V. Ночной демарш (20–21 сентября)

Не получив в течение дня от чехословацкого правительства ответа, Б. Ньютон и В. де Лакруа около 19 часов узнали, что в подготовительном варианте содержится ссылка на арбитражный договор. Информатор Б. Ньютона, которым, скорее всего, был М. Годжа, объяснил такую ссылку необходимостью уступки упорствующим министрам, но правительство примет ультиматум, если на него окажут достаточно сильный нажим{206}. Несомненно, это сообщение отражало положение, сложившееся в Политическом комитете, об этом уже в полдень доносил румынский посланник Р. Круцеску. Требование об арбитраже поддерживали те министры, которые настаивали, чтобы ответ выражал несогласие с «предложениями», сохраняя при этом скрытую возможность позднейшего отступления.

Однако посланник В. де Лакруа совершенно иначе передал полученную информацию в Париж. Согласно утверждению Ж. Боннэ, тот якобы сообщил в 19 часов 30 минут, что, если чехословацкое правительство не даст положительного ответа, это можно объяснить желанием выиграть время. Правительство в Праге делает ставку на возможность падения кабинета Даладье{207}. В донесении В. де Лакруа писал о необходимости оказать дополнительный нажим. По его мнению, желательно было бы, чтобы генерал М. Гамелен обратился к генералу Л. Крейчи. Как утверждает Ж. Боннэ, это предложение после совещания с Э. Даладье было отклонено на том основании, что французский генеральный штаб не мог взять на себя политическую ответственность{208}. Однако, как свидетельствуют другие источники, французский генеральный штаб тем не менее дал понять той же ночью Праге, что в случае войны Франция не вступится за Чехословакию{209}. Ж. Боннэ требовались доказательства, что демарш, необходимый для принятия ультиматума, осуществляется по прямой просьбе чехословацкого правительства, и, следовательно, ответственность за его последствия ложится на Прагу. Именно поэтому Ж. Боннэ скрывал факт нажима М. Гамелена, так как это не соответствовало «блистательной» концепции ультиматума, предъявленного по заказу.

Около 19 часов 45 минут министр К. Крофта передал обоим посланникам ответ. Кто нес за него ответственность? Практически один Политический комитет под председательством Э. Бенеша. В протоколах заседания правительства нет никаких [91] следов о проведении очередного или чрезвычайного заседания. Поэтому ответ от 20 сентября нельзя считать ответом всего правительства. Не созывался и парламент. Означает ли это, что ответ не имел окончательного характера, как давали понять обоим посланникам представители чехословацкой стороны?

Можно ли считать этот ответ отрицательным? Хотя в тексте говорилось, что правительство не может принять англо-французский план, в нем вместе с тем высоко оценивались предлагаемые гарантий и выдвигалась идея решить спор с Германией посредством арбитража. Таким образом, допускался принцип ревизии границ. Необходимо помнить и слова Э. Бенеша, сказанные им во время телефонного разговора с Я. Масариком, о том, что он ищет формулировку, которая не означала бы ни да ни нет и тем самым сохраняла возможность дальнейших переговоров.

Югославский посланник называет этот ответ вторым. Первым ответом он считает обращение к Франции предыдущей ночью. Если первый ответ, текст которого сохранился в бумагах К. Крофты, был категорически отрицательным, то второй ответ от 20 сентября был шагом назад и своей половинчатостью открывал путь к капитуляции. По мнению Р. Круцеску, упор в нем сделан на сопротивление «предложениям», но содержал вместе с тем скрытую возможность для позднейшего отступления. Югославский посланник назвал второй ответ «неудовлетворительным, несмотря на объяснения К. Крофты, что он позволяет вести дальнейшие дипломатические переговоры в духе примирения»{210}. Э. Бенеш напрасно полагал, что возможны будут переговоры о проблеме в целом — ведь Германия ясно дала понять, что подобные попытки она считает проволочками, на которые ответит войной. И ведь завершилось дневное заседание британского правительственного комитета принятием требования к Чехословакии без промедления уступить Германии районы с преобладанием немецкого населения, не дожидаясь определения новых границ. При такой позиции Германии и Англии чехословацкий ответ был недостаточен. В конце концов утром оба посланника потребовали, чтобы чехословацкое правительство отказалось от мыслей об арбитраже. Как проговорился Г. Рипка вскоре после Мюнхена, Э. Бенеш ожидал, что его аргументы окажут воздействие прежде всего на Францию, где не все министры согласились с англо-французскими «предложениями», протестуя против нажима на Прагу и требуя сохранения в силе союзнического договора в случае отрицательного чехословацкого ответа{211}.

