VI. Решение о капитуляции принято (21 сентября)

Согласно сообщению Б. Ньютона, ночной демарш окончился в 3 часа 45 минут утра. В это время члены Политического комитета уже были в Граде. У Р. Бехине, Я. Черного, Р. Млчоха и М. Годжи, то есть явных пораженцев, еще оставалось время для короткого предварительного совещания.

Таким образом, заседание Политического комитета должно было начаться самое раннее в 4 часа утра. Спустя час было решено принять «предложения», то есть капитулировать. По крайней мере так говорится в донесении румынского посланника Р. Круцеску{245}. Это решение, сообщал Р. Круцеску, было воспринято ответственными кругами с глубокой печалью — и с большим облегчением. Сообщение секретаря М. Годжи Б. Ньютону также подтверждает, что Политический комитет принял решение капитулировать{246}.

Вопреки обычаю заседание комитета открыл М. Годжа. Он сообщил: получен ясный ответ о позиции Франции и необходимо на что-то решиться ввиду того, что оба посланника только что потребовали принять «предложения». По мнению М. Годжи, военные перспективы крайне неблагоприятны. Однако если правительство примет этот ультиматум, то оно нарушит конституцию и будет вынуждено подать в отставку. Э. Бенеш пожаловался на поведение Запада. Он согласился с М. Годжей в том, что правительство должно будет уйти в отставку, но для этого следует выбрать подходящий момент. Р. Круцеску писал в своем донесении, что ожидается яростная реакция городских масс. Для того чтобы успокоить их и взять под контроль, пока все остаются на своих постах, хотя и понимают, что капитуляция означает генеральное изменение прежнего политического курса.

После Э. Бенеша слово взял Р. Бехине. Смысл его истерических выкриков сводился к следующему: хотя народ и армия полны решимости сражаться при любых обстоятельствах, правительство должно действовать разумно. Мы окружены и будем уничтожены. Если мы примем русскую помощь, то все организуют сговор против нас, так как ждут лишь повода уничтожить ненавистный большевизм. Если «предложения» будут приняты, то государство будет принесено в жертву, но нация спасена. Э. Бенеш согласился с ним. «Предложения» должны быть приняты, хотя народ и не готов к этому. [104]

Я. Шрамек возразил, сказав, что, согласно конституции, вопрос об изменении границ должен решать парламент, а не правительство. Цену обещанных гарантий необходимо рассматривать с учетом того, что Франция не выполнила свои союзнические обязательства. Э. Бенеш возмутился. Он уже входил в роль главного адвоката, защищавшего капитуляцию. Гарантии нельзя недооценивать, заявил он, так как англичане непременно выполнят то, что обещали. Созвать парламент невозможно, ибо он может не одобрить принятие «предложений». «Это была бы драка, а не заседание парламента... А кроме того, нельзя забывать об улице. Как вы намерены объяснить народу столь непопулярную истину, что часть республики находится под угрозой?.. Каждого, кто выступит за войну, будут носить на руках. Для этого не надо никакого искусства. Политиком может быть каждый, но государственных деятелей всегда мало»{247}. Таким образом, народ, полный решимости защищать республику, для Э. Бенеша стал лишь достойной осуждения «улицей», которая сопротивляется «разумному решению Политического комитета». Люди, призывающие к обороне республики, являются, по его словам, безответственными демагогами. И в этой ситуации настоящим государственным деятелем представляется лишь тот, кто проголосует за капитуляцию. Чешской буржуазии, чтобы доказать свою солидарность с Западом, не оставалось ничего иного, как растоптать конституцию, а волю народа назвать «демагогическими криками улицы». Исторический опыт показывает, что так происходит всюду, где поставлены под угрозу интересы эксплуататорского класса. Так же обстояло дело и в Чехословакии. Представители правящего класса посчитали войну бок о бок с Советским Союзом войной революционной, а это противоречило их классовым интересам.

Аграрий Я. Черны заявил, что его партия давно предсказывала подобное развитие событий и хотела предупредить их, требуя изменить курс. Аграрную партию лишь осуждали, но теперь нет другого выхода, кроме капитуляции. Р. Млчох, представитель живностенской партии, добавил: нужно как можно быстрее капитулировать, чтобы избежать еще худшего. «Мы не смеем уступать неразумной улице». Представитель Национального объединения Ф. Ежек вместе с Я. Шрамеком настаивали на том, что весь вопрос следует вынести на решение парламента.

