Начало конца
Уже после окончания войны в Немецком военном архиве были найдены необычные документы. Как правило, в архиве хранились приказы и директивы ставки, материалы рейхсвера и прочие военно-государственные документы. Но это были письма с фронта, причем письма, с которых чьей-то рукой были удалены подписи и адреса. Стали докапываться: почему вдруг письма попали в архив? После долгих розысков и расспросов был найден ответ.
В январе 1943 г., когда окруженные на Волге немецкие войска еще продолжали свое бессмысленное сопротивление и тонкая ниточка авиасвязи еще соединяла 6-ю армию Паулюса с основными немецкими силами, в ставке Гитлера решили «изучить настроения», которые царили среди солдат обреченной армии. Когда последний самолет, поднявшийся с аэродрома Гумрак, сел в Новочеркасске, из него вынули семь мешков с почтой и срочным курьером направили в ставку, в управление военной цензуры. Здесь педантичные чиновники рассортировали письма, срезали подписи и адреса и приступили к «изучению». Через некоторое время испуганные цензоры доложили начальству: среди отправителей писем только 2,1% были настроены «положительно к военному руководству». Остальные 97,9% были настроены либо «оппозиционно», либо «сомневались».
Разумеется, такой материал не мог рассчитывать на успех в ставке. Письма упаковали и отправили в архив, где они лежали вместе с приказами, сводками и донесениями, пока их не извлекли на свет и не опубликовали{418}.
Эти письма, написанные рукой людей, которые начали понимать, в какую страшную войну завлек их Гитлер, являются одним из наиболее важных немецких документов второй мировой [252] войны. Не в директивах Гитлера, не в приказах Гальдера, не в распоряжениях ОКВ, а именно в этих письмах звучал голос исковерканной, запутавшейся, но все-таки не истребленной совести немецкого народа. Но надо было совершиться битвам под Москвой и на Волге, чтобы этот голос зазвучал. Вот несколько выдержек из этих писем:
«...Я был потрясен, когда взглянул на карту. Мы совсем одни; никакой помощи извне. Гитлер нас бросил. Это письмо дойдет до вас, если аэродром еще в наших руках... Это конец...»«...Нам остается только ждать, все остальное не имеет смысла. На родине, конечно, кое-какие господа будут потирать руки и радоваться, что сохранили свои посты. В газетах будут публиковаться напыщенные статьи, окаймленные жирной черной рамкой. Нам будут воздавать честь и хвалу. Но не верь этой проклятой болтовне!»
«...Ты — жена немецкого офицера, и ты должна понять все, что я тебе скажу сейчас. Ты должна знать правду. Правду об отчаянной борьбе в безнадежном положении. Грязь, голод, холод, крах, сомнения, отчаяние, смерть... Я не отрицаю и моей собственной вины за все это. Она стоит в пропорции 1 к 70 млн. Пропорция мала, но вина есть. Я не собираюсь укрываться от ответственности и именно поэтому лишь своей собственной жизнью покрою эту вину... Я не трус. Но мне обидно, чго самую большую храбрость я могу проявить лишь в деле, которое абсолютно бессмысленно и даже преступно».
« ..Итак, ты знаешь, что я не вернусь. Я потрясен и во всем сомневаюсь. Хотя я знаю лишь долю того, что здесь творится, но и этого хватит, чтобы быть сытым по горло. Меня никто не убедит, что, мол, товарищи умирают со словами «Хайль Гитлер!» или «Германия!». Умирать-то они умирают... я видел, как сотни людей падают и умирают, в том числе такие же парни из «Гитлерюгенд», как я. Но если они еще могли произнести слово, то просили о помощи».
«...Фюрер твердо обещал вызволить нас отсюда. Нам прочитали это, и мы верим. Я верю до сегодняшнего дня — ведь надо во что нибудь верить!.. Но если все это враки, то Германия пропала и больше ничему нельзя верить. О, эти сомнения, эти проклятые сомнения, неужели они не исчезнут!»
«...Отец — ты полковник, генштабист. Ты знаешь, как обстоят дела, и я не нуждаюсь в сентиментальных объяснениях. Пришел конец. Мы протянем еще дней восемь. Затем крышка... Отец, сталинградская преисподняя должна быть предупреждением для вас всех. Я прошу тебя, не забывай о ней...
А теперь о делах. Во всей дивизии боеспособны лишь 69 человек... Все идет к концу. Рановато для тридцатилетнего офицера. Не буду сентиментальничать. Отец, обер-лейтенант имярек докладывает об убытии на веки вечные...»
«...На бумаге можно писать о вере. Но когда в этом опустошенном городе на Волге с нами поступили так цинично и продали нас; когда поймешь, что все, во что мы верили, — лишь напрасная трата времени, [253] то надо предупредить каждого, чтобы он не поддавался уговорам следовать этой вере».
«...Отец, ты мне говорил: «Будь верен знамени, и ты победишь с ним»... Ты вспомнишь об этих словах, ибо сейчас для каждого разумного человека в Германии наступило время, когда он проклинает безумие этой войны, и ты увидишь, как пусты слова о знамени, под которым я должен был победить.
Господин генерал, победы не будет! Остались лишь знамена и солдаты, которые умирают. А под конец не будет ни знамен, ни солдат. Сталинград — это не военная необходимость, а политическая авантюра. И в этом эксперименте Ваш сын, господин генерал, отказывается принимать участие. Вы помешали найти мне путь в жизни. Я избираю свой путь, идущий в противоположном направлении. Он ведет к жизни, пусть это и будет по другую сторону фронта. Не забывайте эти слова».
Повторим: надо было пережить битвы под Москвой и на Волге, чтобы из глубины сознания вымуштрованного и отравленного нацистами солдата или офицера вермахта поднялись на поверхность такие мысли, такие слова. Многое должно было произойти на тысячекилометровых фронтах, рассекавших Советский Союз от Ленинграда до Моздока, чтобы простой солдат или офицер вермахта, со свастикой на груди своего мундира и, возможно, с «Железным крестом» под левым карманом, написал такие строки. А в подобных словах нашло свое выражение бесконечное расхождение между целями гитлеровской разбойничьей войны и теми средствами, которыми Гитлер располагал для достижения этих целей.
Цели нам известны. А средства? Основное и решающее средство в условиях войны — вермахт и его генералитет — уже с осени 1941 г. стало давать такие осечки, что их должны были заметить даже ослепленный своими каннибальскими воззрениями Адольф Гитлер и ставка верховного главнокомандования. Однако этого не произошло. События 1942 г. подтвердили, что высшее немецкое военное командование не было способно понять то новое положение, в котором оно очутилось на Восточном фронте.
Немецкое военное руководство по самому методу своего мышления было лишено одного чрезвычайно важного свойства: умения понимать уроки тех событий, в которых они сами выступали в роли стороны, терпящей поражение. Когда в конце зимы и в начале весны 1942 г. в ставке начали планировать летнюю кампанию вермахта на Востоке, этот недостаток проявился в максимальной степени.
Как и перед началом войны, генеральный штаб составил довольно обширный план. Как и перед началом войны, он являлся [254] предметом долгих дискуссий между Гитлером и его «светскими генералами» — Кейтелем и Йодлем. Практическую же работу снова выполняли Франц Гальдер и его бессменный помощник начальник оперативного управления Адольф Хойзингер. Какие же идеи выдвигались руководителями вермахта? Начальник генштаба Гальдер считал, что полезно было бы возобновить наступление на Москву, но не был уверен, стоит ли брать на себя инициативу в кампании. Фон Рундштедт был настолько напуган ходом событий, что вообще считал необходимым полный переход к обороне вплоть до отхода на советско-польскую границу. Но эти настроения не преобладали. Например, генерал Хойзингер был куда решительнее: он требовал наступления во что бы то ни стало{419}. Это предложение пришлось по душе фюреру, который считал необходимым взять «реванш» за зимние неудачи. Генерал Гюнтер Блюментритт, ставший в январе 1942 г. заместителем начальника генштаба, после войны свидетельствовал, что замысел Гитлера на 1942 г. сводился в основном к трем требованиям: «получить в 1942 г. то, чего он не добился в 1941 г.»; путем наступления восстановить моральное состояние войск и тыла; обеспечить Германии «украинскую пшеницу и кавказскую нефть»{420}.
Итак, уроки зимы остались втуне. Единственное, что понял генштаб, — это, что новое наступление невозможно продолжать на всем фронте. Группа «Центр» после зимнего отступления могла рассчитывать только на выравнивание фронта. Группа «Север» также не имела возможности немедленно переходить в наступление, хотя Гитлер и продолжал мечтать о захвате Ленинграда. Сравнительно крепче была группа «Юг». Поэтому директива №41, подписанная Гитлером 5 апреля 1942 г., предложила вермахту слегка сокращенный по сравнению с 1941 г. вариант. Группа «Центр» оставалась пока без движения. Группе «Север» предлагалось возобновить активные действия, «взять Ленинград и установить связь на суше с финнами...» Группе же армий «Юг» ставилась главная задача: «осуществить прорыв на Кавказ»{421}.
«...Все имеющиеся в распоряжении силы, — подчеркивал Гитлер, — должны быть сосредоточены для проведения главной операции нд южном участке с целью уничтожить противника западнее Дона, чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет». [255]
Весной 1942 г. Гитлер и ОКБ отнюдь еще не отказались от своего генерального плана — войны за мировое господство, ибо удар в направлении Кавказа вполне соответствовал намерениям, зафиксированным в знаменитой директиве № 32. Несмотря на все ошеломляющие провалы зимней кампании, Гитлер, Кейтель и Йодль упорно тянулись к своей цели — пшенице, углю, нефти, выходу на Ближний Восток. В перспективе снова возникали заманчивые картины: вступление Турции в войну на стороне «оси», вторжение в Иран, лишение Советского Союза его топливной базы. Под командованием генерала Фельми началось срочное формирование корпуса «Ф» — специального корпуса, предназначенного для действий в условиях Ближнего Востока и укомплектованного лицами со знанием восточных языков.
Что же касается оперативного решения этого общего замысла, то неисправимые генералы из ОКВ снова предались фантазиям на своих картах. Они набросали план «ступенчатой операции» силами до 90 дивизий. На этот раз Гитлер был вынужден более основательно потревожить своих союзников по «оси». Италия выставила полную армию. На подкрепление южного участка была направлена 2-я венгерская армия; на юг двинулись 3-я и 4-я румынские армии. Для контроля над ними были назначены надежные немецкие генералы. Так, представителем немецкого командования при 8-й итальянской армии был назначен разведчик и палач французских патриотов генерал Ганс Шпейдель. В начале 1942 г., покинув пост начальника штаба оккупационных войск во Франции, он завершал «московскую кампанию» в качестве начальника штаба 5-го армейского корпуса. Теперь генерал-дипломат был послан к итальянским «союзникам».
Вспоминая о решении включить в состав немецких войск крупные соединения сателлитов, генерал-полковник Цейтцлер после войны писал, что последние «могли поставить под угрозу весь наш Восточный фронт»{422}, и укорял генерала Йодля, что тот, мол, подвел Гитлера, посоветовав ему использовать румынские, итальянские и венгерские части. Эти укоры весьма типичны для послевоенной «тактики» немецких генералов: обвинять других за то, что они сами сделали бы на их месте. Но откуда было взять Гитлеру войска? В тот период на всем советско-германском фронте находилось 217 немецких дивизий и 20 бригад (около 80% всех вооруженных сил [256] «оси»){423}. Все они были растянуты на огромном фронте, бои на котором не затихали. Резервы быстро таяли. И без того к весне 1942 г. из Германии и Франции на южный участок фронта пришлось перебросить 18 дивизий, а из группы армий «Центр» — 4 дивизии. Это был максимум. Без девяти венгерских, пяти итальянских, десяти румынских дивизий новые операции были бы просто немыслимы.
Итак, очередной план был составлен. Что из него получилось? Это достаточно хорошо известно всему миру. Поворот в развитии второй мировой войны после битвы на Волге был настолько решителен и бесспорен, что только заведомые фальсификаторы могут сейчас это оспаривать{424}. Зная ее исход, можно еще раз довольно зримо ощутить коренные пороки херманского генералитета, проявившиеся в этой битве.
Из стратегического мышления германского генералитета даже московский крах не смог изгнать наглой заносчивости и самообмана. Было бы ошибочно считать это свойство достоянием лишь прусской военной касты. В различной степени оно свойственно представителям любых реакционных группировок, ведущих борьбу с передовыми, революционными силами. Этот список начинают французские роялисты XVIII — XIX вв., которые «ничего не забыли и ничему не научились». Сейчас в него вошел министр обороны Федеративной Республики Германии, который летом 1956 г. объявил, что «объединенных сил союзников будет достаточно, чтобы стереть с географической карты государство Советский Союз»{425}. Все то же бахвальство! Вот почему так полезно вспомнить об «опыте», накопленном немецким генштабом в этой области.
Поражение на Волге до сегодняшнего дня остается «бревном в глазу» для реакционного западногерманского генералитета. Ведь здесь уже невозможно отрицать основные факты. Они налицо: поражение и окружение всей 6-й армии и части 4-й танковой армии, поспешный отход двух армий с Кавказа, неудача попыток деблокировать окруженную группировку, пленение 6-й армии и могучий бросок советских войск, откинувших линию фронта почти на 1 тыс. км на Запад. [257]
Но даже в этой бесспорной ситуации апологеты германского генштаба и генералитета не складывают оружия. В десятках книг, вышедших в ФРГ после 1945 г., они преподносят свою версию битвы на Волге. Делается это и в публичных выступлениях. 4 октября 1958 г. в Нюрнберге собралось учредительное заседание «Союза сталинградских солдат», на которое некий Мартин Эдель (в прошлом начальник почтовой службы 113-й пехотной дивизии) созвал уцелевших и проживающих в Западной Германии участников сражения{426}. Перед собравшимися выступил генерал-майор Ганс Дёрр, в 1942 г. начальник штаба одного из корпусов, избегнувшего окружения. В 1954 г. Дёрр с помощью Гальдера и других видных генералов выпустил труд «Поход на Сталинград» и приобрел репутацию знатока этой проблемы.
Речь Дёрра в Нюрнберге содержала в себе квинтэссенцию всей генеральской премудрости по поводу этого великого события военной и политической истории нашего времени. Его суждения сводились к следующему: в поражении на Волге виноват лишь один Гитлер. Дёрр не открыл «пропагандистской Америки»; об этом твердят в ФРГ настолько давно, что буржуазная мюнхенская газета «Зюддейче цейтунг» отозвалась на рассуждения генерала следующим замечанием: «Мы не попадемся на удочку господина Дёрра, утверждающего, что во всем виноват лишь один Гитлер. Мертвый Гитлер для него просто удобный козел отпущения»{427}.
Было ли поражение на Волге лишь следствием «ошибки Гитлера»? Уже сама такая постановка вопроса является порочной, потому что решение высшего немецкого командования оборонять «крепость Сталинград» до последнего солдата и не принимать советских предложений о капитуляции было не ошибкой, а преступлением. Это преступление стоило жизни тысячам немецких солдат. Но подобное преступление было плодом не только сумасбродного решения Гитлера. К нему причастны те самые генералы вермахта, которые сейчас так усердно отрицают свою ответственность.
В ноябрьские дни 1942 г., когда Гитлер, Кейтель, Йодль и Цейтцлер (заменивший Гальдера на посту начальника генштаба) были полностью ошарашены мощными ударами Советской Армии на обоих флангах 6-й армии, немецкая ставка, как и в декабре 1941 г., не смогла постичь смысл событий. [258]
Правда, сейчас задним числом тот же Цейтцлер заявляет, что для него намерения советского командования были заранее ясны{428}. Однако эти уверения лживы. Например, 28 октября 1942 г. командование группы армий «Б» доносило в ставку, что «противник не намеревается в ближайшем будущем предпринимать крупных наступательных операций на Донском фронте...»{429}. Йодль в Нюрнберге категорически заявил, что действия советских войск были совершенно неожиданны для ОКБ.
Тот самый Цейтцлер, который сегодня уверяет, что «предвидел» советское наступление, в октябре 1942 г. послал Паулюсу следующий приказ: «Русские уже не располагают сколько-нибудь значительными оперативными резервами и больше ге способны провести наступление крупного масштаба. Из этого основного мнения следует исходить при любой оценке противника»{430}. А 27 октября 1942 г. Цейтцлер докладывал Гитлеру о том, что все разговоры о возможном советском контрнаступлении — это «пропаганда».
Когда же 23 ноября 1942 г. советские танковые корпуса замкнули кольцо вокруг 6-й армии, части 4-й танковой армии и 3-й румынской армии, Гитлеру и ОКБ пришлось принимать решение, как поступать дальше. Сейчас, восемнадцать лет спустя, Манштейн, Гальдер, Цейтцлер, Дёрр и иже с ними честят Гитлера последними словами за то, что он якобы по своей воле отверг предложение о немедленном прорыве сил 6-й армии на зэпад.
Но господа генералы — в который раз! — упускают одно важнейшее обстоятельство, а именно степень реальности подобного прорыва перед лицом мощного наступления советских армий. В действительности ответ на риторические предложения Цейтцлера и Гальдера диктовало советское командование. Оно предвидело возможность удара 6-й армии на запад. [259]
И когда Паулюс направил к Калачу две танковые дивизии (24-ю и 16-ю), они натолкнулись на мощные танковые заслоны. Параллельно этому удары двух перешедших в наступление советских фронтов разрушали всю тыловую систему группы армий «Б».
Задним числом немецкие генералы сейчас пытаются откреститься от соучастия в решениях ставки, приведших к гибели 6-й армии в окружении. Первую скрипку в этих попытках играет один из немногих оставшихся в живых фельдмаршалов — Эрих фон Манштейн. Его основные тезисы (как, впрочем, почти все тезисы западногерманской реакционной пропаганды) довольно примитивны. Тезис первый: 6-я армия погибла только из-за безрассудного упрямства Гитлера, не послушавшего его, Машптейна, совета о прорыве на запад. Тезис второй: он, Манштейн, чуть было не деблокировал 6-ю армию, но Паулюс отказался пробиваться ему навстречу.
Что касается первого тезиса, то Гитлер был далеко не одинок. Особенно важную роль в решении оставаться в кольце сыграл рейхсмаршал Геринг, который заверил, что обеспечит снабжение окруженной группировки по воздуху. После его заверений Кейтель и Йодль пришли к выводу, что могут смело держать оборону. В своих воспоминаниях генерал Цейтцлер напечатлел такую беседу в ставке. На ней кроме Гитлера присутствовали Кейтель, Йодль и Цейтцлер. Обратившись к первым двум, Гитлер заявил:
— Я должен принять очень важное решение. Прежде чем это сделать, я хочу услышать ваше мнение. Эвакуировать или не эвакуировать Сталинград? Что скажете вы?
