1. Оценка любого значительного политического события — независимо от эмоционального восприятия, которое оно получает впоследствии, — возможна лишь в том случае, если оно рассматривается в конкретном контексте исторического развития. Это в полной мере относится к советско-германскому договору о ненападении от 23 августа 1939 г. Он может быть интерпретирован лишь в общем контексте событий кануна второй мировой войны.
Особенность этого периода состояла в том, что европейскому конфликту предшествовала серия агрессивных действий в различных районах земного шара. Первой из держав, начавших приведшую ко второй мировой войне цепную реакцию агрессий, была Япония, которая стремилась к установлению господства в Азии и бассейне Тихого океана. В 1931 г. она захватила Северо-Восточный Китай, а в 1937 г. начала войну против Китайской республики.
Японские агрессивные планы с самого начала имели антисоветскую направленность{1235}. Конечная их цель состояла в «разгроме противостоящих сил противника на всех направлениях и оккупации обширной части территории Советского Союза к востоку от озера Байкал»{1236}. В 1936 г. правительство Японии утвердило «Основные принципы национальной политики», в соответствии с которыми намечалось подчинить Японии в первую очередь Китай, а затем «нанести первый удар по расположенным на Дальнем Востоке вооруженным силам Советского Союза»{1237}.
В осуществлении своих военных планов Токио искал союзников, и важнейшим из них считалась гитлеровская Германия. В ноябре 1936 г. между ними был подписан «Антикоминтерновский пакт», к которому прилагалось секретное дополнительное соглашение{1238}. На заседании японского Тайного совета, одобрившего соглашение с Германией, министр иностранных дел X. Арита заявил: «Отныне Россия должна понимать, что ей придется стоять лицом к лицу с Германией и Японией»{1239}. [433]
Из европейских держав первый акт открытой агрессии был совершен Италией, развязавшей в 1935 г. войну против Эфиопии; это явилось началом широкой завоевательной программы итальянского фашизма{1240}. С захватом Эфиопии Италия была провозглашена в 1936 г. империей. В том же году Италия и Германия направили свои войска в Испанию для поддержки Франко. 25 октября 1936 г. было подписано германо-итальянское соглашение, положившее начало «оси» Берлин — Рим, а год спустя Италия присоединилась к «Антикоминтерновскому пакту».
2. К середине 30-х годов в качестве главной агрессивной силы в Европе выдвинулась Германия. Намерения правительства Гитлера, пришедшего к власти 30 января 1933 г., были немедленно доведены до сведения военного руководства Германии{1241}. На протяжении 1933–1937 гг. этот замысел интенсивно прорабатывался на политическом, военном и экономическом уровнях. В августе 1936 г. Гитлер поставил перед экономикой страны задачу — через четыре года «быть готовой к войне»{1242}. Оставалось лишь, говоря его словами, «дать ответ на вопросы «когда?» и «как?»{1243}.
Отвечая на эти вопросы, Гитлер рассматривал различные варианты как по времени (но не позже 1943 г.!), так и по объектам агрессии (Франция? Чехословакия? Австрия? Советский Союз?). Верховное командование Германии в свою очередь разрабатывало альтернативные варианты, отраженные в серии директив по комплексной подготовке вооруженных сил к войне. Так, в директиве от 24 июня 1937 г. рассматривались два варианта «войны на два фронта» (на Западе и Юго-Востоке) и два локальных варианта (интервенция против Австрии и конфликт с «красной Испанией»){1244}.
Германское политическое и военное руководство и в дальнейшем придерживалось альтернативного метода, что наиболее ярко видно на примере с Польшей, которой вначале настойчиво предлагалось сотрудничество (в том числе в расчленении Советской Украины), но эти попытки были прекращены в начале 1939 г. Стремления привлечь на свою сторону Чехословакию были оставлены еще раньше: в 1936–1937 гг.{1245} Весьма противоречивым было отношение Гитлера к Великобритании: от предложений полного союза и раздела сфер влияния (миссия Риббентропа в 1936 г., Видемана — в 1938 г.) до разработки планов высадки на Британских островах.
С 1937 г. приоритет отдавался Восточной и Юго-Восточной Европе. На совещании 5 ноября 1937 г. Гитлер обозначил среди первых целей Австрию и Чехословакию. Соответствующие изменения были внесены в очередную директиву [434] «О комплексной подготовке» (30 мая 1936 г.) и в план «Грюн» (30 мая 1938 г.).
3. Формирование коалиции агрессоров испытывало свои сложности. Германия скрывала от Италии подготовку нападения на Польшу; в августе 1939 г. Муссолини, несмотря на наличие так называемого «Стального пакта» (май 1939 г.), сохранил нейтралитет. Еще более противоречиво складывались отношения Германии с Японией, которая начиная с 1936 г. рассматривала два генеральных направления агрессии — северное (против СССР) и южное (против США и колониальных держав — Англии, Голландии, Франции). Проба сил, предпринятая японской военщиной в 1938 г. и закончившаяся у озера Хасан разгромом, заставила Японию маневрировать в переговорах с Германией и воздержаться от категорических обещаний о вступлении в войну в случае германо-советского конфликта. Вторая проба сил (Халхин-Гол, 1939 г.) усилила позиции сторонников «южного варианта», так как японцы считали, что немцы не выполнили своих обязательств, но полностью от «северного варианта» не отказывались. Новый план предусматривал операцию по захвату Приморья, района Хабаровска, Северного Сахалина и Южной Камчатки с выходом в ходе шестимесячной кампании к Байкалу {1246}. Окончательное решение зависело от сроков и хода военных действий Германии против СССР.
4. С середины 30-х годов для творцов Версальской системы стало ясно, что их страны находятся под угрозой фашистской агрессии.
Франция, будучи немало обеспокоенной своей судьбой, искала союзников. Ее взоры обращались и в сторону СССР (в 1935 г. был заключен советско-французский договор о взаимопомощи), и в сторону Англии. Главным союзником она выбрала последнюю и в конечном счете в своей политике стала следовать в фарватере Лондона.
У Англии имелись две возможности: создание мощной системы коллективной безопасности с опорой на «большой альянс» — Англия, Франция, СССР (предложение У. Черчилля) или курс на сделку с Германией за счет других стран, с тем чтобы отвести удар от Англии и Франции и направить его на Восток (политика «умиротворения»).
Британское консервативное правительство, возглавлявшееся С. Болдуином, а с мая 1937 г. — Н. Чемберленом, выбрало второй путь. Болдуин заявил на заседании английского правительства, что Англия «могла бы разгромить Германию с помощью России, но это, по-видимому, будет иметь своим результатом лишь большевизацию Германии»{1247}. Он высказался за другой вариант: «Нам всем известно желание [435] Германии, изложенное Гитлером в его книге, двинуться на Восток. Если бы он двинулся на Восток, мое сердце не разорвалось бы... Если бы в Европе дело дошло до драки, то я хотел бы, чтобы она была между большевиками и нацистами» {1248}. Этот курс продолжил и Чемберлен.
