Упущенная возможность
Москва, Спиридоньевка, 17. В белом мраморном зале особняка, расположенного по этому адресу{1037}, в августе 1939 г. проходили военные переговоры СССР, Великобритании, Франции, от исхода которых зависело многое.
Они явились продолжением политических переговоров между тремя государствами, начавшихся еще весной. В годы войны британский премьер-министр У. Черчилль скажет в этом зале, что «именно Красная Армия нанесла смертельный удар нацистам», что ее пример «вселил надежду на спасение человечества и раскрыл источник вдохновения солдат, готовых отдать жизнь во имя своей Родины»{1038}. Но то уже будут другие времена.
В предвоенные месяцы 1939 г., полные тревожных ожиданий, Советский Союз стремился предотвратить нараставшую угрозу новой мировой войны и обеспечить безопасность своих границ. 10 марта 1939 г. в Москве открылся XVIII съезд ВКП(б). Он уделил большое внимание анализу международного положения, подчеркнул, что СССР выступает и будет выступать в защиту жертв фашистской агрессии, в поддержку народов и государств, которые отстаивают свою независимость, подверг критике как агрессоров, так и политику попустительства агрессии, проводимую западными державами. Съезд поставил перед советской внешней политикой и дипломатией задачу укреплять мир, деловые связи со всеми странами, не допустить втягивания Советского Союза в войну{1039}.
Захват гитлеровцами Чехословакии в марте 1939 г., означавший демонстративное нарушение Германией продиктованного ею же мюнхенского сговора, поставил Англию, Францию и их союзников перед непредсказуемой альтернативой. Если непосредственно после Мюнхена в буржуазных и социал-демократических кругах Н. Чемберлена и Э. Даладье считали миротворцами, то теперь практически всем стало ясно, что политика «умиротворения», а вместе с нею и западная концепция безопасности, суть которой заключалась в том, чтобы удержать захватнические устремления Германии в рамках, ограждавших англо-французские интересы, терпят крах. Выражая недовольство деятельностью своих правительств, широкие слои общественности требовали принятия конкретных мер против фашистской агрессии и объединения в этих целях усилий с Советским Союзом. [299]
Не отказываясь от расчетов на сепаратное соглашение с Германией, англо-французские политики предпринимали новые дипломатические маневры. Они стремились, с одной стороны, успокоить общественное мнение, удержать в своей упряжке ряд малых и средних стран, а с другой — поставить Гитлера перед фактом возможного заключения военного союза с СССР. С этой целью они заявили о предоставлении гарантий Польше и Румынии, а также ряду других государств, вступили в переговоры с Советским правительством.
История московских переговоров, являясь составной частью диаметрально противоположных концепций происхождения второй мировой войны, продолжает привлекать большое внимание ученых многих стран. Кое-кто из историков утверждает, что англо-франко-советские переговоры «были обречены на провал», обвиняет в этом Советский Союз. Как же в действительности развивались события?
Летом 1939 г. не только международная обстановка политического кризиса, но и внутриполитическое положение западных держав создавало определенные предпосылки для успеха переговоров. Англо-французская общественность все настойчивее выступала за сотрудничество с Советским Союзом. Еще весной подобные настроения охватили значительную часть членов английского парламента. «Мы окажемся в смертельной опасности, — говорил Черчилль в палате общин, — если не сможем создать великий союз против агрессии. Было бы величайшей глупостью, если бы мы отвергли естественное сотрудничество с Советской Россией». Лидер либералов Ллойд Джордж предупреждал Чемберлена: «Действуя без помощи России, мы попадаем в западню»{1040}.
После захвата гитлеровцами Чехословакии Советское правительство 18 марта в ответ на английский запрос о позиции СССР в случае германской угрозы Румынии предложило созвать совещание представителей СССР, Англии, Франции, Польши, Румынии и Турции, чтобы принять возможные меры для предотвращения новых агрессивных актов со стороны Германии. Английское правительство посчитало, однако, такие действия преждевременными. В обоснование своей позиции министр иностранных дел Великобритании лорд Э. Галифакс выдвинул более чем странные аргументы. Он заявил, что «английское правительство не могло бы сейчас найти достаточно ответственного человека для посылки на такую конференцию», а также что «рискованно созывать конференцию, не зная, чем она кончится...»{1041}. Однако время демонстративных отказов от советских предложений ушло в прошлое, обстановка вынуждала англо-французские круги изменить тактику. [300]
В одном из установочных меморандумов, разработанных английским правительством, говорилось: «Желательно заключить какое-либо соглашение с СССР о том, что Советский Союз придет к нам на помощь, если мы будем атакованы с Востока, не только для того, чтобы заставить Германию воевать на два фронта, но также, вероятно, и потому — и это самое главное... что если война начнется, то следует постараться втянуть в нее Советский Союз»{1042}.
«Умиротворители» рассчитывали на то, что угроза союза Англии и Франции с СССР заставит Германию пойти на соглашение с западными державами и вернет ее политику в контролируемое русло.
21 марта посол Англии в СССР У. Сидс вручил наркому иностранных дел СССР М. М. Литвинову следующий Проект декларации Англии, СССР, Франции и Польши: «Мы, нижеподписавшиеся, надлежащим образом на то уполномоченные, настоящим заявляем, что, поскольку мир и безопасность в Европе являются делом общих интересов и забот и поскольку европейский мир и безопасность могут быть задеты любыми действиями, составляющими угрозу политической независимости любого европейского государства, наши соответственные правительства настоящим обязуются совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления таким действиям»{1043}.
