Кризис традиционных подходов СССР и США к региональным отношениям
Разрыв советско-китайского соглашения о сотрудничестве в области ядерной энергии был знаком принципиальных расхождений между СССР и КНР. Негативное отношение к появлению новой ядерной державы отражало приверженность Советского Союза сохранению силового отрыва СССР и США. Иными словами, в 60-х годах Советский Союз стремился отстоять биполярность. Напротив, Китайская Народная Республика с конца 50-х годов добивалась выравнивания своего статуса и возможностей с теми, которыми обладали Москва и Вашингтон. Установки КНР противопоставляли ее и статус-кво, и биполярности. Соединенные Штаты, скорее, следовали за событиями. С одной стороны, Вашингтон был заинтересован в разрушении советско-китайского сотрудничества. С другой, США стремились извлечь максимум возможного из намечавшейся формулы советско-американского регулирования.
Общемировые аспекты отношений СССР и США в Восточной Азии
Реализовать установку на взаимопонимание с США Н. С. Хрущеву не удалось ни на заключительном этапе правления Д. Эйзенхауэра, ни в первые годы администрации Дж. Кеннеди, избранного президентом в ноябре 1960 г. Взаимное недоверие в сочетании с остаточной наступательностью американской политики привели к резкой вспышке взаимной полемики, вызванной инцидентом с американским разведывательным самолетом «U-2», cбитым в мае 1960 г. над советской территорией. Ближайшим следствием скандала стал срыв намеченных на вторую половину мая 1960 г. переговоров СССР, США, Британии и Франции на высшем уровне в Париже. Более отдаленным — отчасти вынужденная, отчасти эмоционально мотивированная переориентация СССР на одностороннее решение вопросов, представлявших, по мнению Н. С. Хрущева, особую важность для безопасности СССР. В свою очередь, отказ от диалога с Западом во многом спровоцировал летом 1961 г. второй Берлинский, а в октябре 1962 г. Карибский кризисы, причем последний мог реально вылиться в ядерный конфликт Советского Союза и США.
Приход к власти Дж. Кеннеди, по мнению исследователей, мог предвещать сближение подходов США и СССР в отношении Китая{251}. Как отмечает Гордон Чанг, еще «к концу 1958 г. ведущие лица администрации Эйзенхауэра уяснили, что СССР, наконец, признал наличие некоторых общих для него и Соединенных Штатов интересов в том, что касалось необходимости умерить Китай»{252}. В этом верном наблюдении содержится, однако, преувеличение. Подобно США, Советский Союз был встревожен авантюризмом Пекина в тайваньском вопросе. Но, в отличие от Соединенных Штатов, в СССР понимали логику борьбы Китая за то, что на самом деле было для него делом национального объединения. Москва была шокирована методами Пекина, однако с идеологической и теоретической точки зрения действия КНР Советскому Союзу было легче оправдать, чем осудить.
Отсюда следовало стремление Н. С. Хрущева, с одной стороны, исключить повторение испытаний, подобных тайваньским кризисам, а с другой, убедить США в возможности проявить понимание стремлений КНР преодолеть ситуацию «двух Китаев». Во всяком случае, такая логика угадывается в том, каким образом вопрос о Китае обсуждался в ходе советско-американских встреч на высшем уровне во время визита Н. С. Хрущева в США в 1959 г. Очевидно, однако, что инициатива советского лидера не встретила положительной реакции Д. Эйзенхауэра{253}. США не усматривали прямой связи между проблемой Тайваня и присоединением КНР к договоренностям о запрещении ядерных испытаний.
Проект соответствующего договора был практически согласован. Предполагалось, что его подпишут все три существовавшие на тот момент ядерные державы (США, СССР и Великобритания), а также Китай. Причем США должны были обеспечить присоединение к договору Британии, а Советский Союз — Китая{254}. Выполнив свою часть обязательств и убедив Лондон согласиться с проектом, Вашингтон имел основания полагать, что Москва должна вынудить Пекин сделать то же самое. Поэтому попытку Н. С. Хрущева добиться от США уступки в тайваньском вопросе Д. Эйзенхауэр мог воспринять как желание переложить на него бремя проблемы, решать которую должен был Советский Союз.
Ситуация несколько изменилась с приходом Дж. Кеннеди. Было известно, что, несмотря на прекращение советской помощи, КНР продолжает работу по осуществлению ядерной программы, и она находится в стадии, близкой к завершающей. Новый президент, по свидетельству его сотрудников, был настроен на диалог о Китае с Советским Союзом. Соответствующий зондаж американская сторона планировала провести во время советско-американского саммита в Вене в июне 1961 г. Дж. Кеннеди предстояло выяснить возможности для параллельных шагов США и СССР в отношении КНР. Но Н. С. Хрущев не поддержал разговор о Китае, подобно тому как в 1959 г. от него ушел Д. Эйзенхауэр. Для этого были основания.
В 1961 г. советско-американский диалог о Китае мог иметь иной смысл, чем в 1959 г. Тогда СССР добивался привилегии быть посредником в урегулировании американо-китайских противоречий, что могло укрепить положение Советского Союза как лидера социалистических стран. Состояние советско-китайских отношений в конце 50-х годов, хотя оно было не идеальным, все же позволяло Москве рассчитывать на признательность КНР. Советское руководство не отказывалось от надежды сохранить Китай в качестве союзника. Сразу же после визита в США в 1959 г. Н. С. Хрущев отправился в Пекин, чтобы проинформировать Мао Цзэдуна об итогах обсуждений с Д. Эйзенхауэром и попытаться убедить Китай поддержать запрет ядерных испытаний. Но это ни к чему не привело, в январе 1960 г. КНР заявила, что не будет соблюдать договоренности, выработанные без ее участия.
Конфликт между Москвой и Пекином в 1961 г. был столь явным, что говорить о посредничестве не приходилось. Речь могла идти о сотрудничестве СССР с Вашингтоном против КНР. Но эта идея была неприемлема для Москвы. Советское руководство вряд ли сохраняло иллюзии по поводу стабилизирующей роли классовой солидарности в отношениях с КНР, важно было сохранить свой престиж лидера социалистического мира. Лидерство же в мировом коммунизме было одновременно и политическим, и идеологическим, так как оно обосновывалось наличием у всех социалистических государств общих коммунистических нравственных ценностей. Отказ от них мог подорвать авторитет СССР. Сохранение приверженности этике коммунистической солидарности делало невозможным открытое блокирование с США как «главной империалистической державой» против одной из коммунистических стран.
Вместе с тем, интересы международной безопасности не позволяли медлить с принятием мер по ограничению ядерных испытаний. Карибский кризис оказал глубокое воздействие на мышление политической элиты США и СССР. Возможность советско-американского ядерного конфликта и раньше допускалась американскими стратегами лишь в исключительных случаях. После 1962 г. порог потенциального ядерного конфликта между СССР и США был повышен еще более.
Администрация Дж. Кеннеди положила в основу своей политики концепцию «гибкого реагирования». Эта концепция развивала идею, заложенную в одну из директив СНБ еще в 1958 г., когда впервые американское руководство после продолжительного спора с участием самого президента сочло необходимым разграничить понятия «общей» и «локальных» войн{255}. При этом под последними было решено понимать «конфликты, происходящие в менее развитых районах мира, при ограниченном участии вооруженных сил США». Предусматривалось, что в случае локального конфликта действия Соединенных Штатов будут строиться «на основе гибкого и избирательного использования имеющихся возможностей, включая ядерные, в соответствии с указаниями президента»{256}.
Формально «гибкое реагирование» санкционировало применение ядерного оружия в малых конфликтах. Но общее значение концепции определялось более сложным сочетанием смыслов. Во-первых, она утверждала в мышлении политиков грань между общей войной и локальным конфликтом и этим ставила под вопрос неизбежность перерастания любого столкновения интересов СССР и США в общий конфликт. Таким образом внедрялась мысль о возможности обходиться без войны с Советским Союзом даже при наличии периферийных противоречий с ним.