Итак, имеющиеся факты не позволяют считать чехословацкий ответ от 20 сентября категорическим отказом на англофранцузские «предложения». Примечательно, что телеграмма, содержащая советский ответ на известные вопросы Э. Бенеша, [92] была получена в Праге в 17 часов 38 минут, но расшифровали ее и представили только в 20 часов 20 минут, то есть после того, как В. де Лакруа и Б. Ньютон уже получили ответ от К. Крофты. Что означала эта длительная задержка при решении столь важного вопроса? Была ли это случайность или умысел?

Б. Ньютон выразил протест по поводу содержания чехословацкого ответа уже при его передаче. Он заявил К. Крофте, что если Н. Чемберлену придется на следующий день лететь к Гитлеру без положительного ответа, то это приведет к катастрофе. На К. Крофту это заявление произвело сильное впечатление. Б. Ньютон напомнил далее, что еще днем оба посланника протестовали против арбитража, который они квалифицировали как безумный шаг, ведущий к войне. В данной ситуации, утверждал английский посланник, возможен только один путь: безусловное согласие с предложениями Лондона и Парижа. К. Крофта пытался возражать, говоря, что нельзя требовать, чтобы согласие на раздел страны дали за какие-то сорок восемь часов. Но Б. Ньютон видел, что К. Крофта готов к самому плохому исходу. Он попросил К. Крофту передать правительству все им сказанное и принять его ночью, как только он получит указания от своего правительства{212}. Отклонив чехословацкий ответ, Б. Ньютон, по словам Г. Рипки, прямо заявил, что, если дело дойдет до войны, Англия утратит всякий интерес к Чехословакии{213}. К этому заявлению, как отмечают некоторые авторы, присоединился и В. де Лакруа{214}. В принципе английский посланник не сказал ничего существенно нового по сравнению с тем, что он говорил во время своего демарша в 14 часов. Он попросил Лондон дать указания, позволяющие ему еще этой ночью заявить непосредственно Э. Бенешу о том, что ответ является неудовлетворительным и повлечет за собой войну, в которой Англия и Франция останутся в стороне. Инструкции он ожидал получить к полуночи и был намерен сразу же посетить Э. Бенеша{215}.

Все это К. Крофта и М. Годжа сообщили министрам в Граде. Таким образом, министры и Э. Бенеш заранее были оповещены, что чехословацкий ответ отвергнут и еще этой ночью последует новый демарш, цель которого — категорически потребовать ясного и безусловного согласия с «предложениями». Поэтому нет никаких оснований, как это встречается в чехословацкой литературе, драматизировать ночной демарш.

Имело ли в этой ситуации хоть какой-то смысл просить оказать новый нажим на Прагу? Разве не знали все министры, входившие в состав Политического комитета, какой демарш будет предпринят в течение ночи? Разве Б. Ньютон не выразился достаточно ясно?

