Эскалация агрессии и западные державы
Оккупация Чехословакии, продолжая длинную цепь актов фашистской агрессии и насилия, убедила Лондон и Париж в том, что нацистское руководство намерено добиваться господства над Европой, а возможно, и над всем миром{772}, что аппетиты нацистской Германии не имеют предела и, по всей видимости, в скором времени будет нанесен удар по западным странам. Посол СССР в Париже Я. З. Суриц сообщал: «Из бесед с некоторыми видными французами (министром авиации, губернатором Парижа) я убедился, что здесь все больше и больше утверждается мнение, что главным направлением германской агрессии является Запад и что все, что происходит в Восточной и Центральной Европе, является лишь подготовкой для наступления на Запад»{773}. Официальные французские документы подтверждают правильность наблюдения советского дипломата.
В меморандуме МИД Франции, врученном английскому послу в Париже Э. Фиппсу 20 мая, одобрялась идея выработки общей позиции двух стран применительно к новым условиям. Подчеркивалось при этом, что новые акции Германии «могут привести к установлению гегемонии рейха в Европе со всеми возможными последствиями, которые будут представлять угрозу безопасности и жизненным интересам Франции и Великобритании»{774}. В записке разведывательного управления французской армии от 16 мая также констатировалось: «Аннексия Богемии Германией и установление протектората над Словакией могут стать в ближайшем будущем исходным пунктом глубокого кризиса, представляющего прямую опасность для Франции»{775}.
В результате аннексии Чехословакии позиции фашистской Германии в Центральной Европе значительно укрепились. В ее распоряжении оказались военные заводы «Шкода», дополнительные ресурсы продовольствия и рабочей силы, золотые и валютные запасы чешского эмиссионного банка. Вермахт захватил вооружение, достаточное для оснащения 45 дивизий{776}. Однако главные потери Англия и Франция понесли в политической сфере. Фашистский рейх продемонстрировал, что не нуждается в «согласии» Н. Чемберлена и Э. Даладье для осуществления агрессивных [222] замыслов. Англия и Франция оказались перед реальной угрозой утраты влияния на континенте и в мире, а их правительства — потери доверия народа. Дипломатические представители Лондона и Парижа в столицах малых и средних европейских государств сообщали о царящем там смятении и страхе перед германским нашествием, о недовольстве английской и французской политикой, не обеспечившей безопасность в Европе{777}. Все больше политиков Запада осознавали гибельность мюнхенского курса, необходимость мобилизовать усилия своих наций на укрепление военной мощи, создать коалицию государств, противостоящих «оси», с обязательным включением в нее Советского Союза. «В сильнейшей степени возросла тревога за будущее и усилилось сознание необходимости коллективного отпора агрессорам. Отсюда довольно крутой поворот в сторону СССР. Мы здесь в большой моде», — писал из Лондона 20 марта Майский{778}.
17 марта на заседании радикал-социалистической фракции французского парламента более 100 депутатов решили направить делегацию к председателю Совета министров и потребовать от него конкретных мер, направленных на улучшение франко-советских отношений (установление контактов между военными штабами, посылка в СССР официальной делегации, возглавляемой Э. Эррио или другим крупным политическим деятелем, и др.){779}. В тот же день во время заседания французского парламента почти все выступавшие резко осудили мюнхенскую политику и призвали к сопротивлению агрессорам, к твердости в отношении Германии. Депутаты вотировали закон, предоставивший правительству чрезвычайные полномочия для принятия мер, обеспечивающих оборону страны.
Под напором общественности и в результате более тщательного анализа негативных последствий ликвидации Чехословакии официальные круги Лондона и Парижа в определенной мере скорректировали свою позицию. 17 марта Чемберлен, выступая в Бирмингеме, уже в достаточно резком тоне осудил германские действия. На следующий день министру иностранных дел Германии были переданы английская и французская ноты протеста{780}. 18-го же марта послов Англии и Франции вызвали из Берлина «для доклада».
Чтобы обсудить ситуацию, возникшую в связи с аннексией Чехословакии, в Лондон прибыли Даладье и Боннэ. В ходе их переговоров с Чемберленом и Галифаксом было решено интенсифицировать сотрудничество генеральных штабов двух стран, предоставить помощь Голландии и Швейцарии в случае нападения на них Германии{781}. Боннэ предложил [223] также предоставить гарантии безопасности Польше и Румынии, настаивал на введении воинской повинности в Англии. Чемберлен и Галифакс уклонились от определенных обещаний по этим двум вопросам. 22 марта британское и французское правительства обменялись нотами, содержавшими взаимные обязательства об оказании друг другу помощи в случае нападения на одну из стран, что фактически означало оформление англо-французского союза.
Общественное негодование в Англии и Франции еще более усилилось в результате безнаказанной оккупации Германией 22 марта литовского города Клайпеды (Мемель). Англия и Франция, гаранты Мемельской конвенции (1924 г.), не предприняли даже чисто формальных контрдействий. 23 марта депутаты английского парламента внесли по этому поводу запрос правительству. Так как ясного ответа не последовало, 27 марта запрос повторили. На сей раз ответ гласил: «Мы примыкаем к конвенции, но протест сделан не был»{782}. Внушало тревогу и кабальное соглашение, поставившее экономику Румынии на службу военной машине рейха.
Однако особую опасность таили в себе действия фашистской Германии, направленные на подрыв национального суверенитета Польши, территориальные требования к этой стране. 24 октября 1938 г. Риббентроп вручил польскому послу в Берлине ноту с требованием о присоединении к Германии Данцига и предоставлении экстерриториальной зоны для строительства автострады и железной дороги, перерезающих так называемый «польский коридор»{783}. Однако гитлеровское руководство, надеявшееся склонить Польшу к союзу, направленному своим острием против СССР, вскоре убедилось, что польский народ не пойдет на это. Тогда был составлен план расчленения этой страны, замененный в апреле 1939 г. на вариант полной ликвидации польского государства. 21 марта 1939 г. Польше были предъявлены новые, на этот раз фактически ультимативные, требования о передаче рейху Данцига и экстерриториальной зоны. Они вызвали решительный протест со стороны общественности. Германские домогательства были отклонены. В то же время Варшава уклонилась от участия в декларации СССР, Франции, Англии и Польши на случай угрозы независимости любого европейского государства, проект которой был предложен Лондоном и поддержан в Москве.
Антипольская кампания Берлина вызвала серьезное беспокойство у руководящих деятелей западных демократий. 30 марта на заседании кабинета Чемберлен заявил, что, если Германия, захватившая экономический потенциал Чехословакии, станет к тому же обладательницей ресурсов Польши, [224] это будет иметь плачевные последствия для британских интересов.