Во-вторых, не исключая применения ядерного оружия в локальных конфликтах, концепция не постулировала его нормативность. Напротив, выделение локальных конфликтов в особый вид войн подразумевало новый подход к средствам их ведения. Это позволяло отказаться от упрощенного прочтения доктрины «нового взгляда», предусматривавшего в трактовке администрации Д. Эйзенхауэра резкое сокращение роли обычных вооружений в результате расширительного применения вместо них ядерного оружия как более дешевого и эффективного. Открывался путь к восстановлению баланса в использовании ядерных и обычных средств и переносу акцента с первых на вторые.
В-третьих, в контексте остро переживавшегося в СССР и США «карибского синдрома» концепция «гибкого реагирования» означала не что иное, как вытеснение конфликтности с глобального уровня советско-американских отношений на периферийный. Несмотря на цинизм этой логики, она открывала путь к стабилизации мирополитической ситуации и ослаблению напряженности между двумя странами. В международных отношениях начался процесс утверждения модели конфронтационной стабильности.
В 1963 г. США, Советский Союз и Британия подписали Договор о запрещении испытаний ядерного оружия на земле, в космическом пространстве и под водой. Договор оставил открытым вопрос о проведении подземных испытаний, что делало его направленным против стран, стремившихся к обладанию атомным оружием, но не располагавших технологическими возможностями проводить экспериментальные взрывы под земной поверхностью. Китай принадлежал к таковым. Договор ущемлял и права отказавшейся от его подписания Франции, подобно Китаю ориентированной на приобретение независимого ядерного потенциала. Но КНР как наименее предсказуемая держава считалась в тот период самой опасной из «околоядерных» стран.
Не афишируемый, но общий для США и СССР антикитайский настрой был настолько явным, что, в соответствии с известной в западной литературе версией, основанной на устных свидетельствах сотрудников администрации Дж. Кеннеди, в его окружении в 1963 г. обсуждался сценарий упреждающего удара по ядерным объектам КНР в районе полигона у оз. Лобнор с целью сорвать завершение работ по созданию китайского ядерного оружия. Удар предполагалось нанести с ведома СССР. Из американских источников следует, что благодаря умышленной утечке Советский Союз получил информацию об этих обсуждениях, но, насколько известно, никак на нее не прореагировал{257}. Тенденция к взаимодействию, возникшая между СССР и США после 1962 г., не пресеклась и после того, как место убитого в 1963 г. Дж. Кеннеди занял Линдон Джонсон, а пост Н. С. Хрущева в октябре 1964 г. перешел к Л. И. Брежневу.
В октябре 1964 г. КНР сообщила об успешном испытании атомного оружия. Это стимулировало стремление СССР и США ограничить возможности конкурентов развить собственный ядерный потенциал. Заинтересованность Москвы и Вашингтона в создании режима контроля за передачей расщепляющихся материалов была столь значительной, что советско-американские переговоры по этой проблеме продолжались, несмотря на полемику между двумя державами в связи с войной США во Вьетнаме, где Москва и Вашингтон косвенно противостояли друг другу. Обсуждался и вопрос об ограничении вооружений в космосе. Быстрые успехи СССР в освоении околоземной орбиты в стратегических целях, равно как и опережающее продвижение американской программы пилотируемого полета на Луну, делали эту проблему актуальной.
В июле 1967 г. А. Н. Косыгин и президент США Л. Джонсон встретились в Гласборо (штат Нью-Джерси, город на полпути между Вашингтоном и Нью-Йорком, где для участия в сессии ГА ООН находился советский лидер). Тогда и был в принципе согласован вопрос о договоре о нераспространении ядерного оружия. Согласно воспоминаниям Л. Джонсона, никто из участников переговоров не сомневался, что новый договор имел в виду сдержать продвижение китайской ядерной программы{258}.
Китайский вопрос затрагивался и на обсуждениях по ограничению систем противоракетной обороны. В 1966 г. СССР разместил первую такую систему для защиты Москвы. Возможность ракетного удара со стороны КНР уже не казалась абстрактной. Однако США полагали, что развитие систем ПРО может дестабилизировать глобальную стратегическую обстановку. Существовала возможность договориться об отказе от создания только «тяжелых» (thick) систем, которые были эффективны против ударов мощных ракет, и разрешить «легкие» (thin), рассчитанные на противостояние слабым. (Советская система была «легкой».) США это и предложили А. Н. Косыгину в Гласборо, но он предпочел увязать данный вопрос с ограничением наступательных вооружений. Это стало предметом отдельных переговоров в 1969 г., но к тому времени (1967 г.) США тоже развернули у себя одну «легкую» систему{259}. «Легкие» системы ПРО не обеспечивали защиты от ракет, которые состояли на вооружении в СССР и США, но были эффективны против средств, имевшихся у Китая.
В 1967 г. был подписан Договор о принципах использования космического пространства и небесных тел, включая Луну, в соответствии с которым СССР и США отказались от попыток размещать ядерное и иное оружие в космосе. В 1968 г. был заключен и Договор о нераспространении ядерного оружия, ратифицированный сенатом, несмотря на протесты в США и других странах в связи с интервенцией в августе 1968 г. в Чехословакии. Вместе с тем, акция Москвы осложнила советско-американские отношения. Был отменен визит президента Л. Джонсона в Ленинград. Действия СССР вызывали опасения по поводу их возможного повторения в других социалистических странах.
Прорыв КНР к лидерскому положению в региональной политике
Приобретение независимого ядерного потенциала было признаком принадлежности к перворазрядным державам. Оставаться под прикрытием ядерных гарантий СССР, надежность которых после 1958 г. вызывала сомнения, значило консервировать положение КНР как младшего партнера Москвы. Экономические выгоды такого выбора в глазах китайского руководства не компенсировали политические потери от сознания неполной реализации национальных устремлений. Ощущение их специфики в китайском руководстве было ясным. Выдвижение Мао Цзэдуном в 1958 г. тезиса об империализме, национализме и коммунизме как главных движущих силах мировой политики было и переосмыслением советской программной установки на консолидацию «трех главных революционных сил современности», и обоснованием заявки на независимую роль в международных делах. Лидерство в третьем мире могло органично сочетаться со статусом КНР{260} как страны, вставшей на путь государственного возрождения.
Не случайным было внимание, которое в Пекине уделяли движению афро-азиатской солидарности и его конференции в Бандунге. На ней КНР впервые выступила в роли главного представителя коммунистического мира, поскольку СССР к участию допущен не был. В энтузиазме, с которым китайская делегация участвовала в работе конференции, имелись и компонент «обычных» лидерских амбиций, и ощущение близости внешнеполитических задач, стоявших перед КНР и другими молодыми государствами. Некоторые исследователи полагают, что «Бандунгская конференция в известном смысле была ответом Китая на возраставшее взаимопонимание между СССР и США на базе глобального статус-кво»{261}.
Имеется обширная литература, исследующая идейные истоки советско-китайского конфликта и рассматривающая его как следствие противоречий между интернационалистической теорией марксизма-ленинизма и националистическими интересами Китая. Исследование советско-китайских отношений через призму национализма и интернационализма не удовлетворяет прежде всего потому, что оба эти термина применительно к КНР и СССР имеют настолько разное значение, что свести их в один контекст невозможно. Китайский национализм был этническим в первую очередь и государственным во вторую. В отношении СССР говорить о существовании этнического национализма не приходилось вообще, в Москве господствовало державничество — идеология сильной страны. Но державничество не представляло интернационализм, будучи идеологией наднациональной.
Элементы интернационалистического мышления были присущи обеим странам. Однако, как представляется, в теоретическом смысле их конфликт был результатом скорее стадиального несовпадения советских и китайских представлений об интернационализме, чем итогом несовместимости их «национальных» устремлений. Мыслительная традиция менее зрелого китайского коммунизма отставала от советской на несколько десятилетий и в начале 60-х годов могла соответствовать мышлению руководства ВКП/б/-КПСС середины 20-х — с присущим ему тогда интересом к экспорту революции и жаждой внешней поддержки в условиях «капиталистического окружения».
