Керченско-Феодосийская операция
Пока немцы топтались у стен приморской крепости, советская Ставка разработала план Керченско-Феодосийской операции, являвшейся составной частью общего наступления Красной Армии в зимней кампании. Целью ее было вновь овладеть Керченским полуостровом и создать условия для освобождения от противника всего Крыма. Замысел состоял в том, чтобы силами Закавказского (с 30 декабря Кавказского) фронта, которым командовал генерал-лейтенант Д.Т. Козлов, при участии кораблей Черноморского флота и Азовской военной флотилии высадить десанты в район Керчи и в Феодосийский порт, отрезать от основных сил и уничтожить «керченскую группировку противника». Верховное Главнокомандование придавало операции большое значение: быстрое освобождение Крыма и снятие блокады Севастополя должно было значительно улучшить общую обстановку на южном крыле советско-германского фронта, ликвидировать опасность высадки немцев на Кавказское побережье. [155]
Главный удар, в районе Феодосии, должна была наносить снятая с иранской границы 44-я армия генерал-майора А.Н. Первушина, а вспомогательный, в районе Керчи, — знакомая нам 51-я армия, но уже под командованием генерал-лейтенанта В.Н. Львова. Высадку войск планировалось провести на широком фронте (до 250 км) одновременно в нескольких пунктах, чтобы лишить противника возможности маневрировать резервами и сковать его на всех важнейших направлениях. В состав десантов были включены 8 стрелковых дивизий, 2 стрелковые бригады, 2 горнострелковых полка — всего 82500 человек, 43 танка, 198 орудий и 256 минометов. Для их обеспечения привлекалось 78 боевых кораблей и 170 транспортных судов, а также около 500 самолетов ВВС фронта и 161 самолет Черноморского флота.
На подготовку стратегической операции по высадке десанта на занятое противником побережье — вот она, вершина военно-морского искусства — отводилась одна неделя! Причем командование ВМФ о принятом Ставкой решении узнало последним. Но нет таких крепостей, которых не взяли бы большевики!
Начать предполагалось 21 декабря, однако в это время резко ухудшилась обстановка под Севастополем. По указанию Ставки корабли флота в срочном порядке перебросили в осажденную крепость 79-ю морскую бригаду и 345-ю стрелковую дивизию, составлявшие по плану передовой отряд и часть основных сил десанта 44-й армии. Десантную операцию пришлось отложить. Вместо убывших соединений в феодосийский десант назначили 9-ю и 63-ю горнострелковые дивизии. Менять в таком ответственном и сложном деле морских пехотинцев на горных стрелков — смелый шаг, но время поджимало, а других частей под рукой не имелось. [156]
Это решение прибавило головной боли и морскому командованию: вместе с новыми «пассажирами» им теперь предстояло обеспечить доставку большого количества вьючного снаряжения и 1,5 тыс. лошадей. (Вообще удивляться тут нечему, у нас всегда вдумчивому планированию предпочитали пожарные меры, а незаменимых у нас нет. Вот и получалось, что под Московой и Сталинградом с немецкими танками сражались моряки и парашютисты, в морской десант шли горные стрелки, кавказские перевалы обороняли пограничники, а из узбеков формировались лыжные батальоны.)
Одновременно командующий фронтом решил вместо нанесения одновременных ударов на трех основных направлениях провести операцию в два этапа: 26 декабря Азовской флотилии предстояло высадить десанты в пяти пунктах на севере, которые должны были вести наступление в Южном направлении, чтобы соединиться с войсками, высаженными Керченской ВМБ к югу от Керчи; три дня спустя корабли Новороссийской базы обеспечивали десант в порт Феодосии. Готовилась также выброска воздушного десанта в районе Владиславовки для овладения аэродромом, на который можно было бы перебазировать истребительную авиацию. После захвата плацдармов перед войсками ставилась задача при поддержке флота и авиации наступать на Ак-Монай.
Вся «керченская группировка» немцев состояла из штаба 42-го армейского корпуса с подчиненной ему 46-й пехотной дивизией, двух полков полевой артиллерии и пяти зенитных артдивизионов. Советская разведка «выявила» наличие здесь также двух танковых батальонов со 118 танками, которые почему-то не понадобились штурмующему Севастополь Манштейну, но это остается на совести советской разведки. Кроме того, было установлено, что Феодосийский порт к противодесантной обороне противником не подготовлен, боновые ворота открыты. [157]
Высадка частей 51-й армии на северо-восточное побережье началасьутром 26 декабря 1941 года. Условия были тяжелыми: на море бушевал шторм, сила ветра достигала 7 баллов, у берега образовалась кромка льда, препятствовавшая подходу судов; температура воздуха упала до 10–15 градусов ниже нуля. К тому же ни Черноморский флот, ни Азовская флотилия не имели специальных средств для выгрузки тяжелой техники и высадки войск на необорудованное побережье. Для переброски войск использовались малые боевые корабли, промысловые сейнеры, шаланды и земснаряд. На буксире они тащили рыбацкие лайбы и несамоходные плавсредства. Во время ночного перехода строй отрядов распался, рвались тросы, и многие лодки, в которые набивалось до 20 человек, были потеряны. Высадка десанта началась с опозданием и не во всех намеченных пунктах. Достичь внезапности при этом не удалось.
Так, 1-й отряд Азовской флотилии в назначенный ему пункт — залив Казантип — добраться не смог и по приказанию командующего флотилией повернул к мысу Зюк, где высаживал войска 2-й отряд. Из состава 3-го отряда к пункту высадки у мыса Тархан в назначенное время вышли только один катер-тральщик и земснаряд «Ворошилов», располагавшие всего двумя шлюпками. Успев свезти на берег лишь 18 человек, земснаряд с находившимися на нем 450 бойцами был потоплен немецкой авиацией. Подобрав из воды более 200 человек, командир отряда принял решение возвратиться в Темрюк.
