III. Англо-французский ультиматум (19 сентября)

19 сентября 1938 г. французский и английский посланники в Праге вручили президенту Бенешу ультиматум, содержавший требование уступить Германии все области, в которых немцы составляли более 50% населения. Это было одним из звеньев возрастающего нажима, который обе державы оказывали на Чехословакию уже длительное время.

После Мюнхена министерство иностранных дел Англии — Форин оффис издал обширный обзор документов, в которых излагались советы и рекомендации британского правительства Праге по вопросу уступок требованиям партии Генлейна.

Первое заявление британского правительства по судетонемецкому вопросу было сделано в апреле 1937 г. Постоянный заместитель министра иностранных дел Великобритании Р. Ванситтарт сказал тогда чехословацкому посланнику Я. Масарику, что было бы крайне неразумным дать Германии предлог к вмешательству во внутренние дела Чехословакии, а подобным предлогом могла послужить сохраняющаяся неудовлетворенность немецкого меньшинства. Я. Масарик сообщил об этом Э. Бенешу. Новый английский посланник Б. Ньютон, прибывший в Прагу в марте 1937 г., получил инструкцию неукоснительно проявлять интерес к проблеме немецкого меньшинства и использовать любую возможность для нажима на чехословацкое правительство, побуждая последнее к далеко идущему урегулированию отношений с этим беспокойным элементом. 8 ноября 1937 г. Б. Ньютону поручили предупредить Э. Бенеша о том, что отсутствие внутреннего единства в Чехословацкой республике якобы представляет угрозу для сохранения мира в Европе. При этом добавлялось, что Чехословакия может стать преградой на пути немецкой агрессии в Европе, и поэтому общим интересам отвечают все усилия, направленные на обеспечение единой и спокойной Чехословакии. Этот макиавеллистский совет, однако, не означал ничего иного, кроме призыва удовлетворить требования К. Генлейна (и тем самым включить Чехословакию в «сферу немецких интересов»). Б. Ньютон получил подобные инструкции еще за одиннадцать дней до визита Э. Галифакса в Германию.

На англо-французских совещаниях 29 и 30 ноября 1937 г. по инициативе британского правительства было принято решение рекомендовать французскому министру И. Дельбосу во [50] время его предстоящего визита в Прагу попытаться побудить Э. Бенеша выполнить все «законные требования судетских немцев».

24 марта 1938 г. Б. Ньютон информировал чехословацкое правительство о том, что после аншлюса Австрии британское правительство вновь рассмотрело ситуацию в Центральной Европе и пришло к выводу о невозможности взять на себя новые обязательства по отношению к Чехословакии, кроме тех, которые вытекают из Устава Лиги наций. Б. Ньютон еще раз повторил, что в интересах всеобщего мира должны быть устранены причины неудовлетворенности национальных меньшинств своим положением. Британское правительство надеется, что и чехословацкое правительство разделяет это мнение, В тот же день Н. Чемберлен заявил в парламенте, что Англия не приведет вооруженные силы в состояние боеготовности и в том случае, если Франция будет вынуждена выполнить свои союзнические обязательства. Англия не сможет осуществить военное вмешательство даже тогда, когда будут насильственно нарушены независимость и целостность Чехословакии. Британское правительство не может взять на себя обязательства в отношении Центральной Европы, поскольку здесь не затрагиваются жизненные Интересы империи; иначе было бы, если бы речь шла, например, о Франции или Бельгии. На следующий день Я. Масарик обратился к С. Хору с просьбой дать совет, что должно делать чехословацкое правительство в подобной ситуации. С. Хор практически повторил прежние рекомендации. 25 мая 1938 г. состоялась беседа Я. Масарика с Э. Галифаксом. Принимая во внимание майский кризис, Э. Галифакс настаивал на том, чтобы чехословацкое правительство пошло на максимальные уступки, так как в случае нового обострения ситуации реакция Гитлера уже не будет столь сдержанной. Следует учитывать, заметил Э. Галифакс, что с той поры, как Франция взяла на себя обязательства перед Чехословакией, соотношение военных сил существенно изменилось. Если Германия решится на радикальные действия, то нет реальной надежды на спасение Чехословакии. Э. Галифакс предложил, чтобы Чехословакия взвесила возможность нейтрализации (то есть отказалась от своих союзнических договоров) и тем самым устранила причину немецких возражений.

После сообщения в Лондон о своей беседе с К. Генлейном Б. Ньютон 27 мая получил указание объяснить чехословацкому правительству: если оно хочет добиться приемлемого мирного решения проблемы национальных меньшинств, то совершенно необходимо немедленное, окончательное и конкретное урегулирование отношений с судетонемецкой партией. 31 мая Б. Ньютону были присланы новые инструкции: если [51] урегулирование отношений с этой партией окажется недостигнутым из-за недостаточного желания чехословацкого правительства и если последнее не вступит на путь, который в Лондоне считается разумным, то это окажет непосредственное отрицательное влияние на отношение Великобритании к Чехословакии и поколеблет симпатии правительства Чемберлена к правительству доктора Бенеша. В. Ньютон встретился о Э. Бенешем 3 июня; 10 июня он попросил новой аудиенции. Опасения его правительства, заявлял Б. Ньютон, усилены информацией, поступающей из Берлина: все подтверждает, что если чехословацкое правительство не достигнет соглашения с Генлейном, то следует считаться с таким развитием событий, когда руководство судетонемецкой партии окажется в руках экстремистских элементов, которые потребуют радикального решения вопроса. 22 июня Б. Ньютону было предложено более настойчиво повторить мнение его правительства о том, что чехословацкому правительству крайне необходимо представить судетонемецкой партии далеко идущие предложения, ибо в противном случае переговоры с Генлейном могут зайти в тупик. Он должен был предупредить Э. Бенеша: если переговоры о достижении компромиссного соглашения с судетонемецкой партией окончатся неудачей, то следствием будет отрицательная реакция английского общественного мнения и чехословацкое правительство подвергнется осуждению за то, что упустило последнюю возможность решить проблему национальных меньшинств путем переговоров. 13 июля Э. Галифакс информировал Я. Масарика о том, что в случае неудачного исхода переговоров с судетонемецкой партией будет предложено провести плебисцит, и британское общественное мнение посчитает это требование правомерным. 18 июля Б. Ньютон получил новую инструкцию: выяснить отношение Э. Бенеша к направлению британского посредника в Чехословакию для обсуждения судетонемецкого вопроса. К этому Б. Ньютон должен был добавить, что в случае прекращения переговоров с судетонемецкой партией и создания угрозы европейскому миру английское правительство будет вынуждено обнародовать свое предложение о направлении посредника и сообщить о реакции чехословацкой стороны на это предложение. Это был явный нажим с целью заставить согласиться с миссией В. Ренсимена.

3 сентября Б. Ньютон вновь подчеркнул неотложную необходимость урегулировать конфликт с судетскими немцами. Он напомнил при этом о позиции, которую займет британское правительство в случае войны. Б. Ньютон обратил внимание на тот факт, что если Чехословакия и получит помощь от какого-либо государства, то все равно ее территория станет ареной военных действий и, вероятнее всего, она будет оккупирована на длительное время. Он подчеркнул, что даже в случае [52] благоприятного исхода войны представляется более чем. спорной возможность восстановления Чехословакии в современных границах или даже в таких, какие можно обеспечить сейчас без войны, путем переговоров. Поэтому необходимо, чтобы Чехословакия пошла на жертвы, хотя бы и связанные с немалым риском для государства. Только так можно избежать катастрофы{80}.

