I. Буржуазная фальсификация Мюнхена

Мюнхенское соглашение открыло путь ко второй мировой войне — наиболее губительной и самой разрушительной во всей истории человечества. Вполне естественно стремление понять, как и почему случилось, что народы мира оказались ввергнутыми в кровопролитную бойню.

Большинство выходивших на Западе публикаций непосредственно после второй мировой войны осудило фашизм и его союзников, в том числе поборников политики «умиротворения». Либеральные и буржуазно-демократические авторы, однако, не вникали в глубинные причины событий. Пагубную деятельность Н. Чемберлена, Э. Даладье не рассматривали как политику, отвечавшую интересам монополистической буржуазии, а были склонны объяснять лишь их личными пороками, недостатками и т. п.

Однако наряду с направлением в историографии, осудившим фашизм и его покровителей, хотя и с позиций идеалистического понимания истории, уже с 1939 г. существует литература, которая оправдывает мюнхенскую политику. Авторами таких работ чаще всего были лица, сами проводившие ее или как-то причастные к ней и потому заинтересованные в том, чтобы утаить историческую истину, скрыть собственную ответственность за мировую катастрофу. Такие побуждения породили многочисленную литературу, которую без преувеличения можно назвать фальсификацией новейшей истории. Во Франции вышли «Воспоминания» таких представителей довоенных правящих кругов, как Ж. Боннэ, П. Э. Фланден, Ж. Монтиньи, Ф. де Бринон, М. Гамелен, Э. Даладье, А. Франсуа-Понсе, — то есть всех тех, кого по праву называют «могильщиками Французской республики». В Англии опубликовали свои мемуары участники Мюнхена: Э. Галифакс, Н. Гендерсон, Дж. Саймон, С. Хор, У. Стрэнг, И. Киркпатрик, Р. Батлер. Апологетами политики Н. Чемберлена, умершего в 1940 г., выступили его биографы К. Филинг и Я. Маклеод. В Германии аналогичный характер имели мемуары немецких генералов и нацистских дипломатов, таких, например, как Э. Вейцзекер, П. Шмидт, П. Клейст, У. Хассел, Э. Кордт и другие. Все еще выходят под патронатом судетонемецких реваншистов книги, оправдывающие партию Генлейна и, следовательно, политику Гитлера. От мюнхенцев и их союзников, право же, [18] нельзя ожидать ничего иного, как защиты собственных действий в 1938 г.

В шестидесятые годы, когда в Западной Европе начала формироваться так называемая «североатлантическая идеология», стала исчезать литература, поддерживавшая идеи сопротивления фашизму, зато появились в изобилии иные книги; их авторы пытались не только открыто защищать мюнхенскую политику «умиротворения», но и переставали видеть в действиях Гитлера военное преступление. Исследуя якобы «объективно и непредвзято», они всячески превозносили Гитлера как великую личность. Такие работы, особенно американских авторов, вызвали похвальные отклики и в Западной Германии; здесь многие не скрывали радости по поводу того, что наконец-то покончено с антифашистскими настроениями пятидесятых годов, когда в памяти еще были свежи приговоры Нюрнбергского трибунала. Свое воздействие оказывал и антикоммунизм, которым пронизана североатлантическая идеология. Неудивительно, что в такой атмосфере гением может быть провозглашен даже фашист и военный преступник, коль скоро основным элементом его политики был антикоммунизм.

Уже в книге «План Зет» было показано, что примиренчество по отношению к агрессивной политике Германии по сути своей исходило из привычного образа мышления английских консерваторов: если Англия имеет колониальную империю, то почему тем же правом не может обладать и Германия. Политика «умиротворения» подразумевала колонизацию Центральной и Юго-Восточной Европы и прямо вела к ревизии Версальского мирного договора. Англия, стремясь выступать в качестве международного посредника, практически помогала этой ревизии, так как была свободна от твердых обязательств в Европе, но в то же время не обладала достаточной военной мощью, способной придать надлежащий авторитет ее линии. Так же обстояли дела и с США. До 1914 г. Англия проводила политику, направленную на достижение равновесия сил в Европе и сохранение свободной мировой торговли, опираясь на свое превосходство на морях. После 1918 г. ситуация в Европе стала иной, возникли новые проблемы, но решать их английские политики пытались старыми методами.

В основе политики «умиротворения» лежало стремление подтолкнуть нацистскую Германию к войне против СССР; именно ради этого и было решено отдать Восточную Европу под власть гитлеровцев. Таким образом, «умиротворители» рассчитывали разрешить противоречия между крупными капиталистическими государствами и вместе с тем укрепить систему колониализма, составлявшую фундамент Англии как великой державы.

В тот день, когда Н. Чемберлен был назначен премьер-министром Великобритании, печально известный английский [19] посол в Берлине Н. Гендерсон закончил докладную записку о британской политике в отношении Германии{27}. Мы находим в ней те же мысли, какие ранее лорд Лотиан сформулировал в своем меморандуме{28}. По утверждению Н. Гендерсона, немецкая экспансия на Восток представляет собой довольно «гибкое» понятие. Если Германия хотя бы формально станет до известной степени соблюдать национальную целостность и независимость своих восточных соседей, у правительства его величества не будет никаких оснований для возражений против экономического и политического господства Германии в этой части Европы. Немецкая армия, промышленность и немецкая нация все равно навяжут свою волю. В такой ситуации, утверждал Н. Гендерсон, правительство Великобритании должно искать соглашения с Германией на следующих условиях: а) Англия согласится с аншлюсом Австрии; б) урегулирует вопрос о колониях; в) не будет возражать против установления политического и экономического господства Германии в Восточной Европе при условии, что ревизия Версальского договора осуществится мирными средствами.

Д. Даусон, шеф-редактор «Таймс» и глашатай взглядов известной «клайвденской клики», вел осенью 1937 г. кампанию в печати, ставившую целью разрушить союзную систему государств, окружавших Германию. Эта система союзов, проповедовал Д. Даусон, вредна тем, что мешает Германии расширить свою экспансию за границы, определенные мирной конференцией в 1919 г. Сохранение систем оборонных союзов, по мнению Д. Даусона, грозит войной, которая погубит западную цивилизацию{29}. Учитывая подобную кампанию, Гитлер смог сообщить в ноябре 1937 г. своим генералам, что в ближайшее время он намерен напасть на Чехословакию, которая, как он полагает, будет покинута Францией и Англией. В феврале 1938 г. Н. Чемберлен в парламентской речи изложил идею создания союза четырех великих держав, который решал бы судьбы Европы; Советский Союз должен был быть исключен из числа его участников, так как он, по словам премьер-министра, «представляет собой полуазиатскую державу»{30}.

