«Страна Аллаха»
Государство Шамиля
Как свидетельствуют имеющиеся сейчас документы, первый имам Дагестана правителем себя не считал. Он скорее отводил себе роль советчика, направляющего путь правителей и народа. Свою деятельность он намеревался вести в рамках и средствами существовавшего политического строя. Если местные властители не следовали указаниям имама, Гази Магомед заменял их теми представителями владетельного рода, которые были ему послушны{1052}. Гази Магомед начал борьбу, и превращение имама в правителя, формирование особого строя и органов государственной власти стало следствием этой борьбы и было продиктовано ее законами.
Таким образом, имам Гази Магомед заложил первый камень в фундамент вожделенного «государства Аллаха». Активно этим строительством занялся Гамзат-бек. Если его предшественник назначал своих уполномоченных от случая к случаю и временно, то второй имам Дагестана уже имел постоянных заместителей, отвечавших за свою территорию или сферу деятельности. После истребления аварского правящего рода Гамзат-бек принял на себя некоторые властные функции.
Этот процесс получил завершение при Шамиле. В середине 50-х гг. имам стал суверенным правителем и располагал механизмом осуществления власти. Эти годы составили период наибольшего могущества Шамиля, когда его аппарат управления получил наибольшее развитие{1053}. [305]
Структура государственного управления
На вершине пирамиды стоял имам. В его руках сосредоточена верховная, светская и духовная власть. Титул имама, используемый при подписании писем и бумаг, звучит как «Командующий правоверными» и предполагает неоспоримое главенство, хотя в принципе власть имама ограничивается сферой шариата, в толковании которого за ним остается решающее слово.
Кроме того, имам исполнял функции верховного судьи. Два дня в неделю (суббота и воскресенье) отведены на разбирательство всевозможных жалоб и обид{1054}. Вынесенный имамом приговор обычно приводится в исполнение прямо на месте. В случае необходимости Шамиль направлял соответствующему должностному лицу или общине письмо с указанием, как поступить в том или ином деле. Когда ответчиком выступал уполномоченный имама, а имам решал дело в пользу истца, виновному высказывалось порицание и давалось указание, чем и как возместить нанесенный ущерб{1055}.
Для помощи имаму в политических, административных, религиозных и судебных делах в 1842 г. был учрежден диван (Тайный совет), состоявший из двух самых доверенных лиц Шамиля. Впервые о нем упоминается еще в 1837 г.{1056} Диван служил совещательным органом при вынесении важнейших решений, с одной стороны, и облегчал имаму бремя повседневных обязанностей — с другой.
Костяк всей системы управления составляли наибы (заместители) имама. В ведении каждого находилось определенное горское общество; в некоторых случаях полномочия наибов были шире{1057}. При назначении наиба в то или иное общество Шамиль посылал соответствующее уведомление{1058}. Число наибов менялось и со временем выросло с четырех в 1840 г. до тридцати трех в 1856 г.{1059}.
Полномочия и размеры подконтрольных территорий [306] у разных наибов не были одинаковыми{1060}. Обычно наиб осуществлял всю полноту власти в назначенной ему в управление области и отвечал там за соблюдение законности и порядка. В частности, наиб собирал налоги, приводил в исполнение приговоры шариатского суда и следил за тем, как подчиненные исполняют наставления и приказы Шамиля. Но самой главной его функцией было осуществление военного командования в своем районе, руководство своими людьми на поле боя и, следовательно, обеспечение их боеготовности.
В непосредственном подчинении наибов находились дибиры или мазумы, надзиравшие за старейшинами аулов. Обычно мазум командовал «сотней», под началом наиба находилось несколько «сотен», как правило, пять.
По мере усложнения управленческого аппарата следить за его работой становилось труднее, и Шамиль в порядке эксперимента устраивал градацию наибов, в результате чего в конце 40-х гг. был введен пост мудира. Мудир стоял над несколькими наибами, руководил их действиями на поле боя и осуществлял контроль в назначенной ему сфере жизни. Кроме того, мудир выполнял функции наиба в месте проживания, точно так же, как сам имам — в районе своей резиденции.
Для надзора за деятельностью наибов и мудиров и сбора параллельной информации, не зависящей от докладов помощников, Шамиль учредил институт мухтасибов, то есть особых надзирателей, следивших за исполнением заповедей ислама, выявлявших нарушителей этих заповедей и наказывавших их. Они ездили по всей стране инкогнито и доносили прямо имаму о деятельности его уполномоченных. Временами имам проводил официальную инспекцию того или иного наиба, о чем последний предупреждался заранее{1061}.
Связь между имамом и всеми должностными лицами осуществлялась особой скоростной почтовой службой. Гонцам к имаму и от него выдавалась специальная [307] подорожная, дававшая право на получение всюду свежих коней, питания и ночлега. Таким образом, любое донесение или приказ достигали места назначения не позднее двух-трех дней{1062}.
Наибы не имели права выносить приговоры по шариату{1063}, для этого при наибе имелись один муфтий и несколько кади. Каждый кадий отвечал за содержание мечети и следил за жизнью своего прихода. Он занимался разбирательством споров и тяжб в соответствии с законами шариата, вел богослужение, читал пятничную проповедь хутбу {1064} и вообще следил за тем, чтобы его подопечные жили в соответствии с шариатом{1065}.
Муфтий олицетворял духовную власть в пределах ответственности своего наиба, он назначал кади, следил за деятельностью и решениями своих назначенцев, разрешал их сомнения и выносил заключения по всем делам, с которыми обращались к нему люди. В обязанности муфтия входило также устранять всякие отклонения от шариата, что он делал самолично или с помощью наиба. Это сильно отличается от положения данных должностных лиц в остальном исламском мире, где кадий — это только шариатский судья, а муфтий — толкователь шариата.
В своей деятельности муфтии и кади руководствовались указаниями имама и его толкованием законов шариата{1066}. Как складывались отношения муфтия с наибом, нам сейчас не совсем ясно{1067}. По-видимому, в какой-то части они были независимы друг от друга, муфтий в известных случаях мог выступать против наиба{1068}, что давало имаму дополнительное средство контроля за деятельностью обоих.
Войско
Шамиль учредил обязательную военную службу, от которой освобождались некоторые сословия и жители территорий, игравших важную роль в экономической [308] жизни края. К ним относились купцы, жители двух аулов Караты, где добывалась соль, а также жители двух аулов в Хиндале и трех в Андале, где вырабатывали селитру. Они в военных действиях не участвовали{1069}.
Все остальное мужское население поголовно было обучено и готово вступить в бой, так что имам в любой момент располагал высокоманевренной армией преданных бойцов. Шамиль заботился об упрочении дисциплины своего войска, принимал меры по стандартизации вооружения и оснащения. Наибы и командиры других рангов следили за тем, чтобы все мужчины в возрасте от 15 до 50 лет были вооружены, обмундированы и обеспечены всем необходимым для жизни в боевых условиях. Те, у кого были свои лошади, могли служить в кавалерии. Контроль за состоянием коней рекрутов и их содержанием также входил в обязанности наибов.
Сообщество прирожденных воинов и составляло основу армии Шамиля. В районе, где проходила военная кампания, все мужское население считалось мобилизованным. Другие области направляли в район боевых действий определенную часть своего воинского резерва, которая в каждом конкретном случае назначалась имамом отдельно и определялась по количеству дворов.
Такое войско имело ряд недостатков: дисциплина и стойкость в бою оставляли желать лучшего; вдали от родных мест горские бойцы сражались менее охотно; мобилизационные возможности в период полевых и сезонных сельских работ резко сокращались; а самое главное, верность воинскому долгу в такой армии определялась не столько преданностью имаму или служением общему делу, сколько клановыми интересами. Таким образом, уже в начале военных действий перед горцами встал вопрос о создании регулярной армии.
У двух первых имамов были верные последователи числом от нескольких десятков до нескольких сот, которые составляли ядро военной силы горцев. При [309] Шамиле эти горские рыцари были сведены в особое формирование и стали называться «наиб-мюриды» (в отличие от прежнего названия по тарикату «суфи-мюриды»){1070}. По словам сына Шамиля, таких мюридов насчитывалось около 400{1071}. Из них 120 человек были разбиты на десятки и составляли личную охрану имама. Остальные распределялись по мудирам и наибам, служили им телохранителями и доверенными для особых поручений.
Наиб-мюриды прославились своим бесстрашием и непоколебимой преданностью своим повелителям, ради которых готовы были пожертвовать жизнью. О них слагались легенды, «и если особым почтением они не пользовались, то страх они внушали»{1072}. Содержание каждого наиб-мюрида, включая оружие, коней, снаряжение и обеспечение семьи, полностью лежало на его повелителе.
Лейб-гвардия имама, сколь бы грозной и преданной ему ни была, оставалась всего лишь элитным подразделением. Поэтому уже с конца 30-х гг. Шамиль начал закладывать основы регулярного войска. Через несколько лет от каждых десяти домов стал выделяться для армии один вооруженный всадник — муртазик {1073}. Эти бойцы освобождались от всех других обязанностей; их семьи, поля, скот и пр. переходили на содержание, обработку и уход силами девяти других семей данной десятки, а сами бойцы несли только военную службу — стояли в дозорах, патрулировали окрестности своего селения, устраивали засады и т.д. Муртазики сводились в отряды, которые действовали независимо от пеших рекрутов данного общества.
Создание частей муртазиков удачно разрешало двоякую задачу: во-первых, эти всадники с их высокой боеготовностью представляли собой значительную силу, способную не только противостоять русской армии, но и разбираться с внутренними врагами, не требуя дополнительной статьи расходов казны. Во-вторых, [310] они образовали большую группу привилегированного, а значит, заинтересованного в сохранении имамского режима населения, на которое имам мог смело положиться в управлении своим непокорным народом.
Помимо кавалерии, Шамиль создал части регулярной пехоты, по-видимому, это происходило в середине 40-х гг.{1074} Сведений об этом роде горских войск совсем немного. Называлась пехота низам, что ясно указывает на турецкое или египетское происхождение идеи, где существовали аналогичные части низами цедид и алъ-низам аль-джадид. Вероятно, подразделения «низам» были размещены при резиденции Шамиля и находились под его личным командованием, в то время как муртазиками командовали наибы. В боевых действиях против русских низам участвовала один-единственный раз в 1851 г. и потерпела поражение{1075}. Несмотря на этот провал и насмешки русских{1076}, низам, очевидно, играла немаловажную роль во внутренних делах имамата, по крайней мере — в качестве полицейской силы.
В горах Дагестана издавна изготавливали порох. Потребность в нем была очень велика, и Шамиль построил там три пороховые фабрики, причем машины на одной из них приводились в действие силой падающей воды{1077}. Горцы изготавливали даже небольшое количество снарядов и бомб, но качества они были очень неважного: у горских оружейников не было свинца. Большую часть артиллерийских боеприпасов составляли военные трофеи{1078}. Позднее Шамиль начал производить и применять ракетные снаряды{1079}.
