Предвоенный кризис
После Мюнхена
Мюнхен означал резкое усиление экономических, политических и военных позиций Германии и европейского фашизма в целом. Нацистский рейх увеличил свою территорию более чем на 27 тыс. кв. км, а население — больше чем на 3 млн человек. В руки Германии перешла значительная часть промышленных предприятий и минеральных богатств Чехословакии, а также линия ее укреплений, которая всегда рассматривалась как наиболее серьезный барьер против германской агрессии в Центральной Европе{656}. Гитлеровское руководство укрепилось было во мнении о безнаказанности своих действий на востоке Европы. Мюнхенские соглашения, писал французский посол в Берлине Р. Кулондр, «означали с немецкой точки зрения предоставление рейху права организовывать по своему усмотрению Центральную и Юго-Восточную Европу при молчаливом согласии западных держав или по крайней мере при проявлении терпимости с их стороны»{657}.
Расчленив Чехословакию, Германия стала готовиться к ее окончательной ликвидации. 21 октября 1938 г. Гитлер дал директиву вермахту обеспечить возможность «в любое время» разгромить и оккупировать оставшуюся часть Чехии, изолировать Словакию{658}. Уничтожением чехословацкого государства и другими акциями нацисты рассчитывали создать в Центральной и Восточной Европе прикрытый тыл для выступления на Западе, а в конечном счете — для развязывания агрессивной войны против СССР.
Мюнхен, дав стимул консолидации европейских держав «оси», способствовал одновременно разобщению стран, которые могли бы, соединив свои усилия, предотвратить развязывание войны агрессорами.
Западу Мюнхен принес лишь пиррову победу. Многие здравомыслящие политики восприняли его как шаг в высшей степени постыдный и политически ошибочный. «Я был убежден, — писал лейборист Л. Вулф, — что, отдав Гитлеру Чехословакию, мы только отсрочили войну и что с ее началом нам предстояло вести войну в условиях гораздо более неблагоприятных по сравнению с теми, какие существовали бы в случае, если бы нашими союзниками были Чехословакия и Россия» {659}. [198]
И в самом деле, уже в конце 1938 г. западные державы ощутили возрастание угрозы своим интересам как в Европе, так и во всем мире. Германский фашизм после Мюнхена, по выражению посла СССР в Великобритании И. М. Майского, «систематически грозил Англии кулаком». Нажим на Запад осуществлялся в разнообразных формах: нападок на демократию; угроз в адрес У. Черчилля, А. Идена и других деятелей консервативной оппозиции, критиковавших Чемберлена; форсирования перевооружения Германии; обострения торгового соперничества{660}. 13 ноября 1938 г. личный секретарь британского министра иностранных дел Галифакса О. Харви записал в своем дневнике: вся информация из Германии показывает, что германское правительство «смеется над нами, презирает нас и хочет вытеснить нас морально и материально с наших мировых позиций»{661}.
В то время как главное командование сухопутных войск Германии сосредоточилось после Мюнхена на подготовке агрессии против Польши, главное командование ВМС занялось выработкой планов с обозначением далеко идущих целей будущей экспансии. Их откровенно определил командующий Балтийским флотом адмирал Р. Карле, давая положительный отзыв на документ «Предварительная разработка плана ведения морской войны против Англии» (письмо датировано сентябрем 1938 г.){662}. В письме говорилось, что Германии, для того чтобы она по воле фюрера заняла прочное положение мировой державы, потребуются не только «достаточные» колониальные владения, но и надежные морские коммуникации и выходы к океану. «Оба требования, — утверждал адмирал, — можно выполнить только вопреки интересам Англии и Франции, поскольку решение указанных задач ограничит мировое значение обеих держав. Возможность достижения поставленных целей мирным путем проблематична. Поэтому стремление вывести Германию на уровень мировых держав неизбежно связано с необходимостью подготовки к войне». Война с Англией, добавил Карле, «равнозначна войне со всей Британской империей...»{663}. В другом документе того же ведомства (от 25 октября) намечались конкретные шаги к осуществлению вышеназванных целей — приобретение опорных пунктов для германского флота в Испании, Нидерландах, Дании, Норвегии и Восточной Африке{664}. В военно-морском флоте гитлеровское руководство видело одно из главных средств сокрушения могущества Британии на море и в колониальной империи{665}.
С новой силой проявились противоречия и в колониальном вопросе. Реакцией на колониальные требования Германии явился план колониального «умиротворения». Чемберлен [199] даже создал специальную комиссию{666}. Он, как всегда, предпочитал бы делать уступки Германии за счет третьих стран и при условии соблюдения ряда условий. Одно из них — отказ рейха от проникновения в районы Средиземного моря и Стамбула — Багдада; экспансия же в Дунайский бассейн и в районы к северу от него не возбранялась {667}.
Однако в подавляющем большинстве правящая верхушка Англии не расположена была в тот момент удовлетворить гитлеровские требования. Министр по делам доминионов и колоний М. Макдональд сделал в палате общин 7 декабря 1938 г. категорическое заявление о том, что британское правительство не намерено передавать какому-либо другому государству «заботу» о своих колониальных или подмандатных территориях{668}. Речь Макдональда отразила общее возмущение гитлеровскими притязаниями, которое в Англии усилилось еще больше в связи с начатой нацистами в ноябре кампанией еврейских погромов{669}.
Антисемитская оргия вызвала обострение отношений Германии также и с США. Американский посол был отозван из Берлина. В германском МИДе анализировались политические последствия возможного разрыва дипломатических отношений между обеими странами {670}.
После Мюнхена возросла напряженность также в отношениях между Францией и Италией. Нагнетание итальянскими фашистами напряженности тем более встревожило правительство Франции, что за этим просматривалась единая линия поведения европейских держав «оси». В беседах с Риббентропом в Париже (декабрь 1938 г.) Боннэ несколько раз поднимал тему франко-итальянских отношений и высказывал большую озабоченность по поводу дальнейшего развития событий в бассейне Средиземного моря. Однако Риббентроп в ответ порекомендовал французам «хорошее обращение с итальянским меньшинством в Тунисе» и напомнил о приверженности рейха блоку с итальянским фашистским режимом. «Непоколебимой основой германской внешней политики, — заявил он, — является «ось» Берлин — Рим, дружба между Италией и Германией, между фюрером и Муссолини» {671}.
Вскоре фашистская Италия предприняла еще один маневр — Чиано 17 декабря 1938 г. вручил французскому послу в Риме А. Франсуа-Понсе письмо с уведомлением об ее отказе от соглашения, подписанного Лавалем и Муссолини в Риме 7 января 1935 г.{672} Денонсирование Римского пакта, который в свое время способствовал захвату Италией Эфиопии, в новых условиях означало, что итальянские фашисты не считают себя связанными какими-либо обязательствами [200] перед Францией (по пакту 1935 г. Италия обещала, в числе прочего, прекратить антифранцузскую деятельность в Тунисе). В связи с этим Франсуа-Понсе 23 декабря 1938 г. посоветовал французскому правительству быть бдительным в отношении не только Туниса, но и Джибути {673}. Антифранцузская кампания фашистской Италии, рост ее захватнических аппетитов привели в конце 1938 г. к резкому обострению отношений с Францией и международной ситуации в районе Средиземного моря.
