VII. Снова колебания перед капитуляцией (21 сентября)

Хотя Политический комитет, правительство и коалиционная «группа двадцати» решились наконец принять англофранцузский план, у самого Э. Бенеша еще сохранялась слабая надежда, что, может быть, удастся использовать изменения в политической ситуации на Западе. Рано утром друзья Э. Бенеша позвонили в Париж Леону Блюму. Во время первого разговора был задан вопрос, волновавший Э. Бенеша: можно ли ожидать изменения французского общественного мнения, если Чехословакия окажет Гитлеру сопротивление и продержится хотя бы четырнадцать дней? Около 5 часов утра в Прагу пришел ответ Л. Блюма. Он советовал не надеяться на такие изменения во Франции{275}. В 8 часов утра немецкая служба подслушивания зафиксировала телефонограмму, вновь адресованную Блюму. Прага настаивала, чтобы социалистическая фракция поддержала назначение Э. Эррио премьер-министром. Аналогичные действия в Англии должен был предпринять К. Эттли. В телефонограмме подчеркивалось, что обстановка требует немедленных действий. Спасение Чехословакии — в изменении положения на Западе{276}. Ни Э. Эррио, ни Л. Блюм не принадлежали к течению, готовому встать на защиту Чехословакии. Социалистическая партия была расколота, а Э. Эррио не скрывал, что считает возможным решить кризис прямыми переговорами с Гитлером.

В половине девятого Э. Бенеш пригласил к себе французского посланника. Э. Бенеш зачитал ему подготовленный проект положительного ответа, но попросил, чтобы французское правительство обратило внимание на следующие обстоятельства: 1) так как польскому и венгерскому меньшинству уже обещана автономия, то Франция должна сдерживать Польшу и Венгрию, потому что их притязания могут довести чехословацкий народ до отчаяния и в конце концов вызвать войну; 2) пограничная территория с немецким населением будет передана в руки международной комиссии; 3) Англия и Франция добьются от Германии обязательства не нападать на Чехословакию до передачи пограничной территории; 4) Э. Бенеш хотел бы получить и гарантии обеих западных держав, что на Чехословакию не нападут в ходе переговоров о передаче территории, — иначе нельзя исключить возможность войны; 5) гарантии Англии и Франции должны вступить в силу [118] в тот момент, когда чехословацкое правительство примет «предложения»; 6) переговоры о немецких гарантиях Чехословакии будут вести Париж и Лондон; они должны иметь по меньшей мере тот же объем, что и немецкие гарантии Бельгии; 7) Э. Бенеш интересуется позицией Франции и Англии в том случае, если Гитлер отвергнет «предложения»; он ожидает, что обе державы станут защищать Чехословакию; 8) текст англо-французских «предложений» слишком общий и недостаточно определенный, поэтому Э. Бенеш требует, чтобы в этом нечетком виде его не сообщали Гитлеру. Новая редакция текста должна быть согласована с генеральными штабами Англии и Франции. Новую границу следует определить так, чтобы Чехословакия сохранила свои укрепления. Они строились долгие годы, и в них вложено много миллиардов.

Собственно говоря, все эти пункты означали новые условия, сопровождающие принятие «предложения». Э. Бенеш хотел заранее проверить у посланника, приемлемы ли они для французского правительства. Ведь во время ночного демарша было выдвинуто требование безоговорочного принятия «предложений». В. де Лакруа, выслушав это, напомнил Э. Бенешу, что ведь Чехословакия может рассчитывать на финансовую и экономическую помощь Франции. Но Э. Бенеш настаивал, чтобы при передаче территории щадили экономические интересы Чехословакии: новая граница не должна перерезать важные коммуникации. Э. Бенеш вновь повторил, что во время подготовки «предложений» с чехословацким правительством не консультировались и именно поэтому оно имеет право потребовать, чтобы новая модификация «предложений» была составлена не так жестко, чтобы она стала существенно свободней. В беседе с французским посланником Э. Бенеш настаивал, чтобы его замечания к предложениям «были доведены до сведения» Н. Чемберлена еще до отъезда последнего в Годесберг, с тем чтобы он смог использовать их в своей беседе с Гитлером. Французское посольство в Лондоне передало их О. Г. Сарженту только 22 сентября{277}.

Таким образом, Э. Бенеш все еще пытался выиграть время, он хотел добиться, чтобы процедура передачи территории была растянута на более длительное время, что дало бы возможность вести дальнейшие дипломатические переговоры. Предпринимая эту попытку, Э. Бенеш снова допускал серьезную ошибку, все еще связывая свои надежды с Ж. Боннэ и Н. Чемберленом.