Попытки Ж. Боннэ и ему подобных доказать, что они оказали [93] нажим на Прагу лишь потому, что чехословацкое правительство само просило это сделать, — явная ложь. Ведь Б. Ньютон уже в начале сентября добивался в Праге принятия так называемого четвертого плана, угрожая, что если Чехословакия не уступит Генлейну, то неизбежна война, в которой Франция и Англия не станут участвовать. Во время лондонских совещаний Э. Даладье дал понять, что на Э. Бенеша необходимо оказать сильный нажим, а если он не подчинится, то Чехословакия будет оставлена на произвол судьбы. Еще яснее сказали об этом английским журналистам лица из окружения Даладье. На заседании французского кабинета 19 сентября раздавались голоса, требующие четко заявить Э. Бенешу: если он не примет «предложений», то Франция аннулирует обязательства. 20 сентября Н. Гендерсон во время ночного разговора по телефону из Берлина настаивал, чтобы Чехословакии было ясно и публично заявлено: если ответ будет неудовлетворительным, она не сможет рассчитывать на помощь западных держав{216}. Подобные же заявления сделали В. де Лакруа и Б. Ньютон во время дневного демарша, предостерегая чехословацкое правительство от выдвижения принципа арбитража. Вечером Э. Фиппс посетил Ж. Боннэ и вновь предложил ему, чтобы оба посланника в Праге информировали Э. Бенеша: если предложения не будут безоговорочно приняты, то Германия нападет на Чехословакию, а Англия и Франция умоют руки. Ж. Боннэ не возражал против этого, но потребовал, чтобы Э. Фиппс по телеграфу получил согласие Э. Галифакса. Разговор состоялся в 19 часов 45 минут. Спустя 40 минут Ж. Боннэ уже сам настойчиво требовал, чтобы оба посланника в Праге незамедлительно предприняли свой демарш перед Э. Бенешем{217}. Один из апологетов политики Н. Чемберлена утверждал во время войны, что ни о каком нажиме как таковом не было и речи. Это якобы были всего лишь сообщения о том, что если «предложения» не будут приняты, то Чехословакия не получит военную помощь со стороны Франции и Англии{218}. Подобные заявления можно было бы не считать нажимом, если бы на границе Чехословакии не находилась немецкая армия, готовая в любой момент начать наступление. Совершенно очевидно, что в этом случае англо-французский демарш представлял собой угрозу изолированной войны. Важно, однако, подчеркнуть, что подобные заявления повторялись уже много дней, а вовсе не были сделаны лишь в ходе рокового ночного демарша. И делались они не по просьбе Чехословакии. Э. Даладье и Ж. Боннэ всячески стремились завуалировать свою предательскую политику — это хорошо известно. В ходе лондонских политических совещаний они все время пытались переложить на английское правительство ответственность за то, что восточные союзники Франции остаются покинутыми. [94] В течение всего лета они уверяли французскую общественность и Чехословакию в том, что союзные обязательства будут честно выполнены, в действительности же осуществляли политику предательства. Приближался неумолимый час, когда в своей измене Чехословакии они должны были прямо и открыто признаться. Обладая достаточным опытом, они смогли использовать политические ошибки свой жертвы. Так, не колеблясь, они использовали пятый план Э. Бенеша для демагогических утверждений, что отторжение пограничных районов осуществляется по желанию чехословацкого правительства. Сделало ли в эту роковую ночь чехословацкое правительство новую ошибку, вновь облегчившую предательство Э. Даладье и Ж. Боннэ?

В коалиционном правительстве союзниками таких реакционеров, какими были сторонники Ж. Боннэ в Париже и «клайвденская клика» в Лондоне, стали аграрии. Их объединяло враждебное отношение к политике коллективной безопасности, воинствующий антикоммунизм и антисоветизм. В течение лета М. Годжа неоднократно давал понять Б. Ньютону: чтобы преодолеть сопротивление некоторых министров политике уступок, партии Генлейна, необходим британский нажим. Но по мере того, как росла угроза республике со стороны гитлеровской Германии, падал авторитет аграрной партии. За время сентябрьского кризиса он уменьшился настолько, что аграрии в Политическом комитете вынуждены были придерживаться оборонительной тактики. Для достижения своих целей им стала просто необходима иностранная поддержка.

Ряд авторов считают, опираясь при этом на свидетельства бывших чехословацких политических деятелей, что информатором, которого упоминает в своих сообщениях Б. Ньютон, был именно М. Годжа{219}. Еще до вручения официального чехословацкого ответа этот информатор сообщил, что в документе будут ссылки на арбитраж, но правительство подчинится, если почувствует достаточно сильный нажим со стороны Англии и Франции{220}. Такое сообщение, хотя бы и исходящее от М. Годжи, нельзя было считать непосредственным «заказом» на ультиматум. Скорее, это была информация, которая намекала на готовность Политического комитета капитулировать и провоцировала усилить давление. Немецкие дипломатические донесения о событиях этой ночи также свидетельствуют о том, что чехословацкое правительство осознавало необходимость в конце концов принять «предложения», но при этом хотело выиграть время для подготовки общественности, чтобы последняя поняла этот шаг и в итоге приняла его{221}.