В то же время мир в Европе еще мог бы быть сохранен с помощью системы коллективной безопасности. За создание подобной системы Советское правительство боролось с начала тридцатых годов. Договоры с Францией и Чехословакией были результатом этих усилий. Но английские консерваторы не хотели сотрудничества с СССР. Они ценили Гитлера и нацизм за то, что с их помощью был уничтожен коммунизм в Германии. Они заявляли, что окружение Германии системой союзоз [20] недопустимо, Германию следует «умиротворить», добровольно отдав ей все то, что иначе ею будет захвачено силой. Английский историк Дж. У. Уиллер-Беннет писал: желание, чтобы Гитлер завладел Центральной и Восточной Европой, отнюдь нельзя считать побочным продуктом британской дипломатии{31}. Напротив, это был главенствующий фактор ее политических усилий. За общими словами о мире и необходимости договориться с Гитлером скрывалось стремление Н. Чемберлена и его советников со временем разжечь конфликт между Германией и СССР. Обе страны были бы истощены войной, и это усилило бы позиции Англии как главного арбитра европейской политики. Те же идеи разделялись и поддерживались в Париже. Разумеется, это было известно в Берлине и в Москве.

Опубликованные сборники дипломатических документов, дневники и воспоминания сторонников «умиротворения» до бесконечности повторяют мысль о том, что Советский Союз являлся опасным элементом в европейской политике и что совместные действия западных держав с СССР против Германии немыслимы. Пропагандисты «умиротворения» считали, что совместные действия могли привести к падению фашизма в Германии и открыть социалистической революции путь в центр Европы. В 1936–1937 гг. западная пропаганда изображала СССР слабой, экономически и политически дезорганизованной страной, Англия и Франция же представлялись как страны сильные, могучие, единые и преуспевающие. Глашатаи подобной пропаганды, помимо всего прочего, хотели повлиять на Гитлера, заставить его сделать выбор между нападением на «слабый» Советский Союз или «сильный и единый» Запад.

Пропаганда и дипломатия Англии и Франции в течение ряда лет старались воздействовать на Гитлера с целью предотвратить его войну с Западом, внушая, что следствием ее была бы большевистская революция в Европе, пользу из которой извлекли бы лишь СССР и мировое коммунистическое движение. Такие же цели преследовала и политика США. Пентагон открыто предостерегал об опасности большевистской революции.

Лорд Лондондерри, называвший Чехословакию в своей переписке с Э. Галифаксом «дьявольским продуктом ненормальных профессоров Т. Г. Масарика и В. Вильсона», в 1936 г. посетил Германию и имел долгие беседы с Гитлером, которые изложил в книге «Мы и Германия». К июлю 1938 г. книга вышла уже четвертым изданием, после Мюнхена она была переиздана массовым тиражом и широко использовалась британской правительственной пропагандой. Основной темой разговоров с Гитлером, как признает Лондондерри, была мысль о том, что Англия и Германия призваны стать главными столпами [21] антикоммунизма в Европе, и их совместные действия должны служить гарантией от большевистской опасности.

Сторонники политики «умиротворения» боялись войны, считая, что она, как и двадцать лет назад, в конце концов может привести к революционным событиям. Однако их практические действия лишь подстрекали фашистских агрессоров и приближали новую мировую войну. Войну можно было предотвратить. Для этого достаточно было объединиться всем государствам, заинтересованным в сохранении мира, но это грозило крахом фашизма в Германии и Италии, чего не хотели допустить воротилы монополистического капитала в Париже и Лондоне.

В июне 1938 г. английское посольство в Москве, по поручению Р. Ванситтарта, главного дипломатического советника правительства, подготовило записку, в которой был сделай анализ с целью ответить на вопрос: что может представить большую угрозу для Англии — система нацистской Германии или социалистическая система СССР. И хотя в записке признавалось, что в данной ситуации нацистская опасность более актуальна, в долговременной перспективе большевизм, по мнению британских дипломатов, мог быть для Англии гораздо страшнее. Пропаганда большевизма для Англии более серьезная опасность, чем все то, что исходит из Германии{32}.

Эти взгляды посла Д. Чилстона были характерны для политики Англии, которая считала своим врагом не Германию, а Советский Союз. Летом в Париже повторяли слова Н. Чемберлена, сказанные им Э. Даладье: «Было бы несчастьем, если бы Чехословакия была спасена с советской помощью»{33}. Тогда же Э. Бенеш заявил делегации судетонемецкой партии, что он боится двух вещей — войны и большевистской революции{34}. Американский посол в Париже У. Буллит несколько позднее признавался английскому послу Э. Фиппсу, что коммунизма и мировой социалистической революции он страшится больше, чем фанатизма Гитлера{35}. Участие Советского Союза в решении вопросов, касающихся Центральной Европы, было несовместимо с сохранением «санитарного кордона», которым было окружено социалистическое государство. Реакционеры всего мира видели в гитлеровском фашизме заслон от социалистической революции. Германия для них была «базисом» социального мира и столпом западной цивилизации. Даже собственная оппозиция в Англии упрекала правительство Чемберлена в том, что оно избегает коалиции с СССР, опасаясь усиления коммунизма в Восточной Европе. «Клайвденская клика», группа Боннэ в Париже и американская дипломатия были едины в ненависти к коммунизму. Избежать войны с Германией — хотя бы и ценой пожертвования Чехословакии — необходимо ради сохранения европейского капитализма, [22] считал этот фронт реакции, и Гитлер ему виделся современным святым Георгием, повергающим коммунистического дракона.

Английский посол в Париже Эрик Фиппс поддерживал во Франции прогитлеровские группировки и боролся со всеми, кто считал, что необходимо оказать сопротивление Германии. В сентябре 1938 г. он «прославился» тем, что назвал антифашистские силы во Франции «шумной, подкупленной, обуреваемой жаждой войны группой». В 1961 г. Ж. Боннэ признавался, что целью его политики было направить Германию на войну с СССР, а Францию удержать в стороне{36}. Свою политику соглашения с Германией и сопротивления сотрудничеству с СССР Ж. Боннэ обосновывал ссылками на основную доктрину НАТО: он якобы в 1938 г. предвидел, что для Европы опасность представляет не Германия, а СССР. Ж. Боннэ откровенно признался, что Чехословакия была отдана Гитлеру именно для того, чтобы расчистить дорогу для войны Германии с СССР. Ряд авторов книг о Мюнхене именно в этом видят смысл мюнхенского сговора. К ним относятся не только Ф. Вальтере, А. Ротштейн, но и Р. Лафан, Л. В. Нэмир, Э. Бенеш, Дж. У. Уиллер-Беннет, Ж. Поль-Бонкур, Р. Кулондр, С. Уеллес и другие.