Надо сказать, что правящие круги Англии и Франции считались с возможностью войны с державами «оси» и принимали некоторые меры для укрепления обороноспособности своих стран{784}, но вооруженное противоборство с державами «оси» представлялось им ненужным и тяжким испытанием. Англия, в частности, противилась войне с Германией, опасаясь ее последствий для Британской империи. Она стояла также перед итальянской угрозой в Средиземноморье и японской — на Дальнем Востоке. Даже в случае успешной войны с державами «оси» власть имущие считали вероятными развал империи, усиление классовой борьбы, огромные материальные и людские потери. Учитывалась и военная неподготовленность Англии к мировой войне.
Отнюдь не была заинтересована в глобальном конфликте и Франция с ее весьма напряженной внутриполитической ситуацией. Она оказалась не в состоянии реорганизовать армию и подготовить ее к решительным наступательным действиям. Французская военная доктрина предусматривала борьбу на истощение, позиционную войну. В то же время заключенные Францией договоры с восточноевропейскими государствами требовали от нее активных наступательных действий для оказания поддержки союзникам в случае германской агрессии. Предложение генерала Ш. де Голля создать ударные бронетанковые соединения, укомплектованные наиболее подготовленными военными кадрами, было отвергнуто из-за опасений чрезмерного усиления влияния офицерского корпуса на политическую жизнь страны.
В этой ситуации мирное разрешение европейского политического кризиса путем определенных уступок рейху, с одной стороны, и демонстрации силы для оказания давления на Берлин и Рим — с другой, представлялось английским и французским правящим кругам наилучшим выходом из создавшегося положения. Весьма четко обозначился и предел возможных уступок Лондона и Парижа Германии. Они готовы были пойти на организацию «второго Мюнхена», отдав рейху Данциг и часть «польского коридора». Однако захват гитлеровцами всей Польши рассматривался недопустимым. Это привело бы не только к непомерному усилению рейха, потере важного союзника, падению внешнеполитического престижа Англии и Франции, но и к взрыву негодования внутри своих стран.
Стремясь укрепить стратегические позиции в Центральной и Восточной Европе, удержать Польшу, другие малые и средние страны в своей орбите, заставить Германию считаться [225] с собой как с реальной силой, нейтрализовать возбужденную и требовавшую отставки «умиротворителей» общественность{785}, 31 марта правительство Англии — а позднее и Франции — объявило о предоставлении гарантий независимости Польше{786}.
Какими соображениями руководствовались Лондон и Париж, давая гарантии Польше, а затем и Румынии, Турции, ряду других стран, можно видеть из выступления Чемберлена на заседании кабинета при рассмотрении вопроса о взятии на себя аналогичных обязательств в отношении Дании. Британский премьер заявил: «Наша генеральная политика направлена не на защиту отдельных государств, которым могла бы угрожать Германия (курсив мой. — И. Л.), а на предотвращение ее господства на континенте, в результате которого рейх стал бы столь мощным, что мог бы угрожать нашей безопасности. Господство Германии над Польшей или Румынией повысило бы ее военную мощь, и именно это явилось причиной, по которой мы дали гарантии этим странам. Германское господство над Данией не усилит вермахт, и поэтому нет причин, по которым мы должны были бы взять обязательства ввести свои вооруженные силы для восстановления статус-кво»{787}.
Незадолго до предоставления гарантий Польше Комитет по внешней политике английского правительства рассмотрел, но отклонил предложение о том, чтобы их действие распространялось лишь на случай неспровоцированной агрессии. В то же время рамки английских и французских обязательств были в определенной степени сужены, поскольку в них речь шла не о территориальной целостности стран, а лишь об их независимости. Таким образом, оставался открытым вопрос о возможности изменения границ государств. Стремление же к организации «нового Мюнхена» за счет передачи Данцига и части «коридора» Германии было в Лондоне и Париже достаточно сильным.
О том, что «дипломатическая революция», последовавшая после Праги, была скорее сменой средств, а не целей, что гарантии являлись не подготовкой к войне, а демонстрацией твердости, стремлением удержать Гитлера от дальнейшей агрессии, пишут такие видные английские историки, как Д. Рейнолдс, С. Астор, Э. Эдемтуэйт, Н. Гиббс и др. В их работах отмечается также, что правительства Англии и Франции, предоставляя гарантии, не были озабочены тем, смогут ли на деле выполнить свои обязательства. Они рассматривали эти акции как предохранитель, который, сработав, предотвратит пожар войны и, следовательно, сделает ненужным вмешательство в вооруженный конфликт{788}. [226]
Тем не менее предоставление гарантий ряду стран имело и позитивные последствия. Отныне два правительства были связаны определенными обязательствами в отношении эвентуальных жертв агрессии, что укрепило общую решимость народов сопротивляться фашистскому разбою, предотвратило или замедлило их переход в лагерь «оси», затруднило сближение Англии и Франции с Германией.
На Германию же и Италию демонстративные действия английского и французского правительств не произвели сильного впечатления. Последовавшая вслед за этим новая серия агрессивных актов со стороны фашистского блока свидетельствовала о том, что державы «оси» продолжали следовать по пути насильственного передела Европы, пренебрегая при этом реакцией Лондона и Парижа.
Когда Италия захватила Албанию, усилив свои военно-стратегические позиции на Балканах, Англия и Франция вновь «закрыли глаза» на фашистскую агрессию. Их вялые протесты, по свидетельству итальянского министра иностранных дел Г. Чиано, были «сделаны больше для домашнего употребления, нежели для чего-либо другого»{789}.
3 апреля был установлен срок готовности германских вооруженных сил к нападению на Польшу — 1 сентября 1939 г. 11 апреля Гитлер подписал «Директиву о единой подготовке вермахта к войне в 1939–1940 гг.», специальный раздел которой предусматривал широкомасштабную подготовку войны против Польши — операцию «Вайс». Из этого документа следовало, что фашистские правители Германии еще в апреле 1939 г. твердо решили разгромить Польшу. Захват этой страны рассматривался как необходимая предпосылка для решающей схватки с Англией и Францией, как способ создать плацдарм для будущего похода на Восток, Учитывалась при этом и вероятная реакция со стороны западных держав на агрессию против Польши. В директиве, в частности, указывалось: «Ввиду приближающегося к кризисной точке развития событий во Франции и обусловленной этим сдержанности Англии обстановка, благоприятствующая решению польского вопроса, может возникнуть в недалеком будущем.
