IX. Протест против капитуляции (22 сентября)

Правительственная коалиция была блоком партий буржуазии, мелкой буржуазии и реформистски настроенного пролетариата. Капитуляция была принята лидерами этих партий без ведома народа. В этот блок не входила патриотическая левая интеллигенция и социалистический пролетариат, настроенные антифашистски. Капитуляция воспринималась ими как измена республике и антифашистским левым массам. Из протоколов правительства и документов, составленных до 21 сентября, видно, что правительство опасалось сопротивления народа капитуляции. Часто произносилось и слово «революция». Сам Э. Бенеш сомневался, удастся ли правительству, его органам и коалиционным партиям совладать с волной народного гнева.

Уже вечером 21 сентября демонстрации приобрели такой размах, что на следующий день правительство Годжи решило подать в отставку. Утром 22 сентября Э. Бенеш информировал французского посланника об этом решении. Новое правительство, вероятнее всего, возглавит генерал Я. Сыровы, однако это не означает установления военной диктатуры или создания «кабинета обороны», поспешил добавить Э. Бенеш. Смысл всего этого — «успокоить массы и овладеть улицей»{341}. Политический комитет, принимавший основные решения, и в дальнейшем сохранял власть, что ясно показывало — новое правительство разделяет прежнее решение о принятии англофранцузского плана. К. Крофта получил указание дать аналогичную информацию и Б. Ньютону; информированы были также и Ш. Осуский и Я. Масарик. Поэтому Париж и Лондон не должно было тревожить падение правительства, капитулировавшего под их нажимом. Новый кабинет оказался связанным обязательством выполнять англо-французский план раньше, чем он был сформирован. Основную политическую задачу этого кабинета определил сам Э. Бенеш.

В 9 часов утра в здании парламента встретились представители социалистических партий, входивших в правительственную коалицию, и представители КПЧ. Некоторые социалисты требовали, чтобы коммунисты отменили демонстрацию, которая час спустя должна была начаться перед парламентом. Пришло сообщение о том, что правительство Годжи подало в отставку. При обсуждении состава нового правительства социалисты отвергли требование, чтобы КПЧ было предоставлено [146] в нем место{342}. Трудно сказать, почему это случилось, Видимо, повлиял Э. Бенеш, который уже утром изложил французскому посланнику свое представление о политической линии нового кабинета. Э. Бенеш в ту пору был принципиальным противником правительства народного фронта. В мае 1938 г. Р. Бехине, которому правительство поручило поддерживать связь с коммунистами, обещал, что коммунисты будут приглашены в правительство обороны. Однако кабинету Сыровы не было суждено стать таким правительством. Смена кабинета была всего лишь вынужденной реакцией на протест народа против капитуляции, и в области внешней политики новый кабинет видел свою задачу в проведении переговоров, с Германией. Одно из последних изречений Э. Бенеша гласило: «Мы счастливы, что привели народ к такой ситуации, не расколов его на правых и левых»{343}. Решение о капитуляции не вызвало распада коалиции. Утром Э. Бенеш заверил французского посланника в том, что Политический комитет войдет в состав нового правительства. А условия для создания правительства народного фронта могли возникнуть лишь в результате раскола прежней коалиции. Однако ее представители все еще были убеждены в том, что исчерпаны не все возможности. Общая ответственность за капитуляцию была теми путами, которые заставляли коалиционные партии держаться друг за друга. Э. Бенеш внимательно следил за тем, чтобы ни одна из них не смогла уклониться от этой ответственности. Именно его «заслугой», а точнее говоря — исторической виной, было то, что он поддерживал в коалиции ложные надежды на возможность спасти что-либо путем дипломатических переговоров. Коалиция все еще не осознала, что ее политика обанкротилась и прежний путь более невозможен.

Казалось, единственным, что еще может воздействовать на правительство, оставались демонстрации народных масс столицы. Такие демонстрации проходили и в других городах, однако они не носили столь массового характера, как в Праге. Организаторами, застрельщиками таких демонстраций везде были коммунисты. Это подтверждают рапорты районных гетманов и полицейских органов, а также донесения иностранных дипломатов из Праги. Б. Ньютон, сообщая о демонстрациях, писал, что правительство, по его мнению, пренебрегло мерами безопасности и должно было обратиться за помощью к таким. организациям, как «Сокол» и «Орел»{344}.