Тем временем Ж. Мандель продолжал настаивать, чтобы Э. Бенеш не уступал диктату Парижа и Лондона. «Выстрелите первым, — убеждал этот противник Ж. Боннэ, — Франция, Англия и Россия присоединятся к вам, все пойдут за вами, и Германия будет побеждена в течение шести месяцев». На [119] следующий день Ж. Боннэ жаловался в правительстве, что телефонные звонки Ж. Манделя подрывают его усилия в Праге{278}. Друзья Ж. Боннэ впоследствии проговорились: советы Ж. Манделя вызвали у Э. Бенеша новые колебания — давать ли положительный ответ на англо-французский план{279}.

В 10 часов Э. Бенеш вновь связался с французским посланником и сказал ему, что со стороны политических партий возникли серьезные затруднения. В. де Лакруа поинтересовался, не может ли Бенеш использовать свой авторитет для преодоления их сопротивления. «Я не всемогущ», — ответил Э. Бенеш. Спустя десять минут министр Ф. Ежек сообщил в министерство иностранных дел о том, что Я. Нечас получил сообщение из Парижа: ночной демарш был совершен без согласия правительства в целом. Необходимо немедленно сообщить в Париж содержание ночного демарша{280}.

В 10 часов 32 минуты состоялся следующий телефонный, разговор между Э. Бенешем и Ш. Осуским:

«Осуский: Вы уже выслали это?

Бенеш: Я только что отправил.

Осуский: Я прошу подождать.

Бенеш: Как?

Осуский: Подождите.

Бенеш: Хорошо, но как долго?

Осуский: Какой срок вам дали?

Бенеш: Они хотят получить днем.

Осуский: Не давайте торопить себя и спокойно размышляйте.

Бенеш: Рассуждения просты: или — или.

Осуский: Масарик сказал мне, что вы уже решили.

Бенеш: Мы еще не ответили, этот Черны... Ответа мы не дали, одни лишь наши пожелания...

Осуский: Я думал, что решение уже принято, и хотел сказать об этом Черчиллю. Он в Париже. Я сказал ему, что все готово, вы единогласно приняли это, но пока я и сам не получил из Праги никаких сообщений.

Бенеш: Думаете, что ситуация изменится?

Осуский: Не знаю, но посмотрим, что можно сделать. Я не знал, что эти парни проделали у вас вчера ночью.

Бенеш: Да, да.

Осуский: Я парализован, не знаю, что творится. Сегодня правительство здесь, а через два дня его не будет. Не давайте себя насиловать.

Бенеш: А если начнется война?

Осуский: Здесь сразу же будет кризис. Если на нас нападут, то ситуация изменится. Народ ничего не знает. На прессу оказывают большое давление, чтобы все скрывали. Не давайте себя изнасиловать. [120]

Бенеш: Да.

Осуский: Сообщите мне шифром, что сказали вам ночью эти парни.

Бенеш: Вы скоро получите»{281}.

Во время этого разговора в Прагу поступила телеграмма Ш. Осуского, содержащая те же советы: «Не допускайте, чтобы англо-французское вмешательство запугало вас. Сегодня уже ясно, что речь идет не о справедливом решении проблемы, а о том, чтобы последовательными жертвами с нашей стороны выиграть время для себя. Мы представляем ценность для себя и для других лишь до тех пор, пока сохраняем силу. Поэтому судите о ситуации спокойно и объективно, невзирая на то что вам говорят Англия и Франция. Здесь оказывают неслыханное давление на печать; народ не знает, что происходит»{282}.

Секретариатом Крофты была подготовлена следующая телеграмма Ш. Осускому: «Сообщите всем членам кабинета, что в ходе сегодняшнего ночного демарша де Лакруа заявил президенту республики: если мы скажем нет и при этих обстоятельствах начнется война, то Франция к нам не присоединится»{283}. Текст телеграммы показывает, что Э. Бенеш не собирался следовать советам не уступать, он только пытался перепроверить в Париже, является ли ночное заявление В. де Лакруа о разрыве союзнического договора решением французского правительства или же это всего лишь индивидуальная акция Ж. Боннэ. И именно в тот момент, когда уже казалось, что нажим Запада перестал оказывать воздействие, в развитие событий вмешался М. Годжа. Он посетил посланника Б. Ньютона и обещал ему попытаться лично преодолеть сопротивление, которое оказывают капитуляции в политических партиях. Более того, он доверительно информировал английского посланника, что ситуация осложнилась в результате телеграммы Ш. Осуского с советом не спешить. Безусловно, ту же информацию получил и В. де Лакруа. Он осведомился по телефону в Париже о том, можно ли вручить Э. Бенешу ноту, излагающую содержание ночного демарша. Б. Ньютон также хотел вручить свой меморандум. Более того, он посоветовал Лондону оказать новый нажим на Я. Масарика{284}.

