Конец
Крымская война
О марте 1853 г. Шамиль писал турецкому султану Абдул-Мечиду:
«Милостивый и Великий халиф, мы, твои подданные, вот уже много лет боремся с врагами нашей веры, и сил наших больше нет. Мало того, нам, твоим подданным, из года в год столько пришлось вынести, что не осталось чем противостоять врагу. Мы лишились всего, и никогда нам не было так худо»{1275}.
Имам обращался к Османам за помощью на протяжении 15 лет, но еще ни разу в его просьбах не звучало такого отчаяния. Даже со скидкой на сгущение красок, письмо явно свидетельствует о тяжелом состоянии Шамиля и его народа.
«Семь трудных лет» планомерного наступления русских в Чечне, даже с учетом хвастовства русских, горцам обошлись дорого. Хотя большинство чеченцев твердо шли за Шамилем и не отказывались от борьбы, они переживали голод, были измучены, обнищали и пали духом. Шамиль, в отличие от русских и многих своих сподвижников, понимал, что чеченцы находятся на грани полного истощения. А если это произойдет, то и Дагестану долго не продержаться{1276}.
Поэтому перспектива русско-турецкой войны была для имама и его народа лучом надежды. Все внимание русских и основные силы теперь были прикованы к [359] турецкому фронту, а действия на Кавказе «свелись к оборонительным мероприятиям, проведение которых значительно труднее наступательных»{1277}. Но главное состояло в том, что впереди замаячила столь долгожданная и столь необходимая помощь Османов, без чего об освобождении Кавказа от русского присутствия не могло быть и речи. Но сам Шамиль и его народ не намеревались сидеть сложа руки. Весной и летом 1853 г. стали поступать многочисленные сведения о подготовке Шамиля к широкому наступлению, но, как всегда, слухи оказались очень далекими от его истинных намерений{1278}.
5 сентября с десятитысячным отрядом при четырех орудиях Шамиль появился в горах, возвышающихся над окрестностями Закарталы{1279}, что оказалось для русских полной неожиданностью. На следующий день горцы заняли пустующий аул. Орбелян оттеснил их обратно в горы, но это стоило ему 64 человек убитых и 134 раненых. Шамиль оставался там девять дней. «Одно его присутствие здесь вносило смятение в души местных мусульман и служило искушением их зыбкой верности правительству»{1280}.
Сковав отряды Орбеляна под Закарталы, Шамиль «разослал своих мюридов по аулам Белоканского района»{1281} и «наводнил окрестности Закарталы мелкими отрядами, которые, полностью нас окружив, прямо на наших глазах стали устраиваться, будто у себя дома».
17 сентября Шамиль с основными силами подошел к редуту близ Месед эль-Кера, который русские начали строить еще весной. Строительство было не завершено, но уже с 7 сентября работы остановились: редут оказался в осаде{1282}. В ходе осады «горцы показали нам на деле, насколько неудачно и непродуманно было выбрано место для редута», — признавался Дзержинский. Подойдя к укреплению вплотную, Шамиль дважды пытался взять редут штурмом, но это ему не удалось, и 18 сентября он снова отошел в горы{1283}. [360]
Причиной, по которой Шамиль решил захватить редут, было известие, что на выручку Орбеляна двинулся Аргутинский с отрядом в 6500 штыков, 2000 сабель и с 12 пушками. В свою очередь, узнав об осаде далекого редута, Аргутинский среагировал необыкновенно быстро и уже 9-го числа вышел в поход. Он шел десять дней караванными тропами или совсем без дорог через пять горных хребтов с покрытыми снегом вершинами, и его марш был охарактеризован Воронцовым как «исторический и почти беспрецедентный»{1284}. Но когда он подошел к Орбеляну, Шамиль уже ушел.
Это было последним подвигом Аргутинского. На обратном пути в Темир-Хан-Шуру он заболел и, «обиженный за своих солдат, жертвы которых в этом походе не были должным образом оценены», подал в отставку{1285}. Вскоре после этого он умер.
Кампания Шамиля очень обеспокоила Воронцова и русское командование. Цель имама была ясна: он «дал понять местным жителям, что направляется в Тифлис, где хочет встретить турецкого султана»{1286}. Но действия имама на целый месяц опередили события. Турция официально объявила России войну лишь 5 октября 1853 г. Узнав, что война еще не началась, и видя, как истощаются его запасы, Шамиль решил уклониться от боя с Аргутинским и отошел.
Непосредственно накануне или уже в ходе своей операции Шамиль «послал к туркам гонцов с сообщением, что они могут на него положиться в том, что как только он узнает, что они готовы ударить по русским, он тоже ударит со своей стороны»{1287}. В то время когда послание Шамиля дошло до Османов, он уже получил письмо-фирман от султана{1288}. Это означало, что несмотря на все попытки русских воспрепятствовать сношениям Шамиля с Османами и на трудности сообщения, связь между ними была установлена.
Понимая, что значит такая связь, русские уже летом 1853 г. приняли меры для задержания турецких посланцев [361] к Шамилю и прекращению переписки между турецким консулом в Тифлисе и имамом{1289}. За первые полтора года Крымской войны русские арестовали несколько посланцев на пути к Шамилю или от него и отобрали у них письма{1290}. Были случаи, когда русские знали о посланцах, но им не удавалось их перехватить{1291}.