Какой позиции придерживались Англия и Франция в условиях нового нагнетания фашистскими державами внутриполитической и европейской обстановки?
Реакция на мюнхенские решения не была однозначной. Значительная часть британской и мировой общественности встретила подписание соглашения бурными изъявлениями восторга и признательности. Контролируемая правительством британская печать после возвращения Чемберлена из Германии славила его как спасителя всеобщего мира. «Таймс» 1 октября возвестила о наступлении «новой зари». Корреспондент американской газеты «Чикаго трибюн» В. Шиэн заметил по этому поводу: «Поколения, которым придется испытать на себе ужасные последствия этой ненужной капитуляции, никогда, наверно, не поймут, изучая прессу прошедших месяцев, как такие вещи могли быть написаны, опубликованы и прочтены»{674}. В честь британского премьер-министра были выбиты медали, его именем названы улицы в некоторых странах. В архиве Чемберлена содержатся свыше 40 тыс. писем одобрения, полученных от англичан{675}. В его поддержку высказались многочисленные ассоциации консервативной партии, большинство ее членов в местных организациях, в парламенте{676}. Мюнхен усилил на Западе пацифистские иллюзии.
С резкими протестами против сделки Чемберлена — Даладье с Гитлером и Муссолини с самого начала выступили коммунисты, все прогрессивные силы. Несогласие с Мюнхеном выразили также многие представители правящего лагеря Британии; в знак протеста в отставку вышел морской министр А. Дафф-Купер. В парламенте чемберленовский курс подвергся 3–4 октября 1938 г. сильным нападкам со стороны представителей всех партий. Лейбористская и либеральная оппозиция осудила его почти единодушно. При голосовании 6 октября воздержались более 30 депутатов-консерваторов, и среди них Черчилль и Иден, трезво оценивавшие масштабы угрозы со стороны нацистского рейха и критиковавшие замедленные темпы военных приготовлений Британии. Видный деятель консервативной партии Л. Эмери [201] спрашивал своих избирателей: «...какой мир мы обеспечили и какой ценой... Мы должны задуматься над тем, что он означает — триумф разума и метода урегулирования путем примирения или же плохо завуалированное признание победы страха и грубой силы?»{677} Хотя политика правительства была одобрена большинством голосов (366 против 144){678}, после Мюнхенской конференции, которую считают высшей точкой политического влияния Чемберлена, постепенно ослаблялись его позиции в консервативной партии и в парламенте{679}.
В числе критиков правительственной политики находились некоторые авторитетные английские историки. А. Тойнби в докладе в Королевском институте международных отношений 15 ноября 1938 г. говорил: «Сегодня мы, англичане, носим медаль с выбитым на ней словом «мир». Но эта медаль мира имеет несколько планок, а если внимательно всмотреться, то мы сможем увидеть, что на верхней планке выгравировано слово «Маньчжурия», на следующих — «Абиссиния», «Испания», затем «Китай» и «Чехословакия». Пока что все планки на нашей медали мира выбиты из монет других народов»{680}. Профессор Ч. Вебстер, выступая там же, осудил попытки поощрения агрессии Германии на юго-востоке Европы — наиболее «надежном» якобы с точки зрения интересов Британии направлении. Экспансия рейха, предупредил он, может быстро расшириться за пределы Европейского континента. «Распространение германского господства в районе от Балтийского моря до Дарданелл создаст серьезную ситуацию для Британской империи»{681}.
Британский премьер-министр вопреки всему продолжал брать на веру лживые обещания Гитлера и не оставлял надежды на то, что Англия сможет остаться в стороне от подготовляемой агрессорами войны. Чемберлен, как подчеркивал в беседе с О. Харви У. Стрэнг (он возглавлял отдел Центральной Европы в министерстве иностранных дел, сопровождал Чемберлена в Мюнхен), был убежден, что война против Германии сопряжена для Англии с риском утраты империи и огромных социальных изменений, что необходимо выиграть время и избежать любой ценой войны с рейхом, если не будут затронуты первостепенные, жизненно важные британские интересы{682}. Польский посол в Лондоне так разъяснял приверженность мюнхенскому курсу: «Раздор на востоке Европы, грозящий Германии и России вовлечением в него, в той или иной форме, несмотря на все декларации со стороны активных элементов оппозиции, здесь повсеместно и подсознательно считается «меньшим злом», могущим отодвинуть на более длительный срок опасность от империи и ее заморских составных частей» {683}. [202]
Политические круги Запада проявили поэтому повышенный интерес к вопросу о дальнейших намерениях Германии. Сразу после Мюнхена в английской и французской прессе стали усиленно муссироваться слухи о том, что ближайшей целью Гитлера станет Украина. В Лондон поступила информация о германских планах создания «Великой Украины» в составе районов СССР, Польши и Закарпатской Украины. Нацисты вступили в переговоры с Польшей, рассчитывая привлечь ее как союзника для борьбы против СССР{684}. Английский дипломат Огилви-Форбс сообщил в Лондон из Берлина 6 декабря, что, по распространенному мнению, ни Франция, ни Англия не выступят в защиту России или «независимой Украины»{685}. Более того, ряд крупных британских деятелей, в том числе некоторые члены кабинета, прямо толкали Гитлера на эту восточную авантюру{686}.
Направление британской политики обрисовал Галифакс, беседуя 12 октября 1938 г. с американским послом в Англии Дж. Кеннеди. В донесении Кеннеди из Лондона рассуждения Галифакса выглядели примерно так: в задачи Англии входит сохранение ее позиций в Средиземном и Красном морях, усиление связей с доминионами, поддержание дружественных отношений с США; следует увеличивать воздушную мощь страны и достичь превосходства над Германией, а «после этого дать Гитлеру возможность двинуться вперед и делать все, что он захочет, в Центральной Европе»{687}.