Неудача постигла отряд «Б», которому следовало высадить десант на южном побережье Керченского полуострова, в районе горы Опук. Здесь подвела не только погода, но и организационные накладки. Выход отряда под командованием контр-адмирала Н.О. Абрамова из Анапы задержался на сутки, дважды он возвращался назад из-за шторма и «несогласований» — суда на переходе теряли друг друга. В конце концов отряду назначили новое место высадки — в Керченском проливе у Камыш-Буруна. [158]
Доставленные к району высадки солдаты прыгали в ледяную воду и брели к берегу, где окапывались в ожидании следующей волны десанта. Многие, особенно раненые, замерзли, так как 27 декабря шторм усилился, движение судов по проливу было запрещено и возобновилось лишь сутки спустя. Несмотря на противодействие со стороны противника, советским войскам удалось захватить ряд плацдармов по обе стороны Керчи и на северном побережье полуострова. До 28 декабря на берегу закрепились части 224-й и 302-й стрелковых дивизий и 83-й бригады морской пехоты, насчитывавшие около 14 тыс. бойцов. Словно в насмешку над этими невероятными усилиями людей, пролив через 2 дня сковало льдом, и основные силы 51-й армии переправились в Керчь буквально пешком.
Манштейн, получив доклад о советских десантах, посчитал их вначале отвлекающим маневром, призванным облегчить положение защитников Севастополя. Он приказал командиру 42-го корпуса генералу Шпонеку сосредоточить все силы 46-й пехотной дивизии и сбросить русских в море, а для прикрытия Феодосии направить 4-ю горную, 8-ю кавалерийскую румынские бригады и один немецкий пехотный полк — свои последние резервы. Остальные силы 11-й армии были втянуты в жестокие бои за Севастополь: казалось, что нужно предпринять последнее усилие — и крепость падет. Поэтому 28 декабря немцы продолжили штурм.
В ночь на 29 декабря группа кораблей — 2 легких крейсера и 3 эсминца — под командованием капитана 1-го ранга Н.Е. Басистого подошла к Феодосии и открыла огонь по порту изо всех орудий, выпустив по берегу более 2000 артиллерийских снарядов. Артиллерийский огонь велся по площади и оказался малоффективным. [159] Но он позволил незамеченными подобраться ко входу в гавань катерам с первой волной десанта. Около 2.30 на сторожевых катерах и малых тральщиках в порт ворвалась штурмовая группа из 600 морских пехотинцев под командованием старшего лейтенанта А.Ф. Айдинова. Они овладели прибрежной полосой и маяком. Все это было полной неожиданностью для праздновавшего Рождество немецкого гарнизона, который состоял из саперного батальона, одной береговой батареи, имевшей 4 орудия калибра 105 мм, и противотанкового дивизиона.
В 4.30 в гавань вошли эсминцы и крейсера. Прямо на причалы с боевых кораблей и транспортных судов началась высадка войск. Немцы сопротивлялись отчаянно. Хотя, по утверждению адмирала А. Зубкова, вражеские артиллеристы «после рождественской пьянки» открыли огонь с опозданием, они сумели потопить 4 катера и нанести серьезные повреждения всем кораблям отряда. Эсминец «Шаумян» потерял грот-мачту, на «Железнякове» разнесло кают-кампанию, а «Незаможник», стремясь побыстрее выйти из-под обстрела, въехал носом в стенку, разворотил себе форштевень и вынужден был вернуться в Новороссийск.
В крейсер «Красный Крым», стоявший на рейде, попали 8 снарядов и 3 мины. Дважды снаряды поразили тральщик «Щит». Крейсер «Красный Кавказ» более двух часов швартовался у внешней стороны мола: мешал сильный отжимной ветер, а наличия в составе передового отряда хотя бы одного буксира не предусмотрели. За это время корабль получил 17 попаданий снарядов и мин и, не закончив выгрузку артиллерии и автомашин, вынужден был отойти на рейд. Его командир позднее докладывал, что «крейсер подавлял вражеские батареи, бил прямой наводкой по бронепоезду (?), по танкам (?). При этом досталось и ему самому». Кто был пьян, а кто трезв?
Тем не менее, к 11.30 на берегу оказалось более 5000 бойцов штурмовых отрядов при 20 орудиях и минометах. [160] За 3 последующих дня флот перебросил в Феодосию личный состав трех стрелковых дивизий: 23 тыс. солдат и офицеров, 151 орудие и миномет, 34 танка, 326 автомашин и тягачей, 1550 лошадей, более 1000 тонн боеприпасов и других грузов. Выбив к исходу 29 января немцев из города (заодно прикончили 160 раненых в госпитале, многих просто выбросили из окон на мороз){3} и отбросив две подошедшие румынские бригады, части 44-й армии начали развивать наступление в Северном направлении.
На следующий день 51-я армия освободила Керчь и двинулась на запад. Вернее сказать, советские разведчики проникли в город и выяснили, что он оставлен противником. Генерал Шпонек, опасаясь быть отрезанным, несмотря на категорический приказ штаба армии держать оборону, велел своим войскам очистить Керченский полуостров.
Отход 46-й дивизии больше походил на бегство, ее части, бросив большую часть артиллерии и боевой техники, форсированным маршем отступили на Ак-Монайский перешеек (за самовольный отход граф Шпонек был предан суду военного трибунала и позднее расстрелян, а личный состав 46-й пехотной Гитлер запретил представлять к каким бы то ни было наградам).