Содействие России, если она вообще окажется на него способной, Польша никак не сможет принять, поскольку это означало бы ее уничтожение большевизмом... Главное направление дальнейшего строительства вооруженных сил по-прежнему будет определяться соперничеством западных демократий. Операция «Вайс» составляет лишь предварительную меру в системе подготовки к будущей войне, но отнюдь не должна рассматриваться как причина для вооруженного [227] столкновения с западными противниками»{790}. В ходе переговоров с венгерскими руководителями И. Чаки и П. Телеки Риббентроп 1 мая выразил уверенность, что Польша не представит для них никакой проблемы в военном плане и что «в случае военного столкновения англичане преспокойно бросят Польшу на произвол судьбы»{791}.
23 мая на совещании с военным руководством Гитлер уже прямо заявил, что Данциг не является предметом спора, цель — расширение жизненного пространства на Востоке. «Поэтому не может быть и речи о том, — подчеркнул он, — чтобы пощадить Польшу. Перед нами осталось лишь одно решение: напасть на Польшу при первом же удобном случае. Мы не можем ожидать повторения случая с Чехословакией. Будет война. Наша задача заключается в том, чтобы изолировать Польшу. Успех этой изоляции будет иметь решающее значение и будет зависеть от умения вести политику изоляции». Представляет интерес и другое высказывание Гитлера на этом же совещании: «Союз Франции, Англии и России против Германии, Италии и Японии побудил меня напасть на Англию и Францию (курсив мой. — Н. Л.), нанеся им несколько уничтожающих ударов»{792}.
Муссолини писал 30 мая: «Война между плутократическими и, следовательно, эгоистическими, консервативными нациями и нациями, перенаселенными и бедными, неизбежна»{793}.
Германия стала нагнетать напряженность в Европе, наподобие того как это делалось в период чехословацкого кризиса 1938 г., но еще более нагло и агрессивно. Только за две недели мая немецкие самолеты около 60 раз нарушали польское воздушное пространство. Летом германское командование организовало несколько столкновений немецкой и польской пограничной охраны. Распространялись лживые сведения о якобы имевшихся преследованиях лиц немецкой национальности в Польше и т. д.
Эскалация фашистского разбоя, все новые и новые претензии Берлина и Рима к соседним странам, подготовка к захвату рейхом Польши обострили военно-политическую обстановку в Европе, ускорили развитие предвоенного политического кризиса, который в конечном счете привел ко второй мировой войне.
Ощущение нависшей над Англией и Францией опасности оказывало все большее воздействие на политический курс Лондона и Парижа. 11 апреля Суриц сообщал в НКИД: «С каждым днем здесь усиливается предвоенная обстановка. Все сейчас уверены, что войны не избежать и что войну придется вести в условиях гораздо более трудных, чем [228] прошлой осенью. Эти настроения... после албанской истории стали доминирующими... Сейчас говорят с нами скорее языком просителей, говорят как люди, в нас, а не мы в них нуждающиеся. Мне кажется, что это уже не только «маневры», не втирание очков, а сознание, что вода подходит к горлу, что путь мирных переговоров с агрессорами сейчас уже крепко прикрыт и что война нависла»{794}.
Ранее уже говорилось о принятом в этой связи Лондоном и Парижем решении о гарантиях ряду стран на случай германской агрессии. Добавим, что 19 мая был подписан Протокол Гамелена — Каспшицкого, в соответствии с которым в случае агрессии Германии против Польши французские войска должны были начать наступление против рейха ограниченными силами на третий день войны, а основными силами — на 15-й день. В целях усиления потенциала польской армии представители двух стран договорились об оказании немедленной материальной и финансовой помощи польскому правительству со стороны Франции{795}. Велись переговоры о франко-польском договоре о взаимной помощи, которые завершились его подписанием 4 сентября, уже после начала второй мировой войны.
Французское правительство решительно отвергало выдвигавшиеся гитлеровцами упреки в нарушении франко-германской декларации от 6 декабря 1938 г., указывало, что она не касается специальных отношений Франции со странами Восточной Европы. Неоднократно подчеркивалась и решимость Франции выполнить свои обязательства по франко-польскому союзу{796}. В ноте от 20 июля, в частности, указывалось, что ни во время, ни до, ни после франко-германской декларации от 6 декабря германское правительство не имело оснований полагать, что Франция решила отказаться от своих интересов в Восточной Европе и, хотя страна предпочитает мир, она выполнит свои обязательства по франко-польскому договору о союзе.
Однако как в Варшаве, так и в Лондоне и Париже понимали, что принятые меры не спасут Польшу в случае нападения на нее Германии. Трезво мыслившие политики отдавали себе отчет в том, что гарантии, не подкрепленные соглашением с СССР о совместном отпоре фашистской агрессии, не имеют реальной силы. 19 мая в палате общин Д. Ллойд Джордж, У. Черчилль, К. Эттли и другие подвергли критике политику Чемберлена и высказались за заключение англосоветского соглашения. Черчилль, в частности, указал: «Предложения, выдвинутые русским правительством, несомненно имеют в виду тройственный союз между Англией, Францией и Россией. Такой союз мог бы распространить [229] свои преимущества на другие страны, если они их пожелают и когда они выразят такое желание. Единственная цель союза — оказать сопротивление дальнейшим актам агрессии и защитить жертвы агрессии»{797}.
Сэр Арчибальд Синклер, лидер либералов, выступая в палате общин и на многочисленных митингах, выражал опасение, что после разъезда депутатов на летние вакации Чемберлен предпримет новый тур «умиротворения», и требовал от британского премьера отказа от переговоров с германским и итальянским правительствами, будь то официальные или же через частных лиц. Со всей категоричностью он настаивал на незамедлительной посылке в Москву деятелей самого высокого ранга и создании коалиции трех держав. От имени консерваторов, обеспокоенных растущей угрозой со стороны держав «оси», А. Иден также предлагал направить в СССР авторитетное лицо, которое могло бы иметь дело непосредственно с правительством. Лейборист X. Далтон считал, что в Москву необходимо выехать Галифаксу, а в Англию пригласить кого-нибудь из высшего советского руководства{798}.
Во Франции подобные идеи последовательно отстаивали Ж. Мандель, П. Кот, многие деятели социалистической партии. Нельзя было полностью игнорировать и мнение широких слоев населения: за союз с СССР выступал 81% населения Франции{799}. Такие влиятельные британские газеты, как «Ньюс кроникл», «Дейли телеграф», «Дейли геральд», развернули широкую политическую кампанию против любых попыток прийти к соглашению с Германией{800}.