5. Весьма противоречивой была позиция США. Рузвельт, дипломатическое и военное ведомства США располагали детальной информацией о планах Гитлера. Интуитивное стремление президента стать на сторону противников Германии подкреплялось мнением ряда влиятельных деятелей США, к примеру посла в Москве (1936–1938 гг.) Дэвиса, предупреждавшего, что, «делая ставку на успех плана Чемберлена, европейские демократии подвергают себя огромному риску»{1249}. Позитивную оценку возможностей советского участия в отражении агрессии давал американский военный атташе в Москве (1937–1938 гг.) Ф. Фэймонвилл, считавший в дни Мюнхена, что СССР мог выступить на защиту Чехословакии{1250}.
Однако более влиятельным был круг политических и дипломатических деятелей — приверженцев политики «умиротворения», и среди них послы У. Буллит в Париже, Дж. Кеннеди в Лондоне, X. Вильсон в Берлине. Во время мюнхенских событий они фактически стали соучастниками соглашения. И хотя Рузвельт впоследствии признавал, что с приходом Гитлера к власти ему «было абсолютно ясно, что мир находится под угрозой», президент оставался верным своему принципу «не поспешай».
1. Общая ситуация в Европе серьезно осложнилась после захвата весной 1938 г. гитлеровцами Австрии и сдачи западными державами Чехословакии на милость Германии.
30 мая 1938 г. Гитлер утвердил план операции по захвату Чехословакии (план «Грюн»), причем в Берлине исходили из уверенности, что Англия и Франция не вмешаются; СССР может оказать помощь Чехословакии, но поскольку он не имеет с ней общей сухопутной границы, а Польша и Румыния не согласны пропустить советские войска через свою территорию, то эта помощь будет ограничена действиями советской авиации.
Политику Великобритании сформулировал 18 марта 1938 г. министр иностранных дел лорд Галифакс: чем теснее «Англия свяжет себя с Францией и Россией, тем труднее будет достигнуть действительного соглашения с Германией»; необходимо внушить чехам и французам, что лучший [436] выход — это компромисс между Германией и Чехословакией{1251}. Министр иностранных дел Франции Ж. Боннэ прямо заявил чехословацкому посланнику в Париже, что «чехословацкое правительство должно знать четко нашу позицию: Франция не будет воевать из-за Судет» {1252}. В свою очередь посол США в Берлине X. Вильсон, посетив Прагу, советовал президенту Чехословакии Э. Бенешу не рассчитывать на американскую помощь, а удовлетворить требования Германии и аннулировать союз с СССР{1253}.
2. В начале сентября правительство СССР предложило программу обеспечения помощи Чехословакии, содержавшую следующие положения: созыв конференции трех держав для того, чтобы предупредить Германию, что в случае нападения на Чехословакию последней будет оказана помощь; обращение в Лигу Наций с предупреждением о германской угрозе Чехословакии; созыв совещания генштабов Франции, СССР и Чехословакии{1254}.
Однако Лондон предпочел экстренную поездку Чемберлена в Германию на переговоры с Гитлером с целью достижения англо-германского соглашения. Направляясь к Гитлеру, британский премьер объяснял смысл поездки так: «Я сумею убедить его, что у него имеется неповторимая возможность достичь англо-германского взаимопонимания путем мирного решения чехословацкого вопроса. Обрисую перспективы, исходя из того, что Германия и Англия являются двумя столпами европейского мира и главными опорами против коммунизма и поэтому необходимо мирным путем преодолеть наши нынешние трудности»{1255}.
После встречи Чемберлена с Гитлером в Берхтесгадене правительства Франции и Англии предъявили 19 сентября правительству Чехословакии ультимативное требование о передаче Германии Судетской области. В тот же день Э. Бенеш пригласил советского полпреда С. С. Александровского и запросил о готовности СССР оказать, согласно договору, немедленную и действенную помощь совместно с Францией или при обращении Чехословакии в Лигу Наций. Советское правительство сразу же ответило на оба вопроса утвердительно{1256}.
СССР в срочном порядке принял ряд мер предупредительного характера: 30 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий выдвинулись к границе, было подготовлено 548 самолетов. Это была реальная сила. Французский генштаб полагал, что советская военная помощь вполне осуществима, и даже составил оценку объема советского участия, считая единственными трудностями малую пропускную способность железных дорог в приграничной полосе и вопрос о проходе [437] советских войск через Румынию. Но эти возможности не были использованы.
29–30 сентября 1938 г. в Мюнхене главы правительств Германии, Англии, Италии и Франции подписали соглашение о разделе Чехословакии, предписав ей немедленно передать Германии Судетскую область, а также удовлетворить территориальные претензии Польши и Венгрии. Чехословакия лишилась пятой части своей территории, на которой проживало около четверти населения страны, мощных пограничных оборонительных сооружений и половины тяжелой промышленности.
3. Рубежное значение Мюнхенского соглашения от 29–30 сентября 1938 г. можно определить следующим:
— Мюнхен значительно укрепил позиции Германии, разорвав соединительное звено несовершенных, но все-таки существовавших западной и восточной систем безопасности. Идее коллективной безопасности был нанесен смертельный удар, открывший путь агрессии в общеевропейском масштабе;
— Мюнхен позволил Гитлеру пересмотреть «график агрессии». Если в 1937 г. он говорил о войне «не позднее 1943 г.», то теперь сроки были передвинуты на 1939 г.;
— соглашение было не поспешной импровизацией, а продолжением политической линии, обозначенной Локарнским договором (1925 г.) и «пактом четырех» (1933 г.). Англия и Франция рассчитывали тем самым отвести угрозу от себя и направить ее на Восток, в конечном счете против СССР;
— СССР оказался в международной изоляции. Более того, учитывая поддержку Мюнхена со стороны США, непосредственное участие в разделе Чехословакии Польши и Венгрии и одобрение соглашения Японией, советское руководство не могло не задуматься об угрозе создания единой антисоветской коалиции.
4. На рубеже 1938–1939 гг. советское руководство было вынуждено ставить перед собой вопрос об обеспечении безопасности страны в условиях нараставшей военной угрозы. К этому времени в активе советской внешней политики содержался ряд существенных пунктов: общепризнанным был положительный вклад СССР в деятельность Лиги Наций, направленный на укрепление ее как органа коллективной безопасности; Советский Союз заключил договоры о взаимопомощи с Францией и Чехословакией (1935 г.), конвенцию об определении агрессии с участием 11 стран (1933 г.); Советское правительство предлагало заключить региональный пакт с участием СССР, Франции, Польши, Чехословакии, Финляндии, Латвии, Эстонии, Литвы и Бельгии [438] (Восточный пакт), а также соглашение о ненападении между СССР, США, Англией, Францией, Японией и Китаем (Тихоокеанский пакт).