В результате немецкая армия оказалась в критической ситуации. Как признавал Манштейн:
«Если бы противник использовал выгоду создавшегося положения и быстро стал бы преследовать 46 пд (пехотная дивизия. - Авт.) от Керчи, а также ударил решительно вслед отходившим от Феодосии румынам, то создалась бы обстановка, безнадежная не только для этого вновь возникшего участка... Решалась бы судьба всей 11-й армии. Более решительный противник мог бы стремительным прорывом на Джанкой парализовать все снабжение армии... [161] Но противник не сумел использовать благоприятный момент. Либо командование противника не поняло своих преимуществ в этой обстановке, либо оно не решилось немедленно их использовать».
Между тем на переброску немецких войск от Севастополя ко вновь возникшему фронту требовалось не менее двух недель.
Наступавшая через Керчь 51-я армия вела преследование очень вяло, а войска Первушина, к удивлению Манштейна, от Феодосии основными силами двинулись не на запад, а на восток, навстречу 51-й армии.
«Противник явно видел перед собой только свою тактическую цель — уничтожение наших сил на Керченском полуострове — и совершенно упустил из виду оперативную цель — пересечение основной жизненной артерии 11-й армии».
Это позволило немцам создать из измотанной 46-й дивизии, одного свежего пехотного полка и румынских частей непрочный фронт прикрытия протяженностью в 32 км на рубеже отроги Яйлы — побережье Сиваша западнее Ак-Монай. На укрепление румынских частей были посланы все офицеры, унтер-офицеры и солдаты, которых смогли наскрести по тыловым подразделениям, в том числе и из штаба армии.
К исходу 2 января 1942 года советские войска продвинулись на 100–110 км и очистили от немцев Керченский полуостров. Однако главные задачи выполнены не были: уничтожить немецкую группировку и ворваться на плечах разбитого противника в глубину Крыма не удалось. Обстановка требовала немедленного развития Кавказским фронтом активных действий, пока Манштейн не успел еще создать прочной обороны, слабость его сил на этом участке создавала исключительно выгодные условия для развития наступления. Ставка указала генералу Козлову на необходимость скорейшего выхода к Перекопу, а также нанесения ударов в тыл севастопольской группировке противника. [162]
Но командующий фронтом под предлогом неготовности войск оттягивал переход к наступательным действиям. Его сомнения можно понять: в ходе десантной операции было потеряно более половины участвовавших в ней войск — 41935 человек, из них около 32 тыс. убитыми, замерзшими и пропавшими без вести, 35 танков, 133 орудия и миномета. В донесении от 2 января Козлов сообщал, что наступление может быть назначено не ранее чем на 12 января. Затем срок наступления перенесли на 16-е число, однако оно так и не состоялось, хотя в распоряжении Козлова к этому времени имелась 181 тыс. бойцов и офицеров.
Даже имея тройное превосходство в силах, советские генералы не решились на глубокую операцию и хотели накопить побольше сил. Например, 138-я горнострелковая дивизия 51-й армии, прибыв на полуостров во второй половине января, получила приказ занять позиции западнее станции Семисотка и месяц просидела в абсолютном бездействии.
Вспоминает бывший политрук 1-й роты 344-го горнострелкового полка Н.П. Плотников:
«Местность открытая, ни бугорочка, ни балочки, ни деревца. Голая, ровная степь... А противника все нет и нет. Связь со штабом полка — только через посыльных, до него как до чертовых куличек. Что дальше делать?Бойцы спрашивали, почему сидим на месте, почему не наступаем на Владиславовку, на Джанкой. А что я мог ответить, если в полку не знали. Да и вся наша 138-я дивизия стояла на месте, хотя сопротивления не встретила.
Только через семь суток сюда подошел неприятель. Прежнюю ночь его не было, все тихо, спокойно, а наутро глядь: впереди нас уже окопались гитлеровцы. Никто — ни мы, ни они — не наступал. Изредка перестреливались, ночью немцы пускали ракеты — и на том вся война на нашем участке. Более того, через некоторое время враг угомонился: видимо, выдохся, может, кончились боеприпасы». [163]
Удивительно, что штаб дивизии, полка (последний сидит в семи километрах от передовой, туда и бегают посыльные по раскисшей от дождей степи), прибыв в район боевых действий, даже не пытается разведать обстановку, найти противника, а когда он, «глядь», сам объявился — выяснить его силы, прощупать оборону, организовать наблюдение, взять «языка» или хотя бы наладить связь с собственными подразделениями. Никаких боевых задач не ставится. Все помыслы бойцов 344-го полка заняты решением одной проблемы: поиском еды и дров, так как «старшина не мог доставить ни термоса с пищей, ни сухой паек. Голодаем... Снова сидим без продовольствия». Днем «разведгруппы» уходят в собственный тыл охотиться на зайцев, ночью лебедой и полынью растапливаются полевые кухни.
Отсутствие опыта в проведении крупных десантных операций привело к полной дезорганизации тыла высадившихся войск. Детальное планирование при подготовке не проводилось, моряки не получили от командования фронтом точных сведений о составе десанта и о том, какие грузы подлежат перевозке. Поэтому потребность в морских перевозках возникала неожиданно, часто изменялась, что приводило к загромождению излишним имуществом пунктов погрузки и выгрузки.