Трудность этих контактов состояла и в том, что горцы не знали турецкого языка и турецкой письменности, которой, естественно, писались послания в Стамбуле. Даньял, например, несколько раз просил, чтобы ему писали либо по-арабски, либо «по-турецки, как пишут в Шеки» (т. е. на языке азерийских турок){1292}. Но, несмотря на все это, связь Шамиля с Турцией работала в обоих направлениях{1293}.
Осень 1853 г. прошла относительно спокойно, и русские и горцы ограничились лишь несколькими вылазками{1294}. Но спокойствие это было довольно напряженным. Русские вынуждены были держать себя в постоянной готовности из-за частых донесений о приготовлениях горцев и концентрации их сил, а также по причине активной агитации, которую вели люди Шамиля среди усмиренных и полуусмиренных мусульманских обществ{1295}. В середине декабря Шамиль собрал в Новом Дарго всех своих наибов и совещался с ними четыре недели подряд, после чего по всей Чечне был разослан его приказ готовиться к общему выступлению{1296}.
Но ни зимой, ни весной 1854 г. больших выступлений Шамиль не предпринимал. В конце декабря 1853-го г. Шамиль направил Талгика с заданием эвакуировать население в районе Хан-Кале, но русские ему помешали это сделать{1297}. После этого значительных операций не проводилось, хотя русские много раз поднимались по тревоге{1298}. Лишь в июле имам предпринял одну серьезную кампанию, по стечению обстоятельств ставшую на Западе самой известной из всех кампаний Шамиля{1299}. [362]
Вечером 14 июля 7000 всадников и 5000 пеших бойцов Шамиля появились на горе Пахалис-Тави, возвышающейся над Шилди и всей Алазанской долиной. Как обычно, Шамиль сумел застать русских врасплох и «свалился на Шилди как снег на голову»{1300}. Эта кампания во многом походила на предыдущую, но с куда более печальными последствиями для русских, потому что в этот раз их командование оказалось менее компетентным.
После отставки Аргутинского командовать Каспийской областью поставили Орбеляна, а на его место на Лезгинской линии назначили Меликова, который еще в 1850 г. проявил себя с самой плохой стороны{1301}. Произошли перемены и в Тифлисе. Воронцов был измучен, болен и сильно переживал, что политика на юге России проводилась не так, как он советовал, в результате чего началась война с турками, к которой подключились союзницы Турции — Великобритания и Франция. Воронцов испросил разрешения отправиться на лечение за границу и, получив его в марте 1854 г., немедленно уехал.
Император сначала решил поставить на его место Муравьева, но, не желая обидеть Воронцова (который с Муравьевым с некоторых пор находился в ссоре), решил с назначением наместника погодить. Поэтому Воронцов как бы находился в отпуске{1302}, а исполнять его обязанности командующего Кавказским отдельным пехотным корпусом военного времени поставили Николая Андреевича Рида, который принял это назначение весьма неохотно. Тридцать лет он прослужил в кавалерийских войсках в самой России и прибыл в ставку Воронцова в 1851 г. в качестве инспектора кавалерии{1303}. Обстановка на Кавказе была ему незнакома, а кроме того, он не отличался решительностью, постоянно колебался и легко поддавался панике{1304}.
15 июля Шамиль послал своего сына Кази-Магомеда в рейд по Алазанской долине. Не встретив особого сопротивления (ответные действия русских были нерешительными [363] и очень медленными), горцы два дня подряд грабили и жгли все деревни по обоим берегам Алазани. 17 июля они вернулись в свой горный лагерь с невиданным числом пленных и богатыми трофеями.
Неожиданное появление горцев, их большая численность и быстрота действия вызвали ужас у местного населения{1305} и в Тифлисе. По свидетельству итальянского купца, оказавшегося в это время на месте событий, русские «были страшно встревожены. Шамиль был под боком, а в городе не было и 2000 солдат, и казалось, ему ничего не стоит опустошить город»{1306}. Но имам не двигался с места. В отличие от большинства русских и западных наблюдателей{1307}, Шамиль был реалистом, знал свои силы и возможности, а потому стал ждать продвижения турецкой армии. 22 июля Шамиль отошел дальше в горы и прождал там еще три недели. Наконец, он свои отряды распустил и в середине августа вернулся в Новое Дарго.
Люди Шамиля торжествовали по случаю на редкость удачного похода, а сам он, как говорят, сказал: «После такой радости надо ждать беды»{1308}. Он, как никто другой, понимал, что означала эта кампания. Накануне своего выступления имам сообщил турецкому командованию в Карсе, что движется к Тифлису на соединение с турецкими войсками{1309}. Шамиль, конечно, знал о поражениях Османов во время зимних боев: турки потерпели три поражения подряд — 10, 13 ноября и 1 декабря 1853 г. А кроме того, 30 ноября русский флот уничтожил турецкую черноморскую флотилию под Синопом, что и привело к вступлению в войну Франции и Англии{1310}. Поэтому Шамиль «предложил взаимодействие в том случае, если мюсир будет уверен в успехе, а если такой уверенности нет, то лучше будет не рисковать, а подождать результатов моих действий»{1311}. Турки навстречу ему не двинулись, и худшие опасения Шамиля скоро получили подтверждение: они были разбиты на р. Чолок (15 июня), под Ченгелем (15 июля) [364] и у Курундере (5 августа 1854 г.){1312}. Ждать от них помощи было нечего.