Инспирированная правительством пропаганда сваливала всю ответственность за капитуляцию на Францию и Англию. Коммунистические же листовки прямо обвиняли правительство в том, что оно, капитулировав под иностранным давлением, поставило под угрозу целостность и безопасность республики. Листовки в особенности клеймили позором реакционеров-аграриев [147] за распространение клеветнических измышлелий о позиции Советского Союза и стремление подавить единый порыв народа к защите республики. Петиционный комитет «Останемся верными» также присоединился к разоблачениям лживой кампании реакции. Коммунисты обвиняли министров-аграриев в том, что те помешали правительству обратиться за помощью к Советскому Союзу. Обнажить виновность капитулянтского правительства было нужно, но после падения кабинета Годжи одного этого было мало. Судьба страны теперь зависела от того, какое правительство придет ему на смену. КПЧ публично требовала создания сильного и решительного правительства обороны республики, опирающегося на народ, армию и демократические партии. Правительства, которое обязалось бы без согласия парламента не отдавать ни клочка земли. Правительства, которое торжественно обязалось бы защищать республику в случае нападения. Правительство, говорили коммунисты, должно потребовать от союзников выполнения своих договорных обязательств перед Чехословакией, принять меры внутри страны против реакционных элементов, которые давно поддерживали тайные связи с Германией{345}. Все лозунги коммунистов содержали требование последовательной и решительной обороны республики, опираясь на помощь СССР и других союзников. Основной лозунг гласил: «Если мы будем обороняться, то мир нам поможет и мы победим!» «Руде право» подчеркивала, что если Чехословакия будет отважно и решительно защищаться, то будут спасены не только государственная и национальная независимость чехословацкого народа, но и мир в Европе{346}. Однако 22 сентября никто не выступил с требованием, чтобы правительство республики открыто отвергло англо-французский план. Впоследствии это упущение было особо отмечено Коминтерном и подвергнуто острой критике. Дело не пошло дальше лозунга о том, что любая ревизия границ должна быть вынесена на рассмотрение парламента, а этого было недостаточно. Ведь Э. Бенеш и правительство Годжи отдавали себе ясный отчет, что парламент никогда не даст согласия на подобную ревизию, и они не остановились перед нарушением конституции.

На митинге, собравшемся перед парламентом, выступил Клемент Готвальд. Он сказал: должно быть создано новое правительство обороны республики, которое будет опираться на народ, армию и честных демократов; создать новое правительство заставляет народ, и оно станет гарантией того, что враг не получит республику{347}. Один за другим выступали ораторы, которые, как полагали, войдут в новое правительство. Среди них были депутаты Л. Рашин, Й. Давид, К. Рыбарик и другие. Была выбрана делегация к Э. Бенешу в составе: К. Готвальд, Л. Рашин, Ф. Рихтер, Я. Пекарек, [148] К. Рыбарик. Э. Бенеш воспринял манифестацию перед парламентом как проявление решимости народа оборонять республику. Он пообещал сформировать новое правительство. Манифестация перед парламентом закончилась в 13 часов 30 минут, хотя еще не было известно, чего добилась делегация к Э. Бенешу{348}. Таким образом, народные массы разошлись раньше, чем Э. Бенеша заставили принять решение о создании нового правительства, и это также Коминтерн подверг критике.

Движение за оборону республики оставалось стихийным. Отсутствовала система организации, которая связала бы его в единое целое. Естественно, это не позволило низам развить столь действенное давление на правительство, чтобы предопределить принимаемые им решения. В данной ситуации решать задачи национальной обороны можно было лишь на основе широкого национального фронта. В тех условиях со стороны КПЧ было бы авантюрой пытаться решить эти вопросы путем захвата власти. Это был бы сектантский шаг. Гитлер был готов напасть, как только в Праге к власти придет народное правительство. Захватив власть, коммунисты вряд ли смогли бы создать правительство, пользующееся поддержкой всего народа, а война без широкой поддержки могла окончиться поражением, и КПЧ обвинили бы в том, что она ввергла страну в авантюристическую войну. Новое правительство должно было возникнуть легально, Э. Бенеш — остаться во главе республики. В тот день «Руде право» писала: «С нашей армией, с нашей промышленностью и сельским хозяйством, с нашим очень мужественным и готовым на жертвы народом мы должны отстоять свои позиции, и мы защитим их, если проявим отвагу». В этих словах ясно выражена идея необходимости общенационального фронта для обороны республики. Его поддержали бы мировые демократические силы, попытка же насильственного, в данном случае сектантского, решения только одной лишь КПЧ могла встретить весьма ограниченную поддержку. «За нами, — заявляла «Руде право», — подавляющее большинство человечества, которое вступит в борьбу на нашей стороне, выступит вовремя, и мы победим». КПЧ разделяла установку советской внешней политики о том, что объединенные силы антигитлеровской коалиции смогут удержать Гитлера от военной авантюры. А создание правительства народного фронта в Чехословакии и было условием для образования такой антигитлеровской коалиции великих держав. «Весьма правдоподобно, — считала «Руде право», — что враг, увидев твердость нашу, откажется от своих замыслов, ибо за его угрозами скрывается внутренняя слабость»{349}.