Весь этот реестр британских рекомендаций должен был послужить доказательством того, что английские сторонники политики «умиротворения» вовремя предупреждали Чехословакию, и если их советы не были приняты во внимание, то Чехословакия сама виновата в своей судьбе. Но сегодня, хорошо зная, что творилось за кулисами британской политики, зная ее действительные намерения, всю эту серию дипломатических вмешательств нельзя оценивать иначе, как грубый нажим, целью которого было принудить Чехословакию перейти в «сферу немецких интересов». Каким бы ни было желание Э. Бенеша выполнить директивы британского посланника, он не мог не видеть, что они ведут к одному: Чехословакия должна добровольно совершить самоубийство. Так как Э. Бенеш не представлял себе иной политики, кроме совместных действий с Западом, он решил выиграть время. Э. Бенеш верил, что в конце концов Англия выступит против Гитлера. В июле 1938 г. Э. Бенеш говорил Г. Рипке: «По-прежнему остается неясным, можно ли добиться соглашения с Германией. Я хотел бы, чтобы переговоры продолжались до того времени, пока не закончится вооружение Англии. После этого было бы легче договориться с Германией»{81}. Однако тактика проволочек была совершенно бесперспективной, ибо Гитлер и его пособники торопились. Поэтому они и определили последний срок, когда Э. Бенеш должен был дать окончательный ответ.

Напрасны были надежды Э. Бенеша на Францию, хотя она и была обязана по договору оказать Чехословакии помощь. Как указывал английский посол в Париже Э. Фиппс в своем письме Э. Галифаксу 14 сентября 1938 г., министр иностранных дел Ж. Боннэ всегда внимателен к позиции Италии и Германии. В середине сентября он буквально впадал в панику при мысли, что может начаться война. По мнению Э. Фиппса, и действия премьер-министра Э. Даладье отнюдь не соответствуют его решительным словам. У Э. Даладье была репутация «быка с рогами улитки»{82}. Имея таких союзников, Н. Чемберлен мог без всяких опасений отправляться в Берхтесгаден. Уже 16 сентября Ж. Боннэ повторил Э. Фиппсу, что французское правительство примет любой план, выдвинутый Н. Чемберленом и В. Ренсименом. Чехам останется лишь выполнить его. Если же они попытаются сопротивляться, то Франция заявит, что судьба Чехословакии ей безразлична. [53]

Однако Франция, заверял Ж. Боннэ, выполнит свои обязательства, если Германия применит насилие по отношению к Чехословакии. Это заявление Ж. Боннэ Э. Фиппс прокомментировал следующим образом: он уверен, что Франция не взялась бы тотчас же за оружие в случае нарушения Германией чехословацкой границы. Вместо этого она долго изучала бы обстоятельства, связанные с немецкой агрессией{83}.

Несмотря на то что между позицией Ж. Боннэ и Э. Даладье не было существенных различий, Э. Фиппс перед англофранцузской встречей в Лондоне советовал вести переговоры с каждым из них в отдельности. У них якобы разные мнения по поводу высказанной Ч. Линдбергом оценки состояния военно-воздушных сил в Европе. Ж. Боннэ, по словам Э. Фиппса, теряет голову, слыша мнение Ч. Линдберга о силе немецкой авиации. Кроме того, добавлял Э. Фиппс, француз скорее скажет правду в отсутствие другого француза{84}. Н. Чемберлен в полной мере использовал эти советы во время следующей встречи с французскими министрами в Лондоне, 25 и 26 сентября.

О том, что в Париже Э. Фиппс сотрудничает с продажной группой Ж. Боннэ, Форин оффис знал; однако некоторые британские политические руководители хотели получить надежные гарантии, что их курс будет поддержан не одним Ж. Боннэ, а всем французским правительством. Накануне роковой встречи в Лондоне, на которой решался вопрос о Чехословакии, Р. Ванситтарт рекомендовал Э. Галифаксу заручиться более основательной поддержкой французских правительственных кругов. Р. Ванситтарт писал, что британская сторона полностью уверена лишь в позиции Ж. Боннэ, в то время как многое не ясно в поведении Э. Даладье, который, видимо, еще колеблется. О настроениях других членов французского кабинета вообще ничего не известно. Мы должны, писал Р. Ванситтарт, знать больше, прежде чем примем решение. Ж. Боннэ — это не вся Франция, при таком положении может случиться, что вся ответственность ляжет на британское правительство. А в будущем это может серьезно повредить британским отношениям с Францией и США. Иное дело, если Ж. Боннэ действительно представляет всю Францию или ее большинство. Р. Ванситтарт напомнил, что до него дошли сведения о разногласиях между французским генеральным штабом и Ж. Боннэ{85}.

Н. Чемберлен считал, что между Э. Даладье и Ж. Боннэ нет принципиальных противоречий, и французская делегация действительно дала согласие на то, чтобы 18 сентября ночью, в воскресенье, текст ультиматума переслали обоим посланникам в Прагу. Ультиматум был уже в Праге, когда в понедельник утром министры английского и французского правительств вновь собрались, чтобы подтвердить приговор Чехословакии. [54]

Прибыв в Пражский Град в десять часов утра, Б. Ньютон предостерег чехов от проведения мобилизации, предупреждая, что она вызовет нападение немцев, хотя в своем донесении в Лондон он отмечал: Чехословакия окажется в крайне невыгодном положении, если дальнейшие переговоры с Германией будут безрезультатными; Германия уже отмобилизовала свою армию, поэтому лишь обеспечение равновесия сил между обеими сторонами может принудить Гитлера провести демобилизацию{86}. Британская дипломатия сознавала, что при отсутствии такого равновесия Германия может не устоять перед соблазном напасть на Чехословакию, чем сорвет всю «мирную операцию» Н. Чемберлена. Вместе с тем в Париже и Лондоне опасались, что Чехословакия, приведя свою армию в боеготовность, могла бы отклонить англо-французский ультиматум. От Чехословакии требовали, чтобы она сначала приняла «предложения» Великобритании и Франции, а потом уже проводила мобилизацию.

В своих мемуарах Э. Бенеш пишет, что был убежден: западные державы не предпримут ничего без консультации с Прагой и внесут такие предложения, которые действительно послужат решению проблемы национальных меньшинств{87}, Однако для подобных надежд — после продолжавшегося в течение двух лет бесконечного давления британской стороны — решительно не было никаких оснований. В действительности Э. Бенеш это понимал, и свидетельством тому служат его телефонные разговоры с Я. Масариком{88}.

На сообщение Я. Масарика о том, что Н. Чемберлен летит к Гитлеру в Берхтесгаден, Э. Бенеш с ужасом ответил: «Это невозможно!» К этому Я. Масарик добавил: «Там находится и эта свинья Вильсон»{89}. После возвращения Н. Чемберлена из Берхтесгадена Я. Масарик передал Э. Бенешу: ему показали письмо Г, Геринга с требованиями уступить пограничные укрепления и разорвать договор с СССР. О результатах переговоров Н. Чемберлена, говорил Я. Масарик, пока еще ничего не известно, хотя о них судят «и так и этак»{90}. Телефонный разговор состоялся непосредственно перед последней встречей Э. Бенеша с В. Ренсименом.

В воскресенье 18 сентября Я. Масарик от имени чехословацкого правительства передал Э. Галифаксу заявление, в котором содержалось требование не принимать никаких решений без консультаций с Чехословакией, иначе Чехословацкая республика не может брать на себя ответственность за подобные решения{91}. Корреспондент Чехословацкого телеграфного агентства в Лондоне Б. Бенеш в этот день записал в своем дневнике: «Кажется, у нас остается лишь собственная армия и Советский Союз, так как Франция уже сильно колеблется»{92}. [55]

В понедельник 19 сентября в 13 часой 20 минут, то есть за 40 минут до вручения ультиматума в Пражском Граде, между Э. Бенешем и Я. Масариком состоялся следующий телефонный разговор:

«Бенеш: У нас ищут пути урегулирования отношений с немцами хотя бы и посредством создания новой партии.