Некоторые английские историки, например Г. Р. Тревор-Ропер, пытаются утверждать, что направление британской политики в 1938 г. всецело определялось лишь Невилем Чемберленом, человеком ограниченной интеллигентности, но зато обладавшим беспредельным самомнением и тупым упрямством. Однако неизбежно встает вопрос: почему именно этот человек при всей его ограниченности сумел добиться безраздельного контроля над британской политикой? Достоинства Н. Чемберлена действительно были невелики, но одним этим нельзя объяснить ошибочность его курса и тем более, исходя из этого, нельзя понять классовую сущность политики «умиротворения». Утверждают, и с полным основанием, что Н. Чемберлен руководил своим кабинетом автократически, полагаясь лишь на собственные суждения. В проблемах внешней политики он разбирался плохо. Опыта, приобретенного на посту мэра города Бирмингема, для этого было явно недостаточно. Его помощниками были Дж. Саймон и С. Хор — два самых неудачных английских министра иностранных дел XX столетия. Его ближайшим советником был Гораций Вильсон, которого посланник Ян Масарик без обиняков называл «свиньей». У Г. Вильсона, занимавшего официально пост «советника по промышленности», также не было абсолютно никакого опыта во внешнеполитических делах.

Один из чехословацких историков не так давно заметил, что мюнхенский сговор удался его авторам лишь потому, что общественное мнение было захвачено врасплох. Разумеется, [23] эта формулировка не исчерпывает существа вопроса. Особенность мюнхенского кризиса состоит в том, что Чехословакия, так же как и мир на земле, была принесена в жертву агрессору на глазах мировой общественности при соблюдении видимости, будто политика проводилась «демократическим» путем, в согласии с парламентскими традициями и под контролем «свободной и независимой» печати. Э. Галифакс в одной из своих бесед с итальянским послом утверждал, что британская демократия смогла разрешить чехословацкий кризис демократическим и парламентским путем, в то время как Италия при проведении подобных щекотливых операций прибегает к недемократическим мерам. В действительности все обстояло далеко не так. Правящий класс Великобритании, несомненно, имел немалый опыт в вопросах манипуляции общественным мнением. Однако поведение Н. Чемберлена было совсем не демократично. Власть концентрировалась в руках группы из четырех министров, которые принимали все важные решения. После этого правительство в целом оказывалось перед свершившимся фактом. Парламент созывался лишь тогда, когда Н. Чемберлен был уверен, что никакое голосование не в состоянии изменить его курс. Н. Чемберлен не обращал внимания на критику его политики и даже на принципиальные замечания, высказывавшиеся на заседаниях кабинета министров. Английское правительство было похоже на дискуссионный клуб; его заседания заканчивались без принятия ясных и точных решений. Так же действовал и премьер-министр Э. Даладье в Париже. И в Праге все важные вопросы решались не правительством, а Политическим комитетом, состоявшим из нескольких министров{37}. За весь кризисный период чехословацкий парламент не собирался ни одного раза. Постоянный парламентский комитет также был лишен возможности влиять на решения. Вместо парламента созывалась лишь так называемая группа двадцати, состоявшая из некоторых депутатов коалиционных партий, или же проводились отдельные совещания председателей этих партий, заседания парламентских фракций и т. д. Это было бесспорным нарушением конституции, а следовательно, и принципов буржуазной демократии. В Париже, Лондоне и Праге компромисс с нацистской Германией реализовывался при грубом нарушении конституционных традиций, парламентских норм и принципов буржуазной демократии. Ответственные решения принимались небольшой группой лиц, сумевших навязать свою волю правительственным комитетам, кабинетам, а в конце концов и парламентам. [24]

Находятся историки, считающие равно аморальным как готовность бороться за сохранение государственных границ в Центральной Европе того времени, так и стремление осуществить такие изменения. Например, по мнению известного английского историка Е. X. Карра, мюнхенское соглашение явилось методом, позволившим осуществить «неизбежные изменения» мирным путем. Политики-»реалисты» на Западе верили, утверждает он, что Гитлер поймет, какие преимущества вытекают из «умеренного использования силы». Гитлер, однако, разочаровал их. Подобная аргументация — один из способов рафинированной и «научно обоснованной» защиты мюнхенской политики.

Часто задается вопрос: почему Гитлер не принял английские предложения, предоставлявшие ему свободу действий в Восточной Европе? Почему он не принял предложение создать в Восточной Европе собственную колониальную империю? Необходимо отметить, что английское правительство представляло себе компромисс с Германией в виде торговой сделки по принципу: quid pro quo{38}. Н. Чемберлен был согласен отдать Чехословакию, но рассчитывал от Гитлера получить что-то взамен. Он хотел гарантий для целостности британской колониальной империи, хотел бы получить обещания ограничения германской военной авиации. И наконец, заверения консультироваться с Лондоном по всем внешнеполитическим мероприятиям. Однако Гитлер не желал торговой сделки. Он не собирался терпеть в Восточной Европе даже марионеточные правительства. Он намеревался овладеть всем Европейским континентом и превратить его «в единую немецкую территорию». Гитлер верил, что сферу немецкого влияния можно расширить лишь с помощью насилия, а отнюдь не путем переговоров. Он был убежден, что не добился бы своего триумфа в Мюнхене, если бы не привел армию в состояние боевой готовности и не угрожал бы войной. В конце концов, ему было известно, что в Париже и Лондоне рассчитывают втянуть Германию в войну с СССР, сохранив армии Франции и Англии в тылу фашистского рейха. Однако в 1938 г. он еще охотно принимал предлагаемую Н. Чемберленом бескровную победу над Чехословакией. Гитлер считал политику Англии проявлением слабости и хотел извлечь из этой слабости максимум возможного.

