Предпосылки восстания

В начале настоящей работы уже указывалось, что господствующим классом в Бухаре, как и в других среднеазиатских ханствах, являлась узбекская военно-феодальная аристократия, опиравшаяся в своем господстве над массами на союз с высшим духовенством,

Это положение с достаточной наглядностью подтверждается структурой местного землевладения, лучше всего отражающей на себе особенности классового строения бухарского общества и вскрывающей материальные основы могущества главенствующих классов.

По признаку принадлежности все земли в Бухаре делились на три основные категории: государственные (мемлеке-и-султани), частновладельческие (мильк-и-хусуси) и вакуфные, составлявшие собственность религиозных учреждений{102} и являвшиеся источником дохода духовенства. Такого рода типично-феодальная, «иерархическая», структура земельной собственности, существовавшая и в Хиве, и в Кокандском ханстве, не является, впрочем, типичной для данной эпохи, так как она существовала и в предыдущий период, так же как и в более позднее время. Определить с какой бы то ни было точностью удельный вес каждой из указанных категорий земель при эмире Хайдере нет возможности, так как относящиеся к этому вопросу аграрные документы до сих пор не только не опубликованы, но даже полностью не выявлены.

Большая часть государственных земель находилась во владении крестьян, пользовавшихся ими как бы на правах пожизненной аренды, передававших свои дворы, сады и участки по наследству и даже имевших право их продавать. Установленный для данной категории земель налог-рента уплачивался крестьянами непосредственно государству. [34]

Иногда та или иная часть обрабатывавшихся крестьянами государственных земель передававлась правительством отдельным лицам в виде временных, иногда пожизненных, пожалований за выполняемую ими службу. Такого рода пожалования носили в Бухаре название танха. Крестьяне, сидевшие на землях танха, вносили причитающийся с них налог уже не в казну, а танхадару — лицу, получившему право танха.{103} Общее число танхадаров простиралось при эмире Хайдере, по словам современников, до 36 тыс. человек.{104}

Государственные земли являлись главным источником, из которого пополнялся фонд земель частновладельческих — так называемых мильков или амляков, составлявших собственность местной феодальной знати и отчасти других имущих слоев местного общества.

Возникая первоначально в силу ханских пожалований, амляковые земли могли затем отчуждаться и, таким образом, постепенно входили в общегражданский оборот, наряду с другими частновладельческими имуществами. Об одном из таких типичных случаев пожалования встречается, между прочим, никем еще не отмечавшееся сообщение у Абдуль-Керима Бухарского. Говоря о Мухаммед Хусейн-хане, владевшем в конце XVIII в. Мервом и переселенном затем по завоевании этого города Шах-Мурадом в Бухару, Абдуль-Керим рассказывает, что Мухаммед Хусейн-хан, испугавшись однажды за свою жизнь, тайно распродал все пожалованные ему Шах-Мурадом амляки и, избрав удобный момент, бежал в Шахрисябз.{105}

Из последней, подчеркнутой нами, части рассказа автора видно, что полученные отдельными феодалами амляки [35] являлись полной, неограниченной собственностью владельца, имевшего право продажи их и т. д., без какой бы то ни было особой санкции со стороны ханской власти. Хотя вопрос о том, кто мог явиться покупателем амляков Хусейн-хана, остается открытым, однако можно предполагать, что крупное амляковое землевладение не замыкалось кругом военно-феодальной знати, но распространялось постепенно и среди прочих представителей имущих классов.{106}

В отношении вакуфов следует заметить, что, в связи с особым вниманием, уделявшимся эмиром Хайдером духовенству, число вакуфных земель в рассматриваемое время значительно возросло, следствием чего должно было являться повышение политической роли духовенства, о чем будет сказано несколько ниже.

