II. Мюнхен 1938 г. в чешской историографии

История Мюнхена 1938 г, и временного уничтожения чехословацкого государства не могла стать лишь предметом академического изучения, просто темой далекого прошлого. Миллионы людей, которым не были безразличны своя национальная свобода и государственная независимость, болезненно переживали любое упоминание об этом. Однако личный опыт и индивидуальное восприятие исторического события не обязательно адекватны научному познанию. Неудивительно поэтому, что истинная картина сентябрьского кризиса не всегда соответствовала представлению, сложившемуся в определенных слоях общества. Мюнхен был результатом столкновения антагонистических классов. Представители разных классов и политических сил оценивали и комментировали мюнхенский кризис с разных позиций. Понятно, что в классово дифференцированном чехословацком обществе 1938 г. не могло быть одинаковой оценки действий правительства и государственных деятелей.

Основы чехословацкой марксистской историографии заложили такие представители коммунистической интеллигенции, как С. К. Нейман, Я. Шверма, Ю. Фучик, К. Конрад, В. Прохазка, З. Неедлы. Однако значительная часть передовых представителей этого поколения погибла в годы нацистской оккупации. После войны новое поколение продолжило работу по дальнейшему развитию марксистской историографии. Появились книги молодых историков. Однако в них сказывалось отсутствие политического опыта, плохое знание источников, литературы, существа вопроса. Недостаточно же глубокое научное решение проблемы, как свидетельствует опыт, открывает дорогу немарксистским взглядам. По мере нарастания кризисных явлений в шестидесятых годах, сопровождавшихся неизбежно и кризисом идейных ценностей, прежняя историческая литература стала подвергаться огульному осуждению, а научное освещение исторического процесса подменялось, как правило, концепциями, не имевшими ничего общего ни с марксизмом, ни с правдой. Так обстояло дело и с Мюнхеном, точнее говоря, с оценкой деятельности правительства и руководителей буржуазной Чехословацкой республики. Капитуляция в таких работах перестала быть капитуляцией, а ответственность за гибель республики возлагали на тех, кто выступал в ее защиту; предательство западных держав вдруг перестало выглядеть [40] предательством, но зато начали высказывать многозначительные сомнения в позиции Советского Союза. Измена была объявлена устаревшим понятием — атрибутом легенд, а не исторической науки. Кому потребовалось вносить такую путаницу в известные истины? Не шла ли речь о том, чтобы снять вину с прежнего правящего класса за мюнхенскую катастрофу? Разве это не избитый прием той части буржуазной литературы, которая на протяжении многих лет пытается обелить политику «умиротворения» и всю ответственность за Мюнхен и вторую мировую войну переложить на Советский Союз?

До тех пор пока некоторые чехословацкие историки и публицисты ограничивались лишь попытками поставить под сомнение прежние достижения науки и идейные ценности, их деятельность не оказывала столь глубокого влияния на общественное сознание. Более серьезные возражения вызывают попытки подменить марксистское изложение истории предвоенного периода антинаучными построениями, классово чуждыми социализму.