В этих условиях, невзирая на обострение англо-германских противоречий, Чемберлен предпринял шаги к углублению контактов с фашистскими диктаторами. 2 ноября 1938 г. он объявил в парламенте о намерении немедленно ввести в действие англо-итальянское соглашение от 16 апреля этого года, которое он рассматривал как новый шаг на пути умиротворения{688}. Выступая на заседании внешнеполитического комитета британского кабинета 14 ноября, премьер-министр утверждал, что Англия не в состоянии «припугнуть» Гитлера. В качестве меры «контрпрофилактики» Чемберлен предложил «атаковать римский конец «оси» и объявил о решении встретиться с Муссолини в начале следующего года, что, как верил Чемберлен, облегчило бы для Италии свободу маневра в отношениях с Германией{689}. 16 ноября 1938 г. было ратифицировано соглашение с Италией, несмотря на то что она не выполнила предусмотренного планом Комитета по невмешательству условия о выводе своих войск из Испании{690}. Английское правительство таким образом официально подтвердило согласие на захват Эфиопии и ее включение в Итальянскую империю. В тот же день начал обсуждаться вопрос о поездке британских министров в Рим. [203]
Переговоры Чемберлена и Галифакса с Муссолини велись в итальянской столице 11–14 января 1939 г. Целью визита британских министров являлось общее улучшение англо-итальянских отношений и подготовка почвы для более широкого соглашения с фашистской Германией и Италией на базе удовлетворения ряда их требований. Чемберлен хотел привлечь Муссолини к достижению «общего урегулирования» в духе англо-германской декларации от 30 сентября 1938 г.{691} Но расчет на то, чтобы «оторвать» дуче от фюрера, не оправдался — таково было заключение Муссолини, хотя сам Чемберлен, пребывая во власти самообмана, был обратного мнения{692}.
Другим не менее важным пунктом повестки дня римских переговоров были испанские события. В беседе с Чиано 12 января Галифакс поинтересовался: нельзя ли теперь, когда генерал Франко оккупирует две трети испанской территории, выработать «какое-нибудь компромиссное решение, гарантирующее невозможность создания в будущем коммунистического правительства»{693}. Вопрос прозвучал как недвусмысленное выражение симпатии к мятежникам. Во внешнеполитическом комитете 23 января Галифакс рекомендовал продолжение Англией политики «невмешательства» в испанские дела. Это, как дал он понять, позволило бы противостоять давлению, которое на правительства Франции и Англии могло быть оказано в интересах передачи поставок оружия республиканцам. Чемберлен решительно ответил: «...все согласны с тем, что не может быть и речи о каком-либо пересмотре нашей политики строгого невмешательства». Он лишь призвал министров соблюдать чрезвычайную осторожность в публичных высказываниях. «Мы, например, — заявил премьер-министр, — должны избегать выражения какого-либо удовлетворения в связи с возможностью победы Франко»{694}. Министр торговли О. Стэнли со своей стороны подчеркнул важность затягивания борьбы на период последующих двух недель. «Вполне вероятно, — сказал он, — что, если гражданская война в Испании продолжится две недели, это сможет определенно склонить Гитлера к нападению на Восток вместо нападения на Запад». Рекомендации Галифакса были одобрены внешнеполитическим комитетом{695}.
Английская политика «невмешательства», таким образом, вплоть до последних дней существования Испанской республики благоприятствовала франкистам и их германо-итальянским сообщникам. 27 февраля 1939 г. британское правительство, а тремя днями ранее — французское объявило о признании Франко. [204]
Свое развитие политика поощрения агрессоров получила и в связи с переговорами о подписании франко-германской декларации. Правительство Даладье также рассматривало Мюнхен как исходный пункт к более общей договоренности с фашистскими державами, надеясь, что она внесет раскол в левые силы Франции, подорвет Народный фронт и ускорит отход Франции от ее обязательств в отношении Центральной и Восточной Европы. Правый лагерь французских политиков не хотел давать отпор агрессорам, опасаясь революционных потрясений внутри страны и капиталистической системы в целом. Даладье уверял, что от войны с Германией «выиграют лишь одни большевики, так как в каждой стране Европы произойдет социальная революция... Казаки станут управлять Европой»{696}.
Общую линию поведения в международных вопросах (война в Испании, гарантия границ Чехословакии, советско-французский договор о взаимной помощи и др.) руководители Англии и Франции согласовали на переговорах в Париже 24 ноября 1938 г. Во-первых, после того как Боннэ зачитал проект франко-германской декларации, он был одобрен английской стороной (визит Риббентропа в Париж для подписания декларации был отложен до 6 декабря в связи с выступлениями французских рабочих против правительственных чрезвычайных декретов). Во-вторых, было практически одобрено бездействие в вопросе о международной гарантии границ Чехословакии: Галифакс, чтобы избежать принятия каких-либо обязательств, внес заведомо неприемлемое предложение.
В-третьих, в интересах «общего урегулирования» с Германией и Италией участники парижских переговоров уточнили вопрос об обязательствах Франции по отношению к СССР. Гитлеровская дипломатия настойчиво добивалась срыва советско-французского договора. К отказу от него Францию по существу поощряло и британское правительство, отстаивавшее позицию «невмешательства» на случай войны между Германией и СССР. 22 ноября, перед отъездом из Лондона, Чемберлен заявил на заседании кабинета: «Наша позиция должна определяться в большей степени тем фактом, что мы не хотим видеть Францию вовлеченной в войну с Германией из-за какой-либо ссоры между Россией и Германией, в результате чего мы должны будем вступить в войну вслед за Францией»{697}.
В ходе парижских переговоров британский премьер поднял вопрос о «независимой Украине» и поинтересовался, какую позицию займет Франция, если Россия запросит у нее помощь в случае провоцирования Германией сепаратистского [205] движения на Украине. Боннэ напомнил в своем ответе, что французские обязательства в отношении России вступят в силу только в случае прямого нападения Германии на русскую территорию. Чемберлен был полностью удовлетворен таким ответом{698}.
Фактически же у британского правительства и до этой встречи не было сомнений относительно позиции французских министров. Галифакс констатировал: «Ясно, что они очень хотят освободиться от русских связей»{699}. Но подчеркивание общности взглядов Англии и Франции на этот счет имело важное значение как в свете франко-германских переговоров, так и в связи с ожиданием похода Германии на Советскую Украину.
6 декабря 1938 г. Боннэ и Риббентроп подписали в Париже франко-германскую декларацию, одним из пунктов которой было признание Францией и Германией границы между ними «в качестве окончательной»{700}. Как и декларация Чемберлена — Гитлера (от 30 сентября 1938 г.), это было политическое соглашение, своего рода акт о ненападении. Франко-германская декларация соответствовала стремлению Боннэ и других реакционных политиков перечеркнуть советско-французский договор. Приветствуя это, гитлеровский министр иностранных дел в своих переговорах в Париже не скрывал решимости рейха к борьбе с большевизмом и к экспансии в восточном направлении. Он подчеркивал, что борьба с большевизмом является лейтмотивом всех действий Германии во внешней политике, а также действий в Испании. Боннэ со своей стороны заверил, что французское правительство «абсолютно против большевизма» и «также совершенно ничего не имеет против победы Франко...»{701}. В беседе с Боннэ 7 декабря Риббентроп резко критически высказался в адрес политики Франции и вновь допустил грубые выпады против ее договора с СССР{702}. Гитлеровский министр утверждал, что развитие отношений между группировками стран — германо-итальянской и англо-французской — может привести к сотрудничеству «двух осей»{703}.