Советское правительство дало Англии незамедлительный ответ. 23 марта оно сообщило, что, хотя находит данную декларацию недостаточно эффективной, все же согласно ее подписать. Кроме того, СССР предложил подписать документ не второстепенным лицам, а премьер-министрам и министрам иностранных дел четырех государств с целью усилить его влияние на международные отношения в Европе; советской стороной было предложено также, чтобы Балканские, Прибалтийские и Скандинавские государства были приглашены присоединиться к декларации после ее опубликования, тем самым расширив фронт государств, выступавших против агрессии. Франция согласилась с советским предложением. 24 марта генеральный секретарь МИДа Франции А. Леже заявил, что его страна одобряет предложение о созыве совещания для подписания декларации. Однако через неделю Лондон вследствие отрицательного отношения к этому предложению правительства Польши отказался от своей собственной инициативы.
Этот отказ поставил Советский Союз перед фактом непоследовательности маневра западных держав, создал атмосферу недоверия и подозрительности. На практике английское правительство продолжало, хотя и более скрыто, попустительствовать [301] Германии. «Когда я занял Мемель, — засвидетельствовал потом Гитлер, — Чемберлен информировал меня через третьих лиц, что он очень хорошо понимал необходимость осуществления такого шага, хотя публично одобрить такой шаг не мог»{1044}.
В середине апреля Англия и Франция направили Советскому Союзу новые предложения. Министр иностранных дел Франции Ж. Боннэ заявил о готовности обменяться с СССР письмами, гарантирующими взаимную поддержку сторон, если одна из них будет втянута в войну с Германией из-за оказания помощи Польше или Румынии. Суть английского предложения сводилась к тому, что СССР должен взять на себя односторонние обязательства помощи «своим европейским соседям» в случае совершенной против них агрессии. Французское предложение, несмотря на его ограниченность, содержало элемент взаимности, что вселяло определенные надежды на успех переговоров.
17 апреля Советское правительство в свою очередь выдвинуло следующие предложения, конструктивность которых и сегодня не вызывает сомнений:
«1. Англия, Франция, СССР заключают между собою соглашение сроком на 5–10 лет о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств.
2. Англия, Франция, СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств.
3. Англия, Франция и СССР обязуются в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств во исполнение § 1 и 2.
4. Английское правительство разъясняет, что обещанная им Польше помощь имеет в виду агрессию исключительно со стороны Германии.
5. Существующий между Польшей и Румынией союзный договор объявляется действующим при всякой агрессии против Польши и Румынии либо же вовсе отменяется, как направленный против СССР.
6. Англия, Франция и СССР обязуются, после открытия военных действий, не вступать в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессорами отдельно друг от друга и без общего всех трех держав согласия.
7. Соответственное соглашение подписывается одновременно с конвенцией, имеющей быть выработанной в силу § 3. [302]
8. Признать необходимым для Англии, Франции и СССР вступить совместно в переговоры с Турцией об особом соглашении о взаимной помощи»{1045}.
Это был фундамент трехстороннего договора о взаимопомощи, основанного на равенстве обязательств и необходимой эффективности мер пресечения агрессии в любом районе Европы.
Однако взаимность обязательств, по-видимому, и не устраивала Англию и Францию. Это подтверждали ответные предложения Франции (25 апреля 1939 г.) и особенно Англии (8 мая 1939 г.).
Переговоры (их вели в Москве В. М. Молотов с английским послом У. Сидсом и французским послом Э. Наджияром) стали пробуксовывать. Предложения и контрпредложения практически вели лишь к расширению политических проблем, по которым предстояло достигнуть договоренности. В конце июня «Правда» напечатала статью члена Политбюро ЦК ВКП(б) А. А. Жданова, в которой говорилось, что английское и французское правительства нагромождают в переговорах искусственные трудности по таким вопросам, которые при доброй их воле и искренних намерениях могли бы быть разрешены без проволочек и помех.
Переговоры к тому времени длились уже 75 дней. Англичане и французы, продолжал А. А. Жданов, «хотят не такого договора с СССР, который основан на принципе равенства и взаимности, хотя ежедневно приносят клятвы, что они за «равенство», а такого договора, в котором СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств. Но ни одна уважающая себя страна на такой договор не пойдет, если не хочет быть игрушкой в руках людей, любящих загребать жар чужими руками. Тем более не может пойти на такой договор СССР, сила, мощь и достоинство которого известны всему миру»{1046}.
Сделаем небольшое отступление.
Менее чем через год, когда практически вся континентальная Европа западнее границы СССР оказалась под пятой захватчиков и смертельная угроза нацистского вторжения нависла над Англией, в Лондоне и Вашингтоне весьма своеобразно вспомнили о московских переговорах. Английская и американская печать запестрела намеками, смысл которых сводился к тому, что, мол, отступление войск англо-французской коалиции в Западной Европе было якобы предусмотрено договоренностью в Москве. «Союз России с Великобританией был подготовлен еще прошлой осенью, — говорилось в одном из таких сообщений, — еще до начала войны, при этом англо-русская стратегия имела в виду необходимость [303] истощения Германии в боевых действиях на территории Западной Европы, а затем нанесения совместного удара по рейху». Недоумение подобными калькуляциями вызвало ответную реакцию, в результате чего вскрылись некоторые дополнительные факты, касающиеся линии англо-французской стороны на московских переговорах. Г. Феркер, один из английских дипломатов, находившийся в Москве во время переговоров и назначенный затем послом в Финляндию, на вопросы корреспондента чикагской газеты «Дейли таймс» заявил, что «задолго до прибытия британской миссии английское посольство в Москве получило инструкцию своего правительства, в которой указывалось, что переговоры ни в коем случае (курсив мой. — О. Р.) не должны закончиться успешно». «Мне лично, — добавил Феркер, — был по душе такой саботаж»{1047}.
Рассуждая о мотивах действий английского правительства, корреспондент упомянутой газеты Р. Басвайн писал: «Английский народ демонстрировал свое недовольство состоянием отношений с Россией. Всем надоели ссылки на козни красных всякий раз, когда вспыхивали беспорядки внутри страны. И правительство решило послать в Москву миссию якобы с позитивными целями, а одновременно предупредило своих чиновников в Москве, что какая-либо договоренность исключена». Далее Басвайн делает не лишенный основания вывод о том, что «Чемберлену и его друзьям и в голову не приходило, что Сталин мог знать о подлинных целях миссии и в конечном итоге принял решение, результатом которого явился советско-германский пакт»{1048}.