Но Э. Бенеш с еще большим жаром принялся защищать капитуляцию. Чехословакия, говорил он, не может вести войну: перевес сил на стороне Германии. Тут он повторял аргументы сторонников политики «умиротворения», хотя они находились в противоречии с объективными фактами. О превосходстве Германии Запад и чехословацкое правительство могли говорить [105] лишь потому, что сбрасывали со счетов Советский Союз. Ф. Ежек позволил себе вопрос: «Наверное, в самый тяжелый момент Россия выступит и без Лиги наций?»

Бенеш ответил: «Это было бы самое худшее! ...Запад, так же как и страны «оси», считает, что пришел час для крестового похода против большевизма. Весь мир поднялся бы против нас, если бы мы остались одни с СССР против Германии»{248}. Вся эта аргументация была заимствована из арсенала сторонников политики «умиротворения». В широких же слоях общественности Англии и Франции идея коллективной безопасности, совместных действий с СССР имела прочные корни. Демократическая общественность искренне хотела мира и была убеждена, что совместные действия Запада и СССР в состоянии пресечь военные авантюры Гитлера.

Итоги заседания Политического комитета подвел М. Годжа. Невзирая на некоторые возражения, заявил он, «предложения» необходимо принять. Будет созвано правительство, а позднее — коалиционная «группа двадцати». Все, что до сих пор осталось невыясненным, можно будет решить за это время.

Принципиальное решение было принято узкой группой, состоящей из Э. Бенеша и самое большее трех министров. Оно было представлено Политическому комитету как решенный вопрос. Аналогично развивались события и на заседании правительства, и в коалиционной «группе двадцати», которые также были поставлены перед готовым решением. На возражения на обращали внимания или же объявляли их партийной спекуляцией, которой не должно быть места в столь критической ситуации.

В заключение Э. Бенеш высказал слабую надежду, что, возможно, многое удастся спасти во время переговоров о реализации англо-французского плана. И не исключено к тому же, что еще может измениться обстановка в Париже и Лондоне. Э. Бенешу предстоял, как он сказал, ряд телефонных переговоров — он ожидал важных сообщений, — лишь после этого он примет решение. Пока же он считал, что позиция Политического комитета позволяет ему дать Англии и Франции положительный ответ на их «предложения»{249}. С этого момента всю ответственность за Мюнхен принял на себя Э. Бенеш. Позже, в Лондоне, Р. Бехине написал: «Я думаю, что господь бог озарил Бенеша, когда он взял решение на себя, а мы прикрывали его политику»{250}. Э. Бенеш будет с небывалой решительностью защищать англо-французский план вплоть до принятия мюнхенского диктата. Его настойчивость и упрямство, заслуживающие лучшего применения, не сочетаются с его позднейшим осуждением ночного демарша как аморального.

Правительство собралось к 6 часам утра. Это было первое его заседание с 19 сентября — с того момента, когда оба [106] посланника вручили «предложения». После этого все решения принимал только Политический комитет. Сообщение о положении сделал М. Годжа. В основе его выступления было утверждение о том, что нужно уступить нажиму западных держав, которые несут ответственность за все, что сейчас теряет Чехословакия. Мы намеревались выждать благоприятных изменений во Франции, заявил М. Годжа, но эти ожидания не оправдались. Хотя наш ответ от 20 сентября и допускал ревизию границ, он был признан недостаточным. Нажим обоих посланников был проявлением превосходящей силы, которой необходимо подчиниться. Из речи М. Годжи хорошо заметно, что ультиматум действительно помог чешской буржуазии капитулировать перед фашистской Германией. Для того чтобы подсластить горькую пилюлю, М. Годжа добавил, что принятие «предложений» — меньшее зло, все могло кончиться гораздо хуже. Новое государство будет иметь и свои преимущества: оно будет избавлено от тяжелых проблем, связанных с национальными меньшинствами. «Идея обороны наших существующих границ, — заявил М. Годжа, — всегда исходила из предпосылки военного сотрудничества или помощи Франции и России. Когда стала известна отрицательная позиция Франции, оставалась только надежда на русскую помощь». Однако, утверждал далее М. Годжа, СССР якобы поставил условием своей помощи решение Лиги наций. «В нынешней обстановке... ясно, что и этот путь является непреодолимым и не обещает положительных результатов. Когда же были запрошены представители нашей армии, то они заявили, что изолированный конфликт означал бы для Чехословакии крах». Правительство открыто скажет народу, кто несет ответственность за потерю пограничья, и если народ будет настроен против Франции, то это естественно{251}.