Масарик: В Лондоне еще заседают и никому ничего не сообщили.

Бенеш: Короче говоря, это не подлежит дискуссии.

Масарик: Говорят об уступке без плебисцита.

Бенеш: Без нас не должно быть принято никаких изменений. Вечером <в Лондон> приедет Нечас и расскажет детали. Нечас должен встретиться с Эттли. На следующей неделе будет достигнуто соглашение со словаками, в этом мы уверены на 90%»{93}.

Несколько минут спустя после этого разговора наконец наступила ошеломляющая ясность. Я. Масарик в Лондоне и Э. Бенеш в Праге примерно в одно и то же время были информированы, что предстоит вручение ноты{94}. Я. Масарик предупредил, что он не уверен, примет ли чехословацкое правительство «предложения», которые с ним не консультировали. Э. Галифакс не затруднил себя прямым ответом на это замечание и направил Я. Масарику письмо, в котором говорилось: «Предложения, которые мы Вам делаем, после зрелого размышления были признаны нами и Францией наиболее соответствующими интересам Чехословацкой республики, поэтому мы надеемся, что президент Бенеш, получив эти предложения, будет размышлять о них в этом духе». Однако у Я. Масарика было другое мнение, и в своей телеграмме в Прагу он советовал: «Предлагаю, когда будут вручать ноты, сообщить обоим <посланникам Англии и Франции. — Ред.>: в связи с тем, что с нами никто не консультировался и нам сообщают только сейчас, в то время как американское правительство уже было информировано, нам необходимо время для размышления. У нас демократический режим, и решать должен наш народ. Подчеркиваю, то, что мы не были поставлены в известность, — одиозный факт в международных отношениях»{95}.

Около полудня Б. Ньютон получил дополнительную инструкцию: указать Э. Бенешу, что ответ на ультиматум должен быть дан в тот же день или самое позднее на следующий. Н. Чемберлен не может отложить свой визит к Гитлеру, и было бы просто катастрофично, если бы он поехал к нему, [56] не имея никакого ответа из Праги{96}. Эта инструкция свидетельствовала о том, что правительство Чемберлена не намеревалось «дать время на размышление», не собиралось терпеть проволочек и тем более признавать за чехословацким народом право демократически решать вопрос о существовании своего государства.

Вручение ультиматума состоялось в 14 часов в Пражском Граде. С этого момента до принятия диктата пройдет 51 драматический час.

Как только документ был передан, Э. Бенеш указал, что с его правительством не консультировались по столь важному вопросу, поэтому он должен вынести его на обсуждение правительства и парламента. В. де Лакруа поспешил напомнить, что дело является срочным. Э. Бенеш ответил, что в течение дня он не в состоянии дать ответ. Он с горечью констатировал, что Чехословакия была покинута. Б. Ньютон возразил, что англо-французские «предложения» содержат обещание гарантий, предполагающих участие в них и Великобритании. Чехословакия должна понять, что это весьма выгодно для нее, так как военные лишения намного превысили бы те жертвы, которые требуют от Чехословакии сейчас. Практически Чехословакия должна выбирать между потерей всего полученного ею в 1918 г. и сохранением национального единства и независимости, подтверждаемых гарантиями. Но Э. Бенеш возражал. Он не верил, что англо-французские «предложения» приведут к окончательному решению, а не явятся одним из очередных шагов к установлению немецкого господства в Европе.

Несмотря на возражения Э. Бенеша, встреча оставила у Б. Ньютона впечатление, что президент склонен скорее принять ультиматум, чем отвергнуть его; он с радостью воспримет, полагал Б. Ньютон, любые аргументы, которые позволят ему оправдаться перед собственным народом за принятие ультиматума{97}.

В то время когда оба посланника передавали ультиматум, британское посольство получило новую депешу. В ней обращалось внимание на то, что в проекте употреблено слово «must», означающее, что чехословацкий ответ на ультиматум должен быть дан немедленно. Это слово было использовано намеренно, чтобы дать понять: Н. Чемберлен считает ситуацию крайне критической и не терпящей промедлений. Однако это якобы не означает, что Гитлер определил какой-то срок, к которому должен быть дан ответ{98}.

Ультаматум означал, что Англия и Франция практически покинули Чехословакию на произвол судьбы. Это понимал и Б. Ньютон, сообщив о своих опасениях в Лондон вечером 19 сентября. Содержание ультиматума известно также Германии, [57] писал Б. Ньютон, и многие нацисты могут прийти к выводу, что, собственно говоря, получено согласие на захват всей Чехословакии. Подобная опасность реальна — об этом свидетельствуют новые нападения немцев в районе г. Аша. Не стоит ли предупредить немецкое правительство об ответственности за эти агрессивные действия? — заключал английский посланник свою депешу{99}.

В ультиматуме содержалось требование, чтобы Германия были переданы все чехословацкие области, в которых немцы составляют более 50% населения, и чтобы Чехословакия расторгла союзнические договоры. Вместо этих договоров были обещаны гарантии. Но какая цена была этим обещаниям? Н. Чемберлен никогда и не намеревался их выполнить, хотя охотно оперировал ими в своих парламентских выступлениях{100}. В сентябрьские дни обещание гарантий должно было послужить намеком Германии: Англия, мол, является собственником товара (имелась в виду Чехословакия), который она готова уступить Гитлеру за сходную цену.

Упоминания о гарантиях в британских документах появились с весны 1938 г. Но это не означало, что Англия готова была взять обязательства в отношении Центральной Европы. Вся английская политика в чехословацком вопросе с начала 1938 г. исходила из постулата: у Великобритании нет никаких интересов в Центральной Европе и она не собирается брать на себя никаких новых обязательств. Некоторые британские политики питали иллюзии, что с Гитлером можно достичь компромисса на основе взаимных уступок. Но после возвращения Н. Чемберлена не осталось сомнении в том, что Англия под давлением угроз Гитлера уступила по всему фронту, но получив ничего взамен. Более того, Англия идет по опасному пути; к тому же она может быть обвинена в содействии нацистским преступлениям против мира. Одним из дальновидных политиков оказался Р. Ванситтарт: в письме Э. Галифаксу он охарактеризовал встречу в Берхтесгадене как наивысший триумф Гитлера, которого тот добился мирным путем. Каким образом, спрашивал Р. Ванситтарт, Англия сможет остановить эту лавину? И сам отвечал: положение могут спасти только надежные гарантии урезанному чехословацкому государству. В этих гарантиях должна участвовать и Россия, хотя Гитлер и будет против этого. Но после таких уступок, сделанных Гитлеру, нет никаких оснований считаться с его возражениями. Гитлер должен официально заявить, что он удовлетворен и не имеет больше никаких притязаний. Если же это не произойдет, то будет нанесен непоправимый ущерб репутации и перспективам развития западных демократий. В этом случае весь мир будет смотреть на Англию так же, как на нацистскую Германию, писал Р. Ванситтарт{101}. [58]

Э. Галифакс извлек из этого письма только одно: с помощью гарантий все-таки можно замаскировать аморальность британской политики, слишком явно проявившуюся в ультиматуме Праге. Гарантии способны придать сделке Чемберлена с Гитлером видимость серьезности и помогут добиться одобрения со стороны британской общественности, Но в воскресенье 18 сентября другой чиновник Форин оффис — О. Г. Саржент, помощник заместителя министра иностранных дел, — с полной откровенностью определил Ценность предполагаемых гарантий: «Действительность такова, что положение будущей реконструированной Чехословакии будет зависеть лишь от доброй воли Германии и ни от чего более. Не будет этой доброй вопи — Чехословакия обречена на гибель. Если же она будет, то можно попытаться воспользоваться этим для заключения германо-чехословацкого пакта о ненападении; у Чехословакии и у нас самих остается только надежда на то, что чувство чести у Гитлера развито достаточно сильно и он воздержится от нарушения своего слова, данного в письменном виде»{102}. Эти соображения О. Г. Саржента являются достаточно убедительным свидетельством того, сколь малое значение гарантиям придавали творцы британской политики.