В начале месяца мухаррам 1271 г. (конец сентября 1854 г.) Шамиль предпринял попытку провести еще одну кампанию. На этот раз его целью стала Чечня, где он хотел соединиться со своим наибом у черкесов Мухаммедом Амином. Но ответа от наиба он не дождался и от этого плана тоже отказался{1313}. Таким образом, до конца Крымской войны имам оставался пассивным, сведя свои действия к «частым мобилизациям» и «набегам на русские границы»{1314}.
Громкую же известность набег на Алазанскую долину получил в результате того, что среди сотен пленников оказалась жена князя Чавчавадзе с сестрой{*52} (обе они приходились внучками последнему царю Картли и Кахетии Георгию XII). Их вместе с детьми и гувернантками-француженками{1315} захватили в княжеском поместье в Цинандали. Известие о потрясающем событии волной прокатилось по всей России и охватило Европу. Для Шамиля это событие повлекло три важных последствия.
Первым и самым главным для него лично стало возвращение сына Джамала ал-Дина{1316}, отданного им в 1839 г. Граббе в заложники{*53}. 22 марта 1855 г., после длительных переговоров, княгини и их домочадцы были выкуплены за 40 тысяч рублей серебром и возвращение Джамала. Одновременно состоялся масштабный обмен пленными{1317}, в результате чего Шамилю вернули заложников, переданных Фези в 1837 г., включая его племянника и плененных при взятии Ахульго в 1839 г. Но радость имама от возвращения сына была недолгой: здоровье Джамала ухудшилось, и в 1857 г., по сведениям русских источников, он умер от чахотки. Но среди горцев широко распространился слух, что его смерть [365] наступила от медленно действующего яда, который русские ему подсыпали накануне освобождения{1318}.
Вторым важным последствием злосчастного рейда по Алазанской долине стало его воздействие на взаимоотношения Шамиля с Турцией и ее западными союзниками. Англия и Франция вступили в Крымскую войну с Россией, плохо зная ситуацию на Кавказе, но с готовностью взаимодействовать с загадочным «вождем черкесов», получившим весьма романтичную известность в Европе в конце 40 — начале 50-х гг.{1319} Некоторые политики, как, например, Пальмерстон{*54}, были готовы пойти на создание после войны независимого черкесского государства во главе с имамом — так высоко ценилось в ту пору его участие в коалиции{1320}. И французы, и англичане пытались выйти на Шамиля{1321}. Но очень скоро им стало ясно, что добраться до него, не говоря уж о налаживании сотрудничества, чрезвычайно сложно{1322}. Тут стали прислушиваться и к мнению людей, «достойных доверия», утверждавших, что добиться согласованных действий с Шамилем будет очень нелегко{1323}.
Могущественный посол Англии в Высокой Порте лорд Стрэтфорт де Редклифф{1324} относился к Шамилю и идее сотрудничества с ним с большим недоверием{1325}. Когда же пришло известие о пленении им грузинских княгинь, он страшно разгневался и назвал Шамиля «фанатиком и варваром, с которым нам и даже Порте будет трудно наладить доверительные и добрые отношения»{1326}.
Посол так рассердился, что послал английскому представителю в турецких войсках в Анатолии полковнику Уильямсу{1327} «частное письмо», в котором просил направить Шамилю с посыльным имама при турецком [366] командовании послание{1328}. В этом послании Уильямс должен был совершенно недвусмысленно объяснить ему, что «воевать с женщинами и детьми не полагается», и попросить имама немедленно освободить княгинь. Уильямс такое письмо послал и получил на него ответ{1329}. Английский министр иностранных дел Кларендон полностью разделял возмущение Редклиффа относительно «ужасного и отвратительного насилия» и «полностью одобрил» все шаги посла{1330}. Последствия этого проступка имама проявились в том, что в дальнейшем англичане стали откликаться на просьбы Шамиля весьма неохотно и с промедлением{1331}.
Но этим дело не кончилось. Английский посол с согласия Лондона «убедил Порту» направить Шамилю строгое письмо с выговором за «ведение войны против женщин и детей и с приказом немедленно освободить их»{1332}. Четыре года спустя Шамиль изложил свою версию этих событий:
«В самом начале Крымской войны он получил предложение приготовиться к встрече союзных войск в Имеретии. Известив о своем согласии, Шамиль сразу же приступил к реализации своего плана... Весной 1854 г. он выступил в район Чар-талаха... Его намерением было идти на Тифлис, но чтобы действовать наверняка, он направил османскому командованию в Каре и в Абхазию сообщение о своем намерении. В ожидании их ответа он послал своего сына с отрядом конников и пехоты в Кахетию, а сам с основными силами стал лагерем вблизи одного из русских редутов... Скоро пришел ответ, содержание которого показалось ему просто оскорбительным. Вместо благодарности за его готовность действовать в соответствии с планами союзников и за быстроту, с какой он исполнил свое обещание, его стали упрекать и отчитывать, как последнего подданного»{1333}. [367]
Шамиль, как это явствует из его письма Уильямсу, мог простить нанесенную обиду и, действительно, не стал делать из этого события{1334}. Но она не забывалась, особенно когда англичане (и французы тоже) не стали торопиться с помощью. Примечательный факт: в августе 1855 г. русские получили сообщение, что Шамиль «не одобряет» союз Османской империи с западными державами{1335}.