К концу июля 1939 г. текст англо-франко-советского договора был в основном отработан, но оставалась несогласованной формулировка определения косвенной агрессии {1049}, что в первую очередь касалось необходимой защиты Прибалтийских стран. Молотов выразил уверенность, что можно будет выработать удовлетворительную формулу. «Важно, — заявил нарком, — скорее заключить договор»{1050}. Однако Галифакс дал указания занять по вопросу о косвенной агрессии более жесткую позицию{1051}. Согласившись на словах принять принцип взаимопомощи, английское правительство воспрепятствовало завершению переговоров о предоставлении гарантий трех держав Прибалтийским странам, выступило против того, чтобы гарантии распространялись на такого рода случаи косвенной агрессии, как это имело место в марте 1939 г. в Чехословакии, на территорию которой германские войска были введены с согласия тогдашнего ее президента Э. Гахи. Очевидно, что в условиях, когда у власти в Прибалтийских странах [304] находились правительства, тяготевшие к сближению с фашистской Германией, в Советском Союзе считали недопустимым превращения их территорий в германский плацдарм, поскольку это угрожало безопасности СССР.
Надо сказать, что крайне неблагоприятно на ход переговоров и их перспективы влияла позиция ряда малых и средних стран. Правительства Польши и Румынии заявили об отказе сотрудничать с СССР в отражении фашистской агрессии, что ввиду их общей границы с Советским Союзом практически исключало возможность взаимодействия сухопутных войск Англии, Франции и СССР в случае наступления германской армии по территории этих стран к границам Советского Союза. Отрицательную позицию по отношению к московским переговорам заняло правительство Финляндии. Английский посол в Хельсинки Т. Сноу, телеграфируя 20 июня 1939 г. в Лондон об итогах своей встречи и беседы с фельдмаршалом К. Маннергеймом и министром иностранных дел Эркко, сообщал, что «фельдмаршал, выразив глубокое сожаление о последствиях англо-франко-советского договора, далее указал, что большевизм представляет собой угрозу мировому сообществу и он будет потрясен, если из этого не сделает выводы английское правительство». Эркко добавил, что, по его мнению, лучше всего, «если Советская Россия вообще останется без союзников». Эстонский официоз газета «Уус Эсти» писала 7 июля 1939 г. о «ясном, решительном и смелом поведении Балтийских стран», выступавших против предоставления им гарантий со стороны Англии, Франции и СССР, поскольку такие гарантии рассматриваются как «вмешательство в их внутренние дела».
Тем временем угроза войны в Европе продолжала стремительно нарастать, и в поддержку заключения договора с СССР выступали все более широкие слои общественности, а также реалистически мыслившие деятели правящих кругов Англии, Франции и некоторых других стран. Руководитель английских коммунистов Г. Поллит писал в июле 1939 г.: «87 процентов населения Англии хотят заключения пакта с Советским Союзом. Почему? Да потому, что они прежде всего хотят предотвратить войну и понимают, что эффективнее всего этого можно добиться, объединив свои силы с силами великой и могущественной страны, которая за последние критические годы неоднократно показывала, что у нее нет никаких воинственных замыслов и что она искренне готова прийти на помощь своим союзникам, заключившим с ней договор о коллективной безопасности, если они подвергнутся нападению бешеных фашистских псов». Аналогичными были настроения французской общественности. [305]
25 июля англо-французская сторона приняла советское предложение о проведении военных переговоров, которые состоялись в Москве 12–21 августа 1939 г. По решению Политбюро ЦК ВКП(б) советскую военную делегацию (военную миссию) было поручено возглавить народному комиссару обороны Маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову. Делегация была уполномочена подписать военную конвенцию с Англией и Францией, направленную против германской агрессии. Генеральным штабом Красной Армии была завершена разработка обстоятельных «Соображений по переговорам с Англией и Францией», которыми затем руководствовалась советская делегация. Соображения включали следующие варианты возможного развития военных событий и участия в них Советских Вооруженных Сил совместно с вооруженными силами Англии, Франции и их союзников. Первый вариант — когда нападение агрессоров будет непосредственно направлено против Франции и Англии; второй — когда объектом нападения явится Польша; третий — когда Венгрия и Болгария при помощи главного агрессора совершат нападение на Румынию; четвертый — когда агрессия будет направлена против Турции, и пятый — когда агрессия через территорию Прибалтийских стран будет направлена против СССР.
Соображения содержали детальные предложения о действиях сухопутных войск, авиации и флотов трех государств, о количестве дивизий и других средств вооруженной борьбы. При всех вариантах считалось необходимым нанести основной удар по силам главного агрессора, т. е. Германии, и участие в военных действиях Польши силами не менее 40 дивизий как союзника Англии и Франции. Польша должна была при этом взять на себя обязательство пропустить советские войска к северу от Минска через Виленский коридор и через Литву к границам Восточной Пруссии. Румыния при нападении на нее должна была пропустить советские войска навстречу противнику через Галицию. Имелось в виду, что переговоры с Польшей, Румынией и Литвой по этому вопросу возьмут на себя Англия и Франция{1052}. Английская и французская миссии были представлены второстепенными лицами (английскую возглавлял адъютант короля адмирал Р. Дракс{1053}, французскую — член военного совета генерал Ж. Думенк) и не имели полномочий на подписание военного соглашения, причем английская делегация первоначально не имела письменных полномочий и на ведение переговоров.