Значимым было и стадиальное несовпадение социально-экономического развития СССР и Китая. Советский Союз, во всяком случае, в том, что касалось его европейской части, был индустриально развитой страной с сетью многонаселенных городских центров. СССР был чрезвычайно уязвим с точки зрения потенциального ядерного или термоядерного удара. В той мере, как Соединенные Штаты и западноевропейские страны сами принадлежали к типу индустриальных, их представления о последствиях мирового конфликта были сходны с советскими.
Китай был только на пути к превращению в развитую страну. Как замечает Дж. Гарвер, ядерная война, способная разрушить основы индустриальных обществ, «была менее опасной для входивших в третий мир аграрных стран с преобладанием сельского населения»{262}, к каковым и принадлежал Китай. Это влекло за собой иной тип внешнеполитической философии, чем тот, который преобладал в СССР. Идеологические превходящие — различия в трактовке положений марксистской теории, революционно-националистическое нетерпение и личные амбиции лидеров СССР и Китая — не определяли базисных причин советско-китайского конфликта, но придавали ему особенно острую форму.
Отказ от поддержки ядерной программы Китая и осуждение Москвой политики «большого скачка», реализация которой предполагала новые дотации Советского Союза, повели к свертыванию советско-китайского сотрудничества. В 1960 г. КНР покинули советские специалисты, что, как полагают западные эксперты, в основном полагаясь на китайские, не обязательно объективные, оценки, усугубило экономический хаос в Китае, вызванный неумелым хозяйственным руководством КПК{263}.
Нарастание противоречий стало изливаться во внешнеполитическую сферу. В 1962 г. во время вооруженного конфликта между КНР и Индией советское правительство заняло нейтральную позицию, вторично отказавшись от поддержки Китая. Китайско-индийский конфликт почти совпал с Карибским кризисом. В этой ситуации китайская сторона впервые позволила себя открыто критиковать внешнюю политику Москвы в печати, назвав размещение советских ракет на Кубе (которое и спровоцировало кризис) авантюризмом, а их вывод по договоренности с США — капитулянтством.
Полемика развернулась в 1963 г., в год подписания Договора о запрещении испытаний ядерного оружия. В советской и китайской прессе стали публиковаться взаимно острые высказывания. ЦК КПСС и ЦК КПК обменялись резкими посланиями. Руководство КНР заявило, что считает договоры Китая с царской Россией неравноправными, а так как в этих договорах определялась большая часть линии границы между двумя странами, заявление Пекина подразумевало возможность ее непризнания. В СССР позицию КНР восприняли как посягательство на территории Советского Союза, что заставляло думать об угрозе для них со стороны Китая. В стратегических планах СССР возник вопрос об укреплении границ с КНР. Численность советских войск на Дальнем Востоке стала увеличиваться.
Со своей стороны, после 1963 г. китайское руководство окончательно убедилось в невозможности сотрудничества с СССР в деле создания «единого антиимпериалистического фронта» как средства борьбы против США{264}. Последняя попытка КПК вернуться к сотрудничеству с СССР на антиамериканской основе была предпринята во время визита в Москву в премьера госсовета КНР Чжоу Эньлая после отстранения от власти Н. С. Хрущева в октябре 1964 г. Но поскольку новое советское руководство намеревалось продолжать линию на избежание войны с США, китайский зондаж успеха не имел{265}. Отказ КПK направить делегацию для участия в ХХIII съезде КПСС в 1966 г. означал формальный разрыв отношений между двумя компартиями. В дополнение к мерам по укреплению советско-китайской границы в январе 1966 г. СССР заключил новый Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи с Монголией. Вслед за тем на монгольской территории были размещены советские войска и тяжелая техника. К концу 1967 г. численность личного состава в зоне границы СССР с КНР и в МНР оценивалась западными экспертами в 250-350 тыс. чел. {266}
В годы «культурной революции» (1966-1969) напряженность в отношениях СССР и КНР достигла высшей точки. Ее признаки были настолько очевидны, что трезво мыслящая часть китайского руководства, прежде всего Чжоу Эньлай, стала пытаться привлечь внимание Мао Цзэдуна к необходимости пересмотреть линию на одновременное противостояние с США и СССР. Сам Чжоу Эньлай склонялся к примирению с США. Политическим оппонентом этой линии выступал маршал Линь Бяо, который, в частности, являлся противником улучшения отношений Китая с США. Оба лидера были согласны между собой в признании ослабления позиций США в Азии, связанного с неудачной для Соединенных Штатов войной во Вьетнаме. Но если Линь Бяо полагал момент подходящим для развертывания общеазиатской революции — в Таиланде, Японии, Индонезии, Лаосе, на Филиппинах, — то Чжоу Эньлай указывал на угрозу Китаю со стороны СССР. Остается не проясненным, в самом ли деле он считал советскую опасность реальной, или ссылка на угрозу с севера была оправданием предложения начать поиск возможностей для взаимопонимания с США. Во всяком случае, советская угроза — преувеличенная или реальная — способствовала повороту КНР к нормализации отношений с Вашингтоном. Этот сдвиг был ускорен событиями в Чехословакии. Тогда в западной литературе получил хождение тезис о «доктрине Брежнева» («доктрине ограниченного суверенитета») — этим термином политологи выразили идеологически обосновываемое Советским Союзом «право» на вмешательство в дела социалистических стран в случаях, когда складывающаяся в них обстановка могла предвещать свержение коммунистической власти. В Китае эта идея была названа «доктриной гегемонии»{267}. Хотя наиболее правильно было бы называть ее «доктриной пролетарского социалистического интернационализма», как она и именовалась в политическом обиходе СССР.
Ее интерпретация китайской стороной позволяла полагать, что СССР может рискнуть вмешаться во внутрикитайские дела, приняв сторону одной из фракций внутри руководства КПК. Попытка Линь Бяо в 1970 г. совершить побег в СССР свидетельствовала о глубине расхождений в китайской элите и косвенно подтверждает вероятность подобных опасений в Пекине. Содержание советских публикаций и радиопередач на Китай также указывало на интерес советского руководства к идее свержения Мао Цзэдуна силами самих китайских коммунистов.
С 1967 г. напряженность в советско-китайских отношениях стала возрастать. В январе-феврале 1967 г. в осаде цзяофаней находилось посольство СССР в Пекине. Начались пограничные инциденты. Пытаясь воздействовать на КНР, советская сторона провела на Дальнем Востоке крупные военные маневры, которые, однако, не произвели желанного эффекта. С середины 1967 г. советские пограничники стали патрулировать китайские берега рек Амур и Уссури на том основании, что, в соответствии с русско-китайскими договорами ХIХ в., граница была проведена не по середине главного фарватера, как это было принято в международной практике демаркации пограничных рек, а по той их стороне, что признавалась за Китаем. КНР к тому времени уже открыто требовала изменения линии границы и приведения ее в соответствие с мировыми нормами. При такой постановке вопроса спорными оказывались около 600 речных островов. В марте 1969 г. на одном из них — о. Даманском — произошли вооруженные столкновения. Советско-китайская война могла стать реальностью. Летом 1969 г. из Пекина начали эвакуировать некоторые правительственные учреждения, а из Маньчжурии — стратегически важные промышленные предприятия.
В такой напряженной обстановке на международном совещании коммунистических и рабочих партий в Москве в июне 1969 г. Л. И. Брежнев внес предложение о создании системы коллективной безопасности в Азии на базе отказа от применения силы в межгосударственных отношениях, уважения суверенитета, нерушимости границ, невмешательства, развития экономических связей и т. п. Однако 16 делегаций компартий стран Азии отказались поддержать эту идею и она не была включена в итоговый документ{268}. Данная идея не была поддержана и в США — в ходе визита по странам Азии летом 1969 г. президент Р. Никсон неоднократно отрицательно высказывался о ней.