После М. Годжи выступил К. Крофта. Если М. Годжа объяснял ответ от 20 августа попыткой затянуть переговоры, чтобы дождаться изменений во французской политике, то К. Крофта добавил: правительство хотело продемонстрировать, что согласие является вынужденным. Из этих выступлений явствовало, что идея арбитража в первоначальном ответе была лишь жестом, показывающим согласие вести переговоры о ревизии границ. К. Крофта уточнил вопрос и о том, почему так ждали известий о предполагавшейся смене правительства во Франции. Политический комитет и Э. Бенеш исходили из того, что все принципиальные решения принимаются французским кабинетом независимо от того, что 99 процентов французов на стороне Чехословакии. К. Крофта сказал, что сделать ставку на свержение правительства Даладье посчитали слишком большим риском. Этим он подтвердил, что Э. Бенеш лишь пассивно следил за развитием событий в Париже, у него не хватило [107] смелости самому принять такие меры, которые сделали бы невозможными маневры Ж. Боннэ. По вопросу о советской помощи К. Крофта добавил только, что помощь «одной большевистской России восстановила бы против нас весь западный мир». Он закончил выступление заверением, что если во Франции произойдут изменения, то чехословацкую позицию все еще можно будет приспособить к ним. Однако, как покажет последующее развитие, эта мысль была лишь самоубийственной иллюзией. Ведь как только Ж. Боннэ и Э. Галифакс получат согласие чехословацкого правительства на свои «предложения», они смогут обманывать возмущенную общественность утверждениями о том, что принципиальные проблемы уже решены и остается урегулировать совершенно незначительные вопросы процедурного характера.

Некоторые министры, прежде всего Я. Шрамек и Ф. Ежек, ссылались на неподготовленность чехословацкой общественности к капитуляции и выражали сомнение, сумеет ли правительство и в дальнейшем контролировать развитие событий. Кроме того, решения об изменении границ государства могут быть приняты только парламентом, поэтому действия правительства антиконституционны. Против этих выступлений в истерическом тоне возражал Р. Бехине. Не время, заявлял он, для таких дискуссий. Война приведет к уничтожению нации. Правительство может сделать только одно: принять требования Франции и Англии и заранее застраховаться от реакции общественности, которая, естественно, будет возмущена. Р. Бехине прочел прокламацию, которую намеревались опубликовать для успокоения народа. В этой прокламации особенно подчеркивалась мысль о том, что правительство было вынуждено подчиниться международному давлению, так что ответственность за капитуляцию несут только Франция и Англия.

Утром того же дня в Париже состоялась беседа между Э. Фиппсом и У. Буллитом, в которой британский дипломат сообщил, что колебания чехословацкого правительства возникли под влиянием обещанной советской помощи. Только ясное заявление посланников Англии и Франции о том, что Чехословакия не может ожидать какой-либо помощи со стороны Запада, значительно облегчило положение чехословацкого правительства, и оно решилось капитулировать{252}.