Как свидетельствуют английские документы, перед Р. Драксом была поставлена деликатная и неблагодарная задача — тянуть время. В инструкции для английской [306] делегации, врученной Драксу в Лондоне, указывалось, что «британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы нам связать руки при любых обстоятельствах»{1054}. Английская дипломатия рассматривала переговоры как средство давления на Германию. «Начать их сейчас, — писал в Лондон английский посол Сидс, — значит дать хороший пинок странам «оси»{1055}. Дракс однозначно понимал свою задачу, но относительно способов ее решения у него возникли большие сомнения. Обсуждению данного вопроса было посвящено заседание комитета имперской обороны, состоявшееся 2 августа 1939 г., т. е. за три дня до отъезда английской и французской делегаций в СССР. В нем участвовали Э. Галифакс, министр по координации обороны адмирал А. Четфилд, военный министр Л. Хор-Белиша, адмирал Дракс и др.
Разъяснения, полученные Драксом на заседании, подтверждают, что английская сторона была более чем далека от намерений достигнуть соглашения с СССР. О заключении военной конвенции речи вообще не велось. Драксу рекомендовали обсуждать военные планы «на чисто гипотетической основе». Усилия британской дипломатии прежде всего сосредоточивались на том, чтобы найти способы затянуть переговоры на неопределенный срок и как-то «выкрутиться» при ответах на вопросы советской стороны. В недвусмысленных выражениях Галифакс определил то, что могло бы быть использовано против достижения согласованного решения на переговорах, — «с твердостью отвергать» любое предложение об участии Англии и Франции в согласовании с Польшей и Румынией необходимых мер по защите от германской агрессии, что и было исполнено Драксом, хотя и в несколько изменившейся обстановке.
В Москве западные делегации ожидала иная атмосфера. У. Сидс в письме на имя Галифакса от 17 августа отмечал, что советская сторона во всех без исключения случаях проявила по отношению к западным миссиям гостеприимство и расположение. «Маршал Ворошилов, с которым я ранее не встречался... — писал он, — оставил самое лучшее впечатление своей доброжелательностью и энергией. Он, видимо, действительно был рад встрече с миссией», а «первое официальное заседание состоялось в субботу утром 12 августа в Министерстве обороны, несмотря на то что это был выходной день».
Именно в этот день выяснилось, что у английской делегации нет официальных полномочий на ведение переговоров. Это подтверждает диалог между главами советской и английской делегаций: [307]
«Маршал К. Е. Ворошилов... Но полномочия, по-моему, необходимы в письменном виде для того, чтобы взаимно было видно, в каких пределах вы уполномочены вести переговоры, каких вопросов вы можете касаться, до каких пределов вы можете обсуждать эти вопросы и чем эти переговоры могут окончиться. Наши полномочия, как вы видели, всеобъемлющи... Ваши полномочия, изложенные на словах, мне не совсем ясны. Во всяком случае, мне кажется, что этот вопрос не праздный — он в самом начале определяет и порядок и форму наших переговоров»{1056}.
Вечером 12 августа Дракс направил Четфилду следующую телеграмму: «На первом заседании сегодня русские делегаты предъявили документ, поименно предоставляющий пяти советским офицерам чрезвычайные полномочия с правом подписания (конвенции. — О. Р.). Ворошилов надеялся, что у нас имеются аналогичные полномочия. Генерал Думенк заявил, что он имеет полномочия вести переговоры, но не подписывать (конвенцию. — О. Р. ), и предъявил документ, подписанный Э. Даладье, уполномочивающий его вести переговоры с Главным командованием Советских Вооруженных Сил по всем вопросам, касающимся сотрудничества, необходимого между вооруженными силами двух стран. Англичане не имеют письменных полномочий. Я заявил, что это можно быстро исправить и что мы получим полномочия, аналогичные французским. Пожалуйста, вышлите их авиапочтой. Очень важно, чтобы были названы три члена британской (делегации. — О. Р.).
Ворошилов предложил, чтобы, пока мы ожидаем полномочий, переговоры продолжались. Русские настаивают, и с этим согласились все, чтобы сохранялась абсолютная секретность переговоров в части, касающейся прессы, до тех пор пока не будет подготовлено согласованное заявление. Я прошу, чтобы это соблюдалось и в отношении данной телеграммы{1057}. Поэтому французский посол и генерал Думенк в данный момент не направляют доклад в Париж» {1058}.
15 августа необходимый документ, подписанный Галифаксом, был подготовлен к отправке. В нем указывалось, что адмирал Р. Дракс, генерал-майор Т. Хейвуд и маршал авиации Ч. Барнетт уполномочены «вести переговоры с Главным командованием Вооруженных Сил Союза Советских Социалистических Республик по всем вопросам, касающимся сотрудничества между Вооруженными Силами Союза и Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии». Полномочий на подписание военной конвенции английской военной делегации все же предоставлено не было. Основное препятствие возникло при обсуждении вопроса [308] о пропуске советских войск в случае начала германской агрессии через польскую и румынскую территории, что было необходимо для организации эффективной защиты не только советских границ, но также всей Польши и Румынии. 14 августа К. Е. Ворошилов предложил Драксу и Думенку разъяснить их точку зрения по этому принципиальному вопросу.
В ночь на 15 августа Сидс направляет в Лондон срочную телеграмму:
«Французский посол и я обсуждали с главами миссий ситуацию, создавшуюся в результате встречи с советской делегацией.
Он и я пришли к выводу, что русские сейчас поставили вопрос, от которого зависит успех или провал переговоров... Мы считаем, что советская делегация будет твердо стоять на этой позиции и всякие попытки поколебать ее приведут к такому же провалу, как это неоднократно имело место в ходе наших политических переговоров. Прошу подчеркнуть необходимость особой срочности и исключительной секретности»{1059}. Между тем на переговорах Дракс тянул время, излагая прописные истины вроде тех, что надо «отрезать неприятелю все пути сообщения», «найти и разбить флот противника» и т. п.