В конце лета 1969 г. с советской стороны стали возникать не вполне определенные сигналы, указывавшие на рост готовности СССР рассмотреть вопрос о нанесении упреждающего удара по ядерным объектам КНР (в какой-то мере по аналогии с тем, как при администрации Дж. Кеннеди это намеревались сделать США). В августе 1969 г. из американских разведывательных данных стало известно, что дислоцированные в Монголии советские бомбардировщики отрабатывают удары по макетам, напоминающим китайский завод по обогащению урана в районе оз. Лобнор. Одновременно советские представители стали осторожно и в неофициальном порядке зондировать вопрос об американской реакции в случае советской превентивной акции против ядерных объектов КНР{269}.
Американская администрация (с января 1969 г. в должность президента вступил Ричард Никсон) сочла необходимым определить свою позицию. На пресс-конференции заместитель госсекретаря США Эллиот Ричардсон заявил: «Мы не можем не быть глубоко озабоченными в связи с тем, что эскалация этой (советско-китайской — А. Б.) ссоры наносит массированный ущерб международному миру и безопасности»{270}. Такая формулировка не позволяла рассматривать американское заявление как выражение поддержки одной из сторон в конфликте. Но Вашингтон твердо указал на заинтересованность в его ограничении. Поскольку СССР выступал в споре в качестве более сильной стороны, это адресовало американское предупреждение в большей степени ему — и в этой мере США фактически выступили в защиту Китая.
Еще более это впечатление усиливало продолжение речи Э. Ричардсона: «В обеспечении собственной национальной безопасности в долгосрочной перспективе мы не намерены вступать в отношения с одной стороной против другой. Но мы намерены следовать линии постепенного улучшения отношений с обеими... Мы не собираемся из-за беспокойства, которое испытывает Советский Союз, отказываться от попытки вывести коммунистический Китай из скорлупы злобы и отчуждения, в которой он находится»{271}.
Реакция США в целом умиротворяюще подействовала на обе стороны. Первый шаг к ослаблению напряженности сделал Советский Союз. Сыграло роль стечение обстоятельств. В сентябре 1969 г. в Ханое умер президент ДРВ Хо Ши Мин. Возвращаясь с его похорон А. Н. Косыгин после нескольких запросов получил согласие китайской стороны на проведение советско-китайской встречи, которая состоялась в Пекинском аэропорту. В ходе ее была достигнута договоренность о начале советско-китайских переговоров по пограничным вопросам в октябре 1969 г. Китайская сторона отказалась от требования отвода советских войск со спорных территорий как предварительного условия переговоров. А. Н. Косыгин, по утверждениям китайской стороны, не подтверждаемым советской{272}, обещал, что советские войска будут отведены от границы.
Таким образом, Китай завершил движение от союза с СССР к самоутверждению в качестве одного из его наиболее вероятных противников, показав себя независимой силой региональных отношений, способной если не выступать на равных с Советским Союзом и США, то, во всяком случае, противостоять им обоим одновременно. Высокая степень самодостаточности, сильное политическое руководство и принятая населением мобилизационная модель поведения позволяли Китаю не только оставаться цельным и устойчивым во внутриполитическом отношении, но и проецировать свое влияние в регионе в масштабах, впечатляющих в соотношении с его ограниченными ресурсами. Эмансипировавшись от роли пассивного элемента среды, в 60-е годы Китай сам стал генератором регионального влияния, с которым были вынуждены считаться Соединенные Штаты и Советский Союз. Как отмечал Р. Клоф, «к концу 60-х годов увеличивающийся разрыв между Москвой и Пекином превратил двустороннюю конфронтацию в Восточной Азии в трехстороннюю»{273}.
Проблема подконтрольности пространства в условиях войны США во Вьетнаме
Китайский опыт «прорыва в лидеры» был только наиболее ярким проявлением тенденции к нарастанию сопротивления восточно-азиатских стран попыткам включить их в структуру двудержавного регулирования. Малые и средние страны региона прибегали к поддержке более мощных держав. Но, во-первых, они, скорее, пытались играть на противоречиях между ними, чем становиться сателлитами одной из них; во-вторых, государства региона сохраняли представление о ценности «самопомощи», то есть способности самостоятельно или при увеличивающейся доле собственных усилий решать национальные задачи; в-третьих, они сохраняли автономность в сфере восприятия региональных реалий.
Абсолютизация коммунистической угрозы в последние годы администрации Д. Эйзенхауэра приобрела такую форму, что в январе 1961 г., передавая власть Дж. Кеннеди, он завещал: «Лаос был ключом ко всей зоне Юго-Восточной Азии. ... Если мы позволим Лаосу пасть, нам придется сдать и весь этот район»{274}. Речь, между тем, шла лишь о том, что в этой маленькой стране продолжалось противостояние правых и левых. Нейтрализм принца Суванна Фумы и его склонность к компромиссу с Патет Лао делали его неприемлемой для США фигурой. Поддержав правых, Вашингтон способствовал отстранению его от власти в 1959 г. Но в результате военного переворота в августе 1960 г. Суванна Фума снова возглавил правительство во Вьентьяне и, пытаясь противостоять давлению правых, установил в сентябре 1960 г. дипломатические отношения с СССР. В ответ правые группы предприняли наступление на столицу, вынудив правительство бежать в Камбоджу. Однако Москва стала оказывать по воздуху помощь Патет Лао, который к маю 1961 г. установил контроль над половиной территории страны.
Соединенные Штаты рассматривали вопрос о направлении войск в Лаос. Но президент Дж. Кеннеди счел возможным откликнуться на предложение Н. Сианука возобновить Женевскую конференцию по Индокитаю для мирного урегулирования кризиса. В июле 1962 г. представители 14 стран, включая СССР, США, Британию, КНР, Францию, Бирму, Таиланд, Индию, Канаду, Польшу (последние три — в качестве членов международной контрольной комиссии по соблюдению соглашения) подписали декларацию о нейтрализации Лаоса{275}. В Лаосе было создано коалиционное правительство, включившее в себя представителей основных соперничавших сил. Однако к 1963 г. стало ясно, что страна фактически разделилась на две зоны, контролируемые Патет Лао и правыми группами во главе с Фуми Насаваном.
Ситуация в Лаосе, второстепенная по значимости и тяготевшая к формуле «буферного» решения, могла стабилизироваться и при отсутствии единого правительства. Основным источником разрушительных импульсов в Индокитае было положение в Южном Вьетнаме. В 60-х годах злоупотребления Нго Дин Дьема были очевидны. Хотя в 1959 г. борьбу против правительства начали коммунисты, их поддержали умеренные слои — буддистские организации и общественные группы, среди которых буддизм имел влияние. Раздражение против действий Нго Дин Дьема и членов его семьи, захвативших важные государственные должности, было сильным и в среде военного командования. Попытки президента, опасавшегося заговора, делать частые кадровые перестановки усиливали подозрительность генералитета.
Но «католический фактор», бывший основой приязненных личных отношений Нго Дин Дьема с Дж. Кеннеди в пору, когда тот еще был сенатором, мешал Дж. Кеннеди-президенту трезво оценить причины слабости южновьетнамского режима. Между тем, Фронт национального освобождения в 1962 г. выдвинул идею распространить формулу нейтрализации Лаоса на Камбоджу и Южный Вьетнам. Президент Франции Шарль де Голль, с раздражением воспринимавший попытки США «занять место Франции» в Индокитае, поддержал план нейтрализации, но идея не была принята Сайгоном.
В мае-августе 1963 г. по Южному Вьетнаму прошли протесты буддистов против преследований. Затем начались репрессии, в ходе которых около полутора тысяч монахов было арестовано. Это резко обострило обстановку и вызвало негативную реакцию за рубежом. Учитывая неспособность Нго Дин Дьема найти взаимопонимание с умеренными слоями общества, американская администрация санкционировала контакты своих представителей в Сайгоне с группой южновьетнамских военных. Силами последних 1 ноября 1963 г. был осуществлен переворот, в ходе которого Нго Дин Дьем был убит. Через несколько недель в Далласе был убит и президент Дж. Кеннеди.