Еще до вручения ультиматума Б. Ньютон обратил внимание, что обещание гарантий не исключает возможные изменения границ в пользу Польши и Венгрии. Он хотел устно сообщить это мнение Э. Бенешу{103}. После 14 часов из Лондона пришло подтверждение, что гарантии не означают, что проблема национальных меньшинств считается полностью решенной. Форин оффис сообщил, что Ж. Боннэ поручит своему посланнику принять участие в совместном демарше, чтобы передать Э. Бенешу вышеизложенное в письменном виде. Б. Ньютону разрешалось выбрать, предпринять ли демарш вместе с В. де Лакруа или же действовать самостоятельно{104}. Одновременно в Париж Э. Фиппсу было послано указание добиться, чтобы Ж. Боннэ ускорил направление инструкций В. де Лакруа{105}. Ж. Боннэ сначала пообещал, что его посланник в Праге будет действовать согласно указанной договоренности. Но вечером пришла телеграмма от Б. Ньютона, в которой тот советовал не передавать чехословацкому правительству дополнительных разъяснений по вопросу о гарантиях. Оно получило достаточно горькую пилюлю, и в эту минуту дополнительные сообщения могут отрицательно повлиять на ответ{106}. А если Э. Бенешу стало бы известно, что гарантии на деле не содержат и того, что зафиксировано в тексте ультиматума, то шансы получить согласие весьма упали бы. Ж. Боннэ после некоторых колебаний также заявил, что он предпочитает, чтобы разъяснения об ограниченном характере гарантий сделал один Б. Ньютон. Хотя Ж. Боннэ и разделял британскую [59] позицию, он считал, что этот вопрос лучше не поднимать на данной стадии переговоров{107}. Аморальность политики «умиротворения» раскрывается во всей неприглядной наготе: гарантии были обещаны лишь ради того, чтобы вырвать согласие с «предложениями»; выполнять же данные обещания в Лондоне и не собирались — ведь еще до вручения ультиматума было решено уклониться от обязательства гарантировать будущие границы Чехословакии.

Согласно сообщению Б. Ньютона, чехословацкое правительство уже в понедельник утром знало о результатах воскресного англо-французского совещания в Лондоне. Политический комитет собрался в Граде в 11 часов утра, то есть за три часа до получения Э. Бенешем ультиматума. Петиционный комитет «Останемся верными» от своего имени обратился к пражским заводам с призывом не допустить капитуляции. Правительственное радио на это ответило заявлением о необходимости сохранять спокойствие и доверие к представителям коалиции{108}. Аналогичное заявление М. Годжа сделал Постоянному комитету Национального собрания. Это был сигнал к тому, что правительство собирается принять решение за спиной народа и поставить общественность перед свершившимся фактом.

После визита посланников Э. Бенеш сначала совещался с М. Годжей и К. Крофтой. Только потом они встретились с членами Политического комитета. Э. Бенеш впоследствии признался, что, взяв на себя решение принять ультиматум, он понимал — для него лично это будет означать политическое банкротство, но полагал, что должен принести себя в жертву. Видимо, уже с самого начала Э. Бенеш решился принять капитуляцию. Позже Э. Бенеш писал: он видел, что «коалиция не была настолько сильной, чтобы взять это на себя»{109}. Нетрудно было угадать, какое решение примет Э. Бенеш. Ведь он уже за несколько лет до того говорил, как будет действовать, если Чехословакию покинут ее западные союзники. Потому-то К. Нейрат, хорошо знавший Э. Бенеша еще по Женеве, на вопрос Н. Гендерсона, будут ли чехи воевать или же капитулируют, ответил уверенно: Э. Бенеш попробует доказать, что он был вынужден уступить силе{110}.

Глава правительства должен обладать умением и решительностью использовать свою власть, обязан располагать верной информацией, уметь выслушивать и неприятные советы и рекомендации. Э. Бенеш обладал этими качествами. Коалиция была разделена на два лагеря, и достижение согласия по основным вопросам было делом нелегким. Уже с 1935 г. — после избрания президентом — Э. Бенеш взял на себя роль своеобразного посредника в коалиции между левыми силами и аграриями. При всех обстоятельствах, даже в самые критические [60] для республики моменты, он пытался удержать аграриев в составе коалиции. Эта компромиссная политика, своего рода центристская позиция, в конечном счете лишь содействовала решению о капитуляции.

19 сентября уже не оставалось сомнений в том, что правительство не отвергнет англо-французские «предложения» и по окажет сопротивления Германии. Британский военный атташе Стронг посетил генеральный штаб Чехословакии, где ему было сказано, что после получения ультиматума, означавшего предательство Франции и отступничество Англии, было бы самоубийством воевать с Германией. В армии поддерживается дисциплина, поэтому она выполнит приказы генерального штаба{111}.

Политический комитет правительства начал обсуждать возможность возникновения войны отнюдь не в сентябре. Дискуссии на эту тему велись уже со времени аншлюса Австрии. Р. Бехине, считавшийся представителем левого крыла в правительстве, заявил в марте 1938 г.: «В случае, если союзники оставят нас одних, мы не поведем наш народ на бойню. Мы не дадим уничтожить нашу нацию. Если союзники не пойдут с нами, мы потеряем государство, но сохраним хотя бы нацию! Поэтому мы должны уступать, не останавливаясь перед самыми ужасными последствиями!»{112}

Какими возможностями располагал Э. Бенеш, решая вопрос об англо-французском ультиматуме? Можно было или принять его, или начать войну с Германией в одиночестве. Вариант так называемой «изолированной» войны, по мнению министров правительственной коалиции, был заранее исключен. Была еще третья возможность — война при поддержке Советского Союза. Но и этот вариант был неприемлем для Э. Бенеша, ибо на протяжении многих лет он следовал принципу: свои отношения с СССР чехословацкое правительство строит только через посредничество Франции. К тому же Э. Бенеш связал себя серьезными заверениями, которые были даны Ренсимену перед его отъездом. Оставалась, таким образом, только первая возможность: принять ультиматум, или, как тогда официально говорилось, англо-французские «пропозиции». Любое из трех решений вело к изменению существующего положения. К наиболее радикальным изменениям привела бы «изолированная» война. Война в союзе с СССР, полагал Э. Бенеш, в конечном счете превратилась бы в войну революционную, привела бы к качественным изменениям общественной системы. Принятие англо-французских «предложений» также влекло за собой существенные изменения — это Э. Бенеш понимал, но их негативные последствия он надеялся как-то ограничить в ходе последующих переговоров. [61]

Обсуждение полученного ультиматума в Политическом комитете правительства началось в 15 часов 30 минут и продолжалось до 17 часов 15 минут. Большинство участников высказывали свое огорчение по поводу измены Франции; аграрии же держались в стороне, заявив, что они, мол, давно все это предсказывали. Неожиданно Э. Бенеш выступил с предложением об арбитраже. «Мы, — заявил он, — должны составить ответ так, чтобы его нельзя было истолковать как решение воевать с Гитлером»{113}. Для этого следует апеллировать к арбитражному договору 1926 г. между Чехословакией и Германией. Многие из чехословацких историков до сих пор не поняли, что эта апелляция к арбитражу была половинчатым решением, скрывавшим, по сути дела, готовность согласиться с англо-французским ультиматумом. По совету Э. Бенеша, избрали такую форму, чтобы ответ не означал «ни да ни нет». В шесть часов вечера в Коловратском дворце, являвшемся резиденцией правительства, собралась так называемая группа двадцати, состоявшая из министров, руководителей партий и председателей их парламентских фракций. Идею арбитража одобрили в расчете выиграть время и дождаться возможного падения правительства Э. Даладье. Присутствующие вели себя таким образом, будто никто из них не верил, что ультиматум может быть в конце концов осуществлен на деле{114}. Это совещание, кстати говоря, было первым и последним случаем, когда правительство в целом осведомили об ультиматуме и об идее сослаться в ответе на арбитражный договор. Сам ответ на ультиматум правительством не обсуждался. Он был передан посланникам на следующий день без формального одобрения кабинетом. Этот факт в чехословацкой историографии оказался практически незамеченным.