Говоря об устройстве аппарата центральной власти в Бухаре, Мухаммед Я'куб сообщает, что эмир Хайдер в начале своего правления назначил на различые государственные должности четыре тысячи человек, получавших со стороны государства полное обеспечение деньгами и натурой.{107} Размеры получавшегося приближенными вознаграждения автором не указываются, однако из сообщений других современников известно, что они достигали до 1000 и более золотых в год, не считая «случайных доходов».{108}

Главную военную опору эмира составляли его соплеменники мангыты, родовая феодальная знать которых пользовалась поэтому особым покровительством и вниманием.{109}

Используя влияние, каким пользовалось в рассматриваемое время духовенство, эмир ряд важнейших государственных должностей предоставил также ходжам, Сейидам и прочим представителям наиболее влиятельных кругов духовенства.{110} 500 человек из числа наиболее видных мулл получали содержание в сумме [36] от 100 до 300 теньге, в зависимости от своего значения.{111} При мечетях, медресе и мазарах были восстановлены вакуфы,{112} приносившие значительный доход духовенству и укреплявшие власть его в качестве крупного земельного собственника над крестьянскими массами. Каждый месяц эмир, по словам бухарского историка, давал содержание 12 тысячам бедняков (гураба),{113} в числе которых несомненно находилось не малое число различных странствующих дервишей, привлекавшихся эмиром в качестве весьма активного элемента на свою сторону. Значительные суммы тратились также на содержание войска, составляющего как личную гвардию эмира, так и гарнизоны важнейших городов ханства. Кроме войск, содержавшихся в Мианкале, Самарканде и Карши, эмир содержал также 12 тысяч постоянного войска в Бухаре. Расходы на содержание войск особенно возрастали в связи с частыми войнами, которые эмир вел, как указывалось выше, на протяжении всех лет своего царствования с Хивой, Кокандом и Шахрисябзом. Этим обстоятельством, повидимому, объясняется отчасти замечание Мухаммеда Я'куба о том, что (хотя) доходы его (эмира Хайдера) вдвое превышали доходы его отца, (однако) они только наполовину покрывали его расходы.{114} Аппарат власти на местах состоял из главных правителей провинций (хакимов) с несколькими их помощниками (бек), сидевших в отдельных наиболее крупных районах и имевших в своем распоряжении многочисленный штат налоговых чиновников (диванбеги и пр.).

Определенного содержания провинциальные правители и их помощники не получали, пользуясь вместо этого «доходами», доставлявшимися их службой.

Все средства, употреблявшиеся на содержание этого чрезвычайно громоздкого аппарата, как центрального, так и местного, должны были собираться почти целиком с крестьянства, эксплоатация которого носила поэтому необычайно ожесточенный характер. О факте значительного усиления эксплоатации непосредственного производителя в рассматриваемое время говорят, между прочим, и приводившиеся выше слова Мухаммед Я'куба о том, что «доходы эмира Хайдера вдвое превышали доходы [37] его отца», что достигалось, разумеется, только путем увеличения налогов.

Основой присвоения прибавочного продукта являлась, разумеется, земля, сосредоточенная, как указывалось выше, или в руках государства или частных землевладельцев, включая сюда и вакуфы. Частично опубликованные документы эпохи эмира Хайдера показывают, что государство, как собственник земли, эксплоатировало сидевшее на ней крестьянство различными методами. В одних случаях взимание установленного налога-ренты (харадж, ушр) предоставлялось провинциальным правителям (хаким),{115} в других — сбор налога давался на откуп.{116} И в том и другом случае рента была крайне обременительна, причем взимание ее сопровождалось применением необычайно жестоких приемов, по существу пыток, как это будет указано в дальнейшем. Форма ренты преобладала смешанная — натурой и деньгами. Натуральная рента (харадж) взималась с зерновых и масличных, денежная (танабанэ) — с садов и огородов. Характерная вообще для эпохи разложения феодализма тенденция к постепенному вытеснению натуральной ренты денежной наблюдалась и в Бухаре. В. Л. Вяткин, исследовавший некоторые документы интересующего нас периода, отмечает, что харадж при эмире Хайдере «взыскивался в переводе на деньги».{117}

В некоторых материалах, относящихся к тому же периоду, имеются указания на то, что харадж уплачивался деньгами,{118} хотя наряду с этим встречается много данных о сборе того же налога натурой. В деньгах же собирался закят — налог со скота и прочего имущества, в том числе и товаров,{119} а также чрезвычайный военный налог джу'нь (о нем см. ниже). Во всяком случае удельный вес денежных сборов был весьма значителен.