Что касается Стамбула, то Шамиль скоро осознал, что это «гиблое дело». Ничего кроме знамен, медальонов и пустых обещаний он от Османов так и не получил. Одна такая партия значков и знамен прибыла в мае 1855 г., и в сопроводительном письме говорилось, что Шамилю обещается пост валия Тифлиса после его захвата{1336}. Эти посылки и сувениры годились только для поддержания духа людей, что Шамиль полностью и использовал{1337}, но реальной пользы от этого было мало.
Для общей картины стоит упомянуть и о письме из Персии, которое Шамиль получил в апреле 1855 г. (т. е. через шесть месяцев после заключения секретного договора, гарантировавшего нейтралитет Тегерана в Крымской войне, за что Петербург отказывался от военных контрибуций по Туркманчайскому договору), с приглашением участвовать в готовящейся войне с Россией{1338}.
Наконец, третьим последствием набега на Цинандали, самым неожиданным и таким, которое могло привести к очень крупным событиям, стала возникшая возможность переговоров между имамом и русскими, прерванных на целых 12 лет{1339}. Причем эта возможность стала еще более реальной с назначением 11 декабря нового кавказского наместника и главнокомандующего. Царю так надоело выслушивать панические донесения Рида и разбирать его нескончаемые споры с командующим Анатолийским фронтом Бебутовым, что он решил его сместить. [368]
Николай Николаевич Муравьев{1340} к тому времени сделал выдающуюся карьеру. Вот некоторые из ее этапов: сам Ермолов посылал его с дипломатической миссией в Хиву. В 1828 г. он отличился храбростью при взятии Карса. В 1833 г. в разгар «первого кризиса» Мухаммеда Али он в качестве чрезвычайного посланника ездил к египетскому паше и в том же году командовал русскими войсками на Босфоре. Муравьев был строгим и взыскательным начальником, он отменил все роскошества, введенные предшественником, и очень скоро настроил против себя кавказское офицерство и чиновничество.
Новый царский наместник недоумевал, почему нельзя покончить с Кавказской войной или, по крайней мере, приостановить ее, начав переговоры с Шамилем и предложив ему сдаться на условиях, не ущемляющих его достоинства. Но действовать тут следует со всей осторожностью: для этого сначала надо бы наладить с Шамилем добрые отношения, которые в подходящий момент станут трамплином для более серьезного разговора{1341}.
Первая нить таких отношений протянулась во время переговоров об обмене пленными. Командующий на Кумыкской равнине Леонтий Павлович Николаи{1342} установил дружеские отношения с Джамалом ал-Дином и завоевал доверие Шамиля. После освобождения Джамал поддерживал общение с Николаи, главным образом ради получения русских книг.
И вот Николаи через Барятинского получает указание Муравьева начать реализацию его плана. Ему было поставлено условие держать все в строгой тайне и докладывать о результатах через голову начальников непосредственно Барятинскому{1343}. Кроме этих трех человек, еще военный министр Горчаков да император знали о секретных переговорах. Однако в мае 1855 г. у Барятинского вконец испортились отношения с Муравьевым, и он покинул Тифлис{1344}. На его место для [369] передачи секретных сообщений был назначен старший чиновник в Тифлисе, брат Л. П. Николаи — Александр Павлович. В феврале 1856 г. командование Левым флангом принял Евдокимов, и все сообщения о переговорах шли уже через него.
Николаи действовал очень осторожно. Осмотрительность ему казалась необходимой прежде всего из-за «неблагоприятного мнения, по неведомым причинам сложившегося у Шамиля и его последователей, относительно нашего сближения»{1345}. Русские решили начать с установления торговых связей. Оказалось, что Шамиль пошел на это даже охотнее, чем можно было предположить, и в конце 1855 г. они договорились организовать нормальный товарообмен «имамата» с Хасавюртом{1346}. Так был сделан первый шаг в длительном процессе мирного покорения Кавказа.
Скоро Николаи обнаружил, что Шамиль понял «благоприятность ситуации для налаживания сношения с русскими на выгодных для себя условиях» даже ранее, чем русские предполагали. Но, будучи «хорошим артистом», имам «будет скрывать свои намерения, пока не убедится в полной возможности ступить на путь мирных переговоров без опасений утратить свое влияние в народе». Более того, «как истый мусульманин Шамиль не перестанет надеяться», что мощная антирусская коалиция «восторжествует во славу ислама. Поэтому он будет тянуть с решительным шагом (понимая, что такой шаг нельзя будет сделать втайне от своих последователей)».