Вытянувшись по стойке смирно, Кейтель отвечал:
— Мой фюрер, не оставляйте Волгу!
Примерно то же сказал и Йодль, Гитлер остался при своем решении.
Теперь Манштейн хочет сделать виновным за все своего фюрера. Еще активнее он взваливает на Гитлера вину за то, что, оставив 6-ю армию в кольце, Гитлер не принял достаточно активных мер для деблокирования войск Паулюса. Мол, он, Манштейн, напоминал об этой задаче денно и нощно, но ставка пренебрегала его советами.
По что было на самом деле? Кольцо замкнулось 23 ноября. Через четыре дня Манштейн был назначен Гитлером на пост командующего вновь созданной группы армий «Дон» (часть 4-й танковой армии, 3-й румынской армии, 4-я румынская армия) с задачей восстановить положение и деблокировать 6-ю армию, которая также перешла в подчинение Манштейну. [260]
Однако тот же самый Манштейн, который в 1956 г. метал громы и молнии по адресу медлительности Гитлера и безынициативности Паулюса, в 1943 г. отнюдь не торопился. Свое «историческое» наступление он начал лишь 12 декабря — почти через три недели.
Почему же должен был ждать Эрих фон Манштейн? В его книге этому нет объяснений, и это понятно, ибо такое объяснение выставило бы его и всю гитлеровскую стратегию в весьма неприглядном свете. Причин для «задержки» было несколько. Прежде всего «задержка» была навязана Манштейну советским стратегическим планом, согласно которому наступление началось не только на Волге. В конце ноября оно началось и на Кавказе, где войска Закавказского фронта стали теснить 1-ю танковую армию Клейста. В результате на помощь Манштейну Клейст мог отдать только одну танковую дивизию. Другую танковую дивизию пришлось ожидать из Франции. Но вторая причина заключалась, как это ни странно, в том, что и сам Манштейн... не торопился.
Он проговаривается об этом в своей книге (правда, в другой главе). Когда Манштейн анализирует общую ситуацию на фронте, сложившуюся к марту 1943 г., он внезапно начинает петь дифирамбы решению об оставлении 6-й армии Паулюса в кольце. «Если бы она (6-я армия) не протянула до начала февраля, то противник перебросил бы свои силы... Своим упорным сопротивлением 6-я армия решающим образом способствовала тому, что к марту 1943 г. стало возможным стабилизировать Восточный фронт»{431}. Вот оно, действительное мнение господина Маиштейна. В глубине души он был согласен с фюрером и готов был безжалостно пожертвовать 300-тысячной армией Паулюса.
Лишь 12 декабря Манштейн начал наступление из района Котельниково. Этой операции в послевоенной немецкой буржуазной литературе посвящено немало хвалебных строк. Наиболее распространенная версия состоит в том, что танковым войскам фельдмаршала всего-навсего не хватило бензина, чтобы преодолеть те 40–60 км, которые отделяли Манштейна от Паулюса. В действительности бои, завязавшиеся в декабре 1942 г. в районе Котельниково, являются превосходным примером полного краха немецкого операшвного искусства и достойным образцом умелых действий советского командования. Учитывая опасность, складывавшуюся в результате сосредоточения танковой группировки Манштейна под Котельниковом, [261] командование Сталинградского фронта, а также Ставка Верховного главнокомандования приняли ряд специальных мер. Во-первых, был усилен южный обвод окруженной группировки. Во-вторых, разработанный в декабре общий план советского наступления с целью разгрома немцев на Среднем Дону был изменен и в нем был предусмотрен заход советских войск в тыл Манштейну. Это наступление было начато 16 декабря и лишило немецкое командование возможности подбрасывать подкрепления Манштейну и Готу (руководившему ударной группой, шедшей на город). В результате Гот продвинулся лишь до рубежа рек Аксай и Мышкова, где встретил непробиваемую стену войск Сталинградского фронта. 23 декабря наступление захлебнулось — не из-за недостатка бензина, а из-за того, что Манштейн в очередной раз переоценил свои силы и возможности.
Сражение на Волге окончилось 2 февраля 1943 г. Если раньше для характеристики пути германского генералитета всегда вспоминали Седан, Садовую, Танненберг, то теперь к списку этих названий следует прибавить маленькую деревушку Заворыгино, где впервые в истории немецкой армии 22 генерала (в том числе один генерал-фельдмаршал) встретились не на военном совете, а в тесных комнатках дома, срочно оборудованного под «помещение для пленных генералов», У подъезда дома стояли тупорылые штабные автомашины, с которых еще не успели снять блестящие штандарты командующего армией и командиров корпусов.
Трагедия 6-й армии подошла к концу. Быть может, никто из германских генералов, очутившихся в плену, не понимал еще смысла событий. Не понимал еще этого и генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс. Но так или иначе, поздним вечером 31 января 1943 г. ему пришлось предстать перед лицом высших генералов Советской Армии. Это были представитель Ставки Верховного главнокомандования маршал артиллерии H. H. Воронов и командующий войсками Донского фронта генерал-полковник К. К. Рокоссовский.
Наверно, когда-либо художник изберет эту сцену предметом своей картины. На самом деле, допрос в селе Заворыгино был важен не только тем, что впервые в истории вермахта в плену оказался фельдмаршал. Узкий стол разделял два мира: с одной стороны сидели люди, принявшие на себя коварные удары вермахта, люди, воевавшие под Тернополем, Минском, Смоленском, Москвой, с другой — один из авторов плана «Барбаросса», крупнейший представитель немецкой военной мысли тех лет. [262]
Автору книги выпал случай в этот вечер находиться в маленькой избе среди офицеров штаба Рокоссовского. Но я не вел тогда записей и поэтому хочу предоставить слово Николаю Николаевичу Воронову. Вот что он рассказывает :
«Дверь в большую комнату открылась, вошел Паулюс. Он остановился и молча приветствовал нас гитлеровским приветствием, высоко подняв вверх правую руку.- Подойдите к столу и сядьте! — сказал я ему.
Переводчик перевел мои слова. Паулюс крупным шагом подошел и сел на стул.
Перед нами был пожилой человек с бледным худым лицом, усталыми глазами. Он казался несколько растерянным и смущенным. Левая часть его лица довольно часто нервно передергивалась, руки дрожали, и он не находил им места. Я предложил ему закурить и пододвинул коробку папирос. В ответ он кивнул головой в знак признательности, но папиросу не взял.
Тогда я ему сказал, что мы к нему имеем всего два вопроса. Первый из них:
- Вам предлагается немедленно отдать приказ группе немецких войск, продолжающей драться в северо-западной части города, чтобы избежать напрасного кровопролития и никому не нужных жертв.
Паулюс внимательно выслушал переводчика, тяжело вздохнул и тут же стал не спеша отвечать по-немецки. Он сказал, что, к сожалению, не может принять моего предложения вследствие юго, что в данное время является военнопленным и его приказы недействительны...
Я перешел ко второму вопросу, который оказался для Паулюса полной неожиданностью: какой режим питания ему необходимо установить, чтобы не нанести какого-либо вреда его здоровью, — и добавил, что о состоянии его здоровья мне известно от находящегося у нас в плену армейского врача генерал-лейтенанта Ренольди.
Удивление Паулюса можно было легко прочитать по выражению его лица. Медленно подбирая слова, он ответил, что лично ему ничего особенного не нужно, но он просит, чтобы хорошо относились к раненым и больным немецким офицерам и солдатам, оказывали им медицинскую помощь и хорошо кормили. Это его единственная просьба к нашему командованию.
Ему обещали выполнить эту просьбу по мере сил и возможностей. Я тут же отметил, что мы встретились с очень большими трудностями в связи с тем, что немецкий медицинский персонал бросил на произвол судьбы переполненные ранеными госпитали...
Это заявление произвело на Паулюса сильное впечатление. Он долго медлил с ответом и наконец как бы выдавил из себя слова:
- Господин маршал, бывает на войне такое положение, когда приказы командования не исполняются! Допрос на этом и закончился»{432}.
Если Московское сражение нанесло удар гитлеровской армии и рикошетом попало по генералитету, то сражение на Волге своим острием прямо ударило по генералам. Отныне в германской армии уже не было ни одного генерала, который бы не задумывался о судьбе своих двадцати двух коллег.
Бои на Волге отгремели. Но, хотя они и опреде шли дальнейший ход и общий исход войны, западная часть Советского Союза еще находилась в кандалах немецкой оккупации. Здесь хозяйничали рейхскомиссары — кровавые наместники Гитлера.
В послевоенной буржуазной литературе укоренился взгляд, согласно которому в годы второй мировой воины немецкий генералитет и генеральный штаб занимались только своим «военным ремеслом». В этой литературе даже принято журить генералов за то, что они не понимали военно-экономических проблем и были «чересчур узкими» специалистами своего дела. Принято с сожалением указывать на грехи офицерского воспитания в рядах «аполитичного рейхсвера», будто бы имевшего результатом известную ограниченность высших военных кадров гитлеровской Германии в этом отношении. [264]
За такой трактовкой скрывается очередная попытка свалить с немецкого генералитета ответственность за тот чудовищный и бесчеловечный грабеж, которому подверглись в годы войны территории, оккупированные вермахтом. Более того. В этой трактовке заключена очень хитроумная попытка замаскировать ту глубокую связь, которая объединяла германский генералитет и германские монополии — истинных инициаторов второй мировой войны.
На самом деле эта связь не только существовала, но являлась одной из главных характерных черт гитлеровского милитаризма. Во второй мировой войне генералитет нацистской Германии выступал общим фронтом с промышленными магнатами. Как часто бывало, Герман Геринг наиболее выразительно определил смысл этого «общего фронта». Выступая 8 июля 1938 г. перед группой авиапромышленников, он заявил: «Если Германия выиграет войну, то она станет величайшей державой в мире, она будет господствовать на мировых рынках Германия обогатится. Ради такой цели стоит рисковать!»{433}.
Ради такой цели немецкие монополисты, разумеется, были ютовы рискнуть жизнями миллионов простых немцев в солдатских шинелях. Годы гитлеровской экспансии, начиная с аншлюса Австрии и кончая вторжением в Советский Союз, были «жирными годами» для германских монополий. Во всех покоренных вермахтом странах крупные немецкие промышленные концерны захватили в свои руки немалые богатства. Так, в Австрии одним из первых мероприятий германских властей был вывоз золота и валюты, находившихся в сейфах Национального банка, а также банка «Кредитанштальт-банк-ферейн», контролировавшего 90% австрийской промышленности. Австрийская металлургическая промышленность была поделена между Герингом (заводы в Донавице, Зиммеринге, Линце), Круппом (завод в Бередорфе) и Стиннесом (завод в Вене). Химический трест «ИГ Фарбениндустрп» стал владельцем крупнейшей австрийской фирмы «Пульверфабрик Шкода-верке Ветцлер», а также фирм «Эстеррейхишер динамит-Но-бель» и «Хемозаль-Унион». В Чехословакии было произведено то же самое: «ИГ Фарбениндустри» стал владельцем крупнейшего химического предприятия страны «Ауссигер ферейн», Геринг завладел концерном «Шкода», медными рудниками в Словакии, почти всей угольной промышленностью. Значительная часть металлургической промышленности перешла в руки концернов «Маннесман» и «Флик». «Дейче банк» и «Дрезднер банк» разделили между собой финансовые богатства Чехословакии. Во Франции немецкие монополисты немедленно создали ряд «совместных компаний», которые стали работать на войну.
Как правило, новые промышленные участия и активы в захваченных странах попадали в руки наиболее крупных немецких монополистических объединений. В металлургии это были концерны Круппа, «Маннесман» (во главе с Вильгельмом Цангером), Флика, Геринга; в машиностроении — тот же Геринг, «Демаг»; в химии — «ИГ Фарбениндустри»; в финансах — «Дейче банк», «Дрезднер банк». Каждый из этих концернов, имевший своих уполномоченных в Имперской группе индустрии, в ведомстве Геринга по четырехлетке, в «штабе Ольденбург» и т. д., обеспечивал себе свою долю при дележе «захваченного пирога».
Вильгельм Цанген, Фридрих Флик, Густав Крупп и другие германские магнаты могли быть довольны тем, как функционировала немецкая военная машина, которая обеспечила им столь желанное обогащение на захваченных территориях. Все это стало возможным потому, что подобные цели были заблаговременно приняты в расчет германским генеральным штабом и подчиненными ему органами (мы уже знакомились с «штабом [266] Ольденбург», который был создан специально для систематического грабежа оккупированных на Востоке территорий).
С июня 1941 г. эта система вступила в действие. Военное руководство приняло в ней самое активное и непосредственное участие. Этим делом занялось входившее в состав штаба верховного главнокомандования так называемое Управление экономики и вооружения, которым руководил генерал-майор Георг Томас. Впоследствии Кейтель так определял его функции в своих письменных показаниях в Нюрнберге: «Организация захвата, сбора и охраны всех экономических запасов в завоеванных и оккупированных районах была делом Управления экономики и вооружения ОКБ. Начальник ОКБ получил согласие фюрера на создание этой организации по предложению генерала Томаса... Она подчинялась ОКХ и выделяла своих представителей в высшие органы командования (полицию, ПВО, ВВС, сухопутные части)». Как пояснял Кейтель, при частях создавались специальные команды, целью которых было:
а) консультация командующих по поводу значения и важности промышленных и иных объектов (электроэнергия, водоснабжение, электричество, ремонтные мастерские, магазины, шахты и т. д.);
б) сохранение этих предприятий от разрушения противником и собственными войсками;
в) использование их для целей ведения войны для германских войск;
г) разведка промышленности, важной для военных и других целей, получение сведений об их мощности для последующего использования;
д) сбор запасов сырья: металла, угля, нефти и т. д. — для снабжения промышленности и использования в целях дальнейшего ведения войны.
Таким образом, в момент вступления немецких войск в тот или иной район Советского Союза специальные команды немедленно предупреждали соответствующих командующих, что там-то находится такое-то важное предприятие, нужное германской военной промышленности. Об этом тут же сообщалось в Берлин, и машина начинала вертеться.
В Берлине же кроме ведомства Томаса находился еще один орган, координировавший всю эксплуатацию оккупированных районов. Это был сбросивший с себя маскировку «штаб Ольденбург» — «экономический оперативный штаб Ост», возглавлявшийся статс-секретарем Кернером и находившийся под непосредственным [267] надзором Геринга. Исполнительным органом Кернера был «экономический штаб Ост». В нем были представлены все органы «третьего рейха», заинтересованные в грабеже Советской страны: генерал-квартирмейстер (начальник тыла), министерство Розенберга, министерство продовольствия и снабжения (Дарре), министерство экономики (Функ). Всем этим концертом заправлял генерал фон Шуберт, старый офицер рейхсвера. При каждой группе армий на фронте Шуберт имел своего уполномоченного — «экономического инспектора». В июле 1942 г. Шуберта заменил генерал Томас, а его наследником был генерал Штапф.
За этой строго бюрократической иерархией, созданной с педантичностью прусских офицеров и чиновников, скрывались самые что ни на есть корыстные интересы немецких монополий. В «штабе Ост» был представлен рейхсмаршал Геринг, являвшийся не только «уполномоченным по четырехлетке», но и владельцем «Рейхсверке Герман Геринг АГ». Функ был ближайшим другом хозяина маынесмановского концерна Цаыгена. Кроме того, почти на всех военно-экономических постах сидели люди, тесно связанные с тем или иным концерном.
За примерами недалеко ходить. В 1941 г. в системе «штаба Ост» был учрежден пост «генерального инспектора по сбору и использованию сырья в оккупированных восточных областях». На эту должность был назначен генерал-лейтенант Вальтер Виттинг. Виттинг ранее занимал важный пост в оккупационной администрации во Франции. Лишь только Виттинг собрался в Берлин для получения нового назначения, он счел нужным первым делом поставить в известность об этом господина Брунса — генерального директора одной из фирм в гигантском угольно-металлургическом концерне Фридриха Флика. Виттинг писал Брунсу:
«Мой переход на новую должность произойдет в ближайшее время. Я договорился обо всем 22 августа с соответствующими статс-секретарями. Не хватает только подписи рейхсмаршала. Я ожидаю ее каждый день. Тогда я в качестве генерального инспектора всех восточных областей направлюсь в Берлин, а затем на Восток — так далеко, насколько дойдет наши войска; следовательно, доберусь на самолете до Владивостока и Туркестана, и я с интересом ожидаю Ваших пожеланий»{434}.
С чего бы это лихому тыловому генералу вдруг знакомить саксонского фабриканта со своими планами полета во Владивосток? [268] Было ли это только желанием похвастать перед старым приятелем? Отнюдь нет. Это было не хвастовство, а доклад начальству. Дело в том, что с сентября 1940 г. генерал Виттинг состоял на службе у Брунса, т. е. у концерна Флика. В архивах концерна сохранился текст договора, согласно которому генерал Виттинг принимал на себя представительство интересов четырех фирм из концерна Флика во всех государственных и военных учреждениях, за что и получал круглую сумму в 1 тыс. марок в месяц.
В ходе «делового сотрудничества» директор Брунс и генерал Виттинг проявляли заботу не только о своем рейхе и своих заводах, но и о своих личных делишках. Листая страницы переписки этих господ, можно обнаружить поистине омерзительные детали их сотрудничества. Так, директор Брунс интересовался не только французскими заводами, но и французским шампанским и кофе. На это Виттинг с величайшим сожалением отвечал, что подобные лакомства достать нелегко, ибо в первую очередь ими снабжаются штабы Восточного фронта. В другом письме Брунс выражал пожелание «забронировать» от военной службы старшего сына «самого» Фридриха Флика. Виттинг немедля оказал эту услугу, а вслед за этим Брунс при помощи Виттинга забронировал своего собственного племянника. Пусть идет война, пусть умирают солдаты, но сыновья Фликов и племянники Брунсов не должны подвергаться опасности...
Но и генерал Виттинг не уступает Брунсу. Когда он получал свою ежемесячную мзду в 1 тыс. марок, то заботился, дабы с него не взяли налогов. А когда тыловой генерал предпринял переезд с одной квартиры на другую, то не упустил предъявить Брунсу счет за свои расходы вплоть до оплаты номера в гостинице, где он жил в ожидании новой мебели. Это мелкие дела больших грабителей, но в них отражались жадность и плотоядность тех, кто воплощал в себе интересы германских монополий и германского вермахта.