Однако создание системы коллективной безопасности в форме, предлагавшейся СССР, оказалось невозможным. Ни Восточный, ни Тихоокеанский пакты не были заключены. Советско-чехословацкий договор 1935 г. о взаимопомощи был перечеркнут Мюнхеном; потерял свою фактическую ценность договор с Францией.
В начале 1939 г. перед советской внешней политикой вырисовывались следующие основные возможности:
а) поскольку не удавалось создать всеохватывающую систему коллективной безопасности, добиваться заключения союза СССР, Англии, Франции, который стал бы преградой агрессору;
б) наладить взаимопонимание с соседними государствами, которым также угрожала агрессия;
в) попытаться избежать войны на два фронта — на Западе и на Дальнем Востоке.
Первая задача стала официально прорабатываться с весны 1939 г., вторая — в ходе визитов заместителя наркома иностранных дел СССР В. П. Потемкина в Турцию и Польшу (апрель — май 1939 г.), а в марте 1939 г. СССР довел до сведения правительств Латвии и Эстонии, что он заинтересован в предотвращении господства агрессора в Прибалтике.
Оставался открытым вопрос нормализации отношений с Германией. В дипломатической документации СССР за 1937–1938 гг. не обнаружено свидетельств, которые говорили бы о советских намерениях или расчетах добиваться этого. Таковые появляются в 1939 г. после соответствующих зондажей германской стороны{1257}.
1. 15 марта 1939 г. Германия ликвидировала Чехословакию как самостоятельное государство. Неделю спустя она захватила литовский портовый город Клайпеду (Мемель). В ответ на эти меры, явившиеся грубым нарушением Мюнхенского соглашения и других договоренностей, английское и французское правительства заявили о предоставлении гарантий Польше, Румынии и еще некоторым странам, приняли ряд мер по укреплению своей обороны и впервые после долгого перерыва установили контакты с Советским правительством. При этом в Лондоне и Париже рассчитывали, что эти меры вернут политику Германии в рамки мюнхенского сговора. [439]
Наиболее дальновидные деятели Англии и Франции выступали за тесное сотрудничество с Советским Союзом. «Мы окажемся в смертельной опасности, — говорил У. Черчилль в палате общин, — если не сможем создать великий союз против агрессии. Было бы величайшей глупостью, если бы мы отвергли естественное сотрудничество с Советской Россией». Лидер либералов Ллойд Джордж предупреждал Чемберлена: «Действуя без помощи России, мы попадем в западню» {1258}.
Первым предметом обмена мнениями между Советским Союзом и Англией в новой обстановке стали события, разыгравшиеся вокруг германо-румынских отношений. Когда румынский посол в Лондоне Тиля 17 марта сообщил британскому правительству об ультиматуме, фактически поставленном Германией Румынии, в Лондоне решили срочно запросить мнение о возможных мерах в случае нападения Германии на Румынию у европейских правительств, в том числе СССР. Советская реакция последовала немедленно: СССР в тот же день внес предложение созвать совещание представителей СССР, Англии, Франции, Польши, Румынии и Турции для принятия возможных мер против новых агрессивных актов со стороны Германии. Однако английское правительство признало созыв такого совещания преждевременным.
21 марта посол Англии в СССР У. Сидс вручил наркому иностранных дел СССР М. М. Литвинову проект декларации Англии, СССР, Франции и Польши, в котором заявлялось: «Поскольку европейский мир и безопасность могут быть задеты любыми действиями, составляющими угрозу политической независимости любого европейского государства», четыре правительства обязуются «немедленно совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления таким действиям»{1259}. На следующий же день Советское правительство сообщило, что, хотя находит данную декларацию недостаточно эффективной, тем не менее согласно ее подписать{1260}. Однако и это предложение не было реализовано — Польша отказалась подписать декларацию, под которой бы стояла подпись представителя СССР.
17 апреля Советское правительство сделало принципиально важный шаг: предложило заключить соглашение между СССР, Англией и Францией о взаимной помощи и военную конвенцию. Предусматривалось оказание помощи также государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями в случае агрессии против них{1261}.
Как явствует из протоколов заседаний английского правительства, советские предложения оказались для него [440] «весьма неудобными»{1262}. Не считая возможным прямо отклонить советское предложение, британское правительство пыталось свести дело к односторонним обязательствам СССР Польше и Румынии. Заключать с Советским Союзом договор о взаимопомощи, т. е. брать на себя обязательства об оказании помощи СССР в случае агрессии против него, Англия не собиралась. Характеризуя позицию, занятую английским правительством, глава Северного департамента Форин офиса Л. Колльер констатировал, что оно «не желает связывать себя с СССР, а хочет дать Германии возможность развивать агрессию на Восток за счет России»{1263}.
Лишь после заключения 22 мая 1939 г. германо-итальянского «Стального пакта» Лондон наконец дал согласие начать политические переговоры о подписании договора о взаимопомощи СССР, Англии и Франции. Но это согласие было обставлено такими оговорками, что сводило его значение на нет. В дневнике постоянного заместителя министра иностранных дел Англии А. Кадогана имеется следующая запись от 20 мая: «Премьер-министр заявил, что он скорее подаст в отставку, чем подпишет союз с Советами»{1264}. В таких условиях переговоры, проходившие в Москве между наркомом иностранных дел СССР В. М. Молотовым, с одной стороны, и английским и французским послами У. Сидсом и Э. Наджияром — с другой, продвигались крайне медленно.
2. Как раз в период московских политических переговоров получили новое развитие англо-германские контакты, имевшие конечной целью возвращение к мюнхенской политике (так называемый «второй Мюнхен»). С английской стороны в этих контактах участвовали: Чемберлен, Галифакс, ближайший советник Чемберлена Вильсон, министр внешней торговли Хадсон, представители партийного руководства — Болл от консерваторов и Бакстон от лейбористов; с германской стороны — посол в Лондоне Дирксен, чиновник по особым поручениям Вольтат, эмиссар Геринга принц Гогенлоэ, ряд других лиц.
За основу возможного сговора бралась идея заключения нового «пакта четырех» (Англия, Франция, Германия и Италия) или, что предпочитали в Лондоне, двустороннего англо-германского соглашения. В случае выгодной сделки с Германией{1265} Англия намеревалась прекратить переговоры с СССР, отказаться от гарантий, данных Польше и другим странам, и даже пожертвовать интересами своей ближайшей союзницы — Франции. В этой комбинации просматривался раздел мира на английскую и германскую сферы влияния. Конкретно он был подкреплен английским предложением [441] о сотрудничестве с Германией по вопросам колоний и о совместных действиях на рынках Британской империи, Китая, России, внесенным в ходе переговоров Г. Вильсона с Вольтатом и Дирксеном {1266}.