Анализируя, почему мощная энергия народа, проявившаяся в демонстрациях 22 сентября, не увенчалась полным успехом, [149] необходимо прежде всего подчеркнуть следующий факт: все партии правительственной коалиции, равным образом как и Э. Бенеш, были полны решимости не допустить создания правительства обороны республики. Против манифестаций народа выступили профсоюзы и партии коалиции, срывая проведение демонстрации. Национальные социалисты даже потребовали ввести в Праге осадное положение. Действовали также различные агенты-провокаторы. Так, например, агенты немецкого посольства выкрикивали лозунги, требующие отречения президента, обвиняя его в том, что он капитулировал из трусости{350}. Правительство пыталось овладеть положением и направить народные демонстрации в нужное русло. Гуго Вавречка, новый министр пропаганды, заявил впоследствии на заседании правительства, будто бы «демонстрации в Праге были заранее организованы и проходили под контролем, выкрики были согласованы, это была не стихийная демонстрация, а необходимый клапан»{351}.

Одной из правительственных мер было занятие здания КПЧ и редакции «Руде право». Это было прелюдией к роспуску КПЧ, после чего должна была последовать попытка начать прямые переговоры с Германией{352}. Подобный план неделю назад лорд Ренсимен привез в Лондон, сообщив, что передан он банкиром Я. Прейссом. Хотя Э. Бенеш и советовал отменить репрессии против КПЧ, однако новый министр внутренних дел, бывший чиновник этого же министерства, возразил, что он не может ничего сделать без согласия с Йозефом Черным, прежним министром внутренних дел. Аграрии давали понять, что Э. Бенешу необходимо выехать в Берхтесгаден для проведения прямых переговоров. В противном случае, угрожали аграрии, они сделают это сами. Утром 23 сентября Р. Беран домогался приема у Бенеша{353}. Я. Прейсс, Р. Беран, Й. Черны и М. Годжа, возглавлявшие реакционеров, намеревались призвать для наведения порядка немецкую армию, если б не удалось остановить народные демонстрации против капитуляции{354}. Основной идеей плана Я. Прейсса был роспуск КПЧ и прямые переговоры с Гитлером. Он исходил из того, что падение правительства Годжи и капитуляция перед англо-французским планом означает банкротство концепции Э. Бенеша. Теперь следовало оттеснить левые силы в правительственной коалиции, распустить КПЧ и открыть прямые переговоры с Гитлером. Что и сделал министр внутренних дел Й. Черны, который открыл в ночь с 21 на 22 сентября границы и передал власть в пограничных районах генлейновцам. В связи с этим следует учесть, что около 19 часов 21 сентября Б. Ньютон получил указание потребовать от Э. Бенеша пригласить в страну немецкие войска под предлогом поддержания порядка. Правда, Б. Ньютон не посмел передать [150] это требование Э. Бенешу, однако М. Годжа, как доверенное лицо английского посланника, вероятно, был ознакомлен с содержанием телеграммы. Так или иначе, но Й. Черны и М. Годжа пытались выполнить переданные из Лондона требования об отводе чехословацких вооруженных сил из пограничных районов и передаче здесь власти судетонемецкой партии. В свете этих фактов можно ли удивляться, что роковым вечером 20 сентября М. Годжа «заказал» нажим. Лишь капитуляция могла привести к власти наиболее реакционные силы, объединявшиеся вокруг аграрной партии. Сотрудничество с правительственными социалистами для аграриев стало теперь балластом и мешало прямым переговорам с гитлеровской Германией. Их стремления сводились к тому, чтобы пережить надвигающийся конфликт в тени нацистской Германии, нажиться на войне и выждать, чем завершится столкновение. В подобных расчетах не было ничего оригинального: это были вариации той же политики, которую проводил в годы первой мировой войны лидер аграрной партии А. Швегла. Стоит напомнить — Р. Беран в прошлом был секретарем А. Швеглы, а Йозеф Черны — его зятем.

Отрицательную позицию по отношению к народным демонстрациям заняла, впрочем, и правительственная коалиция в целом. Развязанная ею кампания должна была любыми средствами подорвать морально-политическую стойкость народа. «Все потеряно, все покинули нас, даже Советский Союз — таков был смысл всего этого. Подобные заявления влияли на умы и сердца, приводились «аргументы», правительственное радио всей своей программой навевало похоронное настроение. Общественность начала охватывать паника» — так охарактеризовала создавшуюся ситуацию «Руде право»{355}.