За 1940–1941 гг. Виттинг и Брунс хорошо сработались. Не удивительно, что первым движением души генерала было сообщить Брунсу о том, что отныне концерн Флика получит на Востоке достойного защитника своих интересов. Через несколько месяцев (в декабре 1941 г.) Виттинг докладывал своему начальству:
«Мой дорогой г-н Брунс! В третий раз я живым вернулся из России... На этот раз я был в Донбассе... Кроме того, посетил Мариуполь, Запорожье, Днепропетровск, Полтаву, Кременчуг. Беседовал с генерал-полковником фон Клейстом, фельдмаршалом фон Рейхенау и кучей других людей... Мариуполь — настоящий оазис в пустыне развалин. Азовский [269] металлургический завод, заводы имени Ильича и Куйбышева почти не повреждены. Вы, безусловно, испытаете удовольствие, увидев эти три завода. Мне предоставили в распоряжение на 14 дней самолет генерал-фельдмаршала Кейтеля и его экипаж... О технических делах в Донбассе я охотно расскажу после Нового года. Я сделал доклад в «экономическом оперативном штабе Ост» перед статс-секретарем Кернером, Нейманом и фон Ханнекеном. После Нового года Кернер хочет обсудить со мной и Плейгером некоторые подробности»
Результаты полета Виттинга в Донбасс не замедлили сказаться. Концерн Флика совместно с Герингом получили возможность захватить ряд советских заводов, создав компании «Днепршталь» и «Берг-унд-хюттенверке Ост». Кроме того, одна из фликовских фирм захватила заводы в Днепропетровске и Ворошиловграде. Флик был обеспечен «оккупационными» дарами сверх нормы. Когда гитлеровские захватчики начали массовый угон рабочей силы в Германию, то заводы Флика получали ее в первую очередь. Так, один из директоров концерна, Кюттнер, писал Флику в апреле 1942 г.:
«Министериаль-директор д-р Рахнер сообщил мне, что транспортная обстановка на Востоке значительно улучшилась. Колея уже перешита. Заносы кончились. Эшелоны идут без задержки. Предусмотрено еженедельно отправлять в рейх 105 эшелонов по 1 тыс. восточных рабочих в каждом. Правда, он полагает, что эту норму едва ли удастся выполнить, но так или иначе в рейх будет прибывать по 80 тыс. человек в неделю»{435}.
Чудовищная по своей средневековой жестокости практика угона рабочей силы в Германию совершалась под непосредственным надзором генералов вермахта. В докладе на имя генерал-квартирмейстера от 28 июля 1944 г. указывалось, что по состоянию на 30 июня 1944 г. из общего числа 2 792 669 «восточных рабочих» подавляющее большинство (более 2 млн. человек) было отправлено из тыловых районов различных групп армий{436}.
Генерал Виттинг был не единственным «агентом» немецких монополий среди генералов вермахта. Например, в архивах «ИГ Фарбениндустри» после войны были обнаружены документы генерал-майора Зигфрида Мумментея. В «личной карточке» генерала было указано, что с 1 августа 1940 г. он поступил на службу в пресловутое бюро «НВ-7» (экономическая [270] разведка «ИГ Фарбениндустри») с обязательством консультировать «ИГ Фарбениндустри» в области легких металлов и лома. В специальном примечании шеф «НВ-7» Макс Ильгнер записал, что «по прямому указанию Управления кадров армии (Кейтеля) генерал Томас просил нас об использовании генерал-майора Мумментея». Разумеется, эта просьба была выполнена, и генерал был принят с окладом 1500 марок в месяц{437}.
Вскоре Мумментей был назначен военно-экономическим представителем «ИГ Фарбениндустри» при Управлении экономики и вооружений ОКВ. С другой стороны, он получил звание «советника ОКВ» при «ИГ Фарбениндустри». Это сопровождалось соответственным кушем: генерал стал получать по 2500 марок в месяц.
В архивах «ИГ Фарбениндустри» сохранились аналогичные документы, касающиеся других генералов вермахта. Так, в мае 1944 г. Макс Ильгнер заключил «контракт» с генералом Готье, который действовал в оккупированной Хорватии. Готье принял на себя обязательство опекать дела «ИГ Фарбен» в Хорватии, способствовать получению заказов и т. д. За это концерн платил Готье 12 тыс. марок в год и возмещал ему «служебные расходы», квартирную плату и расходы по поездкам. Генерал-майор Эрнст Бехт, служивший в штабе генераль ного уполномоченного по вопросам химической промышленности, также являлся штатным агентом «ИГ Фарбен» и за информацию о заказах на взрывчатые вещества получал от вездесущего Ильгнера 6 тыс. марок в год{438}.
В годы войны укреплялись и развивались связи монополистического капитала и генералитета. Крупнейшие деятели делового мира поддерживали регулярный контакт с наиболее выдающимися военачальниками. Так, в своих мемуарах Манштейя свидетельствует, что в момент наиболее ожесточенных боев зэ Донбасс его посетил генеральный директор Плепгер — один из «козырных тузов» рурской угольной промышленности. Поездки на фронт совершал и сам шеф «химической разведки» — генеральный директор «ИГ Фарбен» Макс Ильгнер. О знакомстве Браухича и Стиннеса мы знаем из предыдущих глав. Посещал Восточный фронт и Карл Герделер — доверенное лицо фирмы «Бош» и друг Круппов.
Коррупция царила в верхушке вермахта самым неприкрытым образом. Подобно тому как Гитлер купил в 1938 г. Браухича, он покупал и других. Так, в 1943 г. в день своего 50-летия генерал-фельдмаршал Клейст получил «круглую сумму» — 250 тыс. марок{439}. Такие же подарки получали Кейтель и др.{440} В Нюрнберге между судьей Джексоном и генералом Мильхом произошел такой диалог:
Джексон. Принимали ли вы подарки от гитлеровского режима в знак признания ваших заслуг?Мильх. Да, принимал; по случаю моего 50-летия в 1942 г,
Джексон. Эта благодарность была наличными?
Мильх. Да, это была денежная благодарность, я смог купить на эти деньги поместье.
Джексон. И сколько же это было?
Мильх. Около 250 тыс. марок{441}.
Поместья получали почти все фельдмаршалы вермахта, и это привлекало их куда больше, чем «идейные высоты» национал-социализма. Ульрих фон Хассель — друг Гальдера, Браухича, Бека — занес в свой дневник такие слова о генералах: «Большинству из них карьера в вульгарном смысле, дотации и фельдмаршальский жезл куда важнее, чем великие события и нравственные ценности». Герделер как-то говорил тому же Хасселю: «От высших генералов ничего ждать нельзя, их умаслили титулами, рыцарскими крестами и дотациями». В другом месте дневника Хассель пишет о фельдмаршале фон Боке: «Тщеславен, думает о предстоящих дотациях»{442}. А ведь Хассель был человеком того же круга, что и сами генералы! Сотрудник Канариса Гизевиус, не в меньшей степени знавший генералов, характеризовал их так: «В диком опьянении эти облагодетельствованные судьбой люди кинулись на новые богатства, они делили поместья и земли Европы; заправилы получали сатрапии, командующие армиями — блестящие дотации». Это писал человек, который связывал с генералами свои корыстные политические расчеты и совсем не был заинтересован в том, чтобы совлечь с господ генералов последние одежды.
К концу войны почти каждый крупный концерн располагал «своим генералом», как, например, Флик — Виттингом, «ИГ [273] Фарбен» — Мумментеем, Стиннес — Браухичем Результат этих связей выражался в безудержном грабеже оккупированных стран. На Нюрнбергском процессе были оглашены документы так называемого Центрального торговою общества по сбыту сельскохозяйственных продуктов Ост Это общество с 22 июня 1941 по 31 марта 1944 г вывезло из Советского Союза в Германию (в т)
| Зерна | 9200000 |
| Мяса | 622 000 |
| Фуража | 2 500 000 |
| Картофеля | 3 200 000 |
| Других сельскохозяйственных продуктов | 1 200 000 |
Так осуществлялся «план Ольденбург», сопасно которому население оккупированных областей было обречено на голодную смерть Сами немецкие статистики считали, что в 1942–1944 г они «изьяли» из оккупированных районов продовольствия на сумму около 4 млрд. рейхсмарок{443}. И опять таки военное командование принимало активное участие в решении экономических проблем. Например, когда встал вопрос о судьбе колхозов, то командующий 9 и армией генерал-полковник Штраус направил 1 декабря 1941 г фельдмаршалу фон: Боку специальный меморандум, [274] в котором рассуждал следующим образом «Если русская кампания была бы блицкригом, то нам не следовало бы вообще обращать внимание на гражданское население. Но конца войне не видно» Штраус предлагал немедленно отобрать у колхозников половину земли и передать ее в частную собственность{444}. В Берлине поступали еще решительнее в пресловутом «аграрном декрете» колхозы были признаны подлежащими роспуску{445}. И этот декрет проводился в жизнь генералами. Так, 26 февраля 1943 г фельдмаршал Манштейн издал специальный приказ, в котором требовал ликвидировать колхозы во всем тыловом районе группы «Юг».
О том, как правили (и предполагали долгое время править) колонизаторы из ведомства Геринга, дает представление протокол одного из заседаний у Геринга, на котором присутствовали рейхскомиссары из всех оккупированных районов, командующие и уполномоченные ОКБ Заседание состоялось 6 августа 1942 г в Берлине в 4 часа дня в зале министерства авиации.
Совещание открыл Геринг. Он поведал собравшимся, что фюрер обеспокоен тем, что в Германии не хватает продовольствия Фюрер, добавил он, «не один раз говорил о том, и я всегда повторял за ним, что если уж надо голодать, то пусть [275] голодают другие, а не немцы». В чем дело? — спрашивал своих подчиненных жирный рейхсмаршал. Ведь в руках вермахта «самые плодородные земли, какие только имелись в Европе». Поэтому Геринг объявил, что отныне вводит режим самых строгих разнарядок, которые необходимо выполнять во что бы то ни стало. И он прошелся по оккупированным территориям.
Голландия: «Это сплошь народ предателей. В нашу задачу не входит кормить народ, который внутренне против нас... Являются ли господа голландцы германцами или нет, мне это совершенно безразлично».
Бельгия: «Бельгийцы неплохо питаются. Я буквально вне себя» Норвегия: «Оттуда ничего не возьмешь, кроме рыбы».
Франция: «Я утверждаю, что мы еще не все взяли Французы жрут до бесстыдства много.. Франция — оккупированная страна... Раньше мне дело казалось сравнительно проще. Тогда это просто-напросто называли разбоем. Это соответствовало формуле — отнимать то, что завоевали. Но теперь формы стали гуманнее. Несмотря на это, я предполагаю грабить, и весьма основательно...» «В прошлом году Франция поставляла 500 тыс. 7 зерна, а теперь я требую 1,2 млн. без всяких споров. Что произойдет с французами, мне безразлично».
Советский Союз: «Тут у нас полная договоренность с вермахтом... Эта страна, полная сметаны, яблок и белого хлеба, будет нас кормить по-царски...»
Но здесь монолог Геринга прервался. Встал рейхскомиссар Остланда (Прибалтика и Белоруссия) Генрих Лозе. «Действительно, — сказал он, — урожай у меня хорош. Но с другой стороны, на большей части территории Белоруссии нехорошо проведены посевные работы, вряд ли можно убрать урожай, пока я наконец не разделаюсь с партизанами». И Лозе сообщает Герингу тревожные факты: ежедневно гибнут областные комиссары и другие немецкие чиновники. Уже убито партизанами 1500 старост. Население оказывает упорное сопротивление.
Геринг возмущен, он кричит: «Дорогой Лозе, мы уже давно знакомы, Вы всегда были большим сочинителем». «Дорогой Лозе» мрачно отвечает: «Я никогда не сочинял!»
Тогда Геринг принимается хвалить других, более «оптимистически» настроенных гаулейтеров: «Вот глядите на Заукеля. То, что он совершил за короткое время, а именно: набрал рабочих из всей Европы на наши заводы, — это неповторимо!..» После поучений разговор перешел на серьезные ноты:
Геринг. Ну, теперь посмотрим, что может поставить Россия. Я думаю, Рике, со всей русской территории мы сможем взять 2 млн. т хлеба и фуражного зерна. [276]Рике (начальник сельскохозяйственного отдела «экономического штаба Ост»), Они будут получены.
Геринг. Тогда я думаю, что мы должны получить 3 млн., не считая поставок для вермахта.
Рике. Нет, то, что находится в прифронтовой полосе, пойдет только вермахту.
Геринг. Ну, тогда поставьте 2 млн.
Рике. Нет!
Геринг. Тогда чистых 1,5 млн.
Рике. Ладно.
И в 17.40 Геринг кончает совещание короткой угрозой: «Если задание не будет выполнено, то поговорим с вами в другом месте!» На следующий день всем участникам вручается длинная таблица, согласно которой в Германию следовало отправить более 4,5 млн. т зерна, более 1 млн. т фуража, почти миллион т мяса, миллион т картофеля{446}. Таков был грандиозный объем грабежа Европы вермахтом. И после этого Манштейн в своих мемуарах безо всякого стыда пишет: «О грабеже этих областей не было и речи. Грабежа в немецкой армии не терпели!»{447}.
Однако господам генералам и инспекторам скоро пришлось позабыть о своих планах и декретах. Когда в 1943 г. их погнали восвояси, задачи военно-экономических органов вермахта быстро изменились. Так, в одной из директив Гиммлера штабу CG в Киеве от 3 сентября 1943 г. приказывалось:
«Генерал пехоты Штапф (начальник «экономического оперативного штаба Ост». — Л. Б.) получил специальный приказ, касающийся Донбасса... Я приказываю вам сотрудничать с ним со всей энергией... Ни одного человека, ни одной коровы, ни одного центнера зерна, ни одного железнодорожного вагона не должно оставаться при отходе... Противник должен найти тотально выжженные и разрушенные районы»{448}. То же приказывал и Геринг: из эвакуированных районов «необходимо вывезти все сельскохозяйственные продукты, орудия производства, машины, разрушить все сельскохозяйственные объекты, угнать на запад население»{449}.
Так политика «дележа пирога» превращалась в политику «выжженной земли». Не сумев покорить Советский Союз, не сумев разбить Советскую Армию и поработить население оккупированных [278] районов, генералы-грабители в злобе и отчаянии разрушали, жгли, били. Таков был истинный облик вермахта во всей его неприглядности и омерзительности. Как нельзя лучше вермахт подтвердил своими делами, что он являлся «слугой своего хозяина» — германских монополий.
Если бы автор ставил себе целью написание исчерпывающей истории второй мировой войны и действий в ней германского генералитета, то он, разумеется, был бы обязан кропотливо анализировать все основные операции и сражения. Однако, не беря на себя столь обширной задачи, мы продолжаем рассмотрение некоторых специфических сторон деятельности германской военной клики, в том числе и тех, которые имеют значение для понимания стратегии и тактики сегодняшнего западногерманского милитаризма.
Что имеется в виду? Уже в первых частях книги мы ввели разделы, именуемые «Тайная дипломатия вермахта». В них мы пытались осветить тот род деятельности германского милитаризма, который был связан с его непосредственным воздействием на международные отношения вообще и на политическую ситуацию в Европе в предвоенные годы в частности. Мы видели, что германский генералитет влиял на эту ситуацию не только косвенно, составляя свои планы и помогая Гитлеру. Нет, он прямо вмешивался во внешнеполитические дела. Ведя закулисные переговоры и зондажи, агентура генералитета значительно укрепляла позиции фашизма в Германии и преследовала самые архиреакционные внешнеполитические цели.
Эта деятельность не прекращалась и после 1941 г. Более того. Именно в этот период глубоко реакционная направленность внешнеполитических замыслов германского милитаризма нашла свое наиболее законченное выражение. В течение всех лет войны против Советского Союза дипломатическая агентура генштаба всеми силами старалась взломать великую антигитлеровскую коалицию свободолюбивых народов и сколотить единый блок «Германия — западные державы», направленный против Советского Союза. Не будет преувеличением сказать, что зловещий замысел НАТО в военные годы уже вызревал в умах некоторых германских генералов и их американских единомышленников.
Вот почему мы на некоторое время снова переносим фокус исследования с военных операций на закулисные действия [279] германских милитаристов, на операции «министерства иностранных дел» генштаба. У них была своя особенность: на фронтах руководили боями и истреблением мирного населения сотни генералов и десятки тысяч офицеров. «Тайной дипломатией» занимались несколько генералов и небольшое число офицеров, десяток тайных агентов.
Мы оборвали свое наблюдение за тайной дипломатией немецкого генералитета днем 22 июня 1941 г. В Англии и США летом 1941 г. оживились реакционные политические группировки, которые в глубине души (а подчас и публично) приветствовали решение Гитлера начать осуществление плана «Барбаросса». «Клайвденская клика» в Лондоне, группа Гувера — Линдберга в США уже предвкушали близкую наживу, о чем с такой откровенной наивностью и сказал тогдашний сенатор Гарри Трумэн: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше». Эту установку превосходно понимали, в Берлине. Немецкий дипломат, первый секретарь посольства в Вашингтоне Герберт фон Штремпель в таких словах определял настроения американских правящих кругов, как их воспринимал Берлин:
— Политическая тенденция американской политики состояла в том, чтобы нацисты и Советы в ходе многолетней войны истощили друг друга...
Эту оценку Штремпель высказал 15 февраля 1946 г., стоя перед американскими следователями. Разумеется, у него были все основания оставаться сдержанным. Но тем не менее и в такой обстановке Штремпель говорил, что в США ожидали «таких преимуществ: на международной арене оказались бы в высшей степени истощенная Советская Россия, истощенная Германия, ослабленная Англия и весьма могущественные Соединенные Штаты...»
То, о чем делал свои умозаключения Штремпель, было секретом Полишинеля для самих американских политиков. Сэмнер Уэллес в книге «Час решения» констатирует, что в 1941 г. многие руководящие деятели США ни в коей мере не рассчитывали на успех обороны Советского Союза. «Высшие военные власти США и Англии, — свидетельствовал Уэллес, — не предполагали летом 1941 г., что Россия окажется способной сопротивляться нападению Германии сколько-нибудь продолжительное время»{450}.
А вот и другие, не менее авторитетные американские прогнозы:
«Германия будет основательно занята минимум месяц, а максимально, возможно, три месяца задачей разгрома России» (письмо военного министра Стимсона на имя Рузвельта вскоре после нападения Германии на СССР){451}.«Лучшее предположение, которое я могу сделать, сводится к тому, что Гитлеру потребуется от шести недель до двух месяцев, чтобы разделаться с Россией» (письмо морского министра Нокса на имя Рузвельта){452}.
«Возможно, что первый этап, включая оккупацию Украины и Москвы, потребует самое меньшее три, а самое большее шесть недель...» (оценка английских военных властей, присланная на имя помощника президента Рузвельта Гарри Гопкинса){453}.