На землях частновладельческих (мильках, амляках) закабаление и эксплоатация непосредственного производителя производились на основе отработочной системы, именно издольщины.{120} Положение издольщика (карандэ) являлось не менее тяжелым, [38] чем положение крестьянина, сидевшего на государственной земле, как это указывалось отчасти уже в предыдущей главе. Ничтожность приходившейся на долю издольщика части урожая влекла за собой систематическую задолженность землевладельцу и способствовала дальнейшему закабалению массы непосредственных производителей.{121}

Одной из наиболее тяжелых форм закабаления являлся так называемый бунак,{122} о котором крайне глухо упоминают некоторые документы времени эмира Хайдера.{123}

Несмотря на чрезвычайно важное значение, какое имеет бунак для изучения вопроса об отношениях крепостничества в условиях Средней Азии в прошлом, институт этот до сих пор остается, к сожалению, никем не исследованным, если не считать некоторых попутных отрывочных замечаний, какие встречаются по этому поводу в старой дореволюционной литературе.

С формальной стороны бунак имел как бы характер ссуды деньгами, которую получал нуждающийся крестьянин со стороны богатого землевладельца или торговца-ростовщика для своих производственных или бытовых надобностей. Однако в силу уже отмечавшихся выше материально-бытовых условий возврат полученной ссуды являлся для бедняка фактически невозможным, вследствие чего однажды взявший бунак оказывался на положении кабального вечного должника. Для иллюстрации сказанного приведем слова одного из позднейших исследователей хлопководства в Средней Азии, который пишет о бунаке следующее: «Бунак является у туземцев древней формой закабаления ростовщиками бедноты, давая им (sic!) часть денег за покупаемый хлопок на корню. Сделки эти туземцами оформляются у казиев и проводятся последними через свои шнуровые книги. Хотя бунак, как крайняя форма ростовщичества , наказуем как с точки зрения туземных законов, так и безусловно (?) русских, но бороться с ним крайне трудно».{124} [39]

«Однажды взявший бунак, — продолжает тот же автор, — остается под постоянной кабалой ростовщика; если дехкан (крестьянин) умирает, то кабала переходит на его потомство». {125}

Каков был характер бунака столетием раньше, в интересующий нас период первой четверти XIX в., остается пока неизвестным, однако вряд ли можно допустить, чтобы он тогда имел для должника менее тяжелые последствия, чем это описывается автором XX в.

Основываясь на глухом упоминании документов, можно сказать почти с уверенностью, что сфера распространения бунака в начале XIX в. не ограничивалась одной только отраслью хлопководства, как это наблюдалось в позднейший период «хлопковой горячки», а распространялась на все области земледелия. Даже больше — к моменту русского завоевания Зеравшанской долины бунак был распространен здесь и в области ремесленной промышленности, о чем имеется прямое свидетельство одного из современников.

«Неизвестно, вследствие чего, — пишет Гребенкин, — в Средней Азии ввелось в обычай, что работники ткачи, гончары, кузнецы, свечники и булочники иначе не нанимаются, как получив первоначально от своих нанимателей известную сумму денег — бунак. Величина бунака простирается от 4 руб. и до 40. Бунак есть собственность рабочего до тех пор, пока он остается у нанимателя. Он может расходовать его как ему угодно. Получив бунак, рабочий исправно получает от своего хозяина задельную, по уговору, плату по исполнении известного количества работы... Переходя к другому хозяину или вообще отходя от нанимателя, рабочий обязан сполна выплатить полученный бунак». {126} Таким образом и здесь получается положение, аналогичное описанному выше, когда ремесленник оказывается в кабале у своего хозяина, за неимением возможности возвратить полученную ссуду. «Выход» заключался или в том, что подмастерье переходил к другому хозяину, где снова получал [40] бунак и, погасивши за счет его свою прежнюю ссуду,{127} менял таким образом одну кабалу на другую или бежал.{128}

Что касается кочевого или полукочевого скотоводческого населения, то здесь изъятие прибавочного продукта производилось в форме взимания закята, формально установленного в размере 1/40 (2.5%) от поголовья или его стоимости, фактически же во много раз превышавшего эту норму.

Говоря о взимании закята при эмире Хайдере, В. Л. Вяткин в уже цитированной своей работе отмечает, что этот налог «труднее всего было собрать», вследствие будто бы того, что объект обложения здесь «трудно поддается учету» и «легко утаивается» населением. «Поэтому, — заключает автор, — иногда прибегали к жестоким мерам при его взимании».{129} Подобного рода попытки «объяснить» жестокости бухарских сборщиков, применявших меры вплоть до «военных действий, набегов и баранты (ограбления)» едва ли может быть признана удачной. Действительная причина жестоких расправ над населением заключалась в полной их безнаказанности, вследствие чего сборщики стремились собрать не только то, что было положено по закону, но и награбить как можно больше в свою пользу.