Некоторые авторы утверждают, что министры-аграрии угрожали открыть границу в том случае, если будет принята изолированная советская помощь{253}. И мы увидим, что позднее, 21 сентября, они действительно открыли Германии границу. В течение дня в Лондон приходили сообщения о том, что, хотя утром правительство и приняло «предложения», оно все еще колеблется передавать ответ, так как Советское правительство настаивает, чтобы капитуляция была отвергнута{254}. И. М. Майский [108] свидетельствует, что Советское правительство предлагало поддержать Чехословакию в борьбе с гитлеровской агрессией, даже если Франция откажется выполнить свои обязательствва{255}. Позднее, во время войны, Э. Бенеш написал английскому историку Л. Б. Нэмиру, что, несмотря на помощь, предлагаемую советским правительством, он не решился на войну с Германией. (Письмо хранится в Британском музее{256}.) В отношении С. С. Александровского Э. Бенеш использовал ту же тактику, что и Ж. Боннэ против М. М. Литвинова. Когда речь зашла о советской военной помощи, он попросил советского полпреда вместе с генералом К. Гусареком и посланником А. Гейдрихом рассмотреть вопрос о ее практическом осуществлении, и особенно в условиях возможного сопротивления проходу советских войск Польши и Румынии. Э. Бенеш многозначительно добавляет в своих мемуарах, что полпред С. С. Александровский, не имея инструкций, не смог в это время дать ему ответ по этим военным вопросам{257}. Тем самым Э. Бенеш попросту хотел оправдать свой отказ принять советскую помощь. Он стремился показать, что хотя советская помощь и предлагалась, но практически реализовать ее было невозможно. С этой же целью Ж. Боннэ давал ложную интерпретацию своим беседам с М. М. Литвиновым. Но Э. Бенеш как-то забывает о том, что вопросы совместных военных действий должны были решаться на совещаниях генеральных штабов, а французский и чехословацкий генеральные штабы игнорировали советские предложения о созыве их представителей. В сентябре 1938 г. советская сторона повторяла такие предложения многократно, но они вновь и вновь не находили отклика.

Заседание правительства продолжалось примерно час, ибо в 7 часов утра была созвана коалиционная «группа двадцати». Однако здесь возникли препятствия. Группа деятелей из партии Национальное объединение под руководством Л. Рашина покинула совещание, после того как высказала свое несогласие с выступлением М. Годжи. Представители народной партии воздержались от голосования. Несомненно, это создавало уже серьезные трудности в реализации сценария капитуляции, разработанного М. Годжей. Э. Бенеш хотел получить гарантию, что все партии коалиции заранее выскажут полное согласие с капитуляцией, что было весьма важно, так как ожидалась бурная реакция общественности. Он хотел исключить возможность того, что какая-либо из коалиционных партий станет вождем народного движения и выразителем его воли. Э. Бенеш все еще надеялся получить поддержку западных держав, хотя бы в ходе переговоров о реализации англо-французского плана. Но как сломить сопротивление некоторых деятелей коалиции? Тут мог помочь только новый нажим, и Запад не прекращал его оказывать. [109]

Окончательная капитуляция ведущих деятелей республики произошла к концу дня 21 сентября. С этого момента Н. Чемберлен и его сообщники могли вести дальнейшие переговоры с Гитлером, представляя дело так, будто речь идет лишь об окончательном решении процедурных, вернее, технических, вопросов. Важно внимательно рассмотреть, каким образом ведущие деятели правительственной коалиции объясняли или же оправдывали свою капитуляцию, какие ложные иллюзии привели их к принятию этого рокового решения. Ряд высказываний и заявлений того времени, позднейшие мемуары Э. Бенеша свидетельствуют о том, что в правительственных кругах верили в возможность дальнейших переговоров о практическом осуществлении англо-французского плана, надеялись, что, может быть, удастся определить новые границы, приемлемые по экономическим, этническим и, пожалуй, военным соображениям. Несомненно, представления такого рода были самообманом и лишь облегчали капитуляцию. Ведь Германия категорически отказывалась продолжать переговоры, стремилась лишь диктовать условия, а Запад был готов отступать бесконечно. Э. Бенеш и его окружение особенно верили обещанным гарантиям, хотя именно в этом пункте «пропозиций» содержалось наибольшее противоречие. Коль скоро западные державы ясно дали понять о своей готовности предоставить Германии свободу действий в Центральной Европе, то как после этого можно было доверять их обещанию гарантировать новые границы Чехословакии и тем самым вновь связать себя обязательствами в отношении этого района? Заявления Н. Чемберлена о гарантиях были рассчитаны прежде всего на внутреннюю пропаганду. Тем самым английской общественности хотели показать, что с Гитлером ведется честная торговля и Н. Чемберлен действует как честный маклер. Что касается Чехословакии, то обещания гарантий давались лишь для того, чтобы выманить согласие правительства на капитуляцию и помочь ему оправдаться перед чехословацкой общественностью хотя бы в критический момент. В действительности обещание гарантий с начала и до конца было бесстыдным обманом. Министры, сохранившие хоть каплю стыда, открыто признали это. Однако Э. Бенеш решительно поддерживал веру в гарантии.