Но даже в условиях негативного отношения общественности к политике «умиротворения», ее стремления к союзу с СССР, успешного осуществления перевооружения французской и английской армий, особенно авиации{801} и противовоздушной обороны, Чемберлен, Даладье и их единомышленники в Лондоне и Париже делали все новые и новые попытки достигнуть компромисса с рейхом или хотя бы оттянуть начало большой войны. Испытывая недоверие к сталинскому руководству, видя в Стране Советов угрозу западному «образу жизни», считая ее неэффективным партнером на случай войны, эти политики относились к идее союза с СССР крайне настороженно. В инструкции британскому послу в Варшаве от 30 марта подчеркивалось, что «участие России не только создаст опасность для наших конструктивных начинаний, но и будет способствовать сплочению членов «Антикоминтерновского пакта». Чемберлен, выступая на заседании кабинета 19 мая 1939 г., в свою очередь указал, что если будет заключен пакт с СССР, то это как [230] ничто другое объединит немцев вокруг Гитлера и побудит его начать войну. «Союз с Россией приведет в лагерь Гитлера даже тех, кто пока еще пытается противостоять ему», — запугивал министров премьер{802}. Пойдя под давлением оппозиции, нажимом Франции и возросшей угрозы со стороны рейха на московские переговоры, Чемберлен и его окружение (тем не менее) искали способы избежать войны. Однако по мере обострения политического кризиса соотношение сил между сторонниками чемберленовского курса и теми, кто осознал гибельность дальнейших уступок агрессорам, менялось в пользу последних.
Даже такой убежденный мюнхенец, как С. Хор, на заседаниях правительства и его внешнеполитического комитета высказался за привлечение СССР к союзу с Англией и Францией, ибо именно эта страна, по его мнению, составляла главную силу, сдерживающую агрессоров на Востоке. «Весь опыт показывает, — сказал министр, — что Россия непобедима, и я предвижу, к каким последствиям может привести рост ее враждебности к нашей стране»{803}. Канцлер герцогства Ланкастерского Г. Моррисон заявил, что Советский Союз пытается создать максимально широкий единый фронт против Германии. Министр без портфеля полагал, что обеспечение союзных отношений с СССР намного важнее, чем риск отпугнуть от себя малые страны{804}. Комитет начальников штабов и министр по координации обороны лорд Чэтфилд вместе с тем считали необходимым сделать все возможное, чтобы СССР ни при каких обстоятельствах не превратился в союзника Германии, и, более того, обеспечить поддержку СССР на случай, если Англия вследствие ее помощи жертве агрессии будет атакована вермахтом{805}. Многие члены кабинета, подчеркивали, что единственное, чего боится Германия, — это война на два фронта{806}.
Определенную трансформацию претерпели даже взгляды Галифакса. Если осенью 1938 г. они полностью совпадали с чемберленовскими, то с весны 1939 г. министр иностранных дел начинает понимать неэффективность курса на «умиротворение». Подталкиваемый ведущими сотрудниками Форин офис, он настоял на принятии правительством решения об англо-французских штабных переговорах, создании континентальных экспедиционных сил и введении воинской повинности. Хотя и без энтузиазма, Галифакс признавал, что сотрудничество с СССР можно обеспечить только на основе выдвигаемых Москвой условий и всеобъемлющего военного союза. Как пишет профессор Кембриджского университета Д. Рейнолдс, министр и его помощники в целом «двигались дальше и быстрее, чем Чемберлен», и видели, что необходимо [231] заплатить соответствующую цену, чтобы твердая политика могла быть успешной{807}. Излагая свои соображения Комитету по внешней политике, Галифакс подчеркнул: «Мы стоим перед дилеммой — либо ничего не делать в сложившейся ситуации, что будет означать громадное увеличение германской мощи и неимоверную потерю симпатий к нам и поддержки в США, Балканских странах и других частях мира, либо решиться на войну. В этих условиях, если нам придется выбирать между двух зол, я за наше вступление в войну»{808}.
Как очевидно, борьба в высших сферах Лондона и Парижа была достаточно острой, ее исход не был предрешен. Поэтому со стороны СССР требовались тщательно продуманные действия, последовательность, терпение, готовность к компромиссам, чтобы сделать возможной победу сторонников антигитлеровского союза. Пока на посту наркома иностранных дел находился М. М. Литвинов, курс СССР был абсолютно определенным — ставка делалась на оборонительный союз с Англией и Францией и утверждение принципов коллективной безопасности. Однако мюнхенское предательство, отстранение СССР от решения самых насущных проблем, отказ Англии и Франции от внесенных ими же предложений усилили недоверие сталинского руководства к политике западных держав. В этой сложной обстановке Сталин оказался не в состоянии правильно оценить расстановку сил в мире, увидеть принципиальную разницу между группировками буржуазно-демократических и фашистских государств. Он не проявил необходимой в той критической ситуации настойчивости для сплочения антифашистских сил.
Лондон и Париж, предоставив гарантии Польше, не спешили принимать практические меры по укреплению обороноспособности своего союзника. Переговоры об английском займе для закупки вооружения и военных материалов тянулись около трех месяцев. 2 августа соглашение наконец было подписано, но вместо просимых 60 млн ф. ст. Варшаве было предоставлено лишь 8,2 млн ф. ст., да и те для финансирования польских закупок исключительно в Великобритании{809}.
Хотя военный потенциал Англии и Франции существенно увеличился, вопрос об оказании эффективной военной поддержки восточноевропейским союзникам в случае агрессии против них в практической плоскости не рассматривался{810}. Д. Рейнолдс в этой связи пишет: «Но и при всех шараханьях фундаментальная цель английской и французской политики оставалась неизменной, а именно: достичь мирного урегулирования с Германией»{811}. Следует, однако, уточнить, что [232] новый консенсус не мог быть достигнут на основе политической капитуляции Англии и Франции. Такой исход был бы неприемлем даже для Чемберлена и его сторонников. Стремясь не допустить войны, что позволило бы, с одной стороны, избежать выполнения обязательств по гарантиям, а с другой — сделало бы необязательным союз с СССР, правящие круги Англии и Франции предприняли новые усилия для улучшения отношений с Германией. 26 апреля посол Великобритании в Германии Н. Гендерсон, приступивший вновь к выполнению своих обязанностей в Берлине, в беседе со статс-секретарем нацистского МИДа Э. Вейцзекером подчеркнул, что при всей готовности к борьбе в случае необходимости остается непреклонная решимость искать мирное решение{812}.
3 мая Чемберлен на заседании правительства высказался за возобновление англо-германских экономических переговоров, прерванных в связи с захватом Чехословакии. Министр же иностранных дел поставил под сомнение обязательный характер выполнения гарантий при всех случаях и подчеркнул, что они должны вступать в силу тогда, когда «независимость Польши окажется под открытой угрозой»{813}. Английскому послу в Варшаве было поручено предостеречь правительство страны его аккредитования от каких-либо действий, которые могли бы привести к глобальному конфликту{814}.