Критическим моментом всей истории о так называемом «ультиматуме по заказу» явилась беседа между М. Годжей и В. де Лакруа. [95]

Обратимся сначала к донесению румынского посланника Р. Круцеску. Чехословацкий ответ на «предложения», который вечером будет вручен посланникам, сообщал он, будет негативным, но вовсе не категорически отрицательным, так как пражские лидеры хотят лишь выиграть время. «В действительности такой образ действий определяется страхом перед серьезными внутренними беспорядками, — продолжал он. — Свою роль играет и стремление лидеров любой ценой сохранить свои личные позиции. Один чехословацкий официальный деятель, который очень хорошо знает подлинное положение, указал мне на то, что только новое и категорическое заявление о том, что Англия и Франция перестанут проявлять интерес к Чехословакии, и особенно немедленный демарш руководства французской армии перед чехословацким генеральным штабом смогли бы в последний момент открыть чехам глаза на то, что их страна находится на краю пропасти и не имеет никакой надежды на спасение. Я передал эти наблюдения обоим заинтересованным коллегам, которые немедленно приняли меры в Париже и Лондоне»{222}. Итак, налицо еще один посредник между чешской реакцией и правительствами Франции и Англии.

Посланник В. де Лакруа дважды описал свой разговор с М. Годжей. Сначала он изложил его в апреле 1939 г. Яромиру Смутному. Когда В. де Лакруа после 20 часов вернулся от К. Крофты с ответом на «предложения», его посетил Р. Круцеску. Сведения, полученные от него, де Лакруа, несомненно, включил в свою телеграмму, отправленную в 20 часов 20 минут. После этого позвонил М. Годжа. Когда они встретились, он спросил у В. де Лакруа, выполнит ли Франция свои обязательства, если Чехословакия подвергнется нападению. Посланник ответил, что должен запросить Париж. М. Годжа продолжал: «Ни Англия, ни Франция нам не помогут. Если вы нам скажете, мы уступим. Говорю об этом с согласия президента». «Вот это я и передал в Париж, об ультиматуме не было и речи», — добавляет В. де Лакруа{223}. То же самое он изложил после войны в своих показаниях парламентской комиссии. К сказанному он добавил только: М. Годжа подчеркнул, что действует с согласия не только Э. Бенеша, но и генерального штаба, который считает, что война без Франции была бы самоубийством{224}.

Если мы поверим В. де Лакруа, что ни о каком ультиматуме не было и речи, а М. Годжа хотел лишь получить заявление о нежелании Франции и Англии помочь Чехословакии, то в этом случае мы должны согласиться и с приведенными выше словами чемберленовского апологета Моэма. Нажима не было, было только заявление, что Англия и Франция не вступят в войну из-за Чехословакии. Следовательно, Э. Бенеш был прав, назвав в беседе с Клементом Готвальдом в [96] 1943 г. М. Годжу предателем за его действия в сентябре 1938 г.{225}

В связи с этим возникает несколько вопросов. Несомненно, разговор М. Годжи с французским посланником происходил с с ведома Э. Бенеша. Ведь заседание Политического комитета, состоявшееся после ночного демарша, проходило в присутствии последнего. М. Годжа открыл его словами: «Мы потребовали у Франции ясного ответа, выполнит ли она свои обязательства в случае агрессии или нет, и теперь мы его получили, даже слишком ясный»{226}. Э. Бенеш сам признает, что разговор М. Годжи с французским посланником состоялся в соответствии с тем, что было сказано при передаче чехословацкого ответа на «предложения»{227}. Ведь именно тогда Б. Ньютон заявил от себя, что Англия устранится в случае войны с Германией, но ночью он обещал явиться с новым официальным демаршем. Поэтому естественно, что Политический комитет во главе с Э. Бенешем хотел тогда же получить ответ, выполнит ли Франция в случае войны свои обязательства по отношению к ЧСР{228}. Этот вопрос Э. Бенеш пытался выяснить уже в ночь с 19 на 20 сентября. Не исключено, что он все еще надеялся на изменение позиции французского правительства. Наверно, он еще верил, что вопрос о французских союзах должно решать правительство в целом, а не один Ж. Боннэ.