Выслушивая предложения английских представителей, германские дипломаты поддерживали надежды Чемберлена на достижение англо-германского соглашения. Такую тактику использовали и Гитлер, и особенно Геринг. Но в архиве министерства иностранных дел Германии нет документов, свидетельствующих, что на пороге войны (конец июля — август) в Берлине еще считали возможным далеко идущее соглашение с Англией. На первый план выдвигалось стремление нейтрализовать Англию, когда Германия нападет на Польшу. Однако «дверь» оставляли открытой.
3. Гитлеровская дипломатия располагала сведениями о трудностях, возникавших в ходе англо-франко-советских переговоров. Как правило, решения британского кабинета сразу же становились известными в германском посольстве в Лондоне. Полученная информация служила основой для выработки мер, призванных затруднить успешное завершение переговоров СССР, Англии и Франции. К этому времени у германского руководства вызрел замысел нейтрализации Советского Союза, который Гитлер в беседе с Риббентропом назвал «инсценировкой нового рапалльского этапа»{1267}. Сам Гитлер относил начало этого далеко идущего маневра к осени 1938 г.{1268}, сразу после Мюнхена. Однако соответствующие действия германская дипломатия энергично развернула позднее, весной, с апреля — мая 1939 г., когда для Германии высшим приоритетом стало избежание войны на два фронта.
В декабре 1938 г. без ставших ранее обычными проволочек было продлено на очередной год советско-германское торговое соглашение. Одновременно Берлин выразил готовность предоставить Советскому Союзу кредит для закупки в Германии промышленного оборудования в обмен на расширение экспорта сырьевых материалов. По германской инициативе на январь 1939 г. намечалась поездка в Москву для «ведения торговых переговоров» заведующего восточноевропейской референтурой отдела экономической политики министерства иностранных дел Германии Ю. Шнурре, но она была отменена Риббентропом якобы из-за утечки сведений о ней в прессу в неподходящий момент.
3 апреля 1939 г. Гитлер отдал распоряжение подготовить германские войска к нападению на Польшу «после 1 сентября». Параллельно 7 апреля Риббентроп дал своему сотруднику П. Клейсту указание встретиться с кем-либо из советского посольства и затронуть тему возможного изменения [442] германо-советских отношений. Клейст имел беседу с советником полпредства СССР в Германии Г. А. Астаховым (с участием представителя концерна «Вольф» Ф. Чунке). Вслед за этим статс-секретарь министерства иностранных дел Э. Вейцзекер беседовал 17 апреля с советским полпредом в Берлине А. Мерекаловым.
Беседа 17 апреля считается в западной литературе «исходным пунктом» будущих переговоров между СССР и Германией. До последнего времени о ее содержании можно было судить лишь по записи Вейцзекера{1269}. Согласно этой записи, полпред Мерекалов явился к нему под предлогом выяснения судьбы советских заказов на чехословацких заводах «Шкода» и задал вопрос, как Вейцзекер смотрит на германо-советские отношения. В ответ ему было сказано, что немцы, как известно, всегда желали иметь с Россией выгодный для обеих сторон товарообмен. Вейцзекер отметил также изменение тона немецкой прессы по отношению к СССР. Мерекалов же изложил советскую точку зрения, согласно которой для улучшения отношений нет «идеологических препятствий» и что «из нормальных отношений могут вырасти хорошие».
Действительно такая запись может дать повод поспекулировать на тему о том, кому принадлежала инициатива. Знакомство с советскими документами дает, однако, иную картину.
5 апреля М. М. Литвинов дал указание Мерекалову обратиться в германское министерство иностранных дел с протестом по поводу того, что германские военные власти чинят препятствия выполнению фирмой «Шкода» договоров об изготовлении артсистем{1270}. Выполняя указание, 17 апреля Мерекалов посетил Вейцзекера и вручил ему соответствующую ноту. Далее в телеграмме Мерекалова об этом разговоре приводится высказывание Вейцзекера, что «Германия имеет принципиальные политические разногласия с СССР. Все же она хочет развить с ним экономические отношения»{1271}. О каких-либо высказываниях полпреда относительно улучшения отношений с Германией в телеграмме нет ни слова.
В начале мая последовали другие немецкие зондажи. Обобщая их, 12 мая Г. А. Астахов сообщил в Москву, что «немцы пытаются создать впечатление о наступающем или даже уже наступившем улучшении германо-советских отношений». Но появившиеся новые моменты, отмечал он, носят «ни к чему не обязывающий характер». Астахов писал, что он «в ответ на заигрывание немцев» заметил, что «у нас нет пока оснований доверять серьезности» имеющихся сдвигов{1272}. [443]
Эта серия немецких зондажей завершается визитом германского посла в СССР Ф. Шуленбурга 20 мая к наркому иностранных дел СССР В. М. Молотову. Посол поднял вопрос о развитии экономических отношений, на что нарком ответил: «Экономические переговоры в последнее время начинались не раз, но ни к чему не приводили... У нас создается впечатление, что германское правительство вместо деловых экономических переговоров ведет своего рода игру; что для такой игры следовало бы поискать в качестве партнера другую страну, а не правительство СССР. СССР в игре такого рода участвовать не собирается». «Посол заверил меня, — говорится далее в записи беседы, — что речь не идет об игре, что у германского правительства определенные желания урегулировать экономические отношения с СССР... На это я ответил, что мы пришли к выводу, что для успеха экономических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база»{1273}. Этот ответ был понят, по признанию Шнурре, как «от ворот поворот». Шуленбург получил указание «вести себя очень тихо».
4. С 15 июня 1939 г. характер советско-англо-французских переговоров изменился. Если раньше стороны обменивались своими предложениями через послов, то теперь в Москве начались регулярные заседания представителей трех держав. Но они по-прежнему продвигались вперед крайне медленно. Что касается позиции СССР, то даже Чемберлен отмечал 19 июня, что «русские преисполнены стремления достигнуть соглашения»{1274}. Молотов же, информируя советских полпредов в Лондоне и Париже о первых заседаниях, констатировал, что Англия и Франция своими предложениями «ставят СССР в унизительное положение, с чем мы ни в коем случае не можем мириться... Нам кажется, что англичане и французы... не хотят серьезного договора, отвечающего принципу взаимности и равенства обязательств»{1275}. Именно об этом свидетельствуют высказывания Галифакса на заседании Комитета по внешней политике 4 июля, когда он представил на рассмотрение два варианта: разрыв переговоров или заключение «ограниченного пакта», видя в качестве «главной цели» лишь воспрепятствовать советско-германскому сближению{1276}. «В переговорах большого прогресса не будет», — говорил он же 10 июля{1277}.