20 мая на англо-французских переговорах в Париже Галифакс выступил с предложением по урегулированию вопроса о Данциге, фактически согласившись на установление контроля Германии над этим городом при условии недопустимости его укрепления в военном отношении. Боннэ и Даладье одобрили это предложение, но отклонили идею привлечения Муссолини к посредничеству между Германией и Польшей{815}. Спустя несколько дней Чемберлен известил свой кабинет о готовности Англии «обсудить все нерешенные проблемы на основе более широкого и полного взаимопонимания между Англией и Германией»{816}. А 4 июля Галифакс сообщил свои коллегам, что готовится заявление в парламенте, идея которого — «оставить открытой возможность определенной ревизии существующих ныне соглашений в отношении Данцига, не проявляя слабости или капитулянтства»{817}. По существу присутствовавшие на заседании правительства министры согласились с тем, чтобы Данциг вошел в состав рейха, хотя и остался демилитаризованным городом.
В конце мая были предприняты конкретные шаги для реализации английского плана. Послу в Ватикане лорду Осборну было поручено выяснить, не согласится ли папа [233] римский или глава ордена иезуитов выступить в качестве посредника между Германией и Польшей. Одновременно Галифакс предложил верховному комиссару Лиги Наций в Данциге К. Буркхардту прозондировать реакцию Берлина и Варшавы на выдвинутый Лондоном проект.
Несмотря на французские возражения в отношении привлечения к посредничеству Италии, английский посол в Риме по поручению своего правительства предложил дуче взять на себя эту миссию. «Данциг не даст толчок к войне, если только согласиться с тем, что это германский город и как таковой должен быть возвращен Германии», — ответил Муссолини. Как бы мимоходом дуче предложил «заключить нечто вроде локарнского соглашения по данцигскому вопросу»{818}. На заседании кабинета Галифакс признал беседу с итальянским диктатором весьма полезной, поскольку она «побудит сеньора Муссолини действовать за сценой». Британский премьер, в свою очередь, отметил большое значение разъяснения английской точки зрения Муссолини, ведь через него она несомненно «будет доведена до ушей господина Гитлера».
Не желая обострять англо-германские отношения, правительство Великобритании рекомендовало Совещательному совету по экспортным гарантиям, склонявшемуся к отказу от возобновления гарантий экспорта в Германию и Италию, продолжить обеспечение кредитования экспорта в эти страны{819}. 27 июля 1939 г. произошла беседа газетного магната лорда Д. Кемсли с Гитлером, в ходе которой англичанин от имени Чемберлена заявил, что Мюнхен — образец англо-германских отношений на будущее{820}.
Хотя угроза Франции со стороны Германии была еще ощутимее, правительство Даладье не проявило в целом намерения вступать с Польшей в более обязывающие соглашения, чем Англия. Париж, в частности, оттягивал подписание дополнительной декларации к франко-польскому договору, в которой объявлялось, что Данциг представляет для Польши жизненно важный интерес. Боннэ откровенно заявил Галифаксу — соглашение не будет подписано до тех пор, пока не будет выработана аналогичная договоренность между Англией и Польшей{821}. В Варшаву же он направил телеграмму с рекомендацией не прибегать к оружию в случае захвата Данцига Германией. Посол США во Франции У. Буллит писал государственному секретарю К. Хэллу 10 мая: «Боннэ и Фиппс ожидают, что в конечном счете Германия и Италия будут вынуждены вести переговоры»{822}. О том, что Англия и Франция готовят «новый Мюнхен», на этот раз за счет Польши, сообщал в Вашингтон и временный поверенный в делах США во Франции Э. Вильсон{823}. [234]
Стремясь к достижению соглашения с Германией, Чемберлен и его «команда» пошли на официальные, полуофициальные и «частные» контакты с представителями фашистского рейха, выдвинув программу урегулирования спорных вопросов между двумя государствами. Первая такая попытка была осуществлена еще в середине мая. В Берлин по поручению одного из самых близких к британскому премьеру лиц, его экономического советника Г. Вильсона, отправился депутат английского парламента консерватор Г. Друммонд-Вольф. Он сообщил своим германским коллегам, что Англия готова предоставить Германии поле для экономической деятельности во всем мире, в частности на Востоке и на Балканах{824}.
Вскоре в игру вступил и сам Чемберлен, встретившийся 8 июня с прибывшим в Лондон германским дипломатом А. Троттом цу Зольцем, одним из ближайших к лидеру оппозиции К. Герделеру деятелей. Премьер счел нужным подчеркнуть в разговоре с ним, что «единственное решение европейской проблемы возможно лишь по линии Берлин — Лондон». Было также отмечено, что принятые Англией меры являются страховкой на случай необходимости и он, Чемберлен, никогда не забывал об их сочетании с германо-британским урегулированием{825}.
6 июня начались переговоры доверенного лица Г. Геринга, его заместителя по ведомству четырехлетнего плана X. Вольтата с рядом высокопоставленных британских политиков относительно путей улучшения англо-германских отношений. В ходе встреч с Вильсоном, Друммондом-Вольфом, Боллом, заведующим экономическим отделом Форин офис Ф. Эштон-Гуэткином германский эмиссар развил свой план экономического сотрудничества двух стран на основе раздела сфер влияния, причем Восточная и Юго-Восточная Европа оставались бы за Германией{826}.
Свидетельством определенного сближения точек зрения двух правительств стала речь Галифакса 29 июня 1939 г., в которой выражалась готовность «договориться с Германией по вопросам, внушающим миру тревогу»{827}.
Попытки сторонников курса Чемберлена достичь мирного урегулирования с Германией интенсифицировались во второй половине июля, незадолго до того, как члены парламента должны были разъехаться на каникулы. К этому времени до английского правительства дошли сведения, что Гитлер пытается осложнить московские трехсторонние переговоры, начав дискуссии с дипломатическими представителями СССР по экономическим вопросам. И хотя Чемберлен 19 июля на заседании кабинета заявил, что лично он не [235] может представить себе союз между Берлином и Москвой, премьер предпринял определенные шаги, призванные воспрепятствовать такой возможности{828}. Именно к этому времени относится принципиальное согласие Англии начать переговоры с СССР о военном пакте, не дожидаясь подписания политического соглашения.