Декларация от 6 декабря 1938 г. была с одобрением встречена правым крылом партии радикалов. Его представители усилили нападки на советско-французский договор, требовали «исключить» СССР из европейской политики, призывали к «общности Запада». Л. Ламуре объявил «опасными» союзы Франции со странами Восточной Европы, он требовал «повернуть Германию на юго-восток», а внимание Франции направить на заморские страны. Против франко-германской декларации выступили П. Кот и другие леворадикальные члены партии, которые критиковали как опасный [206] и ошибочный курс правительства на предоставление Германии свободы рук в Восточной Европе{704}. Как бы то ни было, Франция продолжала отходить от политики союзов со странами Восточной Европы, не проявляла интереса к реализации обещанной Чехословакии международной гарантии{705}.
Линию политики западных держав в Европе в конце 1938 г. достаточно четко охарактеризовал Р. Батлер (с февраля этого года заместитель парламентского секретаря Чемберлена по вопросам внешней политики), выступая 30 ноября перед группой бизнесменов и политиков. В «Заметках» к этой речи (она была согласована с премьером) Батлер писал о периоде «мирного» пересмотра послевоенного порядка, периоде, «когда мы и Франция ограничиваем свои обязательства». В отношении Центральной Европы подтверждался следующий курс: «...например, чехословацкий вопрос решен без войны, и наши обязательства настолько ограничены, что мы не принимаем участия в урегулировании восточных границ, где еще все остается неясным. Поэтому нам следует соблюдать осторожность в вопросе о гарантии будущих границ Чехословакии...»{706}
Комментируя «Заметки», английский историк П. Стаффорд высказывает такое не лишенное оснований убеждение: Чемберлен и его окружение готовы были идти далеко по пути «умиротворения» Германии: упоминание вопроса о границах Чехословакии и очевидное нежелание гарантировать их свидетельствуют, что предвиделись действия, которые Гитлер совершил в марте 1939 г.; ожидалось и «приобретение» Германией в ближайшем будущем Данцига и Мемеля, а также, возможно, территориальные уступки ей со стороны Польши. И все это — при условии отказа Гитлера от агрессии на Западе{707}.
В период между Мюнхенской конференцией и захватом Чехословакии фашистами западные державы активизировали попытки «экономического умиротворения» рейха. Задачу расширения экономического сотрудничества с Германией Боннэ характеризовал как «особо важную специальную акцию», которой надлежит находиться вне рамок «обычной» деятельности{708}. Если правительство Даладье и не захотело поддержать новые гитлеровские требования относительно возвращения Германии ее колоний{709}, то к вопросу о совместной с рейхом экономической деятельности в колониях Франции и в других странах оно проявило заметный интерес. После завершения визита Риббентропа в Париж начались переговоры между начальником политико-экономического отдела германского МИДа Э. Вилем и заведующим экономическим отделом французского МИДа де ла Бомом о развитии [207] более интенсивного франко-германского экономического сотрудничества. Дальнейшие переговоры по государственной линии велись под личным наблюдением Даладье. По инициативе французской стороны 28 февраля был создан франко-германский экономический центр для содействия практическому сотрудничеству. Было также решено провести 22–23 марта в Париже предварительные переговоры по ряду вопросов между Французским союзом промышленников и Имперской промышленной группой{710}.
Что касается совместных экономических проектов в колониях, то они разрабатывались главным образом Францией. Обширная программа франко-германского экономического сотрудничества, которое охватывало бы и колонии, и третьи страны, была изложена в ноте французского посольства в Германии от 11 марта 1939 г. Предполагалось наладить межгосударственный обмен французской продукции, в основном сельскохозяйственной, на германское промышленное оборудование и сырье. Промышленникам двух стран по плану французского правительства следовало обсудить такие вопросы, как изучение французских и немецких рынков, расширение промышленного сотрудничества, совместные проекты в других странах (конкретно имелось в виду подключить германских промышленников к эксплуатации рудных месторождений в Конакри, к проекту производства бумажной массы и пр.){711}. Предложения о широком экономическом сотрудничестве французское правительство адресовало и после оккупации Чехословакии.
Гитлеровцы благосклонно отнеслись к идее совместных франко-германских колониальных проектов. Но, участвуя в них, Германия, как это подчеркивалось в одном из документов дипломатического ведомства от 1 марта 1939 г., «ни в коей мере не откажется от своих колониальных притязаний и никоим образом не заявит, что она удовлетворена в колониально-экономическом отношении...» {712}. Надежды на возможность умерить аппетиты фашизма и ограничиться лишь частичными, второстепенными уступками в его пользу не могли воплотиться в жизнь: гитлеровская Германия шла на войну за завоевание мирового господства.
Не менее энергично курс экономического умиротворения проводили британские правящие круги. После Мюнхена они расширяли разного рода контакты с представителями германского монополистического капитала. 18 октября 1938 г. главный экономический советник британского правительства Ф. Лейт-Росс передал в Лондоне Рютеру (глава немецкой делегации на экономических переговорах в Эйре) предложения, которые предусматривали передачу Англией, Францией [208] и Нидерландами взаймы рейху значительных валютных сумм для оплаты германского импорта из стран Юго-Восточной Европы. Англия фактически обещала пойти на снижение пошлин, которыми обкладывались в метрополии и колониях германские товары, в обмен на отказ рейха от ущемлявших британские интересы методов торговой экспансии{713}. Предложения Лейт-Росса, одобренные Чемберленом, положили начало неофициальным экономическим переговорам с Германией, длившимся по февраль 1939 г. включительно. Имелось в виду дополнить мюнхенскую сделку новыми — экономическими — соглашениями четырех западных держав, а заодно создать некий противовес США и ограничить в определенной степени американское влияние на Европу{714}.
В ноябре вопрос о предоставлении Германии английских кредитов, а также о заключении между промышленными группами обеих стран соглашения о рынках и ценах, в частности соглашения об угле, обсуждался в Лондоне в беседах главы экономического отдела Форин офис Ф. Эштон-Гуэткина с эмиссаром Рейхсбанка Винке и на переговорах в министерстве торговли. Стороны договорились о встрече представителей Федерации британской промышленности и Имперской промышленной группы{715}.
В переговорах с рейхом (октябрь — ноябрь 1938 г.) Англия готова была признать его «специальные интересы» в Юго-Восточной Европе, добиваясь одновременно отказа Германии от системы государственного субсидирования экспорта и клиринговых расчетов. Но план Лейт-Росса не заинтересовал нацистов, так как им не приходилось расходовать валюту на приобретение продовольствия и сырья из Юго-Восточной Европы — весь импорт из этого региона шел по безналичным клиринговым каналам. В конце концов гитлеровское правительство отвергло этот английский план{716}. Главное же — фашистская Германия намеревалась не смягчать, а ужесточать свою торговую экспансию.