11 июля Англия решила отклонить «два главных предложения Советского правительства»{1278} об одновременном подписании политического и военного соглашений и об определении косвенной агрессии. В результате этого у советской стороны сложилось мнение, что «толку от всех этих бесконечных уверток не будет» (телеграмма Молотова от 17 июля){1279}. [444]
К концу июля 1939 г. текст англо-франко-советского политического договора был все же в основном выработан, но оставалась несогласованной важная формулировка определения косвенной агрессии, что в первую очередь относилось к Прибалтийским странам. В переговорах с английским и французским послами Молотов выразил уверенность, что можно будет выработать удовлетворительную формулу, которая учитывала бы случай с Чехословакией в марте 1939 г.{1280} «Важно, — заявил нарком, — скорее заключить договор»{1281}. Однако Галифакс дал указания занять по вопросу о косвенной агрессии более жесткую позицию{1282}.
5. Английская дипломатия в конце июля — начале августа в очередной раз резко активизировала свои действия в прощупывании возможностей компромисса с Германией (июльские переговоры Вольтата и Дирксена с Вильсоном и Хадсоном, визит лорда Кемсли к Гитлеру 27 июля). Однако германская сторона, как и прежде, вела себя крайне сдержанно, уклоняясь от ответа на прямые предложения английских приверженцев «второго Мюнхена».
3 августа Вильсон встретился с Дирксеном. Советник Чемберлена подтвердил, что суть его бесед с Вольтатом остается в полной силе. В результате беседы германский посол пришел к выводу, что возникшие у Англии за последние месяцы связи с другими государствами «являются лишь резервным средством для подлинного примирения с Германией и что эти связи отпадут, как только будет действительно достигнута единственно важная и достойная усилий цель — соглашение с Германией»{1283}.
Англо-французские планы поддерживались и некоторыми американскими представителями в Европе. Посол США в Лондоне Дж. Кеннеди был убежден, что поляков следует бросить на произвол судьбы и дать нацистам возможность осуществить свои цели на Востоке: конфликт между СССР и Германией принесет большую выгоду всему западному миру{1284}. Посол США в Берлине X. Вильсон также считал оптимальным вариант нападения Германии на Россию с молчаливого согласия западных держав «и даже с их одобрения»{1285}.
7 августа состоялась секретная встреча Геринга с группой английских промышленников, имевших на это полномочия от Чемберлена. На встрече обсуждался план нового совещания «мюнхенских держав». 11 августа Гитлер в беседе с верховным комиссаром Лиги Наций в Данциге Буркхардтом «открытым текстом» заявил о готовности Германии достичь соглашения с Англией при условии предоставления Германии свободы рук на Востоке, предупредив, что возможный [445] пакт с СССР не отменяет его намерения «обратить все силы против Советской России»{1286}. Буркхардт согласился сообщить английскому правительству о готовности Гитлера встретиться с кем-либо из представителей этого правительства.
В конечном итоге на 23 августа была назначена строго секретная поездка Геринга в Англию. Самолет английских секретных служб прибыл за рейхсмаршалом в Берлин и должен был доставить Геринга на уединенный аэродром в Хартфильде, откуда ему в сопровождении представителей английского правительства предстояло направиться в Чекерс — загородную резиденцию Чемберлена. Тайну условий, на которых готовились несостоявшиеся переговоры, еще хранят британские архивы.
1. 25 июля Англия и Франция приняли давнее советское предложение начать военные переговоры, хотя это не означало принципиального изменения их позиции. 30 июля Чемберлен записал в дневнике: «Англо-советские переговоры обречены на провал, но прерывать их не следует, напротив, надо создавать видимость успеха, чтобы оказывать давление на Германию»{1287}.
Военные миссии направились, явно не спеша, в Москву. Генеральным штабом Красной Армии были разработаны (4 августа 1939 г.) обстоятельные «Соображения по переговорам с Англией и Францией», предусматривавшие активное участие советских войск в различных вариантах отражения действий «главного агрессора» — Германии{1288}. Советской делегации во главе с наркомом обороны К. Е. Ворошиловым были даны полномочия вести переговоры и подписать военную конвенцию с Англией и Францией, направленную против германской агрессии.
Делегации Англии и Франции состояли из второстепенных лиц: английскую миссию возглавлял адъютант короля адмирал Р. Дракс, французскую — член военного совета генерал Ж. Думенк. Они не имели полномочий на подписание военного соглашения, причем английская военная делегация лишь к концу переговоров получила полномочия и на их ведение. Как показывают английские документы, перед Р. Драксом была поставлена однозначная задача — тянуть время. В инструкции для английской делегации указывалось, что «британское правительство не желает быть вовлеченным в какое бы то ни было определенное обязательство», которое могло бы связать ему руки при любых обстоятельствах{1289}. [446]
Военные переговоры с СССР британская дипломатия рассматривала лишь как средство давления на Германию. «Начать их сейчас, — писал Сидс в Лондон, — значит дать хороший пинок «странам оси»{1290}.
Первые дни переговоров, начавшихся 12 августа, не дали реальных сдвигов. 15 августа, излагая план военного сотрудничества трех держав, начальник Генерального штаба Красной Армии Б. М. Шапошников сообщил, что СССР готов выставить против агрессора в Европе 136 дивизий, 5 тыс. тяжелых орудий, 9–10 тыс. танков, 5–5,5 тыс. боевых самолетов{1291}. Английская и французская миссии, следуя инструкциям, уклонялись от конкретных вопросов, предпочитая «дискуссию о принципах». Однако положение обострилось после того, как советская миссия поставила «кардинальный вопрос» — о пропуске советских войск в случае германской агрессии через территорию Польши. Ответа не последовало.
2. Тем временем германские зондажи возможностей изменения германо-советских отношений продолжались. Ввиду того что теперь появилась возможность использовать советские архивы, представляется полезным дать более подробную картину решающего этапа, предварившего заключение договора 1939 г., с учетом советских записей бесед.
28 июня, вернувшись в Москву из поездки в Берлин, Ф. Шуленбург посетил наркома иностранных дел. В советской записи этой беседы говорится: «Германское правительство желает не только нормализации, но и улучшения своих отношений с СССР. Он добавил далее, что это заявление, сделанное им по поручению Риббентропа, получило одобрение Гитлера». Посол напомнил о существовании германо-советского договора о нейтралитете, подписанного в 1926 г. Однако нарком спросил, «не находит ли посол, что заключенные Германией в последние годы договора, например «Антикоминтерновский пакт» и военно-политический союз с Италией, находятся в противоречии с германо-советским договором 1926 года»{1292}. Ю. Шнурре отмечал в подготовленной им 30 июня записке, что главной причиной сдержанной позиции советской стороны является, должно быть, нежелание одновременно с происходящими в Москве переговорами с англичанами и французами вести также переговоры с Германией {1293}.