Теперь все стало ясно. Когда капитулянты встречали сопротивление, реакция в Праге просила Париж и Лондон оказать новое давление. Его жертвой было отнюдь не реакционное крыло коалиции, напротив, оно получало политическую помощь в усилиях добиться согласия на капитуляцию. В. де Лакруа информировал Ж. Боннэ: скорее всего, правительство Чехословакии надеется, что Париж под давлением парламента изменит свою позицию, а правительство Даладье, возможно, будет вынуждено подать в отставку, поэтому Прага все [121] еще колеблется с передачей окончательного ответа. Вручение Э. Бенешу ноты, считал посланник, может помочь делу. Ж. Боннэ согласился, но с условием: будет оговорено, что ночью французский демарш был сделан по просьбе М. Годжи{285}.

Надеялся ли Э. Бенеш на то, что некоторые министры правительства Даладье будут протестовать против нажима, который оказывался в течение ночи с целью добиться согласия с англо-французским диктатом? Когда некоторые министры проявили интерес к этому вопросу, Ж. Боннэ предъявил телеграмму посланника из Праги, из которой следовало, что чехословацкое правительство само просило осуществить этот нажим. Это сообщение оказало ошеломляющее воздействие на противников Ж. Боннэ{286}. Э. Даладье вновь напомнил возмущенным министрам, что Э. Бенеш сам предложил уступить некоторые районы с немецким населением Германии. Ничто не мешало Э. Бенешу публично разоблачить эти домыслы Ж. Боннэ и Э. Даладье. Почему он не сделал этого? Может быть, Э. Бенеш и впредь надеялся на политическую помощь французского правительства и не хотел рисковать политическим разрывом с ним? Или же Ж. Боннэ попросту исказил его опровержение? Так называемый пятый план Э. Бенеша действительно существовал. И он был огромной политической ошибкой, облегчившей французским капитулянтам защиту своих позиций. А «ультиматум по заказу», ставший прологом к ночному демаршу? Ведь Э. Бенеш знал содержание разговора М. Годжи с французским посланником и дал согласие запросить Францию, выполнит ли она свои обязательства. Будучи опытным дипломатом, он хорошо знал, что подобный вопрос легко можно изложить как «заказ на ультиматум». В любом случае действительность такова: в течение сентябрьского кризиса Э. Бенеш ни разу не поручал своему парижскому посланнику публично опровергнуть утверждение о том, что он дал согласие на передачу пограничных районов еще до лондонской встречи 18 сентября, а ночью 20 сентября попросил Париж оказать нажим, с тем чтобы чехословацкое правительство смогло принять «предложения». Разве не сказал Э. Бенеш во время ночного демарша: только ультиматум может оправдать правительство в том, что оно без согласия парламента приняло «предложения». Еще 14 октября 1938 г. Ш. Осуский запрашивал в одной из своих телеграмм: «Так как об этом вопросе писали в «Таймс» и он обсуждался на конференции лейбористов, так как министры, депутаты, сенаторы и журналисты постоянно настойчиво расспрашивают меня о данной проблеме, я еще раз спрашиваю: могу ли я официально опровергнуть утверждения, будто: 1) во время поездки Э. Даладье и Ж. Боннэ в Лондон 17 сентября у них уже было согласие [122] нашего правительства на передачу судетской территории; 2) д-р Бенеш просил Э. Даладье и Ж. Боннэ оказать на него нажим, который он мог использовать для того, чтобы побудить чехословацкое общественное мнение согласиться с передачей территории? Я до сих пор не уполномочен публично опровергнуть эти заявления, поэтому здесь укореняется убеждение, что чехословацкое правительство само несет ответственность за все случившееся с нами»{287}.