Еще одним аргументом в пользу принятия англо-французского плана было утверждение Э. Бенеша о том, что, если бы Чехословакия отвергла «предложения», она оказалась бы в политической изоляции. Чехословакию могли обвинить в том, что она вовлекла Европу в войну из-за вопроса о своих национальных меньшинствах. Эта аргументация впервые появилась в сентябре 1938 г., позднее приводилась в мемуарах Э. Бенеша, а оттуда попала в работы некоторых историков{258}. Аргументы эти лишены всякого основания. Кроме гитлеровской пропаганды [110] и нескольких продажных журналистов, подкупленных нацистами, никто не отваживался обвинять Чехословакию в военных замыслах. Чехословакия, которой угрожал нацизм, пользовалась в мире большой симпатией, но, капитулируя под нажимом, она не могла обеспечить себе никакой помощи Запада. Напротив, это позволило реакционным кликам Парижа и Лондона умыть руки, заглушить голоса оппозиции, критикующие их грязную сделку с Гитлером. Ведь смыслом всей политики «умиротворения» было передать Чехословакию в «сферу интересов» нацистской Германии. И 21 августа «умиротворителям» удался ловкий ход — чехословацкое правительство согласилось с их политикой.

Э. Бенеш в своих мемуарах объясняет, почему он не смог оказать сопротивление требованиям Запада и тем более решиться на войну с Гитлером: внутри коалиции были силы, полностью согласные с капитуляцией. Принять же решение о войне он мог позволить себе лишь при условии абсолютного единства нации. Несомненно, аграрии хотели капитулировать во что бы то ни стало. Но сохранение единства с ними значило только одно: согласие всей правительственной коалиции с их политической позицией. Народ был един в готовности оказать сопротивление фашизму и капитуляции. То же единство, о котором пишет Э. Бенеш и которое он сам помогал отстоять в Политическом комитете и в правительстве, было единством с людьми типа Боннэ, а не с народом. И для этой ситуации верен известный принцип, выдвинутый В. И. Лениным: для того чтобы объединяться, надо сначала размежеваться. Из протоколов Политического комитета, правительства, заседаний коалиционных партий ясно видно, что к порядку призывали не тех, кто отстаивал капитуляцию, а каждого, кто высказывал сомнения в ней. Единство правительственной коалиции постарались сохранить на основе капитуляции, а не на основе сопротивления нажиму Запада и борьбы против фашизма. Э. Бенеш хотел, чтобы политика капитуляции стала единой политикой всего правящего класса, для того чтобы в будущем никто из представителей этого класса не посмел высказать сомнения в ее правильности. Нажим Запада должен был стать спасительным козлом отпущения, раз и навсегда избавляющим чешскую буржуазию от ответственности за Мюнхен. Во время войны в Лондоне Э. Бенеш заявил в Государственном совете: «Я желал бы, чтобы среди нас не было таких, кто хотел бы возбуждать споры о Мюнхене и возлагать на себя и нас ответственность за несовершенные ошибки»{259}.

Капитуляцию в сентябре 1938 г. и в дальнейшем оправдывали утверждением, что если бы пошли на риск оборонительной войны с Германией, то нация была бы истреблена. Капитуляция якобы была неизбежной трагедией. Последующие события [111] в период оккупации показали, что эта убогая аргументация создала плодородную почву для гаховщины, для оправдания сотрудничества с поработителями и отказа от борьбы с ними. В жизни отдельных людей и целых наций есть моменты, когда необходимо, несмотря на риск, взять на себя ответственность. Ростовщические расчеты — плохой советчик в такие моменты. У Э. Бенеша и его окружения в 1938 г. была возможность войти в историю национальными героями, отважившимися повести народ на борьбу с фашизмом. Однако они избрали иную роль — войти в историю капитулянтами. Позднее, оправдываясь, они ссылались на неблагоприятный ход начавшейся войны, на трагическую судьбу многих европейских народов. Нет сомнений, что лидеры чешской буржуазии относились к возможной нацистской оккупации, исходя из опыта времен Австро-Венгерской монархии. Председатель Национального совета Капрас заявил утром 21 сентября: «Мы уже многое испытали в нашей истории, во многом разбираемся, мы уже находились под чужим господством и знаем, как действовать в такой ситуации. Мы знаем, что ничто не продолжается вечно, поэтому должны как-то пережить это, война — это более верная гибель, чем капитуляция: ведь последняя преходяща»{260}.