В публикациях ряда западных авторов бытует версия, согласно которой едва ли не главным камнем преткновения на переговорах явилась «военная слабость» СССР, о которой «догадывались» в Лондоне. Ее неоднократно использовал в выступлениях на заседании английского кабинета в ходе переговоров и Чемберлен, а также его окружение. Какими же в действительности данными располагало английское правительство о мощи Советского Союза?
Прежде всего следует сказать, что английское и французское правительства знали, что СССР заявил о готовности выставить против агрессора в Европе 136 дивизий, 5 тыс. тяжелых орудий, 9–10 тыс. танков, 5–5,5 тыс. боевых самолетов. В предложениях, представленных советской делегацией на переговорах, имелся и конкретный план военного сотрудничества трех держав на случай, если Германия развяжет агрессию в Европе. Характерна в этом смысле оценка подкомиссии английского Комитета начальников штабов, в состав которой входили заместители начальников штабов видов Вооруженных сил Великобритании, — органа, по английским меркам весьма компетентного в таких делах. Текст доклада заместителей начальников штабов, представленного кабинету министров 17 августа 1939 г., гласил:
«На нашем заседании 16 августа 1939 года мы рассмотрели важные аспекты мер, предлагаемых в связи с телеграммой [309] миссии... и посла Его В-ва в Москве (имеется в виду телеграмма, приводимая ранее. — О. Р.):
— мы исходим из того, что французское правительство уже приняло меры, о которых сообщалось в упомянутой телеграмме;
— с военной точки зрения мы одобряем принятые меры, мы считаем, что сейчас не время для полумер и все усилия должны быть направлены на то, чтобы склонить Польшу и Румынию к согласию разрешить использование их территорий русскими силами;
— по нашему мнению, единственно логичным является предоставление русским всех средств для оказания помощи, с тем чтобы использовать максимум их сил на стороне антиагрессивных держав. Мы считаем исключительно важным пойти навстречу русским в данном вопросе, а в случае необходимости оказать сильнейшее давление на Польшу и Румынию, с тем чтобы добиться их согласия отнестись к этому положительно;
— ввиду того что события развиваются быстро, вероятнее всего, что этот доклад устареет до тех пор, пока будет разослан, но мы считаем, что имеет смысл изложить некоторые общие соображения по обширному вопросу использования польской и румынской территорий русскими войсками;
— мы полностью согласны с послом и адмиралом Драксом, что поставленная сейчас русскими проблема является фундаментальной, и считаем, что, если даже русские продолжат переговоры без соглашения по данному пункту, в результатах, ожидаемых от последующих переговоров, будет очень мало ценного;
— совершенно ясно, что без быстрой и эффективной русской помощи поляки не имеют надежд на то, чтобы выдержать германское наступление на суше и в воздухе продолжительное время. Это же относится и к румынам, за тем исключением, что это время будет для них еще более ограниченным;
— поставки оружия и военных материалов недостаточны. Если русские будут сотрудничать в отражении германской агрессии против Польши и Румынии, они могут сделать это эффективно только на польской или румынской территории...
— без немедленной и эффективной русской помощи не только в воздухе, но и на суше, чем дальше будет продолжаться война, тем меньше шансов останется у Польши и Румынии выбраться из нее независимыми государствами...
— если начнется война, поляки и румыны окажутся припертыми к стенке, они сразу же будут рады получить помощь откуда угодно. До тех пор пока поляки и румыны не поймут [310] этой истины, помощь, которую они могут получить, будет значительно менее эффективной, нежели в том случае, когда приготовления и планы будут разработаны заранее;
— мы считаем, что сейчас необходимо сообщить об этом как полякам, так и румынам. Полякам особенно следует указать, что они имеют обязательства по отношению к нам, как и мы к ним, и что им нет оснований ожидать от нас слепого выполнения наших гарантий, если они в то же время не будут сотрудничать в принятии мер, направленных на достижение общей цели;
— заключение договора с Россией представляется нам лучшим средством предотвращения войны. Успешное заключение этого договора будет, без сомнения, поставлено под угрозу, если выдвинутые русскими предложения о сотрудничестве с Польшей и Румынией будут отклонены этими странами... В заключение мы хотели бы подчеркнуть, что, с нашей точки зрения, в случае необходимости должно быть оказано сильнейшее давление на Польшу и Румынию, с тем чтобы они заранее дали согласие на использование русскими силами территории в случае нападения Германии»{1060}.
Донесения военных атташе Франции (а также США) из Москвы однозначно указывали на сохранившуюся высокую боеспособность Красной Армии и силу ее как эвентуального союзника. Несколько иной была оценка У. Сидса. Ранее, 6 июня, он докладывал в Лондон:
а) Красная Армия в настоящее время предана режиму и будет, если получит приказ, вести войну как наступательную, так и оборонительную;
б) она понесла тяжелые потери в результате «чисток», но будет серьезным препятствием в случае нападения (агрессора);
в) в наступательной войне ее ценность значительно ниже, но вероятно начальное продвижение в глубь Польши;
г) Красная Армия считает войну неизбежной и, без сомнения, напряженно к ней готовится{1061}.
В Лондоне испытывали возрастающее давление французской стороны в пользу подписания военной конвенции с СССР. Причина тому была очевидной — германская агрессия в первую очередь угрожала Франции.
14 августа от английского посла в Париже была получена телеграмма, в которой говорилось:
«Французская военная миссия в Москве весьма удовлетворена ходом переговоров. Но она сообщает, что условием соглашения и той помощи, которую они готовы оказать, русские считают необходимым быть уверенными, что они в случае германской агрессии против Польши и Румынии [311] получат разрешение этих стран на пропуск своих войск через их территорию. Что касается Польши, то русские запрашивают на это разрешение, которое относится лишь к строго ограниченной небольшой территории в районе Вильно...