Подобная сдержанность Э. Бенеша была выражением крайней предусмотрительности по отношению к Западу — так он и говорил о своем поведении в речах, произнесенных во время войны. Как же можно верить после этого утверждениям некоторых наших историков о том, что Э. Бенеш якобы ориентировался на Западе не на сторонников политики «умиротворения», а на демократических противников этой предательской политики? Ведь именно его неуместная осторожность предоставила свободу действий людям типа Боннэ, которые вышеприведенными «фактами» буквально подавляли возражения оппозиции. Ж. Мандель с полным правом задавал вопрос: как мы можем защищать Э. Бенеша, если он сам не собирается защищаться? Хотя Ж. Боннэ и его клика и утверждали демагогически, что опасность войны устранена, политическая общественность понимала: предательство союзнических обязательств не предотвратило войну. Чувство унижения и возмущения возрастало в Париже в такой степени, что многие предсказывали падение правительства Даладье в течение двух недель. К власти должно было прийти правительство Народного фронта. Эти прогнозы подкреплялись вероятностью того, что в Годесберге Гитлер предъявит новые требования, выполнить которые П. Чемберлен не сможет{288}.

Гитлер и сторонники политики «умиротворения» понимали, что время не их союзник. Именно поэтому они так настаивали на ускорении чехословацкой капитуляции. Около 12 часов Б. Ньютон через М. Годжу передал Э. Бенешу, что если после полудня не будет дан положительный ответ на ночной ультиматум, то английское правительство снимет с себя всякую ответственность за создавшуюся ситуацию{289}.

В полдень оба посланника вручили Э. Бенешу письменные ноты, в которых повторялось сказанное в ходе ночного демарша. Э. Бенеш спросил у них: вступят ли в силу обещанные гарантии сразу же после принятия «предложений»? Он потребовал письменного обещания, что Англия и Франция придут на помощь Чехословакии, если после принятия «предложений» на нее будет совершено нападение. Согласно версии Э. Бенеша, Б. Ньютон ответил, что у Англии до сих пор нет никаких обязательств перед Чехословакией. Однако в телеграмме [123] в Лондон Б. Ньютон писал, что лишь указал Э. Бенешу на то, что ставить в последний момент новые условия небезопасно. Б. Ньютон советовал Лондону: если британское правительство решит удовлетворить требования Э. Бенеша, то пусть ограничит свое обязательство обещанием оказать помощь непосредственно во время переговоров{290}. Э. Бенеш обратился к французскому посланнику с вопросом: «Ведь мы еще союзники, договор между нами еще действует?» Но В. де Лакруа не был уверен в том, что договор не разорван именно в результате ночного демарша. Только после того, как Б. Ньютон подтвердил, что старые договоры сохраняют силу, В. де Лакруа обещал запросить Париж.

Перед уходом Б. Ньютон заметил: он якобы не понимает, что за правительство в Чехословакии, если оно даже не может принять решение. В своих письменных заметках Э. Бенеш назвал англичанина глупым и ограниченным человеком, но вслух лишь ответил, что ответ будет дан позже{291}.

Собственно говоря, этот последний демарш был повторением ночного. Сверх того, была передана нота, в которой Чехословакии сообщалось, что если она не примет англо-французские «предложения», то не получит никакой помощи. В своих мемуарах Э. Бенеш пишет, что как только он получил эту ноту, то понял, что необходимо принять окончательное решение, так как посчитал ее «последним и окончательным словом Франции по вопросу о нашем союзе»{292}. С точки зрения профессионального дипломата, его действия, может быть, и можно оправдать. Он решил капитулировать, как только получил подтверждение в письменной форме. Но ведь эта нота была лишь одной вестью, пришедшей в этот день из Парижа. Это было мнение министра Ж. Боннэ. Однако утром приходили и другие вести. Но Э. Бенеш сделал ставку на Ж. Боннэ. Он оставил без внимания мнение Ж. Манделя, У. Черчилля, пренебрег советами и рекомендациями своего парижского посланника. Днем в Прагу прибыла делегация французских профсоюзов. Но она смогла только констатировать, что правительство М. Годжи согласилось принять англо-французский ультиматум{293}. У Э. Бенеша не хватило даже отваги хотя бы отвергнуть тот темп, который навязывали сторонники политики «умиротворения». В критические дни сентябрьского кризиса он действовал только как профессиональный дипломат, а не как ответственный государственный деятель. Он не использовал иных политических средств и методов, кроме дипломатических. Э. Бенеш оказался неспособен осуществить политический маневр против Ж. Боннэ. Он оставался в плену иллюзий, полагая, что реализация англо-французского плана будет предметом дипломатических переговоров, во время которых он сможет что-либо спасти для Чехословакии. [124]

Иллюзорными были и надежды, что письменные ноты обяжут западные державы поддержать Чехословакию в случае нападения Германии после принятия «предложений»: ведь Б. Ньютон ясно отверг подобную интерпретацию, вновь подчеркнув, что ответ должен быть безоговорочным.