Позднее К. Готвальд скажет в Коминтерне: реакция сама не была достаточно сильной, чтобы заставить чешский народ капитулировать. Впоследствии буржуазные лидеры изображали дело так, будто они сами стали жертвой нажима Запада. Но ведь он, этот нажим, и был той помощью, без которой ведущие буржуазные политики не сумели бы заставить капитулировать чешскую политическую общественность. Для того чтобы высказывать суждения о том или ином ведущем политике буржуазной республики, необходимо всегда помнить об этих двух сторонах систематического давления Запада. Нажим Запада, как теперь хорошо известно, был политической помощью М. Годже и его друзьям из аграрной партии. Для правительства в целом это была единственная возможность оправдать перед собственной общественностью решение капитулировать. Всегда ли был Э. Бенеш лишь несчастной жертвой этого нажима? Почему он с такой шокирующей резкостью отстаивал капитуляцию вплоть до своего падения? Или он капитулировал лишь потому, что нажиму Запада не был противопоставлен достаточно действенный контрнажим внутренних и внешних демократических сил? Нужно отметить, что у Э. Бенеша имелась собственная политическая концепция, краеугольным камнем которой была верность Западу при любых обстоятельствах. Э. Бенеш уже давно продумал свои действия на случай, если Чехословакия будет покинута Западом. И он не скрывал, что в этом случае Чехословакия вернулась бы к тому же положению, [112] в каком она находилась до 1918 г., то есть смирилась бы с немецким господством в Центральной Европе. Лишь помня об этой концепции Э. Бенеша, можно понять, почему он в период кризиса действовал в отношении Лондона и Парижа «с крайней осторожностью и миролюбием, хотя к нам, — как он пишет, — они отнеслись прямо-таки беспощадно»{261}. Почему он не сделал ни одной серьезной попытки пресечь нечестную игру Ж. Боннэ и Н. Чемберлена? Почему он всегда шел навстречу их советам, рекомендациям и в конце концов подчинился нажиму? Э. Бенеш разделял страх Запада перед социалистической революцией, понимал, что война может серьезно подорвать систему империализма, и хотел бы сохранить надежду на получение помощи от Запада в будущем. Поэтому он добровольно хранил молчание о Мюнхене в течение всей оккупации. «Будет ужасно, если обо всем этом напишут» — эти слова Э. Бенеша, сказанные о Мюнхене во время войны, объясняют его поведение{262}.

Составной частью политической концепции Э. Бенеша были его представления об отношениях между Чехословакией и СССР. Он выражался лапидарно: «Путь в Москву ведет через Париж». Это означало, что у Чехословакии нет собственной политики по отношению к СССР, что она всегда следует за Францией, повторяет просто то, что делает Париж. Это осталось неизменным, даже когда Париж Ж. Боннэ встал на путь политики «умиротворения». Аналогичную позицию Э. Бенеш занимал и в отношении Германии. Большой политической мудростью он считал то, что в отношениях с Германией Чехословакия выступает не самостоятельно, а только через посредничество Запада. Итог такой политической концепции мог быть только один — изоляция Чехословакии от Советского Союза и капитуляция перед Германией, но зато в согласии с планами Запада.

Э. Бенеш, его Политический комитет и его политические друзья уже в 1938 г. повторяли, что Чехословакия не могла воевать, так как в военном отношении была слаба, а политически — изолирована{263}. Однако ссылки на военную слабость были лишь повторением аргументации, заимствованной у сторонников политики «умиротворения». Но эта сомнительная аргументация вызывает встречный вопрос: почему же отказались от помощи СССР, не имея достаточно собственных сил, чтобы сломить Гитлера?

Почему же Э. Бенеш не обратился с просьбой о помощи к Советскому Союзу? Он дает этому два вида принципиально различных объяснений. Когда они не предназначены для общественности, Э. Бенеш не скрывает, что в принципе он согласен с линией французского и британского правительств, которые и не помышляли о сотрудничестве с СССР в борьбе с [113] Германией. В письме Л. Рашину, написанном в конце 1938 г., Э. Бенеш писал, что результатом войны плечом к плечу с СССР могла быть большевистская революция в Центральной Европе{264}. Э. Бенеш, как и Т. Г. Масарик, опасался большевистской революции, хотя его методы борьбы с коммунизмом опирались прежде всего на взаимодействие с социал-реформистами. Гитлера с его военными авантюрами он также опасался, считая нацизм лишь источником хаоса, из которого могла подняться волна социальной революции. Единственную гарантию от «разврата социализма или же непосредственно большевистской революции» он видел в западных державах{265}. В частных беседах с такими дипломатами, как Э. Эйзенлор, Б. Ньютон, В. де Лакруа, с посланниками Югославии и Румынии Э. Бенеш делал самые откровенные антикоммунистические и антисоветские заявления.