Что касается истории мюнхенской капитуляции, то такую роль выполняло издание мемуаров бывшего президента Чехословацкой республики Э. Бенеша. Это воспоминания буржуазного политика, представителя того класса, на котором лежит вина за гибель республики. Им руководило желание избавить буржуазию от исторической ответственности. Казалось, это не было такой уж трудной задачей. Изрядную долю вины можно было свалить на Германию, Англию, Францию, Польшу, Венгрию, на Генлейна, Тиссо, аграриев и т. д. Тем более что все они действительно отвечают за случившееся в сентябре 1938 г. Но это вовсе не избавляет от ответственности за гибель государства и президента, и чехословацкое правительство, и коалиционные партии. Аграрий Л. Фейерабенд встречался с Э. Бенешем во время войны, и они в своих беседах нередко возвращались к вопросу о Мюнхене. «Его душу, — отмечал Л. Фейерабенд, — всегда отравляло сомнение: должны или не должны мы были воевать в 1938 г. Хотя об этом прямо он и не говорил, но по намекам можно было безошибочно угадать, что Э. Бенеша этот вопрос неустанно гложет»{68}. Больше всего его беспокоило, разделят ли в Чехословакии его точку зрения в правильности отказа от военного сопротивления. В другом месте Л. Фейерабенд приводит выдержку из дневника сотрудника Э. Бенеша Я. Опоченского: «Заметно, что президент взволнован, что мюнхенские события постоянно вызывают у него боль; он постоянно анализирует, правильно ли он действовал, и тяжело переживает, что ему суждено хранить о Мюнхене молчание»{69}. Развитие военных событий вновь и вновь напоминало о Мюнхене. В первоначальных военных удачах Гитлера Э. Бенеш искал дополнительные подтверждения [41] того, что в сентябре 1938 г. он поступил правильно, решившись на капитуляцию. При этом Э. Бенеш хорошо понимал, что мюнхенская капитуляция подорвала в массах политический авторитет чешской буржуазии. В течение всего сентябрьского кризиса Э. Бенеш без колебаний повторял аргументы «умиротворителей»: отказ от капитуляции приведет к войне и, следовательно, к уничтожению нации; если бы подобная война даже и завершилась поражением Германии, вряд ли удалось бы воссоздать Чехословакию в прежних границах; мюнхенское соглашение сократило территорию Чехословакии, но и это имеет свои выгоды, и притом немалые, поскольку страна избавится тем самым от национальных меньшинств; нельзя недооценивать к тому же и обещание британских гарантий. Все это та же аргументация, к которой прибегала тогда газета «Таймс», чтобы побудить британскую общественность поддержать политику Н. Чемберлена. И то же самое повторял Э. Бенеш на заседаниях правительства и при встречах с депутатами коалиционных партий, когда добивался согласия на капитуляцию.

Э. Бенеш был одним из немногих буржуазных политиков, взявших на себя еще во время войны задачу создать такую идейную интерпретацию Мюнхена, которая реабилитировала бы чешскую буржуазию и оправдала ее предательство республики. В одном из писем 1942 г. своим друзьям он писал: «...наш народ будет искать объяснение всему, что произошло; мы, деятели культуры, должны своевременно подготовить объяснение этому... а главное — выработать общее идейное обоснование того, что произошло и еще произойдет и почему мы реагировали на все именно таким образом». Далее он ставит вопрос, должна или не должна была воевать Чехословакия в 1938 г., и отвечает: «Предоставленные самим себе и окруженные только врагами, мы были бы безумцами и оказались бы виновными перед собой и всей Европой, если бы по собственной воле попытались вызвать войну, для ведения которой мир еще ни морально, ни технически не был готов. Германия уничтожила бы нас и напала на Россию с молчаливого согласия всей Европы». Почему-то Э. Бенеш забывает, что в 1941 г. Гитлер набросился на Россию не только при молчаливом согласии всей континентальной Европы, но и активно используя все ее людские и материальные ресурсы. Итоговая оценка Мюнхена в идеологической схеме Э. Бенеша определена словами: «Это великая драма, из которой мы выйдем очищенными. Наша нация всегда может видеть в наших действиях большую моральную силу. Единственные из всех народов, чехи во время этого ужасного кризиса ничем себя не запятнали во внешней политике, никого не обидели, никого не покинули, никому не причинили ущерба собственными ошибками... Такова моя [42] линия, продумайте данный вопрос и, если вы с нею согласны, помогите мне разработать эту систему идей так, чтобы после войны она стала всеобщим достоянием»{70}. Анализ мюнхенских событий показывает, что эта концепция Э. Бенеша не выдерживает критики. Никто не отрицает ответственности западных правительств за мюнхенский сговор, но одним этим весь вопрос далеко не исчерпывается. Э. Бенеш и его правительство играли очень важную роль в сентябрьском кризисе. Действия Э. Бенеша, его решение капитулировать снискали одобрение и даже особую признательность Э. Галифакса и Ж. Боннэ, но в то же время с политикой Э. Бенеша не согласились такие его друзья, как Ж. Поль-Бонкур, Ж. Мандель, У. Черчилль и другие. Что касается марксистской историографии, то должна ли она сегодня защищать поведение президента и его правительства?