И все же Э. Бенеш в своих мемуарах утверждает, что окончательный ответ, данный чехословацким правительством 21 сентября, был якобы условным ответом; он должен был подчеркнуть, что Чехословакия подчиняется нажиму и настаивает на обещании гарантий. Сформулированный таким образом ответ днем был представлен правительству, командованию армий, председателям коалиционных партий и парламентских комиссий. Гарантии новых границ изображались якорем спасения в бурном и тревожном будущем. Их оценивали выше, чем договор с Францией, и поэтому приняли капитуляцию. Собственно говоря, письменные ноты — это была идея, высказанная Э. Бенешем во время ночного демарша. Он тогда заявил, что только ультиматум может оправдать нарушение конституции и согласие на ревизию границ, данное без парламента. Это была страховка на будущее. Отказ от пограничных районов был неконституционным и незаконным, следовательно, он не имел силы, и на это можно было бы ссылаться в подходящее время{294}.

Чем ближе был отлет Н. Чемберлена в Германию, тем больше росла нервозность в Париже и Лондоне: ведь чехословацкий ответ все еще не был получен. Э. Фиппс спрашивал Ж. Боннэ, почему Прага прошлой ночью настаивала на быстром ответе, а теперь колеблется и не может принять решение. Он заявил, что Лондон никогда не изменит свою позицию и, если будет необходимо, Б. Ньютон вновь обратится к М. Годже и Э. Бенешу{295}. Днем Я. Масарику позвонил А. Кадоган из Форин оффис. Из сообщений Б. Ньютона видно, сказал он, что правительство колеблется, но утром следующего дня Н. Чемберлен летит к Гитлеру и он непременно должен иметь чехословацкий ответ. Э. Галифакс хотел, чтобы А. Кадоган, кроме того, повторил Я. Масарику все сказанное Б. Ньютоном во время ночного демарша. Я. Масарик ответил, что уже с трех часов он поддерживает связь с Э. Бенешем, который сообщил, что ответ составляется и будет передан посланникам в 16 часов. Ответ будет содержать полное согласие с англо-французскими «предложениями» и иметь добавление, в котором выражается надежда на то, что, если, на Чехословакию нападут после принятия «предложений», Англия и Франция придут ей на помощь.

Я. Масарик вновь позвонил А. Кадогану в половине пятого. Он сообщил, что ответ уже составлен и содержит безоговорочное согласие. Добавления, в которых выражаются надежды [125] на получение помощи, не представляют собой условия принятия «предложений»{296}. Чтобы не оставалось сомнений в том, что звонок Л. Кадогана — это новый нажим, чехословацкому посольству в Лондоне было вручено письмо аналогичного содержания. Кроме всего прочего, в письме говорилось: «Постоянный заместитель министра иностранных дел вновь настоятельно повторяет то, что Б. Ньютон сказал при соответствующем случае, то есть во время ночного демарша»{297}.

Приблизительно за тридцать минут до вручения положительного ответа несколько генералов во главе с генералом Крейчи прибыли к Э. Бенешу. Они потребовали у него распустить политические партии, арестовать министров правительства Годжи и объявить военную диктатуру. Идея военной диктатуры в течение всего сентябрьского кризиса не раз обсуждалась как возможность спасения республики. Генералы ориентировались на оборону против Германии и ссылались на возможность получения советской помощи. Э. Бенеш возражал им, приводя уже известную аргументацию о крестовом походе против большевизма, и доказывал, что капитуляция — это единственная реальная возможность{298}. Э. Бенеш отстаивал всеми силами капитуляцию перед своими генералами. Приблизительно в то же время из Лондона позвонил Я. Масарик. Его рекомендации были недвусмысленны: мы должны продержаться, не отдавать того, что нельзя, а если и отдать что-то, то на соответствующих условиях. Нельзя дать себя запугать{299}.