Так возникла очередная пауза: в течение месяца германское правительство не решалось снова обращаться к Советскому правительству с какими-либо разговорами по политическим вопросам. Лишь к концу июля германская дипломатия снова активизировалась. 26 июля Шнурре заявил Астахову, что руководители германской политики исполнены [447] самого серьезного намерения нормализовать и улучшить отношения, «но, к сожалению, СССР на это не реагирует». В ответ на упоминание советского дипломата о германской экспансии в Прибалтику и Румынию Шнурре заявил: «Наша деятельность в этих странах ни в чем не нарушает ваших интересов. Впрочем, если бы дело дошло до серьезных разговоров, то я утверждаю, что мы пошли бы целиком навстречу СССР в этих вопросах. Балтийское море, по нашему мнению, должно быть общим. Что же касается конкретно Прибалтийских стран, то мы готовы в отношении их повести себя так, как в отношении Украины. От всяких посягательств на Украину мы начисто отказались»{1294}. 28 июля Молотов, получив доклад Астахова, отправил ему следующую телеграмму: «Ограничившись выслушиванием заявлений Шнурре и обещанием, что передадите их в Москву, Вы поступили правильно»{1295}. Это было первое указание наркома поверенному в делах в Германии летом 1939 г. по политическим вопросам.
В начале августа германское руководство приняло решение «раскрыть карты». Шнурре сообщил Шуленбургу 2 августа, что «в политическом аспекте русская проблема рассматривается как чрезвычайно срочная» и ею занимается не только Риббентроп, но и Гитлер{1296}.
2 августа Астахов был приглашен к Риббентропу, который в течение часа излагал свои взгляды на развитие советско-германских отношений. «Мы считаем, — сказал министр, — что противоречий между нашими странами нет на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского. По всем этим вопросам можно договориться; если Советское правительство разделяет эти предпосылки, то можно обменяться мнениями более конкретным порядком»{1297}. Значение этого шага немцы подчеркнули тем, что на следующий день, 3 августа, по срочному указанию из Берлина Ф. Шуленбург посетил В. М. Молотова. Повторив основные высказывания Риббентропа, посол продолжал: «Германия намерена уважать интересы СССР в Балтийском море и не имеет намерений, противоречащих СССР в Балтийских странах. Жизненным интересам СССР в Прибалтийских странах Германия не будет мешать. Что касается германской позиции в отношении Польши, то Германия не намерена предпринимать что-либо противоречащее интересам СССР». Нарком, со своей стороны, говорил о стремлении СССР договориться с Англией и Францией о сотрудничестве против агрессии{1298}. После этой беседы Шуленбург писал, что в Москве по-прежнему существует недоверие к Германии и что Советское правительство «преисполнено решимости договориться с Англией и Францией»{1299}. [448]
3. Изменение этой сдержанности отмечается в конце июля — начале августа. В телеграмме от 29 июля Астахову Молотов положительно отозвался о возможности «перемены вех» немцами, однако отметил, что «они обязаны сказать нам, как они представляют конкретно это улучшение»{1300}.
Оценивая суть немецких зондажей, Астахов 8 августа докладывал, что немцы «считают мыслимым пойти на известную договоренность... чтобы этой ценой нейтрализовать нас в случае своей войны с Польшей». Однако он выразил сомнение в том, насколько «всерьез и надолго» Германия стала бы соблюдать свои обязательства{1301}.11 августа Молотов ответил, что разговоры с немцами «требуют подготовки и некоторых переходных ступеней от торгово-кредитного соглашения к другим вопросам. Вести переговоры по этим вопросам предпочитаем в Москве»{1302}. Такие переговоры начались четыре дня спустя.
15 августа Шуленбург зачитал Молотову полученную им из Берлина инструкцию. Германское правительство заявляло, что реальных противоречий интересов Германии и Советского Союза не существует: «Германия не имеет никаких агрессивных намерений против СССР. Германское правительство стоит на точке зрения, что между Балтийским и Черным морями не существует ни одного вопроса, который не мог бы быть разрешен к полному удовлетворению обеих стран. Сюда относятся вопросы Балтийского моря. Прибалтийских государств, Польши, Юго-Востока и т. п.». Немецкий посол заявил, что Риббентроп готов прибыть в Москву, чтобы изложить позицию Германии. Нарком на этот раз приветствовал изложенное в заявлении желание Берлина улучшить взаимоотношения с СССР{1303}.
Снова посетив Молотова 17 августа, Шуленбург зачитал очередную инструкцию, гласившую, что «Германия готова заключить с СССР пакт о ненападении». В свою очередь нарком передал послу памятную записку, содержавшую ответ на германское заявление от 15 августа. Он сообщил о готовности Советского правительства на «заключение пакта о ненападении или подтверждение пакта о нейтралитете 1926 г. с одновременным принятием специального протокола о заинтересованности договаривающихся сторон в тех или иных вопросах внешней политики, с тем чтобы последний представлял органическую часть пакта»{1304}.
Явившись к Молотову очередной раз 19 августа, Шуленбург прежде всего извинился за настойчивость, с которой добивался приема. Он сказал, что существует опасность конфликта между Германией и Польшей. «Положение настолько обострилось, — продолжал посол, — что достаточно небольшого инцидента для того, чтобы возникли серьезные [449] последствия. Риббентроп думает, что еще до возникновения конфликта необходимо выяснить взаимоотношения между СССР и Германией, так как во время конфликта это сделать будет трудно». Поэтому Риббентроп заинтересован в скорейшем приезде в Москву, причем он «имел бы неограниченные полномочия Гитлера заключить всякое соглашение, которого бы желало Советское правительство». «Риббентроп мог бы заключить протокол, — сказал посол, — в который бы вошли как упоминавшиеся уже вопросы, так и новые, которые могли бы возникнуть».
Нарком, отвечая послу, проявил заинтересованность в заключении договора о ненападении. Он отметил также, что «вопрос о протоколе, который должен явиться неотъемлемой частью пакта, является серьезным вопросом. Какие вопросы должны войти в протокол, об этом должно думать германское правительство. Об этом мы также думаем»{1305}.
4. Для оценки причин изменения советской позиции следует обратить внимание на то, что происходило в эти дни на советско-англо-французских военных переговорах в Москве.
Советская делегация ждала ответа на поставленный вопрос о возможности прохода советских войск через территорию Польши, но ни 15-го, ни 16-го, ни 17 августа она его не получила, после чего по предложению главы английской делегации Дракса переговоры были прерваны до 21 августа.
Критичность ситуации была ясна и для английской стороны. 16 августа заместители начальников штабов трех родов вооруженных сил Англии подготовили очередное заключение. Если ранее они принижали значение сотрудничества с СССР, то этот документ выглядел иначе: «Мы полагаем, что теперь не то время, когда можно ограничиваться полумерами, и что необходимо приложить все усилия, чтобы побудить Польшу и Румынию согласиться на использование русскими войсками их территории. Совершенно очевидно, что без немедленной и эффективной помощи со стороны России поляки смогут оказывать сопротивление германскому наступлению лишь в течение ограниченного времени... Заключение договора с Россией представляется нам лучшим средством предотвращения войны... Напротив, в случае срыва переговоров с Россией может произойти сближение между Россией и Германией»{1306}. Проявляли беспокойство и военные круги Франции. В заключении, подготовленном начальником генерального штаба французской армии генералом Гамеленом, констатировалось, что бездействие Франции может иметь для нее катастрофические последствия{1307}.