В декабре 1963 г. новое американское руководство пришло к выводу о том, что и новое южновьетнамское правительство не в состоянии контролировать ситуацию. Попытка военных примирить буддистов с католиками имела ограниченный успех, а ослабление репрессий способствовало формированию новых политических течений, которые добавили неопределенности. В январе 1964 г. в стране произошел следующий переворот, но и новое правительство не обеспечило порядка. Напор оппозиции не ослабевал, а правительство контролировало не более половины сельских районов. Были основания ожидать победы сторонников нейтрализации Южного Вьетнама, что, по мнению американской администрации, было равнозначно утверждению в нем коммунистов{276}. США склонялись к необходимости вмешательства.
ДРВ тоже была настроена расширить помощь ФНО. При ограниченности собственных ресурсов Ханой стремился при этом опереться на поддержку из-за рубежа. Но Советский Союз показал себя сторонником «буферного» решения. В задачи Москвы не входило обострение отношений с Вашингтоном из-за Северного Вьетнама. В вопросах революционной войны союзником Хо Ши Мина мог быть Китай. Начало 60-х годов было апогеем вьетнамо-китайского сотрудничества. В 1962 г. северовьетнамское правительство поддержало Пекин в китайско-индийском конфликте. В мае 1963 г. в Ханое побывал Председатель КНР Лю Шаоци, после чего ДРВ солидаризировалась с китайской концепцией войн за национальное освобождение. Ханой отказался присоединиться к Договору о запрещении испытаний ядерного оружия и осудил его{277}. Эти шаги были восприняты в Москве с неодобрением. Не поддерживая установки на вооруженную борьбу, СССР оказал давление на Вьетнам посредством свертывания предоставляемой ему помощи. В 1964 г. она была сокращена вдвое по сравнению с 1962 г. {278}
Начало интервенции США изменило ситуацию. 4 августа 1964 г. два американских миноносца в Тонкинском заливе, войдя в территориальные воды Северного Вьетнама, спровоцировали атаку северовьетнамских катеров. Используя инцидент, администрация Л. Джонсона обратилась в конгресс за разрешением применить силу. Соответствующая резолюция («тонкинская») была принята. В ней говорилось о том, что конгресс «одобряет и поддерживает необходимые меры для отражения нападения на вооруженные силы США и предупреждения дальнейшей агрессии»{279}.
Как отмечает американский исследователь Мин Чен, «в целом новые события ослабили прежнюю уверенность в том, что во Вьетнаме, да и вообще везде, США имеют дело с монолитом коммунистических сил, рвущихся к мировому доминированию. Но поскольку администрация Л. Джонсона продолжала считать советско-китайский раскол семейной ссорой, ей не удалось переориентировать свою политику в отношении обеих коммунистических держав так, чтобы воспользоваться преимуществами вновь образовавшихся трехполярных отношений и изменить свои биполярные представления о ситуации»{280}.
Администрация рассматривала две формы вмешательства: бомбардировки территории ДРВ с целью побудить ее к прекращению оказания помощи югу [1] и высадку американских войск в Южном Вьетнаме [2]. Тонкинская резолюция санкционировала и то, и другое. Однако Л. Джонсон не хотел начинать войну в 1964 г., поскольку в ноябре ему предстояло выступать на президентских выборах против «крайнего» республиканского претендента Барри Голдуотера, и он стремился противостоять сопернику в образе сдержанного, ответственного политика.
После переизбрания Л. Джонсона последовала эскалация. В феврале 1965 г. начались бомбардировки ДРВ, а в июле во Вьетнам были направлены сухопутные части, численность которых к концу 1965 г. достигла 150 тыс. чел. Касаясь адекватности решения США, Р. Томпсон, замечает: «Все дело было в том, что Эйзенхауэр и Кеннеди сделали Южный Вьетнам вопросом национального престижа для Соединенных Штатов. Одновременно они приписали этой маленькой стране стратегическое значение, в котором не усомнился и Джонсон»{281}.
Администрация Л. Джонсона действовала оглядываясь на предшественников. Президент боялся быть обвиненным в «потере Вьетнама», как в «потере Китая» был обвинен Г. Трумэн. Л. Джонсон, подобно Д. Эйзенхауэру, воспринимал вьетнамскую ситуацию в контексте «теории домино»{282}. Но в отличие от них обоих он видел разницу между перспективами общей и локальной войны. Интервенция во Вьетнаме была ограниченным конфликтом, не обязательно — это в Вашингтоне уже знали — сопряженным с автоматическим вовлечением в него СССР и даже Китая.
После прихода к власти в СССР нового руководства Москва стала отходить от линии на минимальное участие в конфликте. Во-первых, новому руководству хотелось преодолеть раскол в комдвижении и подтвердить свою способность оставаться его лидером. Во-вторых, СССР смущало отчуждение в отношениях не только с Ханоем, но и Пхеньяном, наметившееся в последние годы пребывания у власти Н. С. Хрущева. Требовались шаги если не для восстановления советского влияния в этих странах, то для предупреждения их блокирования с КНР на антисоветской основе. В-третьих, советское руководство было уязвлено инцидентом, когда американские ВВС нанесли массированный бомбовый удар по Ханою в момент пребывания там с официальным визитом председателя совета министров СССР А. Н. Косыгина 7-8 февраля 1965 г. Как бы то ни было, Советский Союз занял более активную позицию в вопросе оказания поддержки ДРВ. Вместе с тем, СССР не выходил за рамки «буферной» политики.
Одним из проявлений новой линии было адресованное Китаю и Северному Вьетнаму в апреле 1965 г. предложение о единстве действий в интересах борьбы с американским вмешательством. Однако этот план не были принят КНР{283}. Ряд исследователей считает, что тем самым КНР стала подавать сигналы, указывающие на ее нежелание содействовать разрастанию войны. Эти сигналы были не сразу распознаны в США. Только в апреле 1966 г. представители американской администрации сделали ряд заявлений, в которых признавали сдержанность китайской политики во Вьетнаме и указывали на отсутствие у США намерения вступать в конфликт с КНР. Аналогичные по смыслу заявления последовали в мае 1966 г. и со стороны китайского руководства, хотя в сентябре 1966 г. КНР повторила свою позицию относительно того, что нападение на ДРВ будет рассматриваться как нападение на Китай (впервые об этом было заявлено после принятия «тонкинской» резолюции в 1964 г.){284}. На фоне этих сигналов в 1966 г. в Варшаве открылись перенесенные туда из Женевы американо-китайские переговоры о нормализации отношений на уровне послов.
С весны 1966 г. поворот к переговорному урегулированию конфликта под влиянием Москвы обозначился и в политике ДРВ. К январю 1967 г. он стал заметным после того, как Ханой заявил о готовности вступить в переговоры с США в случае безусловного прекращения бомбардировок северовьетнамской территории. Эта позиции была поддержана Советским Союзом. В феврале 1967 г. в ходе визита А. Н. Косыгина в Великобританию глава британского кабинета передал ему адресованное северовьетнамским руководителям послание Л. Джонсона по поводу нормализаций отношений. СССР выступил посредником между США и ДРВ. Однако результатов эта миссия не дала.
Только в марте 1968 г. в преддверии новой президентской кампании американские ВВС прекратили бомбардировки Северного Вьетнама, вслед за чем в апреле начались американо-вьетнамские переговоры. Но вьетнамская сторона затягивала их, используя как мирную передышку. В меморандуме государственного департамента США, представленном в СНБ в январе 1969 г., отмечалось, что «советские возможности влиять на политику ДРВ ограничены твердым намерением Ханоя сохранить максимум свободы маневра внутри разобщенной коммунистической системы и успешно освоенной Ханоем практикой игры на противоречиях между СССР и Китаем, позволяющей ему избегать решающего влияния на его политику со стороны соперничающих между собой обоих его могущественных покровителей»{285}. Мнение об устойчивости ДРВ к советскому и китайскому влиянию подтверждали эксперты министерства обороны США, ОКНШ и сотрудники американского посольства в Сайгоне.
