлена подготовка к мобилизации среди гражданского населения и что Генеральный штаб Красной Армии готов к переговорам с Францией и Англией: «У Советского правительства нет тайных намерений, и оно полно решимости выполнить все свои обязательства и оказать Чехословакии помощь всеми своими силами. Здесь считают, что сегодня есть все условия для совместного соглашения и установления тесного сотрудничества между Францией, Великобританией и Советским Союзом. Советское правительство готово начать переговоры в этом направлении»{529}.

Однако британские реакционеры упрямо придерживались своего прежнего политического курса. Н. Чемберлен преуменьшал значение заявления М. М. Литвинова о помощи Чехословакии и особенно указывал на то, что Чехословакия сама не проявила заинтересованности в этой помощи{530}. Э. Бенеш не [207] принял рекомендацию М. М. Литвинова обратиться в Женеву с жалобой на германскую агрессию. И хотя в Женеве в это время проходили заседания ассамблеи Лиги наций, чехословацкого вопроса в повестке дня заседаний не было. Это является потрясающим свидетельством того, насколько Лига наций была далека от реальных международных проблем. Британская делегация заботливо старалась, чтобы из повестки дня заседаний ассамблеи были устранены все жгучие вопросы, В кулуарах ассамблеи на фоне чехословацкого кризиса образовались три лагеря. В первую группу, возглавляемую Польшей, входили страны, поддерживавшие агрессоров. Вторую, весьма многочисленную группу составляли малые государства, которые хотя втайне и симпатизировали Чехословакии, но боялись Германии и западных держав. Именно за счет малых государств Франция и Англия и хотели откупиться от Германии. В третьей группе были государства, открыто выступавшие против агрессии: Советский Союз, Китай, Испания, Мексика и Новая Зеландия{531}. Эти государства голосовали против британского предложения об изменении статьи 16 Устава, возлагавшей на государства — члены Лиги наций обязанность оказывать помощь жертвам неспровоцированной агрессии.

Британская политика антикоммунизма и антисоветизма имела влияние и на Прагу. Если Э. Бенеш после Годесберга и предпринял некоторые несмелые и половинчатые шаги, которые в случае войны должны были обеспечить ему советскую помощь, то все это хранилось в глубокой тайне. Э. Бенеш боялся политической изоляции от Запада и не переставал заверять, что он не проводит никакой совместной с СССР политики. Лишь после того, как в 1939 г. были начаты переговоры о новой коалиции против Германии, Э. Бенеш кое-что рассказал о своих контактах с СССР. Эрика Манн тогда написала следующее: «Мне стало известно, что доктор Бенеш через чехословацкую военную миссию установил, что Россия была великолепно подготовлена. Мне также стало известно, что Россия была готова оказать Чехословакии помощь независимо от того, сделает ли это Франция». О боеготовности СССР Э. Манн приводит такое высказывание Э. Бенеша: «Россия была верна нам до последнего мгновения; я знал это. Незадолго до мюнхенской конференции я послал в Россию военную миссию; она возвратилась с самыми радужными сообщениями о боевом духе и боеготовности русских. Данные о воздушных, морских и наземных силах были абсолютно удовлетворительные»{532}.

Это заявление Э. Бенеша о готовности Советского Союза, разумеется, ничего не меняет в принципиальной оценке его внешнеполитического курса. Но оно опровергает ложь, распространяемую адвокатами политики «умиротворения», которые обвиняют Советский Союз в том, что он будто бы ничего [208] не сделал для защиты Чехословакии, а ограничился только политическими заявлениями. Военные мероприятия, проведенные в СССР, разоблачают этих фальсификаторов истории. Когда в последние дни сентября Гитлер усилил свой нажим на Чехословакию и даже назначил на 28 сентября свое нападение на нее, советское военное командование провело дополнительные мероприятия. В состояние боевой готовности было приведено еще 17 стрелковых дивизий, 22 танковых и 3 мотострелковых бригады{533}.

Наконец, следует еще раз подчеркнуть мысль, на которую советская внешняя политика обращала особое внимание: если Германии будет противостоять общий фронт трех великих держав, к нему сразу же присоединится большинство государств Европы, заинтересованных в сохранении мира. И Гитлер не решится развязать войну. Следствием этого было бы политическое поражение Гитлера, которое нацистский режим едва ли выдержал бы. А поэтому во имя антикоммунизма гитлеровский режим должен был быть спасен. Принесение Чехословакии в жертву казалось в Париже и Лондоне вполне приемлемой ценой. [209]