Однако реального воздействия на переговоры эти суждения не возымели. И если сам Дракс считал, что уже [450] 14 августа «наша миссия закончилась» {1308}, то можно полагать, какие выводы могло делать в эти дни советское руководство, тем более что ему приходилось заниматься не только ситуацией на своих западных границах. С мая 1939 г. советские и монгольские войска вели напряженные бои с японцами у р. Халхин-Гол, причем с переменным успехом, а данные разведки давали основания полагать о координированной акции Японии и Германии.
Кардинальный вопрос о пропуске советских войск так и не решался. Лишь 17 августа английские и французские представители в Варшаве получили указания поставить этот вопрос перед министром иностранных дел Польши Беком и начальником генштаба Стахевичем. Польская позиция была резко отрицательной. Негативный ответ 19 августа передал в Москву французский военный атташе в Варшаве генерал Мюссе, и есть все основания полагать, что позиция Польши была известна советскому руководству{1309}.
5. 19 августа, убедившись в том, что польская сторона не дает согласия, а Англия и Франция не готовы оказать на нее нужного воздействия, обесценив тем самым московские переговоры, Советское правительство дало согласие на приезд Риббентропа в Москву 26–27 августа{1310}. В ночь с 19 на 20 августа в Берлине было подписано советско-германское кредитное соглашение, о чем сообщила печать{1311}.
20 августа Гитлер обратился к Сталину с личным посланием, настаивая на приезде Риббентропа в Москву 22 или, самое позднее, 23 августа{1312}, на что было дано согласие. Переговоры с Риббентропом 23–24 августа вели Сталин и Молотов. В договоре о ненападении, подписанном 23 августа, предусматривалось, что СССР и Германия обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами. Договор был заключен сроком на 10 лет{1313}.
Насколько можно судить по немецким и советским дипломатическим источникам, договор имел секретное приложение. Его оригинал не обнаружен ни в советских, ни в зарубежных архивах. Вместе с тем последующие события не дают объективных оснований подвергать сомнению содержание известных копий протокола (хранящихся в архиве министерства иностранных дел ФРГ), в котором фиксировались советско-германские договоренности: размежевывались интересы сторон и устанавливалась предельная граница германской экспансии на Восток (содержание протокола анализируется ниже).
6. Не подлежит сомнению, что подписание договора объективно создавало новую политическую ситуацию в Европе. [451] Однако в Москве ее не рассматривали как окончательную, о чем было официально заявлено советскими руководителями. 22 августа Секретариат ИККИ принял постановление «Об антисоветской кампании по поводу переговоров между СССР и Германией». В рекомендациях партиям указывалось, что эвентуальное заключение пакта о ненападении между СССР и Германией не исключает возможности и необходимости соглашения между Англией, Францией и СССР для совместного отпора агрессорам, продолжения с еще большей энергией борьбы против германского фашизма{1314}.
Показательно, что и в документах французского правительства не считались закрытыми все «двери». В них отмечается, что советская сторона дала понять, что и в новой обстановке возможно заключение советско-англо-французского договора о взаимопомощи{1315}. Но в Англии утратили всякий интерес к переговорам с СССР. Чемберлен в последнюю неделю августа прилагал все усилия к тому, чтобы методами умиротворения «урегулировать» с Германией вопрос о Польше. Именно на эту неделю выпали встречи Гитлера с британским послом Гендерсоном (23 и 28 августа), в ходе которых посол заявил, что «никогда не верил в англо-франко-советский пакт» и ему даже «приятнее», что такой пакт заключила Германия {1316}. Как записал в дневнике начальник германского генштаба сухопутных сил Гальдер после беседы Гендерсона 28 августа, «фюрер не обидится на Англию, если она будет вести мнимую войну»{1317}. Начался прямой обмен посланиями между Чемберленом и Гитлером через шведского посредника Далеруса{1318}, и даже возник вопрос о возможном полете Геринга в Великобританию. Он намечался на 3 сентября, но был отменен в связи с объявлением войны Англией{1319}.
7. Советско-германский договор от 23 августа нельзя рассматривать как обычный пакт о ненападении, которые в 30-х годах заключались между различными европейскими странами. Он был подписан в чрезвычайных обстоятельствах разраставшейся угрозы войны.
Если для Германии был важен прежде всего сам договор, то для СССР не меньшее значение имели дополнительные односторонние обязательства Германии, зафиксированные в секретном протоколе. Суть их сводилась к установлению предела продвижения германских войск в случае их вторжения в Польшу, т. е. войны.
Как видно из работ зарубежных историков, автором проекта текста протокола был директор правового отдела министерства иностранных дел Германии Ф. Гаус. Германское правительство брало по этому протоколу односторонние [452] обязательства, о которых шла речь в ходе переговоров, и представило эти обязательства в своих применявшихся тогда в Германии формулировках.
Рассмотрим отдельно преамбулу и пункты протокола. Преамбула гласила: «При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату».
Прежде всего представляется необходимым разобраться в том, о каких «интересах» шла речь. Германия еще весной 1939 г. приняла решение о нападении на Польшу, чем и были определены ее интересы. Интересы СССР заключались в противодействии осуществлению целей, преследовавшихся Германией. Советский Союз был жизненно заинтересован в том, чтобы германские войска остановились по возможности дальше от советских границ, т. е. в ограничении сферы распространения германской агрессии. Дискуссии о разделе «сфер влияния» лишены всякого основания{1320}.
Далее следуют три конкретных политических пункта:
«1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению к Виленской области признаются обеими сторонами».
Суть этого пункта состояла в том, что в случае войны, которая могла бы разразиться в связи с германо-польским конфликтом, германские войска не будут вступать в Латвию, Эстонию и Финляндию. Тем самым Германия выражала готовность считаться с тем, что проникновение германских войск в эти страны Советский Союз мог бы рассматривать как создание опасного для него германского плацдарма в зоне (сфере), представлявшей для СССР бесспорный интерес в плане обеспечения безопасности. Обязательство Германии не вторгаться в Прибалтику отвечало и интересам народов Латвии, Эстонии и Финляндии.