В 1843 г. Шамиль приступил к созданию артиллерии, применение которой горцами так ошеломило русских в этом же году. Сначала это были исключительно пушки, отбитые у русских{1080}. Позднее под руководством пришлых мастеров Джафара и Джабраила, о чем ниже, на фабриках Шамиля стали изготовлять собственные пушки, однако также неважного качества{1081}. Но так или [311] иначе, Шамиль располагал несколькими десятками артиллерийских стволов.
Артиллерийской обслугой были в основном, или даже исключительно, дезертиры и перебежчики из русской армии. Применению артиллерии имам придавал очень большое значение, для удобства транспортировки орудий специально мостились дороги{1082}.
Умение горцев применять артиллерию, прежде всего точность прицельного огня и быстроту маневрирования, русские оценивали очень высоко. Попытки захватить в бою пушки имама обычно кончались неудачей. Однако надо сказать, что горская артиллерия использовалась не так часто, как можно было бы предположить. Причина состояла в том, что Шамиль, как это ни покажется странным, крепко держал это мощное оружие в своих руках, берег и никому не доверял. Лишь два-три его командующих, обычно это были мудиры, получали одну-две пушки{1083}. Вся остальная горская артиллерия была сосредоточена в районе резиденции Шамиля.
В его войсках были также инженеры, возводившие фортификационные сооружения, мостившие и разрушавшие дороги; к великому изумлению русских, они успешно разминировали русские фугасы и в свою очередь подрывали позиции противника во время осад 1847–1849 гг.
К этому же периоду относится и создание горцами первых воинских госпиталей{1084}. Поначалу это были просто сакли, выделенные для лечения раненых. Само лечение проводилось традиционными для горцев приемами и по свидетельствам русских было значительно эффективнее европейских методов того времени.
Шамиль заботился также о единообразии внешнего вида бойцов своей армии и поддержании воинской дисциплины и порядка. Для частей регулярного войска Шамиль ввел свои расцветки одежды, все командиры и чиновники носили знаки различия. В начале 40-х он [312] ввел награды для командного состава и для отличившихся в боях{1085} С другой стороны, были учреждены «знаки позора» для трусов, а также взыскания за нарушения дисциплины и уставных требований{1086}.
Финансы
Государственная казна — баыт алъ-маал — существовала до Шамиля{1087}; став имамом, он ее лишь реорганизовал. Поступления в казну шли из разных источников:
1. Налогообложение. Налоги подразделялись на два вида:
шари карадж (поземельный налог) и закат (пожертвование). Поземельный налог взимался лишь с нескольких аулов, традиционно плативших его аварским ханам, и с некоторых владельцев пастбищ. Вносился он наличными. Закат поступал как деньгами (2–5%), так и натурой — овцами (1–2%) и зерном (12%){1088}. По данным имамского казначея, самый низкий уровень поступлений от караджа составлял 4500 серебряных рублей в год, а от заката — 3200 рублей, 3200 овец и 523102 меры зерна{1089}. Обычно эти показатели были значительно выше, иногда вдвое. Семь ремесленных аулов, освобожденных от воинской повинности, сдавали в казну часть добытой соли и селитры. Кроме того, излишки этого товара они были обязаны продавать имаму по твердым ценам{1090}. Иногда в целях создания продовольственных запасов для той или иной кампании и ввиду, как бы теперь выразились, «чрезвычайного положения» имам вводил дополнительный натуральный налог. В конце 40 — начале 50-х гг. такая «продразверстка» вводилась довольно часто и вызывала большое недовольство в народе{1091}.
2. Главную статью дохода, по всей видимости, составлял кумс — одна пятая часть военной добычи и [313] трофеев, должная по шариату отдаваться правителю. Сюда входило все: имущество, деньги, скот, пленники{1092} и причитающийся за них выкуп. К примеру, доход от кумса в 1852 г. составил 15 230 рублей серебром{1093}.
3. В казну шли все взимаемые с людей штрафы, и во времена Шамиля их так прямо и называли — баыт аль-маал, то есть казначейсво. Оставшееся без наследников имущество умерших также отходило казне.
4. Туда же шли все доходы с земель, принадлежащих мечетям (авкаф), на которые ранее содержались мечети и их служители{1094}.
5. Особую статью дохода составляла подать в три рубля серебром в год с каждого двора тушинов в качестве платы за охрану от набегов других горцев. По словам самого Шамиля, эти деньги шли исключительно на содержание самого имама{1095}.
В соответствии с шариатом имам стремился вести и расходы. Хотя нарушения этого правила были практически неизбежны, это Шамиль сам признавал{1096}, он пытался делать так, чтобы средства каждой статьи дохода шли в целом на то, на что предписывалось их расходовать шариатом{1097}. Видимо, у каждой доходной статьи бюджета имелся отдельный счет{1098}.
Так, средства, поступавшие по административным каналам — штрафы, имущество, полученное по отсутствию наследников или частично или полностью изъятое по конфискации, и т.п., — расходовались на содержание мечетей и уламы. Часть денежного и натурального налога оставалась в распоряжении наибов и шла на содержание их самих, а также на содержание семей мюридов. Эта доля определялась имамом, но наибы, разумеется, имели большие возможности для личного обогащения и, конечно, пользовались этим. Одна пятая военного кумса, предназначенная для саидов, скру-
314Глава двадцать первая. Государство Шамиля
пулезно делилась между 72 лицами мужского пола, считавшимися потомками Пророка{1099}. Расходование и потребление остальных четырех пятых частей трофеев претерпевало много разных изменений, но общей тенденцией было направлять эти средства на военные цели и нужды благотворительности{1100}. Важной расходной статьей кумса было содержание перебежчиков из русской армии{1101}.
Вопреки утверждениям Шамиля, что закат находился в полном распоряжении уламы и та употребляла эти средства по своему усмотрению{1102}, имам часто запускал руку в этот карман{1103}. Содержание мечетей и уламы, на что, согласно положениям шариата, должны расходоваться поступления от заката, обеспечивалось из других статей бюджета, тем не менее, общим положением было направлять закат на благотворительные цели. Главной считалась материальная помощь мухаджирам — мусульманам, бежавшим от русских и осевшим во владениях Шамиля{1104}.
Шариат и низам
Как отмечалось ранее, главной целью накшбандийско-халидийского тариката (вероучения) было насаждение и осуществление шариата. Шамиль с большим упорством добивался достижения этой цели. Чтобы правильно оценить политику Шамиля в этой области, следует иметь в виду ряд важных обстоятельств: проповедываемый Шамилем шариат был накшбандийского толкования и носил фундаменталистский характер; насаждался шариат в противопоставление местным адатам и проникшим от русских бида в целях их полного искоренения; сам шариат зачастую понимался как мусульманский образ жизни в самом широком смысле слова.
Так, запрещалось курение и употребление алкоголя{1105}. Женщины должны были одеваться очень скромно, [315] носить под платьем длинные шаровары, покрывать голову и скрывать лицо. Музыка и танцы допускались только во время свадьбы и обрезания{1106}. Много усилий было положено на то, чтобы традиционный обычай кровной мести подчинить правилам шариата и очистить его от принятых условностей{1107}. Вообще имам многократно предписывал своим подчиненным следить за тем, чтобы нормы шариата исполнялись публично. Это касалось, например, пятничной молитвы, участвовать в которой были обязаны все мужчины, и соблюдения правил поста Рамадан{1108}.
Шариат вводился не только мерами принуждения. При мечетях открывались исламские школы, где детей и взрослых обучали, как должен вести себя правоверный. Шамиль много раз указывал своим помощникам на необходимость заботиться об исламском воспитании народа, учить людей молитвам, правильному произношению сур Корана и пр.{1109}
Шариат, и Шамиль с этим легко соглашался{1110}, изобиловал пробелами, темными и спорными местами, которые требовали разъяснений, толкования и определенного выбора из противоречивых утверждений. Шамиль не мог не уделять этим вопросам внимания, будучи сам ученым-алимом и шейхом суфизма и имея в своем окружении немало осведомленных людей. По этим и другим практическим проблемам ислама он выработал целый ряд указаний и правил, известных под названием низамы, которые были равнозначны законоположениям и которые принято сравнивать с турецкими канунами. В Османской империи каванин (множ. число от канун) были установлениями султана главным образом в сфере управления, финансов и уголовного права.
До конца 40-х гг. XIX в. была известна лишь одна копия таких уложений ( «Низам»), что для русских и советских историков служило основанием относить создание низамов к 1847 г.{1111} Однако с тех пор были [316] опубликованы новые документы, включая другие варианты низамов, из которых следует, что появление этих уложений можно отнести к 1842 г.{1112}.
Предписания низамов могут быть разбиты на несколько групп. К самой большой относятся правила государственного управления и военного дела. Эти положения появились ранее других (уже в 1842 г. наибам предписывалось разбирать военные преступления в соответствии со «сводом законов Шамиля»{1113}), видимо, эта группа предписаний и называлась собственно низам. Они определяли сферу прав и обязанностей разных должностных лиц и военных командиров, их взаимоотношения, освещали вопросы дисциплины, поведения вооруженных людей в быту и на поле боя; здесь указывались виды взыскания за нарушение предписаний, обычно в форме телесных наказаний, штрафов, а также иногда и понижения в должности.
В другую группу входили предписания общего гражданского характера. К ним относился запрет на расчистку и вырубку леса без особого на то разрешения{1114}, запрет на общение с русскими{1115}; требование принимать при денежных расчетах русские монеты, отчеканенные в Тифлисе, которые у горцев доверием не пользовались{1116}; запрет под угрозой сурового наказания чеканки фальшивых русских денег{1117}.
Эти две группы предписаний не имеют прямого касательства к вопросам религии и веры. Тем не менее Шамиль старался, насколько это было возможно, увязать их с шариатом и подвести под них религиозно-этическую базу. Другие группы уложений имама касаются шариата непосредственно.
Третья группа предписаний либо излагала отдельные положения шариата, либо вводила толкование того или иного положения. К ним относятся, например, предписания шариата щадить сдавшегося противника и убивать тех, кто не желает склониться перед знаменем ислама{1118}, а также правила шариата по заключению [317] брака, разводу супругов, калыму, наследованию и пр.{1119}, которыми заменялись правила местных адатов. Сюда же относятся указания относительно разрешения противоречий двух принципов шариата: как, например, поступить в случае убийства гостя, если гость сам поднял руку на хозяина{1120}.