Линия «умиротворения» в британской дипломатии осенью 1938 г. пересеклась с шагами на экономическое и дипломатическое сближение с США, с некоторыми попытками ослабить германский экономический натиск. Это совпадало с требованиями консервативной оппозиции (Черчилля, Идена) о более тесном сотрудничестве с Америкой. 17 ноября 1938 г. был подписан торговый договор между США и Великобританией, дававший известные преимущества обеим сторонам: промышленному экспорту Британии облегчался доступ на рынок Северной Америки, а сельскохозяйственной и некоторым видам промышленной продукции США — доступ на британский рынок{717}. Американское правительство [209] добивалось этих уступок, с тем чтобы пробить брешь в созданной в Оттаве (1932 г.) замкнутой системе внутриимперской торговли (ее поддерживали Федерация британской промышленности и другие организации британского капитала). Кроме того, США со своей стороны хотели ограничить торговую экспансию рейха. В соответствии с договором американское правительство предоставляло право наибольшего благоприятствования всем странам, кроме Германии. Экспорту Германии грозило практически полное вытеснение с американского рынка; затруднялась ее торговля и на других мировых рынках{718}.
Заключением торгового договора с Англией США преследовали одновременно и политические цели. По утверждению германского посла в США Г. Дикхофа, перевесили именно политические соображения{719}. Правительство Рузвельта форсировало после Мюнхена подписание этого договора, с тем чтобы предотвратить сближение Британии с Германией и заставить рейх отказаться от соглашения с нею. В этом договоре Вашингтон усматривал опасность изоляции США в капиталистическом мире. В госдепартаменте рассчитывали использовать торговый договор как средство политико-экономического давления на рейх и нейтрализации англо-германского торгового и платежного соглашения от 1 июля 1938 г.{720}
В более общем плане в этом нашел отражение процесс размежевания сил внутри капиталистической системы и консолидации двух группировок — фашистско-милитаристского. блока, с одной стороны, и Англии, Франции и США — с другой (хотя союз Англии с США сформировался позже, в ходе второй мировой войны). В комментариях мировой прессы по поводу торгового договора 1938 г. подчеркивалось, что Англия и США сближаются для обеспечения своих политических и экономических интересов на мировой арене, что договор направлен прежде всего против Японии и Германии, а также, в меньшей степени, против Италии{721}.
Внешнеполитическая тенденция британской политики к сближению с США проявилась и в отправке (в январе 1939 г.) О. Стэнли в Нью-Йорк для посещения выставки и развития экономического сотрудничества с США. В этом же смысле (оказание нажима на Германию) можно рассматривать и выступление министра заморской торговли Р. Хадсона в палате общин 30 ноября 1938 г. Он заявил о намерении правительства открыто бороться с германскими методами «нечестной конкуренции» в Центральной Европе и на Балканах. В парламент был затем внесен законопроект о более энергичной поддержке британского экспорта с помощью государственных кредитов. [210]
Однако Чемберлен и его окружение не были заинтересованы в слишком тесном сближении с Америкой. Они по-прежнему рассматривали США как ненадежного союзника, более активное вмешательство которого в европейскую и мировую политику могло нанести урон имперским интересам Британии и ее положению главного инициатора курса «умиротворения». Чемберлен, как это показал английский историк Д. Рейнолдс, приветствовал англо-американское сотрудничество «в принципе», но только в тех случаях, если оно отвечало его общим дипломатическим целям и если существовала уверенность в получении американской поддержки{722}. С точки зрения Англии и Франции, считалось предпочтительнее держать США на расстоянии в качестве «дружественного богатого нейтрала»{723}. Премьер-министр делал жесты в адрес США и в публичных высказываниях воздавал хвалу торговому договору, но по сути дела сохранял все свое недоверие к ним{724}. Британская дипломатия хотела, по-видимому, играть американской картой главным образом для повышения своих акций в переговорах с рейхом. Германский посол в Англии Г. Дирксен сообщал в Берлин: «На случай, если берлинские переговоры не приведут к желаемым результатам, английская сторона держит двери открытыми для сотрудничества с Соединенными Штатами. Заключение англо-американского торгового договора было осуществлено в значительной степени по политическим соображениям» {725}.
Госдепартамент США и после подписания договора с Британией настороженно следил за ее действиями; большую тревогу вызывали англо-германские торговые контакты, и особенно стремление Р. Хадсона к заключению картельных соглашений с Германией{726}.
Британское правительство продолжало активно добиваться реализации главной своей цели — достижения общего урегулирования с фашистскими державами. В конце 1938 — начале 1939 г. шли усиленные поиски возможной базы для «экономического умиротворения» рейха. В середине декабря президент Рейхсбанка Я. Шахт по приглашению управляющего Банка Англии М. Нормана посетил английскую столицу, где вел переговоры с Чемберленом, О. Стэнли, Лейт-Россом и различными деятелями финансового мира. Речь шла, в частности, о перспективах расширения торговли между обеими странами, о восстановлении свободного обмена валюты. Британские партнеры, как сообщил 16 декабря из Лондона посол Дирксен, проявили большой интерес к идеям Шахта и «готовность к интенсивному сотрудничеству», условились продолжать обмен мнениями{727}. В связи с визитом [211] Шахта О. Стэнли заявил в палате общин о заинтересованности Англии в достижении дружественного соглашения с Германией по вопросу о разделе рынков. Вскоре М. Норман нанес с ведома премьер-министра ответный визит Шахту в Берлин.
За этим последовали новые попытки налаживания экономического сотрудничества. На ежегодном банкете англо-германской торговой палаты в конце января 1939 г. английская сторона подняла вопрос о приглашении в Лондон гитлеровского министра экономики В. Функа; в свою очередь О. Стэнли должен был побывать в Берлине. Успешно продвигались переговоры между представителями британской и германской угольной промышленности. При деятельном участии британского министерства горной промышленности 28 января 1939 г. было заключено соглашение между Рейнско-Вестфальским угольным синдикатом и Горнорудной ассоциацией Великобритании, по которому обе стороны договорились о ценах и экспортных квотах на каменный уголь, кокс и угольные брикеты{728}. В торжествах по этому случаю англичане заверяли, по словам Дирксена, что сотрудничество с германскими партнерами протекает «при полном доверии и несравненно более успешно, чем с американцами»{729}.