Заблаговременно вырабатывались группой Чемберлена и далеко идущие предложения, адресованные Германии. Они были переданы Берлину через прибывавшего вновь в Лондон Вольтата. Переговоры происходили в обстановке строжайшей секретности, втайне от Форин офис и правительства в целом{829}. 18 июля 1939 г. Вильсон вручил гостю программу англо-германского сотрудничества, написанную им вместе с главой кабинета. Вильсон предложил Вольтату встретиться с премьер-министром, но тот отказался, не имея полномочий на ведение официальных переговоров. Английские предложения предусматривали: подписание пакта о ненападении, в котором фиксировался отказ от агрессии как таковой не только в отношении Англии, но и против третьих держав; опубликование заявлений о невмешательстве Германии в дела Британской империи и Англии в дела «Великогерманского рейха»; пересмотр положений Версальского договора о колониях и подмандатных территориях{830}.
20 июля состоялась беседа Вольтата с Хадсоном, в ходе которой британский министр изложил планы «англо-германского сотрудничества в целях открытия новых и эксплуатации существующих мировых рынков» и их раздела в мировом масштабе. При этом в числе стран, рынки которых подлежали бы разделу, министр назвал Британскую империю, Китай и Советский Союз. После этого разговора Вольтат с ведома германского посла еще раз встретился с Вильсоном, чтобы «удостовериться, говорил ли Хадсон по поручению кабинета».
Дирксен сообщил в Берлин, что Чемберлен стремится к достижению широкого соглашения с рейхом — своеобразной англо-германской Антанте. Сокровенная же цель пакта о ненападении, по мнению посла, «заключалась в том, чтобы дать возможность англичанам постепенно отделаться от своих обязательств в отношении Польши»{831}.
Предложения, переданные Вольтату Вильсоном и Хадсоном, предусматривали также достижение договоренности о взаимном ограничении вооружений на суше, земле и в воздухе, по колониальным вопросам, экономическим (обеспечение Германии сырьем, разграничение индустриальных рынков, применение клаузулы о наибольшем благоприятствовании и др.). [236]
В Берлине идеи Вильсона «о широком англо-германском сотрудничестве» были восприняты как английский «официальный зондаж», направленный на заключение соглашения политического, военного и экономического характера{832}. Рейхсминистра иностранных дел весьма заинтересовал вопрос: вытекает ли из английских предложений отказ от связанных с политикой «окружения» Германии переговоров, в особенности с Москвой? Дирксен ответил, что, по мнению англичан, «соглашение с Германией химически, так сказать, растворило бы данцигскую проблему и открыло бы дорогу германо-польскому урегулированию, которым Англии не было бы больше надобности интересоваться», привело бы к отказу от политики окружения. В другом своем донесении посол подчеркивал, что план, представленный Вильсоном, «был выработан или по крайней мере одобрен Чемберленом»{833}.
Посол Франции в Лондоне, комментируя переговоры Вольтата с британскими деятелями, сообщил о циркулировавших в политических кругах разговорах: «Британское правительство предпочло бы соглашению с Россией новые эффективные инициативы в целях урегулирования отношений с рейхом»{834}.
Из-за проникновения сведений о встречах Вольтата с Хадсоном в печать{835} их пришлось прекратить. Дальнейшие переговоры осуществляло лицо, не занимавшее официальных постов, — руководитель бюро по политической информации при лейбористской парламентской фракции Ч. Р. Бакстон.
Вскоре после отъезда из Лондона Вольтата он встретился с советником германского посольства Т. Кордтом и развил ему идеи, высказывавшиеся ранее Вильсоном. Особый упор при этом был сделан на целесообразность заключения англогерманского соглашения о разграничении сфер интересов. При этом лейбористский деятель понимал необходимость, «с одной стороны, невмешательства других держав в эти сферы интересов и, с другой стороны, действенного признания законного права за благоприятствуемой великой державой препятствовать государствам, расположенным в сфере ее интересов, вести враждебную ей политику»{836}. В то время как Германия обещала бы не вмешиваться в дела Британской империи, Англия обязалась бы уважать германские интересы в Восточной и Юго-Восточной Европе, отказалась бы от гарантий, предоставленных ею некоторым государствам, расположенным в германской сфере интересов, прекратила бы переговоры с СССР о заключении пакта, побудила бы Францию расторгнуть союз с СССР и отказаться [237] от всех своих связей в Юго-Восточной Европе. Что требовалось от Германии? Совсем немного — объявить о своей готовности к сотрудничеству (Бакстон развивал идеи, близкие к «пакту четырех»), гарантировать предоставление автономии Богемии и Моравии через какое-то время, согласиться на обоюдное сокращение вооружения. Хотя Кордт не исключал, что высказывания Бакстона всего лишь зондаж, но считал более вероятным, что ход его мыслей «базируется на точной проработке вопроса»{837}.
Переговоры были продолжены в Берлине, где с англичанином встретился ответственный сотрудник бюро Риббентропа Хетцлер. Во врученном Бакстоном германскому дипломату документе указывалось, что на определенных условиях Англия согласится «признать Восточную Европу естественным жизненным пространством Германии» и отказаться от поддержки Польши{838}.
3 августа Вильсон встретился с Дирксеном. Подтвердив, что суть его бесед с Вольтатом остается в полной силе, советник Чемберлена вновь дал понять, что «англо-германское соглашение, включающее отказ от нападения на третьи державы, начисто освободило бы британское правительство от принятых им на себя в настоящее время гарантийных обязательств в отношении Польши, Турции и т. д. ...». В результате беседы германский посол пришел к выводу, что английское руководство путем соглашения с Германией надеялось предотвратить войну, которую в противном случае считает неизбежной. Возникшие же у Англии за последние месяцы связи с другими государствами являются лишь резервным средством для подлинного примирения с Германией. Они «отпадут, как только будет действительно достигнута единственно важная и достойная усилий цель — соглашение с Германией»{839}, — писал посол. 6 августа 1939 г. Вейцзекер отметил в своем дневнике: «Подпольные зондажи Чемберлена, направленные на компромисс, подтверждают, что с Англией можно было наладить разговор, если того желать»{840}.
Донесения германского посла в Лондоне, а также отчеты Вольтата и Кордта укрепили иллюзии Гитлера, что Англия, а следовательно, и Франция в случае конфликта с Польшей останутся нейтральными. В действительности же почвы для соглашения между Германией и Англией не было, хотя этого не понимали ни в Лондоне, ни в Берлине.
Предпринимались попытки включить в посредническую деятельность и Канаду. 24 июля премьер-министр этой страны У. Макензи Кинг сообщил в Лондон, что от Гитлера поступило предложение направить в Берлин в качестве его [238] личных гостей несколько канадцев. Чемберлен ответил незамедлительно — приглашение следует принять, и, чем раньше, тем лучше. Он просил дать ему возможность перед поездкой высказать визитерам несколько рекомендаций{841}.