Серьезную помощь Чехословакия получила от Советского Союза. 21 сентября в состояние боевой готовности было приведено 30 стрелковых, 10 кавалерийских дивизий, 1 танковый корпус и 7 танковых бригад. Боевая готовность была объявлена в 17 авиабригадах. Для перелета в Чехословакию было подготовлено 246 бомбардировщиков и 302 истребителя{300}. Газета «Известия» открыто задала вопрос: собирается ли Франция выполнить свои союзнические обязательства перед Чехословакией? Что делать Чехословакии в случае, если Франция не выполнит своих обязательств? «Известия» считали, что она должна отвергнуть чужое вмешательство и обороняться, должна представить в Лигу наций жалобу на немецкую агрессию! Тем самым весь вопрос с темных задворок дипломатических махинаций попал бы на широкую международную арену и переговоры проходили бы под контролем демократической общественности{301}. Не было никаких сомнений в том, что «Известия» выразили официальное мнение Советского правительства. У. Черчилль вспоминает в своих мемуарах, что все эти меры Советского правительства в ходе сентябрьского кризиса, включая заявление М. М. Литвинова в Лиге наций о советской помощи, не оказали влияния на действия Н. Чемберлена и позицию французского правительства. [126]

Он добавляет: обе западные державы не ответили на советские предложения помощи потому, что советская помощь в борьбе с Гитлером была для них принципиально неприемлема. У. Черчилль пишет: «События развивались так, как будто Советской России не существовало, — и это обошлось нам слишком дорого»{302}. Большинство делегаций в Женеве молча наблюдало за развитием событий в Праге, Годесберге и позднее в Мюнхене. Французская и английская делегации воздержались от комментариев. В подобной ситуации Женева была для СССР единственным международным форумом, где М. М. Литвинов мог публично объяснить позицию Советского правительства. В своем выступлении 21 сентября он совершенно ясно заявил, что Советское правительство готово в любое время честно выполнить свои обязательства по отношению к Чехословакии{303}. Поэтому позже Э. Бенеш вынужден был признать в беседе с писателем Томасом Манном следующее: «Во время всего сентябрьского кризиса Россия давала понять, что она готова помочь Чехословакии»{304}.

21 сентября на Э. Бенеша оказывалось давление слева. Однако правые всячески стремились парализовать этот нажим. В создавшейся ситуации капитуляция представлялась правым силам последним шансом, ибо только триумф гитлеровской Германии мог изменить политическую обстановку в Чехословакии в их пользу. Аграрии поручили Гахе связаться с Э. Бенешем и потребовать, чтобы М. Годжа немедленно установил прямые контакты с Германией. Это была старая идея Р. Берана, он считал, что компромисс непосредственно с Германией более выгоден, чем переговоры через посредничество Запада{305}. Э. Бенеш ответил, что он подумает. Впоследствии он возвращался к этому вопросу, в частности в письме, отправленном Гахе в ноябре 1938 г. В нем говорится: «Я неоднократно думал о таких переговорах, но существовали препятствия двоякого характера: а) все были настолько заинтересованы в данном вопросе (Франция, Англия, мы, Германия), что это стало бы капитуляцией, возложившей на нас ответственность за будущее...»{306} Угроза аграриев самим обратиться в Берлин была осуществлена, когда стало известно, что правительство приняло окончательное решение подчиниться англо-французскому плану. Смысл этого нажима ясен: покончить с колебаниями Э. Бенеша.

После продолжавшегося 51 час давления, нерешительности и колебаний К. Крофта вручил обоим посланникам чехословацкий ответ на ультиматум, полученный в Граде в 14 часов 19 сентября. Текст этого ответа нельзя достоверно проверить по чехословацким дипломатическим документам. Ясно одно: в нем говорилось о нажиме Запада и о необходимости гарантий. В сохранившихся нескольких черновых вариантах ответа [127] по-разному характеризовался этот нажим: настойчивые убеждения, чрезвычайный нажим и чрезвычайно настоятельные домогательства. В двух текстах есть и упоминание о заявлении посланников, сделанном во время ночного демарша, о позиции, которую займут их правительства, если вследствие отказа от «предложений» Германия нападет на Чехословакию{307}.

В своих мемуарах Э. Бенеш признается: ничего из обещанного в своих «предложениях» правительства Франции и Англии не выполнили. Это, впрочем, полностью соответствовало основной линии политики «умиротворения». Отступление великих держав в Центральной Европе было тотальным, и политически наивно было надеяться на новые обязательства, если ничто не помешало разрыву прежних договоров.

Принятие англо-французских «предложений» означало принципиальное согласие чехословацкого правительства капитулировать. Это был рубеж в развитии сентябрьского кризиса. Согласие чехословацкого правительства облегчило маневрирование сторонников политики «умиротворения», вылившееся в мюнхенское соглашение.