Русским, в свою очередь, тоже не хотелось такого поворота событий. Николаи получил строгое указание «в первую голову стараться удержать нашего горского соседа от враждебных действий и добиваться того, чтобы он был готов на любые условия». При таких обоюдных ограничениях никакого продвижения далее соглашения о товарообмене быть не могло.
В сентябре 1856 г., через шесть месяцев после заключения [370] Парижского мирного договора, Шамиль попытался выйти из этого тупика. Он говорил Джамалу:
«Если султан Абдул-Мечид, сам заключив с русскими мир, скажет нам сделать то же самое, я буду не вправе поступить иначе»{1347}. Но было уже поздно. К тому моменту никакие переговоры русским уже не были нужны. [371]
Гуниб
Крымская война показала русским, как ненадежно их положение в крае, где сохраняются очаги сопротивления. Агентура Шамиля и турок так накалила обстановку в Табарсарани, что русские были вынуждены три года подряд направлять туда экспедиции. Такая же экспедиция требовалась в Эриваньскую область, а в Шеки, где русским удалось перехватить и задержать гонца Шамиля, тот бежал и привел туда отряд горцев{1348}. Всем было ясно, что после войны этим следует заняться всерьез.
Уже осенью 1854 г. императору был представлен доклад о целесообразности воспользоваться дополнительными силами, брошенными на Кавказ по случаю войны, и «предпринять решительные действия для покорения горцев»{1349}. Автором доклада был Дмитрий Алексеевич Милютин, будущий военный министр, реформатор армии 60-х годов, один из самых блестящих государственных деятелей Российской империи. Начав службу в 1833 г., он дважды побывал на Кавказе, участвовал в осаде Ахульго 1839 г.. С 1845 г. он преподавал в Военной академии, а с 1848 г. состоял чиновником по особым поручениям при военном министре{1350}.
За две недели до заключения Парижского мирного договора, который был подписан 30 марта 1856 г., новый император Александр II предложил военному министру князю Долгорукому поговорить с «кавказскими стариками» и узнать их мнение о докладе Милютина. Опросили Воронцова, Муравьева, Коцебу, Воль-
372–373
и Барятинского, и все они высказались за{1351}. Таким образом, летом 1856 г. было принято решение: пока свежо воздействие договоренностей Парижского договора, сокрушить силами 200-тысячной Кавказской армии Шамиля и покорить Кавказ{1352}. Парижский договор для горцев стал потрясением:
«К имаму пришли депутации со всей Чечни и от большинства горских племен в один голос потребовали мира. Они заявили Шамилю: «если султан с французами и англичанами, столько нам наобещав, не смогли справиться с русскими и нам не помогли, значит, нам пора самим подумать, как защитить себя. Что другое нам осталось?»
Они столь настойчиво требовали своего, что у Шамиля другого выбора не было, и он согласился, но попросил два месяца сроку, чтобы выяснить, насколько полно в условиях общего мирного договора могут быть учтены все требования горцев{1353}. Теперь стало возможно без особых усилий, только не делая ошибок, разом добиться всего, за что мы пятьдесят лет столь безуспешно боролись, сказал Шамиль.
И в этот критический момент произошло следующее: было решено для полного покорения Кавказа все его усмиренное население перевести в Вологодскую губернию или на другие пустующие земли. В Ставрополе состоялось совещание, на котором решили чеченцев переселить на Маныч...{1354}. Можете себе вообразить, что это были не фантазии политической сходки студентов, а официальное постановление?
Эту безумную идею передали чеченским старейшинам. Шамиль восстал. Он снова собрал представителей обществ и спросил, известно ли им об этом постановлении. Все ответили, что знают о нем. «Это перст Аллаха, — сказал Шамиль. — Мне [373] не придумать казни для чеченцев, которые оказались такими предателями вместе со своими русскими господами. Вы сами готовы отправиться на Маныч?» Ответа на это не последовало, все молча разошлись.
Усмиренные чеченцы заявили, что они ни за что не оставят свою родину. Все покоренное население Чечни и Дагестана снова пришло в то же состояние, как в 1843 г. К счастью, сначала чеченцы попробовали разрешить дело миром: они направили императору через Барятинского петицию, и приехал курьер с приказом всякие действия по этому делу прекратить. Но отношения уже были испорчены, единственный благоприятный шанс был упущен»{1355}.
Эта глупая затея стала одной из причин смещения Муравьева, но главной причиной было его соперничество с Барятинским.
Князь Александр Иванович Барятинский{1356} был другом детства императора Александра II. Он сам выбрал себе службу на Кавказе, где быстро шел по ступеням карьеры: командир батальона (1845), полка и Кумыкской равнины (1850), командующий Левым флангом (1852) и наконец начальник штаба Кавказского корпуса (1853). Располагая связями и средствами, Барятинский вел себя независимо и перед начальством не расшаркивался. Это было главной причиной его стычек с Муравьевым и отъезда с Кавказа 6 июня 1855 г.