Четвертая группа предписаний содержала новую трактовку (другими словами — изменение) шариата и касалась главным образом наказаний за преступления. Например, если воровство предписывалось наказывать отсечением правой руки, то по новым предписаниям за первые два случая кражи вор наказывался трехмесячным лишением свободы и смертью — за третий.{1121} С другой стороны, наказанием за пьянство стало более 40 ударов палкой, что предписывалось законом ислама, а повторный проступок карался смертью{1122}.
Говоря в целом, Шамиль вместо увечащих наказаний делал упор на штрафные санкции и устрашение. Самыми распространенными мерами поэтому были порка, штрафы, лишение свободы и выставление на позор. Примером тому могут служить наказания за курение и пляску. Виновных перед тем, как отправить за решетку, сначала возили по улицам верхом на осле задом наперед — курильщика с трубкой в носу и танцора с лицом, обмазанным смолой{1123}.
Лишение свободы считалось очень эффективным средством наказания и применялось очень широко. Заключенного бросали в маленькую яму под полом, которую сам имам и те, кто испытал это на себе, сравнивали с могилой{1124}. Сверх всего узник был обязан оплачивать свое питание и содержание стражи. Несколько дней пребывания в такой «могиле» ломали самого стойкого человека, этот вид наказания вызывал страх и считался самым действенным.
Наконец, пятую группу составляли предписания, не предусмотренные шариатом и расширяющие его применение [318] по принципу a minori ad majus{*45}. Так, кроме запрета на музыку, из быта изгонялись все музыкальные инструменты, кроме маленьких барабанов{1125}. В дополнение к запрету на вино возбранялась продажа винограда лицам, умеющим вино изготавливать{1126}.
К этой же группе следует отнести введенные имамом правила, касающиеся брачных дел{1127}. У чеченцев существовал непомерно большой выкуп за невест, что привело к растущему числу неженатых молодых людей и незамужних девушек. Шамиль установил предельную сумму калыма в 20 рублей серебром за девушку и 10 рублей за вдову или разведенную. Этого показалось недостаточно, и он неоднократно давал указания наибам заботиться о замужестве достигших зрелого возраста девочек и вдов{1128}. Цель этого шага имама заключалась не в улучшении демографической обстановки, как это понимали русские{1129}, а в оздоровлении морали горской молодежи{1130}, хотя численность народонаселения не могла не заботить Шамиля.
Все эти меры по внедрению шариата оказались весьма действенными. Уже в 1842–1843 гг. русские отмечали большое «исправление» в поведении и моральном состоянии горцев, прежде всего чеченцев{1131}. [319]
Властелин и подданные
Уже в первые годы после прихода к власти Шамиль сравнивал свое место в Дагестане с местом турецкого султана в Османской империи: «Я имам как хункар, а этот аул как Стамбул»{1132}. Как уже упоминалось, его претензии на верховную власть не были бесспорными. Так, в 1834–1837 гг. и в 1840 г. другие претенденты на лидерство выступали против его правления, о чем мы уже упоминали. Но Шамиль сумел обойти всех своих соперников. Последним оставил сцену Хаджи-Ташо, имя которого с 1843 г. в документах не фигурирует{1133}.
К середине 40-х гг. Шамиль становится полновластным правителем со всеми знаками и атрибутами мусульманского властелина: он носил титул «командующий правоверными», его повсюду сопровождал палач, пятничная проповедь хутба читалась от его имени. Не хватало одного — чеканки монет с его именем. Шамиль умышленно не вводил свою валюту, чтобы не создавать помехи в торговле с областями под русским управлением, понимая, что русские его деньги принимать не станут{1134}.
Шамиль назначил своего сына Кази-Магомеда официальным преемником и тем самым мог бы стать родоначальником правящей наследственной династии.
Но это вовсе не означало, что власть Шамиля была безграничной. Теоретически и практически владычество имама имело пределы, и потому из него не мог получиться деспот, как называли его русские (причины вполне понятны). Ограничивал власть имама тот же [320] шариат; далее, известные пределы накладывал его статус суфия, обязанного следовать наставлениям своего учителя-муршида; соблюдался внутренний баланс власти между Шамилем, с одной стороны, и наибами и полномочными лицами — с другой, и, наконец, нельзя сбрасывать со счетов неоднозначное отношение народа к его установлениям.
Имам и шариат
Суннизм обязывает мусульманского правителя защищать шариат, следовать его нормам и внедрять их в жизнь. Его власть считается законной, и подданные ей должны подчиняться, пока правитель исполняет эту обязанность. Суннизм всячески избегает категорических запретов, тем не менее он лишает мусульманского правителя полной свободы маневра, и тормоза тут сильнее, чем может показаться на первый взгляд. Властелин не может позволить себе сильно отклониться от предписаний шариата и далеко зайти в конфликте с его толкователями-улама, хотя те и зависят от него.
В случае с Шамилем ноша его ответственности была тяжелее. Как алим и халиф накшбандийского ордена он был призван следовать шариату лично и претворять его в общественной жизни. Более того, он выступал лидером движения, поднявшего знамя ислама и вступившего в борьбу за насильственное введение шариата в Дагестане и Чечне. В такой ситуации любое отклонение от шариата было бы чревато для Шамиля очень серьезными неприятностями, и он мог стать объектом суровой критики на этой почве.
Изобразить Шамиля нарушителем шариата дважды пытались русские, о чем уже упоминалось. Не свяжись они из-за своей извечной подозрительности к свободе мысли с откровенными провокаторами, эти попытки могли бы принести успех. Но все вышло так, что имаму [321] оставили широкое поле для ответных действий, и он, как это было уже не раз, наброшенную на него сетку использовал как орудие охоты и сам превратился в ловца.
Шамиль строго следил за тем, чтобы все видели и знали, как тщательно он исполняет правила шариата и собственные наставления. Одним из многих примеров может служить его женитьба на чеченке Зейнаб, дочери Абдаллаха аль-Кази-Кумухи{*46}, что должен был сделать из политических соображений. Бракосочетание он совершил по всем правилам, уплатив 20 рублей калыма, и в тот же день с ней развелся, сделав так, что ни на миг не оставался с молодой женой наедине, и при этом добился возвращения ему выкупа за невесту, поскольку брак их не состоялся{1135}.
Всякий суд имама, когда он садился разбирать спорные дела простых людей, был публичной демонстрацией его верности шариату и собственному низаму. Мы уже говорили, что Шамиль всячески стремился привести свой низам в соответствие с шариатом, даже в сферах, далеких от религии. В том же духе он вел исламское просвещение населения и внедрение шариата, не забывая делать это достоянием широкой гласности. Наконец, Шамиль публично осуждал своих наибов, допускавших нарушение законов шариата или выступавших против них{1136}.
Все это вовсе не означает, что Шамиль цинично, как утверждают русские, пользовался шариатом в политических целях. Он был благочестивым мусульманином, истово исповедовал ислам и отстаивал исламский образ жизни. Все его поступки диктовались убеждениями и чувством долга. Но, как всякий политик, он хорошо знал цену внешней формы деяний и умело ею пользовался, тем более когда это не требовало особых усилий. [322]
В своем стремлении узаконить шариат Шамиль опирался главным образом на духовенство-улама. Это находило выражение во всем, начиная с пятничной проповеди-хутбы в честь имама и кончая разбором споров и жалоб, основанным на его же толковании шариата. С одной стороны, это объясняется тем, что имам полностью контролировал улама: от него целиком зависел статус священнослужителей (имам назначал и смещал мулл) и их материальное положение (в руках имама были деньги авкафа), не говоря уже о возможности заткнуть любому рот.
С другой стороны, что не менее важно, неизменную и горячую поддержку со стороны улама (за исключением только Сулеймана-Эфенди, о чем мы уже писали) имам мог получить лишь в том случае, когда все духовенство было полностью солидарно с Шамилем, доверяло ему и поддерживало его. Скорее следовало бы сказать, что духовенство было благодарно ему за верность шариату, за безупречную жизнь и признавало в нем алима и шейха суфизма. А главное, Шамиль сам относился к улама подчеркнуто почтительно{1137} и старался показать, что верные ему влиятельные сторонники улама реально участвуют в формировании политики имама. Он не только советовался с ними по вопросам шариата, но и привлекал их к обсуждению политики и военной стратегии, к участию в принятии важных государственных решений.
Шамиль и таифа
Как уже упоминалось, Шамиль был халифом накшбандийского духовного ордена. Занимая пост имама, он не имел возможности вести жизнь суфийского шейха. Но, несмотря на свое высокое положение, он был еще и мюридом, обязанным повиноваться своему муршиду Джамалу ал-Дину Аль-Гази-Кумуки. [323]
И в самом деле, на протяжении всего своего правления Шамиль относился к Джамалу ал-Дину как к муршиду и саиду{1138}. Тот был единственным человеком, кто мог открыто, принародно и совершенно безнаказанно критиковать имамат{1139}. Слово муршида для имама было закон. В 1842 г., например, Шамиль захватил Кумух, полагая, что таковой была воля Джамала ал-Дина. Годом ранее имам учредил диван, идею которого предложил Джамал ал-Дин{1140}. Даже в вопросе судьбы русских военнопленных Шамиль следовал советам муршида{1141}.
Тем не менее муршид не был для Шамиля помехой. Наоборот, его советы обычно были мудрыми и оказывались полезными для имама. Напомним, что Джамал ал-Дин своим весом и авторитетом поддержал кандидатуру Шамиля при избрании имама. Он не уставал призывать народ повиноваться имаму и следовать за ним, этому посвящались его выступления и письма; его связи в домах местных правителей служили на пользу Шамилю; он поддержал имама в обращении за помощью к Османам{1142}.
Поддержка Джамала ал-Дина еще выражалась в том, что он выдал за Шамиля свою дочь Захиду и взял двух дочерей имама в жены своим сыновьям Абд аль-Рахману и Абд аль-Рахиму{*47}. (По иронии судьбы эти браки доставили Шамилю в последние годы немало хлопот: его жена с братьями составила еще одну соперничавшую с имамом клику приближенных{1143}.)
Поддержка Джамала ал-Дина стоила дорогого, и Шамиль воспользовался ею сполна. Но у него были также свои козыри в завоевании престижа и власти: он сам по себе был суфийский шейх и был вторым после своего наставника. Только он и его муршид были [324] способны чувствовать зулму и ишкаллах, а также приходить в состояние джазм{1144}. Зулма Шамиля, то есть способность видеть и слышать людей на расстоянии, что теперь называется телепатией, и особенно предчувствовать приход визитеров и причину, по которой они к нему должны явиться, была явлением уникальным. Это, несомненно, производило огромное впечатление и на горцев, и даже на скептически настроенных русских{1145}.