Как оценить роль Э. Бенеша во всем кризисе? Как и у каждой исторической личности, у Э. Бенеша следует различать субъективные устремления и объективные результаты его политики. Э. Бенеш, как либерал, относится к числу политиков, которые в критические моменты колеблются и уступают давлению. Как мы видели, характер давления на Э. Бенеша часто был совершенно противоположен, и в конечном счете он подчинился нажиму реакционных правых сил. Может быть, он и не был полностью лишен хороших побуждений и субъективно намеревался сохранить республику в ее прежнем виде. Однако его конкретные политические решения объективно привели к катастрофическим последствиям. К специфическим чертам Э. Бенеша относится способность спекулятивно оправдывать собственные ошибочные решения. Но согласие с политикой «умиротворения» неизбежно означало катастрофу для Чехословакии, и ее нельзя было предотвратить философствованием.

Необходимо вновь подчеркнуть, что овладеть положением, создавшимся во время сентябрьского кризиса, смог бы только крупный государственный деятель, а не профессиональный дипломат, каким был Э. Бенеш. Вся его политика в этот период проникнута пассивностью, приспособленчеством к ходу политических событий в Париже и Лондоне. Коммунистическая партия ясно подчеркивала, что судьба Чехословакии — в руках чехословацкого народа. «Руде право» в те дни писала: «Помощь союзников зависит от Чехословакии. Чехословакия должна немедленно использовать все пакты Лиги наций, потребовать санкций против агрессора и сделать возможной быструю помощь настоящих друзей». В тот момент [128] Чехословакия должна была решительно выступить с бесстрашным разоблачением нацистского агрессора{308}.

На самом деле хотя антикапитулянтски настроенные круги и подчеркивали необходимость того, чтобы решения принимал народ и парламент, но многие их представители одновременно поддерживали иллюзии о позиции Э. Бенеша. Подобные противоречивые оценки можно обнаружить и в листовках, распространенных в этот день так называемым Петиционным комитетом «Останемся верными»: «Народ не капитулировал — чехословацкая демократия не капитулировала. Правительство не народ! Решение о том, как действовать правительству, должен принять народ... Требуйте немедленного созыва парламента! Парламент должен отвергнуть капитуляцию!.. Непреклонен президент, непреклонна армия, непреклонен народ!»{309} Однако действительная обстановка была иной: президент был непреклонен лишь в стремлении принять «предложения» и не допустить созыва парламента. Э. Бенеш подписал воззвание, в котором потребовал абсолютного доверия к правительству и безусловного выполнения любых приказов{310}. Это было одной из мер правительства, направленных на то, чтобы сдержать народ, возмущенный капитуляцией.

Уже с утра предпринимались попытки подорвать доверие народных масс к Советскому Союзу. Ж. Боннэ в Париже утверждал, что, коль скоро Советский Союз занял неопределенную позицию, компромисс с Гитлером неизбежен. Понятно, что пражские капитулянты не замедлили публично выступить с лживыми обвинениями: газета аграриев «Вечер» утром вышла со статьей, в которой говорилось, что Чехословакия «была предана и народом славянской расы». В заявлении правительства о принятии англо-французских «предложений» также утверждалось, что советская помощь якобы нереальна, так как Франция отказалась выполнить свои обязательства. В 10 часов 15 минут полпред С. С. Александровский заявил протест министерству иностранных дел, подчеркнув, что Советское правительство дало положительный ответ на оба заданных вопроса. Ведь Э. Бенеш не задал третьего вопроса, и поэтому несерьезно для правительства ссылаться на «предательство Советского Союза», чтобы оправдать свое решение о капитуляции{311}. Листовка КПЧ разоблачала правительственные махинации и передавала советский ответ в следующих словах: «Мы окажем немедленную помощь в любой ситуации, если вы будете обороняться»{312}. В газете «Лидове новины» появилась статья о советской позиции во время сентябрьского кризиса, заканчивающаяся словами: «В любом случае действия Советского Союза таковы, что у чехословацкого народа нет причин сомневаться в надежности и верности своего русского союзника»{313}. К сожалению, эти же «Лидове новины» [129] опубликовали в вечернем выпуске заявление, проникнутое стремлением успокоить народ. Газета писала, что не опубликованный до сих пор правительственный ответ «может не бояться суда чехословацкого народа, а молчание, хранимое правительством, вызвано тактическими соображениями, а вовсе не стыдом». Если эта статья имела в виду ответ правительства от 20 сентября, то подобное заявление было оправданным. Но в 17 часов уже был дан ответ, означающий полную капитуляцию.