Совершенно иначе сформулированы его объяснения, предназначенные для широкой общественности. В народе были распространены симпатии к СССР. Общественность понимала, что СССР — это единственная опора в борьбе с нацистской агрессией. Публичные антисоветские заявления были привилегией Генлейна, Глинки и аграриев. Поэтому Э. Бенеш был вынужден маневрировать. Иногда он объясняет свое нежелание сотрудничать с СССР ссылками на противоречия внутри коалиции, где аграрная партия угрожала бунтом{266}.

Следующий его аргумент — ссылки на судьбу республиканской Испании. Если бы Чехословакия согласилась принять советскую помощь, то Запад также покинул бы ее, как Испанию{267}. Васил Шкрах{268} из окружения Э. Бенеша проговорился полпреду С. С. Александровскому, что правящая верхушка в Праге в полной мере разделяет страх Запада перед большевизмом и революцией, которую вызвало бы поражение гитлеровской Германии. Носителями подобных взглядов были аграрии, национальные социалисты и часть руководства социал-демократии. Ближайшее окружение Бенеша также было проникнуто этими антикоммунистическими настроениями{269}. Мюнхенская капитуляция, в понимании Э. Бенеша, была лишь расчленением государства, в то время как революционная война бок о бок с СССР могла бы привести, по его представлению, вообще к ликвидации буржуазного государства. Таким образом, капитуляция означала бы лишь уменьшение территории, на которой чешская буржуазия сохраняла свою власть, а революционная война могла быть связана с риском свержения ее классового господства. В этом заключается настоящий смысл заявления Э. Бенеша и М. Годжи от 21 сентября. Они выбирали меньшее для себя зло. [114]

Несомненно, по отношению к общественности, которая осознавала, что национальная свобода и государственная независимость могут быть сохранены в союзе с СССР, нельзя было открыто признать, что в решающий момент представители правящего класса предпочли обезопасить свои классовые интересы. Именно Э. Бенеш создал особую идеологическую концепцию, изображавшую капитуляцию как помощь, которую он и его правительство якобы оказали СССР. Если бы дошло до войны бок о бок с СССР, утверждал Э. Бенеш, то результатом был бы крестовый поход против нас и СССР, в котором Запад присоединился бы к Гитлеру. Гитлер нанес бы СССР поражение, господство фашизма в Европе укрепилось бы, а чешский народ был бы порабощен навечно. Э. Бенеш в июле 1941 г. развивает свои высказывания о капитуляции и констатирует: «Тем самым я спас Россию»{270}. Когда во время визита в Москву в 1943 г. Э. Бенеш заявил И. В. Сталину, что он не стал воевать, так как опасался «нападения всей Европы на Советский Союз», Сталин ответил вопросом: «Разве и в 1943 г. не воюет вся Европа с Советским Союзом, а Запад сохраняет позицию пассивного наблюдателя?»{271} Ведь Э. Бенешу уже в сентябре 1938 г. было ясно, что своей политикой он «спасает» Советский Союз против его воли. В своих послевоенных рассуждениях он осторожно признал это, написав: «В 1938 г. мне совершенно иначе представлялась изолированная война Чехословакии и СССР против Германии. Прежде всего я полагал, что с начала и до самого конца мы с Советским Союзом остались бы в одиночестве. Я считал крайне опасным для нас и СССР с точки зрения конечного результата войны начать решающую войну с Германией на одном фронте». После победы Советского Союза над Германией в 1945 г. Э. Бенеш уже не отваживался утверждать, что в такой войне с Германией Чехословакия проиграла бы. Поэтому он лишь осторожно намекает, что в тогдашней ситуации скрывалась возможность поражения. «Лучше всего в таких обстоятельствах сжать зубы, принести жертвы и ждать. Это был лучший выход, даже если Советский Союз хотел в 1938 г. сражаться с нами вместе с самого начала. По моему мнению, такая позиция Чехословакии в сентябре 1938 г. отвечала чехословацким интересам. Это была позиция страны и народа, преданных всей остальной Европой. Более того, это была правильно предугаданная позиция славянского мира»{272}. В своих мемуарах, изданных в 1968 г., Э. Бенеш однозначно пишет: «Я пришел к заключению, что, если бы мы отвергли англофранцузский план и решились вести войну с Германией при поддержке одного лишь Советского Союза, мы пришли бы к тому, что... убийственный план определенных западных реакционных кругов — любой ценой развязать войну между нацизмом [115] и большевизмом... в конце концов был бы осуществлен с помощью Чехословакии. Я решительно сказал себе: мы не должны помогать этому. Мы не имеем права втягивать себя и Советский Союз в такую опасность и поэтому не должны делать этого»{273}.