Еще больший эффект производило умение Шамиля входить в ишкаллах, потому что это действо он совершал принародно и очень эффектно. Обычно перед принятием важного решения имам приводил себя в состояние калва. После нескольких дней поста, молитв и углубленного молчания (дхикр) имам впадал в забытье. Придя в себя, он объявлял, что к нему являлся Пророк и дал некие указания{1146}. В литературе широко освещен один эпизод Шамилевой калвы, где он совершенно блестяще продемонстрировал умение покорять горцев благодаря медитации в форме ишкаллах. Вот как это было.
В 1843 г. делегация чеченцев, добиваясь разрешения Шамиля на некоторое время перейти в стан русских, стала действовать через мать Шамиля{*48}. Когда она пришла к нему с этой просьбой, имам три дня исполнял обряд калвы, после чего вышел к народу и объявил, что Пророк повелел наказать человека, пришедшего к нему с такой просьбой, то есть собственную мать, 100 ударами палкой. Приговор тут же начали приводить в исполнение. После пятого удара пожилая женщина потеряла сознание. Шамиль склонился над ней в молитве и тут же с радостью вознес хвалу Пророку и всем святым, объявив, что пророк Мухаммед разрешил ему принять самому остальные 95 ударов палкой. Решение было тут же приведено в исполнение, после чего [325] Шамиль велел ошарашенным чеченцам возвращаться по домам и рассказать всем, что они видели{1147}.
В ночь на 9 апреля 1847 г. в Новом Дарго наблюдалась большая комета. В ту же ночь случился пожар в доме, где размещались перебежчики из русской армии. Шамиль тут же вошел в состояние калвы, после чего сообщил, что Пророк назвал это Божественным предзнаменованием окончательной победы мусульман и жалкой судьбы неверных, ожидающей их в этом и загробном мирах{1148}.
Здесь следует указать, что в этом и других подобных эпизодах Шамиль вовсе не выступает циничным обманщиком своего народа, как это понимали русские. Он, скорее всего, искренне верил в свои версии, но, будучи прирожденным актером, конечно же, привносил во все это элемент театральности. Нельзя не упомянуть и о другом язвительном высказывании русских, подхваченном современной западной литературой{1149}, будто Шамиль называл себя пророком. Такое заявление просто немыслимо для истинного мусульманина, а Шамиль был именно таковым. Все, что он на этот счет говорил, было лишь то, что пророк — ни в коем случае ни Аллах, ни Его ангел! — приходил к нему в его видениях, а это обычное для суфизма утверждение.
Нет сомнения, что в качестве суфийскго шейха Шамиль оказывал огромное влияние на большинство населения своих владений. Например, когда в октябре 1842 г. он объявил, что в некую определенную ночь небеса разверзнутся и все благочестивые вступят прямо в рай, весь народ бодрствовал{1150}.
Правитель и его доверенные
По правилам, заведенным имамом, его наибы и мудиры как доверенные лица были обязаны ему полностью повиноваться. На деле же у Шамиля с ними было [326] не все так просто. Среди самых близких ему людей лишь двое — Шуайб аль-Цанатури{1151} да Ахбирди Мухаммед аль-Хунзахи — были до конца преданы имаму, пользовались его полным доверием и в то же время выступали компетентными руководителями, военачальниками и администраторами.
Дело в том, что сила, власть, авторитет и законность многих наибов и мудиров вовсе не зависели от имама. Одни принадлежали к семьям местных владык, и Шамиль, сохранив общинно-родовое деление страны, был просто вынужден назначать их наибами, фактически не имея выбора. Другие наибы выдвинулись благодаря свои личным качествам — способности убеждать людей, умению вести их и управлять на поле боя. Были среди них и такие, кто считал себя равным Шамилю и располагал поддержкой своих сторонников. Это были прославленные боевые герои или именитые перебежчики из лагеря русских.
Такие лица могли создавать серьезные проблемы для имама, и он не мог с ними не считаться. Они к тому же могли действовать, а часто и действовали вразрез с действиями Шамиля. В документах встречаются упоминания случаев неповиновения наибов и даже открытых восстаний против имама{1152}; есть примеры, когда наибы отказывались подчиняться приказам командиров, назначенных руководить военными операциями; бывало и открытое соперничество между ними, и тайные интриги{1153}. Многие наибы, не спрашивая разрешения имама и даже не ставя его в известность, вступали в сношения с русскими; некоторые были у русских на содержании; другие не брезговали тем, чтобы выдать русским подробности запланированного другим наибом набега{1154}.
Но такие случаи, как и периодические проверки имамом своих наибов{1155}, все же были исключением из правила. В целом правление Шамиля проходило гладко, наибы его слушались и ему подчинялись. Этому тоже есть свои объяснения. [327]
Прежде всего, никто из наибов не мог тягаться с имамом положением. Сколько бы ни стояло сил за наибом, у имама всегда было достаточно средств воздействия на любого. Он мог опереться на местное духовенство, на местные же (часто соперничавшие) влиятельные рода и авторитетные личности, на соседнего наиба. Огромный престиж имама позволял ему обратиться к народу через голову любого наиба. Наконец, если ничто не помогало, в распоряжении имама была превосходящая военная мощь и артиллерия.
Но Шамиль редко прибегал к силовым мерам. А если и прибегал, то дело завершалось обычно смещением наиба. Это наказание само по себе имело устрашающий эффект: потеряв свой пост, наиб лишался очень многого. Смещались наибы обычно в двух случаях: если неумело управляли делами и прежде всего плохо руководили боем или если их действия вызывали много жалоб от населения{1156}. Когда наиб оказывался замешанным в интригах против имама или вступал в тайные сношения с иностранцами (любыми, не обязательно русскими), его подвергали ссылке в одно из глухих дагестанских селений{1157}. Сурово каралось открытое неподчинение и шпионаж в пользу русских. Но и тут степень наказания зависела от положения и влиятельности наиба.
С другой стороны, в непростых отношениях с наибами разные формы поощрений тоже использовались довольно широко. Имам отмечал заслуги своих доверенных подарками и наградами; верные помощники получали одобрение как на людях, так и частном порядке. По наблюдению русских, Шамиль «вел себя очень тактично и был чутким руководителем. Он не только не проявлял подозрительности, какую можно наблюдать у многих правителей в отношении пользующихся известностью приближенных, а наоборот, выказывал им свое расположение и льстил честолюбию людей»{1158}.
Наибы участвовали в принятии важных решений, и [328] это также делало их более верными и преданными слугами имама. Шамиль часто собирал наибов на широкие или региональные совещания, где обсуждались разные вопросы политики и военной стратегии. По важнейшим вопросам Шамиль собирал наибов, улама и самых знатных людей.
На таких собраниях высказывались и выслушивались разные мнения, но главной их целью было получить одобрение по уже принятым решениям имама и его тайного совета. Обычно Шамиль эти собрания проводил таким образом, что нужное ему решение предлагал кто-то из присутствующих. Известны случаи, когда наибам прямо указывалось, что и как им следует говорить на собрании, а в случае несогласия предлагалось сразу покинуть свой пост{1159}. Наибы хорошо сознавали свою роль на таких собраниях. Однажды при обсуждении какого-то вопроса Шамиль предложил участникам высказать свои соображения, в ответ на что ему было сказано: «Решать тебе, а нам выполнять»{1160}.
Среди доверенных Шамиля было несколько человек, которые занимали совершенно особое положение. Они стояли вровень с имамом и не уступали ему по силе и влиянию. Это Хаджи-Ташо, Кибид Мухаммед, Хаджи-Мурат и Даньял. Даньял, правда, не располагал властью во владениях Шамиля и, в сущности, в эту группу лидеров не входил. Но он продолжал пользоваться большим влиянием среди своих бывших подданных в Чарталахе, что делало его весьма полезным для имама и оправдывало отнесение к этой группе наибов{1161}. Их роль и значимость видны из того факта, что Кибид Мухаммед (вместе с братом Муртазой Али){1162} и Даньял{1163} несколько раз смещались со своих постов и снова потом возвращались с еще большими почестями. То же, по крайней мере однажды, происходило и с Хаджи-Ташо.
Отношения Шамиля со своими доверенными и подручными складывались трудно и никогда не проходили [329] гладко. Причем в этих отношения существовала резкая граница между теми, кто возвышал свой голос против всевластия имама, и теми, кто вел себя тихо. Против первых Шамиль не прекращал тайной войны всеми доступными средствами, пока совсем не вытеснял их со сцены. Ко всякому, посмевшему бросить имаму вызов, даже если потом тот в этом и раскаялся, Шамиль относился с опаской. Такой человек в окружении Шамиля продвинуться уже не мог, его карьера была кончена. Так исчез из поля зрения Хаджи-Ташо и вернулся в Стамбул Хаджи-Мухаммед-эфенди.
Другие же, как, например, Кибид Мухаммед и Абд аль-Рахман аль-Карахи, были наделены большой и реальной властью, к их мнению имам прислушивался. По мере развития административной структуры они становились мудирами, а дочь Даньяла Каримат была выдана замуж за сына Шамиля Магомеда Шафи. (Впрочем, по некоторым сведениям, сам Шамиль не очень одобрял этот брак.)
Но и в этом случае Шамиль не мог не опасаться потенциальной угрозы своей .власти с их стороны. Точнее они были слишком сильны для него, пока не предъявляли прямых претензий на власть, когда с ними бороться было легче. Самым ярким примером такого друга-соперника был Хаджи-Мурат. Он принадлежал к кругу избранных, пока не стал вести себя вызывающе, хотя прямой вражды с имамом у него не было.
В конце марта 1848 г. сын Шамиля Кази-Магомед был официально провозглашен наследником имама{1164}. (Он был следующим по старшинству после старшего сына Шамиля — Джамал ал-Дина, который, как уже упоминалось, стал заложником у русских при Ахульго и поэтому жил в России.) Вскоре после этого Кази-Магомед был назначен наибом Караты, затем — муди-ром. Против семейного наследования поста имама Хаджи-Мурат выступил всенародно, заявив, что после [330] смерти Шамиля сам мог бы занять этот пост. Подобно библейскому царю Саулу, Шамиль создал искусственную напряженность в отношениях с мудиром и под благовидным предлогом сместил Хаджи-Мурата с этой должности{*49}. Это привело к ряду событий, повлекших за собой предательство Хаджи-Мурата, затем его бегство в горы и гибель.