Французское правительство считает предпочтительным вначале решить вопрос, касающийся Польши... С этой целью французская миссия предложила послать генерала Валлена в Варшаву, но французское правительство, чтобы избежать огласки, направило обратно в Варшаву 15 августа своего военного атташе (генерала Ф. Мюссе. — О. Р.), который находился в Париже. Французское правительство надеется, что правительство Его В-ва решительно поддержит представление, сделанное польскому правительству»{1062}.
Демарш не обещал успеха. Французскому, как и английскому, правительству была известна позиция польского и румынского правительств, исключавшая их согласие принять совместные с СССР эффективные меры для пресечения германской агрессии. И. Земсков, исследовавший этот вопрос, считает, что нежелание как Парижа, так и Лондона заключить договор с СССР подтверждается дневником Думенка. Эта точка зрения получила подтверждение, когда в Париже была издана книга Л. Ноэля, французского посла в Варшаве в период московских переговоров. Он, в частности, писал, что инструкции начальника генерального штаба национальной обороны Франции генерала М. Гамелена французской миссии, отбывавшей на переговоры в Москву, были «расплывчаты» и носили весьма «общий характер»{1063}.
Характерна также следующая приводимая в книге оценка курса западных держав участником московских переговоров капитаном (впоследствии генералом) А. Бофром: «Проблема заключалась не в том, чтобы добиться у поляков ответа, согласны они или нет на пропуск советских войск через свою территорию, а в том, чтобы найти лазейку, которая позволила бы продолжать переговоры...» Есть, однако, и другие сведения, согласно которым инструкции Думенку, данные Даладье, были категоричны и однозначны: «Привезите мне соглашение любой ценой».
Германская дипломатия, внимательно следившая за событиями, всячески стремившаяся воспрепятствовать успеху московских переговоров, вступила, как показано ранее, в тайные двусторонние переговоры с Англией, а затем параллельно и с СССР. Ход и исход этих переговоров вплоть до заключения 23 августа 1939 г. советско-германского пакта о ненападении находились в прямой зависимости от состояния дел на политических и военных переговорах между СССР, Англией и Францией. Хотя англо-германские [312] переговоры не являлись секретом в Москве, а германо-советские в Лондоне, где англичане рассчитывали на сделку с Германией, но теперь уже за спиной Франции и за счет Польши, все, вместе взятое, усиливало взаимное недоверие сторон на московских переговорах, осложняло необходимый и, казалось бы, возможный компромисс. «Чемберлен считал, что переговоры с Германией следует вести в секрете, а контакты с Советским Союзом использовать для их прикрытия» {1064}.
Ныне более доступное советским историкам комплексное исследование сложнейшей обстановки предвоенного политического кризиса, достигшего в середине августа 1939 г. своего крайнего обострения, когда многое решали даже не недели, а часы, дает возможность сделать вывод, что интересы национальной безопасности СССР требовали в условиях надвигавшейся германской агрессии против Польши любой ценой не допустить выхода вермахта к советским границам, избежать международной изоляции и потенциальной угрозы сближения противоборствующих империалистических группировок на антисоветской основе. Но даже после того, считают А. Рид и Д. Фишер, как возник тупик на переговорах военных миссий и 16 августа на Политбюро было решено принять предложение Германии обсудить проблемы политического характера, «Англия и Франция в последнюю минуту могли одуматься, Польша — понять реальности, а германское предложение — рухнуть. Сталин, как всегда, оставлял обе двери открытыми. Однако с этого момента приоритеты изменились в пользу Германии, союзникам отводилась вторая позиция»{1065}. Появившиеся в нашей научной печати сведения о том, что 16 августа 1939 г. Молотов сообщил послу США в Москве Л. Штейнгардту о предложении Германии заключить с СССР пакт о ненападении, советской записью их беседы не подтверждаются.
Общественное мнение в США по этому вопросу не было однозначным. Газета «Нью-Йорк таймс» писала 21 мая 1939 г.: «Для оказания сопротивления германской агрессии участие России столь же необходимо, как и участие Англии, а возможно, даже Польши... Тонущие оказывают сопротивление тем, кто желает их спасти и доставить на берег». 16 августа Ф. Рузвельт направил Советскому правительству послание, в котором советовал добиваться «удовлетворительного взаимопонимания» с Англией и Францией. На себя, однако, США никаких обязательств не брали и каких-либо заверений насчет позиции Лондона и Парижа не давали.
Финал известен. 20 августа Дракс, в официальном письме Ворошилову сообщил, что поскольку он не получил ответа [313] из Лондона на «кардинальный вопрос», то, как председательствующий на следующем заседании миссий, он предлагает перенести это заседание на 23 августа. 22 августа Думенк заявил советской делегации, что он получил от своего правительства положительный ответ на «основной кардинальный вопрос» и полномочия «подписать военную конвенцию». Однако он сказал, что о согласии на это английского, польского и румынского правительств ему ничего не известно. Подписание конвенции было сорвано.
Имелись ли возможности использовать позицию Франции в интересах достижения положительного результата переговоров? Известно, что английское правительство согласилось на них в значительной мере под нажимом Франции. В ходе переговоров Франция время от времени стремилась занять более конструктивную позицию, была готова подписать военную конвенцию «в последний час», в отличие от правительства Польши, которое задним числом сообщило в Лондон нечто вроде косвенного согласия на сотрудничество, имевшее для страны жизненно важное значение. Поступившие в распоряжение историков архивы не дают исчерпывающего ответа на поставленный вопрос. Вместе с тем они указывают, что Франция находилась под сильнейшим давлением Англии, которая разрешала ей маневрировать лишь в пределах своей политики, направленной на срыв переговоров и международную изоляцию СССР. Прав был полпред СССР в Париже Я. З. Суриц, который, оценивая позицию Франции в тот период, писал в Москву: «Вся беда в том, что Франция в наши дни не имеет самостоятельной внешней политики, все зависит от Лондона».
Опубликованные в 1984–1985 гг. французские дипломатические документы освещают ряд новых аспектов, касающихся позиции Франции на московских переговорах{1066}.