Примечательно, например, что Э. Бенеш в своих мемуарах уже не повторяет тех аргументов, к которым он прибегал в сентябре 1938 г., чтобы добиться согласия министров на капитуляцию. Нередко он противоречит сам себе. Так, первоначально он утверждал, что М. Годжа в сентябре 1938 г. не совершил ничего, что можно было бы назвать нечестным. А во время московских переговоров 1943 г. он уже открыто назвал М. Годжу предателем, который просил Париж предъявить Праге ультиматум{71}. В своих мемуарах Э. Бенеш высоко оценивал боеготовность чехословацкой армии в сентябре 1938 г., в Москве же он говорил о том, что армия была якобы разложена и генералы, занимавшие командные посты, — «необразованны и неспособны, как капралы, еще не созревшие для великой роли»{72}. Во втором томе мемуаров{73} он еще повторит тезис о том, что пожертвование Чехословакии в сентябре 1938 г. дало Англии время подготовиться к войне; в первом же томе, опубликованном в Чехословакии лишь в 1968 г.{74}, этот крайне сомнительный аргумент уже исчезает.

В основе бенешевской концепции Мюнхена лежит утверждение, что неблагоприятные для Чехословакии обстоятельства были обусловлены прежде всего позицией западных держав. Но разве задача руководителей чехословацкой внешней политики состояла в пассивной регистрации этих неблагоприятных обстоятельств? Разве в их обязанности не входило изменить их? Критерием всякой политики являются объективные результаты. Результаты Мюнхена поэтому служат критерием деятельности всех его участников. Если признать, что Э. Бенеш, решившись на капитуляцию, был прав, считая, что в противном случае нация обречена на заведомо проигранную войну и напрасные [43] жертвы, то как же тогда оценивать политику КПЧ, Клемента Готвальда, поднимавших народ на оборону республики под лозунгом «Нас не выдадут, если мы сами не сдадимся».

Для оправдания своего поведения Э. Бенеш выдвинул более чем сомнительный аргумент; идя на капитуляцию, он якобы был убежден, что будущее исправит все несправедливости, причиненные Чехословакии в Мюнхене. Однако такие расчеты в сентябре 1938 г. были не менее рискованными, чем решимость дать отпор фашистской агрессии. Ведь промюнхенские тенденции в политике сохранялись целый ряд лет, а британские деятели, собственно говоря, до конца войны придерживались позиций, что мюнхенские решения правомочны и чехословацкие границы можно будет определить только на будущей мирной конференции. Все действия Э. Бенеша в сентябре 1938 г. — это пассивное приспособленчество к политике западных держав. В них нет и тени предвидения.