В 1968 г. радикализм «культурной революции» в Китае стал слабеть. Сближение ДРВ с СССР и тенденция к нормализации отношений СССР с США в сочетании со страхами, вызванными вмешательством СССР в Чехословакии подтолкнули КНР к пересмотру политики в отношении США. В ноябре 1968 г. МИД Китая выступил с предложением провести переговоры о заключении китайско-американского соглашения о нормализации отношений на принципах мирного сосуществования. Это был шаг, адресованный новому американскому руководству, так как выборы 1968 г. в США выиграл кандидат республиканской партии Р. Никсон, с 1967 г. известный своим мнением о необходимости перестроить американскую политику в Азии с учетом «реалий в Китае»{286}.
После прихода к власти новая администрация начала уточнять внешнеполитические ориентиры. 21 января 1969 г. СНБ разослал в государственный департамент, ЦРУ, ОКНШ, а также послу в Сайгоне меморандум, содержащий ряд оценочных вопросов относительно политики СССР во Вьетнаме. Касаясь достоверности предположений о давлении в пользу компромисса с США, которое Вьетнам мог испытывать со стороны Москвы и Пекина, ответ госдепартамента указывал на критику Китаем посреднических усилий СССР. В документе признавалось, что действия советской стороны в 1967 и 1968 гг. показали, что «СССР использует свое влияние на Ханой своевременно, а также в общем и по существу конструктивно»{287}. Выводы ЦРУ совпадали с мнением госдепартамента.
В мае 1969 г. в Париже начались контакты США и ДРВ относительно вывода войск США из Вьетнама. Принципиальное решение о его необходимости в Вашингтоне уже созрело и требовалось его политическое обоснование. В июне 1969 г. президент Р. Никсон огласил новую доктрину политики США в Азии, в основу которой был положен принцип «вьетнамизации» войны — то есть перенос основного бремени физического ведения боевых действий с американских экспедиционных войск на части регулярной армии правительства Южного Вьетнама.
Доктрина Р. Никсона означала, что США снимают с себя ответственность за устойчивость союзных режимов в Азии силовыми методами. Более того, даже в случае агрессии извне азиатским союзникам США предстояло принять на себя ответственность за, так сказать, первую линию своей обороны. Вашингтон гарантировал «ядерный зонтик», сдерживая опасность вмешательства со стороны враждебных великих держав. Но урегулировать конфликты с соседями азиатским странам предстояло опираясь на собственную живую силу, хотя США были готовы оказывать авиационную и военно-морскую поддержку. Новый подход предусматривал и сокращение баз на иностранной территории. Их значение предполагалось сократить за счет использования подвижных баз — подводных лодок и морской авиации. Во всем, что выходило за рамки безопасности непосредственно Австралии, Новой Зеландии, Японии, Южной Кореи, Тайваня, Таиланда и Филиппин, американская администрация была склонна искать взаимопонимания с Советским Союзом на базе нейтрализации соответствующих стран и районов{288}.
Приоритеты некоммунистических стран региона
Джон Велфилд, автор работы о месте Японии в американской стратегической системе, заметил, что ситуация во Вьетнаме вызывала сочувствие в Восточной Азии аналогично тому, как в 20-е годы ХIХ в. романтизированная борьба Греции за независимость от Оттоманской Порты пленяла воображение публики в Европе{289}. И если прозападно настроенная часть местной элиты относилась к происходящему прагматично, то ее патриотическому слою «казалось, что на Северный Вьетнам и Вьетконг снизошел свет апостольского благословения... То, как западная сверхдержава, защищая марионеточный режим, к которому даже сама она относилась с презрением, обрушила все ужасы современного технологичного оружия на маленькую, развивающуюся азиатскую страну, действовало на ... консерваторов так же возмущающе, как и на сторонников левых взглядов. К тому же, необычайное подвижничество вьетнамских буддистов в их борьбе против режима Нго Дин Дьема убеждало в правоте» буддистов всех, кто разделял их верования{290}.
С точки зрения стран региона, война во Вьетнаме, выражая противоречия между «свободным миром» и «коммунизмом», все же была борьбой угнетенного Востока с сильным и высокомерным Западом. Китай, представляющий крупнейшую цивилизацию региона, должен был быть предрасположен к азиатизированному восприятию региональных реалий. Но он сконцентрировался на стремлении «на равных» включиться в структуру межлидерских отношений СССР и США. Высокая степень идеологической детерминированности этих отношений усиливала ориентацию КНР на видение мира сквозь призму оппозиции «коммунизм — антикоммунизм». Побочным итогом отрыва Китая в лидеры оказались утраты, во-первых, способности к культурно-цивилизационному видению, а во-вторых, этических оснований к нему апеллировать. Носителями культурно-цивилизационного сознания оказались преимущественно малые страны региона.
Война во Вьетнаме имела для них важные последствия. Создав благоприятную экономическую конъюнктуру, военный бум вызвал подъем экономики некоммунистических стран, подтолкнул их к пересмотру приоритетов в пользу хозяйственного развития. Япония, Тайвань, Южная Корея и Гонконг в эти годы наращивали объемы внешнеторговых операций, подавая пример другим странам. По многим параметрам Япония — промышленно развитая, многонаселенная — не относилась к малым и средним странам, с которыми обычно ассоциируется представление о «пространстве». Но с точки зрения функциональной роли в 60-х годах эта страна представляла собой пример «затвердевающей» среды.
Содействовав принятию Японией мирной конституции 1947 г., США дали японскому правительству возможность юридически обосновывать нежелание становиться активным проводником американской политики. В 1961 г. японский парламент ратифицировал новый японо-американский договор безопасности, который отличался от договора 1951 г. меньшей асимметрией взаимных обязательств по сотрудничеству в области обороны. Договор был заключен на 10 лет и включал в себя формулировку о том, что вооруженное нападение на одну из сторон «будет представлять собой угрозу миру и безопасности другой». Подготовка договора вызвала раскол в японском обществе. Социалисты и коммунисты, выступавшие за нейтральную внешнюю политику, были не согласны с подтверждением Японией ориентации на союз с Вашингтоном. Ультраправые были возмущены нежеланием правительства добиваться ревизии мирной конституции и создания независимого военного потенциала.
Значительным было и недовольство части умеренно консервативного слоя общества, обеспокоенного возможностью расширения военных обязательств Японии. Эти настроения не были связаны с послевоенным пацифизмом. Дело было в национализме в той своеобразной форме, которая была характерна для японской элиты. Сознавая невозможность реставрации независимой военной силы, и, возможно, не желая этого на основании предшествовавшего опыта, с одной стороны, и оценивая перспективы использования средств от экономии на военных расходах, с другой, японские политики не были склонны считать создание независимого оборонного потенциала актуальной задачей в ближайшей перспективе. Идея временного союза с США, впервые введенная в оборот премьером Сигэру Иосида (1946-1947 и 1949-1954 гг.), казалась в этом смысле по-прежнему значимой.
Японская элита исходила из необходимости обеспечить возможность реальной самостоятельности в сфере внешней и оборонной политики в более отдаленной перспективе. Было принято считать, что чем более обширными станут функции Японии в рамках стратегической системы США, тем сильнее страна будет в нее интегрирована и тем труднее будет Японии освободиться от американского контроля в будущем. Выполнение вспомогательных функций сегодня считалось залогом независимости в выполнении основных функций в будущем{291}. Принимая идею партнерства с Соединенными Штатами, основное течение умеренных консерваторов в правящей партии и деловых кругах было против «полноценного» союза с США, который бы позволил Японии создать мощную военную машину, но и подчинил бы ее американскому контролю.
Эта позиция определяла подход страны к региональным отношениям. При общей «вписанности» ее внешней политики в политику США, Япония в ряде случаев успешно отстаивала право на специфику видения региональных реалий. Она первой из азиатских стран провозгласила приоритетность хозяйственного развития, считая экономику фундаментом восстановления международного статуса. С 1960 г. кабинет Хаято Икэда (1960-1964 гг.) приступил к разработке плана перестройки промышленности и сельского хозяйства. Правительство оказывало поддержку частному сектору, вмешиваясь в экономику с целью концентрации средств в приоритетных отраслях. В результате темпы роста ВНП в 1960-1969 гг. превысили десятипроцентную отметку, оказавшись самыми высокими в мире. В среднем на 17,5% в год рос японский экспорт, значительная доля которого направлялась в США.