Актер Зденек Штенанек зачитал по радио правительственное заявление, в котором подчеркивалось, что Чехословакия покинута Англией и Францией, а поэтому нельзя даже и думать о принятии помощи СССР. В этом случае война поставила бы под угрозу саму основу национального существования чехов и словаков. «Президент республики и правительство не могли не принять план обеих великих держав как базу для дальнейших действий. Другого выхода не было, ибо мы остались одни»{356}. Заголовки в правительственных газетах, как и было предусмотрено, подчеркивали ответственность Запада. «Ужасное решение было принято под угрозой полного уничтожения. Собственные союзники диктовали нам условия как потерпевшим поражение! Ультиматум, не имеющий аналогий в истории нации! Все союзники отказали нам в помощи»{357}. К такой же аргументации прибегали и на собраниях коалиционных партий и их профсоюзных организаций, точнее говоря, на активах функционеров. «Не стоит скрывать, — говорилось [151] там, — что мы покинуты и остались одни... Было бы ошибкой думать, что в этом виновен господин президент республики или же наше правительство, — вся ответственность ложится на Англию и Францию»{358}.

Все средства были использованы, чтобы призвать народ к спокойствию. Давалось понять, что многое еще можно спасти в ходе дальнейших переговоров. Министр Э. Франке даже утверждал на заседании президиума национально-социалистической партии, что согласие правительства на передачу Германии пограничья всего лишь «дипломатический акт, и вовсе не обязательно осуществлять его»{359}. Руководство реформистских профсоюзов также обратилось к народу с призывами прекратить демонстрации. Они говорили, что еще не все решено, будут продолжены переговоры, а демонстрации помогли бы только врагам республики{360}. Целью всех этих мер было убрать народные массы с улиц. А после этого правительственная коалиция смогла бы за спиной народа вернуться к своей политике.

Какой отклик пражские демонстрации встретили на Западе? Английская печать с симпатиями сообщила о них уже 22 сентября. По наблюдениям чехословацкого посольства в Лондоне, общественное мнение быстро склонялось на сторону Чехословакии, и этот поворот приобрел «характер нарастающей волны»{361}. Различные организации, профсоюзы, Союз сторонников Лиги наций и лейбористская партия в течение всего дня проводили демонстрации под лозунгами: «Долой Чемберлена!», «Поддержим Чехословакию!», «Созовите парламент, остановите Гитлера!»{362} А. Кадоган, один из режиссеров политики «умиротворения» в Форин оффис, записал в своем дневнике: «Сколько смелости нужно человеку, чтобы быть трусом»{363}. Еще накануне британский кабинет весьма чутко среагировал на изменения в общественном мнении. В тот момент, когда Н. Чемберлен садился в самолет в Гестоне, его правительство оказалось в еще более затруднительной ситуации. Но могло ли развитие событий в Праге ускорить переворот в общественном мнении на Западе? Руководство Коминтерна считало, что это было вполне вероятным. «Если бы, — отмечал Георгий Димитров, — народное движение в Чехословакии решительно отвергло капитуляцию, а армия решилась бы сопротивляться немецкому нападению, то это оказало бы огромное влияние на Англию и Францию и вызвало бы настолько мощное движение в данных странах, что под его давлением предательский англо-французский план потерпел бы полный провал. В любой случае нет ничего худшего, чем капитуляция без борьбы»{364}.

Однако подобный образ мышления был весьма далек людям, стоящим во главе Чехословацкой буржуазной республики. Их политическая стратегия не выходила за рамки англо-французского [152] плана. В то время как массы пражских рабочих проходили перед парламентом, между Э. Бенешем и Я. Масариком состоялся очередной телефонный разговор.

«Масарик. Мне нужен англо-французский план, чтобы знать, что, собственно, обещали англичане. Здесь мне его не дали. Сохраняйте спокойствие и порядок во время переговоров в Годесберге. Все зависит от этого. Настроения в нашу пользу нарастают здесь, как лавина. Но нельзя позволить людям проводить большие манифестации. Иначе сразу же скажут, что мы хотим помешать переговорам Чемберлена в Годесберге. Это помогло бы Гитлеру. Так полагают Черчилль, Иден и архиепископ. Пусть Вавречка или Годжа выступят по радио с предупреждением. Во время переговоров ничего не предпринимайте. Граница в наших руках. Нам обещаны гарантии. Но мы должны поддерживать дисциплину в течение двух-трех дней, то есть пока Чемберлен находится у Гитлера.

Бенеш. Я сейчас же распоряжусь. Сообщите в Форин оффис, что на границе сосредоточиваются немецкие воинские части. Они заняли Аш. Существует опасность, что они не остановятся на этом. Наши солдаты стоят на границе; при ее нарушении начнутся стычки и все окончится катастрофой. Мы держимся и внутрь никого не пропустим. Но и другая сторона должна придерживаться того же.

Масарик. Я немедленно выполню все, но главное — абсолютное спокойствие во время переговоров.

Бенеш. Да, абсолютное спокойствие»{365}.