Де Лакруа написал в своей телеграмме, что чехословацкому правительству, для того чтобы принять «предложения», необходимо прикрытие. Это вполне могло прозвучать из уст М. Годжи. Но это также могло быть основано и на сообщении румынского посланника Р. Круцеску. В конце концов, это могло быть и догадкой самого французского посланника. Ведь рассуждения о страхе правительства перед реакцией общественности в это время были широко распространены в Праге и передавались во многих дипломатических сообщениях. Поэтому у Ж. Боннэ не было никакой необходимости фальсифицировать телеграмму В. де Лакруа.

Э. Бенеш, таким образом, не только знал о разговоре М. Годжи, но и дал на него согласие. Свои решения он принимал на основе анализа объективных условий. Э. Бенеш знал, что ночью явится Б. Ньютон с новым демаршем. Для того чтобы решить, как отреагировать на новый британский нажим, Э. Бенеш хотел знать, какова позиция Франции, которую он считал своим главным союзником. Поэтому нельзя отвергнуть и правдоподобность утверждения Ж. Боннэ, что до полуночи из Праги было получено два запроса, требующих французского ответа на вопрос М. Годжи.

Для полноты картины следует отметить, что около 23 часов в Лондоне получили телеграмму Б. Ньютона следующего содержания: «У меня есть все основания считать ответ правительства [97] не окончательным. Правительство следует заставить принять решение. Если я смогу вручить в среду Э. Бенешу нечто вроде ультиматума, он и его правительство будут вынуждены склониться перед высшей силой. Чешское правительство должно дать согласие без всяких оговорок, иначе правительство его величества утратит интерес к судьбе этой страны. Я знаю, что мой французский коллега телеграфировал в Париж в этом же смысле»{229}.

Во время войны государственный секретарь французского министерства иностранных дел А. Леже заявил, что в критические сентябрьские дни Ж. Боннэ настойчиво искал возможность свалить ответственность за предательство Чехословакии на Прагу. Э. Бенеш о его сообщении написал следующее: «Он совершенно определенно подтвердил мне, что В. де Лакруа получил по телефону приказание от Ж. Боннэ посетить Вас <то есть М. Годжу> 19 сентября и спровоцировать на такие вопросы, которые позволили бы сказать, что просьба сделать заявление о несоблюдении Францией своих договорных обязательств по отношению к нам исходила от чехословацкого главы правительства, и вообще от чехословацкой стороны»{230}. Несомненно, Ж. Боннэ хорошо понял, что телеграммы В. де Лакруа о переговорах с М. Годжей облегчают ему предательство Чехословакии. Чешская реакция облегчила измену людям типа Боннэ, а они в свою очередь помогли чешской реакции совершить предательство. Ж. Боннэ цинично пишет в своих мемуарах, что, как он понял из просьбы М. Годжи, в Праге хотели избежать ответственности за капитуляцию. Поэтому он договорился с Э. Даладье не отказывать Праге в «прикрытии», которое необходимо ей, чтобы обезопасить себя перед общественным мнением{231}. Именно в этом состоит смысл так называемого «ультиматума по заказу»: внутренняя и внешняя реакция помогали друг другу преодолеть сопротивление капитуляции. Скрытые махинации с так называемым ультиматумом предоставляли прикрытие не только М. Годже в Праге, но и Ж. Боннэ в Париже.

Какую роль играл в этом Э. Бенеш? Несомненно, он был склонен капитулировать, его идея арбитража была равноценна принципу ревизии границ. Э. Бенеш надеялся, что в ходе дальнейших переговоров удастся улучшить условия англофранцузского плана. Но Б. Ньютон загнал его в тупик тем, что решительно отверг чехословацкий ответ и заявил, что ночью состоится новый демарш. Э. Бенеш стал жертвой своей пассивной концепции. Для того чтобы противостоять Б. Ньютону, он обязательно должен был знать позицию Франции. Но что мог узнать Э. Бенеш, обращаясь к политическим проходимцам типа Ж. Боннэ и Э. Даладье? Ведь если у него самого не хватало смелости изменить положение Чехословакии, то не [98] оставалось ничего иного, как принять роковое решение в крайне неблагоприятных условиях.