В некоторых своих выступлениях Э. Бенеш свое решение капитулировать изображает «меньшим злом», утверждая, что в годы войны его правильность якобы полностью подтвердилась. Здесь уже проступает прямая связь между Мюнхеном и так называемой «гаховщиной», которая никогда не делала чести чешскому народу. Пассивность и примиренчество с немецкой оккупацией в то время, когда народы Европы приносили кровавые жертвы в борьбе с фашизмом, решительно нельзя защищать по принципиальным соображениям. Сам Э. Бенеш не осмелился пойти настолько далеко, чтобы защищать Мюнхен ссылками на относительно терпимое положение в так называемом протекторате. Однако его личный секретарь и племянник Б. Бенеш написал воспоминания, в которых содержатся следующие слова, воспроизводящие, несомненно, взгляды Э. Бенеша: «В отличие от других я не считаю Мюнхен таким катастрофическим событием для чехословацкого народа. Оставляя в стороне принципиальные вопросы... я не могу избавиться от чувства, что без Мюнхена нам могло бы быть значительно хуже... История признает правильным решение принять в 1938 г. мюнхенское соглашение и отвергнуть борьбу. В положении, когда и перед нами, и за нашей спиной стоял противник и у нас был всего лишь один-единственный союзник, нужно было избрать меньшее зло, сделать выбор, облегчающий прыжок через страшную пропасть аморальности в международной политике... Наша судьба была бы намного хуже судьбы Польши, если бы в 1938 г. мы не уступили силе»{75}. Нет сомнений в том, что это образчик жизненной философии лавочников, которым безразличны мировые катаклизмы, когда народы, не страшась жертв, ведут борьбу с империализмом за свое освобождение. Рабочий класс и в особенности его сознательный авангард видят свои задачи совершенно по-иному. И нет сомнении [44] в том, что историк-марксист должен воспроизводить историю Мюнхена именно с точки зрения рабочего класса.

Судьба Чехословакии, разумеется, решалась не 30 сентября 1938 г. Мюнхен был результатом многих политических факторов, среди которых свою роль сыграла и внешняя политика Чехословакии. Некоторые чехословацкие историки еще недавно пропагандировали тезис о том, что критерием ценностей домюнхенской республики нельзя считать ее гибель. Подобный тезис не может быть принят. Правящий класс довоенной республики не решил ни одной из основных проблем государства: ни национальной, ни социальной, ни экономической, ни внешнеполитической. Некоторые историки характеризовали внешнюю политику Э. Бенеша как «стабильную, принципиальную и основывающуюся на собственной концепции». Однако они забыли добавить, что это были принципы и концепции чисто классовые, буржуазные. Они указывают, что в первой половине тридцатых годов Э. Бенеш присоединился к политике коллективной безопасности, которая, как известно, свою кульминацию пережила именно в тот период, когда были подписаны пакты между Францией, ЧСР и СССР. Однако надо помнить и о том, что позже Франция все более подчиняла свою политику Англии, то есть политике «умиротворения», а Э. Бенеш в свою очередь двигался в обозе этой опасной политики. Разве не он присоединился к бойкоту Советского Союза, как это сделали Париж и Лондон? Разве не он повторял, что Европе в случае войны грозит большевистская опасность? Разве не он вел по поручению Лондона тайные переговоры с Гитлером, обещая разорвать договор с СССР? Разве он хоть раз в 1938 г. обсуждал свои решения с правительством СССР? Разве не попытался он уже в сентябре 1938 г. и позже — в своих мемуарах — возложить политическую ответственность за свою капитуляцию на Советский Союз? Разве он последовал совету М. М. Литвинова обратиться с чехословацкой жалобой в Лигу наций в Женеве? Разве он выступил в Париже и Лондоне в 1938 г. против авантюристической политики, исключавшей участие Советского Союза в решении европейских дел? Разве он своими действиями не поддерживал политику Даладье, Боннэ, Чемберлена и Галифакса, которые противились участию Красной Армии в войне против Германии, боясь опасности большевистской революции в Европе? Напротив, сам Э. Бенеш повторял все клеветнические наветы сторонников политики «умиротворения». Как же возможно после всего этого называть чехословацкую политику составной частью политики коллективной безопасности? По меньшей мере наивно защищать одностороннюю ориентацию Э. Бенеша на западные державы, ссылаясь на то, что Советский Союз в то время находился-де в изоляции. Совершенно не соответствует [45] действительности утверждение о том, что ориентация Э. Бенеша на западные державы была якобы ориентацией на оппозиционные силы, противостоящие Ж. Боннэ и Э. Галифаксу. Ведь в решающие моменты Э. Бенеш подчинялся указаниям Ж. Боннэ и Э. Галифакса, а не руководствовался советами Ж. Манделя, У. Черчилля, А. Идена. И не секрет, что как раз за это он подвергался критике со стороны своих политических друзей.