Странная логика. Английский народ протестовал против плана Н. Чемберлена, а Прага должна была молчать, так как господа в Годесберге не хотят, чтобы им мешали. Либералы в Праге и Лондоне принципиально не доверяли народу, энергии масс. Для них политика была привилегией кабинетов и дипломатии.

Днем чехословацкое посольство сообщило из Лондона, что еще сегодня падет правительство Чемберлена. Сообщение было дополнено советом сохранять спокойствие и оттягивать решение до понедельника 26 сентября{366}. Почему именно до этого дня? Предполагалось, что до воскресенья в английском общественном мнении произойдет полный переворот, к тому же Н. Чемберлен вернется в Лондон не раньше воскресенья. Поэтому принципиальный поворот в Лондоне может наступить в понедельник 26 сентября. Подобные расчеты разделялись некоторыми американскими дипломатами{367}.

Более того, переговоры в Годесберге проходили хуже, чем ожидали в Лондоне. Вечером Н. Чемберлен обратился к Э. Бенешу с просьбой, чтобы чехословацкое правительство приняло немедленные меры против любых действий, могущих [153] нарушить переговоры в Годесберге. Английское посольство при этом добавило, что подобные меры правительство, несомненно, примет еще в тот же вечер. Э. Бенеш сразу же продиктовал текст призыва к населению избегать «любых провокаций, ненормальных поступков, манифестационных выступлений и насильственных действий». Обращение заканчивалось заверением: «Правительство сделает все, чтобы ничто не нарушило дипломатические переговоры, идущие ныне между Англией и Германией»{368}. Могло ли оставаться хоть какое-то сомнение в том, что правительство и президент продолжают подыгрывать Чемберлену и выступают против собственного народа?

Французская общественность также бурно протестовала против принесения в жертву Чехословакии. Чехословацкое посольство в Париже посетило около 200 делегаций, в большинстве своем рабочих. Посольство было оцеплено четырьмястами полицейскими. Несмотря на это, постоянно раздавались выкрики: «Долой премьер-министра!» Манифестации привлекли внимание журналистов и фоторепортеров{369}. Активность народа заставила действовать и группу депутатов-социалистов, которые осудили насилие над чехословацкой независимостью{370}.

Вновь появились попытки свергнуть правительство Даладье. Ж. Мандель, П. Рейно и А. Шампетье де Риб пытались узнать у Э. Даладье, действительно ли на Прагу оказывался нажим, сопровождаемый угрозой расторгнуть союзнический договор. Эти три министра готовы были подать в отставку. Однако Ж. Боннэ отражал их нападки, утверждая, что Прага сама «заказала» ультиматум. Э. Даладье предостерегал министров, что война приближается и их отставка будет дезертирством{371}. Л. Блюм также потребовал, чтобы Прага подтвердила или опровергла заявление Э. Даладье о том, что нажим на Прагу осуществлялся в согласии с явным пожеланием Э. Бенеша{372}. 22 сентября Ш. Осуский сообщил, что ультиматум «заказал» М. Годжа. Тот, разумеется, опроверг такое утверждение{373}. Э. Бенеш написал Ш. Осускому обширное объяснение по вопросу об «ультиматуме по заказу», которое начиналось словами: «Я уполномочиваю Вас заявить Даладье и трем министрам все, что Вы сочтете необходимым, включая все предлагаемое Вами в связи с утверждением, что я требовал ультиматума для прикрытия». Этот текст должен был быть послан в Париж, но, если верить последующим депешам Ш. Осуского, он никогда не был доставлен туда. В бумагах К. Крофты этот документ включен в широкую подборку материалов Белой книги. Но в конце концов он не попал и в нее. Э. Бенеш избегал разрыва с людьми типа Боннэ и Даладье. В коалиционных партиях знали о интриге Ж. Боннэ, [154] но никто не счел нужным публично разоблачить его маневр. Откуда столько предусмотрительности по отношению к Ж. Боннэ, которого в кулуарах называли негодяем и лгуном{374}. Некоторые историки утверждают, что Э. Бенеш якобы ориентировался не на сторонников Мюнхена, а на их противников. Почему же тогда он сам не дал противникам Ж. Боннэ убедительные аргументы, разоблачающие этого негодяя и лгуна? Почему он стерпел, когда Ж. Боннэ заставил оппозицию замолчать, заявив, что Прага сама заказала собственные похороны? Ведь французские сторонники Мюнхена взваливали всю вину на Чехословакию не только во время сентябрьского кризиса. Многие годы французская дипломатия твердила, что Чехословакия сама виновата, ибо вовремя не договорилась с Гитлером. Если бы Чехословакия предложила больше, чем требовал Гитлер, то она могла бы спастись. Ее вина якобы состояла в том, что чехословацкие уступки не успевали за претензиями Гитлера. Подобные нелепости сторонники Ж. Боннэ распространяли и после Мюнхена{375}. И в Чехословакии не нашлось никого, кто бы опроверг это. Поэтому не стоит удивляться тому, что к Ж. Боннэ относились со столь неуместной снисходительностью. Но такое поведение, бесспорно, было принципиальной политической ошибкой. Ведь речь шла о дальнейшем существовании республики.