Возникает вопрос: означала ли оппозиция со стороны лейбористской партии и некоторых консерваторов радикальное отрицание политической линии Н. Чемберлена? Ответ следует дать негативный. Лейбористы, как и остальные социалистические партии Запада, находились, по сути, на левом крыле буржуазного [25] лагеря, и у них не было реальной альтернативы политике «умиротворения». Они долго не верили в возможность войны и упрекали Н. Чемберлена вовсе не за то, что фашистской агрессии не была противопоставлена сила, а за то, что Н. Чемберлен в свою очередь не прибег к блефу. Лейбористы время от времени выступали за совместные с СССР действия, поскольку такая идея была весьма популярна у английской общественности, но в решающий момент они всегда соглашались с мнением Н. Чемберлена о том, что подобные действия или опасны, или нереальны. Консервативная оппозиция, возглавляемая У. Черчиллем, также не выдвигала четкой внешнеполитической концепции, противостоящей курсу правительства Н. Чемберлена. У. Черчилль ясно заявлял, что вряд ли смог бы проводить иную политику, будь он в то время премьер-министром. Он был за так называемое автономное решение судетонемецкого вопроса и полагал, что судетские немцы сами не захотят присоединиться к нацистской Германии, если у них будет возможность свободно решать свою судьбу. Однако во время сентябрьского кризиса У. Черчилль посчитал уступки Н. Чемберлена катастрофическим поражением империи, ибо они могли только приблизить войну. Он не соглашался с тем, что в результате мюнхенского сговора Англия выиграла время для подготовки к войне: она ничего не добилась и лишь потеряла 35 чехословацких дивизий{39}. У. Черчилль беспощадно критиковал капитуляцию Э. Бенеша. По его мнению, вооруженное сопротивление Чехословакии вызвало бы такую реакцию французской и британской общественности, которая оказала бы решающее влияние на политическую линию обоих правительств. Чехословакия, считал У. Черчилль, не осталась бы одинокой, а общий фронт антигитлеровских сил сумел бы за короткое время нанести поражение Германии. В отличие от Н. Чемберлена У. Черчилль не считал Гитлера достойным доверия партнером, выполняющим свои обещания. Он не был против политики уступок, но был убежден, что Гитлер будет считаться только с силой и вооруженной мощью.

При обзоре исторической литературы, точнее говоря, тех публикаций, которые так или иначе оправдывают мюнхенское соглашение, необходимо отметить, что приводимая в них аргументация была выработана еще в ходе политической борьбы в 1938 г. Уже тогда сторонники «умиротворения» выдвинули ложную в своей основе альтернативу: или ужасный и позорный мир, выкупленный за счет Чехословакии, или же весьма тяжелая и крайне нежелательная война. В действительности реальная обстановка 1938 г. выглядела совершенно иначе. Война не была неизбежной. Таково было убеждение Советского правительства. Действенная система коллективной безопасности могла не только помешать Гитлеру развязать войну, [26] но и без войны привести к падению нацистского режима, ибо фашистская система не была способна сохраниться без военных авантюр. Гитлер сам сознавал это, и документы секретных нацистских совещаний дают тому достаточно убедительные свидетельства. Однако такое решение было неприемлемо для правительств в Лондоне и Париже, которых беспокоило, какая политическая система установится в Германии после падения Гитлера.

Идея коллективной безопасности, совместных действий западных держав и СССР пользовалась большими симпатиями английской, французской и чехословацкой общественности.

Однако инициаторы политики «умиротворения» опасались совместных с СССР действий против Германии. Во время гражданской войны в Испании они показали это достаточно наглядно. Своей позицией они содействовали победе фашизма, тогда как республиканское правительство получало поддержку только от СССР.

Чтобы избежать совместных действий с СССР, они развязали клеветническую кампанию, утверждая, будто Советский Союз не хочет или не может вести войну за Чехословакию, что он не намерен выполнить свои союзнические обязательства. Эта клеветническая кампания велась в обстановке, когда Франция уже приняла решение покинуть Чехословакию, хотя французские представители все еще обещали выполнить свои обязательства, и когда Франция и буржуазная Чехословакия порвали с политикой коллективной безопасности, за которую решительно боролось Советское правительство. Сделав ставку исключительно на Англию, они за спиной СССР вели тайные переговоры с Гитлером, совершенно не информировали Советское правительство о принципиальных политических вопросах, не отвечали на советские предложения о военном сотрудничестве. В Париже и Лондоне надеялись, что подобные действия спровоцируют Советское правительство на какой-либо шаг, который немедленно можно будет использовать в качестве аргумента, оправдывающего политику отказа от сотрудничества с СССР. Но М. М. Литвинов хорошо разглядел эту ловушку. Советская дипломатия не собиралась облегчать нечестную игру Парижа и Лондона. Наоборот, в течение всего периода между аншлюсом Австрии и Мюнхеном Советское правительство неоднократно заявляло о своей готовности выполнить свои обязательства перед Чехословакией и поддержать политику коллективной безопасности и неделимости мира. Но западные правительства не нашли ничего лучшего, как нагромождать бессмысленные препятствия и ставить под сомнение ясные и однозначные заявления советских представителей. Э. Даладье и Ж. Боннэ прибегли к самой безответственной лжи, пытаясь поколебать убеждение французской общественности в том, что [27] мир и Чехословакию еще можно спасти, если Франция выполнит свои союзнические обязательства перед Чехословакией и СССР. Клеветническая кампания против СССР была призвана укрепить иллюзию французов, что для обеспечения безопасности Франции нет другого средства, кроме совместных действий с Англией.

Макиавеллистская политика Англии по отношению к СССР преследовала несколько целей. Прежде всего, надо было выяснить, насколько еще действен союз между Парижем, Прагой и Москвой. Германия уже с 1935 г. обвиняла Чехословакию в «большевизации». Британская дипломатия тщательно проверяла, какого развития достигло чехословацко-советское сотрудничество. Особое внимание она уделяла планам военного сотрудничества. Например, в отчете английского посольства в Москве за 1937 г. говорится: сообщения о советском проникновении в Чехословакию значительно преувеличены и пока еще не произошло ничего, что позволяло бы говорить о советизации чехословацкой армии. В отчете с удовлетворением констатировалось, что развитие отношений между СССР и Чехословакией зависит от состояния советско-французских отношений, и, следовательно, нет опасности в стремлении ЧСР проводить самостоятельную политику: Париж контролирует ее отношения с СССР{40}. Большое беспокойство у британских дипломатов вызвала позиция чехословацкого посольства в Москве, которое информировало о заверениях, полученных от правительства Советского Союза, оказать помощь Чехословакии и распространяло оптимистические сведения о состоянии и боеготовности Красной Армии. Англичане были особенно поражены данными о количестве советских дивизий, танков и самолетов. Для того чтобы подорвать веру чехословаков в военную мощь СССР, британская дипломатия охотно распространяла сообщения, исходившие из немецких источников и умышленно принижавшие силу Красной Армии{41}.

Британская и французская дипломатия стремилась доказать, что если Красная Армия и захотела бы оказать помощь, то не смогла бы этого сделать, так как Чехословакия не является непосредственным соседом Советского Союза, а Польша и Румыния не пропустят советские войска через свою территорию. Командование польской армии было крайне самоуверенным и явно недооценивало мощь советских вооруженных сил{42}.