Во время совещания у Э. Бенеша состоялся телефонный разговор с Я. Масариком.

«Бенеш: Я хочу знать, что об этом <об ультиматуме> говорят такие люди, как Черчилль?

Масарик: Они весьма недовольны. Вы считаете это ужасным?

Бенеш: Да. Можете ли вы попросить совета?

Масарик: Я уже спрашивал. Они говорят, что советовать не могут, но надеются, что мы этого так не оставим.

Бенеш: Да.

Масарик: В любом случае созывайте парламент.

Бенеш: Мы?

Масарик: Да.

Бенеш: Придется.

Масарик: Я бы сделал это. Это было бы самое меньшее. Н. Чемберлен сказал, созовите хотя бы ради конституции, понимаете? Если бы 75%. Но 50% — это невозможно. [62]

Бенеш: Ужасно.

Масарик: Как к этому относятся у нас?

Бенеш: Конечно, отрицательно, это само собой разумеется, но вы же понимаете...»{115}

После этого разговора в половине девятого вечера возобновилось заседание Политического комитета. Э. Бенеш вновь развивал свою идею об арбитраже — это, возможно, оттянет решение еще на месяц, но в хороший исход он уже не верит. Он хочет всего лишь выиграть время, хотя и понимает, что это ни к чему не приведет. Может быть, случится чудо, и произойдет смена правительств в Англии и Франции. Хотя в случае арбитража чехословацкое правительство и сможет публично изложить свои аргументы, но не исключено, что и в этом случае придется уступить некоторые области Германии. Позже Э. Бенеш писал: они отбивались, как могли, и, хотя их предали, они старались при этом сделать так, чтобы Запад посчитал бы себя связанным в будущем определенными обязательствами перед ними{116}. В те дни вновь стали поговаривать о том, что Чехословакия сама, без посредничества Запада, добилась бы договоренности с Германией не столь дорогой ценой. Э. Бенеш не соглашался с подобным мнением, считая, что такие высказывания могут вызвать разброд внутри страны. Чехословакия, поступив так, лишилась бы своих западных союзников, пусть и крайне ненадежных, и в итоге страна оказалась бы жертвой объединенного нападения своих соседей{117}.

Предложение об арбитраже, считал Э. Бенеш, — это такая форма ответа, которая, не будучи явно отрицательной, вместе с тем поможет выиграть время. Но все равно следует продумать дальнейшие действия на тот случай, если такой ответ будет отвергнут как недостаточно удовлетворительный: какую позицию после этого должны занять правительство и президент? Э. Бенеш все еще надеялся на Францию. И как он позже писал, хотя Ж. Боннэ и его клика были готовы покинуть, точнее говоря, предать Чехословакию, более того, хотя они изыскивали возможность свалить на нее всю ответственность, борьба за позицию Франции велась до последнего момента. Окончательное решение, как считал Э. Бенеш, еще не было принято{118}. Почему надежда возлагалась на Францию?

Югославский посланник в Праге вечером 19 сентября сообщил Б. Ньютону следующую информацию: чехословацкое правительство (в действительности Политический комитет) решило запросить Париж, выполнит ли Франция свои обязательства в случае немецкого нападения. Совет министров, по сведениям югославского дипломата, всю ночь будет заседать, [63] обсуждая французский ответ. Если он будет благоприятным для Чехословакии, то югославский посланник убежден, что англо-французские «предложения» будут отвергнуты и война станет неизбежной. В случае отрицательного ответа члены правительства, за исключением Я. Шрамека, примут «предложения». Правительство поймет, что любое иное решение приведет к катастрофе и будет равнозначно самоубийству. Высказав эти соображения, югославский посланник поделился с Б. Ньютоном опасениями: на французский кабинет, который и без того расколот, может оказать влияние известие, будто чехословацкое правительство готово воевать при любых обстоятельствах. Это означает, что нынешней ночью именно в Париже будет решаться вопрос, быть войне или миру{119}. Если бы в нашем распоряжении не было аналогичной по содержанию телеграммы румынского посланника в Праге Р. Круцеску, могло бы показаться, что сообщение югославского дипломата датировано ошибочно. Однако известно, что в тот же вечер 19 сентября Р. Круцеску сообщил в Бухарест: «Правительство решило подготовить ноту, которая еще сегодня вечером должна быть передана в Париж. В ноте говорится, что принятие англо-французских предложений вызовет революцию, совладать с которой не смогут никакие авторитеты. После двадцати лет нерушимой лояльности Чехословакия вправе ожидать от Франции иного отношения, и поэтому она будет настоятельно просить изменить свою позицию. Здесь надеются, хотя и не слишком, что подобные изменения возможны, если к власти придет правительство народного фронта». Далее Р. Круцеску замечает, что было решено не предпринимать аналогичный демарш в Лондоне. Свое сообщение Р. Круцеску сопровождает следующим комментарием: «Мне все больше начинает казаться, что чехи уступят. Возникает, однако, вопрос, смогут ли это сделать нынешние министры и удержится ли на своем посту глава государства, а ведь его особа — последняя гарантия сохранения порядка среди социалистически настроенных масс. Здесь все чаще называется имя шефа аграриев{120} в качестве единственного человека, способного взять на себя ответственность за развитие ситуации». В заключение Р. Круцеску пишет, что он единственный посланник, который по приказу правительства получил эту информацию, поэтому он просит не разглашать ее{121}. В действительности такую же информацию получил югославский посланник, который посчитал эту правительственную ноту в Париж первым ответом чехословацкого правительства на англо-французский ультиматум. [64]

Почему правительство, точнее, его Политический комитет, склонилось к такому шагу? Объяснение можно найти в сообщении посланника в Париже Ш. Осуского. Примерно в 13 часов 19 сентября Ш. Осуский был приглашен к Ж. Боннэ, который проинформировал его о лондонском совещании. Согласно депеше, полученной в Праге в два приема — в 16 часов 38 минут и 17 часов 20 минут, — Ж. Боннэ требовал немедленного ответа, содержащего безоговорочное согласие. В телеграмме Ш. Осуского прямо говорилось: «Боннэ сообщил мне, что если англо-французские предложения не будут приняты Чехословацкой республикой, то английское правительство, уже сейчас занимающее столь сдержанную позицию, не выступит солидарно с Францией в случае конфликта между Чехословацкой республикой и Германией. Он потребовал, чтобы на это обратил внимание г-н президент Бенеш. Боннэ добавил, что французское содействие не может быть твердо обещано; оно возможно лишь в той мере, в какой будут солидарны Англия и Франция. Боннэ заявил, что если г-н президент Бенеш не примет англо-французские предложения, то Англия утратит заинтересованность в Чехословацкой республике. Это, сказал Боннэ, было бы очень опасно»{122}. Таким образом, у Э. Бенеша не могло быть иллюзий: клика Ж. Боннэ решила покинуть Чехословакию и выдать ее Гитлеру.