Нельзя сказать, что американская администрация была совершенно лояльна к японским успехам, выливавшимся в дисбаланс американо-японской торговли. Но политические и стратегические соображения смиряли Вашингтон. Как отмечалось в установочном докладе СНБ о политике в отношении Токио, «если в торговле Японии с Соединенными Штатами наступил бы значительный спад, японскому руководству пришлось бы рассмотреть вопрос о переориентации на коммунистический блок как о единственной альтернативе»{292}.
Отношения с Китаем были автономным, по отношению к США, направлением японской политики с 1960 г. Шаги к их оживлению правительство Х. Икэда предпринимало по линии культурных и экономических связей с КНР. В ноябре 1962 г. японские и китайские представители (отставной министр внешней торговли и промышленности Японии Тацуноскэ Такасаки и председатель китайского комитета стран Азии и Африки Ляо Чэньчжи) подписали «меморандум Ляо-Такасаки», который не носил характер официального межправительственного соглашения и предусматривал развитие торговли по линии «дружественных фирм» и организаций. Несмотря на негативную реакцию США на японо-китайскую торговлю, она продолжала развиваться. Но Япония следовала за США в том, что касалось блокирования принятия КНР в ООН, и протестовала против проведения Китаем ядерного испытания в 1964 г. Приход к власти вскоре после этого в связи с болезнью Х. Икэда кабинета Эйсаку Сато (1964-1972 гг.), который не был сторонником улучшения отношений с КНР, не позволил продолжить линию на нормализацию отношений с Пекином. «Культурная революция» в Китае усугубила ситуацию.
Известную самостоятельность Япония проявляла и в корейском вопросе. Соединенные Штаты полагали возможным рано или поздно возложить на Токио обязательство оказать помощь Сеулу в случае нового конфликта на Корейском полуострове. Но нежелание японской стороны принимать на себя эту функцию, равно как и антияпонские настроения южнокорейского руководства не позволяли Вашингтону подвигнуть двух его партнеров к взаимному сотрудничеству, которое могло бы стать первым шагом к формированию НЕАТО (по аналогии с СЕАТО) в составе Японии, Южной Кореи и Тайваня. Только после почти четырех лет сложных японо-южнокорейских переговоров, инициированных Вашингтоном, в июне 1965 г. Договор об основах отношений Японии и Республики Кореи был подписан.
При его заключении японская сторона смогла отстоять ряд позиций, противоречивших рекомендациям США. Токио отказался безоговорочно признать Сеул единственным законным представителем корейского народа. В договоре было сказано, что южнокорейское правительство признается таковым «в соответствии с тем, как это конкретизировано в резолюции ООН». В этой резолюции предусматривалось признание законности власти южнокорейского руководства в пределах той территории, на которую эта власть реально распространялась{293}. Иными словами, резолюция исходила из существования в Корее двух режимов, каждый из которых обладал властью на своей территории. Таким образом в Токио обозначили признание факта существования государства на Севере, с которым Япония развивала торговые отношения. В договоре не получил разрешения также спор об о-вах Такэсима, на которые претендовал Сеул. Японское правительство отклонило и требование признать южнокорейскими гражданами 500-тысячное корейское меньшинство в Японии, при том что политические симпатии проживающих здесь корейцев в основном тяготели к Пхеньяну.
Наиболее важным дипломатическим событием 60-х годов для Японии было восстановление суверенитета над Окинавой. Согласно Сан-Францисскому договору архипелаг Рюкю, главным островом которого и была Окинава, и о-ва Бонин были переданы под опеку ООН с предоставлением административных прав по ее осуществлению Соединенным Штатам. Вопрос о возвращении этих территорий Японии был важен с точки зрения репутации Соединенных Штатов в стране и позиций проамериканских фракций японской элиты. В начале 60-х годов американское руководство признавало, что вопрос об Окинаве «должен быть пересмотрен с учетом его политической деликатности с точки зрения американо-японских отношений»{294}. По мере приближения окончания срока действия договора безопасности США стали более чувствительны к пожеланиям японской стороны. Предполагалось, что американский контроль над островами может стать аргументом против продления договора, а урегулирование проблемы позволит легче решить вопрос о пролонгации. На Окинаве имелось американское ядерное оружие, а в соответствии с тремя безъядерными принципами Япония отказалась от права иметь его на своей территории. В марте 1969 г. Э. Сато официально заявил, что будет добиваться восстановления прав на Окинаву и вывода с нее ядерного оружия.
Доктрина Никсона вызывала в Токио тревогу, так как она могла предвещать рост давления на Японию в пользу наращивания военной мощи. Но в январе 1969 г. СНБ США пришел к выводу о необходимости перевода ядерного оружия на собственно американскую территорию. Это избавляло от необходимости хранить его на Окинаве. 3 июне 1969 г. стало известно о решении США вывести ядерное оружие с Окинавы. В ноябре 1969 г. было подписано коммюнике Сато-Никсон, содержавшее обязательство США передать Японии права на Окинаву в 1972 г.
Пример Японии в 60-х годах был характерен как образец партнерского взаимодействия США с региональной средой. В тенденции такой тип отношений, налагаясь на объективно лидерские данные Японии, означал обособление страны от «пространства» и ее эволюцию в сторону «квази-лидерского» положения. Индонезия, напротив, иллюстрировала случай, когда отстраненность от взаимодействия с каким-то одним лидером и лидерами в целом результировалась в закреплении за собой роли элемента «среды» и стремлении использовать преимущества такого положения.
В начале 60-х годов влияние США в Индонезии оставалось слабым из-за недоверия А. Сукарно, вызванного поддержкой Соединенными Штатами антипрезидентских сил. СССР оказывал стране крупную помощь, поставляя технику и вооружения (бомбардировщики дальнего радиуса действия, подводные лодки). Эти поставки укрепили военный потенциал Индонезии и стимулировали ее попытки оказать давление на Голландию, сохранявшую контроль над Западным Ирианом. Голландия располагала силами, достаточными, чтобы противостоять Джакарте. Кроме того, ее поддерживала Австралия, не желавшая появления у своих границ сильной и озабоченной расширением территории Индонезии. Однако США и Британия, опасаясь за свою репутацию, не хотели поддерживать Голландию, а на стороне Джакарты была Москва, с которой предстояло, к тому же, заключить Договор о запрещении ядерных испытаний. В результате закулисных маневров в мае 1963 г. Голландия мирно передала контроль над Западным Ирианом Индонезии. На этом, однако, объединительные планы Джакарты не были исчерпаны, поскольку почти сразу возник ее территориальный спор с Малайзией.
Федерация Малайзия была провозглашена в сентябре 1963 г. на территории прежней Малайской Федерации на материке и двух британских колоний на о. Борнео — Саравака и Сабаха. Смысл объединения, инициатива которого принадлежала Британии, состоял в том, чтобы не позволить китайскому населению прежней Малайи, в которой оно уже стало составлять большинство, подчинить себе коренное население в условиях либерализации политической системы. Присоединение к федерации преимущественно малайских в этническом отношении островных территорий могло придать межэтническому балансу в едином государстве большую соразмерность.
Но правительство Индонезии, в состав которой входила большая часть о. Борнео, считало расположенные на нем британские колонии потенциальными частями своей территории. А. Сукарно обвинил Малайзию в имперских амбициях. Еще до официального провозглашения Федерации Малайзии на территорию Саравака и Сабаха стали совершать рейды индонезийские «добровольцы». В обстановке военной конфронтации Индонезия разорвала дипотношения с Британией, ее граждане были высланы, а их собственность национализирована. В августе 1964 г. на Борнео были направлены индонезийские войска, и конфликт перешел в открытую стадию.
США и Британия поддержали Малайзию и стали оказывать ей помощь. На стороне Малайзии выступили британские и австралийские войска. Но единства среди держав не было. СССР продолжал поставлять Индонезии вооружения и блокировал в СБ ООН попытки провести резолюции с осуждением действий Джакарты. Наибольшую активность проявлял Китай, заявивший, что окажет ей помощь в случае ее конфликта с Британией или США.