Для подтверждения сказанного достаточно было бы сослаться на слова самого эмира Хайдера, указывающего в одном из своих писем на «большие утеснения», чинившиеся сборщиками закята над населением.{130}

Наряду с указанными здесь, так сказать, основными методами эксплоатации и угнетения в Бухарском ханстве в рассматриваемый период крестьяне несли также целый ряд дополнительных феодальных повинностей, ложившихся на них чрезвычайно тяжелым бременем. К числу такого рода обязанностей относились, в частности, обязательные бесплатные работы, носившие характер барщины в пользу государства, как, например, ремонт оросительных каналов, дорог и мостов, а также постройка и ремонт крепостных стен и т. п.{131} [41]

Многочисленные войны, которые вели бухарские ханы и, в частности, — эмир Хайдер с своими соседями, также ложились огромной тяжестью на крестьянские массы. С началом каждой войны обычно производился сбор с населения «экстраординарного» военного налога джу'л, разверстка которого происходила среди узбеков по племенам,{132} а внутри каждого рода наибольшая часть ложилась, повидимому, на наиболее слабую и беззащитную часть населения.{133}

Другой неизбежный спутник каждой войны — набор в войска — также являлся одной из тяжелых повинностей бухарского крестьянства, особенно малосостоятельной его части, не имевшей возможности откупаться, как это нередко делалось здесь богатыми.{134}

Документы первой четверти XIX в. показывают, что население Бухары поставляло войска двоякого рода: нукеров и кара-чирик. {135} Сведения о вербовке нукеров и условиях их службы довольно скудны. Нукерами вообще в среднеазиатских ханствах назывались военные слуги феодалов (ханов, их сановников, местных правителей и т. д.), постоянно числившихся на службе у своего господина и получавших за это определенное вознаграждение натурой и деньгами.{136} Контингент этого рода войск был довольно ограничен, однако обременительность нукерской повинности заключалась главным образом в том, что служба данного рода продолжалась неопределенно длительный срок.

Гораздо более многочисленной была другая группа войск — кара-чирик (ополчение), набиравшаяся обычно только в военное время и нередко поглощавшая собою почти все взрослое население района или племени. Лошадь для поступающего в войска кара-чирик не являлась обязательной, так же как и оружие, хотя иногда требовалось и то и другое. Кара-чирик{137} [42] по существу представляло собою войско вспомогательное, предназначавшееся чаще всего для выполнения различного рода обслуживающих функций и лишь в исключительных случаях применявшееся для выполнения боевых операций. Тем не менее повинность, связанная с участием в войсках кара-чирик, являлась одной из самых обременительных, так как благодаря ей масса рабочих рук отвлекалась от непосредственно необходимых хозяйственных работ, вследствие чего приостанавливались сельскохозяйственные работы и создавалась угроза голода в ряде районов. Именно эта повинность явилась одним из главнейших поводов к тому массовому восстанию в Мианкале, о котором ниже будет итти речь.

Перечисленными здесь налогами и повинностями не исчерпывается, однако, список обязанностей, лежавших на основной массе бухарского населения. В источниках встречается упоминание о целом ряде других повинностей, характер и точное значение которых пока является не вполне выясненным. К числу такого рода налогов и повинностей относятся: ясак, обозначавший вообще, как известно, подать, дань,{138} салык , трактуемый Вяткиным как «поимущественно-подоходный налог,{139} руз-мерре , повидимому, деньги, взимавшиеся с ремесленников,{140} тарике (***) налог с наследства,{141} яргу (***), повидимому, какие-то штрафные сборы,{142} никаханэ — брачный налог и бадж-и-базар — [43] базарная пошлина. Кроме того, упоминается *** (тушумаль),{143} ***{144} и ***, значения которых выяснить пока не удается.

Мухаммед Я'куб, сообщающий нам данный список налогов, утверждает, что большинство этих сборов были отменены Шах-Мурадом в начале его царствования, как несоответствующие постановлениям шариата.{145} «Отмена» эта являлась, повидимому, лишь формальной, фиктивной, так как и ясак и салык продолжали существовать и при эмире Хайдере.{146}