Не уделялось должного внимания и такому важнейшему вопросу, как организация строго централизованного использования ограниченных ресурсов плавсредств. На полуостров перевозились не только действительно нужные грузы, но и громоздкие фронтовые учреждения, запасные полки и даже фронтовые курсы командного состава, а в дивизиях в это время не хватало продовольствия, артиллерии и боеприпасов.
Не имелось ни одного медицинского учреждения, ближайший госпиталь находился на Кубани. Раненые бойцы, получив первичную перевязку в полковой санроте, свозились с позиций в Керчь, оттуда оказией на пароходах самостоятельно добирались до Новороссийска; за все это время они не видели ни одного врача или санитара. [164]
В обеспечении войск, действовавших на Керченском полуострове, исключительно важную роль должен был играть Феодосийский порт, в котором могли разгружаться суда большого тоннажа. Между тем, планируя операцию, советское командование не предусмотрело оснащение гавани средствами ПВО — зенитки не завезли, и порт оказался практически беззащитным против налетов авиации противника, что, естественно, резко снизило его пропускную способность.
До 4 января в этом районе под бомбами погибли 5 транспортов: «Красногвардеец», «Ташкент», «Зырянин» и др. Тяжелейшие повреждения получил в Феодосии крейсер «Красный Кавказ», доставивший наконец-то отдельный зенитный артдивизион. Получив 3 пробоины ниже ватерлинии и осев в воду по самые кормовые башни, корабль едва дотянул до Туапсе. Отбуксированный затем в Поти, он надолго стал в капитальный ремонт.
Тыл фронта был приведен в относительно удовлетворительное состояние с большим опозданием и смог более или менее нормально выполнять свои задачи только к концу марта 1942 года — т. е. почти через три месяца после завершения десантной операции!
Оттягивая со дня надень начало наступления, штаб Козлова, как и подчиненные ему командные инстанции, не принимали мер и к организации обороны, к закреплению на достигнутых рубежах. Войска не только не построили простейших инженерных сооружений, но даже не организовали систему огня. Равным образом не было налажено управление. И в Керчи, и в Севастополе военачальники всех ступеней пребывали в эйфории от своих успехов и вертели дырочки для орденов.
Генерал Петров получил морем маршевые пополнения и две свежие стрелковые дивизии. [165] 1 января 1942 года в Севастополь было доставлено 20 тыс. противотанковых и 25 тыс. противопехотных мин, 200 тонн взрывчатки, а также оперативная группа инженерных заграждений во главе с начальником штаба инженерных войск Красной Армии генералом И.П. Галицким. Последний, проинспектировав оборонительные рубежи Приморской армии, отметил, что оборудованы они «очень примитивно», пехота окопалась «кое-как». И вообще,
«...войска, оборонявшие Севастополь, сейчас не проявляют особого рвения к инженерному оборудованию позиций, хотя и страдают из-за этого: нещадно мерзнут и мокнут, несут излишние потери... Многие в Приморской армии считают, что скоро им последует приказ на наступление. Отсюда вывод: зачем оборудовать позиции, коль придется идти вперед?»
Перебравшись на Керченский полуостров, генерал Галицкий наблюдает аналогичную картину:
«Отсутствовало эшелонирование в глубину. Армейский тыловой рубеж еще и не думали строить. Ак-монайские позиции представляют собой разрушенную на 30% тонкую линию из противотанкового рва (возведенного еще в августе — ноябре 1941 года) и проволочных заграждений с небольшим количеством дотов... В подразделениях отрыты отдельные стрелковые ячейки... Передний край минами не прикрыт... командиры подразделений и частей считают, что не надо окапываться, поскольку скоро предстоит идти в наступление».
Командующий 44-й армией на вполне резонные соображения военных инженеров о том, что неплохо бы, используя затишье, уделить время оборудованию обороны, заявил: «Делать это незачем. Мы готовимся в ближайшее время наступать.»
Дураков, как известно... учат.
Положение германской 11-й армии в начале 1942 года действительно было незавидным: на востоке фронт удерживался мизерными силами; под Севастополем, чтобы помешать снятию войск с этого участка, непрерывно атаковала армия Петрова; в Евпатории 5 января высадился еще один советский десант, отбивший у немцев южную часть города. [166] Перебросить в Крым дополнительные резервы германское командование не имело возможности, ибо все силы группы армий «Юг» были скованы активными действиями советских войск на Ростовском направлении.
В этой ситуации генерал Манштейн проявил качества настоящего полководца. Первым делом он в 3-дневный срок ликвидировал евпаторийский десант. (Если бы последний удался, с этого плацдарма можно было вести наступление на Симферополь с запада, по ровной степи. Сомнений в успехе у советского командования не было, с первым эшелоном для восстановления советской власти в Евпаторию высаживались партийные руководители, сотрудники НКВД и милиции. Однако затяжной шторм и сильный огонь с берега не позволили провести высадку подкреплений на евпаторийский берег, и усиленный батальон морской пехоты капитан-лейтенанта Г. Бузинова численностью 700 человек полег здесь в полном составе, а сам десант зачислили в разряд «отвлекающих». Такие же неудачные высадки имели место в Алуште и Судаке.) Затем началась скрытная переброска двух дивизий в район Феодосии, на Севастопольском фронте оставались четыре пехотные дивизии и румынская горная бригада.