«Конец русского сопротивления не за горами» (донесение американского военного атташе майора Итона из Москвы от 10 октября 1941 г.){454}.
А поскольку не было расчета на обороноспособность Советского государства и советского народа, то в соответствии с этим строились некоторые политические и стратегические планы США. Об этом знали в Берлине. Хотя Англия и находилась с 3 сентября 1940 г. в состоянии войны с гитлеровской Германией, а 8 декабря 1941 г. США вступили в войну с Германией, на Бендлерштрассе полагали вполне возможным добиться «поворота фронта» со стороны западных держав даже после июня 1941 г.
Еще рано составлять полную хронологию тайной дипломатии вермахта в 1941–1945 гг., еще слишком много документов осталось в сейфах американской и английской секретной службы; еще слишком много участников подобных тайных встреч остаются в живых и занимают влиятельные посты в Англии, Соединенных Штатах Америки и Федеративной Республике Германии. Нам известна лишь часть фактов. Но и по ним можно создать определенную картину.
Сентябрь 1941 г. Агент СС некий Данфельд является к швейцарскому посреднику между Германией и Англией профессору Буркхардту и сообщает, что в окружении Гиммлера «очень озабочены поисками выхода»{455}. [281]
Но активна не только германская сторона. В сентябре же в Лиссабоне встречаются венгерский дипломат Густав фон Кевер и будущий депутат английского парламента Эйткен{456}. Кеверу ставится вопрос: «Нельзя ли было бы использовать наступающие зиму и весну для того, чтобы за кулисами обсудить возможности мира?»{457}. В том же месяце американский делец Сталлфорт предлагает ведомству Риббентропа организовать встречу с каким-либо «видным» американским дельцом или дипломатом{458}.
Ноябрь 1941 г. Группа Герделера — Бека направляет в США меморандум с запросами об условиях сепаратного мира. Посредником служит американский журналист Луис Лохнер{459}.
Декабрь 1941 г. Агент-двойник Карл Лангбен (он работал и на Гиммлера, и на Канариса) в Стокгольме встречается с представителем американской разведки Брюсом Хоппером{460}.
Февраль 1942 г. Разгар советского контрнаступления. Отчаянные попытки Гитлера спасти положение на фронте, смещение генералов одного за другим. В этот момент дипломат вермахта Хассель снова появляется в Швейцарии и наносит визит Карлу Буркхардту{461}.
Апрель 1942 г. К этому времени активизируется один из главных деятелей «подпольной дипломатии» — Карл Герделер. Начало войны против Советского Союза застало его в стадии разработки очередной серии планов устройства Германии и всей Европы. Как опытный представитель германской буржуазной мысли, Герделер в течение длительного времени готовился к будущим политическим переговорам с Западом. В отличие от «практиков-разведчиков» типа Лангбена и Мюллера Герделер выполнял более серьезную функцию: он был руководителем «бюро планирования» немецкого генштаба и крупных монополий. [282]
К середине 1941 г. из-под пера Герделера выходит обширный меморандум, коротко озаглавленный автором «Цель». Это — набросок некоторых внутриполитических реформ, которые Герделер считал необходимым провести в Германии. Их смысл сводился к введению в стране сословно-корпоративной системы («без марксистских партий») и возможной реставрации монархии Гогенцоллернов. Эти идеи настолько занимали в тот период Герделера, что он счел необходимым довести их до сведения английского правительства. Что касается внешнеполитических проблем, то Герделер выдвинул в своем меморандуме лишь одно кардинальное обвинение против Гитлера. Оказывается, Гитлер «пропустил возможность избавить русский народ от большевизма»{462}.
В этом документе довольно ясно выступают истинные цели тайной дипломатии вермахта. Герделер рисует такую картину будущего Европы. Ведущую роль в ней должна играть, разумеется, Германия. «Центральное положение, численность и высокая производительность призывают Германию к руководству европейским блоком» — вот основной тезис Герделера. В его планах центральное место занимает «Европейский союз», который должен быть «объединением антибольшевистских сил». Германия берет на себя ведущую роль в этом объединении при условии сохранения «достаточно сильного вермахта». Последний должен стать «ядром европейских вооруженных сил». Россию Герделер был готов включить в «Европейский союз» при условии ликвидации в ней «безбожного коллективизма» и «большевистской диктатуры».
Этот документ говорил сам за себя. Отвергая на словах гитлеровскую диктатуру, Герделер предлагал ту же гитлеровскую программу, лишь слегка причесанную на англо-американский манер. Меморандум «Цель» — это поистине удивительная смесь идей нацизма, прусского консерватизма, предложений Уэллеса (европейский экономический союз), Галифакса, Чемберлена — и все под решающей окраской планов немецкой военной клики.
В апреле 1942 г. Герделер решает установить более твердый контакт с англосаксонскими державами. На помощь ему приходят те связи, которые всегда спасали любых буржуазных эмиссаров, — коммерческие связи. Герделер — лицо, близкое к Круппу и находящееся на службе концерна «Бош», — избирает в качестве своих доверенных лиц двух шведских банкиров — Якоба и Маркуса Валленбергов.
Появление Валленбергов на сцене тайной дипломатии было чрезвычайно знаменательно. Братья возглавляли один из крупнейших шведских банков — «Стокгольме Эншильда банкен», обладавший акционерным капиталом в 45 млн. крон. Но особенностью банка Эншильда были его давние международные связи. Якоб и Маркус Валленберги в полной мере воплощали эти особенности. Оба они входили в состав правлений и наблюдательных советов почти 50 шведских фирм. Среди них находился ряд фирм, которые были либо филиалами соответствующих американских компаний, либо находились в тесной связи с США, например «Гудиир», «Интернейшнл харвестер компани», «Свенска — Америка-лайн», «Мексико телефон Эриксон»{463}. В то же время Валленберги поддерживали теснейший контакт с немецкими монополиями, в том числе с «ИГ Фарбениндустри», «Бош» и др. В частности, совместно с «ИГ Фарбен» и еще одной шведской фирмой они владели в Норвегии важнейшими предприятиями — заводами «Норск алюминиум компани», занимавшимися производством «тяжелой воды». Маркус Валленберг был специалистом по англо-шведской торговле, Якоб — членом шведско-германской торговой комиссии. Это сочетание было особенно удобно для Герделера.
Итак, в апреле 1942 г. Карл Герделер обращается к Якобу Валленбергу с просьбой в очередной раз осведомиться в Лондоне, каковы были бы «обещания» в случае возможного государственного переворота в Германии.
Этот «вопрос» Герделер задает и через другой канал. В мае 1942 г. в Стокгольм прибывает на очередной церковный съезд пастор Ганс Шенфельд, близкий к Герделеру. Ему удается при посредничестве шведских протестантских деятелей связаться с епископом Чичестерским д-ром Беллом, который был известен как лицо, имеющее вход в английские правительственные круги. Шенфельд встречается с Беллом. Д-р Белл в то время был президентом Всемирного совета церквей — влиятельной международной церковной организации, в правлении которой находились не только проповедники, но и политики, например Джон Фостер Даллес. Немецкая протестантская церковь также входила в этот совет.
Три дня продолжались переговоры между епископом Чичестерским и пастором Шенфельдом. В них принял участие также посланный Канарисом из Берлина агент абвера Дитрих Бонхефер, брат которого Клаус был главным директором крупнейшей пемецкой авиатранспортной компании «Люфтганза» (заметим, что одним из членов наблюдательного совета «Люфтганзы» был ближайший соратник Геринга — генерал-фельдмаршал Мильх).
Шенфельд и Бонхефер изложили д-ру Беллу свою программу, точнее, программу Бека — Канариса — Герделера. Центральным ее пунктом было предложение начать сепаратные переговоры между Германией и западными союзниками. Д-р Белл немедленно довел это до сведения английского посла в Швеции Виктора Маллета и обещал немецким представителям проинформировать Черчилля и Идена.
Пока в Лондоне изучали меморандум епископа Чичестерского, Герделер в ноябре 1942 г. встретил Якоба Валленберга, приехавшего с очередным деловым визитом. В ответ на вопросы Герделера шведский банкир не без иронии посоветовал немецкому коллеге: если он собирается действовать, то не надо отягощать бесконечными запросами Лондон. Разумеется, Герделер и не думал действовать, он лишь составил новый меморандум. Поведение Валленберга и Лондона он, по-видимому, истолковал как более высокий «запрос в торге».
Однако весьма удивителен тот факт, что подобные предложения выслушивались в Лондоне теми ответственными лидерами, которые публично клялись в своей верности идее борьбы с гитлеризмом. 20 мая 1942 г. было подписано англо-советское соглашение о взаимопомощи и военном сотрудничестве. В нем содержался и пункт, в котором обе стороны торжественно обязывались не вести сепаратных переговоров с противником. Премьер-министр Черчилль в своих телеграммах на имя Председателя Совета Министров СССР буквально рассыпался в заверениях своей преданности и восхищения героическим сопротивлением Советской Армии.
А за кулисами... За кулисами летом и осенью 1942 г. продолжались переговоры через Буркхардта, епископа Чичестергкого, Валлеибергов и многих других. Ведь тот же достопочтенный епископ, поспешивший проинформировать американского посла в Лондоне, не поторопился посетить советского посла. А мировая общественность узнала об этих переговорах лишь через три года — в конце 1945 г., после окончания войны.
Поражение на Волге поставило крест на всех надеждах на победу вермахта. Эта ситуация предвещала весьма существенные трудности для деятельности обеих сторон — и немецких эмиссаров, и представителей реакционных групп Англии и США, которые искали связей с немецкими генералами. Именно с этого момента часть генералов в ставке и па фронтах начинает задумываться о том, что война Гитлера не приносит осуществления [285] тех далеко идущих замыслов, которые так заманчиво выглядели весной 1941 г. и в первые месяцы войны на Востоке. Не оправдались ни военные, ни военно-экономические расчеты. Для «тайных дипломатов» генштаба стало абсолютно ясно, что война проиграна. Именно с этой констатации начинался очередной меморандум Герделера, составленный им 26 марта 1943 г., т. е. через два месяца после окончания сражения на Волге. Этот документ был специально предназначен для генералитета и представлял собой развернутую программу, согласно которой Герделер предлагал действовать в ближайшее время{464}.
Герделер нарисовал перед генералами весьма тревожную картину, хотя и заявлял, что «верит в превосходство нашего (немецкого. — Л. Б. ) оружия, как в евангелие». Война находится в безнадежной стадии. Силы армии и нации истощаются. Продовольственное положение ухудшилось. Военная промышленность топчется на месте. Население недовольно. Германии грозит «практическая большевизация». Гитлер не проявил себя настоящим полководцем. Союзники Германии не верят в ее победу и готовятся к сепаратному миру. «Прежними методами, — предупреждает Герделер, — войну выиграть нельзя».
Возможность выиграть войну, продолжает Герделер, лежит в другой области. Еще возможно «достичь ведущего положения Германии на континенте». Но как? Ответ все тот же — в блоке с Соединенными Штатами и Англией. Герделер поясняет: «Обе англосаксонские державы, как и Германия, жизненно заинтересованы в том, чтобы большевизм не проник дальше на Запад. Только Германия может сдержать большевизм». Политику блока с США и Англией должно осуществить новое правительство монархического типа, опирающееся па вермахт. Войну на Востоке следует продолжать, ибо разрядка в отношениях с западными державами «облегчит... сосредоточение всех военных сил немецкого народа на Востоке». Оккупационные области передаются под власть чисто военных органов. Польша превращается в «союзное государство», ищущее экономического и политического аншлюса с Германией. Судеты и Австрия остаются в рейхе. Эльзас и Лотарингия делятся по «языковой границе». Германия получает Южный Тироль. Лишь от колоний придется отказаться. Таким образом, перед нами совершенно отчетливо сложившаяся программа, ориентирующаяся на раскол антигитлеровской коалиции.
Было ли это случайное мнение Герделера? К сожалению, подлинных свидетельств о характере внешнеполитических планов [286] группы Бека — Герделера не так уж много. Вот почему большой интерес вызвала публикация протоколов, которые велись созданной Кальтенбруннером следственной комиссией СС по делу заговора 20 июля 1944 г. Почти каждый день Кальтенбруннер доносил о результатах следствия Борману, а тот докладывал Гитлеру. Так, в донесении 21 ноября 1944 г. указывалось, что «под влиянием Бека и Герделера, которые имели наибольший вес как будущие имперский наместник и имперский канцлер, со временем все сильнее определялось так называемое западное решение, имевшее целью создание фронта против Востока... Они надеялись на возможность союза с Англией и Америкой против России»{465}.
Один из близких к Герделеру деятелей заговора, Леттерхауз, показывал: «По моему мнению, главной целью внешней политики должно было быть следующее: заинтересовать западные державы борьбой против Москвы». А Тротт цу Зольц добавлял: «Совместно с одним из генералов (вероятно, Фалькенхаузеном) я должен был отправиться в Англию, вести переговоры с целью совместной акции против Советского Союза». Мнение Леттерхауза и Тротта подтверждал не кто иной, как сам адмирал Канарис. «Мы обсуждали возможности заключения мира, — говорил он на допросе. — В первую очередь говорилось о том, чтобы заключить мир с западными державами и вместе с ними вести борьбу с большевиками»{466}. А на какой базе? Фельдмаршал Клюге рассказал Канарису, что программа должна была быть примерно такой: на Востоке — границы 1914 г. плюс объединение Литвы с Польшей в «антибольшевистский» союз; оставление Австрии, Судетской области, Южного Тироля в составе рейха; отказ Запада от репараций и «экономическое объединение европейских государств без России».
Можно отметить парадоксальный факт: по сравнению с 1939 или 1941 гг. программа Бека — Канариса — Герделера не только не стала скромнее, но, наоборот, стала еще более вызывающей. Почему? О подлинных причинах в их полном объеме трудно догадаться. Но одно безусловно: линия английских и американских эмиссаров вдохновляла немецких генералов и дипломатов.
С тем большей жадностью тайная дипломатия вермахта искала себе партнеров в лагере западных держав. [287]
Крах на Волге потряс германский генералитет. Но не меньший страх вселил он в души врагов прогресса в лагере западных союзников, в первую очередь в ту антирузвельтовскую группировку, которая вопреки интересам США пыталась сорвать усилия великой коалиции народов. В начале 1943 г. значительно активизируется деятельность этой опасной группировки.
Осенью 1942 г. в Швейцарию из Соединенных Штатов прибыл европейский уполномоченный Управления стратегической службы США г-н Аллен Уолш Даллес. Он расположился на тихой бернской улице Херренгассе и принялся за работу. Так в галерее действующих лиц тайной дипломатии появился представитель одной семьи, которая надолго войдет в историю антисоветской борьбы империалистического мира сороковых — пятидесятых годов нашего столетия.
Это братья Даллес: Джон Фостер и Аллен Уэлш.
Карьера братьев Даллес различна. Но в ней есть несколько общих черт. Первая — тесная связь с американским деловым миром. Вторая — принадлежность к тем группам американского бизнеса, которые находились в связях с германским капиталом. Третья — глубокая, почти биологическая ненависть к Советскому Союзу и идеям коммунистического переустройства мира. На каждой ступени карьеры обоих братьев эти три основные черты неизменно находили свое выражение.
Известный анекдот рассказывает о некоем удачливом американском юноше, который, решив попасть на службу к незнакомому ему дельцу, явился в контору без всяких рекомендаций. «Кто вас послал сюда?» — спросил удивленный директор. «Господь бог!» — ответил находчивый паренек и так понравился директору, что был принят на работу и вскоре сам стал директором. Когда в 1911 г. молодой юрист Джон Фостер Даллес пришел в контору крупной нью-йоркской юридической фирмы «Салливен энд Кромвелл», ему не пришлось ссылаться на господа бога. У него в руках было рекомендательное письмо от своего деда Джона Уотсона Фостера, бывшего государственного секретаря США и в прошлом совладельца фирмы «Салливен энд Кромвелл»{467}. Эта рекомендация была куда надежней! [288]
Джон Фостер Даллес проделал блестящую деловую карьеру, пройдя путь от клерка с окладом 50 долл. в месяц до поста владельца фирмы. Он вел дела крупнейших американских фирм, завязал наилучшие связи с домом Морганов. Джон Рокфеллер-младший пригласил его на пост директора знаменитого Рокфеллеровского фонда. К началу второй мировой войны Даллес был директором 19 промышленных и финансовых корпораций. К этому времени к нему присоединился и его младший брат — Аллен Уэлш Даллес, который стал совладельцем фирмы «Салливен энд Кромвелл», а также директором банка «Дж. Генри Шредер бэнкинг корпорейшн».
Самое удивительное в деятельности братьев было умение сочетать деловые интересы с государственной службой. У Даллесов просто нельзя установить, где кончается бизнес и начинается дипломатия. Например, с 1916 по 1932 г. Джон Фостер Даллес не занимал официальных постов. Но за это время он успел побывать в качестве члена американской делегации на Версальской мирной конференции и на Берлинской конференции по репарациям. С другой стороны, Аллен Даллес, бывший до 1926 г. профессиональным дипломатом и сотрудником американской секретной службы, отлично обделывал коммерческие дела. Так, в 1928 г. он являлся уполномоченным синдиката Меллон — Морган в Латинской Америке.
Особую главу в карьере Даллесов составляли их германские связи. Оба Даллеса участвовали в ряде важнейших акций американской политики в германском вопросе. Аллен был в Версале в 1918 г., а с 1919 по 1920 г. служил в посольстве США в Берлине. Будучи членом американской делегации на конференции по разоружению в 1932 г., Аллен Даллес выступал против попыток ограничить вооружение Германии. Джон Фостер в 1918–1919 гг. был советником на переговорах по репарациям с Германией. В 1927 г. он был участником знаменитой американо-германской конференции по репарациям, в результате которой родился план Юнга, поддержавший дело возрождения военной мощи рейха. Джон Фостер Даллес неоднократно бывал в Берлине, где его фирма имела свою контору. Во время одного из таких визитов в 1933 г. он был приглашен к Гитлеру и имел с ним беседу{468}.
Но еще сильнее тянули Даллесов к Германии их связи делового характера. Влиятельная юридическая фирма «Салливен энд Кромвелл» представляла в США интересы крупнейших германских монополий, таких, как Стальной трест, «ИГ Фарбениыду-стри», «Бош». Аллен Даллес, кроме того, занимал пост в директорате банка Шредеров — американской ветви международного банка, который являлся финансовой опорой Гиммлера. [289]
Американский банк «Дж. Генри Шредер бэнкинг корпорейшн» подпирал собой английский и немецкие филиалы дома Шредеров и по мере развертывания военных событий приобретал все большую роль. Наконец, фирма «Салливен энд Кромвелл» представляла интересы американского филиала международного треста Лазарев, имевшего значительные интересы в Германии, а также консультировала связанную с Германией финансовую группу Лименов.