Теперь, когда на троне был новый император, стало ясно, что первую скрипку в кавказских делах будет играть Барятинский. 17 июня 1856 г. Муравьев подал прошение об отставке{1357}. Александр II отставку принял и назначил на его место Барятинского{1358}. Первым шагом нового наместника было назначение Милютина своим начальником штаба{1359}. Оба тут же приступили к разработке [374] плана окончательного разгрома Шамиля на основе милютинского доклада 1854 г.{1360}
Шамилю и горцам предстояло последнее безнадежное сражение. Оно действительно оказалось разгромным. Первую кампанию в Большой Чечне новый энергичный командующий Левым флангом Евдокимов{1361} провел уже зимой 57 г.{1362}. В апреле 1857 г. Барятинский докладывал в Петербург, «что чеченское предгорье окончательно вырвано из рук Шамиля»; по существу, это было возвращение статус кво весны 1853 г.
Но прежде чем перейти в решительное наступление, Барятинский и Милютин провели реорганизацию Кавказского корпуса, который стал теперь именоваться Кавказской армией, и сделали это рационально. Вся Кавказская линия теперь делилась на два крыла, левое и правое; территориальные командования получили уточненные границы; все части были расположены таким образом, что у каждой был свой район сосредоточения; система управления войсками получила ясную и четкую структуру.
В мае 1857 г. Барятинский провел инспекционную проверку Северного Дагестана и Левого крыла{1363}. Следом за этим было принято решение провести наступление охватным маневром с северо-запада и северо-востока силами Левого крыла и Каспийской области с отвлекающими действиями на Лезгинской линии{1364}.
В соответствии с полученным приказом, Орбелян 28 июня 1857 г. двинул на Салатау 8500 штыков пехоты, 400 драгун, 1400 сабель сводной кавалерии и десять артиллерийских орудий. Преодолевая упорное сопротивление горцев, которыми руководил сам Шамиль, русские проложили через леса широкие просеки, вымостили дороги и построили редут у Буртуная, где 11 ноября разместился штаб Дагестанского полка. Кроме того, Орбелян захватил и уничтожил крепость Шамиля напротив Буртуная (17 октября) и принял [375] уверение в покорности части населения Салатау, включая Джамала аль-Чиркави.
14 июля начал операцию командующий Лезгинской линией Вревский{1365}. В течение трех недель он разрушил всю юго-восточную часть общества Дидо, состоявшую из 11 аулов{1366}. 25 августа он повторил операцию против северо-западной части горской провинции. Хотя у него было 10 тысяч войска против двух тысяч бойцов Кази-Магомеда, эта операция едва не закончилась катастрофой{1367}.
Закончив строительство редута Буртунай, 12–28 ноября Орбелян разрушил Зандак, Дылым и все, что находилось между ними{1368}. Это были отвлекающие действия в поддержку зимней кампании Евдокимова, начатой в декабре 1857 г. Евдокимов разрушил все аулы вдоль рек Джалка, Шавдон и Кулкулау, а их жителей переселил за Сунжу{1369}. Месяц передохнув, во время которого шли обманные маневры, Евдокимов нанес Шамилю сокрушительный удар: 28 января он захватил Аргунское дефиле, где в 1852 г. младший Воронцов потерпел поражение с огромными потерями{1370}.
Верхнеаргунское дефиле, расположенное в самом центре владений Шамиля, имело стратегическое значение. Заняв его, русские рассекали территорию имама надвое и без труда овладевали пространством к западу от ущелья. Тем самым ликвидировалась угроза нападения горцев на Военно-Грузинскую дорогу. Кроме того, русские теперь сами угрожали резиденции Шамиля, получив возможность атаковать ее с тыла и фланга.
В течение следующих девяти недель русские возвели редут Аргунское на слиянии рек Шаро и Чанти Аргун. Преодолевая отчаянное сопротивление горцев под командованием Гази Магомеда, русские валили лес и прокладывали дороги. Евдокимов нанес по горцам несколько ударов, самым ощутимым из которых был захват горы Даргин Дук, возвышающейся в тылах Большой Чечни. [376]
12 апреля Евдокимов завершил зимнюю кампанию и сразу двинулся в Малую Чечню, где к 28 апреля покорил 96 аулов с населением 15 000 душ{1371}. Через десять недель он начал летнюю кампанию.
В соответствии с разработанными планами, новый командующий Каспийской областью Врангель{1372} 31 мая — 31 июля провел операцию в Салатау{1373}. Свою последнюю операцию провел и Вревский, в ходе которой он был убит{1374}. Специальных задач у этих операций не было, кроме одной — служить отвлекающими маневрами в подготовке летней кампании Евдокимова. Но и этого показалось Евдокимову мало. 10 и 15 июля он снова сделал два ложных выпада. Уведя имама от цели, русский генерал 11 июля захватил долину реки Малая Варанда{1375}, а на следующий день овладел Зунухом и 22-го там поставил редут.
Несмотря на упорное сопротивление, русские шаг за шагом продвигались вперед, устраивали просеки и прокладывали новые дороги. 12 августа русские заняли Шубут, и 20 августа там уже стоял редут Шатоевское. 26 августа капитулировало общество Шубут. 27 августа за ним последовало общество Чанти. Местное укрепление Итум-Кале было переименовано в Евдокимовское. 28 августа сдался наиб Батока. К 12 августа, когда Евдокимов закончил летнюю кампанию, русским подчинились 15 чеченских обществ.