Для оправдания политики «умиротворения» часто прибегают к аргументу, что польское и румынское правительства возражали против прохода советских войск в Чехословакию. В действительности же никто в Париже и Лондоне всерьез не считался с позицией этих правительств, полагая, что они не проводят самостоятельной политики, а приспосабливаются [28] к курсу Парижа и Лондона. Польское политическое руководство еще в начале сентября уверяло, что оно не присоединится к немецкой агрессии против Чехословакии, хотя и будет сопротивляться попыткам советских войск пройти в Чехословакию через польскую территорию{43}. Генерал Стахевич перед встречей Н. Чемберлена и Гитлера в Берхтесгадене заверял, что в случае немецкого нападения на Чехословакию Польша останется нейтральной{44}. Но после Берхтесгадена последовало заявление о том, что позиция Польши будет зависеть от длительности чешского сопротивления. Если чехи продержались хотя бы один месяц, Польша сохранила бы нейтралитет. Если на помощь чехословакам придут Франция и Англия, то Польша встанет на сторону этой коалиции. Однако, если Германии удастся быстро сломить чешское сопротивление, Польша оккупирует Тешинскую Силезию. В эти же дни состоялась встреча чехословацкого посланника Ю. Славика с заместителем министра иностранных дел Польши М. Арцишевским. Славик говорил, что пражское правительство хорошо понимает: попытка советских войск пройти через польскую территорию означала бы casus belli{45} Поэтому правительство Бенеша не поддерживает такое решение, считая, что оно толкает Польшу в лагерь неприятеля. М. Арцишевский со своей стороны заверил, что его правительство не имеет якобы враждебных замыслов по отношению к Чехословакии{46}.

В действительности политика Польши не была столь лояльной. Когда Э. Бенеш предлагал К. Генлейну автономию, министр иностранных дел Польши Ю. Бек был также согласен на автономию польского меньшинства в Тешинской Силезии. После того же, как Гитлер потребовал оккупации пограничных районов, Ю. Бек выступил с аналогичным требованием. Стоило Гитлеру в Годесберге предъявить ультиматум, как Ю. Бек присоединился к военным угрозам. Именно проводимая странами Запада политика «умиротворения» так пагубно сказалась на внешнеполитическом курсе правительств Польши, Румынии и Югославии. Поэтому совершенно лишены какой-либо логики попытки некоторых западных историков в поведении этих государств усматривать причину бездействия Парижа и Лондона или же оправдывать нежелание Н. Чемберлена и Э. Даладье сотрудничать с СССР ссылками на сопротивление польского и румынского правительств проходу советских войск.

Румыния была союзницей Польши и никогда решительно не отвергала требований Ю. Бека воздерживаться от вступления в военную коалицию, участником которой был бы и Советский Союз. Однако Румыния была вместе с тем союзницей Чехословакии, [29] и для нее существовал целый ряд объективных причин не спешить со вступлением в коалицию, возглавляемую Германией. Румынская правительственная политика колебалась между различными политическими тенденциями. В стратегических планах чехословацкого генерального штаба Румынии отводилась роль последнего прибежища, куда в случае необходимости могла отступить чехословацкая армия. Поэтому в Румынии было построено несколько филиалов чехословацких военных заводов. В случае войны они должны были снабжать чехословацкую армию, если бы она была вынуждена покинуть территорию республики и вести бои в румынских Карпатах. Весь этот проект был, собственно говоря, копированием того, что случилось с сербской армией во время первой мировой войны. В сохранении армии видели спасение государства как международного юридического субъекта.

Наряду с этими стратегическими соображениями в чехословацких военных планах Румынии отводилось и другое место. Она была территорией, через которую СССР мог оказать помощь Чехословакии. В чешской исторической литературе существуют различные представления о том, какой могла быть эта помощь. Не вызывает никаких сомнений, что политическое и военное руководство Чехословакии рассчитывало на поддержку советской авиации и на советские поставки стратегических материалов. С этой целью на Буковине даже велось строительство специальной железной дороги, которое финансировала Чехословакия за счет полученного от Франции займа в размере 700 миллионов франков. Не совсем ясен вопрос об отношении лично Э. Бенеша к приходу советских войск на помощь Чехословакии. Источники свидетельствуют, что Э. Бенеш хотел ограничить советскую помощь всего лишь авиацией и поставками из СССР стратегических материалов. Этим он отличался от аграриев, которые решительно выступали против принятия советской помощи в любой форме. Вновь обнаруженные документы показывают, что и Э. Бенеш считал нежелательным присутствие Красной Армии на территории Чехословакии{47}.

Летом 1938 г. британская дипломатия указывала в ряде сообщений на то, что, хотя Румыния и намеревается разрешить перелет через свою территорию советских самолетов в Чехословакию или же перевозку стратегических материалов, она окажет сопротивление проходу советских сухопутных войск{48} {49}. Согласно югославским источникам, при обсуждении на конференции Малой Антанты в Бледе этого вопроса румынский министр иностранных дел Н. Комнен исключал такую возможность. По мнению югославского принца-регента [30] Павла, конфликт с Германией и участие в нем советских войск лишь усилил бы нежелательное влияние Коминтерна в Центральной Европе и на Балканах{50}. Примечательно, что с ограниченной советской военной помощью Чехословакии была готова согласиться еще в начале сентября и бековская Польша{51}.

На протяжении сентябрьского кризиса британская, французская и немецкая дипломатия усиленно собирала информацию, которая подтверждала бы, что румынское правительство не допустит прохода советских войск{52}. Ответы румынских дипломатов были иногда отрицательными, иногда уклончивыми. Сторонникам политики «умиротворения», однако, требовалось категоричное заявление Румынии о том, что проход советских войск через ее территорию исключается и что подобная попытка встретит вооруженное сопротивление. Заявление такого рода значительно облегчило бы положение защитников курса «умиротворения», позволило бы им оправдать свой отказ от сотрудничества с СССР ссылками на то, что хотя Советский Союз и намеревается помочь Чехословакии, но реализовать это стремление невозможно, поскольку ни Польша, ни Румыния не разрешат проход Красной Армии в Чехословакию через свою территорию.

Однако в действительности все было гораздо проще. Народный комиссар СССР по иностранным делам M. M. Литвинов рекомендовал, чтобы Лига наций своевременно приняла постановление, осуждающее Германию как агрессора. Если бы сформировалась коалиция основных великих держав, направленных против Германии, то не было бы никаких сомнений в позиции Румынии и, вероятно, Польши.