Если Э. Бенеш надеялся, что его запрос в Париж будет включен в повестку дня заседания правительства, то он явно недооценил политическую беспринципность Ж. Боннэ и его клики. Президент Франции А. Лебрен посоветовал собрать кабинет; Ж. Боннэ возразил на это, что Прага срочно требует ответ в течение ночи{232}. А. Лебрен сам поддерживал политику «умиротворения», поэтому в конце концов он согласился дать ответ Праге без совещания с правительством. Около 2 часов ночи В. де Лакруа получил по телефону указание заявить Э. Бенешу, что отказ от «предложений» повлечет войну, Англия останется в стороне, поэтому Франция будет не в состоянии выполнить свои союзнические обязательства{233}. Сформулировать ответ помогли профессиональные дипломаты А. Леже и Ж. Анри. Ж. Боннэ распорядился, чтобы В. де Лакруа осуществил свой демарш в устной форме и не давал Э. Бенешу никаких письменных документов.

Так называемый внутренний кабинет в Лондоне заседал до половины одиннадцатого. Его члены поддерживали телефонную связь с Парижем. На следующий день Н. Чемберлен признался на заседании правительства, что относительно характера чехословацкого ответа долго сохранялась неуверенность и только новые телеграммы из Праги разъяснили положение. Н. Чемберлен обратил особое внимание на телеграмму, в которой говорилось: правительство в Праге не надеется, что его ответ будет одобрен, и ожидает дальнейшего нажима. Э. Галифакс заявил, что французское посольство представило новые сведения о концентрации немецкой армии на границе Чехословакии. Французы сомневались, можно ли дальше тормозить проведение мобилизации в Чехословакии. Вместе с тем они требовали, чтобы на Э. Бенеша был оказан новый нажим. Э. Галифакс информировал, что после совещания с Н. Чемберленом поздно ночью Б. Ньютону была послана телеграмма с распоряжением о новом демарше перед Э. Бенешем{234}.

Как явствует из документов Форин оффис, в 0 часов 20 минут из Парижа была получена телеграмма Э. Фиппса, содержащая сообщение Ж. Боннэ о том, что французский посланник В. де Лакруа получил указание посетить Э. Бенеша и подчеркнуть, что принятие «предложений» жизненно необходимо{235}.

В 1 час 20 минут Б. Ньютону отправили телеграмму с приказом присоединиться к демаршу французского посланника и заявить, что чехословацкий ответ не отвечает требованиям критической ситуации. Если он будет опубликован, то вызовет немецкое вторжение. Б. Ньютону надлежало настоять на том, чтобы правительство взяло свой ответ назад и рассмотрело [99] другую альтернативу, отвечающую реальному положению дел. Англо-французский план дает единственную надежду на уклонение от немецкого нападения. Полученный чехословацкий ответ не позволяет надеяться на успешность следующего визита Н. Чемберлена в Германию, и премьер-министр будет вынужден отменить его. Хотя британское правительство и могло бы поставить перед Германией вопрос об арбитраже, этот метод не будет принят. Если чехословацкое правительство отвергнет настоящую рекомендацию, то пусть само ищет выход из ситуации, которая возникнет в результате отклонения англо-французского плана. Э. Фиппс получил указание обратиться к французскому правительству с просьбой, чтобы В. де Лакруа поддержал Б. Ньютона{236}.

До сих пор ночной демарш в чехословацкой литературе изображался как некий набег на Пражский Град, когда Э. Бенеша подняли с постели, для того чтобы вручить ему убийственный ультиматум. Умышленная драматизация необходима была, чтобы превратить это событие в ключевой момент сентябрьского кризиса. Тем самым камуфлировался целый ряд важных моментов. Во-первых, посланники обеих держав во время своего ночного демарша не заявили ничего нового. Все это ими уже неоднократно высказывалось начиная по крайней мере с 19 сентября. Во-вторых, тем самым становилось возможным замаскировать действительный характер чехословацкого ответа от 20 сентября, который по своей сути допускал ревизию границ. И наконец, скрывался тот факт, что М. Годжа с согласия президента обратился вечером 20 сентября к посланнику В. де Лакруа с вопросом, какова будет позиция Франции в случае войны, что позволило Ж. Боннэ возложить на Прагу ответственность за новый нажим.