Как ни покажется странным, но через несколько лет, точнее говоря, в 1857–1858 гг., Кази-Магомед мог стать соперником отца с реальной угрозой его насильственного свержения. К нему явились какие-то оставшиеся неизвестными люди с предложением сместить отца и назначить его имамом. Наследник наотрез отказался{1165}. Одно из двух писем, хранящихся в библиотеке Принстонского университета, кажется, полностью объясняет его отказ. Это письмо Шамиля, адресованное «моему дорогому сыну Али [видимо, описка — должно бьггь Кази] Мухаммеду». Имам пишет сыну, что «теперь я узнал тебя», и обещает передать ему свой пост, «если Аллах дарует нам победу» над «этим народом неверных». Письмо без даты, но второе, тоже адресованное Шамилем Кази-Мухаммеду, помечено днем 9 шабан 1273 (4 апреля 1857 г.). Но к тому времени могущество Шамиля пошло на убыль. Извне на него наступали большие силы русских, а изнутри власть имама подрывали заговоры и интриги соперничавших с ним группировок, что все больше и больше изолировало Шамиля от народа.
Вождь и народ
Окончательной проверкой вождя служит то, как народ принимает его власть и волю. А горцы принадлежат к числу тех, кто постороннюю власть вообще не приемлет. Надо сказать, что Шамиль, уже будучи в плену, сам жаловался на крайнюю непокорность чеченцев{1166}. [331]
По русским источникам тоже выходит, что Шамиль не мог полагаться на чеченцев{1167}. Уже через несколько месяцев после восстания 1840 г. они начали роптать на него. Даже в Дагестане случались против него бунты{1168}.
По словам Шамиля, больше всего споров с чеченцами происходило в связи с назначением к ним наибов, которых они хотели выбирать сами, вплоть до того, что целые общества могли в знак протеста перейти на сторону русских{1169}. Такое редко, но случалось. Тут, судя по всему, Шамиль имеет в виду такой случай: в 1858 г. в ходе зимней кампании Евдокимова общество Чанти перешло на сторону русских, когда Шамиль прислал к ним наибом дагестанца Гамзу. Шамиль в данном случае пошел против воли чеченцев, которые хотели, чтобы наибом был назначен сын прежнего наиба Мажа{1170}.
Недовольство наибами чеченцы стали выражать очень рано. Еще в 1840 г. они открыто порицали назначение Джавад-хана и отказывались ему подчиняться. Даже Ахбирди Мухаммеду было непросто добиться от них послушания. А были случаи, когда их неприязнь доходила до крайности. Так, в 1840 г. был убит Булат-мирза, преемник наиба Хаджи-Ташо. Убийцы наиба укрылись у местного русского командира{1171}.
18 января 1844 г. в Цанатуре был убит Шуайб. Как пишут русские историки, Шамиль отреагировал быстро и жестоко. Он подверг казни всех жителей аула за то, что не предотвратили убийство, и жителей соседних селений за то, что они не схватили убийц, когда те бежали с места события{1172}. Эффект этой акции устрашения был поразительным. До конца 1857 г. в обществе Шубут никто не посмел вступить в пререкания со своим ненавистным наибом, к которому у многих к тому же был счет кровной мести{1173}.
Но, как уже отмечалось, подобные групповые непослушания{1174} случались редко. Возможно, одной из причин было то, что Шамиль с большим пониманием, нежели русские, выбирал заложников{1175}. Значительно чаще проявляли [332] непокорность отдельные лица, и к ним применялись наказания различного вида. О таких мерах, как лишение свободы, штрафы, ссылка и даже «отсечение головы», говорилось выше. Еще один вид наказания был перенят от изобретательных на экзекуции русских. Нескольких военнослужащих определяли в дом строптивца на постой, «те держались как хозяева и быстро приводили провинившегося в чувство»{1176}.
Такими казенными постояльцами имама обычно были дагестанцы, что породило у чеченцев особую неприязнь к тавхли и в конечном счете негативно сказалось на репутации Шамиля в Чечне. Нередко натянутые отношения с дагестанцами приводили к стычкам. Бывали даже случаи, когда чеченцы умышленно не вступали в бой, когда русские избивали дагестанцев, пришедших на подмогу тем же чеченцам{1177}.
При более пристальном взгляде на эти вещи нельзя не заметить, что краски тут сгущены. И у Шамиля после горького поражения 1859 г., и у русских были основания для некоторых преувеличений. В действительности же большинство горских народов, и прежде всего чеченцы, пережившие больше других, поддерживали имама до самого конца, несмотря на все свои лишения и страдания. В этой борьбе они были вынуждены бросать свои дома и поля, уходить далеко в горы. И только крайняя нужда заставляла их идти на поклон к русским.
Такую стойкость нельзя объяснить ни властью Шамиля, ни его умением управлять народными массами. Не служит объяснением и ненависть к русским. Сколь бы лютой ни была эта ненависть, она не была всеобщей. Например, в аулах внутренней Чечни, где русских ранее видели мало, в 1858 г. их встречали вполне радушно и гостеприимно{1178}. Здесь все дело в харизме Шамиля как лидера и в его умении использовать самые разные средства, чтобы привлечь на свою сторону горцев и добиться их повиновения. И тут важную роль играла справедливость Шамиля. [333]
Он был твердым и жестким правителем, но справедливым. Шамиль стремился к истине во всем и всемерно добивался того, чтобы в большом и в малом торжествовал правый. К нему могли прийти с жалобой на самого высокопоставленного человека, и если жалоба была обоснованной, то заявитель получал возмещение, а виновное лицо, кем бы оно ни было, наказывалось. И сам имам, и его ближайшие помощники, прежде всего шейх Джамал ал-Дин, много ездили по стране и всегда были доступны для каждого жалобщика и просителя. Больше того, всякий раз, когда Шамиль собирал народ для очередной кампании, а сбор людей не всегда был началом кампании, имам справлялся, нет ли у кого каких жалоб, и эти жалобы к нему поступали{1179}.
Много написано о популизме и уравниловке в возглавлявшемся Шамилем движении. Некоторые дореволюционные русские исследователи (чего не скажешь о советских ученых) даже считали это движение социальным по своему характеру, описывая войну Шамиля как классовую борьбу против местных феодалов, а самого Шамиля рисуя защитником бедных{1180}.
Реальность была несколько иной. Шамиль, действительно, не жаловал местных князьков, а порой его высказывания в их адрес были довольно резкими{1181}. Но такое его отношение объясняется не классовыми мотивами, а нежеланием этих местных владык следовать законам шариата и участвовать в джихаде против русских. Это, разумеется, не исключало внутренних социальных противоречий в движении Шамиля, и у него самого к ханам и бекам отношение было неоднозначным. Здесь проводится мысль, что из таких явлений не следует делать далеко идущих выводов. Те правители и их сыновья, которые пошли за Шамилем, встречались им с должными почестями и занимали видные места. Именно так было с Даньялом, Хаджи-Муратом, Хаджи-Яхьей (из правившего рода Кумуха) и Мухаммед-беком, братом шамхала. Мало того, критическое отношение [334] Шамиля к правителям Северного Кавказа ничуть не мешало ему буквально со всеми быть в контакте{1182}.
В четырех аварских аулах Шамиль отпустил на волю крепостных, бывших в личной собственности местного хана, и также поступал в отношении русских крепостных, принявших ислам. Он брал под свою защиту крепостных, бежавших из захваченных русскими районов, и отказывался вернуть их прежним владельцам-мусульманам. Но освобождение крепостных не было всеобщим; оброк с упомянутых четырех аварских аулов тоже сохранился, только теперь он шел не хану, а в казну Шамиля{1183}.
Элементы уравниловки в системе Шамиля конечно присутствуют, но они присущи исламу вообще, как и некоторый популизм. В принципе ничто не мешало человеку самого низкого происхождения достичь высот верховной власти, если у него были способности, преданность делу, упорство и честолюбие. Даже при том, что только один наиб Шамиля происходил из очень бедной семьи{1184}, сам принцип полного равенства, по мнению Шамиля, сыграл свою положительную роль.
Шамиль старался быть ближе к народу и держать его в курсе важных дел. Он рассылал письма и прокламации, в которых сообщал об одержанных победах, предупреждал о предстоящих трудностях, подбадривал и призывал к стойкости. В критических ситуациях Шамиль шел в народ и открыто разговаривал с людьми. Обычно имам заранее принимал меры, чтобы эти обсуждения приводили людей к нужному заключению. Здесь для него был важен сам факт совета с народом, его одобрение и поддержка, пусть даже формальные. Даже перед своим падением, когда, по мнению самых близких ему людей, он уже утратил доверие и добрые чувства народа, Шамиль такие разговоры и встречи продолжал проводить. [335]
Имамат и его соседи
Кавказские племена
Как уже отмечалось, в первые годы своего правления Шамиль завершил цикл, начатый Гази Магомедом. Первый имам вступил в борьбу за осуществление грандиозного замысла шейха Мансура с целью вытеснить русских с Кавказа. Стратегия этого плана требовала объединения мусульманских народов{1185} и помощи могущественных исламских держав, прежде всего Османской империи. Под конец своей деятельности Гази Магомед сделал поворот к переговорам с русскими. Третий имам начал именно с переговоров, как бы продолжая дело первого имама, и кончил его первоначальным курсом всеобщего сопротивления.
К тактике решительной борьбы Шамиль перешел в 1837 и 1838 гг., когда с еще очень малыми силами двинулся на помощь восставшему Кубаху. Начиная с 1840 г. он вплотную взялся за разрешение этой стратегической задачи. Опираясь на опыт Гази Магомеда, он стал рассылать во все уголки Кавказа, где проживают мусульмане-сунниты, своих представителей с заданием привлечь единоверцев к борьбе против русских. Об этой его деятельности среди кумыков, в Акуше и других северо-восточных районах Кавказа мы подробно говорили ранее.
Были также освещены его действия в Кайтаке и Табасарани, имевшие особо большое значение. Эти две провинции так и не были полностью покорены, антирусское движение там продолжалось и после падения Шамиля. Под девизами Шамиля, скорее стихийно, [336] нежели вследствие его прямого участия, время от времени поднимались на борьбу осетины, часть которых исповедовала ислам{1186}. Есть даже сведения о попытках поднять знамя борьбы Шамиля в области Елизаветполя (Ганджа){1187}.
Важную роль в этом направлении деятельности Шамиля играли его связи и взаимодействие с черкесами и кабардинцами. Первые попытки имама установить связь с племенами в Центре и на Правом фланге Кавказского театра военных действий относятся к 1840 г.{1188}, их целью было совместными действиями блокировать продвижение русских по Военно-грузинской дороге и вынудить их отойти за Кавказскую линию.
В 1842 г. Шамиль предложил убыхцам и шапсугам конкретный план такого рода действий{1189}, но выяснилось, что для претворения его в жизнь требуется особая подготовка. С этого момента началась интенсивная работа имама с кабардинцами{1190}. В 1843 г. он посылает Хаджи Мухаммеда к черкесам. Этот наиб развернул там кипучую деятельность, но в мае 1844 г. в одном из сражений был там убит{1191}. То ли наиб так понравился черкесам, то ли сам Шамиль приобрел громкую славу, но черкесы послали к имаму делегацию с просьбой послать им нового наиба
После некоторых колебаний Шамиль послал туда Сулеймана-Эфенди. Этот наиб тоже пробыл у черкесов недолго. Он собрал отряд и в мае 1845 г. двинулся через Кабарду на соединение с имамом{1192}. Русские через своих шпионов узнали об этом и блокировали путь его продвижения. Черкесы при встрече с русскими разбежались, и Сулейман-Эфенди вернулся к Шамилю с пустыми руками{1193}.