До конца года других крупных операций не проводилось{1376}. Но 22–25 декабря Шамиль решил перехватить инициативу, и Евдокимов снова вступил в дело. 2 января 1859 года он овладел урочищем Басым Берды и утвердился в ущелье Бас{1377}. Через десять дней все дефиле было в руках русских. Завершая устройство просек и прокладку дорог, Евдокимов расчищал себе путь, который согласно плану вел прямо на Новое Дарго{1378}.
27 января Евдокимов занял Тевзану. 8 февраля был взят Алишанджи. 19–20 февраля русские обложили Дарго. Такой натиск русских вынудил Шамиля отступить, [378] командование обороной он возложил на своего сына Гази Магомеда. Евдокимов не спеша занялся обустройством своих коммуникаций. 22 февраля он заложил редуты Новое Ведено и Новое Дарго. Через неделю началась осада ставки Шамиля, продолжавшаяся до 12 апреля. 13 апреля русские захватили небольшой бастион на внешнем обводе Нового Дарго, и той же ночью Кази-Магомед со своим гарнизоном покинул крепость.
Падение Дарго, как сам Шамиль сообщил в Блистательную Порту{1379}, было тяжелейшим ударом. Следом вместе со своим наибом сдалось общество Чарби Чарбелой. В мае его судьбу разделило Ичкери{1380}. В июне Врангель принял капитуляцию Авкха{1381}, против которого он 13 марта — 21 апреля проводил отвлекающую операцию в поддержку действий Евдокимова{1382}. В Южном Дагестане в мае покорилось общество Анцух{1383}.
Вопреки утверждению Дж. Бадли{1384}, Шамиль ни на миг не оставался бездеятельным. Имам делал все возможное, чтобы сдержать натиск русских. Он концентрировал свои силы и укреплял позиции на предполагаемом пути продвижения противника. Он беспрестанно и со всех сторон нападал на колонны русских, особенно на расположение вспомогательных сил, пытался делать обманные движения и, наконец, лично вел в атаку своих бойцов на порядки Евдокимова в июле 1858 г, Горцы шли в бой с такой яростью, «что даже артиллерийский огонь не мог их сдержать»{1385}.
В июне{1386} и еще раз в августе 1858-го{1387} Шамиль безуспешно пытается вступить в Малую Чечню и в район Назрани. Первая операция была проведена в ответ на обращение жителей, восставших против попыток русских согнать их из мелких аулов в несколько крупных сел. Тут ему поначалу удалось «упредить и обмануть Евдокимова, который никак не ожидал столь дерзких действий со стороны имама»{1388}. Во втором случае, как свидетельствует сам Шамиль, его призвал командир [380] осетинского района Муса Кудук, пообещав выступить во взаимодействии{1389}. Все эти неудачи свидетельствуют о полном стратегическом и тактическом перевесе русских. Шамиль впал в отчаяние и пошел на беспрецедентный шаг: он обратился за помощью прямо к западным державам. В феврале 1857 г. он написал письма с этой просьбой во французское{1390} и английское{1391} посольства в Стамбуле. Письмо к французам, по всей видимости, до адресата не дошло. Второе письмо попало в английское министерство иностранных дел, ответ на него если и был (в архивах его обнаружить не удалось), то в форме такого же категорического «нет», какой получил в свое время Мухаммед Амин. Исполняющему обязанности британского консула в Трабзоне было указано «сообщить наибу, что если бы черкесы взаимодействовали с Англией во время войны с Россией, то правительство Ее Величества [королевы Великобритании] могло бы стать посредником в мирных переговорах, но черкесы тогда к нам не присоединились, и время, когда мы могли бы им содействовать, оказалось упущенным»{1392}. Разочаровавшись в Шамиле и «черкесах» и «давно считая борьбу на Кавказе фактически завершенной»{1393}, Англия отдала его на завоевание России.
После падения Дарго Шамиль послал в Стамбул агента и просил сообщить ему, предвидит ли Блистательная Порта войну с Россией в обозримом будущем, скажем, через несколько лет, которая позволит облегчить его положение и даст надежду на получение и оказание помощи, ибо в противном случае он вынужден положить конец кровопролитной войне{1394}.
Что имел Шамиль в виду, довольно скоро стало ясно. В июле 1859 г. его агент обратился в русское посольство в Стамбуле и заявил, что уполномочен вступить в переговоры с русской стороной{1395}. Император еще в мае спрашивал у Барятинского о возможности закончить войну переговорами и был склонен принять предложение Шамиля{1396}. Но кавказский наместник был ярым [381] противником всего, кроме чистой военной победы, и даже слушать не желал об этом. Затевать переговоры в тот момент, когда все готово для решающего удара, когда, как он знал из перехваченных писем, Шамиль оказался в отчаянном положении{1397}, означало для него не что иное, как выпустить пойманного зверя на волю.
Последний штурм начали одновременно Евдокимов и Врангель 26 июля{1398}. Барятинский лично руководил действиями полков Евдокимова. Шамиль укрепился в Ичичали и приготовился дать бой любому из русских генералов или обоим вместе{1399}. Но тут его перехитрили. 27–28 июля Врангель переправился через Андийское Койсу в неожиданном месте и 2 августа завладел позициями на горе Ахкент-Даг. Шамиль был вынужден оставить Ичичали.