Отношения КНР с Индонезией строились по линии межправительственных связей и межпартийных отношений с компартией этой страны. Теоретической основой сближения Китая с Индонезией по линии официальной политики могла служить идея А. Сукарно о создании в Азии «блока новых сил», под которыми подразумевались молодые освободившиеся государства. После того как индонезийское правительство заявило о выходе страны из ООН, в Джакарте обсуждалась и идея создания «альтернативной ООН». Подобные планы перекликались с настроениями в Пекине. Кроме того, первая половина 60-х годов была пиком влияния Китая в регионе, когда он работал над формированием регионального блока под своим руководством в составе КНР, Индонезии, ДРВ и КНДР{295}.
В 1965 г. этот план был разрушен неудачной попыткой индонезийских коммунистов совершить государственный переворот и революцию. Влияние КПИ в Индонезии было сильным еще с 50-х годов. В 1964-1965 гг. А. Сукарно, нуждаясь в поддержке коммунистов и будучи зависимым от помощи КНР, был внимателен к их рекомендациям. По требованию левых в стране были запрещены антикоммунистические и исламские партии, а также предпринимательские организации. Компартия полулегально формировала боевые группы, которые предполагалось вооружить оружием из КНР. Коммунисты требовали признать их военные формирования. Антикоммунистической силой в стране был генералитет.
Против него и был направлен организованный компартией путч 30 сентября 1965 г. Но ей не удалось сразу уничтожить все руководство вооруженных сил. Оставшийся в живых генерал М. Сухарто сумел организовать сопротивление и, опираясь на поддержку националистических, антикитайски настроенных слоев общества, недовольных усилением коммунистов, подавил мятеж. Последовал террор против компартии, в стране была установлена диктатура{296}.
Смена режима в Индонезии привела к быстрому урегулированию при посредничестве Таиланда индонезийско-малайзийского конфликта. Новое правительство также разорвало дипломатические отношения с КНР. Однако, закрепив страну на антикоммунистических позициях, события 1965 г. во внешней политике вылились, скорее, в более консервативное прочтение линии на неприсоединение, чем в отказ от нее. Генерал Сухарто не пошел на свертывание связей с социалистическими странами. Напротив, его правительство приняло меры к улучшению отношений с Москвой, которые были натянутыми в последние годы правления А. Сукарно, а также продолжило курс на развитие связей с ДРВ и КНДР{297}. Индонезия стала осторожно лавировать между сильными внерегиональными державами, уделяя все большее внимание сугубо региональным делам.
В 60-х годах после краткой вспышки нестабильности стали намечаться признаки устойчивости на юге Кореи. В марте 1960 г. под давлением оппозиционных сил и американской администрации, недовольной репрессивным режимом Ли Сын Мана, южнокорейское правительство решило провести в стране президентские выборы. Однако за месяц до них внезапно умер главный политический соперник Ли Сын Мана, и последний был обвинен оппозицией в причастности к его устранению. Выборы, тем не менее, состоялись. Они были проведены в апреле 1960 г. в обстановке полицейского террора и давления и, по утверждению их организаторов, принесли победу Ли Сын Ману. Их результаты не были признаны обществом, и в стране начались массовые выступления против Ли Сын Мана. Одним из лозунгов оппозиции было объединение с КНДР.
В этих условиях США отказались поддержать Ли Сын Мана и рекомендовали ему покинуть страну, что тот и вынужден был сделать. В стране было создано новое правительство во главе с доктором Чан Муном, которое однако было недостаточно сильным, чтобы сдержать общественное брожение. В мае 1961 г. выступления (в основном студенческие) были подавлены группой военных, фактически взявших власть в свои руки. Их руководителем был генерал-майор Пак Чжон Хи. Его режим принял курс на введение в Южной Корее «административной демократии» и «направляемого капитализма». Это означало создание законодательных основ авторитарного, но сосуществующего с легальной и активной оппозицией режима президентской власти. В 1962 г. военные провели через референдум поправки к конституции, в соответствии с которыми парламентская республика была преобразована в президентскую, а в октябре 1963 г. Пак Чжон Хи добился своего избрания президентом, с незначительным отрывом опередив соперника.
В экономике линия правительства состояла во введении государственного регулирования в форме пятилетнего плана развития, в результате осуществления которого Южная Корея должна была создать современную промышленность. Благодаря удачной стратегии экономического роста во второй половине 60-х годов экономическая ситуация в стране стала улучшаться, что отчасти нейтрализовало негативный заряд общества{298}.
В условиях авторитарности развивался и Таиланд, бывший передовым рубежом некоммунистической Азии по отношению к КНР и ДРВ. Только полоса территории Лаоса шириной в 200 км отделяет таиландские земли от китайской провинции Юньнань, в которой проживает 200-тысячное тайское меньшинство. В 1953 г. Пекин создал в Южной Юньнани автономное тайское правительство, что обеспокоило Таиланда, решивший, что КНР рассматривает вопрос об использовании китайских тайцев для «освободительной миссии» в Таиланде{299}. Опасения в отношении Китая и Вьетнама усиливали антикоммунистический компонент политики Бангкока. Из страха перед ними Таиланд вступил в СЕАТО. Но условия Манильского договора не устраивали его. Между США, с одной стороны, и Британией и Францией, с другой, не было единства по поводу положения в Индокитае. Париж и Лондон избегали обвинений в «империалистическом вмешательстве» в дела азиатских стран. Естественно было ожидать, что они будут проявлять колебания при необходимости принять решение об оказании помощи Таиланду.
Источником беспокойства для Бангкока была ситуация в Лаосе. В 1959 г. Таиланд пытался добиться поддержки СЕАТО в связи с постоянным «транзитом» вооруженных отрядов вьетнамских коммунистов с севера на юг Вьетнама через Южный Лаос. Дипломатическая поддержка Таиланду была оказана, поскольку США заявили о возможности принятия военных мер в случае усиления вьетнамского проникновения в Лаос. Потребность во внешней помощи снова возникла в 1960 г. После переворота, вернувшего к власти в Лаосе Суванна Фуму, Таиланд, поддерживавший во внутрилаосском конфликте правые группы, потребовал от СЕАТО оказать совместное давление на Вьентьян. Лондон и Париж, поддерживавшие Суванна Фуму, выступили против этой идеи. Только в мае 1962 г., когда лаосский кризис достиг пика, в Таиланд были введены части вооруженных сил США, Австралии, Новой Зеландии и Британии общей численностью 10 тыс. чел., которые оставались там до конца 1962 г. {300}
Ситуация 1959-1962 гг. утвердила Таиланд в представлении о ненадежности военных гарантий СЕАТО и вынудила его искать дополнительные возможности для укрепления безопасности. Основным направлением его усилий было стремление добиться односторонних гарантий от США. В 1962 г. эта работа принесла результаты. По итогам визита в Таиланд государственного секретаря США Д. Раска было подписано совместное коммюнике (коммюнике Раск-Танат), которое имело характер американо-таиландского военного соглашения. В соответствии с ним, Соединенные Штаты обязались оказывать помощь Таиланду в случае возникновения угрозы, как она была определена в тексте Манильского пакта, независимо от того, какое решение будет принято другими странами СЕАТО по этому поводу.
Разочарование в СЕАТО способствовало еще большей компроментации в Восточной Азии идеи стабилизации обстановки на базе привлечения западных государств и внерегиональных держав в целом. Отражая растущую экономизацию мышления местных лидеров, 8 августа 1967 г. в Бангкоке было провозглашено создание Ассоциации стран Юго-Восточной Азии (АСЕАН) в составе Индонезии, Малайзии, Сингапура (в 1965 г. ставшего независимым государством в результате отделения от Малайзии), Таиланда и Филиппин. Это была первая региональная организация, созданная на чисто азиатской основе — без участия США или европейских держав{301}. АСЕАН сразу же декларировала свою ориентацию на экономическое и культурное взаимодействие. Правда, в 1968 г. встречи были приостановлены возобновленными претензиями Филиппин на Сабах. Но в 1969 г. этот вопрос был улажен, а деятельность организации оживилась.