Как говорилось выше, попытки оправдать капитуляцию чехословацкого правительства обосновываются прежде всего ссылками на неблагоприятные объективные обстоятельства. К такой аргументации прибегли уже в критические сентябрьские дни, когда правительство взвешивало, принять или отвергнуть известные англо-французские «предложения». Уже тогда было решено, что правительство будет оправдываться перед возмущенной общественностью ссылками на ответственность Франции и Англии. Но подобная аргументация неизбежно вызывает вопрос: было ли в Чехословакии в то время правительство, осознающее собственную ответственность за сохранение государства?

Некоторые историки пытались доказывать, что капитуляция Э. Бенеша в Мюнхене была «практической ревизией и отходом от национально-политической идеологии Т. Г. Масарика, предательством лучших идеалов чешской буржуазии, двойным предательством чешской национальной идеи»{76}. Подобные утверждения исходят из непонимания исторического опыта, свидетельствующего, что каждая буржуазия формирует свою идеологию как общенациональную в то время, когда она готовится взять власть. Но узкоклассовая сущность этой идеологии сразу же проявляется, как только буржуазия оказывается у власти и укрепляет свои позиции. Чешская буржуазия, возглавившая национальную революцию в 1918 г., в течение двух десятилетий смогла выдавать себя за облеченного законом вождя всего народа. Однако в ситуации, создавшейся в 1938 г., она оказалась неспособной скрыть факт, что ее политика преследует лишь узкоклассовые интересы. Результаты ее капитуляции были однозначными: исчезновение иллюзий, политическое пробуждение масс, которые начали понимать, что необходимо искать новую силу, способную возглавить нацию.

Э. Бенеш, сам профессиональный дипломат, исходил из убеждения, что обеспечение безопасности республики в первую очередь является задачей чехословацкого министра иностранных дел, а военное ведомство играет лишь второстепенную роль. Он полагался на договоры, а не на реальную силу антифашистски настроенных масс. Руководители КПЧ уже в 1938 г. ставили Э. Бенешу в вину нерешительность и бездеятельность. На протяжении всего сентябрьского кризиса Э. Бенеш придерживался [46] мнения, что все зависит от позиции Запада. В своем правительстве он всегда подчеркивал, насколько якобы правильно, что Чехословакия делает ставку на Запад. Но у этой политики была своя оборотная сторона: Э. Бенеш тем самым предоставлял Н. Чемберлену свободу действий для беспрепятственного завершения сделки с Гитлером. В противовес этому КПЧ всегда настаивала, что судьба республики прежде всего в руках народа Чехословакии, что, если страна не капитулирует, мировая демократическая общественность поддержит ее. Однако в критические моменты Э. Бенеш и его коалиционное правительство отходили от этого требования действовать решительно. Э. Бенеш не предпринял ничего, что могло бы помешать успеху политики Ж. Боннэ, Э. Галифакса и им подобных, затруднить или хотя бы затормозить ее осуществление.

Некоторые историки пытались показать дифференциацию в лагере чешской буржуазии. Против более детального анализа политической структуры этого лагеря, разумеется, нет никаких возражений, если, конечно, историк не делает это только для того, чтобы возложить всю ответственность за Мюнхен на такие одиозные фигуры, как Р. Беран и Я. Прейсс. Если историк начнет исходить только из противопоставления друг другу позиций Э. Бенеша и Р. Берана, то политика реакционной части буржуазии станет для него критерием оценки ее либерального крыла. Результат подобного подхода совершенно очевиден: он открывает путь для политической реабилитации либеральной буржуазии.