Чем вызывалась заинтересованность советской стороны в таком обязательстве Германии? В 1938–1939 гг. возможность агрессии Германии в Прибалтике считалась вполне реальной. Об этом докладывали, в частности, и советские дипломаты, и разведслужбы. Особое беспокойство вызвали в Москве визиты в Эстонию и Финляндию летом 1939 г. генерала Гальдера и начальника «абвера» адмирала Канариса. [453] Если обратиться к английским оценкам, то еще во время визита британской военной миссии в Польшу (май 1939 г.) она пришла к выводу о возможности операций Германии по установлению господства на Балтике{1321}. Когда же составлялась инструкция для миссии Дракса, то в качестве одного из вариантов возможных советских действий указывалось «отражение германского продвижения через Прибалтику»{1322}. Такие же соображения высказывались и французским генштабом. В директиве Ворошилову рассматривался вариант вторжения «главного агрессора» через Прибалтику{1323}. Обоснованность таких оценок подтверждается высказыванием Гитлера на встрече с генералитетом 23 мая 1939 г., когда одной из задач вермахта он называл «решение прибалтийской проблемы»{1324}. Кроме того, СССР считался и с опасностью того, что после разгрома Польши Германия, даже не предпринимая военных операций, усилит влияние в Прибалтике и обеспечит там свое господство{1325}.
Однако эти соображения не могут оправдать использование термина «территориально-политическое переустройство областей, входящих в состав Прибалтийских государств». Хотя этот термин принадлежит, по всей вероятности, германской стороне и отражает принцип, широко применявшийся в договорной практике буржуазных государств в отношении третьих стран, протокол скреплен подписью и советского представителя, что не выдерживает моральной критики.
Следующий пункт:
«2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана.
Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.
Во всяком случае оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия».
Для Советского Союза суть этих обязательств со стороны Германии заключалась в том, что германские войска в случае войны не будут продвигаться далее линии рек Нарева, Вислы, Сана, а вопрос о дальнейшей судьбе некоторых областей, входивших в состав Польского государства, а именно областей с украинским и белорусским населением, не будет решаться без согласия СССР. Но реализуя свой законный интерес, СССР пошел на согласование с Германией вопроса о будущем Польши в формулировках, [454] которые находятся в явном противоречии с ленинскими принципами внешней политики.
И последний политический пункт протокола:
«3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях».
Напомним, что в конце 1917 — начале 1918 г. Бессарабия была отторгнута Румынией у Советского государства и что СССР никогда не признавал этого захвата.
Правда, в протоколе не оказалось одного из обязательств Германии, о котором германские представители упоминали в предшествовавших договору переговорах, а именно о содействии нормализации советско-японских отношений. Но сам факт заключения Германией — вопреки «Антикоминтерновскому пакту» — договора о ненападении с СССР неизбежно должен был оказать на Японию отрезвляющее воздействие (как известно, кабинет Хиранумы подал в отставку), и Советский Союз не нуждался в дополнительных мерах со стороны Германии в этом вопросе.
8. Что дало для обеспечения безопасности Советского Союза заключение договора?
— Продвижению Германии на Восток был положен предел; германские войска были обязаны не переступать линию, находившуюся от советских границ на расстоянии нескольких сот километров.
— В то время как многие другие страны вскоре оказались втянутыми в войну, СССР имел возможность жить в условиях мира и продолжать укрепление обороноспособности страны.
— Произошел серьезный раскол в странах-участницах «Антикоминтерновского пакта». Договор ошеломил Японию, потерявшую веру в своего германского союзника. В новой политической платформе Японии агрессия против СССР была отодвинута на неопределенное время.
— В военно-политической верхушке Германии договор был встречен неоднозначно. Так, ряд германских генералов сочли, что, получив тактические выгоды в войне с Польшей, Германия понесла стратегический урон.
— По торгово-кредитному соглашению от 19 августа 1939 г. предусматривались поставки Германией Советскому Союзу на 400 млн марок, прежде всего крайне важного промышленного оборудования. 50 млн марок из этой суммы предназначались на поставку военных материалов.
— Наконец, такие державы, как Англия, Франция и США, смогли увидеть, что Советский Союз способен проводить [455] в мировой политике собственный курс. При всем своем отрицательном отношении к факту заключения договора они были вынуждены считаться с ним. Показательно, что в ответ на запрос из Лондона, не стоит ли объявить войну Советскому Союзу, такой опытный дипломат, каким являлся посол в Москве Сидс, ответил, что, наоборот, нужно поддерживать связи с СССР в полном объеме.
Отрицательными сторонами политического баланса договора были следующие моменты:
— Договор встретил непонимание подавляющей части общественного мнения западных стран, что отразилось на их отношении к СССР.
— В правящих кругах Англии и Франции укрепились позиции тех антикоммунистических элементов, которые издавна выступали против сотрудничества с СССР. Одновременно усилили свои действия на «фронте тайной дипломатии» сторонники англо-германской сделки на антисоветской основе.
— Выполняя решение Коминтерна о поддержке договора, оказались в сложном положении коммунистические партии некоторых стран.
— Советскому Союзу договор дал «передышку», однако пробудил у советского руководства ошибочные надежды на ее длительность.
— По торгово-кредитному соглашению СССР был обязан поставить в Германию сырье, в том числе стратегическое, и продовольствие на 200 млн марок.
В заключение следует отметить, что на Западе, а в последнее время и в СССР можно встретить утверждение, будто советско-германский договор о ненападении открыл шлюзы второй мировой войне. Такие оценки находятся в противоречии с фактами. По немецкой документации складывается такая хронологическая последовательность: политическое решение осуществить в 1939 г. разгром Польши было принято Гитлером в начале года. 25 марта он поставил об этом в известность главнокомандующего сухопутными силами Браухича{1326}. 3 апреля была издана директива об операции «Вайс» — о готовности вермахта к нападению на Польшу к 1 сентября{1327}. Командованиям родов войск предлагалось представить свои соображения к 1 мая. Браухич сделал это уже 26–27 апреля. 16 мая было отдано соответствующее распоряжение по военно-морскому флоту{1328}. 23 мая Гитлер подтвердил свое решение на совещании генералитета{1329}. 15 июня была утверждена директива о стратегическом развертывании сухопутных войск, 22 июня Гитлеру представили ориентировочный календарный план{1330}. [456]
И как видно по дневнику начальника генштаба Гальдера, оперативные планы в августе не пересматривались{1331}.
Следовательно, план «Вайс» был разработан и утвержден вне связи с договором о ненападении. К началу августа главные силы германской армии — т. е. в то время, когда в Москве велись советско-англо-французские переговоры, а переговоры между СССР и Германией еще не начались, — были изготовлены к нападению.
Именно решение германского руководства о нападении на Польшу, а также информация о расчетах Лондона втянуть СССР в войну с Германией, оставаясь в стороне в роли наблюдателя, равно как и полностью нереалистичная позиция самой Польши, явились причинами конечного согласия на заключение договора о ненападении{1332}. Попытки поменять местами причины и следствия не выдерживают критики. Кроме того, нет документальных свидетельств того, что нападение Германии на Польшу не состоялось бы в случае отсутствия договора о ненападении. Война была для германского руководства делом решенным. Оно не собиралось отказываться от своих планов, что явствовало из выступлений Гитлера перед генералитетом 23 мая и 22 августа 1939 г. Соответствующая информация о сроках нападения имелась в Москве и Лондоне уже 8 августа 1939 г.