Ш. Осуский не ограничился информацией, полученной от Ж. Боннэ. Он нанес визит еще трем членам французского правительства с целью получить сведения о том, как проходило утреннее заседание кабинета. Как он узнал, Э. Даладье сослался на то, что предложение об отторжении пограничных областей исходит прямо от Э. Бенеша. (Имелась в виду известная беседа Э. Бенеша с В. де Лакруа 16 сентября, во время которой он изложил так называемый пятый план, позднее министром Я. Нечасом привезенный в Париж.) На заседании французского кабинета высказывалось мнение, что отказ Праги подчиниться можно будет считать основанием для аннулирования союзного договора с Чехословакией. Э. Даладье, однако, сказал, что если правительство в Праге отвергнет предложения, то французскому кабинету следует вновь собраться и посоветоваться. Под влиянием этой информации, немедленно переданной Ш. Осуским в Прагу{123}, у Э. Бенеша могло возникнуть впечатление, что во французском правительстве нет единства во взглядах относительно союзнического договора, и он обратился к Франции с той нотой, о которой сообщили румынский и югославский посланники.

Так называемый пятый план Э. Бенеша, бесспорно, облегчил положение французских реакционеров. Клемент Готвальд в этот день в Постоянном комитете парламента потребовал обратиться с воззванием к Франции. Ю. Фучик записал [65] в своем дневнике: «Ведь Э. Даладье не падет, если Прага будет проявлять слабость»{124}. Позже Э. Бенеш признал, что в тогдашней ситуации шансы были 50 на 50, и поэтому было крайне важно, чтобы чехословацкая сторона не сделала ошибочного шага, который был бы использован капитулянтами{125}. Но разве его роковой пятый план не был именно такой крупной ошибкой? Еще вечером 19 сентября Ш. Осуский телеграфировал Э. Бенешу, чтобы он заявил В. де Лакруа, что тот неверно истолковал его слова об уступке чехословацкой территории{126}. Э. Бенеш, однако, не мог сделать такого заявления. Ведь основное содержание пятого плана Я. Нечас сообщил Л. Блюму; тот в свою очередь проинформировал Э. Даладье, а последний — Н. Чемберлена. Если господин Бенеш сам предлагает уступить один миллион немцев, заявил в связи с этим Н. Чемберлен, то почему бы двум-трем миллионам не уйти из Чехословакии, чтобы покончить с этим навсегда. По крайней мере так Э. Даладье информировал Ш. Осуского{127}. Французские реакционеры стремились свалить всю ответственность за свое предательство на Чехословакию. Упускать из виду этого нельзя. Но не может историк забывать и о том, что Э. Бенеш серьезно помог им своим пятым планом.

Э. Даладье и Ж. Боннэ давно придерживались тактики вымогать у Чехословакии уступки под угрозой разрыва союзнического договора. И дело вовсе не в одном ночном ультиматуме, как впоследствии пытался изобразить Э. Бенеш, умышленно драматизируя это событие. Э. Даладье уже ранее, на лондонских совещаниях, подчеркивал, что на Э. Бенеша следует оказывать максимальный нажим, чтобы исключить возможность отрицательного ответа на англо-французские «предложения»{128}. Лица, сопровождавшие Э. Даладье, отнюдь не скрывали от английских журналистов, что Франция вовсе не настроена начинать войну во имя сохранения целостности Чехословакии{129}.

После возвращения из Лондона Ж. Боннэ информировал американского посла У. Буллита об официальном заявлении английского посланника в Праге: если Э. Бенеш отвергнет англо-французские предложения, возникнет война и Англия останется в стороне; если же Э. Бенеш предложения примет, то Чехословакия взамен получит британские гарантии.

Ж. Боннэ подчеркнул, что французская позиция тождественна британской. Франция ни в коем случае не придет на помощь Чехословакии. Французский народ, осмелился утверждать Ж. Боннэ, спокойно наблюдал бы, как немецкая армия уничтожает Чехословакию. Это было уже настолько нелепо, что даже У. Буллит счел нужным возразить: в случае войны, предостерегал он, следует ожидать широких выступлений народных масс во главе с коммунистами и социалистами. [66]

Ж. Боннэ возразил, что социалисты никогда не поддержат подобные выступления. На вопрос У. Буллита, что произойдет, если Э. Бенеш отвергнет англо-французские предложения, Ж. Боннэ ответил: Прага этого не сделает, Франция не позволит втянуть себя в войну только ради того, чтобы семь миллионов чехов продолжали властвовать над тремя миллионами немцев. И Э. Бенеш знает это, подчеркнул Ж. Боннэ{130}.

Ж. Боннэ не скупился на заверения, а ведь еще далеко не все было окончательно решено. Но реакция не дремала. Жан Монтиньи, тесно связанный с П. Лавалем, опубликовал в тот день открытое письмо президенту республики, министрам и депутатам. В письме был поставлен вопрос: обязана ли Франция вести войну за Чехословакию? Ж. Монтиньи, отвечая на этот вопрос, повторил мнение таких отъявленных реакционеров, как П. Фланден, Ж. Бартелеми, Г. Бержери, Е. Роше, П. Фор и другие, которые уже давно утверждали, что Франция обладает правом совершенно свободно решать, ввязываться ли ей в войну, поскольку якобы не существует никаких юридических и моральных обязательств, заставляющих ее прийти на помощь Чехословакии{131}. Это была та самая группа «могильщиков Франции», которая открыто распространяла капитулянтские взгляды с первого дня пребывания Ж. Боннэ на Ке д'Орсэ.

В партии радикалов не было единства, но не было решительности и у противников Э. Даладье. Хотя У. Черчилль и генерал Э. Спирс в тот день выясняли вместе с П. Рейно и Ж. Манделем, как можно было бы вызвать правительственный кризис, их усилия не увенчались успехом из-за нерешительности радикалов{132}.

Некоторые из них, например Ж. Мандель, смогли подбодрить Э. Бенеша лишь ни к чему не обязывающими обещаниями: если Чехословакия станет защищаться, то великие державы будут на ее стороне. Ж. Мандель позволил себе высказать надежду, что Э. Бенеш придаст его словам больше значения, чем словам Ж. Боннэ{133}. Во Франции далеко не все еще было потеряно. В телеграмме чехословацкого посольства, посланной в 13 часов того же дня из Парижа, говорилось: «Все будет зависеть от реакции народа Франции на такие ясные вопросы, как насилие великих держав над малой нацией и несоблюдение союзнического договора. Поэтому исход событий зависит от Чехословацкой республики. Действовать осторожно, невзирая на провокационные слова и жесты, угрозы и упреки»{134}. Вечерняя телеграмма сообщала: «Общественность, ее политически активная часть, уже бурлит. Поэтому повторяю: ничем не рисковать, ответ должен содержать лишь констатацию, что Чехословацкой республике был вручен приговор и она была осуждена, не будучи даже допрошенной. Но [67] требовать, чтобы ее выслушали, только констатировать факт и выжидать. Дело еще не проиграно»{135}. Не допустить, чтобы сторонники политики «умиротворения» навязали чехословацкому правительству свой темп — вот что было решающим в создавшейся ситуации. И у Э. Бенеша было много возможностей затянуть дело и выиграть время. Например, использовать для этого созыв парламента. Но все доступные документы свидетельствуют, что уже днем 19 сентября Э. Бенеш склонился к капитуляции, к принятию англо-французского приговора.