Под влиянием Шамиля и его доверенных, а еще вероятнее, под воздействием ширящейся славы имама, отношение черкесов к нему резко изменилось. Это хорошо видно из сопоставления двух следующих документов. В 1844 г. черкесский ответ на обращение Нейдгардта [337] гласил: «Шамиль, о котором вы пишите, к нам отношения не имеет. Его нет на нашей земле, и наши люди не с ним. У нас с ним нет ничего общего»{1194}. Но уже в 1847 г. один черкес писал русскому генералу:
«Управление нашим народом... вверено шейху Шамилю, правителю всего края от Темир Капи (Железные ворота в Дербенте) до Анапы»{1195}.
В промежутке между этими двум датами Шамиль предпринял попытку овладеть Кабардой, но потерпел, как уже упоминалось, неудачу. В то время среди черкесов уже не было его наиба, и организовать их на поддержку Шамиля было некому. А сами они, хотя и были заблаговременно извещены о предстоящем походе на Кабарду{1196}, ничего в помощь Шамилю не предприняли,
Эта неудача не остановила Шамиля, и он продолжал усилия по координации действий с другими кавказскими народами. Не прерывались его контакты с кабардинцами{1197}. В 1848 г. по новой просьбе черкесов Шамиль назначил к ним наибом Мухаммеда Амина (Мехмета Эмина){1198}. Этот доверенный имама проявил себя способным организатором{1199} и десяток лет командовал операциями с участием главным образом отрядов абазинов. Во время Крымской войны Шамиль со своим наибом планировали организовать совместные операции, но осуществить эти планы им не удалось{1200}. В конце концов Мухаммед Амин сдался русским, но сделал это по предложению уже находившегося в ссылке Шамиля, именно по предложению, Шамиль ему не приказывал{1201}.
В поисках союзников для борьбы с русскими Шамиль не ограничивался одними мусульманами суннитского толка, хотя, насколько это известно, установить контакты с шиитским населением на территории русского Азербайджана он не пытался. Организации более или менее значимого взаимодействия с ними мешали традиционное недоверие суннитов и шиитов, взаимная неприязнь, географическая и духовная разобщенность этих двух групп мусульман, усиленные антишиитской [338] направленностью Накшбандийа-халидийа и неудачей попыток Гази Магомеда преодолеть эту недружественность.
Часто высказывавшаяся русскими обеспокоенность тем, что влияние Шамиля может «выплеснуться» на районы, населенные шиитами, говорит лишь о том, как плохо они знали народы, которыми управляли. Только один русский источник верно оценил различие этих двух толков ислама, но и то сделал это задним числом{1202}.
Значительно ближе географически и духовно к дагестанцам находились горские племена грузин-христиан. С некоторыми из них Шамиль поддерживал связи (они платили ему дань за охрану от набегов воинственных горцев), пытался их привлечь на свою сторону и включить в антирусскую коалицию, но это ему тоже не удалось{1203}. По одному из русских источников, чтобы подкрепить свои усилия в этом направлении, Шамиль якобы пустил слух, будто является незаконным сыном царя Картли и Кахетии Александра{1204}. Эта версия вызывает очень большие сомнения. Скорее всего, он не только не имел отношения к этим слухам, но даже мог и не знать о них. Подобные слухи могли распускать сами грузины, недовольные господством русских. Другим объектом зондирования Шамиля, еще более осторожного и скрытного, были казаки Кавказской линии.
Мухаджиры (абреки)
Вышеописанная деятельность проводилась с двоякой целью: отвлечь внимание русских от Чечни и Дагестана, с одной стороны, и подготовить условия для объединения горских племен Кавказа в антирусской коалиции — с другой. Но у Шамиля была еще одна цель — всюду искать воинов-добровольцев. Задание набирать добровольцев и [339] присылать или приводить их в ставку имама получали все посланники и наибы Шамиля. В поисках такого подкрепления имам забирался даже на территории Турции и Персии. Делалось это двумя путями.
Во-первых, в соседние страны посылались специальные вербовщики волонтеров. Один такой посыльный, прибывший в Турцию, даже довел дело до дипломатического скандала. Зимой 1845 г. в главный город Аджарии Батум{*50} прибыл Шамилев посланник Хаджи-Хасан Хасби и начал там набирать добровольцев для отправки их в Дагестан. Узнав об этом, русские заявили Турции протест. Реакция турецких властей вынудила Хасана Хасби искать для себя укрытия, и он нашел его в обществе местных противников проводимых в ту пору в Турции реформ — танзимат. История завершилось тем, что все заговорщики были арестованы, осуждены и сосланы в Салоники. А незадачливый вербовщик был вынужден бежать{1205}.
У всей этой довольно комичной истории было нешуточное продолжение, хорошо выражающее характер режима Николая I: усмотрев в этой суматохе на турецкой стороне признаки готовящегося нападения, Россия привела в готовность расположенные вдоль границы армейские части и мобилизовала местную милицию{1206}.
Другой путь вел вербовщиков в персидский Курдистан и представлял собой то, что на современном языке можно назвать «халидийским каналом». Главными действующими лицами этого канала, работавшего на Шамиля, были шейх Сайд Тага, а после его смерти его брат Салих, которые проживали в турецком Курдистане, а также заместитель (халиф) шейха Салиха — Тагир-шейх, местопребывание которого было в Персии, недалеко от границы между Османской и Персидской империями{1207}. Они поддерживали с Шамилем регулярную переписку и одновременно вербовали для его армии бойцов среди курдов{1208}. [340] Конечно, из дальних стран к Шамилю могли пробраться лишь единицы.
Несмотря на препятствия со стороны русских свободному выезду и въезду на их территорию, такое движение в обоих направлениях имело место, и к Шамилю приезжали люди даже из Бухары и Герата{1209}. По сложившейся традиции, дар аль-ислам представлял собой единый мир, и государственные границы, в том числе и на Кавказе, не были для людей непреодолимым препятствием. В рассматриваемый период устройство русскими пограничных застав еще было слишком непривычным нововведением, оно не могло сразу остановить поток передвижений. Один пример таких многочисленных передвижений дает история семьи арабского националистического лидера Азиза аль-Масри. Его предок был купцом из Басры, который женился на черкешенке и поселился на Кавказе. Его потомки жили там до начала русско-турецкой войны 1877–1878 гг., в результате которой семья Азиза эмигрировала в Стамбул.
Основная масса наемников Шамиля шла за счет абреков-мухаджиров из соседних горских племен. Это были те же дагестанцы из Чарталаха и других областей, занятых русскими, а также кумыки, кабардинцы, черкесы, осетины{1210}. В отрядах Шамиля они были в знакомой и привычной обстановке, их всех объединяла общая религиозная догма{1211}.
Многие мухаджиры вышли при Шамиле на видные роли, притом они и тут оставались в родной стихии.
Шамиль, наверное, даже предпочитал выдвигать на такие посты мухаджиров, у которых не было своей базы в имамате. Достаточно указать на двух таких мухаджиров, выдвинувшихся на видные роли еще до прихода Шамиля к власти: уже упоминавшегося Хаджи-Ташо и муллу Рамадана из Чарталаха{1212}, ставшего главой общества Карах.
Одним из самых известных мухаджиров, наряду с Даньялом, был Мухаммед-мирза ибн Анзавр [Анзаров], кабардинский князь, примкнувший к Шамилю [341] во время похода на Кабарду и остававшийся почти со всем своим кланом рядом с Шамилем до последнего дня. Мухаммед-мирза был назначен наибом Геки в августе-сентябре, а через шесть месяцев стал мудиром Малой Чечни. На этом посту он оставался до июня 1851 г., когда скончался от полученных в боях ран{1213}.
Всем мухаджирам, одни из которых пришли на службу к Шамилю добровольно, а другие примкнули по воле случая, имам уделял много внимания и заботился о них{1214} Им выделялась земля, из средств заката выдавались деньги и другая материальная помощь, пока те не начинали содержать себя самостоятельно. Наибы были обязаны оказывать им всемерную поддержку. Мухаджиры селились по разным аулам, группы беженцев-земляков образовывали собственные поселения.
В некоторых случаях переселенцы-мухаджиры заключали с местным населением соглашения с обязательствами для обеих сторон. В одном из известных соглашений имеется специальный пункт, по которому мухаджиры обязуются жить по шариату и низаму имама{1215}.
Помимо численного пополнения бойцов имама, мухаджиры были полезны ему своими профессиональными знаниями и навыками. Среди них были специалисты разного профиля, некоторые имели опыт службы у русских, знали тактику русской армии и настроения в ее рядах. В их числе были и такие, которые имели полезные связи на территории, занятой русскими, и способствовали расширению сферы влияния Шамиля.
Перебежчики и пленные
Когда русские вступили в пределы Кавказа, стали отмечаться случаи бегства солдат и казаков из армии за пограничные линии в горы, в Турцию и Персию. И у персов, и у турок были части, укомплектованные русскими перебежчиками. Что касается перебежчиков из [342] местных казаков, знавших обычаи и нравы горцев, то они обычно приживались в аулах и участвовали в походах и набегах с горцами наравне{1216}. Приняв ислам, они женились на горянках и полностью вливались в жизнь общины. Солдаты же из русских губерний, для которых жизнь горцев была чуждой, были на положении пленников, иначе говоря, считались рабами.
Шамиль понял моральное и пропагандистское значение перебежчиков и дезертиров даже прежде, чем оценил их как лишние рабочие руки. Уже в 1840 г. он писал наибам:
«Известно, что бежавшие к нам от русских верны нам и заслуживают доверия. Это наши добрые друзья. Перейдя к правоверным, они очищаются. Давайте им все, что нужно для жизни и нормального существования»{1217}.
Позднее он велел каждого перебежчика (и пленного) доставлять к нему, лично допрашивал и определял их дальнейшую судьбу. Артиллеристов, кузнецов и специалистов других редких в горах профессий имам оставлял при себе{1218}.
Шамиль старался склонить пленников пойти к нему на службу. Если те соглашались, они становились свободными, и Шамиль заботился, чтобы они были как можно лучше устроены.