Особую главу в этом нагромождении фальшивых аргументов, уверток, иезуитских отговорок составляют попытки Ж. Боннэ фальсифицировать содержание своих бесед с M. M. Литвиновым, прежде всего во время встреч в Женеве в мае 1938 г. Также обстоит дело с беседами французского дипломата Ж. Пайяра в сентябре 1938 г. в Москве. Несмотря на то что советские представители ясно заявили: Советский Союз выполнит свои обязательства, Ж. Боннэ и Э. Даладье сделали из этого противоположный вывод о том, что СССР якобы хочет уклониться от выполнения своих обязательств{53}. Это типичный пример так называемого wishful thinking — Wunschgedanken{54}. Попросту говоря, Ж. Боннэ приписывал [31] советским дипломатам то, что ему хотелось. Хотя Ж. Боннэ и задавал М. М. Литвинову крайне изощренные вопросы, добиться желаемого ему не удалось. Тогда он просто-напросто сфальсифицировал содержание беседы, придав ей смысл, отвечавший политике «умиротворения». У. Черчилль вспоминал впоследствии, что на советские предложения оказать военную помощь Чехословакии правительства Англии и Франции не давали никакого ответа. Советских дипломатов умышленно игнорировали, рассчитывая спровоцировать СССР на такой шаг или жест, какой был необходим защитникам политики «умиротворения» для того, чтобы нейтрализовать в Англии и во Франции сторонников коллективной безопасности. Если бы состоялись совместные совещания генеральных штабов Франции, Чехословакии и Советского Союза, на чем настаивало командование Красной Армии, рассеялись бы и наветы Ж. Боннэ, что помощь Советского Союза невозможна, нереальна и т. п. Все эти маневры сторонников политики «умиротворения» нашли отражение в дипломатических документах, в опубликованных дневниках, мемуарах, откуда перекочевали и в историческую литературу, в труды тех историков, которые хотели бы убедить, что Советский Союз также несет ответственность за мюнхенское соглашение. Защиту политики «умиротворения» они строят по такой схеме:

1) компромисс с Германией был необходим, так как СССР якобы давал хорошие заверения, но не сделал ничего для устранения препятствий, стоящих на пути оказания реальной помощи Чехословакии;

2) в результате соотношение сил в Европе было благоприятным для держав фашистского блока;

3) временный мир, достигнутый любой ценой, давал якобы Англии и Франции достаточный срок для подготовки к возможной в будущем войне и для изменения соотношения сил{55}.

Эта аргументация, принятая значительной частью буржуазной историографии, построена на песке. Реальные мероприятия по усилению боеготовности Вооруженных Сил СССР в сентябре 1938 г. ясно показывают, насколько стремление Советского Союза к укреплению коллективной безопасности было серьезным и искренним. Сторонники «умиротворения» в конце концов смогли осуществить свои планы, умышленно обострив кризис и поставив мир на грань войны. В моменты наибольшего напряжения легче, чем в нормальной обстановке, влиять на общественное мнение и использовать его в своих интересах. В подобных ситуациях часто утрачивается здравый рассудок, и именно это позволило сторонникам мюнхенского сговора представить свое решение единственной альтернативой войне. Их аргументация, в основу которой была положена ссылка на неблагоприятное соотношение сил, страдает явным отсутствием [32] всякой логики: ведь как раз сотрудничество Франции, Англии и СССР позволило бы создать мощную коалицию и Германия не осмелилась бы начать даже локальную войну против Чехословакии.

Спекуляции вокруг вопроса о подготовленности в военном отношении отдельных великих держав в 1938 г. в изобилии встречаются в исторической литературе о Мюнхене. Зачастую они составляют главную часть аргументации, призванной оправдать выдачу Чехословакии Гитлеру.

Весьма часто защитники мюнхенской политики повторяют, что Мюнхен был пусть трагической, но неотвратимой неизбежностью, ибо нужно было выиграть время для вооружения Англии. Другие авторы добавляют к этому, что решение Н. Чемберлена было правильным, так как оно исходило из реалистичной оценки объективных условий. Оно оказалось неудачным лишь потому, что Н. Чемберлен, дескать, ошибался в понимании намерений Гитлера{56}. Англия в 1938 г. была готова к войне на море: мощь ее военного флота превышала мощь флотов Франции, Германии и Италии, вместе взятых. Однако, продолжают защитники политики «умиротворения», чешское побережье существует только в пьесах У. Шекспира, и английское превосходство на море не имело непосредственного значения для обороны Чехословакии. Английская авиация на Британских островах состояла, по немецким источникам, из 350 самолетов первой линии, по французским — из 800 бомбардировщиков и 550 истребителей первой линии{57}. Сторонники политики «умиротворения» утверждали, что нельзя было рисковать начинать войну с Германией потому, что ее авиация была настолько сильна, что могла стереть с лица земли и Париж, и Лондон. Угроза стратегическими бомбардировками была использована для того, чтобы устрашить британское и французское общественное мнение и заставить принять позорный мир из рук Н. Чемберлена. Несомненно, сказались психологические последствия варварской бомбардировки Герники и фальшивые прогнозы американского полковника Ч. Линдберга. Разрекламированный как компетентный знаток авиации, после дружеского визита в Берлин он умышленно преувеличивал силу немецкого воздушного флота. В действительности Германия в то время не была готова осуществить стратегические бомбардировки, значение которых сильно преувеличивала тогдашняя военная теория. Германия прибегала к угрозам массированных бомбардировок как к средству политического нажима, примером чего служит заявление Г. Геринга, сделанное в ночь на 15 марта 1939 г., когда он угрожал, что немецкая авиация сровняет Прагу с землей в случае сопротивления оккупации.

Ссылка сторонников Мюнхена на то, что в 1938 г. у них не было достаточно сил, чтобы рискнуть начать войну с Германией, [33] вызывает естественный вопрос: почему в таком случае Франция и Англия отказывались сотрудничать с СССР, коль скоро коалиция этих трех держав заранее обрекала на провал любую авантюру Гитлера. Захват Чехословакии лишь усилил Германию, получившую вооружение 35 чехословацких дивизий и сильную военную промышленность, которая во время второй мировой войны работала на немецкую армию. В результате Мюнхена Англия и Франция получили время для перевооружения, но еще большие преимущества получил Гитлер. Немецкая промышленность уже большей частью была переведена на военные рельсы, тогда как французские конструкторы вели бесконечные дискуссии о видах нового оружия. Пожалуй, лишь английская авиационная промышленность сравнялась по темпам развертывания производства с авиапромышленностью Германии. Однако нельзя забывать о том, что вся чехословацкая авиация была включена в состав германских вооруженных сил. Осенью 1939 г. обе западные державы оказались по сравнению с Германией в гораздо более трудном положении, чем за год до того. Без капитуляции в Мюнхене Гитлеру не удалось бы захватить в 1940 г. Францию, Бельгию и Голландию. В сентябре 1938 г. еще существовала возможность создать совместную с СССР коалицию. После Мюнхена, ставшего триумфом антикоммунистической и антисоветской политики чемберленов и даладье, подобная возможность была сведена к минимуму.