15 января немцы внезапно перешли в наступление, нанося главный удар по стыку 51-й и 44-й армий в районе Владиславовки. Несмотря на количественное превосходство советских войск и наличие у них бронетехники, противник прорвал... ну, «обороной» это назвать нельзя, скажем, позиции генерала Первушина — штаб 44-й армии был уничтожен первым же авианалетом, командующий получил тяжелые ранения, член Военного совета Комиссаров убит, управление дезорганизовано — и 18 января отбил Феодосию. [167]
По данным Манштейна, русские потеряли 6700 человек убитыми, 10 тыс. пленными, 177 орудий и 85 танков. В боях особенно отличилась штурмовая батарея 190-го дивизиона из трех Stug III, подбившая с близких дистанций 16 советских Т-26. Немецкая авиация потопила в порту несколько транспортов. Войска Кавказского фронта вынуждены были оставить занимаемые позиции и отойти за Ак-Монайский перешеек.
В результате потери управления и связи со своими дивизиями комфронта не сумел организовать контрудар и вновь овладеть Феодосией, как этого требовала Ставка. Потеря наиболее крупного из имевшихся портов не могла не сказаться на и без того бестолковой организации тыла. Правда, продолжить наступление Манштейн не рискнул, ввиду малочисленности своих сил и полного отсутствия танков.
Выведенный из себя Сталин прислал телеграмму командующему Кавказским фронтом:
«...Немедленно арестовать исполняющего обязанности командующего 44-й армией генерал-майора Дашичева и направить его в Москву. Сейчас же принять меры к тому, чтобы немедленно привести войска 44-й армии в полный порядок, остановить дальнейшее наступление противника и удержать город Феодосию за собой...»
Армию возглавил полковник С.Е. Рождественский, но лучше воевать от этого она не стала. (Полковника вскоре сменил «выглядевший очень браво» генерал С.И. Черняк. Это именно он спорил с. Галицким по поводу совершенствования обороны, и самое грустное состоит в том, что происходило это 27 января, т. е. буквально через 10 дней после сдачи немцам Феодоссии.)
Советская Ставка осудила также действия генерала Козлова и его штаба и потребовала немедленного принятия мер к созданию на ак-монайских позициях непреодолимой обороны. Но при этом Сталин подчеркнул, что задача освобождения Крыма с Кавказского фронта не снимается и дал указание о подготовке наступательной операции. Одновременно был осуществлен ряд мер к тому, чтобы облегчить выполнение этих задач. [168]
28 января Ставка приняла решение о выделении войск, действовавших на Керченском направлении, в самостоятельный Крымский фронт под командованием генерала Козлова, с подчинением ему Севастопольского оборонительного района, Черноморского флота и Азовской флотилии, а также Северо-Кавказского военного округа. Фронт усилил и новыми стрелковыми дивизиями, танковыми частями и артиллерией. В начале февраля через пролив переправилась и вошла в состав фронта 47-я армия генерал-майора К.С. Калганова.
Заодно Москва решила «укрепить» штаб Козлова и самого командующего. В Керчь в сопровождении группы офицеров прибыл в качестве представителя Ставки армейский комиссар 1-го ранга Л.З. Мехлис — член ЦК ВКП(б), начальник Главного политуправления РККА, заместитель наркома обороны, нарком Госконтроля и прочая, прочая, один из главных блюстителей идеологической чистоты армейских рядов и просто близкий к Сталину человек.
«Мехлис, по своему обычаю, вместо чтого чтобы помогать, стал перетасовывать руководящие кадры. И прежде всего он заменил начальника штаба фронта Толбухина генерал-майором Вечным», — сообщает генерал армии С.М. Штеменко. Конечно, генерал Ф.И. Толбухин для Мехлиса фигура явно подозрительная: бывший штабс-капитан, к тому же женат на графине. Впрочем, отъезд подальше от Льва Захаровича скажется на карьере Толбухина самым благоприятным образом — через 2 года он станет маршалом, а вот генерал-лейтенант Козлов закончит войну и уйдет в запас в 1954 году все в том же звании.
Первоочередной задачей фронта стало подготовить и провести операцию по деблокированию Севастополя. Специально для своих «полководцев» Верховный разослал «Указания по организации наступательной операции и боя». Сталин требовал
«заменить в практике армий и фронтов действия отдельными дивизиями действиями ударных групп, сосредоточенных на одном направлении; коренным образом улучшить использование артиллерии при поддержке наступления пехоты и танков; тщательно и всесторонне организовать взаимодействие войск и обеспечить надежное управление ими в ходе боя и операции». [169]
Верховное Главнокомандование утвердило срок начала операции 26–27 февраля 1942 года. Генерал Козлов заверил Ставку, что к этому времени будет разрешена большая часть вопросов, связанных с организацией тыла и обеспечением войск всем необходимым. К началу наступления Крымский фронт располагал двенадцатью стрелковыми, одной кавалерийской дивизиями, несколькими отдельными танковыми батальонами с тяжелыми КВ и средними Т-34 и артиллерийскими частями РГК. Из общего количества войск 9 дивизий входили в состав первого эшелона фронта.
Манштейн смог им противопоставить 3 немецкие пехотные дивизии и 18-ю румынскую, которую ему подбросил маршал Антонеску. Ее поставили на северном фланге с расчетом, что, упираясь в Азовское море, румынские солдаты смогут удержать позицию, «тем более что болотистая местность перед ее фронтом делала маловероятным использование противником крупных сил». Еще одна румынская дивизия прикрывала Евпаторию. У генерала Петрова, в Севастопольском оборонительном районе, было семь стрелковых дивизий и три бригады против четырех немецких пехотных дивизий и одной румынской горной бригады. Таким образом, советские войска имели в Крыму достаточное превосходство в силах для успешного решения поставленной задачи.