Постоянным «связником» между Берлином и Лондоном стал и верховный комиссар Лиги Наций в Данциге К. Буркхардт. Как сообщил на заседании кабинета Галифакс, комиссар вел переговоры с только что вернувшимся из Берхтесгадена гаулейтером «вольного города» Форстером. По поручению Гитлера англичанам была передана дезинформация: Германия ничего не сделает для провокации конфликта; данцигский вопрос может подождать своего решения до Нового года и дольше; если разрядка будет достигнута, все военные меры будут остановлены{842}. Форин офис сообщил в Варшаву, утаив источник информации, что немцы «работают в направлении к достижению соглашения и было бы чрезвычайно важно, чтобы они также направили усилия к этой цели». Выразив полякам неудовольствие по поводу пограничных инцидентов, английское правительство порекомендовало своему союзнику «следовать в русле общей политики, нацеленной на достижение разрядки»{843}.
Определенное давление на Варшаву было оказано и во время поездки в Польшу в середине июля генерала В. Айронсайда. От правительства этой страны были получены заверения, что оно будет реагировать на инцидент в Данциге лишь средствами протеста и введет в действие войска только в случае нападения Германии непосредственно на Польшу{844}. В Данциг же была направлена экономическая миссия во главе с профессором Г. Рейли, напоминавшая собой «исследовательскую» группу лорда В. Ренсимена, содействовавшую Мюнхену. Вселял озабоченность и визит в Берлин руководителя Английского банка М. Нормана, встречавшегося с германским министром экономики В. Функом.
2 августа на заседании кабинета Галифакс подчеркнул, что Данциг сам по себе не должен рассматриваться как casus belli (повод к войне){845}. Как справедливо отмечают английские историки М. Гилберт и Р. Готт, английская общественность даже не подозревала, что «за энергичными публичными заявлениями скрывалась столь сильная решимость заставить поляков капитулировать»{846}. Стремление отвести угрозу войны от своих владений руководило британским правительством и при принятии решения о заключении англо-японского соглашения от 24 июля, парафированного английским послом в Токио Крейги и министром иностранных дел Японии Аритой.
Готовность достигнуть взаимопонимания с Германией была характерна не только для английских консерваторов, [239] но и для ряда ведущих французских политиков. Министр иностранных дел Франции Боннэ заявил, в частности, германскому послу И. Вельчеку: «Несмотря ни на что, Франция придерживается идеи сотрудничества с Германией, которое снова начинает налаживаться и со временем станет более тесным»{847}. Министр подчеркнул, что Франция не откажется от этой генеральной линии своей политики. 11 мая французское правительство предложило Германии заключить обширное франко-германское экономическое соглашение, предусматривающее расширение торговли между двумя странами, создание совместных компаний для деятельности во французских колониях{848}. 29 июня были пролонгированы франко-германский торговый договор и платежное соглашение от 10 июля 1937 г.{849}
Между Парижем и Берлином курсировали ультраправые деятели типа де Бринона, Сконини, де Мендзи и др. Они осуществляли связь между прогермански настроенными французскими политиками и гитлеровским правительством, пытались проложить дорогу к соглашению. В Париже действовала и оплачиваемая гитлеровцами «пятая колонна», подогревавшая антисоветизм и капитулянтские настроения. Один из профашистских публицистов, М. Деа, например, прямо заявил: «Мы не хотим умирать за Данциг»{850}.
Попытки обеспечить мирное урегулирование между западными державами и Германией предпринимали и американские деловые круги, тесно связанные с монополиями «третьего рейха». Так, вице-президент корпорации «Дженерал моторс» Дж. Муни во время своей поездки в Европу организовал в Лондоне встречу Вольтата с Кеннеди. Обсуждались предложения о предоставлении Германии крупного американского займа, ряда экономических льгот, возвращении колоний в обмен на заключение пактов о ненападении с западными державами и ограничение вооружений. Чтобы прекратить переговоры Кеннеди с Вольтатом, потребовалось личное вмешательство Ф. Д. Рузвельта{851}.
В то же время у президента США и других наиболее дальновидных американских политиков росло понимание пагубности мюнхенского курса{852}. Министр внутренних дел Г. Икес писал Р. Робинсу: «Чемберлен неотступно следует своим нечестным путем. Очевидно, что он вопреки всему надеется, что Гитлер в конце концов решит двигаться на восток, а не на запад. Вот почему он медлит в отношении заключения соглашения с Россией, что может иметь фатальные последствия как для Франции, так и для Британской империи»{853}.
Италия, не располагавшая ресурсами для большой войны и в то же время связанная с Германией договорами [240] о взаимопомощи («Стальной пакт»), была чрезвычайно заинтересована в том, чтобы дело не дошло до глобального конфликта. Именно поэтому дуче в конце июля попытался организовать «новый Мюнхен». Он выступил с идеей проведения международной конференции с участием Италии, Германии, Франции, Великобритании, Испании и Польши. Дуче выражал надежду на успешное решение судьбы Данцига, а в случае неудачи предусматривал возможность взвалить вину за провал встречи на западные державы. Однако итальянскому послу было заявлено рейхсминистром, что данное предложение может быть истолковано как признак слабости, а потому неприемлемо. В свою очередь посол Б. Аттолико и советник М. Маджистрати, близкий родственник Г. Чиано, исполняя поручение Муссолини, дали понять Риббентропу, что Италия не сможет поддержать Германию в случае войны в ближайшие два года. Вскоре пришло и официальное послание дуче Гитлеру, в котором предлагалось организовать конференцию по Данцигу{854}. Однако и на сей раз предложение интереса не вызвало: Данциг больше никого не волновал, на повестке дня стоял захват всей Польши и обеспечение ее изоляции от СССР, с одной стороны, и от Англии и Франции — с другой.
Несмотря на в целом благоприятный для гитлеровского рейха расклад — проявление заинтересованности в улучшении отношений с Германией со стороны как СССР, так и Англии и Франции, в Берлин начали поступать и тревожные сигналы. Из посольств в Лондоне и Париже пришли агентурные сведения о принятии решения о военных переговорах трех держав в Москве. Вельчек, в частности, известил статс-секретаря МИДа, что французское правительство настроено оптимистически и полагает, что удастся заключить как политический, так и военный договор с Советским Союзом, что позиции сторон значительно сблизились. В «Правде» 31 июля была опубликована статья, приуроченная к 25-й годовщине вступления России в первую мировую войну, в которой подчеркивалась ее верность союзническим обязательствам; тем самым Англия и Франция как бы приглашались продолжить сотрудничество в новых условиях.