Прежде всего следует отметить трезвую оценку хода политических и военных переговоров французским послом в Москве Э. Наджияром, который весьма объективно информировал Париж. 16 июля 1939 г. он в решительных выражениях и достаточно аргументированно высказался в пользу заключения военной конвенции. Через день Наджияр усилил свое давление. «На нынешней стадии переговоров, — телеграфировал он 18 июля, — у нас, по моему мнению, нет иного выхода, как принять советскую точку зрения или согласиться на провал... который скомпрометирует в настоящем и будущем наши переговоры с Россией»{1067}.
17 июля М. Гамелен подписал инструкцию французской делегации на военных переговорах. В тот же день Ж. Думенк был вызван в Париж к Гамелену, который следующим [314] образом изложил ему суть инструкции и цель переговоров: «Необходимо, чтобы русские взяли на себя обязательства в случае войны ничего не предпринимать против Польши, Румынии, Турции и даже оказать им помощь, если наши союзники (т. е. вышеупомянутые страны. — О. Р.) об этом попросят, и обезопасить, когда они обратятся с просьбой, их коммуникации и усилить их авиацию. Большего с русских не спрашивать»{1068}. Указания Гамелена и инструкция (Э. Даладье утвердил ее 24 июля) не оставляли сомнения в том, что Советскому Союзу в общем-то отводилась роль одностороннего поставщика живой силы и техники в интересах англо-французских планов ведения войны. На состоявшихся за несколько дней до этого франко-британских переговорах согласованная позиция Англии и Франции выглядела следующим образом: «Вовлечь Россию в действия на второстепенных направлениях». О полном непонимании предстоящего развития событий и действий агрессора свидетельствовали франко-британские рассуждения на этих переговорах о возможных вариантах сотрудничества с СССР в военных действиях на Эгейском море, во Франции, в районе Додеканезских островов и т. п.
В предисловии к публикуемым документам о военных переговорах его авторы делают вывод: «Инструкции миссиям союзников предусматривали лишь заключение договора, содержащего общие положения, и советскую помощь только в виде поставок военных материалов и оружия. Союзники, в большей степени англичане, рассчитывали на длительные переговоры и проявляли недоверие (к СССР. — О. Р. )»{1069}.
Еще на борту теплохода «Сити оф Эксетер», неторопливо следовавшего из Англии в Советский Союз, французская делегация имела достаточно времени, чтобы уяснить позицию своих партнеров — англичан. «Основная трудность, — писал Думенк, — проистекала из того, что британская делегация, похоже, не выработала общей позиции и по ряду частных вопросов имела твердо сложившиеся, естественно негативные, цели. Начинать с этого дискуссии с русскими означало неминуемо идти на провал переговоров»{1070}. Аналогичное мнение сложилось и у члена французской делегации капитана 3-го ранга Ж. Вийона, который сделал на основе своих бесед с Драксом следующий вывод: «При отсутствии политического соглашения английская делегация рассчитывала на длительные переговоры, чтобы поставить Германию под угрозу англо-франко-советского пакта и выиграть время до осени или зимы и тем самым задержать начало войны»{1071}.
14 августа Думенк сообщал в Париж: «Советская делегация продемонстрировала свое желание достигнуть соглашения, [315] предложила не обсуждать общие принципы, с тем чтобы изучить конкретные вопросы...» 17 августа Думенк вновь подтверждал: «Не подлежит сомнению, что СССР желает заключить военный пакт и не хочет, чтобы мы превращали этот пакт в простую бумажку, не имеющую конкретного значения»{1072}. Спустя три дня, когда Дракс в Москве снова настаивал на отсрочке переговоров, Гамелен направил Думенку телеграмму о согласии Франции подписать военную конвенцию: «По приказу председателя Даладье генерал Думенк уполномочен совместно с послом подписать в общих интересах военную конвенцию»{1073}.
Объективной была и информация Думенка по «кардинальному вопросу». В ранее упомянутой телеграмме от 14 августа он сообщал: «Советская делегация в качестве условия реализации военного пакта поставила вопрос о необходимой уверенности для Советской Армии в случае агрессии против Польши и Румынии эвентуальной возможности вступить на польскую территорию по Виленскому коридору и в Румынию через Галицию». Думенк и Наджияр считали это условие обоснованным. Последний писал на следующий день в Париж: «По мнению генерала Думенка, то, что предлагают русские в целях выполнения обязательств по политическому договору, соответствует интересам нашей безопасности и безопасности самой Польши... Нам предлагают точно определенную помощь на Востоке и не выдвигают каких-либо дополнительных требований о помощи с Запада. Но советская делегация предупреждает, что Польша своей негативной позицией делает невозможным создание фронта сопротивления с участием русских сил»{1074}. Наджияр настаивал на необходимости оказать на Польшу соответствующее давление.
Давление было поручено оказать французскому военному атташе в Варшаве генералу Ф. Мюссе и французскому послу Д. Ноэлю. Их переговоры с начальником Главного штаба польской армии генералом В. Стахевичем и министром иностранных дел Ю. Беком не принесли результатов. 18 августа в Париже получили сообщение — отказ. На следующий день Ф. Мюссе после трехчасовых переговоров со Стахевичем отправил в Париж телеграмму следующего содержания: «В конце концов с согласия Бека была принята формулировка: «Наша делегация в Москве может маневрировать», как будто полякам не ставился этот вопрос»{1075}. Поскольку Ноэль вел переговоры с Беком, а Мюссе со Стахевичем, то подоплеку этой телеграммы поясняет телеграмма Ноэля от 19 августа, в которой тот после очередного отказа Бека на пропуск советских войск сказал ему: «Может быть, лучше, чтобы Вы [316] мне не отвечали. Согласимся с тем, что вопрос перед Вами не был поставлен»{1076}.