Не все, конечно, англичане придерживались такого мнения. Касаясь визита М. Нормана к Шахту, О. Харви, например, писал, что он «может нанести только вред, поддерживая прогерманские склонности Сити, побуждая американское и мировое общественное мнение к мысли, что мы идем на новую сделку с Германией за его спиной, — еще один пример пронацистских тенденций премьер-министра...»{730}. Коммерческий атташе в Берлине Джон Магоуэн критически оценивал тот факт, что рейх использует всю иностранную валюту для форсирования вооружения. В записке, представленной 6 декабря 1938 г., он предложил аннулировать англо-германское торговое и платежное соглашение от 1 июля 1938 г., поскольку оно действует на благо Германии и дает ей возможность получать важное сырье для программы перевооружения{731}. Однако это предложение не было поддержано. Британское правительство ориентировалось на улучшение отношений с гитлеровской Германией (Чемберлен во время пребывания в Риме просил содействия Муссолини в этом деле){732} и на новый раунд экономических переговоров, которые замышлялись как дополнение к Мюнхенскому соглашению.
В январе — феврале 1939 г. продолжалась поощряемая британским министерством торговли подготовка к заключению крупной сделки между Федерацией британской [212] промышленности и Имперской промышленной группой. Английская сторона с самого начала проявила интерес не только к тому, чтобы улучшить торговые связи и приспособить их к территориальным изменениям в рейхе. Она ставила вопрос и о «регулировании» конкуренции на внутреннем и внешних рынках, главным образом на юго-востоке Европы. В переговорах британские деловые круги хотели изучить перспективы развития торговли такими промышленными изделиями, как электрооборудование и электромоторы, трансформаторы, автомобили{733}.
«Совместное заявление» Имперской промышленной группы и Федерации британской промышленности (известно как Дюссельдорфское соглашение) было подписано 15 марта 1939 г. Оно предусматривало «безусловную необходимость развития активной и взаимовыгодной экспортной торговли», ликвидацию «нездоровой конкуренции», государственную поддержку обоих монополистических объединений и ряд других условий. Участники высказались за расширение существующей системы соглашений между германскими и британскими отраслями промышленности, с удовлетворением отметив, что уже начаты и ведутся переговоры между девятью промышленными группами{734}. Подписанное в день вступления гитлеровских войск в Прагу, Дюссельдорфское соглашение представляло собой сделку широкого масштаба. Его целями были смягчение противоречий между монополиями Англии и гитлеровской Германии путем разграничения их сфер влияния и создания «стабильного» блока картелей в Европе.
Картельные переговоры вызвали большое недовольство в правящих кругах США, которые рассматривали их как нарушение англо-американского торгового договора 1938 г. и попытку организации враждебного Америке экономического блока. В германских планах создания обширной зоны автаркии на Балканах, поддерживаемых М. Норманом и другими представителями Сити, американцы видели опасность для собственных интересов. Ф. Рузвельт утверждал, что в случае овладения европейскими рынками Гитлер станет угрожать США, даже если он не высадит ни одного немецкого солдата на американской земле{735}. Особые возражения вызвала статья 8 Дюссельдорфского соглашения, направленная против «национальной конкуренции другой страны», т. е. прежде всего против США{736}.
Дюссельдорфское соглашение не вступило в силу, ибо его участникам не удалось в конечном счете договориться по вопросам распределения капиталовложений и торговли в Центральной и Юго-Восточной Европе. Требование Англии [213] обеспечить ее собственную (хотя и непреобладающую) долю экономического влияния в этом регионе не было удовлетворено рейхом; фашистский главарь отказался признать условия, гарантировавшие защиту Британской империи от германской экспансии{737}.
С конца 1938 г. британская разведка стала получать сведения о подготовке Германии к удару на Западе, в том числе воздушному нападению на Британские острова и вторжению в Голландию. Информируя об этом 23 января внешнеполитический комитет, Галифакс рекомендовал ознакомить президента США с английскими опасениями и принять комитету решение о политике, которую правительство определит в соответствии с мнением Комитета начальников штабов{738}. На этом же заседании Галифакс, желая, очевидно, подчеркнуть значение угрозы для западных стран, сообщил со ссылкой на сведения японского посла в Берлине, что итальянские власти считают момент подходящим для превращения «Антикоминтерновского пакта» Германии, Италии и Японии в официальный союз, направленный против любой третьей державы, «необязательно России»{739}.
Мнение военного руководства Британии было изложено в докладе, представленном два дня спустя Комитетом начальников штабов. В случае нападения Германии на Голландию, говорилось в докладе, Британская империя окажется в исключительно серьезном положении, а окончательный исход конфликта будет, возможно, зависеть от вмешательства других государств, особенно США. Вывод документа состоял в следующем: у Англии нет иного выхода, кроме как рассматривать германское вторжение в Голландию в качестве прямой угрозы своим интересам. Необходимость вступления Англии в этом случае в войну против Германии обосновывалась так: «...отказ от вмешательства вызовет такие моральные и другие отклики, что наши позиции в глазах доминионов и всего мира окажутся серьезно подорванными. Мы сможем в итоге лишиться поддержки в последующей борьбе между Германией и Британской империей. С нашей точки зрения, не будет преувеличением сказать, что отказ принять такой вызов приведет к колоссальному превосходству Германии в Европе и соответственно понизит наш престиж во всем мире»{740}.
Это мнение разделяло большинство британских министров. М. Макдональд особенно настойчиво доказывал: отказ Англии выступить в случае нападения Германии на Голландию произведет чрезвычайно неблагоприятное впечатление на доминионы, в частности на Австралию и Новую Зеландию, и они решат, «что наше солнце закатилось»{741}. [214]
Внешнеполитический комитет принял 26 января решение одобрить вышепредставленные рекомендации Комитета начальников штабов и считать необходимым в случае вторжения Германии в Голландию вступление Англии в войну с Германией, если Голландия станет оказывать ей сопротивление {742}.
28 января Галифакс телеграммой известил послов во Франции и Бельгии об изменении маршрута немецкой экспансии — вместо создания «независимой Украины» Гитлер «рассматривает вопрос о нападении на западные державы в качестве предварительного шага к последующей акции на Востоке». Далее излагались приведенные выше доводы в пользу поддержки Англией Нидерландов{743}.
Военная тревога форсировала оформление англо-французских военных связей. На заседании 26 января внешнеполитический комитет вынес решение: Англии следует вести штабные переговоры с Францией и Бельгией, принимая в расчет возможность войны и против Германии, и против Италии; переговоры должны включать «все возможные театры операций, особенно в Средиземном море и на Среднем Востоке»{744}. Что касается Европы, то здесь британское стремление к совместным действиям сводилось к минимуму. Чемберлен 23 января заявил, что вначале речь не может идти о высадке Британией большой армии на континенте{745}.
В спешном порядке британская дипломатия начала консультации с правительством Даладье. 28 января Галифакс принял французского посла в Лондоне Ч. Корбэна и ознакомил его с текстом телеграммы, направленной британскому послу в Париже Э. Фиппсу{746}. На основе изучения всей поступившей в Лондон информации, сказал Галифакс, можно сделать вывод, что рейх не расположен более готовить удар против Украины — замышляется акция на западных границах. Корбэн заявил Галифаксу, что французское правительство располагает несколько иными данными, а именно: «...приготовления Германии всегда будут обращены главным образом на Восток». Правда, признал посол, вместо Украины они могут быть нацелены и против Румынии{747}. Руководители французской дипломатии в тот момент по-прежнему исходили из вероятности акции Германии на Востоке{748}.