Несомненно, если историк не игнорирует объективную реальность, то он не может закрывать глаза на существовавшую альтернативу выхода из сентябрьского кризиса. Ее смысл можно определить предельно кратко: или оборона республики, или капитуляция. И тут нельзя недооценивать значения правого крыла чешского буржуазного лагеря. Исторический опыт показывает, что угроза государству со стороны внешнего реакционного противника неизбежно ведет к политической деградации правых сил, которые, собственно говоря, являются его потенциальным союзником, и одновременно приводит к усилению роли левых сил, на плечи которых ложится тяжесть обороны находящейся в опасности страны. Такова историческая закономерность, и она в полной мере проявилась в Чехословакии в 1938 г. Наглядный пример тому — аграрная партия и ее сотрудничество с гитлеровским фашизмом. Как ни старались впоследствии аграрии, им так и не удалось обелить политику своей партии.

Некоторые чехословацкие историки пытались всю ответственность за Мюнхен возложить на английское и французское правительства и только небольшую часть вины отнести на счет внутренней реакции. Но подобная позиция не соответствует [47] исторической действительности. Э. Бенеш писал: «Хотя, согласно конституции, ответственность лежала не на мне, а на правительстве, правда состоит в том, что фактически наибольшее влияние имел я сам, и в решающие часы и минуты правительство без меня, без консультаций со мной и просто без моего решения ничего не предпринимало. Я же, наоборот, должен был в ряде случаев действовать без предварительного детального обсуждения, хотя в принципе я старался всегда заранее договориться и дополнительно сообщал обо всем правительству и всегда получал его согласие и одобрение. Война в 1938 г.? Да, я был готов к любым возможным вариантам... Во время критических моментов в мае и сентябре 1938 г. я должен был сдерживать наших военных и представителей из левых кругов, чтобы они не совершили необдуманных действий»{77}. После такого откровенного рассказа о положении вещей нет смысла вести дальнейшую дискуссию о том, кто несет ответственность за роковое решение капитулировать.

Пока в Чехословакии у власти было коалиционное правительство, представлявшее группировку политических сил во главе с чешской буржуазией, надежда спасти республику была крайне мала. Настроения масс могло бы выразить только правительство народного фронта, объединившее все антифашистские силы. Это привело бы к радикальному повороту во внутренней и внешней политике, даже если бы во главе подобного правительства не стоял коммунист. Намерение поставить во главе предполагавшегося «правительства обороны» республики Л. Рашина, деятеля откровенно правого толка, было в то время правильной тактикой, учитывающей соотношение сил в Европе. В Чехословакии нашлись историки, заявившие, что республику якобы не спасло бы и правительство народного фронта. Решающими, по их мнению, были не внутриполитические обстоятельства, а исключительно внешнеполитические. Ведь пала Испания со своим правительством народного фронта — «Откуда известно, что Чехословакия с правительством народного фронта избежала бы подобной судьбы?»{78} Несомненно, рецепта успешной обороны республики со стопроцентной гарантией победы не существовало. Однако народный фронт был единственной реальной альтернативой буржуазной капитулянтской политике. Высказывать сомнения в целесообразности создания правительства народного фронта может лишь тот историк, который не верит в силу народа и заранее убежден в том, что капитуляция Э. Бенеша была единственным возможным актом чехословацкой политики в 1938 г.

В одном из обзоров нашей исторической литературы был следующий призыв: «Историография, так же как и потомки, должна стараться понять и не торопиться судить. Мы в особенности много судим и осуждаем даже тогда, когда слишком [48] мало знаем»{79}. Трудно понять, почему мы должны быть снисходительны к бывшему правящему классу, который так бесславно закончил свою деятельность и по заслугам ушел с исторической арены. С другой стороны, партийность исторической литературы, разумеется, не означает соглашательства с субъективистскими концепциями или же примиренчества по отношению к бездоказательным и, следовательно, ненаучным суждениям. Мюнхен, как самая большая трагедия и катастрофа в чехословацкой национальной истории, прямо требует, чтобы его изучали с наибольшей объективностью, с использованием всех доступных источников. [49]