Наступление Крымского фронта началось 27 февраля и развивалось очень медленно: зарядили непрерывные дожди, грунт размок настолько, что в грязи застревали даже танки. Одновременно Приморская армия из Севастополя нанесла удары в Северном и Восточном направлениях, пытаясь пробить кольцо окружения. [170] Немцам удалось отбить все атаки противника. Не устояла лишь 18-я румынская дивизия, на северном участке перешейка русские смогли прорваться до Киета, левый фланг обороны угрожающе выгнулся на запад. Манштейну пришлось бросить в бой свой единственный резерв — 213-й пехотный полк и штабные подразделения. Упорные бои продолжались до 3 марта, а затем советские дивизии исчерпали свои ударные силы. Войска Крымского фронта достигли лишь незначительных успехов, в основном на своем правом фланге. На юге продвижение составило 400–800 м. Прорвать неприятельскую оборону на всю глубину, разгромить противника и открыть ворота в Крым не удалось.
Причины неудачи советских войск лежат на поверхности. Меньше всего была виновата погода. Возьмем для примера тот же 344-й полк. Вся подготовка к наступательной операции в нем свелась к подвозу боеприпасов и проведению партийного собрания.
И вот:
«27 февраля в 9.00 началась артподготовка. Откровенно говоря, мы ожидали много большей. Но артиллерия била всего полчаса, да и то как-то вяло...Взвились вверх две красные ракеты — сигнал атаки... Бежать было очень трудно: грязь, туман, изморозь. В нашем полку установили: командир роты, политрук, командиры взводов поднимают личный состав и идут в атаку первыми. Мы так и сделали (конечно — мужественный поступок, но следствием этого решения стало то, что в первом же бою из строя выбыло четыре пятых командного состава. - Авт.). ..
На нашем участке немцы пристреляли каждый метр, хотя вроде бы вели себя довольно-таки смирно. Вся рота попала под сильный заградительный вражеский огонь. Пришлось залечь. Замешательство длилось считанные минуты. Рота снова рванулась вперед и снова безуспешно...
Враг отступил. Впереди — рукой подать — Каясан-Русский. Бойцы рванулись туда. Но окраина ощетинилась минометным огнем. [171] А артиллерия в нашем тылу почему-то молчала. И 5-я рота залегла. Тут бы связь, чтобы попросить открыть огонь из наших пушек. Но телефонную линию не провели. Мы даже не знали, где штаб полка, где штаб дивизии, где артиллеристы...
...Враг усилил обстрел. Прямо-таки вбивал нас в крымскую землю. Более того, на флангах начались контратаки. Вот-вот могли оказаться в окружении. Отправил связных найти штаб полка, доложить обстановку и попросить подкрепление. Время идет. Огонь врага все плотнее. Мы держимся изо всех сил. Ждем связных, а их нет и нет.
Справа залегла под минометным огнем 3-я рота. От нее помощи не дождаться, ей самой помогать надо. А сосед слева где-то отстал или отклонился в сторону...
...Мы, до смерти уставшие и понесшие большие потери, не могли продолжать атаку».
Что мы здесь имеем?
Стрелковый полк на ровной, как стол, степи атакует в лоб укрепленный пункт противника без поддержки артиллерии, танков и авиации. Посыльные совершают 14-километровые кроссы, держат, так сказать, связь с вышестоящим начальством. Что здесь можно комментировать?
Именно эта неудача стала поводом для снятия генерала Толбухина. 10 марта он был освобожден от должности и отозван в Москву.
В период с 13 по 19 марта наступление возобновилось, но и на этот раз дало весьма незначительные результаты, хотя полкам 46-й немецкой дивизии пришлось за 3 дня отбить от 10 до 22 атак. 24–26 марта наши войска пробовали частью сил овладеть опорными пунктами в районе Кой-Асан, с тем же успехом. Последнюю попытку Козлова, предпринятую 9–11 апреля, Манштейн парировал уже без особого труда: противник выдохся, а в 11-ю армию стали поступать подкрепления и, наконец, в ее составе появилась 22-я танковая дивизия — 180 танков. [172]
Таким образом, Крымский фронт с момента своего создания топтался на месте, несмотря на значительное превосходство в силах не достиг ни одной из поставленных целей и потерял еще 181680 человек. Последовал «разбор полетов»:
«Основной причиной неудачных наступательных действий фронта явилось то, что командующий фронтом и его штаб, а также командующие группами войск и командиры соединений не прониклись сущностью указаний Верховного Главнокомандования о методах организации и ведения наступательного боя, не организовали должным образом наступления и не научили подчиненные им войска правильным методам ведения наступательного боя».
Короче говоря, собрать много людей и техники оказалось явно недостаточно, чтобы победить противника, даже заведомо уступающего количественно: надо еще и уметь воевать. Впрочем, большинству советских военачальников наука давалась с трудом, на обучение солдат в Красной Армии всегда не хватало времени — то политзанятия, то хозработы, а там, глядишь, уборка урожая или освоение целины. Поэтому основной «метод ведения наступательного боя» до конца войны оставался прежним — собрать очень много людей и техники. До Победы оставался актуальным лозунг «оружие добудете в бою» и принцип «самообучаемости» выживших в своей первой атаке.
На проведенном 17 апреля Военным советом фронта заседании начальники установили (впрямь та вдова, что сама себя высекла), что разведка перед наступлением была организована плохо и система обороны противника изучена не была. Ни пехота, ни артиллерия не знали истинного начертания переднего края (!). Поэтому в период артподготовки система вражеского огня не была подавлена. Взаимодействия пехоты и танков с артиллерией не было никакого, в большинстве стрелковых подразделений первого эшелона отсутствовали передовые артиллерийские наблюдатели. Пехота не умела наступать за огневым валом и фактически за ним не пошла. [173] Артиллерия в войсках для наступления в боевых порядках пехоты и ведения огня прямой наводкой не использовалась.