И тут сопротивление горцев сразу прекратилось. К 19 августа все территории, бывшие под властью Шамиля, склонились перед русскими. Обвал был таким стремительным, что за несколько дней из военачальника, стоявшего во главе многих тысяч бойцов, Шамиль превратился в беглеца, вынужденного в пути отбиваться от грабителей. Имам со своей семьей и 400 нукерами укрылся на вершине Гуниба; он решил стоять там до конца.
11 августа Врангель установил связь со штабом Барятинского, таким образом две военные группировки — Евдокимова и Врангеля - объединились. 17 августа подошли части Меликова, и на следующий день Гуниб оказался в кольце.
Барятинский хотел взять Шамиля живым{1400} и следующие две недели пытался уговорить имама сдаться, но безуспешно. В ночь на 6 сентября русские взошли на гору и окружили аул{1401}. Тут, наконец, ради сохранения жизни женщин и детей, убедили Шамиля сдаться, что он и сделал 6 сентября (25 августа по старому стилю) 1859 г.
По мнению Барятинского, «продуманная система [385] военных действий, искусное руководство войсками и перевод стрелковых подразделений на нарезное оружие свели наши потери в Кавказской войне до незначительного уровня. А сокращение потерь в сочетании с ведением маневренного боя, в свою очередь, стали одним из главных залогов нашей победы»{1402}.
Первая из названных причин должна быть отнесена в заслугу Милютина, чья роль в окончательном исходе войны была явно недооценена{1403}. Барятинскому просто повезло, что он оказался одним из двух наместников, имевших выдающихся начальников штаба. (Первым был Ермолов.)
Важность перехода русской армии на нарезное оружие — винтовку — единогласно признается всеми русскими источниками{1404}. Но тут, возможно, есть преувеличение. Горцы много раз доказывали свое умение овладевать новыми для них видами вооружения и военной тактики — артиллерией, ракетами, минированием, использованием тяжелой кавалерии — драгун и пр. Они, несомненно, освоили бы и русские винтовки. Кроме того, эти дальнобойные и меткие ружья тогда еще не получили и у русских широкого применения, ими были оснащены только по одному батальону в полку, так что эффект от них был невелик.
Вторая причина должна быть отнесена целиком в заслугу Евдокимова. В отличие от своих коллег в Дагестане (Орбелян и Врангель) и на Лезгинской линии (Вревский и Меликов), командующий Левым флангом Николай Иванович Евдокимов всю свою службу провел на Кавказе на разных командных и административных постах{1405}. Без высокого образования и происхождения, без связей в верхах, он был силен своим знанием Дагестана и Чечни. Находчивый и храбрый, он не боялся взять на себя инициативу, смело принимал решения и в то же время умел избегать обвинений старших в непослушании. Как писал Барятинский, Евдокимов ни разу не позволил горцам вести бой там, [386] где они были к этому готовы или где они могли рассчитывать на успех. Благодаря его хорошо продуманному маневру сильнейшие позиции банд Шамиля брались почти без сопротивления{1406}.
Барятинский был прав, называя такую тактику ведения войны главной причиной поражения Шамиля.
«Горцев нельзя устрашить в бою. Ведя сражение, они чувствуют себя уверенно, так что несколько десятков человек могут противостоять колонне из нескольких батальонов и, отвечая одним выстрелом на наши сто, наносить нам не меньшие потери, чем мы им. Сражение предполагает равенство сил, и пока горцы в состоянии вести бой, принудить их сдаться просто невозможно. Если они видят, что у них нет шансов оказать сопротивление, и это повторяется раз за разом, оружие падает у них из рук. Потерпев поражение, наутро они снова соберутся вместе. Когда же попадают в окружение и разбегаются без боя, да еще видят при этом, как противник занимает их долины, не встречая сопротивления, они на следующий день являются и предлагают вам свою покорность. Ничто так не подорвало власть Шамиля, как бесполезные сборы его отрядов, которые потом распускались по домам без попытки оказать нам сопротивление»{1407}.
К этому следует добавить и другое, что обычно не называется в русских источниках: тяжесть русского «красного и белого золота и серебра, которые брали в плен души людей и порабощали свободных»{1408}, голод, усугубленный двумя подряд засушливыми годами, истощение в результате 30 лет беспрестанной войны и блокады и огромное увеличение численности действующей армии на Кавказе [387] Другим важным фактором было разочарование исходом Крымской войны. Человек может вынести большие трудности и лишения, когда у него есть надежда на победу. Так было и с горцами, пока они надеялись получить помощь в борьбе с русскими от могущественной мусульманской державы — Османской империи (а несколько лет из Египта — от Мухаммеда Али). Как только эта надежда оказалась тщетной, их воля к сопротивлению стала ослабевать. А тот факт, что горцы (Шамиля с горсткой верных бойцов, готовых бороться до последнего, следует исключить) продолжали сражаться еще три года, объясняется, как и многое другое, просчетами русских и отсутствием у них гибкости. [389]