Наиболее благополучно устраивались те, кто принимал ислам. В этом случае перебежчик или пленник автоматически освобождался от всяких пут, причем имам издал специальное постановление, по которому обращенный в ислам пленник переста вал считаться человеком низшего осота, чем-то вроде крепостного, как это было с пленными-немусульманами{1219}. Такие переводились в абсолютно равное со всеми положение, содержание получали из дома имама или наиба, и те, кого обращал в мусульманство сам Шамиль, ставились [343] надзирателями над остальными пленниками. Особое значение имам придавал женитьбе обращенных пленников на горянках. Он даже издал распоряжение, согласно которому девушка, вступившая в предосудительную связь с пленником, освобождалась от наказания, если выходила за него замуж. Эта сторона быта настолько занимала Шамиля, что он лично совершал обряд бракосочетания состоявших при нем обращенных пленников и горских женщин из числа беженок{1220}.
Вместе с тем Шамиль никогда не навязывал обращения в ислам. Это противоречило шариату. Все, кто придерживался своей веры, обитали в «русском поселении» вблизи резиденции имама сначала в Дарго, потом — в Новом Дарго{1221}. Здесь они имели право жить по своим обычаям и традициям, даже могли курить и выпивать, правда, не на людях. Была там и православная церковь, и священник. Туда же отправлялись пленницы и беженки из русских, которые могли выйти замуж по своему выбору и обвенчаться в церкви{1222}.
Отношение Шамиля к перебежчикам вызвало у русских опасение, как бы не началась волна дезертирства из армии{1223}, однако значительного всплеска не произошло. Такие явления в истории повторяются. Даже обижаемые меньшинства не решаются, судя по всему, идти на нарушение воинской дисциплины. Массовое дезертирство случается только при распаде командования и полном падении дисциплины. И все же общее число перебежчиков достигало нескольких сот{1224}. Трудно переоценить их вклад в создание военных сил горцев. В основном именно они служили в артиллерии Шамиля и обслуживали эту технику в других горских отрядах. Исключительно их силами велись военно-инженерные и горные работы. Их руками изготавливались пушки, артиллерийские снаряды и мины, порох и другое военное снаряжение.
Были среди них и пропагандисты, агитировавшие [344] земляков переходить на сторону Шамиля. Те, кто пользовался наибольшим доверием, были толмачами, переводили перехваченные документы и газеты, участвовали в допросах и переговорах с русскими. Некоторые занимались шпионажем в лагере русских. Наконец, из русских состоял военный оркестр, игравший на военных парадах и забавлявший Шамиля и горских бойцов сигналами, принятыми в русской армии, которые иногда так бесили русское командование.
Другие харбиты
Встречаясь с русскими перебежчиками, дезертирами и разными беглыми людьми, Шамиль узнал о существовании преследуемых российским правительством групп населения (инородцев, как, например, поляков, или религиозных сектантов, таких, как старообрядцы){1225} и стал их тоже привлекать на свою сторону. Для этих преследуемых «фанатиками» были не горцы Шамиля, а преследовавшие их русские власти. Некоторые из этих групп населения предпочитали уходить от преследований в горы. Они вовсе не стремились участвовать в войне на стороне Шамиля, а просто хотели мирно жить и свободно исповедовать свою веру.
Достоянием гласности стала история старообрядцев из числа теркских казаков. В 1949 г. они ушли за Терек в горы и просили у Шамиля разрешения организовать уединенный скит, где хотели жить и молиться в ожидании конца света и Второго Пришествия Христа, ожидавшегося ими вскоре. Весной 1850 г. имам разрешил им поселиться, где сами пожелают. К ним стали подтягиваться новые беглецы, община староверов пережила несколько периодов взлета и упадка, перешла на новое место, но в конце концов вера в общине ослабла, и в 1852 г. она окончательно распалась{1226}. [345]
В сношениях с подобными группами населения Шамиль действовал строго в рамках правил шариата. Для него представители этих групп, как и перебежчики, были харбитами, пришедшими на дар аль-ислам (землю ислама), а потому к ним имам относился как к мустаминам (нуждающимся в защите).
К харбитам относились и две народности, представлявшие интерес для Шамиля, — горские евреи (таты) и армяне. И те и другие занимали ведущее положение в торговле{1227}, страдали от набегов горских племен. Правда, евреи страдали в меньшей степени, потому что торговлей они занимались только отчасти и сами жили по горским обычаям, то есть носили оружие, были отличными бойцами и могли за себя постоять; пролитая кровь у них не оставалась без отмщения.
С точки зрения Шамиля, как чужеземцы они являли собой законный объект для нападения со стороны мусульман. Не случайно обе народности жаловались на «посягательства банд Шамиля»{1228}, а поэтому заявляли о своей верности русским властям{1229}. Жалобы евреев, правда, больше относились к временам XVIII в., но и во времена Шамиля набеги горцев доставляли им немало бед{1230}. С другой стороны, особой верностью русским властям они тоже не отличались, несмотря на все свои заверения и благодарности за это со стороны русских властей{1231}.
Специфическая роль этих народностей в торговле и их малочисленность делали их особенно интересными для Шамиля. Имам был, конечно, заинтересован в развитии торговли внутри своих владений и с соседями{1232}. Поскольку прямые контакты мусульман с русскими и даже с единоверцами, проживавшими на подконтрольной русским территории, были для него нежелательны, естественно, вставал вопрос о посредниках, которыми могли выступать евреи и армяне. Этим можно объяснить примечательное высказывание Шамиля, сделанное им в мае 1848 г. в беседе с армянским купцом, [346] состоявшим в родстве с его женой-армянкой{*51} и приехавшим навестить своего знаменитого свояка. Когда гость поблагодарил имама за разрешение ступить на его землю, Шамиль ответил, что «разрешит это кому угодно», только никто «не решается спрашивать об этом»{1233}.
Попытки Шамиля привлечь армян и евреев к посредничеству в товарообмене особых результатов не дали. Если кое-какие свидетельства об участии в этом евреев еще можно найти{1234}, то таковых относительно армян практически нет.
Желание Шамиля налаживать отношения и сотрудничество с представителями других конфессий как на общественном, так и на индивидуальном уровне свидетельствует о его прагматизме и показывает, что он был далек от образа «фанатичного ненавистника всего христианского и русского», каким его изображали русские и советские историки. Но вместе с тем, не стоит впадать и в другую крайность и принимать на веру идеалистическую апологетику Абд-аль-Рахима, по которой имам при всей преданности исламу был терпим в вопросах веры; уважая все религии, он требовал от своих подданных, будь то христиане, иудеи или мусульмане, строго соблюдать требования своих религиозных законов{1235}.
Отношение Шамиля к другим верованиям и верующим строго определялось канонами шариата. А каноны эти допускали «веротерпимость» лишь по отношению «народам Священного писания»{1236}, на язычников это не распространялось. Последних, как писал имам Мухаммеду Амину, следовало обращать в истинную веру посредством силы{1237}. [347]
Шамиль и соседние державы
Османская империя
Как уже отмечалось, между Османской Турцией, с одной стороны, и дагестанцами и чеченцами — с другой, существовали давние исторические связи. Турецкий султан считался как бы главой суннитов, и на Кавказе его чтили очень высоко. «На небесах один Бог, — сказал Шамиль русскому офицеру, — а на земле один падишах — султан Османов»{1238}.
Потому нет ничего удивительного в том, что когда Шамилю понадобилась помощь извне, он первым делом обратился к Стамбулу{1239}. Согласно имеющимся данным, впервые такое обращение имам сделал в 1839 г.{1240}. Это в точности совпадает с изменением политического курса Шамиля, начавшимся в 1837 г. Однако ни на это обращение, ни на повторные призывы в 40–50-х гг. ответа из Блистательной Порты не последовало.
Надо сказать, что многих гонцов Шамиля перехватывали русские{1241}, многие не добирались до места назначения по другим причинам{1242}, но и те, кто добирался, «ничего от султана добиться не могли»{1243}. За десять лет до этого, во время войны с Россией, Османы пытались поднять кавказских горцев на борьбу с русскими{1244}. Но теперь султан был в мире с русским царем, и нарушать его поставками Шамилю оружия он не желал. Более того, в 30-е годы Россия стала единственной опорой, если не сказать защитой, султана в борьбе с египетским пашой Мухаммедом Али, что вообще исключало всякие действия, которые могли бы вызвать у русских раздражение.
Эта принципиальная политика Турции не изменилась [348] после благополучного завершения «второго кризиса Мухаммеда Али» и восшествия на султанский престол Абдул-Мечида, который не был таким горячим поклонником русского царя, как его отец. Сохранение мира с Петербургом оставалось делом первостепенной важности. Следовательно, ни о какой помощи Шамилю не могло быть и речи, тем более что русские много раз выказывали крайнюю чувствительность к любому вмешательству на Кавказе. Подозрительность русских, точнее сказать — паранойя, хорошо задокументирована. Достаточно привести историю, описанную Бушуевым. Русский посланник в Стамбуле показал Великому визирю перехваченное письмо Мухаммеда Амина, адресованное султану. Решит-паша, выведенный из себя частыми приставаниями на эту тему, попытался отделаться «ядовитой шуточкой» и «спросил, не желаем ли мы, чтобы султан утвердил учрежденный Шамилевым наибом макхам (гражданский суд)», что подозрительный и лишенный чувства юмора русский дипломат истолковал как подтверждение своих подозрений{1245}.
К тому же в глазах Блистательной Порты связи Шамиля с Мухаммедом Али, а также с курдами и оппозиционерами в Аджарии на болезненном стыке границ с Россией и Персией его совсем не украшали.
Насколько Шамиль был рассержен и расстроен нежеланием Османов помочь ему в войне, имам прямо высказал в беседе с пленным русским офицером в 1842 г.:
«Неужели вы всерьез думаете, что султан строго соблюдает законы Мухаммада, и турки — истинные мусульмане? Они хуже гяуров. Попадись они мне в руки, я разорвал бы их на 24 части, начиная с самого султана. Он же видит, как мы, его единоверцы, сражаемся с русскими за Аллаха и за веру. Почему он нам не поможет?»{1246}. [349]
Даже с учетом сгущения красок в русских свидетельствах его негодование было искренним. Но все равно имам испытывал пиетет к турецкому султану. Он понимал, что изменения политики Османов пока не предвидится и ждать широкой помощи от них, по крайней мере в обозримом будущем, не приходится, но в ожидании перемен к лучшему продолжал поддерживать контакты со Стамбулом.
Эти контакты имели еще ту ценность, что служили моральной поддержкой для горского народа. Кроме того, у Шамиля всегда были частные проблемы, в разрешении которых турецкая помощь хоть в малой мере, но все же была подспорьем{1247}. Эти контакты использовались также для того, чтобы убедить Османов изменить свою политику. Это лоббирование осуществлялось и по другим направлениям. Были задействованы «халидийские связи», имам и его муршид пытались убедить главного муфтия Стамбула и мекканского тарифа, чтобы те повлияли на султана{1248}.