Манифестации в Праге и международная солидарность с Чехословакией не оказали заметного влияния на формирование нового правительства, которое должно было сменить кабинет Годжи. Э. Бенеш осуществил свои намерения, с которыми он ознакомил утром В. де Лакруа. Обоим западным посланникам повторяли, что новый кабинет подтвердил согласие с англо-французскими «предложениями» и об этом будет опубликовано сообщение{376}.

Естественно, правые силы стремились занять ведущее положение в новом кабинете. Социалисты, входящие в правительство, поддерживали Э. Бенеша. Они настаивали, чтобы отставка правительства Годжи не выглядела как «отступление под давлением народа». Они даже подумывали о созыве парламента, чтобы замаскировать тот факт, что народные демонстрации вынудили правительство уйти в отставку. К. Готвальд выступал за создание народного правительства, в котором наряду с социалистами и коммунистами были бы представители всех патриотических сил. Реакция угрожала призвать в таком случае Гитлера. П. Зенкл заявил на заседании президиума национально-социалистической партии: «Многие люди боятся правительства социалистических левых сил. Поэтому они готовы призвать Гитлера, чтобы он навел здесь порядок»{377}. Реакция стремилась сохранить в силе решение [155] о капитуляции. На заседании административного совета аграрного банка в этот день говорилось: «Уход доктора Годжи — ужасная ошибка. Пусть останется Бенеш. Лишь бы только не... Даже самое плохое старое правительство лучше, чем новое»{378}. Усилия были направлены главным образом на сохранение прежнего Политического комитета — реального центра политической власти, в котором правые имели несомненное превосходство. Вечером Э. Бенеш позвонил Б. Ньютону и сообщил, что новое правительство назначено, но сохранен Политический комитет, давший согласие на англо-французский план{379}. Впоследствии министр иностранных дел К. Крофта написал: «Тем самым ясно давалось понять, что новое правительство признает международные обязательства, принятые прежним правительством перед его отставкой, и не собирается пренебрегать ими»{380}. Последствия были, разумеется, самые серьезные. Правительство ничего не решало — оно собралось только 28 сентября, — а такие вопросы, как, например, отношение к годесбергскому меморандуму, рассматривались только Политическим комитетом{381}.

Коалиция явно была единой, когда речь шла о том, что новый кабинет должен без изменений продолжать политику старого правительства. Во время переговоров о новом правительстве обсуждались две возможности: чиновничий кабинет, возглавляемый генералом армии Яном Сыровы, или так называемый общенациональный кабинет под руководством Рудольфа Берана. Характерно, что немецкая пресса в этот день получила информацию, что к власти придет правительство во главе с Р. Бераном, который всегда ратовал за сближение с Германией{382}. Одновременно некоторые газеты — органы чешских правых — развернули нападки на прежний внешнеполитический курс, причем эту кампанию из-за кулис направлял Я. Прейсс{383}. По другим сведениям, кандидатами на пост премьера были Й. Черны, П. Зенкл, Я. Сыровы. В одной группе с Петром Зенклом назывались Л. Рашин, Г. Рипка, Я. Странский и другие. Другую группу составляли генерал Л. Крейчи, секретарь К. Крофты Г. Масаржик и банкир Я. Прейсс, которые намеревались создать «комитет общественного блага», составленный почти исключительно из генералов{384}. В конце концов Э. Бенеш, чтобы удовлетворить все заинтересованные стороны, пошел на компромисс: главой правительства был назначен Ян Сыровы. Э. Бенеш, впрочем, опасался, как бы Гитлер не увидел в этом кабинете военное правительство, готовящееся к войне. В выборе Сыровы главную роль сыграла его популярность, проявившаяся во время демонстраций. Впоследствии А. Гампл скажет, что Яна Сыровы во главе правительства и государства поставил «глас улицы»{385}. Была удовлетворена и группа П. Зенкла: ведь он стал [156] министром. Правые силы также могли быть довольны: фактически власть и впредь сохранялась в руках Политического комитета, в котором им принадлежало большинство. Компромисс всегда был в основе правительственной коалиции, и она осталась верна ему и в эти критические часы.

Одновременно с обсуждением состава нового правительства Э. Бенеш вел переговоры с Й. Тисо об автономии Словакии. Й. Тисо принял предложения Э. Бенеша. Партия Глинки направила в кабинет генерала Я. Сыровы министра М. Чернака. 3 октября М. Чернак вышел из правительства, так как Э. Бенеш не удовлетворил ультиматум этой партии, представленный как раз в день мюнхенской конференции{386}.