Пехота была не приучена начинать сближение с противником под прикрытием артогня, пока пушки гвоздят немецкие позиции, и в атаку переходила с исходного положения (с дистанции 800 м) только после прекращения артподготовки. Взаимодействие артиллерии с пехотой фактически прекращалось с момента броска последней в атаку. А какое может быть взаимодействие, если, к примеру, штаб Северной группы войск планировал перемещение артиллерии только по времени, независимо от фактического продвижения боевых порядков пехоты — вот так: сидит в штабе «полководец» генерал Львов, а перед ним — график битвы и командирские часы.
Но даже прорвав вражеские позиции, части не знали, что им делать дальше, а их командиры быстро теряли управление. Опорные пункты немцев, созданные на высотах в глубине обороны, пехота пыталась брать лобовыми атаками, без применения маневра. При продвижении вперед советские подразделения не закреплялись на достигнутых рубежах и в результате успешно вышибались обратно контратаками неприятеля.
Где-то сами по себе ездили танки, летали самолеты, последние использовались беспланово и рассредоточено. Крымский фронт имел 580 самолетов (не считая авиации Черноморского флота) против 110 немецких (из них 40 истребителей). Однако в интересах наземных войск производилось менее 25% самолето-вылетов. В соответствии с довоенной теорией над полем боя действовала только армейская авиация, а фронтовая использовалась для нанесения ударов в глубоком тылу противника. При этом бомбардировочные полки зачастую вылетали на задания без истребительного сопровождения и прикрытия. Не потому, что истребителей не хватало, а просто об этом «никто из вышестоящих начальников не подумал». [174]
Управление боем было организовано плохо. При постановке задач, а также при организации взаимодействия главное внимание уделялось письменным распоряжениям или многочисленным схемам, без непосредственной работы командиров на местности. Боевые приказы на наступление отдавались с большим запозданием, получавшие их войска фактически не имели времени на подготовку. Боем большинство начальников предпочитало руководить, не вылезая из блиндажей.
Помилуй Бог, все это сборище «военных» умело хоть что-нибудь, кроме как палить в белый свет, трескать паек и ходить строем? Вот потом и приходится «проявлять героизм», ложиться под гусеницы и «царапать пальцами» броню. Нелишне заметить, что 44-я и 47-я армии — это не какие-то там резервисты или «народные ополченцы», а кадровые полнокровные дивизии.
Генерал Козлов оказался слишком «интеллигентным» для занимаемой им должности. Возможно, что как бывший преподаватель оперативного искусства он неплохо воевал на картах, но реальная война сильно отличалась от кабинетной. Для руководства РККА нужны были «жуковские» качества: волевизм, беспощадность, презрение к чужим жизням, умение ломать чужую волю — только так можно управлять малоэффективной феодально-крепостнической системой.
С прибытием агрессивного и облеченного доверием вождя Мехлиса, Козлов фактически отдал ему бразды правления, оказавшись в роли «военспеца» под присмотром маниакально-бдительного комиссара. На фронте возникли сразу 2 автономных штаба: свой личный штаб Мехлис натравливал на штаб командующего, всюду выискивая «вражеские происки» и «измену». Сложилась нездоровая обстановка кляуз, доносов и болтологии. Беспрерывной чередой следовали совещания, заседания, отчетно-выборные собрания, партактивы и т. п. По выражению Валентина Пикуля: «Муза бюрократии парила над армией». Создавшееся двоевластие дергало и дезориентировало войска. [175]
«Присутствие на нашем фронте представителя Ставки Л .З. Мехлиса сказалось на работе оперативного отдела штаба ВВС фронта прежде всего в том, что по его требованию мы три раза в сутки готовили справки-доклады о боевой деятельности авиации сторон, вновь и вновь дешифровали производимые летчиками через день фотоснимки четырехполосной обороны противника (сравните с нашей обороной. - Авт.) на направлении Ак-Монайского перешейка, монтировали их на огромные планшеты с обязательным условием, чтобы «красиво смотрелось», — пишет генерал авиации С.Н. Гречко. — На все это затрачивалось много времени и потому его не хватало для обстоятельной и целеустремленной подготовки ВВС фронта к предстоящему наступлению».
Симонов:
«Заговорил я об этом отнюдь не за тем, чтобы лишний раз недобрым словом помянуть Мехлиса, который, кстати, был человеком безукоризненного личного мужества и все, что делал, делал не из намерения лично прославиться. Он был глубоко убежден, что действует правильно, и именно поэтому с исторической точки зрения действия его на Керченском полуострове принципиально интересны. Это был человек, который в тот период войны, не входя ни в какие обстоятельства, считал каждого, кто предпочел удобную позицию в ста метрах от врага неудобной в пятидесяти, — трусом. Считал каждого, кто хотел элементарно обезопасить войска от возможной неудачи, — паникером; считал каждого, кто реально оценивал силы врага, — неуверенным в собственных силах. Мехлис, при всей своей личной готовности отдать жизнь за Родину, был ярко выраженным продуктом атмосферы 1937–1938 годов.А командующий фронтом, к которому он приехал в качестве представителя Ставки, образованный и опытный военный, в свою очередь, тоже оказался продуктом атмосферы 1937–1938 годов, только в другом смысле — в смысле боязни взять на себя полноту ответственности, боязни противопоставить разумное военное решение безграмотному натиску «все и вся — вперед», боязни с риском для себя перенести свой спор с Мехлисом в Ставку. [176]
Тяжелые керченские события с исторической точки зрения интересны тем, что в них как бы свинчены вместе обе половинки последствий 1937–1938 годов, и та, что была представлена Мехлисом, и та, что была представлена тогдашним командующим Крымским фронтом Козловым».