Как энергично действовали Даллесы в защиту своих немецких подопечных, известно из многих фактов. Например, когда в 1929 г. в США раздались тревожные голоса по поводу тайного вооружения Германии, на защиту последней выступил не кто иной, как Аллен Даллес. Он заявил, что с фактом производства и экспорта Германией оружия и боеприпасов «невозможно» ничего сделать и это совершается с ведома союзников{469}.
Это было задолго до войны. Во время же войны Даллесы шли на прямое жульничество во имя интересов немецких монополий. Так, в 1940 г. в США разыгрался следующий эпизод. Задолго до войны немецкий электротехнический концерн «Бош» создал в США свой филиал «Америкэн Бош корпорейшн». Когда же после 1941 г. появилась реальная угроза того, что эта корпорация будет секвестрована как вражеское имущество, Бош прибегнул к хитроумной комбинации. Он договорился со шведским банком «Стокгольме Эншильда банкен» и его директорами братьями Валленбергами о том, что они берут на себя фиктивный контроль над «Америкэн Бош корпорейшн» с обязательством вернуть фирму после окончания войны немцам. За это Валленберги получили 650 тыс. долл.
Валленберги взялись за дело. Один из них отправился в Нью-Йорк и вступил там в контакт с фирмой «Салливен энд Кромвелл», т. е. с Джоном Фостером и Алленом Даллесами. Даллесы провели всю эту фиктивную комбинацию, назначив некоего Мурнэна своим уполномоченным по управлению «Америкэн Бош» с условием, что преемника Мурнэна будет назначать Даллес. Лишь через несколько лет это жульничество выплыло на свет благодаря разоблачениям нью-йоркской газеты «Газетт энд дейли». В 1948 г. начался судебный процесс, но он был замят, а дело прекращено{470}.
Факт столь тесного сотрудничества Даллесов с фирмой «Бош» особенно интересен, если учесть, что именно эта фирма [290] содержала Карла Герделера, а братья Валленберги были посредниками между Герделером и английским правительством.
Вступление США в войну против гитлеровской Германии и развитие боевых действий на советско-германском фронте поставили в сложное положение те влиятельные финансово-промышленные группировки, альфой и омегой поведения которых был деловой блок с монополиями Рура. Сейчас уже достаточно хорошо известно, что в период войны этот блок не был разрушен, а лишь более тщательно замаскировался. Соглашения «Дюпон» — «ИГ Фарбениндустри», «Ром энд Хаас» — «Цейсс-Икон», «Дженерал Моторс» — «Опель АГ», «Дейче банк» — «Ферст нейшнл бэнк оф Нью-Йорк» и десятки других продолжали функционировать, так как были найдены обходные пути через нейтральные страны.
Однако можно считать, что американские группы, издавна придерживавшиеся прогерманской ориентации, не особенно встревожились экономическими осложнениями, которые были вызваны вступлением США в войну. Они хорошо знали механизм действия государственного аппарата Соединенных Штатов и располагали в нем достаточно большим влиянием, чтобы найти необходимые лазейки. Гораздо более опасным представлялся им тот факт, что в результате вступления США в антигитлеровскую коалицию, в результате того, что политические группы во главе с президентом Рузвельтом взяли курс на поддержку героического сопротивления Советского Союза, начинала шататься вся структура антисоветской политики, столь заботливо создававшаяся в США за последние двадцать лет. Те, кто подобно Гуверу, Ламонту, Линдбергу и К° считали Германию «оплотом борьбы против коммунизма», не могли спокойно наблюдать, как этот «оплот» испытывает удары со стороны СССР. Они были обеспокоены тем, что в широких массах американского населения растут симпатии к Советской стране.
К этому времени в США уже действовала широко разветвленная сеть прогерманских и пронацистских организаций, созданных как при непосредственном участии гитлеровской резидентуры, так и при доброхотной помощи американских приверженцев гитлеровского режима. Официальной личиной всех этих организаций был так называемый изоляционизм, т. е. демагогический лозунг неучастия США в каких-либо внеамериканских делах и конфликтах. Хотя этот лозунг звучал привлекательно для некоторых слоев американской буржуазии, за ним стояло весьма примитивное намерение: помочь Гитлеру, вывести США из войны и ослабить внешнеполитическую изоляцию коричневой банды. Эта задача была возложена в первую очередь [291] на плечи американской стратегической разведки и ее особого уполномоченного в Европе Аллена Даллеса.
Итак, в конце 1942 г. Аллен Даллес прибыл в Цюрих. Он приехал не один. Его штаб скорее напоминал банковскую контору: среди сотрудников Даллеса был Пол Меллон — директор «Меллон нэшнл бэнк», сын «химического короля» Меллона; два сына Джона Пирпонта Моргана: Джуниус (вице-президент банка Моргана) и Генри (директор «Дженерал электрик»); представитель дома Дюпонов Альфред Дюпон. Одновременно пост вице-консула США в Цюрихе занял г-н Лада-Мокарский, вице-президент фирмы «Дж. Генри Шредер бэнкинг корпорейшн оф Нью-Йорк»{471}. В свите Даллеса также находились опытные разведчики Геро фон Шульце-Геверниц, Ватьен и др. Наиболее ценным для Даллеса был Шульце-Геверниц, женатый на одной из дочерей Гуго Стиннеса-старшего и связанный с гросс-адмиралом Деницом.
Появление Аллена Даллеса было тут же зарегистрировано в «министерстве иностранных дел» вермахта — в ведомстве адмирала Канариса. «Дозорный» Канариса в Швейцарии — Ганс Бернд Гизевиус писал об этом в следующих выражениях: «В конце 1942 г. Аллен Даллес прибыл в качестве руководителя Управления стратегической службы в США и с тех пор наложил свой отпечаток на деятельность не только американской, но и всей союзной разведывательной службы в Европе...»{472}.
Зарегистрировали появление Даллеса и в политической разведке СС (ведомство Кальтенбруннера и Шелленберга). Один из агентов эсэсовской разведки в своих послевоенных воспоминаниях сообщал, что в кругах СС Даллеса расценивали очень высоко, ибо поняли его «безоговорочную, деловую, сознательную вражду к большевизму, основанную на ясном предвидении»{473}. Может показаться, что такая проницательность была чересчур глубокой. Но для этого существовали специальные причины. Дело в том, что служба радиоразведки СС сумела распутать американский секретный шифр и была в состоянии расшифровывать те телеграммы, которые Аллен Даллес слал из Берна своему начальству — в вашингтонское Управление стратегической службы генералу Уильяму Доновэну. Вторым видным американским «наблюдателем» немецких дел стал посланный в конце 1942 г. в Анкару в качестве военноморского [292] атташе бизнесмен-дипломат Джордж Говард Эрл, до того времени посол США в Болгарии.
Разведчики из бюро Канариса не замедлили установить с обоими эмиссарами (в Берне и Анкаре) контакт. С Даллесом постоянную связь поддерживал Гизевиус, с Эрлом — уполномоченный абвера в Турции адвокат Пауль Леверкюн.
Летом 1958 г., тринадцать лет спустя после окончания войны, сам Джордж Эрл дал «свидетельские показания» по интересующему нас вопросу. В вашингтонском бюллетене «Конфиденшл» он опубликовал воспоминания о своей деятельности в качестве военно-морского атташе США в Турции и о контактах с германским генералитетом. Эрл утверждает, что его немецким партнером был не кто иной, как адмирал Канарис{474}.
Эрл сообщает: он прибыл в Стамбул в январе 1943 г. Неделю спустя в его гостиницу явился неизвестный посетитель и, к удивлению Эрла, представился: «Адмирал Канарис, начальник абвера». Между ними состоялась длительная беседа, в ходе которой Канарис заявил американскому разведчику следующее: он считает заявление союзных держав о необходимости безоговорочной капитуляции Германии роковым «для Европы». «Это, — сказал Капарис, — означает войну до горького конца, ликвидацию Германии как военной державы и рост влияния России». Эрл не задумываясь согласился и ответил, что и он считает лозунг безоговорочной капитуляции катастрофой. Что же предлагает адмирал? — поинтересовался Эрл.
— Наши генералы никогда не проглотят политики безоговорочной капитуляции, — категорически заявил разведчик Канарис.
— А какую цену вы запросили бы? — ответствовал разведчик Эрл.
Канарис разъяснил: сепаратный мир с США, отказ от лозунга безоговорочной капитуляции. Он готов ждать ответа два месяца — до марта 1943 г.
Эрл не замедлил информировать об этом Вашингтон{475}. Ответа не последовало.
Тем не менее, в течение всего лета 1943 г. Эрл поддерживал контакт с Леверкюном и эмиссаром Папена Лерзнером и со [293] своей стороны слал депеши в Вашингтон, настаивая на принятии немецких предложений{476}. В том же направлении действовал и Аллен Даллес. Он регулярно информировал Вашингтон о всех планах немецкого генералитета. Со своей стороны Герделер слал свои донесения через Валленбергов (он имел встречи с ними в феврале, мае, августе и ноябре 1943 г.){477}. Весь комплекс этих тайных встреч придавал вполне определенную направленность действиям немецких генералов, обдумывавших меры, необходимые для спасения хотя бы некоторых целей, которые ставили перед собой германские империалистические круги.
И эти действия немецкого генералитета не были бы столь зловещими, если бы им не помогали влиятельные политики из правящего лагеря Соединенных Штатов и Англии. Аллен Даллес и Джордж Эрл представляли собой в Европе мир международных монополий, который со злобой смотрел на победы Советской Армии, на рост движения Сопротивления в оккупированных странах. Этому миру победа над Гитлером была не нужна.
Развитие событий на советско-германском фронте нервировало генералов. В июле 1943 г. позорно провалилась последняя наступательная операция вермахта на Востоке — операция «Цитадель» в районе Орел — Белгород. Удар армий, нацеленный на советские дивизии в районе Курской дуги, не только натолкнулся на железное сопротивление. Немецким войскам пришлось попасть под ответный удар, который взломал всю систему обороны группы армий «Центр». Сокрушительному разгрому подверглось около 30 немецко-фашистских дивизий. Затем началось мощное наступление всей Советской Армии, [294] длившееся до декабря 1944 г. Наши войска отбросили соединения противника на 300–600 км. Оказались перечеркнутыми сразу три немецких плана: операция «Цитадель», план удержания Левобережной Украины и, наконец, план задержки на так называемом Восточном валу, т. е. на линии реки Днепра. Итоги «летней кампании» 1943 г. приводили немецких генералов в ужас. «Инициатива окончательно перешла на советскую сторону», — констатировал фельдмаршал Манштейн. — «Решающий 1943 г. прошел, и он не принес на Востоке даже ничейного результата»{478}. А отставной начальник генштаба Франц Гальдер был еще более откровенен в своей оценке: «В 1943 г. война была проиграна... Самое позднее в конце 1943 г., — писал он, — было совершенно ясно, что в военном отношении война проиграна»{479}.
На эти мрачные мысли генералов наводили также события в оккупированных странах и за их пределами. Во Франции, Польше, Чехословакии, Югославии, Албании, Греции и других оккупированных странах после битвы на Волге начался резкий подъем национально-освободительной борьбы. Оккупанты перестали чувствовать себя спокойно. Победы советских войск оказывали мощное психологическое воздействие на народы мира. В Англии и США политики, препятствовавшие открытию второго фронта, оказывались под все более активными атаками общественного мнения. Мир увидел, что на свете нет непобедимого вермахта, что Гитлера и его полчища можно разгромить. Буржуазные кликуши, предвещавшие «скорую гибель» Советскому государству, были вынуждены замолчать. Слова «второй фронт» повторялись все чаще и чаще.
Разумеется, эти настроения были известны в Берлине, и они заставляли генералов-дипломатов искать новые пути и лазейки к осуществлению своих планов. На кого же они собирались опереться? Попытаемся дать ответ на этот вопрос.
В послевоенной апологетической литературе о «генеральской оппозиции» сложилась традиция изображать ее участников в качестве благородных политических деятелей, чуждых гитлеровским методам и приемам. Да и сами они в своих программных документах всячески подчеркивали, что выступают за «восстановление правового государства», за ликвидацию эсэсовского произвола, за «честное и авторитетное» правительство (Герделер){480}, за восстановление «правил приличия и [295] добрых нравов» (проект конституции, составленный Попицем и Беком){481}.
Ничто не разоблачает подобную демагогию столь безжалостно, как действия самих генералов. Теперь можно доказать, что все эти действия совершались в прямом сговоре с самым зловещим человеком «третьего рейха» — в союзе с рейхсфюрером СС Гиммлером. Иначе говоря, генералы решили выступить против первого палача — Гитлера, только заручившись согласием второго палача — Гиммлера.
Всесильный хозяин СС, гестапо и полиции рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и раньше не был чужд желанию половить рыбку в мутной воде. Он уже несколько раз засылал гонцов с целью разведать, не будет ли его фигура приемлема для Англии и США в качестве наследника Гитлера. Он уже давно обеспечил себя надежной агентурой в генеральском лагере, используя для этой цели д-ра Лангбена и ряд других агентов. Но все это было «прелюдией» к решающим событиям 1943 г.
Раздумывая о тех внутригерманских силах, которые смогут помочь в деле осуществления столь широко задуманной внешней и внутриполитической программы, немецкие генералы пришли к идее опереться на Гиммлера и на его мощный аппарат. Эта идея, от которой сразу отвернулся бы любой честный человек и убежденный антигитлеровец, неоднократно дебатировалась в генеральских кругах. Так, Карл Герделер еще в 1938 г. намеревался блокироваться с СС и их кровавым шефом. Летом 1942 г. Герделер намекал епископу Чичестерскому через д-ра Шенфельда, что «оппозиция» предпринимает некоторые конкретные шаги в этом направлении. Теперь, в 1943 г., эти шаги были сделаны. 25 августа 1943 г. Герделер написал генерал-фельдмаршалу фон Клюге: «Если вы этого желаете, то я могу сделать вашим союзником г-на Геббельса или г-на Гиммлера»{482}.
Неизвестно, что Клюге ответил Герделеру. Но примерно в это время один из виднейших военачальников вермахта, генерал-фельдмаршал Федор фон Бок, имел беседу с другим «оппозиционером» — бывшим прусским министром фон Попицем. Попиц хотел склонить Бока к идеям Канариса — Герделера. Бок не отличался особыми заговорщическими качествами и был известен как верный слуга Гитлера. Он заявил, что, по [296] его мнению, любой путч будет обречен на провал, если его не поддержат войска СС, а он сам «не будет путаться ни с каким заговором, ежели в нем не принимает участия Гиммлер»{483}. То же самое сказал Попицу и генерал-майор Хенниг фон Тресков, начальник штаба группы армий «Центр»{484}.
Цепочку между генералами и Гиммлером тянул не только малозаметный, находившийся в тени д-р Лангбен. Подобную функцию выполнял куда более видный деятель эсэсовского «государства в государстве» — группенфюрер СС Артур Небе, давний нацист и чиновник гестапо. С конца тридцатых годов он возглавлял криминальную полицию и был посвящен в глубочайшие тайны коричневого рейха. Как свидетельствовал один из коллег Небе, «не было ни одной крупной операции, в которой не участвовал бы Небе, и он всегда оказывался надежным сотрудником Гейдриха»{485}. Когда же началась война с Советским Союзом, Небе стал командиром «эйнзац-группы», которая занималась уничтожением местного населения, массовыми расстрелами и грабежами в Белоруссии и на Смоленщине.
Небе длительное время поддерживал связь с группой Канариса. Будучи в тесной дружбе с начальником «центрального бюро» абвера Остером, он был хорошо информирован о всех закулисных интригах. И если Гизевиус пишет, что «ни один контакт с каким-либо генералом не обходился без Остера»{486}, то можно сказать, что ни один контакт не обходился без группенфюрера СС Артура Небе. Именно Небе (и, более чем вероятно, с ведома Гиммлера) покрывал все «концы» генеральских интриг, когда они попадали в поле зрения гестапо.
Связи между зловещим миром СС и генеральскими кругами были куда теснее, чем это можно было бы предполагать на первый взгляд. Они особенно укрепились с того времени, когда на советско-германском фронте при каждой армии и группе армий подобно Небе стали действовать высшие чины СС, возглавлявшие «эйнзац-группы». Отношения генералов с груп-пенфюрерами были подчас очень тесными (в Нюрнберге цитировалось письмо генерал-полковника Геппнера о его дружбе с представителем СС при его армии). В Берлине же тесное сотрудничество связывало многих деятелей вермахта и СС. В частности, хозяин концлагерей «третьего рейха» обергруппенфюрер СС Олендорф располагал контактом с фон Попицем. [297]
Через него Олендорф осведомлялся о планах Герделера — Бека — Канариса.
Здесь мы подходим к одному очень важному пункту в оценке всей закулисной деятельности руководителей вермахта. Как мы указывали раньше, до последнего времени в буржуазной литературе был широко распространен взгляд, будто именно у генералов, и только среди них, созревали планы блока с англо-американскими империалистическими кругами. Мы имели возможность видеть ложность этого взгляда, анализируя закулисную игру предвоенного периода. Как же развивались события дальше?
А секрет заключался в том, что Гитлер и Гиммлер — эти верховные заправилы «третьего рейха» — всегда лелеяли мечту стать руководителями «мирового» блока капиталистических держав, направленного против Советского Союза. Однажды Гитлер выразил это свое намерение в таких словах: «Германия — это только передовой отряд Запада в борьбе с большевизмом. Америка и Англия примут участие в этой борьбе, если они не хотят сами погибнуть... Америка и Англия не хотяг сейчас этого понять. Но придет время — и они поймут»{487}. Гитлер понимал это «участие» своеобразно, а именно под командованием нацистской Германии, что было неприемлемо для заправил Сити и Уолл-стрита. Гиммлер поддерживал своего хозяина.
Однако ход войны и поражения на фронтах заставили гитлеровских главарей вносить коррективы в свои планы создания единого антисоветского фронта. Именно в этом духе Гитлер высказался однажды перед генералами. Его собеседниками были неизменный Кейтель и два штабных генерала — Кребс и Вестфаль. Фюрер вещал: «Придет время, когда раздоры между союзниками станут настолько велики, что они приведут к разрыву». Он тут же вспомнил свои попытки достичь сговора с Англией в 1940 г. и пророчествовал по поводу антифашистской коалиции народов: «Все коалиции в истории когда-либо кончались!»{488}. Так глава коричневой банды поучал своих сообщников: ищите да обрящете; пытайтесь взломать блок свободолюбивых народов.