Совершенно четко установку на поощрение фашистской агрессии в восточном направлении обосновал начальник штаба ВМС Франции адмирал Ф. Дарлан. В записке от 22 января 1939 г. он доказывал: Франция дала возможность Германии стать мощной силой на суше, на море и в воздухе; стремление Германии к утверждению гегемонии на Востоке [215] не угрожает прямо никаким французским интересам; первостепенная задача Франции — сохранять империю; «при условии, что Германия не поддержит требования Италии, мы позволим Германии свободно действовать на Востоке». Подводя итог, Дарлан уверял, что Англия и Франция, укрепив свои связи с Италией и Испанией, смогут в случае необходимости «остановить всякое наступательное движение, которое Германия пожелает начать на Западе. Но если Германия будет занята на Востоке, то она этого долго не захочет»{749}.
Вскоре, впрочем, правительство Даладье признало возможность германских акций и в Западной Европе. В ноте, адресованной 1 февраля 1939 г. британскому посольству в Париже, французский МИД известил о получении сведений, аналогичных английским данным о германской угрозе Голландии. Эти, хотя и неподтвержденные, сведения, отмечалось в ноте, дают основание думать, что действия Германии, «в первую очередь направленные на Восточную Европу, могут быть обращены — спонтанно или в поддержку итальянских притязаний — на Запад, то есть против Великобритании, Франции, Бельгии, Нидерландов и Швейцарии». Общий для всех западных стран риск, заключалось в ноте, позволяет говорить об их «реальной солидарности» перед лицом возможного неспровоцированного нападения Германии или Италии{750}.
Слухи о близкой германской агрессии против Нидерландов циркулировали до середины февраля. Хотя и в самом деле так и не оправдавшиеся, они заставили Англию наконец вступить в переговоры с Францией на уровне генеральных штабов. Долгое время британский Комитет начальников штабов уклонялся от их проведения, стремясь сохранить свободу рук и не дать рейху повода к разрыву морского соглашения 1935 г.{751} Но 6 февраля 1939 г. в ходе парламентских дебатов Чемберлен подчеркнул солидарность Англии и Франции и готовность правительства немедленно выступить на стороне Франции, когда возникнет любая угроза ее жизненным интересам. Вскоре британское правительство по дипломатическим каналам уведомило военное и политическое руководство Франции о желательности открытия переговоров между генеральными штабами по вопросам сотрудничества в войне против Германии и Италии, охватывающего все вероятные театры военных действий, особенно в Средиземном море и на Ближнем Востоке (переговоры начались 29 марта 1939 г.){752}. Предпринимая шаги к оформлению военного сотрудничества с Францией, британский кабинет не оставлял надежды на сделку с фашистскими державами. [216]
В начале марта 1939 г. Гитлер принял окончательное решение ликвидировать оставшуюся часть Чехословакии, присоединить Чехию к рейху и создать Словакию под исключительным контролем Германии. Акция против Чехословакии, как информировал германскую прессу советник бюро Риббентропа П. Клейст 13 марта, позволит Германии держать в руках Венгрию, Румынию и Югославию, усилить свои позиции на северо-востоке Европы. Присоединение же Мемеля к рейху даст возможность овладеть Литвой и «твердо стать на ноги также в Прибалтике». Все это должно создать прикрытый тыл для предстоящего столкновения на Западе. «Таким образом, — разъяснял Клейст, — проектируемые сейчас меры на Востоке и Юго-Востоке служат лишь делу подготовки акции против Запада... В ходе дальнейшего осуществления германских планов война против Советского Союза остается последней и решающей задачей германской политики»{753}. Так, постепенно, вырисовывались замыслы, впоследствии оказавшиеся реальностью.
Британское правительство по различным каналам — через государственные разведывательные органы и частные источники информации — получало сведения о готовившемся выступлении нацистов против Чехословакии. Но оно игнорировало все предупреждения{754}. Забыв о своих недавних страхах, Чемберлен и его сторонники как бы впали в состояние эйфории и самоуспокоенности. В пространной депеше, которую британский посол в Германии Н. Гендерсон отправил 9 марта 1939 г. в Лондон, оптимистически оценивались перспективы развития отношений с рейхом («Я считаю, что Гитлер не помышляет сегодня о войне»). Перечисляя цели Германии на ближайшее будущее — Мемель, Данциг, колонии, полное экономическое и политическое подчинение Чехословакии, посол подчеркивал неизбежность захвата Чехословакии «в географическом смысле»{755}. В тот же день премьер заявил представителям прессы, что оптимистически расценивает шансы предстоящих в Берлине торговых переговоров. В Лондоне ожидали, что рейх выступит с определенными предложениями об англо-германском экономическом сотрудничестве. «Сделайте все, чтобы опровергнуть мнение о неизбежности войны», — напутствовал Чемберлен министра внутренних дел С. Хора, которому предстояло встретиться с избирателями в Челси. В опубликованном Чемберленом 10 марта заявлении указывалось, что на международной арене все спокойно и никаких оснований для тревоги нет. Два дня спустя он писал, что никто другой, кроме него, не в состоянии спасти Англию, но на это потребуется несколько лет. Между тем только накануне — 11 марта — к премьеру [217] через А. Кадогана, постоянного заместителя министра иностранных дел, поступил доклад британской разведки с данными о том, что немецкие войска в течение 48 часов вторгнутся на территорию Чехословакии {756}.
14 марта по распоряжению нацистов клерикально-фашиствующие элементы в Словакии провозгласили ее «независимость», и в тот же день под нажимом Гитлера вызванный к нему президент Чехословакии Э. Гаха подписал документ, фактически передавший всю страну во власть Германии.
Реакция западных держав была весьма сдержанной. Отвечая 14 марта в палате общин на вопрос об английской гарантии Чехословакии, Чемберлен заявил, что она распространяется только на случай «неспровоцированной агрессии». «Такого рода агрессия не имеет места», — утверждал премьер. В тот же день вечером Н. Гендерсону было поручено передать германскому правительству, что Лондон с сожалением воспримет какую-либо акцию в Центральной Европе, могущую подорвать рост «всеобщего доверия»{757}. Но и эти ни к чему не обязывавшие слова были переданы лишь утром 15 марта, когда вермахт уже топтал чешскую землю.