Как отнеслась к созданию правительства Сыровы Германия? Еще 22 сентября немецкая пресса получила откорректированную информацию, согласно которой правительство Сыровы было необходимо изображать как скрытую военную диктатуру, ничего не писать о его составе и программе{387}. Немецкое посольство охарактеризовало правительство Сыровы как сборище людей Э. Бенеша с левой тенденцией. Эта информация, скорее, выражала разочарование неудачей, постигшей Р. Берана. Ведь немецкая пропаганда заранее представила его как нового премьер-министра. Окружение Бенеша предпринимало попытки исправить подобные представления немцев. Генерал Блага из военной канцелярии президента, посланник Я. Смутны и дипломатический чиновник Чермак, используя различные каналы, сообщили немецкому посольству, что Э. Бенеш и Я. Сыровы готовы согласиться с любым диктатом, если Германия обеспечит существование малого чехословацкого государства. Войны хотят, давали понять гитлеровцам, только коммунисты, а Э. Бенеш и его окружение стремятся к соглашению. Э. Бенеш и правительство, намекалось в другой информации, готовы капитулировать, но хотели бы получить гарантии, что Германия не оккупирует всю чехословацкую территорию, что ее армия остановится в пограничных районах. Германию просили с пониманием отнестись к тому, что в создавшейся политической ситуации затронута честь нации, не подготовленной к столь обширным жертвам. Окружение Э. Бенеша настойчиво налаживало с Германией политические контакты. Их целью было уменьшить напряжение и подготовить почву для политических переговоров о реализации англо-французского плана{388}. Другое назначение подобных контактов — притупить острие немецких нападок на правительство Сыровы. Э. Бенеш стремился убедить, что предыдущие решения о принятии англо-французского плана останутся неизменными, а кабинет генерала Сыровы будет служить не делу войны, а достижению соглашения об условиях передачи пограничных районов. [157]

Б. Ньютон полагал, что немцы совершенно напрасно обеспокоены созданием правительства генерала Сыровы. Новый кабинет, писал он, не представляет военной диктатуры, и его создание не является провокацией. Я. Сыровы не обладает качествами и амбициями диктатора, а как военный он не имеет никакой ценности. Однако Я. Сыровы очень популярен. Он сможет лучше всех обеспечить дисциплину в армии, полиции, жандармерии и во всей стране. И он может рассчитывать на успех{389}. Одновременно Б. Ньютон предостерегал, что сомнительная стабильность этого правительства не должна подрываться новыми требованиями. Главная задача правительства — поддержать порядок, успокоить массы. Требование, чтобы правительство немедленно освободило пограничные районы, может привести к его свержению, прекращению переговоров с Гитлером и в конце концов к войне{390}.

Правительство Сыровы ясно подтвердило, что оно принимает условия англо-французского плана. Н. Чемберлен не упустил возможности должным образом подчеркнуть это в своих выступлениях{391}. Этот факт имел весьма серьезные последствия: сторонники политики «умиротворения» могли делать вид, что в принципе вопрос уже решен и остается лишь урегулировать второстепенные технические и процедурные детали.

Чехословацкая общественность не осознала полностью значение того, что правительство Сыровы не отмежевалось от решения кабинета Годжи. Сохранилась иллюзия, что новый кабинет является правительством обороны республики. КПЧ не выдвинула лозунга, призывающего к прямому и открытому отказу от англо-французского плана. В Коминтерне это расценили как серьезную ошибку{392}. Материалы тех дней позволяют считать, что партия, вероятно, заняла выжидательную позицию по отношению к новому правительству. Предполагалось, что правительство не допустит новых уступок. Если оно будет защищать целостность и интересы республики, то получит общую поддержку. Руководство КПЧ проявляло осторожность, не предпринимало таких действий против правительства, которые возлагали бы на партию фактически всю ответственность за результат войны. Коалиционные партии согласились капитулировать и ничего не изменили в своем решении. Демонстрации в Праге считались делом рук коммунистов, и коалиционные партии сделали все, чтобы парализовать их. На заседании президиума национально-социалистической партии редактор Мотычка заявил: «В Праге манифестации и толпы. С речами выступают коммунисты... Сегодня у нас только две партии: одна за войну, другая за капитуляцию»{393}. Э. Бенеш и Я. Сыровы также передали немецкому посольству, что войны хотят только коммунисты. Это были [158] типичные приемы в духе Боннэ, целью которых было идейно и политически изолировать коммунистов. Руководство КПЧ не исключало возможность войны, и партия была готова встать во главе народа; но вместе с тем оно полагало, что в данной ситуации партия не может рисковать и взять на себя всю ответственность за войну. Несомненно, к подобным рискованным действиям относили и требование, чтобы правительство немедленно отменило решение о согласии с англо-французскими «предложениями»{394}. Однако уже на следующий день обстановка изменилась. Началась общая мобилизация, и возобладало убеждение, что тем самым утратило свою силу согласие правительства Годжи с англо-французским планом. Развитие событий показало, что это было ошибочным суждением.