К сожалению, обладая в полной мере и властью, и волевыми качествами, выпускник Института красной профессуры в военном деле был абсолютным нулем.
«Взяв на себя командование, — вспоминал Н.С. Хрущев, — Мехлис фактически лишил возможности командовать Козлова... Козлов не проявил своего характера как командующий войсками. Он стал покорно слушать и выполнять приказы и предложения, которые вносил Мехлис... Он как командир проявил там в какой-то степени и беспринципность, и бесхарактерность».
В середине апреля Ставка дала указание временно прекратить попытки продолжения наступления и перейти к «активным (?) оборонительным (??) действиям». При этом указывалось, что задача освобождения Крыма остается в силе, но, «готовясь к ее осуществлению, надо одновременно создать прочную оборону». Но и оборону, тем более прочную, создать не сумели, советскими уставами она просто не предусматривалась, а специальных «указаний» на этот счет Верховный не прислал. На деле фронт готовился к новому наступлению, которое планировалось в середине мая. [177]
Между тем уже в конце апреля в штаб фронта стали поступать сведения о подготовке противника к активным действиям на Керченском направлении; в первых же числах мая данные стали совершенно определенными. Командующий просто отмахивался от этой информации, его начальник штаба генерал Вечный считал, что Манштейн завяз под Севастополем, Мехлис — последовательный борец с «оборонческими настроениями» — приказал «не паниковать». Вновь прибывшему начальнику инженерной службы фронта генералу А.Ф. Хренову была поставлена задача «обеспечить инженерную подготовку наступления... готовить колонные пути и мосты, отрабатывать действия по разграждению».
Поэтому, «перейдя к обороне», советские войска продолжали сохранять боевые порядки, рассчитанные на ведение наступательных действий. При этом они были переуплотнены: дивизии занимали участки шириной до 2 км, а порой — и 500 м. Резервы располагались в непосредственной близости от передовых частей. Фактически в качестве резерва, достаточно удаленного от передовой линии, могла быть использова-нахэдна стрелковая и одна кавалерийская дивизии.
Остальные части, в том числе тяжелая артиллерия, были стиснуты в одну линию на 27-километровом фронте в условиях открытой местности. Даже штатную артиллерию резервных дивизий у них изъяли для усиления переднего края. Вторая полоса обороны имелась лишь на правом фланге. Пункты управления размещались вблизи переднего края и в случае наступления противника неизбежно попадали под удары вражеской артиллерии. Противотанковые резервы не создавались вовсе. Ни один из рубежей в глубине Керченского полуострова не был подготовлен к обороне: ни армейский тыловой рубеж, ни Турецкий вал, ни керченские оборонительные обводы.
Не была оборудована в инженерном отношении даже главная полоса. [178] Она состояла из отдельных стрелковых ячеек, окопчиков, землянок, разбросанных безо всякой системы и не связанных между собой ходами сообщения. Далеко не в полной мере использовались противопехотные и противотанковые заграждения. Правда, после феодоссийской оплеухи кое-где были выставлены минные поля, но растаял снег, прошли дожди, мины оказались на поверхности и просматривались визуально — никого это не волновало.
Не была организована система артиллерийского огня, одни дивизионы и батареи открывали огонь с большим запозданием, другие не имели подготовительных данных. Артиллеристы не умели вести огонь по танкам с открытых позиций по прямой наводке. При этом запасные позиции не создавались, а основные не маскировались.
Точно так были плохо замаскированы командные пункты всех инстанций. За весь период нахождения советских войск на ак-монайских позициях командные пункты ни разу не меняли мест своего расположения, а потому были точно и достоверно установлены немецкой разведкой. Вся система управления строилась исключительно на проводной связи, радиосвязь не любили и пользоваться ей не умели. Соответствующей являлась и организация взаимодействия армий, дивизий, родов войск.
Потому и грустил в Севастополе начальник штаба Приморской армии генерал Н.И. Крылов:
«От Севастопольских рубежей до ак-монайских позиций — каких-нибудь 160–170 км, а порой возникало ощущение, что Крымский фронт где-то очень далеко. С ним нельзя было связаться ни по телефону (!), ни по прямому телеграфному проводу (!!!)»
- ну не дает 22-я Нижнесаксонская дивизия проложить «прямой провод» к Козлову.
К этому можно добавить, что как ближайший войсковой тыл Крымского фронта, так и вся территория полуострова в полосе основных магистралей и район Керчи были загромождены многочисленными тыловыми учреждениями, которые тем более не соблюдали мер маскировки и тылового обеспечения. [179] Действительно, странная какая-то атмосфера сложилась на этом сравнительно небольшом по площади участке территории, буквально набитом войсками — а здесьуже 17 стрелковых, 2 кавалерийские дивизии, 3 стрелковые и 4 танковые бригады, не считая отдельных батальонов и полков — всего 260 тыс. бойцов, на вооружении которых имелось 3577 орудий и минометов, 347 танков (всего на полуостров перебросили 629 танков, но много уже потеряно в безрезультатных атаках). Советские военачальники всех степеней ведут себя, подобно непуганным идиотам.
«Самым страшным злом, — по мнению очевидца, — была беспечность командиров дивизий и полков. Они не придавали серьезного значения обороне противотанкового рва и минно-взрывных заграждений. Побережье не только не оборонялось, но даже не охранялось».
Это за трое суток до немецкого наступления!
Все эти вопиющие недочеты не могли не привести к разгрому.