Открывая позже заседание британского кабинета, Галифакс сообщил, что французское правительство, так же как и британское, не видит возможности «эффективно противостоять» случившемуся. По словам английского посла Э. Фиппса, сказал Галифакс, Боннэ и Беранже считают, что, «чем меньше мы будем вмешиваться в этот кризис, тем лучше. Оба они заметили, что эта новая размолвка между чехами и словаками показала, что прошлой осенью мы едва не вступили в войну из-за государства, которое не являлось «жизнеспособным»{758}. Почти сразу Чемберлен использовал это измышление о чехословацком государстве для обоснования отказа от его гарантий Англией. В качестве акта «неодобрения» Германии кабинет решился только на одно — отмену визита министра торговли О. Стэнли в Берлин; отзыв посла Гендерсона из Германии, предложенный Галифаксом, был бы, как счел кабинет, преждевременным шагом. В ходе парламентских дебатов, состоявшихся в полдень 15 марта, Чемберлен оправдывал политику отказа от гарантий опять-таки ссылкой на провозглашение Словакией «независимости» и на «внутренний распад» чехословацкого государства {759}.
Агрессию против Чехословакии с возмущением восприняла прогрессивная общественность мира. Иллюзии «умиротворения» были более чем очевидны. Против агрессии выступили не только противники политики «умиротворения», но и некоторые ее сторонники. Английский [218] сатирический еженедельник «Панч» поместил 14 марта карикатуру: Джон Булль просыпается и, облегченно вздыхая, радуется ясному, мирному дню, а кошмарный призрак войны улетает в окно. В палате общин 15 марта А. Иден поставил вопрос о формировании коалиционного правительства; правый лейборист X. Долтон необходимым условием национального единства назвал отставку Чемберлена{760}. В тот же день Г. Чэннон, член парламента от консерваторов, записал в своем дневнике: «Вся его (Чемберлена. — Л. П.) политика умиротворения лежит в руинах... Страна возбуждена до предела, и возмущение Германией растет» {761}. После оккупации вермахтом Праги лорд Лотиан, Кл. Аллен, Конвелл-Эванс и другие известные сторонники «умиротворения» также протестовали против дальнейших уступок Гитлеру {762}.
Внутриполитическая обстановка, еще более резкое изменение соотношения сил в Европе в пользу фашистских государств, а также поступившие в Лондон сведения о возможном советско-германском сближении заставили британское правительство внести существенные коррективы в политику. Одним из наиболее важных шагов явилось предоставление гарантий Польше и ряду других стран. Одновременно в Лондоне сочли необходимым активизировать контакты с Советским Союзом, практически прерванные в связи с мюнхенским сговором. Опасения по поводу возможности «нового Рапалло» не были сняты в Лондоне с подписанием Мюнхенского соглашения{763}. Показательно, что на вопрос Дж. Кеннеди о перспективах сближения СССР и Германии Галифакс 12 октября ответил, что не считает это вероятным при Гитлере, но что германская армия может когда-нибудь «пойти на сближение». По этой причине, сказал министр, Англия хочет попытаться, насколько это будет в ее силах, поддерживать с СССР дружественные отношения{764}. В конце февраля 1939 г. А. Кадоган, который не склонен был обычно усматривать опасность для Англии со стороны Германии, записал в дневнике: «Сокрушить Британскую империю — вот чего больше всего хотелось бы Гитлеру, если бы он смог это сделать».
В дипломатических кругах Англии сочли необходимым несколько смягчить («разогреть») отношения с Советским Союзом{765}. В Москву взамен отозванного лорда Чилстона был направлен новый английский посол У. Сидс. В своих первых беседах с М. М. Литвиновым и М. И. Калининым он говорил о желании Англии поддерживать дружественные отношения с СССР{766}. Но еще до открытия политических переговоров Англии и Франции с СССР Сидс в своих донесениях [219] в Лондон высказал пессимистическую оценку мощи Советского государства и его стремления к сотрудничеству с западными странами. Англия, как отмечает в этой связи У. Медликотт, не принимала всерьез Россию в военном и политическом смысле, рассматривала ее как полезный, но второстепенный фактор европейской обстановки{767}.
Негативное влияние на развитие отношений западных держав с СССР в 1938–1939 гг. оказало истребление с ведома и по воле Сталина командного состава Советских Вооруженных Сил, партийных и хозяйственных кадров. В предвоенной кризисной ситуации многие западные дипломаты и военные, имея в виду советские потери от репрессий, подчеркивали невысокую ценность Красной Армии как наступательной силы, хотя и не отрицали определенного ее значения для будущей борьбы с агрессорами. Подытоживая оценки боеспособности Красной Армии, которые в связи с массовыми репрессиями высказывали военные представители ряда стран в СССР, британский военный атташе полковник Р. Файэрбрейс писал 18 апреля 1938 г.: «В целом, таким образом, Советская Армия испытала сильный удар и не может рассматриваться как способная предпринять наступательную войну». Что касается защиты советской территории, то, утверждал он, «я по-прежнему считаю, что Красная Армия явится внушительным противником»{768}.
По данным британского правительства (на 16 мая 1938 г.), в СССР было ликвидировано 65% офицерского состава. Этой же цифрой, как заявил в мае в беседе с Файэрбрейсом французский посол в Москве Кулондр, исчисляло потери и его правительство{769}. Не вызывает сомнения, что расправа с высшим командным составом армии и ее последствия послужили одним из дополнительных факторов, ослабивших позиции СССР на переговорах с Англией и Францией о политическом и военном союзе.
В СССР кампания репрессий против военных и гражданских кадров развертывалась параллельно с широкими разоблачениями антисоветских интриг Англии, Франции, Германии, Японии. Было хорошо видно (и это, по мнению того же Сидса, подтвердило выступление Сталина на XVIII съезде партии){770}, что больших различий между капиталистическими странами советский диктатор не делал. Но следует сказать, что проводимая Западом политика в немалой степени способствовала формированию представлений у советского руководства о «равной ответственности» фашистских государств и западных демократий за подготовку новой мировой войны.
Некоторые западные дипломаты, впрочем, приходили [220] к выводу, что осуждение Сталиным «так называемых демократий», и прежде всего британского правительства, было в целом даже более решительным, нежели его критика в адрес фашистских агрессоров{771}. Самолюбивый и упоенный безграничной властью над миллионами людей в собственной стране, Сталин не мог, конечно, забыть и простить того, что его отстранили от участия в международной конференции. После Мюнхена в советском руководстве усилились опасения полной изоляции СССР. В определенном смысле была подготовлена психологическая почва для компромисса гитлеровской дипломатии, для «двойной игры» рейха — и с СССР, и с западными державами.
Итак, политическая ситуация в Европе в начале весны 1939 г. не давала надежд на обещанный народам в Мюнхене «мир в наше время». Участники фашистско-милитаристского блока спешно довооружались. В преддверии новых агрессивных акций нацисты обсуждали условия военного союза с Италией, готовились к развязыванию войны на Западе и обеспечению трамплина для широкой программы завоеваний. Руководители Англии и Франции вопреки всему считали возможным отвести агрессивные устремления рейха на восток Европы, обезопасить тем самым собственные позиции на континенте и в сферах своего имперского господства. [221]