У Чехословакии, кроме Франции, был еще второй союзник — СССР. Во время воскресных англо-французских совещаний в Лондоне советская дипломатия предприняла шаги с целью оказать помощь Чехословакии. Заместитель комиссара иностранных дел В. П. Потемкин заявил французскому послу в Москве Р. Кулондру: если Франция примет английские предложения по чехословацкому вопросу, что было бы равнозначно ревизии союзнических связей между Францией и Чехословакией, то Советское правительство сделает из этого факта выводы и пересмотрит свои взаимоотношения с Францией. Такую же позицию Советское правительство занимало и в отношении конференции четырех держав, которая должна была решить судьбу Чехословакии. Советское правительство рассматривало подобную конференцию как попытку возродить пакт четырех, ставящий целью предоставить Германии свободу действий в Восточной Европе{136}. Советская дипломатия разъясняла в европейских столицах подлинную позицию СССР в чехословацком вопросе: если Германия нападет на Чехословакию, то Советский Союз выполнит свои обязательства. В Москве считали, что правительство Ю. Бека падет под напором возмущенного общественного мнения Польши, в котором очень сильны антигерманские настроения. Ожидалось также падение правительства М. Стоядиновича в Югославии{137}. Хотя румынские военные публично заявляли о сопротивлении проходу Красной Армии, даже их ближайшие сторонники знали, что в действительности Румыния колеблется и выжидает{138}. Революционная война с участием Советского Союза, вероятнее всего, смела бы полуфашистские режимы в Восточной Европе. А ведь именно этим антидемократическим режимам отводилось важное место в расчетах Н. Чемберлена, которые предусматривали установление немецкого господства в этой части Европы при относительном сохранении хотя бы видимости независимости малых государств. Несомненно, в Париже и Лондоне понимали, что падение беков, стоядиновичей, каролей и им подобных вызвало бы в Европе сильный сдвиг влево. Падение же гитлеровского режима могло бы даже подорвать основы капитализма на всем Европейском [68] континенте. А вот как раз этого империалистическая буржуазия не могла допустить. С точки зрения таких стратегических расчетов всей Чехословакии грош цена, и пожертвовать ею было не жалко. К тому же если в течение многих столетий Европа обходилась без Чехословакии, то почему она не может спокойно существовать без этого государства и в будущем? Двадцать лет независимости Чехословакии ничего не значили для господ чемберленов и боннэ. Это эпизод, который в крайнем случае можно и легко забыть.

В такой обстановке у Чехословакии не было шансов на спасение, коль скоро ее руководство вовремя не поняло, что единственная реальная надежда — это совместные действия с СССР. Именно в этом и состояла главная слабость чехословацкой обороны от фашизма. Путь в Москву для Э. Бенеша пролегал исключительно через Париж. Войну с Германией Э. Бенеш считал допустимой лишь при условии участия в ней Франции. Только в таком случае он не исключал совместных действий с Советским Союзом. При подобном варианте, как Э. Бенеш заявил руководству КПЧ весной 1938 г., Чехословакия была бы в лагере победителей, даже если бы вся ее территория оказалась временно оккупированной{139}. Но Э. Бенеш никогда не мог избавиться от страха перед коммунизмом, который, по его разумению, распространился бы вследствие войны. Э. Бенеш, впрочем, полагал, что если бы Советский Союз воевал вместе с Западом, то удалось бы ограничить так называемую «коммунистическую инфильтрацию»{140}.

Вечером 19 сентября Э. Бенеш пригласил советского полпреда С. С. Александровского, которому заявил, что все еще надеется, что Франция опомнится и поймет, чего добивается Гитлер. И тогда неизбежна война. Э. Бенеш хотел бы знать, как поступит Советский Союз, если Франция выполнит свои обязательства. Э. Бенеш также хотел бы узнать, выполнит ли СССР в качестве члена Лиги наций свои обязательства, вытекающие из статей 16 и 17 ее Устава{141}. Уже на следующий день Э. Бенеш получил на оба вопроса ясные положительные ответы. Но в своих мемуарах он фальсифицирует факты. Э. Бенеш пишет, что его второй вопрос якобы не был связан с Лигой наций. Поскольку советский ответ на этот вопрос содержит ссылку на Устав Лиги наций, то Э. Бенеш делает вывод о том, что Советское правительство якобы колебалось оказать помощь Чехословакии, проявляло нерешительность и т. п.{142} Однако подобное толкование не согласуется с сохранившимися архивными документами. Кроме того, Э. Бенеш неправильно сообщает, что советский ответ был получен им только 21 сентября, то есть слишком поздно, когда он уже был вынужден дать согласие на англо-французский ультиматум. В действительности, как опять же свидетельствуют [69] архивные документы, советский ответ был сообщен Э. Бенешу еще утром 20 сентября{143}.

Г. Ринка в своей книге о Мюнхене пишет, что Э. Бенеш не задал советскому полпреду третий вопрос — о возможности советской помощи независимо от позиций Франции и Лиги наций. Э. Бенеш, по словам Г. Рипки, якобы опасался, что в этом случае начнется «крестовый поход против большевизма», причем Чехословакия, одна из западных стран, окажется на стороне СССР. Многие министры в чехословацком правительстве, по словам Г. Рипки, считали эти опасения преувеличенными. Другие, например аграрии, были вообще против любой советской помощи{144}. Война бок о бок с Советским Союзом, и только с ним, представлялась Э. Бенешу немыслимой — это вытекает из всей его политической концепции отношений с СССР и объясняется его страхом перед коммунистической революцией, классовым характером его общей политической позиции. По поводу утверждений Э. Бенеша в мемуарах, что своим решением в сентябре 1938 г. он якобы предотвратил «крестовый поход» против СССР, необходимо заметить, этот поход все равно состоялся в 1941 г., причем в гораздо более неблагоприятных для СССР условиях, а Мюнхен 1938 г. был ступенью на пути гитлеровской Германии к войне с Советским Союзом.

В недавнем прошлом ряд чехословацких историков не скупились на «откровения», являвшиеся не чем иным, как жалким перепевом утверждений апологетов Мюнхена. Советский Союз якобы не думал всерьез об оказании помощи; она была нереальной и к тому же могла нанести политический ущерб Чехословакии; Советский Союз был, дескать, слабым в политическом и военном отношениях и потому держался весьма сдержанно при решении вопросов, касающихся вмешательства в дела Центральной Европы. Такая позиция якобы и повлияла на решение Э. Бенеша. Принять советскую помощь чехословацкое государство не могло, ибо в таком случае Запад устранился бы{145}. В чем смысл и цель таких сомнительных утверждений? Они понятны: реабилитировать капитуляцию Э. Бенеша, оправдать его решение принять англо-французский план. Это могло бы быть оправданно лишь при том условии, что Чехословакия оказалась бы действительно покинутой всеми своими союзниками. Тогда бы ей оставалось только одно: или принять англо-французский диктат, или решиться на изолированную и самоубийственную войну. [70]

Коммунистическая партия Чехословакии занимала бескомпромиссную позицию по вопросам обороны республики. В сообщении тех дней о заседании районного руководства КПЧ в Карлине говорится: «Главная обязанность членов партии состоит в сохранении и укреплении у граждан решимости оборонять республику до конца. При этом ссылаться на то, что СССР со своей Красной Армией твердо стоит на стороне нашей республики, хотя все остальные покинули нас. Члены партии будут работать в этом направлении с целью упрочить обороноспособность и парализовать пораженческие настроения». Депутаты-коммунисты, сказано далее в сообщении, со всей ответственностью заявили министру национальной обороны, что все члены КПЧ могут быть использованы для обороны республики{146}. В обстановке, когда правительство запретило массовые собрания и выступления, дееспособность КПЧ должны были обеспечить встречи специальных уполномоченных ежедневно между 19 и 20 часами. Организации политических партий на пражских заводах договорились послать на следующий день от 10 до 11 часов делегации к правительству. Они должны потребовать, чтобы правительство держалось твердо и не уступало. Такие же делегации должны были направить и другие пражские районы. В среду 21 сентября предполагалось прервать работу на 10 минут, и во время этой забастовки протеста коммунисты должны были объяснить, что СССР поддержит Чехословакию и в том случае, если остальные покинут ее{147}. Из этих нескольких фактов видно, что КПЧ выступала организатором народных акций, чтобы оказать давление на правительство с целью заставить его быть твердым и решительным. Однако в расчет не был принят тот факт, что правительство так быстро примет решение, а парламент в эти критические дни будет полностью игнорироваться.