Риббентроп и Гитлер были встревожены: все расчеты строились исходя из блицкрига против Польши, в период которого западный вал мог бы сдержать французскую армию. Но в случае вступления в войну СССР она неизбежно превратилась бы в затяжную, к которой Германия не была готова. Гитлер нервничал, ожидая ответа из Москвы на предложения, сделанные Ю. Шнурре Г. А. Астахову. Он потребовал [241] от Риббентропа скорейшего заключения пакта со Сталиным, в течение двух недель. Специальным курьером в Москву были направлены инструкции германскому послу. Последний уполномочивался при благожелательной реакции Молотова на предложения Шнурре развить эти идеи и придать им конкретную форму. Германский посол в Москве Ф. Шуленбург мог, в частности, предложить Советскому Союзу разработать соглашения относительно Польши и Прибалтийских государств.
Одновременно гитлеровское руководство проявило ряд инициатив в установлении англо-германских контактов. То был и запасной вариант на случай отклонения Советским Союзом предложений Берлина, и средство дезинформации для поддержания у английского и французского правительств иллюзий возможности мирного урегулирования конфликта, и способ возбуждения недоверия СССР к своим потенциальным партнерам и предотвращения создания широкого антигерманского фронта. Однако главной целью этих переговоров была изоляция Польши, создание у Англии и Франции надежд на англо-германское и франко-германское сотрудничество после решения польского вопроса.
Еще со времен Мюнхена имелись каналы, которыми пользовались и в Берлине, и в Лондоне. Один из них гитлеровцы задействовали еще в июне 1939 г. По просьбе Геринга шведский промышленник, тесно связанный с Г. Крупном, А. Веннер-Грен посетил Лондон и передал Чемберлену предложение о компромиссе в колониальном вопросе и общем англо-германском урегулировании{855}.
В то время как проходили переговоры Вильсона — Хадсона — Вольтата, еще один шведский промышленник — Б. Далерус, тесно связанный с Герингом и действовавший по его поручению, встретился с Галифаксом{856}. Учитывая, что поездка руководящих английских политиков в Берлин невозможна по внутриполитическим соображениям, он предложил британскому министру иностранных дел организовать беседу группы влиятельных английских промышленников с Герингом. Галифакс проявил интерес к предложению шведа. 7 августа в имении жены Далеруса в Шлезвиг-Гольштейне была организована тайная встреча Геринга с группой британских промышленников во главе с Ч. Ф. Спенсером. Англичане вручили рейхсмаршалу меморандум, предварительно просмотренный Чемберленом. В ходе обсуждения данцигского вопроса с английской стороны было внесено предложение о проведении конференции четырех держав в Швеции — без участия Польши и СССР{857}. 8 августа в разговоре с Далерусом Геринг подтвердил свое позитивное отношение к встрече [242] мюнхенских участников при условии предварительного согласия Англии на решение данцигского вопроса.
11 августа нацистский фюрер в беседе с Буркхардтом заявил о готовности Германии жить в мире с Англией при условии предоставления Германии свободы рук на Востоке. Верховный комиссар Лиги Наций в Данциге немедленно информировал представителей Форин офис и Кэ д'Орсэ о беседе, и в частности о готовности Гитлера встретиться с кем-либо из представителей английского правительства{858}.
Известие вызвало интерес. Галифакс 15 августа отвечает Буркхардту: «На меня произвел большое впечатление Ваш доклад о беседе с господином Гитлером и формулировки, которые Вы использовали в своем ответе. Я надеюсь, Вы согласитесь, что, хотя не существует какой-либо перспективы мирного решения, Вам следует продолжить выполнение функций верховного комиссара и в этом качестве выполнять дальнейшую полезную службу. Я надеюсь, Вы окажетесь в состоянии сохранить Ваш клапан связи с господином Гитлером открытым. Я изучаю предложение о целесообразности встречи англичанина с г-ном Гитлером. Я также надеюсь, что Вы могли бы установить контакт с господином Беком»{859}.
Весьма обнадеживающими были беседы Вильсона с Хессе и встреча английского разведчика барона У. Роппа с А. Розенбергом 16 августа.
Гитлеровцы заканчивали последние приготовления к войне. Чиано, прибывший 11 августа в Берлин с предписанием «доказать немцам с документами в руках, что развязывание войны в теперешних условиях является безумием», убедился, что германская военная машина уже запущена. Гитлер и Риббентроп старались заверить итальянского министра, что Англия и Франция к войне не подготовлены и конфликт будет локализован лишь захватом Польши. 22 августа состоялось совещание в ставке Гитлера, на котором были отданы последние распоряжения и названа дата — 26 августа. В тот же день Чемберлен направил фашистскому фюреру личное послание. Подчеркнув намерение английского правительства выполнить свои обязательства в отношении Польши, он в то же время указал на готовность к переговорам для урегулирования спорных проблем.
Итак, после присоединения Германией Богемии и Моравии к рейху и усиления угрозы утраты своих позиций в Европе и мире у руководства Англии и Франции созрела решимость воспротивиться дальнейшему изменению соотношения сил в пользу Германии, осуществляемому посредством односторонних военных действий. В то же время, опасаясь [243] негативных последствий будущего глобального конфликта, стремясь избежать участия в нем, Лондон и Париж сместили центр тяжести с реальной подготовки к войне на решительные жесты и демонстрацию силы, призванные устрашить агрессора. Их громогласные заявления о защите независимости Польши и других стран воспринимались в Берлине лишь как блеф. В действительности же у Англии и Франции не было другого выхода, как на сей раз в определенной мере выполнить свои обязательства по гарантиям: дипломатические поражения в Восточной Азии, Эфиопии, Испании, Австрии, Мюнхене, Чехословакии подорвали престиж этих стран, новое предательство окончательно лишило бы их политического кредита, усилило Германию и привело бы к потере доверия у их собственных народов.
Посол Дирксен, будучи уже в Берлине, 18 августа составил для Риббентропа записку о предполагаемой позиции Англии в отношении германо-польского конфликта. В ней он со всей определенностью писал: «В случае, если бы Германия по каким-либо причинам военного характера... была вынуждена прибегнуть к военным действиям против Польши, следует считаться с тем, что Англия пришла бы ей на помощь. Мало вероятно, чтобы Англия осталась нейтральной, если бы в ходе такой войны Германия в короткое время разгромила Польшу. И в этом случае Англия, принимая решение, исходила бы не из благополучия или несчастья Польши, а лишь из сохранения своего мирового положения»{860}.
Однако в Берлине до последних дней рассчитывали на невмешательство западных держав в случае войны с Польшей, в Лондоне и Париже — на возможность поладить с Германией, отдав ей лишь Данциг и «коридор», в Москве исходили из вероятности сговора между фашистскими державами и буржуазными демократиями. Фактически же Германия не желала принимать английские условия, а Англия и Франция не могли не выступить в защиту Польши. Война стала неизбежной. [244]