Франция считалась главной союзницей довоенной Чехословакии. После проведения всеобщей мобилизации французская армия могла выставить против Германии 100 дивизий. Немцы в 1939 г. имели для обороны линии Зигфрида 12 дивизий, из них только пять предназначались для активных действий; военно-воздушные силы на этом участке были незначительными. Слабое прикрытие западной границы показывало, что Германия была еще не в состоянии вести войну на два фронта. Разведывательные службы Франции и Англии знали об этом, знали они и о разногласиях в немецком командовании. Франция совместно с Чехословакией была способна противопоставить Германии превосходящие силы. Несомненно, это превосходство дало бы надлежащий эффект только при условии, что французская армия без промедления начнет наступательные действия против Германии, которая не смогла бы в этом случае сосредоточить главные свои силы против Чехословакии. Однако французская военная доктрина предпочтение отдавала обороне. Надежды возлагались на линию Мажино. Франция имела мало кадровых дивизий. В сентябре 1938 г. было призвано 700 тыс. резервистов и личный состав французской армии возрос до 1,2 млн. человек, но в составе армии было только 2 легких механизированных дивизии, 3 частично механизированных кавалерийских дивизии, 7 моторизованных [34] стрелковых дивизий и 21 танковый батальон{58}, но не было ни одной танковой дивизий. По сведениям генерала Вюллемина, в 1938 г. Франция имела 700 боевых самолетов, Англия в случае войны должна была послать на французский фронт 240 самолетов. Линия Мажино была построена как взаимосвязанная система укреплений. В случае войны французская армия должна была занять эти укрепления и пассивно выжидать начала немецкого наступления. Оборонительная концепция фактически обесценивала значение союза Франции с Восточной Европой. Как показала действительность, Франция оставила своих восточных союзников на произвол судьбы, позволила Германии ликвидировать их одного за другим, не сосредоточивая при этом больших сил на французской границе. Французская военная доктрина предполагала жесткую оборону и не планировала больших наступательных операций. Отсюда и пренебрежение необходимой модернизацией армии. Отсутствие танковых дивизий исключало такие наступательные операции, как прорыв фронта и последующий маневр в глубину неприятельской обороны. Сама линия Мажино отличалась малой глубиной. Большей частью укрепления имели орудия малого и среднего калибра, не были подготовлены позиции для полевой артиллерии. Крепостная артиллерия имела ограниченное поле обстрела и была не в состоянии противостоять обходным маневрам противника. Линия укреплений была слабо защищена от налетов авиации. Под влиянием французской военной доктрины формировалась в основном и чехословацкая военная концепция. Совершенно иные принципы были положены в основу советской военной доктрины. Она предполагала ведение современной маневренной войны, прорыв обороны противника, глубокие операции в его тылу с применением танков, кавалерии, авиации и возушно-десантных войск. Меньше внимания уделялось обороне, но и она должна была носить маневренный характер. Практической иллюстрацией этой концепции были советские маневры 1936 и 1937 гг. Считают, что в 1938 г. Красная Армия имела около 10 тыс. танков, то есть в два раза больше, чем Германия, Италия, Франция, Англия и Чехословакия, вместе взятые{59}. В 1937 г. в Красной Армии было 93 кадровые стрелковые дивизии. Правда, временно от самостоятельных танковых дивизий отказались; вместо них были созданы смешанные механизированные корпуса. Только в 1940 г. советское командование вернулось к идее танковых войск. Советские дивизии состояли из трех, чехословацкие — из четырех полков. Предполагалось, что Чехословакию защитят прежде всего мощные укрепления. К сентябрю 1938 г., по немецким сведениям, построено было 267 дотов и 8040 дзотов{60}. Доты находились в основном в Силезии. На южноморавской границе строительство укреплений было еще не закончено. Но незавершенность [35] строительства нельзя преувеличивать. Скорее всего, укрепления там имели те же недостатки, что и линия Мажино. По оценке немецкого командования, в системе чехословацких укреплений были слабые места, которые облегчали прорыв. В записке, составленной немецкими специалистами, указывалось, что при имеющихся недостатках только способный военачальник, располагающий современной армией с боевым духом, смог бы успешно защищать эти укрепления{61}, Однако на Нюрнбергском процессе немецкие генералы, в особенности В. Кейтель и Э. Манштейн, признавали, что в 1938 г. у немецкой армии не было средств, с помощью которых она смогла бы преодолеть чешские укрепления{62}.

Вооружение чехословацкой армии для своего времени было сравнительно современным, хотя далеко не соответствовало возможностям чехословацкой промышленности. Интересы капиталистических предпринимателей, торговцев оружием зачастую вступали в противоречие с интересами обороны республики. Количество танков и бронемашин в чехословацкой армии было в три раза меньше, чем в германской. В авиации Германия также имела преимущество в три-четыре раза. В своих мемуарах Г. Гудериан писал, что чешские танки оказались хорошими и оправдали себя во время польской и французской компаний. В 1938 г. в чехословацкой армии было четыре мобильные дивизии, в состав которых входили танковые и кавалерийские бригады, моторизованная пехота и артиллерия. В период мобилизации эти четыре мобильные дивизии составляли резерв главнокомандующего и были сосредоточены в Средней Моравии. 14 дивизий было моторизовано полностью, 13 стрелковых дивизий — частично. Каковы же были перспективы Чехословакии в случае войны с Германией? Возможности обороны чехословацкой армии в исторической литературе оцениваются по-разному. Видимо, немецкое командование намеревалось прорвать чехословацкую линию укреплений одновременно на северной и южной границах Моравии, окружить в Чехии армию и принудить ее к капитуляции. Чехословацкое же командование предполагало постепенно отводить армию в Словакию и держать оборону на хребтах Малых и Белых Карпат, а при необходимости — отступать еще дальше на восток. Чехословацкая армия вряд ли могла своими силами остановить немецкий напор. В случае войны судьба Чехословакии зависела бы от быстроты и эффективности помощи союзников.

Немецкая армия была готова к войне с изолированной Чехословакией, но никоим образом не с коалицией великих держав. Немецкие генералы хорошо сознавали это и вместе с некоторыми дипломатами предостерегали Гитлера от развязывания войны, в которой Германия потерпела бы поражение. Немецкое вооружение имело некоторые преимущества, и это обстоятельство [36] полностью использовала гитлеровская пропаганда. Прежде всего это относилось к немецкой авиации; утверждалось, что она способна уничтожить все европейские столицы. На самом деле немецкая авиация была готова лишь к взаимодействию с наземными войсками, а не к стратегическим бомбардировкам глубокого тыла{63}. Угрозы Гитлера применить массированные бомбардировки намеренно раздувала американская дипломатия. Послы У. Буллит и Дж. Кеннеди пригласили в Европу уже упоминавшегося полковника Ч. Линдберга для того, чтобы он повторил в Париже и Лондоне ужасные рассказы о силе немецкой авиации. Намеренно вызываемая таким образом волна страха помогала политике «умиротворения».