Вечером 19 сентября Клемент Готвальд посетил Э. Бенеша. Это был второй визит на протяжении последних двух дней. На вопрос К. Готвальда, как относится правительство к англофранцузским «предложениям», Э. Бенеш не дал ясного ответа. К. Готвальд подчеркнул, что массы не допустят капитуляции и примут бой при любых условиях. Такие вопросы решают народ и парламент. Э. Бенеш спрашивал мнение К. Готвальда о позиции СССР. Позиция СССР, заявил К. Готвальд, не вызывает сомнений, а если Э. Бенеш хочет узнать о возможностях помощи Чехословакии помимо рамок союзного договора, он может задать этот вопрос непосредственно правительству СССР{148}. Нельзя сказать, что К. Готвальд не знал ответа на этот вопрос. Но он хотел, чтобы Э. Бенеш задал Советскому правительству именно этот, третий вопрос. Уже в течение [71] длительного времени КПЧ вела кампанию, целью которой было заставить правительство обратиться к СССР с просьбой уточнить условия союзного договора, а конкретнее — пересмотреть тот пункт, который ставил советскую помощь в зависимость от позиции Франции. Но Э. Бенеш намеренно уклонялся от постановки третьего вопроса, что само по себе свидетельствовало, что он был склонен принять англо-французские «предложения».

В то время как Э. Бенеш занял позицию осторожного выжидания, в Лондоне росло нетерпение. Н. Чемберлен был уверен в успехе своего плана, поэтому уже в 11 часов 30 минут 19 сентября он сообщил Гитлеру, что его консультации с членами кабинета продвинулись столь далеко, что следующая встреча может состояться в среду 21 сентября{149}. Заседание британского правительства началось только в 11 часов, следовательно, сообщение Н. Чемберлена Гитлеру было отослано еще до окончания этого заседания и даже за 150 минут до вручения ультиматума в Праге.

Однако ответ из Праги не поступил в первой половине дня, как первоначально ожидалось в Лондоне; тогда в министерство иностранных дел Чехословакии явился секретарь британского посольства в Праге Трутбек. Он предостерег от проволочек, которые якобы могут вызвать нападение Германии{150}. С. Хор вспоминает, с каким нетерпением и опасениями ожидали в Лондоне чехословацкий ответ. Ж. Боннэ их успокаивал, уповая на податливость Э. Бенеша{151}. В Париже Э. Фиппс поздно вечером пытался узнать у него новости, но безрезультатно. Ж. Боннэ попросту пошел спать{152}. Первый чехословацкий ответ, переданный в Париж в форме вопроса, намерена ли Франция выполнить свои обязательства, французы совершенно игнорировали. Ж. Боннэ явно решил и в дальнейшем предоставлять инициативу правительству Чемберлена.

Какова была позиция Германии в эти критические часы? Теперь известно, что Гитлер был удивлен и вдохновлен столь гладким ходом встречи в Берхтесгадене. Нацистское руководство находилось в состоянии такого победного опьянения, что мечтало уже установить контроль над всей Чехословакией{153}. Немецкая пресса получила указание требовать ликвидации Чехословакии. Западные разведывательные службы сообщали, что немецкая армия сосредоточивается у чехословацких границ, а начало военных операций назначено на 25 сентября{154}. Германский военный атташе Р. Туссен проговорился в Праге о том, что, невзирая на Англию и Францию, Германия в ближайшие дни предъявит свой собственный ультиматум, содержащий требование немедленного отторжения пограничных районов. Если Чехословакия отвергнет этот ультиматум, то [72] Гитлер начнет войну. Это будет локальная война, так как западные державы уже выразили свое согласие на отделение судетских немцев{155}. Прогноз Р. Туссена практически предвосхитил ход совещания в Годесберге и пресловутый меморандум Гитлера. Немецкие замыслы не были тайной и для Англии и Франции. В этот же день в Берлине состоялись консультации между послами Н. Гендерсоном, А. Франсуа-Понсе и Б. Аттолико, которые пришли к единому мнению о необходимости оказать на Прагу новый нажим и заставить чехословацкое правительство добровольно эвакуировать пограничные области, ибо только так можно лишить Германию повода к военной интервенции{156}.

Англо-французский ультиматум побудил выступить со своими требованиями Польшу и Венгрию. Польский посол в Берлине Ю. Липский получил указание от Ю. Бека начать с Гитлером переговоры о разделе Чехословакии. Гитлер обещал, что в случае войны он оккупирует только Чехию и Моравию, а Польше и Венгрии предоставит свободу действий в Словакии. Примечательны изменения в поведении польских дипломатов. Польский посол в Лондоне Э. Рачинский заверял Э. Галифакса в том, что в случае войны Польша сохранит нейтралитет или, возможно, присоединится к Англии{157}. Это обещание было дано за два дня до Берхтесгадена. Прошло всего четыре дня после этой встречи, и Польша заняла диаметрально противоположную позицию. Прямо-таки классическая иллюстрация того, насколько деморализующее воздействие на Европу оказывала политика «умиротворения».

В ночь с 19 на 20 сентября Э. Бенеш сформулировал свой ответ на англо-французский ультиматум. В архиве министерства иностранных дел сохранилось четыре различных варианта этого ответа. В одном из вариантов констатируется, что с чехословацким правительством не консультировались и Чехословакию судили и осудили, не выслушав предварительно ее мнения. Этот текст не был закончен: ведь Ш. Осуский предупреждал — ни в чем не упрекать, лишь сухо констатировать факт. А Э. Бенеш следовал принципу — всегда придерживаться Запада, и даже тогда, когда он предавал Чехословакию.

Среди этих документов имеется и полный текст ответа, адресованного французскому правительству. По-видимому, это та нота, о которой вечером сообщали югославский и румынский посланники. В ней говорилось: англо-французские «предложения» отвергаются, так как правительство не может принять их по конституционным соображениям; кроме того, согласие с ними может привести к внутренним беспорядкам в государстве. Принятие ультиматума отдало бы Чехословакию в руки враждебных соседей. Германия не остановилась бы на этом и захватила бы всю Центральную Европу, а это имело [73] бы серьезные последствия для Франции. Обещанным гарантиям Чехословакия не может доверять, раз так легко оказались поставлены под сомнение прежние союзные обязательства. Чехословакия не хочет поверить, что Франция, которой так доверяли, покинула ее. Документ заканчивается словами: «Поэтому чехословацкое правительство вновь призывает французское правительство еще раз обдумать свою позицию. В эти трагические минуты речь идет не только о судьбе Чехословакии, но и о судьбе Франции». Если именно этот текст был послан в Париж (а свидетельством тому служат три предварительные его версии), то его следует считать первым, отрицательным ответом Чехословакии на англо-французский план. Франция так и не выразила своего отношения к этому ответу. Просьбы, клятвы в верности и любые аргументы ничего не значили для реакционной клики Боннэ. [74]