Когда к вечеру был согласован состав нового правительства, кабинет Годжи собрался на свое последнее заседание. Вместо того чтобы открыто признать, что правительство грубо нарушило конституцию и за это осуждено всем народом, а потому его падение неотвратимо, М. Годжа произнес запутанную речь. В ней говорилось, что правительство должно подать в отставку, так как нельзя быстро собрать парламент, который, возможно, и высказал бы недоверие правительству. Эта софистика была занесена в протокол для того, чтобы не признавать, что капитулянтское правительство было вынуждено уступить «ненавистной улице»{395}.

Пока правительство заседало, Э. Бенеш выступил по радио. Целью его выступления было успокоить общественность, дать ей надежду, что правительство действует, согласно продуманной линии, а не плывет по течению, влекомое событиями. «У меня, — заявил Э. Бенеш, — есть свой план на все случаи, и ничто не обманет меня». Для общественности это изречение было какой-то мистикой. Сразу же после Мюнхена люди из окружения Э. Бенеша раскрыли суть этого таинственного плана. Э. Бенеш верил, что в течение многих недель ему удастся вести переговоры о передаче пограничных районов; за это время он надеялся укрепить позиции Чехословакии путем соглашения с Польшей, хотя бы и ценой территориальных уступок. Свой план он обсудил с армейским командованием, и генералы рекомендовали на всякий случай принять меры к обеспечению безопасности на границе с Польшей. Даже и после уступки пограничных районов Германии Чехословакия смогла бы сохранить свою независимость, если бы имела надежных соседей в лице Польши и Венгрии. Таков был план Э. Бенеша{396}. Еще ночью он послал президенту И. Мосьцицкому письмо, в котором предлагал пересмотреть границу в пользу Польши. Но все это было крайне нереально. Именно 22 сентября Польша разорвала заключенный с Чехословакией [159] договор о национальных меньшинствах. Были призваны резервисты, а Ю. Бек даже не пытался скрывать, что польская армия сосредоточивается на чехословацкой границе{397}.

О предстоящих переговорах с Германией Э. Бенеш сказал: «Мы хотим добиться соглашения между самыми большими нациями в мире. Если оно будет заключено и если это будет достойное соглашение, то оно будет весьма выгодно нашему народу и в нем получит выражение общее примирение Англии и Франции с Германией, наше с Германией и другими соседями, а также отразится наше сотрудничество с другими государствами...» Кто изучал речи и развитие мыслей Э. Бенеша в годы, непосредственно предшествовавшие Мюнхену, подтвердит, что именно этими словами он всегда характеризовал английскую политику «умиротворения». Но как можно было выдавать вассализацию и колонизацию Восточной Европы за процесс поиска нового соглашения с Германией, за новое примирение? В эти годы Э. Бенеш приспособлялся к политике Запада и, очевидно, не вполне осознавал тот риск, который несет с собой установление немецкого господства в Центральной Европе. Что имел в виду Э. Бенеш, говоря по радио о своем таинственном плане, впоследствии поведал Р. Бехине: «Он сказал, что коль скоро западные державы проводят политику, какая им нравится, то и он будет поступать так же и сам договорится с Гитлером. Э. Бенеш уступит ему онемеченные районы, и после этого мы будем жить в спокойных условиях»{398}.

В заключение Э. Бенеш призывал к спокойствию, предостерегал перед демонстрациями, свергнувшими правительство Годжи: «Наш народ умный и реалистично мыслящий. Он всегда понимал тяжелые ситуации и мог различить, когда надо воевать, а когда — вести переговоры»{399}. Э. Бенеш был готов прибегнуть к любым аргументам, лишь бы доказать пользу капитуляции.

Э. Бенеш своим выступлением пытался ввести в заблуждение общественность, успокоить возмущенных людей, сломить волю народа к обороне республики от фашизма. Тем не менее правые круги осуждали его выступление, видя в нем стремление затянуть переговоры и вызвать тем опасные осложнения. Правые считали, что Э. Бенешу следует вместо оптимистических заявлений о будущем государства и нации попросту признать катастрофическое банкротство своей политики{400}. Правые уже не могли дождаться того момента, когда они придут к власти и установят собственный курс внутренней и внешней политики. Пока они были вынуждены согласиться с новым компромиссом, который подтвердил прежнее различие позиций в правительственной коалиции. [160]