Еще днем Б. Ньютон предлагал Лондону публично одобрить действия Э. Бенеша, принявшего «предложения», и тем помочь ему убедить общественное мнение Чехословакии в том, что англо-французский план соответствует интересам этой страны. Скорее всего, на Э. Бенеша будет направлено всеобщее негодование, и поэтому желательно, чтобы США также публично одобрили действия Бенеша, писал он. Форин оффис послал в Прагу телеграмму подобного содержания, но Б. Ньютон не вручил ее Э. Бенешу{314}.

Принятие «предложений» было нарушением конституции и поэтому оно означало политическое банкротство Э. Бенеша и всей политической группировки, которая поддерживала его. Но кто мог лучше, чем Э. Бенеш, заставить общественность согласиться с капитуляцией? Чехословацкая дипломатия в Берлине давала понять, что Э. Бенеш должен остаться «рулевым так долго, пока не усмирит социалистические массы. Иначе грозит революция»{315}.

Как видно из протоколов, Э. Бенеш отказался принимать отставку правительства, мотивируя это тем, что надо ждать, пока общественность не успокоится. Ведь Б. Ньютон ясно сказал во время ночного демарша: «Если капитуляция будет принята, то нельзя позволить свести ее на нет свободным излиянием народного негодования». Будь у Э. Бенеша действительно желание противостоять политике «умиротворения», он сам бы подал в отставку в тот момент, когда были исчерпаны возможности его концепции. Сохранение за собой поста президента и после принятия капитуляции, отказ принять отставку правительства означали не что иное, как содействие реализации намерений Ж. Боннэ и Н. Чемберлена, — на этот раз против воли чехословацкого народа. Если бы Э. Бенеш принял отставку правительства Годжи, а возможно, и сам отказался бы от поста президента, то он расчистил бы дорогу для «правительства обороны республики». Совещание оппозиционных политиков, собравшихся в редакции «Лидовых новин», оказалось перед проблемой: как создать новое законное правительство, если правительство Годжи после капитуляции хотя формально и подало в отставку, но продолжает выполнять свои функции. Чтобы решение капитулировать не утратило силы, у власти должно было оставаться правительство, [130] принявшее это решение. Только так можно было помешать прийти к власти правительству, которое аннулировало бы это решение и организовало бы оборону республики от фашистского агрессора.

Вечером в Праге начались первые демонстрации протеста против капитуляции. Я. Сыровы и П. Зенклы призывали сохранять спокойствие и порядок, успокаивали демонстрантов. Однако уже на следующее утро правительство Годжи признало, что оно не может удержаться у власти, и вновь подало в отставку{316}.

Несомненно, капитуляция правительства вызвала сразу же вопрос: какой режим будет в пограничных районах с немецким населением? Было принято решение о том, чтобы министр внутренних дел связался с судетонемецкой партией и договорился с ней об обеспечении порядка. На практике это означало передачу власти судетонемецкой партии и открытие границ. Более того, Э. Галифакс настоятельно посоветовал через Б. Ньютона Э. Бенешу отозвать из пограничных районов чехословацкую государственную полицию. Наилучшим решением, считали в Лондоне, было бы открытое заявление Э. Бенеша, что Чехословакия не в состоянии нести далее ответственность за сохранение порядка в пограничных областях. Бенешу, по мнению Лондона, следует обратиться с просьбой, чтобы немецкая армия без промедления взяла на себя всю ответственность{317}. Необходимо подчеркнуть, что телеграмма с этими рекомендациями была получена в Праге менее чем через два часа с того момента, когда К. Крофта передал обоим посланникам положительный ответ на «предложения». А ведь Э. Бенеш надеялся, что новые границы будут определены в результате долгих переговоров, в ходе которых многое еще можно будет спасти. Однако требование немедленной оккупации пограничных областей было выдвинуто еще до отлета Н. Чемберлена в Годесберг.

В ночь с 21 на 22 сентября власть в целом ряде пограничных городов была передана в руки судетонемецкой партии. Непосредственно после политической капитуляции последовал фактический уход с территории, находящейся перед укреплениями. Армия получила приказ не занимать районов, захваченных ранее генлейновцами. Р. Стопфорд из миссии Ренсимена организовал переговоры между министром внутренних дел Я. Черным и деятелями судетонемецкой партии{318}. Аграрии охотно выполнили британские указания и начали освобождение пограничных районов еще раньше, чем открылись переговоры в Годесберге. Пока Э. Бенеш колебался и конструировал дипломатические гарантии, должные ограничить последствия капитуляции, аграрии действовали и предавали. Развитие событий далеко опережало действия Э. Бенеша. [131]