Но обманывали в Лондоне, Париже и Варшаве не только СССР, но и самих себя. Первой менее чем через две недели поплатилась за это Польша.
20 августа Наджияр посылает тревожную телеграмму: «Провал переговоров неизбежен, если Польша не изменит позицию»{1077}. Ноэль в свою очередь сообщает, что в позиции Польши изменений не произошло и Бек настаивает, чтобы в конвенции Польша вообще не упоминалась. Ноэль констатирует далее, что «позиция Польши не заключать с СССР никаких политических и военных соглашений — это «болезнь» польской политики», что укрепление связей с Францией и Англией, кредиты и прочее не были использованы для того, чтобы получить согласие Польши на сотрудничество с СССР.
23 августа, узнав о прибытии И. Риббентропа в Москву, Бек дал согласие, чтобы Думенк сделал в Москве следующее неопределенное заявление: «Мы пришли к мнению о том, что в случае совместных действий против германских армий сотрудничество между Польшей и СССР, технические условия которого надлежит установить, не исключено. Французский и британский генеральные штабы считают, что отныне следует немедленно изучить все возможности такого сотрудничества». Заявление было некорректным, так как Думенк и Дракс знали, что руководящие круги Польши выступают против сотрудничества с СССР. В телеграмме, направленной из Варшавы в Париж 23 августа, Ноэль подчеркнул, что «Бек отказался идти дальше»{1078}.
Подводя итоги переговоров, Наджияр писал 25 августа в Париж: «Действительно, как можно было надеяться получить обязательства СССР против Германии... если поляки и румыны продолжали игнорировать русскую помощь»{1079}. Однако тормозом были не только Польша и Румыния. Определяла ход переговоров позиция Англии и в меньшей мере Франции, правительство которой, не считаясь с национальными интересами стран, находило возможным прикрываться «твердостью» Лондона в оправдание собственной бесхребетной политики.
Какова была в деталях позиция Лондона в решающие дни московских переговоров, пока мало что известно. Формально английский кабинет бездействовал, так как находился в отпуске. Чемберлен ловил рыбу в своем поместье. Галифакс охотился на куропаток. Автору этой главы довелось не так давно беседовать с Д. Уоттом, завершавшим работу над книгой «Так пришла война». На вопрос «Какова [317] была позиция английского правительства в эти дни?» он ответил примерно следующее: во-первых, правительство потеряло контроль над событиями; во-вторых, Франция, давая согласие на подписание военной конвенции, обманывала Советский Союз, ибо знала, что Польша не желала заключать соглашение с СССР; в-третьих, доступ к ряду английских документов еще закрыт и дать исчерпывающий ответ на вопрос пока нельзя. В книге Д. Уотт критически оценивает как советскую, так и английскую позицию. Он, в частности, пишет, что со стороны британской и французской военных делегаций «не было предпринято ничего, чтобы рассеять его (Сталина. — О. Р.) подозрения относительно англо-германской сделки»{1080}.
Срыв переговоров в Москве означал, что последняя возможность остановить общими усилиями готовившееся нападение вермахта на Польшу и уже необратимое расширение масштабов второй мировой войны была утрачена.
Такова общая картина московских переговоров, требующая, конечно, дополнительных исследований, которые обещают открытия. Вместе с тем, думается, нет оснований приписывать Советскому Союзу ответственность за срыв переговоров, ссылаясь на пересказ некоей записки, полученной «во время одного из заседаний» Ворошиловым через своего адъютанта от помощника Сталина: «Клим, Коба сказал, чтобы ты сворачивал шарманку»{1081}. Прежде всего неясно, когда эта записка была отправлена. После 15 августа она могла констатировать создавшееся на переговорах тупиковое положение с вытекающими последствиями.
Как представляется, история московских переговоров должна рассматриваться исходя из реальной обстановки того времени, с полным учетом как узкоклассовой, эгоцентрической политики Лондона и Парижа, так и тех отрицательных последствий, которые явились результатом привнесения в нашу дипломатию и сферу межгосударственных отношений сталинских административно-командных методов, что может иллюстрировать и пресловутая записка. Одной из не использованных советской делегацией инициатив могло быть, на наш взгляд, приглашение в Москву полномочного представителя правительства Польши для участия в решении вопроса о пропуске советских войск через ее территорию в случае нападения Германии. Соображения советского руководства на этот счет может в какой-то степени объяснить беседа Молотова и Ворошилова с Сидсом и Драксом, состоявшаяся перед отъездом английской военной делегации из Москвы. В ней, в частности, согласно записи Сидса, Ворошилов сказал: «В течение всего периода переговоров польская [318] пресса и общественность заявляли, что они не хотят помощи от Советов; что же, мы должны были завоевывать Польшу, чтобы затем предлагать нашу помощь, или нам надо было на коленях умолять, чтобы она ее приняла?»{1082}
Уроки московских переговоров имеют непреходящее значение. Они показывают, что соглашения такого рода возможны только при стремлении сторон к договоренности и готовности к взаимным компромиссам. У Англии и, несмотря на определенные колебания, у Франции деловой подход к переговорам отсутствовал. Отдельные заявления английских политических деятелей, в том числе и на заседаниях кабинета министров, о стремлении заключить «хотя бы какое-то соглашение» с СССР не реализовывались.
...В архиве У. Черчилля (Кембриджский университет) хранятся документы адмирала Р. Дракса, относящиеся к московским переговорам, на заключительном этапе которых он играл важную исполнительную роль в механизме английской политики. Надо полагать, что Дракс немало размышлял о своей личной ответственности за их исход. В 1966 г., незадолго до смерти, он сделал следующую запись на последней странице указанных документов: «Это была трагическая история... Сейчас складывается в чем-то аналогичная обстановка, но время еще есть, и катастрофу можно предотвратить, если на Западе поймут, что для этого необходимо приложить максимум усилий...»{1083} Заслуживающая внимания мысль. [319]