Если бы немецкие авиационные соединения были бы полностью укомплектованы к сентябрю 1938 г., то Германия должна была бы располагать тогда 3320 самолетами, то есть лишь немногим меньше, чем их стало в 1939 г.{64} В исторической литературе часто ставится вопрос: хвастал ли Гитлер или он действительно был готов спровоцировать войну? Вопрос совершенно неуместен, ибо немецкая армия была уже полностью отмобилизована и подготовлена к вторжению в Чехословакию. Нюрнбергский трибунал получил достаточно доказательств того, что война против Чехословакии была запланирована, практически подготовлена и даже определена точная дата начала атаки на чехословацкие позиции. Британские политики покрыли себя несмываемым позором, настояв в критические сентябрьские дни, чтобы французское правительство предоставило Чехословакию собственной судьбе в случае нападения Гитлера. Согласно выработанным планам, французская армия должна была отсиживаться в укреплениях линии Мажино до тех пор, пока Гитлер не покончит с Чехословакией. После этого могли начаться переговоры о мире, который закрепил бы плоды победы Германии. К этому плану следует отнестись с должным вниманием, помня, что именно так повела себя французская армия во время войны Германии против Польши в 1939 г. С какой бы точки зрения мы ни рассматривали варианты возможного развития ситуации в 1938 г., вывод будет одним и тем же. Если бы дело дошло до войны, Чехословакия могла бы рассчитывать прежде всего на помощь Красной Армии. Это была единственная надежда. Пока в Париже и Лондоне у власти находились сторонники Мюнхена, Чехословакия ничего хорошего от них не могла ожидать. Можно только гадать, какова была бы политика тех правительств, которые могли прийти на смену чемберленам и даладье.

Шаткое положение правительства Чемберлена было хорошо известно в Германии. Поэтому гитлеровцы намечали закончить войну с Чехословакией через несколько дней, чтобы западная общественность не успела оправиться от шока и заставить [37] свои правительства встать на защиту Чехословакии. Расчет на молниеносную войну был главным в немецкой военной доктрине уже в 1938 г. Танковые и моторизованные дивизии при поддержке авиации должны были нанести мощный удар, который привел бы к прорыву фронта. За этим последовал бы быстрый маневр, направленный на уничтожение армии противника. Чехословацкое командование со своей концепцией жесткой обороны вряд ли смогло бы противостоять такому напору немцев. Но одно проигранное сражение еще не означает проигрыша всей войны. В любом случае европейская война, начатая в 1938 г., не была бы такой долгой и кровопролитной, какой она стала в 1939–1945 гг. Мюнхен и мюнхенская политика позволили Гитлеру постепенно увеличить свой военный потенциал и создать в Центральной Европе базу для дальнейших военных авантюр.

В исторических работах и воспоминаниях о 1938 г. часто встречается понятие «немецкая оппозиция». Нет сомнений, что в нацистской Германии существовала оппозиция, состоявшая из коммунистов, социалистов и других антифашистов. Эта оппозиция могла бы стать политической силой, которая, несомненно, оказала бы воздействие в случае гитлеровского нападения на Чехословакию. От нее исходили предостережения немецкому народу перед военным авантюризмом Гитлера. Мюнхенское соглашение было ударом по этой оппозиции и, безусловно, укрепило фашизм в Германии. Гитлер получил возможность внушать немецкому народу, что способен добиваться внешнеполитических побед без войн, путем «мирных переговоров».

Однако буржуазная литература имеет в виду не ту оппозицию, а оппозицию некоторых генералов и дипломатов. Обычно называют такие имена, как Л. Бек, Э. Вицлебен, К. Герделер, Э. Вейцзекер и др. Эти критики Гитлера отнюдь не были против установления немецкого господства в Восточной Европе или захвата всей Европы. Они возражали лишь против методов Гитлера. Цели же этой генеральской оппозиции были практически равнозначны целям Гитлера. Оппозиция порицала Гитлера за насильственные методы утверждения нацистского господства в Европе, однако остается непонятным, какими средствами она сама хотела добиться того же. К тому же можно ли было вообще изменить карту Европы, сложившуюся в 1919 г., иными методами, кроме насилия?

В 1938 г. представители этой генеральской и дипломатической оппозиции старались установить контакты в Лондоне. Генералы опасались, что Гитлер в конце концов вызовет европейскую войну, в которой Германия потерпит поражение. Потому-то представители оппозиции и призывали британское правительство проявить твердость и решительность, ибо иначе [38] нельзя остановить Гитлера. Однако в Лондоне игнорировали их послания. Генералы не скрывали своих сомнений в возможности локализовать будущую войну. Но Гитлер и Риббентроп заверяли их, что есть, по существу, договоренность с Западом, предоставляющая Германии свободу действий на Востоке. К. Герделер в конце концов прямо спросил, не поддерживают ли Н. Чемберлен и его сторонники Гитлера только ради того, чтобы с помощью нацизма защитить капиталистическую систему в Европе от большевизма{65}. Подобные вопросы задавали не только в Германии. Лейбористский депутат Г. Моррисон в феврале 1938 г., выступая в парламенте, обвинил правительство Чемберлена в том, что оно не думает, как можно остановить нацистскую агрессию, а лишь тревожится о том, что будет после Гитлера и Муссолини. Г. Моррисон так сформулировал суть политики правительства Чемберлена: хотя мы и не любим Гитлера, его фашистское правительство нам ближе, чем любое правительство, которое потребовало бы свободы и экономического освобождения для народа{66}. Падение гитлеровского режима независимо от того, был бы он заменен консервативным правительством или военной диктатурой, было нежелательно для Н. Чемберлена, потому что во всем ему виделась угроза большевизма. Антисоветизм — вот что было главным мотивом поездки Н. Чемберлена в Германию. Принеся в жертву Чехословакию, он хотел отодвинуть возможный военный конфликт на более позднее время и сохранить Гитлера для выполнения предназначенной ему антикоммунистической миссии в Европе{67}. Гитлер, однако, своими военными угрозами и годесбергским ультиматумом поставил себя в безвыходное положение. Выбраться из этого тупика сам он не мог, что обрекало его на политическое поражение. Ничего подобного Н. Чемберлен не мог допустить. Мюнхенское соглашение позволило Гитлеру выйти из тупика. Фашистская система в Германии была сохранена, а Чехословакия принесена в жертву. [39]