Некоторые авторы пишут, что Политический комитет министров, или по крайней мере часть его членов, ожидал до полуночи в Граде французского ответа{237}. Ведь Б. Ньютон еще перед 20 часами попросил принять его, и комитет М. Годжи знал об этом. Согласно свидетельству не только Ж. Боннэ, но и А. Лебрена, в течение ночи В. де Лакруа дважды звонил в Париж и напоминал о том, что правительство Чехословакии с нетерпением ожидает французского ответа{238}. И хотя свидетельство Ж. Боннэ крайне ненадежно, подобное нетерпение чехословацкой стороны вполне можно понять ввиду ожидаемого, точнее говоря, заранее обговоренного английского демарша. Э. Бенеш сам пишет, что в 23 часа его канцелярия получила предупреждение французского посольства о том, что демарш обоих посланников состоится еще в течение ночи{239}. Во время демарша Э. Бенеш сказал обоим посланникам, что его министры уже находятся в Граде. До того как началось заседание Политического комитета, состоялось более узкое предварительное [100] совещание, в котором участвовали М. Годжа, Р. Бехине, Я. Черны, Р. Млчох, К. Крофта, Э. Бенеш. Другие члены комитета (Ф. Ежек, Э. Франке) должны были ожидать в приемной{240}. Таким образом, пораженческое крыло Политического комитета, проведя предварительные консультации, поставило остальных его членов перед готовым решением.

О том, как проходил демарш обоих посланников, имеется три документа, в том числе краткая запись К. Крофты, содержащая суть заявления посланников: если Чехословакия не подчинится, то Германия начнет наступление, а обе державы останутся в стороне. К этому К. Крофта добавил собственное замечание: Гитлер, наверное, предъявил обеим державам какой-то ультиматум{241}.

В архиве Э. Бенеша сохранилась запись, сделанная, скорее всего, позже, в Лондоне во время войны. В ней много воспоминаний о том, кто всхлипывал, кто плакал, кто говорил дрожащим голосом, а кто — твердым. В беседе с посланниками Э. Бенеш выяснял, действительно ли будет создана комиссия для передачи территории и определения будущих границ, будут ли даны гарантии. В первоначальной записи Э. Бенеша, сделанной еще в ходе демарша, кроме всего прочего, есть такое предложение: «Если возникнет война, Франция не сможет присоединиться»{242}. Б. Ньютон передал текст демарша в том виде, в каком он был сообщен телеграммой из Лондона. В. де Лакруа, действуя по указанию Ж. Боннэ, сделал заявление в устной форме{243}. Но так как его сообщение было равно разрыву союзного договора, Э. Бенеш потребовал, чтобы В. де Лакруа вручил ему письменную ноту.

Наиболее полную картину ночного демарша создают донесения Б. Ньютона. В своей первой депеше Б. Ньютон сообщил, что демарш закончился в 3 часа 45 минут утра. Продолжался он почти два часа. Оба посланника ушли под впечатлением, что Э. Бенеш в принципе согласился принять «предложения»{244}.

По версии Б. Ньютона, после заявления обоих посланников Э. Бенеш высказал свои возражения; особый упор он делал на сложность этнических отношений, указывал на узкую полосу территории, которая останется между Брно и Остравой после передачи пограничных районов, на то, что будут перерезаны все важные железнодорожные линии.

«Посланники: Впоследствии можно будет провести переговоры, а сейчас они не могут ничего добавить к предложениям.

Бенеш: Большая волна немецких беженцев наводнит Чехословакию, и проблема национального меньшинства возникнет вновь. [101]

Посланники: Не обязательно пускать немецких беженцев, кроме того, пункт четвертый предложений предполагает обмен населением.

Бенеш: Получит ли Чехословакия хотя бы такие гарантии, как Бельгия?

Посланники: Мы не можем сказать ничего сверх того, что содержится в пункте шестом предложений.

Бенеш: Если мы примем предложения, то потребуем оказать нам помощь против немецкой кампании в печати и мобилизации.

Посланники: Предложения необходимо принять без всяких условий, и только после полного и ясного согласия можно обсудить детали.