Контакты со Стамбулом, всегда связанные с большим риском и трудностями, осуществлялись по двум путям: окольными караванными тропами через курдов — это был главный путь, и по Черному морю в Черкессию, затем через Кабарду в Чечню. Второй путь стал использоваться более интенсивно после приезда к черкесам Мухаммеда Амина. Переход Даньяла на сторону имама дал Шамилю возможность пользоваться услугами бывших подданных султана Элису, в своей массе сохранивших ему верность. Те могли ездить в Стамбул прямой дорогой.
Надежды Шамиля на то, что Османы изменят к нему отношение, покоились на том основании, что Порта не прерывала с ним контакты, а порой даже сама выступала инициатором. Это объяснялось заинтересованностью Османов в получении сведений о движении Шамиля, которое росло и ширилось и могло оказаться полезным для Османской империи. В 1843 г. Стамбул [350] запросил такую информацию. Шамиль составил подробный отчет и послал, но, по-видимому, до адресата его отчет не дошел{1249}. В 1848 г. Стамбул послал к Шамилю черкеса, постоянно проживавшего в Турции, с заданием получить сведения о движении имама, его тактике, целях и достижениях. На этот раз миссия, кажется, оказалась более успешной{1250}.
Со временем на дипломатическом горизонте произошли перемены. Русско-турецкие отношения становились все напряженнее, и военный конфликт между Россией и Турцией уже не казался таким невероятным. Пришла пора Османам подумать о контактах с Шамилем{1251}. В начале 1850 г. командующий турецкими войсками в Эрзеруме высказал уверенность в том, что Шамиль пойдет на сотрудничество, значит, так или иначе этот вопрос между сторонами обсуждался{1252}. Но если какого-то взаимопонимания стороны и достигли, то лишь в самой общей форме, в виде намерений; никаких конкретных мер по налаживанию взаимодействия или оказанию помощи Шамилю в данный момент или в будущем не предпринималось.
Когда разразилась Крымская война, отсутствие четких договоренностей сразу сказалось. Ни та, ни другая сторона к совместным действиям готовы не были, и к тому же не имели представления о силах друг друга, о планах и возможностях. А главное, каждый надеялся, что другой все сделает своими силами и самостоятельно. Беспомощность и провалы Османов вызвали у Шамиля полное разочарование, в последние годы жизни он горько на них сетовал и ругал султана{1253}.
Но, как всегда, даже из безрезультатных связей с Османами Шамиль извлек для себя пользу. Контакты с хункаром, как почтительно именовали на Кавказе турецкого султана, не только придавали дополнительный вес и значимость имаму, но Шамиль использовал их для поднятия морального духа своего народа. Он прекрасно понимал, как слаб его маленький народ в [351] борьбе против огромной державы. Он и его сторонники сознавали, что без помощи извне у них нет никаких шансов на победу. Чтобы продолжать борьбу и сносить все тяготы войны, народ должен знать, что его единоверцы в других странах знают о борьбе мусульман Кавказа, сочувствуют им и действительно готовы прийти на помощь. А нужда в ней была великой, и никакие победы на поле сражения ее не облегчали.
Именно поэтому имам предавал гласности свои контакты с Османами, сообщал о действительном или предполагаемом прибытии из Стамбула гонцов, широко распространял тексты писем от султана{1254}. Тем самым он шел по стопам Гази Магомеда. Но Шамиль сделал шаг дальше: он часто заводил разговор о планах вступить во взаимодействие с турецкими войсками. В конце 40-х гг. широкое распространение среди горцев получило предсказание, якобы сделанное каким-то мудрецом, о скором пришествии Османов, когда Шамиль должен стать сидаром султана. Если и не сам Шамиль пустил этот слух, то и опровергать его он не собирался.
Когда в конце 40–50-х гг. имама постиг ряд военных поражений и пошедший за ним народ стал испытывать еще большие тяготы, Шамиль активизировал свои шаги в направлении Османов, что совершенно понятно. В начале 40-х гг. контактов с Османами практически не было, хотя нужда в них была большой. В середине 40-х гг. ряд блестящих побед на время эту нужду приглушил. Теперь же имам был вынужден чаще выкладывать турецкую карту, и контакты с Османами были бы как нельзя кстати. Но вследствие Крымской войны опора на Османов привела к совершенно обратным результатам{1255}.
Мухаммед Али
В начале сороковых годов отсутствие помощи со стороны Османов с лихвой возмещалось поддержкой со стороны египетского паши Мухаммеда Али. О его влиянии на [352] события 1840-го г. в Черкесии и Чечне мы уже говорили. Речь идет о письмах, подлинных или фальшивых, самого паши и его сына Ибрагима в поддержку Шамиля, о которых уже упоминалось. Контакты между имамом и пашой продолжались несколько лет{1256} и служили хорошим подспорьем для упрочения власти Шамиля, для поддержки морального состояния народа, точно так же, как работали для этого в более поздние годы контакты имама с Османами{1257}. Знаменитое письмо Мухаммеда Али 1840 г., например, ходило по рукам вплоть до 1844 г.
Стоит еще раз подчеркнуть огромный престиж египетского паши в то время, иначе будет трудно понять, какую мощную поддержку получал Шамиль, используя имя Мухаммеда Али. Как свидетельствует русский офицер, оказавшийся пленником Шамиля, у горцев авторитет Мухаммеда Али был несравненно выше, чем авторитет турецкого султана, у которого тот отвоевал целое царство; паша стал самым могущественным мусульманским правителем, победил неверных инглизов [англичан] и ифранжидов [французов]{1258}
Помощь египетского паши не ограничивалась только моральной поддержкой Шамиля. По некоторым сведениям, она была более ощутимой. Например, шекинский кадий Абд аль-Рахман в беседе с английским консулом в Тебризе рассказывал, что Шамиль направлял его к «турецкому султану Мухаммеду Али», который посылал имаму деньги», и «несколько инженеров, которые все еще там находятся»{1259}.
При Шамиле, в самом деле, было несколько особых персон, схожих по крайней мере в трех вещах: все они были кавказцами, кроме одного выходца из Крыма;
все они побывали в разных странах Ближнего Востока, включая Египет; каждый был специалистом в какой-то области. Среди этих лиц выделялись Хаджи-Яхья аль-Чиркави, организатор и командующий артиллерией Шамиля, крымский-татарин Джафар{1260}, построивший пороховые фабрики и управлявший ими, Хаджи-Джабраил [353] аль-Унсукулуви{1261}, наладивший литье пушек и изготовление пороха сначала в Аншале, затем в Новом Дарго, и, наконец, самая видная фигура, чеченец из родного аула шейха Мансура — Алды по имени Хаджи-Юсуф Сафароглы [Сафаров]{1262}.
Хаджи-Юсуф был главным инженером имама, картографом, командиром, администратором, политическим советником и юрисконсультом. Он руководил инженерными работами по укреплению Гергебиля, Салтаха и Чоха. Будучи офицером низами-чедид Мухаммеда Али, он участвовал в создании регулярной пехоты Шамиля — низама. В 1854 г. Шамиль уличил его в тайных связях, согласно одним источникам — с русскими, по другим — с Османами, и отправил в ссылку. Через два года Хаджи-Юсуф бежал оттуда к русским и вскоре после этого умер. Его последней работой была составленная по заказу русских карта владений Шамиля{1263}.
Осталось неизвестным, действительно ли они были присланы к Шамилю египетским пашой или нет, но считалось, что дело обстоит именно так, и это имело большое значение. А главное, они внесли большой вклад в дело борьбы горских народов, помогли им вести эту борьбу на протяжении долгих лет и во многих отношениях способствовали укреплению власти и влияния Шамиля. Такова была помощь Мухаммеда Али; неважно, реальная она была или вымышленная, существенно здесь то, как умело и расчетливо сумел Шамиль ею воспользоваться.
Каджары
В отличие от Гази Магомеда, который, как считалось, имел обширные связи с Каджарами{1264}, Шамиль таковых практически не имел вовсе. В 1848 г., незадолго до своей кончины, персидский шах Мохаммед направил Шамилю послание, «тщательно скрытое от его главного министра», в котором выражал «свои симпатии [354] ведущейся почтенным руководителем войне и предлагал помощь, какую Персия может себе позволить»{1265}. Шамиль послал ответное письмо, но оно опоздало, шах уже умер{1266}.
В том же году вследствие протеста русских был арестован губернатор Арбиля за то, что продал Шамилю партию пороха{1267}. Сейчас уже не установить, чем был продиктован этот шаг губернатора, политическими соображениями или обычной корыстью, и связаны эти события между собой или нет. В истории эти два факта остались изолированными, так сказать, вне исторической связи. Такому состоянию отношений способствовали традиционная неприязнь и недоверие друг к другу, существовавшие между персами-шиитами и дагестанцами-суннитами. Но главная причина заключалась в Туркманчайском мирном договоре между Россией и Персией, «самом большом и унизительном для нации несчастье в новейшей истории Персии», оставившем часть Азербайджана «в холодной тени Северного колосса, что с тех пор не переставало мучить всех государственных деятелей Персии»{1268}.
Согласно русским источникам, гонцы Шамиля, пользуясь «халидийским каналом», свободно ездили между «Царьградом [Стамбулом], Багдадом и Гератом»{1269}. Это справедливо, потому что во всем исламском мире к борьбе Шамиля относились с сочувствием. Но другие мусульманские владыки находились много дальше персидских, и от них трудно было ожидать чего-то другого, кроме моральной поддержки. По сути дела, они могли только молиться за Шамиля, как это делал, например, бухарский эмир{1270}.
Западные державы
Среди западных держав, в той или иной мере проявлявших интерес к бассейну Черного моря и Кавказу, особое место занимала Великобритания. На этих страницах [355] уже шла речь как о санкционированной английскими властями, так и о самостоятельной деятельности английских агентов среди черкесов. Франция, единственная из европейских стран, держала в Тифлисе консула, но ее роль была менее заметной{1271}. Ни одна из этих стран не пыталась наладить с Шамилем контакты{1272}. Единственными европейцами, попытавшимися это сделать, были польские эмигранты, но и им это не удалось{1273}.
Сам Шамиль к Англии и Франции относился с недоверием, и не только потому, что считал зазорным иметь дело с неверными. По-видимому, имам был наслышан про обещания Уркварта, которые никогда не выполнялись. Если верить сведениям русских, Шамиля очень это огорчало. Что касается Франции, то Шамиль по своим «халидийским каналам» и из русских газет знал о войне в Алжире, которую эта страна вела против шейха Абд аль-Кадира{1274}. Поэтому по своей инициативе имам никаких связей с христианскими странами не устанавливал. Дело изменилось с началом Крымской войны, но лишь на краткий период и с недолгими последствиями. [356]