Как это происходило? Неожиданно на эту проблему пролил свет в своих мемуарах начальник эсэсовской разведки Вальтер [298] Шелленберг. Он рассказал о беседе, которая состоялась между ним и Гиммлером в августе 1942 г. в полевой штаб-квартире рейхсфюрера СС в Житомире. Шелленберг, по его словам, поставил перед Гиммлером вопрос о возможности «компромиссного соглашения» с западными державами, сообщив ему о некоторых предварительных зондажах, которые политическая разведка СС уже предприняла к тому времени. Шелленберг высказал мнение, что такое соглашение желательно заключить еще до того момента, когда военная мощь Германии будет ослаблена. Гиммлер в принципе дал свое согласие, когда Шелленберг разъяснил свою основную идею, что «этот компромиссный мир... создаст правильный базис, на котором мы сможем сосредоточиться на конфликте с Востоком»{489}.
Гиммлер и Шелленберг обдумали примерный план этого «компромисса». Они решили предложить западным державам: уход вермахта из Северной Франции, Голландии, Бельгии, создание франко-германского экономического союза. Австрия и Судеты должны были остаться в составе рейха. Западную часть Польши Гиммлер также не собирался отдавать («поляки должны работать на нас», — сказал он Шелленбергу). Что касается Советского Союза, то Шелленберг приводит только свое лаконичное высказывание: «Поживем — увидим». Но содержание этой формулы раскрывает в своих мемуарах Ф. Керстен, который сообщает, что в ноябре 1942 г. Гиммлер рассказывал ему о своем сокровенном плане: после «победы» над Советским Союзом передать под управление Англии часть Сибири «между Обью и Леной», а «район между Леной, Камчаткой и Охотским морем» отдать США{490}. Вот насколько «великодушен» был кровавый рейхсфюрер СС!
Если сравнить замысел Гиммлера — Шелленберга с тем, что планировали Бек — Герделер — Канарис, то можно констатировать, что и тех и других вдохновляла одна и та же идея. Более того: и те и другие собирались предлагать западным державам сговор примерно на одинаковых условиях, расходясь лишь в деталях (судьба Франции или Польши). Главный же замысел был идентичен: прекращение войны на Западе во имя войны на Востоке!
В мае — июне 1943 г. Гиммлер поручил директору «Дрезднер банк» Раше — одному из лиц, финансировавших СС, — послать запрос в Швецию на имя того же Якоба Валленберга: [299]
«Заключат ли западные державы сепаратный мир, если Гитлера не будет?» Валленберг проявил к Гиммлеру большой интерес. Он долго допытывался у Герделера, что тот думает о Гиммлере, и Герделер прямо сказал, что Гиммлер «терпит» все интриги и умышленно направляет все действия гестапо по ложному следу. Это, видимо, понравилось Валленбергу. Когда он обсуждал очередной вариант путча, то прямо сказал Герделеру:
— Не затрагивайте Гиммлера в ваших планах на покушение! Он вам не помешает, если дело направлено лишь против самого Гитлера!{491}
Не в меньшей, если не в большей мере руководство СС интересовалось позицией Соединенных Штатов Америки и личностью Аллена Даллеса. Так, в начале 1943 г. в Берн прибыл один из давних деятелей тайной дипломатии, все тот же князь Макс Гогештоэ (агентурная кличка «Паульс»). Он был принят Даллесом (назвавшимся «м-ром Баллом») и американским послом Гаррисоном.
Куда вели нити от Даллеса, было ясно. Однако до последнего времени не было точно установлено, по чьему полномочию действовали немецкие представители на встрече Паульс — Балл, а также во время состоявшейся немного спустя встречи некоего «Бауэра»{492} с помощником Даллеса «м-ром Робертсом». Осенью 1958 г. в чешской печати были опубликованы архивные документы, из которых выяснилось, что «Паульс» и «Бауэр» были посланы к Даллесу Гиммлером и его разведкой. Так, в совершенно секретном документе № 106/43, принадлежавшем третьему отделению отдела «Б» (Западная Европа) VI Управления Главного управления имперской безопасности СС, гауптштурмфюрер СС Арене сообщал отделу «Д» (англоамериканская сфера) того же управления о том, что именно агенты управления имели беседу с Алленом Даллесом и «Робертсом», а также с послом США Гаррисоном. Эта встреча была высоко оценена в ведомстве Шелленберга, что явствует из пометки на документе, согласно которой одному из отделов поручалось срочно собрать данные об Аллене Даллесе.
Если существуют в истории войны классические примеры измены, коварства и циничного попрания союзнических обязательств со стороны высокопоставленных американских представителей, то они, безусловно, даны Алленом Даллесом. В нашем распоряжении находится полный текст записи, сделанной [300] немецкими собеседниками «Даллеса после их встречи, состоявшейся в феврале 1943 г.{493} Вот наиболее важные фрагменты этой записи:
«БЕСЕДА ПАУЛЬСА И М-РА БАЛЛАШвейцария, середина февраля 1943 года.
...М-р Балл заявил, что он очень рад снова встретить г-на Паульса после долгого перерыва и обменяться идеями с г-ном Паульсом, который ясно видит европейские проблемы... По его мнению, в Европе необходимо установить такой мир, в сохранении которого были бы действительно заинтересованы все участники. Нельзя снова создать деление на победителей и побежденных, то есть на довольных и недовольных; никогда впредь не будет допущено, чтобы народы, подобные германскому, были вынуждены на отчаянные эксперименты и героизм из-за несправедливости и нужды. Германское государство должно остаться существовать как фактор порядка и восстановления. О разделе его или об отделении Австрии не может быть и речи. С другой стороны, однако, власть Пруссии в германском государстве должна быть сокращена до разумных размеров{494} и отдельным областям (гау) в рамках Великой Германии предоставлена большая самостоятельность и равномерное влияние. Чешскому вопросу м-р Балл, судя по всему, придавал небольшое значение; с другой стороны, он считал, что путем расширения Польши в сторону Востока и сохранения Румынии и сильной Венгрии следует поддержать создание санитарного кордона против большевизма и панславизма...
У г-на Паульса сложилось впечатление, что американцы, в этом случае и м-р Балл, знать не хотят о большевизме или панславизме в Центральной Европе и в противоположность англичанам ни в коем случае не хотят видеть русских на Дарданеллах и в нефтяных областях Румынии или Малой Азии. Тут снова подтверждается, что Англия во имя сохранения свободной от русских Западной Европы и Средиземноморья готова пойти на расчленение Северной и Центральной Европы и на разделение и разграничение сфер влияния с русскими в этом районе...
. .М-р Балл, по-видимому, полностью отвергает несколько старомодные планы Англии реорганизовать Европу на базе исторических тенденций и создать различные монархии. М-р Балл более или менее согласен с государственной и промышленной организацией Европы на основе больших просаранств, полагая, что федеративная Великая Германия (подобная Соединенным Штатам) с примыкающей к ней Дунайской конфедерацией будет лучшей гарантией порядка и восстановления Центральной и Восточной Европы. М-р Балл не отклоняет национал-социализма в его основных идеях и действиях в такой мере, как «внутренне [302] неуравновешенный и отягощенный комплексом неполноценности прусский милитаризм». Именно поэтому м-р Балл занимает полностью отрицательную позицию по отношению к фантастическому проекту восстановления гогенцоллернской монархии. Пример, идеальное воплощение всего немецкого г-н Балл видит не в Берлине, Вене или Веймаре, а скорее в Гамбурге, Барейте или Штутгарте.
Далее Балл заговорил о национал-социализме и личности Адольфа Гитлера и заявил, что при всем уважении к историческому значению Адольфа Гитлера и его дела трудно себе представить, чтобы возбужденное общественное мнение англосаксов согласилось на Гитлера как на бесспорного хозяина Великой Германии. К договорам с Гитлером нет доверия ни в отношении их длительности, ни в отношении их соблюдения. Между тем восстановление взаимного доверия является после войны решающим делом»{495}.
Этот документ и находящиеся в нашем распоряжении другие архивные материалы СС стоят многих томов. Целый ряд высказываний Даллеса, аккуратно зафиксированных его немецкими собеседниками, свидетельствует о том, что Даллес по существу был солидарен с «идеями» и «принципами» гитлеризма. В другом эсэсовском документе, подводящем итоги бесед с Даллесом в период 15 января — 3 апреля 1943 г. («Запись в беседах с м-ром Баллом и м-ром Робертсом»), записано, что Даллес называл фюрера «гениальной личностью», а в беседе с Гогенлоэ свидетельствовал «уважение к историческому значению Адольфа Гитлера и его дела». Нет, Даллес и не думал отмежевываться от Гитлера и фашизма. Он был недоволен только одним — тем, что Гитлер поспешил и переиграл, ударил слишком рано и не там, где следовало. Но не все еще потеряно, давали понять представители Соединенных Штатов своим собеседникам — гитлеровцам. «Роберте» говорил «Бауэру» (запись беседы от 21 марта 1943 г.):
«Америка не собирается воевать каждые 20 лет и теперь стремится к дальнейшему урегулированию, в разработке которого она желает сама принять решающее участие, а не вновь предоставлять это одной Англии, учитывая горький опыт прошлого. Было бы только достойно сожаления, если бы Германия самоустранилась, ибо эта страна заслуживает всяческого восхищения и значит для него больше, чем многие другие страны. Он все еще надеется, что она останется как фактор порядка и будет в дальнейшем играть соответствующую роль».
...Когда весной 1945 г. советские войска вели бои в Берлине возле большого мрачного дома на Принц-Альбрехт-штрассе, то солдаты и офицеры удивлялись: почему у [303] подъездов этого дома валяются громадные кипы полусожженных бумаг? Дело объяснялось просто: здесь помещалось одно из самых зловещих учреждений «третьего рейха» — Главное управление имперской безопасности СС — ведомство Гейдриха и Кальтенбруннера. Чиновники его спешили замести следы и уничтожить все документы.
В одной из папок, сохранившейся от огня, была найдена схема. На ней отдельными квадратами были изображены группы «заговорщиков» 20 июля, а от квадратиков шли линии к американскому и английскому посольствам в Швейцарии. Около квадрата с надписью «посольство США» стояли две фамилии: Даллес и Макклеллан, причем второе имя было написано не очень разборчиво. Даллес уже нам знаком. Что же касается Макклеллана, то такого человека в списках американских дипломатов в Швейцарии в военные годы не числилось.
Автор решил попытаться выяснить, кто же был этот человек, ибо, видимо, он и являлся тем самым «Робертсом», с которым вел беседы «Паульс». Первый след обнаружился в немецком издании мемуаров В. Шелленберга, изданных сначала на английском языке. В немецком издании содержался документ, в котором сообщалось о контактах СС в 1942–1943 гг. с неким представителем американского «Совета по делам военных беженцев Маклелландом{496}. Но еще более важные данные оказались в протоколах допроса участников «заговора» 20 июля. 29 ноября 1944 г. Кальтенбруннер докладывал Борману, что у заговорщиков «одним из связных лиц был американец Макгудрич, руководитель Банка международных расчетов в Базеле, и в особенности советник американского посольства в Берне Даллес»{497} Макгудрич — реальная фигура, в равной мере, как и Банк международных расчетов в Базеле был реальным центром международного финансового капитала. Созданный еще до войны, в годы «плана Дауэса — Юнга», базельский банк объединял представителей финансовых центров США, Англии, Германии и других стран. И хотя с 1939 г. шла война, директора крупнейших банков Европы регулярно встречались в Швейцаррш. Таким образом, мы снова видим непосредственное участие международного капитала в закулисных интригах реакции{498}. [304]
Читая протоколы переговоров, можно наглядно ощутить, какую провокационную роль играл Даллес и его ведомство в Швейцарии, буквально подстрекая гитлеровских эмиссаров на новые усилия в войне против СССР. Недаром к Даллесу тянулись все эмиссары из Германии. Его посещали не только посланцы Шелленберга, но и уполномоченные другого эсэсовского главаря — начальника Главного управления имперской безопасности СС Кальтенбруннера.
Сам Кальтенбруннер рассказывал в Нюрнберге о своих связях с Даллесом следующее{499}:
«Мои первые попытки относятся к весне 1943 г. Я полагаю, это было в феврале... Это была моя первая попытка в этом направлении».
Защитник Кауфман задал ему вопрос:
«Теперь я назову имя Даллеса. Имели ли Вы с ним прямой или косвенный контакт и каковы были цели при установлении этого контакта?Кальтенбруннер. Да, я был в контакте с ним через Хеттля. По этим каналам я узнал о г-не Даллесе, который, как мне сообщили, находился в Швейцарии в качестве представителя г-на Рузвельта и как будто был экономическим экспертом.
Кауфман. В ходе так называемой мирной политики, о которой вы говорите, посещали ли ваши представители Швейцарию для контактов с г-ном Даллесом?
Кальтенбруннер. Да, было много таких посещений. Это делали не только Хеттль, но и другие лица. Например, я упомяну беседу, которую я имел с князем Потоцким, которого я просил вступить в связь с этими кругами и передать англо-американским кругам в Швейцарии подобную информацию».
Здесь Кальтенбруннер упомянул одну весьма колоритную фигуру, которая занимала видное место в системе тайной дипломатии. Это штурмбаннфюрер СС Вильгельм Хеттль, заместитель начальника отдела Юго-Восточной Европы в VI Управлении Главного управления имперской безопасности (т. е. в политической разведке СС). Хеттль являлся одним из наиболее опытных политических агентов СС в Европе. Его специальностью были Балканы и, кроме того, католическая церковь (Хеттль происходил из католической австрийской семьи).
Еще в 1940 г. Хеттль установил контакт с таким важным центром Ватикана, каким был орден иезуитов и его глава генерал ордена граф Владимир Ледяховский. Иезуиты могли смело спорить с СС по своей осведомленности и тайным связям, [305] испытанным вековой практикой. При всем различии у иезуитов и эсэсовцев было одно общее: злобная ненависть ко всему передовому, зоологический антикоммунизм. Как после войны подтверждал сам Хеттль, Ледяховский «был готов в интересах общей политики антикоммунизма» согласиться на сотрудничество с СС. «Первоначально, — сообщал Хеттль, — сотрудничество должно было ограничиться обменом информацией, но это могло привести к более широкой концепции соглашения между западными союзниками и державами оси и к созданию великой объединенной американо-европейской коалиции в борьбе против коммунизма и против... Советского Союза». Повсюду, во всех закоулках империалистической политики, зрела эта чудовищная мысль, пленявшая умы правителей буржуазного мира от Вильсона и Фоша до Гиммлера и Ледяховского!
В 1943–1944 гг. контакт между иезуитами и эсэсовцами снова возобновился. Его удобнее всего было поддерживать австрийцу-католику Хеттлю и его коллегам австрийского происхождения. «Австрийская группа» активно участвовала в организации посреднических услуг Франко и Салазара, а также привлекла к этим переговорам престарелого маршала Петэна. Впоследствии Хеттль стал одним из связных между Алленом Даллесом и разведкой СС, таким же, каким был Ганс Бернд Гизевиус между Даллесом и абвером.
Таким образом, генералы-политиканы проявили неплохое чутье, когда собрались опереться на Гиммлера. Выполняя их волю, бывший министр Попиц решил действовать. Путь к Гиммлеру лежал через Лангбена и еще одного любителя закулисных комбинаций — обергруппенфюрера СС Карла Вольфа, начальника личного штаба рейхсфюрера СС. 26 августа 1943 г. Попиц встретился с Гиммлером с глазу на глаз.
Архивы не сохранили записи этой беседы. Ее участники мертвы. Попица повесили после 20 июля 1944 г., Гиммлер отравился весной 1945 г. Но по рассказам Попица известно, что в ходе беседы он достаточно ясно изложил тезисы об «опасном положении» рейха и о необходимости срочных, чрезвычайных действий с целью «ограничения власти фюрера». Гиммлер был очень осторожен, но заявил, что «в принципе» не возражает против некоторых действий. По версии Гизевиуса, Гиммлер не сказал ни да, ни нет, но он «играл»{500}. Немецкий историк Д. Элерс, изучавший вопрос о контакте Попиц — Гиммлер, пришел к такому выводу: «Гиммлер дал понять, что не будет [306] отрицательно относиться к ограниченной акции против Гитлера»{501}.
Но совершенно ясно, что в центре беседы стоял план сговора с западными державами. По словам самого Попица, Гиммлер поставил «вопрос ребром», спросив его: «Будут ли Англия и США готовы к сепаратному миру?»
Попиц отвечал, сославшись на свои контакты с Буркхард-том, что с Гитлером англосаксы на сговор не пойдут, а «Гиммлер может быть партнером для переговоров»{502}. Надо полагать, что все это не было новостью для Гиммлера. Он имел аналогичные сведения через Кальтенбруннера и Шелленберга.
Так или иначе, игра Гиммлера сразу принесла конкретные результаты. В первую очередь по его указанию Лангбен снова отправился в Швейцарию, где связался с эмиссарами американской и английской разведок{503}. Вторым результатом было молчаливое согласие Гиммлера на действия «оппозиции». Вплоть до июля 1944 г. гестапо и все Главное управление имперской безопасности СС проявляли поразительную незаинтересованность в преследовании генералов-заговорщиков, хотя для этого было немало возможностей. Есть все основания полагать, что связь Гиммлер — Бек — Герделер была довольно глубока. В частности, Хеттль сообщил после войны, что Гиммлеру даже был обещан пост начальника генерального штаба!
1943 год был периодом большой активизации «тайной дипломатии». Ее ареной являлась не только Швейцария. «Запасная позиция» находилась в Мадриде, где властвовал союзник Гитлера каудильо Франко. В то время в Испании англосаксонские державы были представлены дипломатами мюнхенского толка. Англию представлял сэр Сэмуэль Хор — завзятый мюнхенец, друг Галифакса и Чемберлена, давнишний противник сотрудничества с Советским Союзом. В начале 1943 г. Франко предложил Хору свои услуги в качестве «честного маклера» для переговоров между Англией и Германией о сепаратном мире{504}. При этом Франко держал Берлин в курсе дела: 25 февраля испанский министр иностранных дел Хордана заявил [307] немецкому послу Мольтке, что «испанское правительство старается разъяснить враждебным державам (особенно Англии) опасность большевизма»{505}.
Настроения некоторых английских кругов того времени выразил публицист, близкий к английскому генштабу, Бэзил Лиддел-Харт. В октябре 1943 г. он составил секретную докладную записку для английского правительства, в которой доказывал необходимость немедленно порвать союз Англии с СССР во имя блока с Германией. Разгром Германии, заявлял он, не в интересах Англии; пока не поздно, надо сохранить «оборонительную мощь» Германии как фактор будущей борьбы против Советского Союза{506}.