Бенеш: Я прошу заверить ваши правительства в том, что я всегда действовал с полным сознанием ответственности и никогда не допускал даже мысли о войне. Я никогда не собирался принуждать Англию и Францию вступить в войну и поэтому хочу объяснить свою позицию, так как подобные подозрения уже высказывались. Я никогда не придерживался доктринерских взглядов во время имевших место неприятных дискуссий и переговоров. Я не слушался Советского правительства, от которого умышленно держался в стороне, не опирался на его поддержку и не считался с его пожеланиями во время своих переговоров. В развитии Чехословакии не было и нет никакого большевистского влияния, слухи о советских летчиках — всего лишь легенда. Я предупреждаю вас о том, что нам придется встретиться с внутренними затруднениями и беспорядками, и не уверен, сможет ли правительство контролировать развитие событий.

Ньютон: Было бы нежелательно, чтобы правительство спасло положение благоприятным ответом на «предложения», но потом жертвы были бы сведены на нет ослаблением дисциплины.

Бенеш: Ваше заявление — это своеобразный ультиматум, но только он может оправдать принятие «предложений» мной и правительством, на что мы не были уполномочены парламентом, как этого требует конституция.

Посланники: Наш демарш имеет характер ультиматума постольку, поскольку это уже последний совет наших правительств, по мнению которых настал окончательный момент для принятия этого совета. Только тогда ваша страна может быть спасена.

Бенеш: Я должен посоветоваться с правительством, которое уже собралось в Граде. Совещание будет кратким, но я не могу согласиться с вашим предложением подождать ответа здесь. Вы получите его от К. Крофты или от М. Годжи около полудня».

К этой телеграмме Б. Ньютона чиновник Форин оффис Робертс [102] приписал: «Несомненно, Э. Бенеш всегда склонялся к Западу больше, чем к России, но его утверждение о том, что в Чехословакии нет русских летчиков, скорее всего, неправда. Русские самолеты находятся в Праге, а военные контактировали с СССР».

Из телеграммы Б. Ньютона видно, что суть демарша заключалась в том, чтобы принудить дать согласие на «предложения». Однако важно обратить внимание на то место беседы, где Э. Бенеш заверял обоих посланников, что на его прежние действия советы и рекомендации правительства СССР не оказывали влияния. Таким образом, достаточно было Западу оказать нажим, чтобы Э. Бенеш поклялся в верности основному постулату политики «умиротворения» — антисоветизму. По своему содержанию это заявление почти тождественно тому, что Э. Бенеш сказал лорду Ренсимену во время его последнего визита в Град 16 сентября. Это заявление вполне ясно объясняет, почему Э. Бенеш на совещаниях Политического комитета так резко отвергал возможность советской помощи Чехословакии. Замечание Робертса о советских летчиках в Чехословакии опиралось на прежние донесения британского военного атташе Стронга, который черпал информацию по этим вопросам в чехословацком генеральном штабе.

Нельзя обойти молчанием упоминание Э. Бенеша об ультиматуме. Оно подтверждается записями Э. Бенеша и К. Крофты. Но если позднее в своих мемуарах Э. Бенеш придает этому высказыванию смысл морального осуждения демарша, то, согласно версии Б. Ньютона, Э. Бенеш оценил ультиматум как инструмент, облегчающий правительству антиконституционное принятие англо-французского плана. Несомненно, это высказывание Э. Бенеша возрождает вопрос о так называемом «ультиматуме по заказу». Действительно ли М. Годжа заявил, что только новый нажим может оправдать принятие правительством «предложений»? Разве не сказал сам Э. Бенеш то же самое обоим посланникам во время ночного демарша?

Заслуживает внимания еще один факт. Посланники уходили с впечатлением, что Э. Бенеш готов принять «предложения». И это вытекает из логики вещей. Ведь если Э. Бенеш присягал, что у него нет никаких общих планов с Советским правительством, то отсюда следует, что его политика должна была опираться лишь на Францию и Англию. А их позиция была ясна: капитуляция без всяких оговорок и предварительных условий. Поэтому Э. Бенеш мог обещать, что совещание с правительством будет кратким. Ведь если он заранее отвергал помощь Советского правительства, то надежды на изменения в развитии чехословацкого кризиса были действительно призрачны. [103]