Э. Бенеш прибегает к такой софистике, чтобы поставить вопрос с ног на голову. Мюнхенское соглашение сохранило нацизм именно для. войны против СССР. Оно предоставило Германии лучшие условия для подготовки этого похода, позволило ей постепенно захватить людские и материальные ресурсы Европы и использовать их в войне против СССР. Аргументация Э. Бенеша, что совместная с СССР война против Германии велась бы лишь при пассивном наблюдении Запада, стала действительностью в 1941–1944 гг. Советский Союз сумел нанести поражение Германии, несмотря на то что она опиралась на ресурсы всей Европы. В 1938 г. Германия была гораздо более слабым противником. Мюнхенская капитуляция помогла Гитлеру, и поэтому ее нельзя выдавать за помощь СССР. К тому же во время сентябрьского кризиса 1938 г. Советское правительство не скрывало своего негодования по поводу того, что правительство Чехословакии присоединилось к антисоветской политике «умиротворения».

Последним аргументом Э. Бенеша в защиту капитуляции является утверждение, что войну следовало оттянуть, выждать более благоприятного момента с политической и военной точек зрения. Он якобы полагал, что раньше или позже Запад создаст совместный фронт с СССР. Во время войны он неоднократно подчеркивал, что развитие военных событий подтвердило его предположения и, следовательно, правоту его утверждений. Э. Бенеш якобы в сентябре 1938 г. взял на себя ответственность за капитуляцию, понимая, что временно его могут осуждать, но при этом он был совершенно уверен, что история и развитие событий признают его правоту{274}. Выше уже было сказано, что отсрочка войны и принесение Чехословакии в жертву послужили только Гитлеру. Мюнхен оказал негативное влияние на отношения между Западом и СССР в 1939–1941 гг. События этих лет отнюдь не подтвердили правильность действий Э. Бенеша, наоборот, они продемонстрировали пагубные результаты капитулянтской политики чешской буржуазии в сентябре 1938 г.

Весь мир настолько является единым целым, что чехословацкий кризис не мог иметь лишь местный, национальный характер. Вся капиталистическая система была поражена общим кризисом, и гитлеровская Германия с ее антикоммунизмом рассматривалась как возможный выход из этого кризиса. Для того чтобы Германия смогла реализовать свое назначение — служить орудием в борьбе с мировым революционным процессом, [116] ее нужно было надлежащим образом усилить, а ее военные ресурсы — существенно увеличить. Правительства Франции и Англии рассчитывали добиться этого путем в общем безболезненной для себя потери Центральной Европы, которая вплоть до 1918 г. находилась под господством немцев, что не причиняло Западной Европе особых затруднений. Почему бы и не придать забвению эпизод двадцатилетнего существования самостоятельного чехословацкого государства и вернуть Центральную Европу к состоянию, уничтоженному революционной бурей в конце первой мировой войны?

Двадцать лет спустя мощный подъем национально-освободительного движения подорвет колониальную систему в самих ее основах. Но в 1938 г. реакционные клики Парижа и Лондона все еще надеялись укрепить капиталистическую систему путем создания немецкой колониальной империи в Центральной и Восточной Европе. Во время освободительных войн с колониализмом мы были свидетелями долгих и изнурительных войн малых народов против капиталистических держав — во Вьетнаме, Алжире, в ряде португальских колоний. В конце концов эти народы победили, их союзником была сама история. Чешская же буржуазия не решилась в 1938 г. противостоять союзу империалистических держав и капитулировала перед фашизмом. [117]