В 1943 г. оживился и другой заветный центр международного шпионажа — Рим. В начале 1943 г. в качестве немецкого посла в Ватикан прибыл бывший статс-секретарь барон фон Вейцзекер, давний участник англо-германских тайных интриг. Но в Ватикане он занялся преимущественно новыми — американскими — связями. Когда в феврале 1943 г. сюда приехал нью-йоркский кардинал Спеллман, Вейцзекер быстро установил с ним контакт. Спеллман — лицо, близкое к Уолл-стриту и Даллесам, — встречался также с Риббентропом, намекавшим на желательность сепаратных переговоров. Встреча Спеллмана с Риббентропом состоялась 3 марта 1943 г. Из Рима Спеллман направился в Мадрид, где беседовал с Франко и Хором.
Даллес энергично стремился связать в одно все центры тайной дипломатии. Гогенлоэ он послал в Мадрид. Спеллмана он попросил связаться с папой римским. Цель? Все та же. Как-то весной 1943 г. он заметил в беседе с бывшим германским рейхсканцлером Виртом, что «следующая мировая война, естественно, возникнет между двумя наиболее могущественными странами — Соединенными Штатами и Советским Союзом...».
Однако своеобразной «вершиной» тайных интриг 1943 г. явились мало известные доселе события, разыгравшиеся на севере Европы — в нейтральной Швеции. Здесь Гиммлер и Шелленберг осуществили крупную военно-дипломатическую операцию — контакт с секретной резидентурой Соединенных Штатов, зашедший весьма далеко. [308]
И до сегодняшнего дня все подробности этой сделки неизвестны. Однако по послевоенным мемуарам и ряду косвенных данных можно реконструировать ее основные моменты. Шеф гиммлеровской разведки Вальтер Шелленберг имел в Швеции разветвленную агентурную сеть и сам часто посещал Швецию. Когда Лангбен после вышеупомянутой беседы Гиммлер — Шелленберг стал налаживать свои контакты, он установил связь с прибывшим в Стокгольм американским профессором Брюсом Хоппером. Хоппер находился в Швеции на особом положении и занимался закулисными контактами. Тесно связанный с военными кругами США, Хоппер был известен как специалист по «русским делам» (он жил в СССР с 1926 по 1929 г.) и автор ряда антисоветских книг. В декабре 1942 г. состоялась первая встреча Хоппера и Лангбена, после которой Лангбен сообщил Хасселю, что есть «приемлемые возможности мира» с США на антисоветской основе{507}.
В 1943 г. шведская сеть Шелленберга получила дальнейшее развитие. Во время одного из своих визитов в Швецию в октябре 1943 г. личный врач и доверенное лицо Гиммлера Феликс Керстен при посредничестве своего шведского знакомого — международного дельца Иона Хольгера Граффмана встретился с американским дипломатом, назвавшимся Абрагамом Стивенсом Хьюиттом. Как рассказывает Керстен в своих мемуарах, они быстро нашли общий язык. «Он (Хьюитт. — Л. Б.) также понимает опасность с Востока», — записывал Керстен в своем дневнике 24 октября 1943 г. После нескольких встреч Хьюитт сообщил Керстену, что готов посредничать между Гиммлером и правительством США. Он изложил примерную базу для соглашения: эвакуация Германией оккупированных территорий, восстановление границ 1914 г., роспуск СС и нацистской партии, выборы в Германии под английским и американским контролем, сокращение численности вермахта и наказание военных преступников, полный контроль над германской военной промышленностью со стороны США и Англии.
Оговорив, что Гиммлер будет требовать сохранения своих личных прав, Керстен срочно сообщил об этом Гиммлеру и продолжил переговоры. 1 ноября он констатировал: «Мирные переговоры с Хьюиттом и Граффманом развиваются успешно. Оба видят опасность, угрожающую с Востока»{508}. 9 ноября [309] в Стокгольм прибыл Шелленберг и принял на себя ведение переговоров. Об этой встрече Шелленберг сообщает в следующих выражениях: «Хьюитт был специальным представителем США по европейским делам. Приняв все возможные меры предосторожности, я встретился с ним в его комнате в одном из крупнейших отелей Стокгольма. Потом он попросил некоторых хорошо информированных шведских друзей рассказать мне о степени влияния Хьюитта. Они дали ему отличную характеристику»{509}.
По сведениям Керстена, контакт Гиммлер — Шелленберг — Керстен — Хьюитт продолжался до конца 1943 г. Получив программу Хьюитта, Гиммлер долгое время колебался. Затем он заявил Керстену, что готов принять все предложения (включая роспуск СС и нацистской партии!){510}, за исключением привлечения военных преступников к суду. 9 декабря 1943 г. он уполномочил Керстена сообщить Хьюитту о том, что принимает всю программу, а в конце декабря заявил Шелленбергу, что готов лично встретиться с Хьюиттом.
Эта встреча не состоялась, а на контрпредложения Гиммлера ответа не последовало. Причина этого не зависела ни от Гиммлера, ни от Хьюитта. В конце 1943 — начале 1944 г. последовали очередные мощные удары Советской Армии по нацистским оккупантам (общее наступление в конце 1943 г., наступательные операция под Ленинградом, на Правобережной Украине, в Крыму). Происшедший в 1943 г. коренной перелом в ходе войны способствовал укреплению антигитлеровской коалиции. В ноябре — декабре 1943 г. в Тегеране было принято решение об открытии второго фронта в Европе.
Тем не менее, совместная программа Гиммлера — Хьюитта красноречиво свидетельствует о том, как далеко заходили в своих планах антисоветские политики нацистской Германии и США. И не удивительно, что в этой обстановке дипломаты вермахта могли строить свои планы. [310]
С оценкой генеральских интриг за последние 10–15 лет произошла любопытная метаморфоза.
Когда сами генералы начинали свой сговор, они именовали себя очень скромно: «группа офицеров» (или «группа генералов»).
После покушения на Гитлера, состоявшегося 20 июля 1944 г., появился новый термин: «генеральский путч».
Вскоре после окончания войны буржуазные историки ввели термин: «военная (или генеральская) оппозиция».
И, наконец, лет через десять после войны те же историки начали применять обозначение: «немецкое движение Сопротивления» (Г. Риттер) или «немецкое Сопротивление» (Г. Ротфельс).
Таким образом, из года в год действия генералов повышались в своем «политическом ранге», покуда не попали в разряд движения Сопротивления, на одну доску с французскими маки и узниками Дахау.
Эта тенденция преследует вполне определенную цель: показать сегодняшнему немцу в Западной Германии, что единственными людьми, которые понимали предстоящий крах Гитлера, были его генералы. Так и пишется в сегодняшних западногерманских учебниках: «К успеху могло привести лишь такое подпольное движение, которое могло рассчитывать на помощь руководящих военных деятелей и на применение находящихся в их распоряжении средств... Самую крупную акцию против режима Гитлера готовил бывший начальник генерального штаба генерал-полковник Бек совместно с бывшим обер-бургомистром Лейпцига д-ром Герделером» (учебник истории, издательство «Морис Дистервег», 1955 г.). Или: «В этом движении Сопротивления объединились католики, протестанты и свободомыслящие, офицеры, представители старой аристократии, министры, дипломаты, высшие государственные служащие...» («Очерк истории», т. IV, издательство «Эрнст Клетт», 1954 г.){511}. Итак, дворяне, министры, чиновники и больше никого. В обширной работе западногерманского историка Гер-харда Риттера «Карл Герделер и немецкое движение Сопротивления» (Штутгарт, 1955 г.) из 600 страниц лишь 11(!) посвящено тем участникам Сопротивления, которые не принадлежали к генеральской клике. [311]
Но история говорит совсем о другом соотношении. С каждым годом и месяцем мы узнаем все больше и больше фактов, освещающих деятельность тех, кто были истинными борцами против коричневого режима Гитлера — Геббельса — Гиммлера. Этот процесс изучения идет в известной степени медленнее, чем реклама «генеральского Сопротивления». Действительно, подпольщики в концлагерях и члены нелегальных групп в Берлине или Лейпциге не имели столь идеальных условий для своей работы. Они не располагали временем для составления меморандумов, не могли хранить их в сейфах ОКБ и абвера, не могли заботиться о том, чтобы все делопроизводство сохранилось до лучших времен. Торопливо набросанные записки, тайно отпечатанные листовки, краткие воззвания немедленно отправлялись на «передний край» борьбы с фашизмом. Мы не можем обвинять авторов этих документов, что они не оставили копий для будущих историков. Но даже в этих неблагоприятных условиях подлинная история подлинного Сопротивления уже сейчас стала известной.
Та политическая партия, которая устами Тельмана еще в 1933 г. сказала немецкому народу «Гитлер — это война», после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз обратилась к своим соотечественникам с простыми и ясными словами:
«22 июня Гитлер своим подлым и вероломным нападением на Советский Союз совершил тягчайшее преступление по отношению к немецкому народу, которое приведет Германию к величайшей катастрофе...Единственное спасение для немецкого народа — это положить конец войне. Но для того чтобы покончить с войной, надо свергнуть Гитлера. Пока Гитлер и его банда будут у власти, война не прекратится. И горе нашему народу, если он до конца свяжет свою судьбу с Гитлером, если мы, немцы, сами не наведем порядок в своей стране, а предоставим другим народам очищать Европу от фашистской чумы»{512}.
Кто может сегодня оспорить эти формулировки КПГ после их исторической проверки событиями 1941–1945 гг.? Действительно, пока Гитлер оставался у власти, война продолжала свой страшный бег. Но в среде немецкого народа уже в дни войны нашлись отважные люди, которые посвятили свою жизнь тому, чтобы сорвать с глаз тысяч немцев повязку нацистской демагогии. [312]
Коммунистическая партия Германии вступила в борьбу с гитлеровской кликой, находясь в исключительно тяжелых условиях. Начиная с 1933 г. гиммлеровские палачи истребляли и преследовали немецких коммунистов. Оставшиеся в живых коммунистические деятели ушли в глубокое подполье; часть руководства была вынуждена покинуть пределы страны и действовать в эмиграции.
Но, как ни старались гитлеровские ищейки, КПГ жила и боролась. Более того, она собирала вокруг себя всех честных людей, в первую очередь рядовых членов социал-демократической партии, руководство которой в 1933 г. капитулировало перед Гитлером.
Согласно мудрым строкам Некрасова, борцы за свободу всегда видели высшее признание своей деятельности «не в сладком ропоте хвалы, а в диких криках озлобленья» своих врагов. Если взглянуть на документы из архивов гестапо и СС, то в них можно прочитать своеобразные оценки борьбы КПГ. Например, сводки гестапо за 1933 г. свидетельствуют, что в течение года было предано суду 20565 человек. Это, не считая тех, кто был арестован, но суду не предавался. Вот еще несколько цифр. В 1936 г. арестовано 11678 коммунистов и 1374 социал-демократа, в 1937 г. — 8068 коммунистов и 733 социал-демократа{513}. И, несмотря на все эти аресты и расправы, чиновники Гиммлера были вынуждены докладывать начальству: «Вновь и вновь подтверждается тот факт, что нелегальная КПГ располагает огромным штабом работников, обладающих выдающимися организационными и тактическими способностями, которые, несмотря на самые строгие наблюдения... в некоторых районах с известным успехом сумели воссоздать организации нелегальной КПГ»{514}. Гиммлер усиливал свои удары топором: в 1939 г. было казнено по приговорам судов (а сколько без приговоров!) 99 антифашистов; в 1941 г. — 1292; в 1943 г. — 5336!{515}
«С самого начала войны против Советского Союза, — пишет в одной из своих работ Вальтер Ульбрихт, — коммунисты считали почетным долгом умножать свои усилия по мобилизация немецкого населения на борьбу против чудовищных преступлений гитлеровцев. Движение Сопротивления явно усиливалось... С углублением кризиса гитлеровского режима подпольным антигитлеровским организациям благодаря изменениям в политической и военной обстановке и в настроении народных масс [313] удалось активизировать свою деятельность и энергичнее бороться за спасение родины от той катастрофы, к которой привела ее гитлеровская война»{516}.
К этому времени по всей Германии действовали и расширяли свое влияние на массы подпольные антифашистские группы, во главе которых стояли простые немцы: рабочие, интеллигенты, функционеры КПГ. Послевоенные исследования показали значительные масштабы деятельности этих групп.
Наиболее «давней» по времени формирования была организация, руководимая коммунистом Арвидом Харнаком и молодым офицером Харро Шульце-Бойзеном.
Когда эсэсовские патрули в берлинском пригородном парке Груневальд встречали группу юношей и девушек, среди которых выделялся молодой обер-лейтенант с петличками войск связи, они, разумеется, не могли заподозрить, что перед ними — участники одной из подпольных организаций. Однако « именно под видом пикников в Груневальде или прогулок на яхте по озеру Ваннзее, близ дачи Йозефа Геббельса, Харро Шульце-Бойзен имел обыкновение проводить встречи со своими друзьями. Среди них были: упоминавшийся выше Арвид Харнак, писатель Адам Кукхоф, подпольщики-коммунисты Ион Зиг, Ганс Коппи, Вильгельм Гуддорф, Вальтер Хуземан. Организация поддерживала тесные связи с массами. Центр ее работы находился среди трудящихся Берлина — на заводах АЭГ, «Лоренц», «Асканиа-верке», БЕВАГ, «Шелл-ойл», «Хассе унд Вреде».
Подпольщики регулярно выпускали брошюры, листовки и даже специальный журнал под названием «Внутренний фронт». Листовки распространялись на заводах, в парках, рассылались по адресам. Особое значение антифашисты придавали связям с иностранными рабочими, вывезенными в Германию из различных стран Европы. Организация располагала связями и среди чиновников госаппарата, черпая там ценную информацию о замыслах нацистов. Информация, собранная организацией Харнака — Шульце-Бойзена и переданная советскому командованию, сыграла большую роль в деле борьбы с Гитлером.
Лишь осенью 1942 г. гестапо напало на след подпольной организации. Ее участники погибли смертью героев. Но их уверенность в победе своего правого дела была сильнее приговора. «Пусть мы умрем, но мы знаем — наш посев взойдет!» — так писал Шульце-Бойзен в своем предсмертном письме.
«Лучше почетная смерть под топором палача, чем позорная жизнь под властью фашистов», — закончил такое же письмо-Вальтер Хуземан.
В Берлине же действовала рабочая группа, возглавляемая металлистом Робертом Урихом. В ней объединились рабочие-антифашисты с крупных промышленных предприятий немецкой столицы. Так, только на военном заводе «Дейче ваффен-унд муниционсфабрикен» действовало 74 уполномоченных группы Уриха. Урих был связан с антифашистскими группами в Эссене, Мюнхене, Гамбурге, Лейпциге, а также с Копенгагеном, Прагой, Амстердамом.
Когда Урих в 1942 г. попал в лапы Гиммлера, то в обвинительном заключении значилось: «В выпускаемом (Урихом. — Л. Б. ) информационном бюллетене проводилась не только коммунистическая пропаганда, но содержались призывы к саботажу в тылу и на фронте, к разъяснительной работе среди солдат. В начале декабря 1941 г. этот бюллетень опубликовал подробные инструкции рабочим для проведения саботажа»{517}.
Не только в Берлине возникли группы борцов против Гитлера. В Маннгейме действовала группа рабочих под руководством Георга Лехлейтера, в Саксонии — группа бывшего депутата рейхстага от КПГ Георга Шумана, в Тюрингии — организация под руководством опытного деятеля КПГ д-ра Теодора Нейбауэра и Магнуса Позера. Крупный центр Сопротивления сформировался в Южной Германии — в Мюнхене, где был создан Антифашистский народный фронт (АНФ). АНФ принадлежал к числу тех организаций, которые не ограничивались выпуском листовок и прокламаций, а готовились к активной вооруженной борьбе.
Славной страницей в истории немецкого Сопротивления является его подлинно интернационалистский характер. В те годы в городах и селах Германии находились сотни тысяч так называемых иностранных рабочих и военнопленных, которых заставляли трудиться на фашистскую войну. Но эти люди, и в первую очередь советские люди, не желали подчиняться своим новоявленным хозяевам. В 1942–1944 гг. по всей Германии были созданы подпольные организации военнопленных и «восточных рабочих»: в Мюнхене, Штутгарте, Кобленце, Веймаре, Штеттине (союз «Искра»), Кельне, Дортмунде, Брауншвейге, Ниенхагене, Хемнице («Советский рабочий комитет»), Гамбурге («Комитет борьбы против фашизма»), Ганновере, [314] Нюрнберге, Дюссельдорфе, Дармштадте, Берлине, Лейпциге («Интернациональный антифашистский комитет»), Киле («Буревестник»){518}. В Южной Германии возникло мощное движение под названием «Братское сотрудничество военнопленных» (БСВ) во главе с батальонным комиссаром Фельдманом, майором Конденко, подполковником Барановым и др.
Немецкие антифашисты-подпольщики протянули руку братской помощи своим друзьям по борьбе. Мюнхенский союз АНФ установил тесный контакт с организацией БСВ; группа Уриха помогала берлинскому подпольному объединению советских военнопленных. Дармштадтские коммунисты обеспечили местную организацию военнопленных радиоприемником для слушания передач из Москвы. Немецкие антифашисты откровенно и по-братски говорили с советскими людьми, оказавшимися в нацистской неволе.
В скупых архивах тюрингских борцов Сопротивления сохранился текст обращения к советским людям, составленный антифашистами города Йена. История этого обращения такова. Недалеко от йенского вокзала находился большой лагерь для военнопленных. Йенские рабочие установили связь с заключенными и вместе с ними начали организовывать акты саботажа на железнодорожной станции. В июне 1944 г., когда близилась очередная годовщина гитлеровского нападения на СССР, немецкие антифашисты решили обратиться со словами привета к советским людям, попавшим в беду. Представитель подпольной группы Нейбауэра — Позера рабочий Вилли Арнольд составил текст этого обращения. Но как его было перевести на русский язык и размножить? В отличие от господ «генералов-оппозиционеров» Арнольд не располагал ни штабом переводчиков, ни типографией. Рискуя жизнью, он уговорил местного учителя-филолога перевести текст. Следующая трудность состояла в том, что отсутствовала пишущая машинка с русским шрифтом. Арнольд и его друг Альберт Бауэр от руки изготовили клише текста и отпечатали его в подпольной типографии в 560 экземплярах. Вот что писали немецкие рабочие (сохраняем все особенности и понятные неточности текста){519}: [316]
«Три года уже протянется война против СССР.По обеим сторонам потоки крови проливались, и народы страдают от неслыханной борьбы, начатой немецким фашизмом. Стала грандиозной неудачей гитлеризма! Немецкому империализму нужна была тучная земля России для его капиталистических намерений. Они хотели овладеть Вашими уголями, Вашим железом, Вашей нефтью, даже пожелали Вашей рабочей силы. Вы долженствовали становиться невольниками.
В 1941–1942 гг. немецкие крупные промышленники думали, что достигнули исполнения своих желаний. В виду Донецких и Кубанских округов жирный Геринг обратился к немецкому народу с ликовальной речью, видя себя властелином нефтяных колодцев.
Тогда наступил решительный Сталинградский поворот! Красная Армия окончательно переломила полноту фашистических сил. Второй раз Сталинград стал символом пролетарского освобождения, на этот раз за границу России для всей Европы.
Для рабочего класса Германии и Италии, как для всех других Европейских рабочих, триумф Красной Армии предвещает освобождение от фашистского рабства.
Фашисты не успели достигнуть цели всех своих желаний, благодаря предвидящей, умной и превосходящей политике правительства СССР, благодаря тактическим и стратегическим способностям и боевой готовности Красной Армии и благодаря храбрости и твердости Советского населения, способного на жертвы.
Красная Армия теперь в Румынии, в Польше и на краю Балтийских государств готова к последнему удару против фашистов. В юге и в западе Европы английские и американские войска начали большое нашествие.
Но движения с сопротивлением тоже увеличиваются в объеме в странах оккупированных фашистов. Прежде всего движения в Балканских народах выказывают величайшую деятельность.
Кроме этих военных поражений фашистов, увеличивающихся со дня на день, их экономические затруднения усиливаются. Недостаток средств пропитания катастрофический!
Обрушением фантастической Италии и потрясением дружественного союза с Финляндией, Венгрией, Румынией и Болгарией фашистический блок очень был обессилен.
В таком положении дело в Германии, воевавшей почти пять лет».
Обращение кончалось так{520}:
«Гордясь нашим классом, мы, рабочие Германии, удивляемся успехам и твердости русского народа. Шлем особенный поклон вам, пленным красноармейцам и восточным рабочим. Во время вашего плена и работы вы познакомились с фашистской Германией. Вы узнали острые противоречия между капиталистами и рабочими. Всегда помните, что вы, будучи рабочими на военных заводах или солдатами фашистской армии, принуждены действовать против вашего социалистического отечества! [317] Поэтому старайтесь работать меньше. Будьте солидарны друг с другом и с рабочими других народов. Не идите на службу в немецкую армию. Презирайте предателей. Революционный рабочий класс Германии чувствует себя братски солидарным со всеми иностранными рабочими, и особенно с вами, русские рабочие.Там, где мы боремся с фашизмом, будем делать это совместно. ...Фашизм — гробовая плита, скрывающая гибнущий класс. Настало время трубить сбор. Как и прежде, но особенно теперь мы призываем: Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Побеждать — значит быть готовым к бою. Да здравствует совместная борьба против капиталистов!
Революционные рабочие Германии».
Особое и необычное место в немецком движении Сопротивления заняли концентрационные лагеря и созданные в них международные подпольные организации. Этот факт, по сути говоря, не имеет себе равных в истории. За тюремной оградой, под строжайшим и жесточайшим надзором возникали хорошо организованные и крепко сколоченные группы, которые не только объединяли заключенных, но являлись частью общенационального фронта борьбы. Это стало возможным в основном благодаря трем обстоятельствам. Первое: немецкие антифашисты за долгие годы гитлеровской диктатуры уже сумели выработать умелую тактику «тюремной борьбы». Второе: с немецкими антифашистами объединили свои усилия советские люди, попавшие в неволю, но не сломленные террором. Они внесли в борьбу свою твердость, уверенность в победе и самоотверженность. Третье: немецкие и советские борцы объединились с представителями всех наций, боровшихся против Гитлера, в единую антифашистскую семью.
Германия 1943–1944 гг. была усеяна зловещей сыпью концлагерей. И среди них не было ни одного, где бы не были созданы организации Сопротивления. Даже в самых страшных лагерях смерти они наладили свою работу. В лагере Бухенвальд возникли подпольные центры немецких и советских коммунистов, которые создали международный подпольный центр, представлявший узников 16 национальностей. Подпольный центр в лагере Маутхаузен организовал героическое восстание.
Истинное движение Сопротивления черпало в героической борьбе узников тюрем и лагерей дополнительную силу. Совсем по-иному относились к ним деятели из кружка Герделера. По документам Герделера можно проследить, как эти господа собирались поступить с тысячами людей, томившихся в лагерях смерти. В герделеровском проекте «Инструкции о введении осадного положения» указывалось, что концлагеря следует занять [318] новой охраной, а «освобождения предпринимать только в тех случаях, когда арест был совершен с нарушением норм права»{521}. Далее, процедура освобождения политзаключенных была обусловлена «передачей прокуратуре». Что касается военнопленных и угнанных рабочих, то инструкция недвусмысленно требовала: «Необходимо позаботиться о том, чтобы военнопленные и иностранные рабочие оставались на своих рабочих местах»{522}. Герделер боялся советских людей не меньше, чем немецких рабочих.
Не только среди рабочих, но и в средних слоях немецкого населения множились признаки активного недовольства. В 1943 г. в Мюнхене развернула свою деятельность подпольная студенческая организация «Белая роза», созданная студентами университета Гансом и Софией Шолль. Шолли распространяли среди студентов листовки, призывавшие к свержению гитлеровского режима, и были впоследствии казнены по приговору фашистского суда.
1943 год, год больших сдвигов в настроениях немецкого народа, был ознаменован созданием нового, еще более значительного центра антифашистского Сопротивления, возглавленного Антоном Зефковым, Бернгардом Бестлейном и Францем Якобом. В группу вошли также и те, кто уцелел от разгрома группы Роберта Уриха. Зефков создал ячейки на 30 берлинских предприятиях и возобновил связи с другими крупными центрами страны: Гамбургом, Лейпцигом, Дрезденом, Магдебургом.
Важной и новой характерной особенностью действий группы Зефкова была работа среди солдат вермахта. Имея связи в ряде частей и штабов, группа вела упорную разъяснительную работу среди солдат и офицеров, несмотря на исключительную трудность этой задачи. «Мы спрашиваем тебя, — писал весной 1944 г. Зефков в листовке, адресованной солдатам, — объединился ли ты уже со своими единомышленниками в антифашистский боевой кружок? Подумал ли ты с твоими товарищами, как вы можете вмешаться в ход войны, чтобы завершить ее, пока не поздно? Освободился ли ты от фраз о «чести» и «верности», при помощи которых фюрер держит на привязи тебя и твоих товарищей? Ты должен знать: твоя честь и твоя верность принадлежат немецкому народу. Но немецкому народу нужно окончить войну и покончить [319] с Гитлером и нацистами. Твой долг — отдать свою жизнь, но только за окончание войны и свержение Гитлера!»{523}
Для той программы действий, которая вырабатывалась в среде немецких антифашистов, важное значение имели события, происходившие в 1943–1944 гг. по «другую сторону фронта», а именно в Советском Союзе, среди тех солдат и офицеров вермахта, которые оказались в плену. Этих солдат было немало — десятки тысяч. Их число небывало возросло после Сталинграда и летних боев 1943 г. Как ни различны были взгляды этих людей, они находились под влиянием бесспорного и неопровержимого факта истории — факта краха вермахта. В бараках лагерей для военнопленных бывшие солдаты, офицеры и генералы имели достаточно времени, чтобы перечувствовать и осмыслить события, участниками которых они оказались. В ходе этой мучительной и трудной переоценки своей жизни некоторые из офицеров и солдат пришли к необходимости создания такой организации, которая смогла бы откровенно сказать правду народу и вермахту. В июле 1943 г. в Москве по инициативе ЦК КПГ был создан Национальный комитет «Свободная Германия» (НКСГ), который возглавили офицеры и солдаты вермахта совместно с немецкими антифашистами-эмигрантами. Президентом комитета стал поэт-коммунист Эрих Вайнерт.
К комитету вскоре (в сентябре 1943 г.) присоединился самостоятельный «Союз немецких офицеров», который был организован группой генералов и офицеров, попавших в плен. Ведущую роль в союзе, естественно, играли генералы и офицеры 6-й армии, пережившие крах гитлеровской стратегии на Волге.
Создание Национального комитета «Свободная Германия» и «Союза немецких офицеров» означало важнейшую веху в развитии того процесса, который один из деятелей комитета, Генрих Хоман, метко назвал «расчетом с собственным прошлым и с прошлым всего немецкого народа». «Тот, кто имел еще глаза, дабы видеть, и уши, дабы слышать, — вспоминал Хоман, — понял урок Сталинграда: любить Германию значило ненавидеть фашизм. Для того чтобы Германия жила, Гитлер должен был пасть»{524}. Эти слова не так-то просто было произнести кадровому офицеру, майору отборной горнострелковой дивизии. Еще труднее было прийти к этому выводу 50 генералам вермахта, выработавшим 8 декабря 1944 г. воззвание к немецкому [320] народу и армии с призывом свергнуть Гитлера и Гиммлера и прекратить войну. Воззвание было подписано фельдмаршалом Паулюсом, автором плана «Барбаросса», и его 49 коллегами{525}.
Тем самым в ходе процесса «расчета с прошлым» был сделан решительный шаг. Фельдмаршал Паулюс сказал те слова, которых Герделер боялся как черт ладана: ликвидация нацизма, прекращение войны!
То, что призывы НКСГ были услышаны в самой Германии, принадлежит к числу важных заслуг группы Антона Зефкова и его друзей по всей стране. Об основании НКСГ стало быстро известно в Берлине, и его лозунги получили полную поддержку среди подпольщиков-антифашистов. Ими было принято важное решение — распространить движение «Свободной Германии» на всю страну. Группа Зефкова приняла наименование «Берлинского комитета НКСГ». Это решение влекло за собой значительные последствия. Во-первых, оно означало, что в руках немецких антифашистов оказалось сильное оружие, объединявшее их с теми солдатами и офицерами вермахта, которые наконец поняли смысл гитлеровской диктатуры. Идеи и лозунги НКСГ стали распространяться как по стране, так и в армии. В архивах ОКБ сохранился такой любопытный документ. Офицер абвера сообщал группенфюреру СС Мюллеру (начальнику гестапо) о том, что в фронтовые части стали поступать обращения НКСГ, но не через фронт, а с родины; письма с вложенными листовками посылаются «неизвестными отправителями» из Германии в адрес солдат и унтер-офицеров. Это, безусловно, был след работы группы Зефкова{526}. Группа Зефкова внесла большой вклад в дело распространения идей НКСГ.
Было и другое последствие: расширение фронта антифашистской борьбы вело к включению в него не только рабочих и бывших членов КПГ и СДПГ, но и представителей оппозиционных слоев буржуазии, солдат, офицеров. В выработанной в мае 1944 г. платформе «Мы, коммунисты, и Национальный комитет «Свободная Германия» указывалось:
«Мы, коммунисты, подаем руку каждому противнику Гитлера и принимаем руку каждого честного человека для совместной борьбы против врага нашего народа Гитлера. Антифашисты понимают, что после победы над фашистскими авантюристами [321] не должно быть возврата к капиталистической демократии, а должен быть сделан шаг вперед. Будущая демократия не должна быть демократией Носке, Зеверинга и Цергибеля, демократией Гитлера и Геббельса, рейхсверовских генералов и капповцев, демократией финансового капитала... Будущая демократия будет демократией трудящихся...Мы, коммунисты, находимся в массах. Мы не должны отделяться от них... Сегодня лозунги таковы: «Долой Гитлера!», «Конец войне!», «За свободную, независимую, демократическую Германию!» Эти общие лозунги мы дополним конкретными лозунгами для рабочих, солдат, крестьян, женщин, молодежи, деловых кругов, деятелей искусства, ученых и создадим общую программу движения «Свободная Германия»{527}.
Вокруг лозунгов НКСГ стали объединяться отдельные, подчас разрозненные группы; начался обмен информацией и документами. Рост антифашистского движения нашел свое косвенное — и трагическое — отражение в росте числа арестов. В январе 1944 г. было арестовано 42480 антифашистов, в феврале — 45071, в марте — 46302 человека{528}. Всего за первое полугодие гестапо схватило более 310 тыс. борцов Сопротивления{529}. Летом 1944 г. по приказу Гиммлера был расстрелян великий борец за свободу Германии Эрнст Тельман, томившийся в тюрьме с 1933 г.
Антон Зефков, действовавший в центре событий, осуществлял программу НКСГ на практике. Так, он искренне стремился к единству действий с социал-демократами. В частности, он знал, что в кругах, близких к группе Бека — Герделера, имеются некоторые социал-демократические деятели, которые не разделяют реакционных взглядов руководителей генштаба и серьезно думают о демократическом обновлении Германии. К числу этих людей принадлежали бывший депутат рейхстага Юлиус Лебер и профессор-педагог Юлиус Рейхвейн. По поручению Зефкова один из членов его группы, Рихард Венцель, установил контакт с Лебером и Рейхвейном. В долгой беседе приняли участие руководргтель тюрингской группы депутат Нейбауэр и ближайший помощник Зефкова Франц Якоб. Впоследствии, 20 июня 1944 г., с Лебером и Рейхвейном встретился и сам Антон Зефков.
Антон Зефков — герой Сопротивления, подлинный немецкий патриот. Его облик еще не вырисовался в полном объеме из тени конспирации военных лет. У нас даже нет достаточного [322] числа его фотографий: простой гамбургский рабочий не имел семейных архивов.
Зефков не оставил после себя книг, дневников, записей. Сохранился лишь один документ — это его политическое завещание, которое он написал в тюрьме за несколько дней до 18 сентября 1944 г. — последнего дня его жизни. Завешание Зефкова не личный документ, а программа его действий и действий его преемников:
«Берлинские рабочие! Учитесь у Парижской коммуны, учитесь у 1918 года, у 1923 года! Вместе с Вильгельмом Пиком я говорю: немецкий народ пережил тяжелые времена. Но самое тяжелое еще впереди. Тем не менее, я говорю: смело смотрите в будущее. Час наших действий пробил!» [323]
И Зефков пункт за пунктом, спокойно и скупо излагает главные требования, стоящие перед немецким народом:
— Истребите фашизм с корнем!
— Национализируйте предприятия нацистских монополистов!
— Вооружите народ!
— Создайте единое профсоюзное движение!
— Обеспечьте широкую демократизацию! Власть — массам!
— Будущее должно принадлежать рабочему классу!
Зефков разъясняет: «Грядущий крах Германии — это не гибель Германии. Восстановление Германии будет означать создание независимой демократической Германии. Однако эта Германия должна быть Германией широкого национального антифашистского единого фронта!» «Мы, коммунисты, — продолжает Зефков, — вступаем в национальный антифашистский единый фронт без всякой маскировки, открыто и честно. И если мы во имя единства сознательно откладываем некоторые требования, то каждый знает, что мы не жертвуем нашей целью. Руководство рабочего класса разрешит все противоречия, все социальные и национальные проблемы»{530}.
Как небо от земли отличаются демократические идеи Зефкова от консервативных, проникнутых боязнью перед народом идей Герделера! Зефков рисует картину будущего подлинно демократического германского государства без нацистов и нацистских монополий, принадлежащего широким народным массам. Он не строит иллюзий: впереди суровая борьба, Гитлер оставляет тяжелейшее наследство. Немецкому народу придется нести ответственность за военные авантюры и преступления гитлеровского вермахта. Но это неизбежно. Главное в том, чтобы подлинно демократические силы народа получили возможность действовать без оков, в том числе и без тех оков корпоративно-сословного государства, которые уже ковали Карл Герделер и его друзья — генералы.
Действительно, рост подлинного антифашистского фронта в 1943–1944 гг. наряду с военными поражениями вермахта на советско-германском фронте был неотъемлемой чертой положения в Германии. Если сейчас, после войны, буржуазные историки делают вид, будто не замечают подлинного движения Сопротивления тех лет, то участники генеральского сговора вели себя совсем иначе. Со своей классовой точки зрения они не могли не фиксировать роста антифашистского движения [324] (ведь доклады абвера и гестапо лежали у них на столах) и делали соответствующие выводы.
Так, уже в своем программном документе в адрес генералов Герделер говорил об «угрозе» радикализации масс, о росте недовольства, усилении оппозиционных настроений. А с того момента, когда в Берне расположился Аллен Даллес, берлинские «оппозиционеры» все время сигнализировали ему об опасностях, связанных с развитием «левых» настроений. Так, в январе 1943 г. Адам Тротт цу Зольц переслал в Берн Даллесу специальный меморандум о революционных настроениях масс. Тротт нарисовал перед Даллесом реальную угрозу «социальной революции во всей Европе». Особенно он подчеркивал факт наличия миллионов иностранных рабочих в Германии, которые могут явиться очагом социального брожения{531}. В апреле 1944 г. на имя Даллеса из Берлина поступают донесения о том, что в Германии растет активность подпольного коммунистического движения, которое связано с Национальным комитетом «Свободная Германия». Геро фон Шульце-Геверниц — ближайший помощник Даллеса — докладывал ему в то же время: «В Германии существует коммунистический Центральный комитет, который руководит работой коммунистов в Германии. Из России постоянно поступают конструктивные идеи и планы восстановления Германии после войны. Демократические же страны, напротив, не могут предложить никаких планов относительно будущего Центральной Европы... Усиление позиций левых экстремистов приняло ошеломляющие размеры и не прекращается ни на минуту»{532}. Даллес в своих мемуарах подтверждает, что он передал все эти сигналы в Вашингтон.
Страх перед тем, что крах Гитлера будет означать освобождение рабочего класса, буквально властвовал над Герделером и его группой. Так, в одной из бесед с участником заговора Э. Больцем Герделер говорил, что если война будет проиграна, то «в таком случае опасность коммунизма станет реальной». В дискуссиях с Хасселем и другими он постоянно возвращался к этой идее, считая, что после переворота ни в коем случае нельзя разрешать деятельность коммунистической партии. Герделер, а с ним и Аллен Даллес боялись революционного движения немецкого народа куда больше, чем Гитлера и Гиммлера. Ведь недаром во время визита одного из немецких эмиссаров к Аллену Даллесу и Гаррисону было сказано, что «гиммлеровская [325] организация является единственным фактором, имеющимся в настоящее время для поддержания порядка внутри страны». В соответствии с этой генеральной идеей Бек и Герделер в своем последнем меморандуме на имя руководящих политиков США писали, что «глубокое желание» их группы состоит в том, чтобы «спасти Центральную Европу от идеологического и политического овладения большевизмом», а Германию спасти «от пролетаризации»{533}.
Так обнажаются внутриполитические фронты пресловутого «генеральского сопротивления». По существу дела это было сопротивление движению собственного народа. Лишь лицемеры и фарисеи могут говорить об участии генералов и дипломатов «третьего рейха» в великом движении Сопротивления европейских народов, которое вошло в историю человеческого прогресса как одно из самых благородных и самоотверженных. [326]