Успехи и поражения антивоенных сил
Фашизм представлял собой угрозу общечеловеческого масштаба, реакцией на которую явилось стремление к объединению различных, в том числе антивоенных, сил, готовых отстаивать дело мира.
Значение развернувшегося в 30-е годы антивоенного движения выходит далеко за рамки своего времени. Антифашизм стал не только его цементирующей силой, но и определяющей тенденцией исторического процесса. Истоки антифашистской ориентации широких слоев международной общественности коренились в осознании опасности фашизма как орудия реакции, растаптывающего ценности человеческой цивилизации, несущего миру разрушительную и варварскую войну. Поэтому поток различных антивоенных политических движений и общественных организаций выявлял центростремительную тенденцию «накопления единства» в целях предотвращения войны.
Однако, хотя миролюбивая общественность и понимала, что представляет собой растущая военная угроза, антивоенные силы оставались раздробленными. Идейно-политические различия в главных направлениях антивоенного движения — коммунистическом, социалистическом, пацифистском, религиозном — были значительны. Они сказывались в политическом выборе, в степени реализма оценки международных конфликтов, в различной мере осознания общечеловеческого характера фашистской угрозы, в отношении к насильственным (вооруженным) методам предотвращения войны.
Разобщенность антивоенного движения, и в первую очередь его левого крыла, в значительной мере определялась расколом пролетарских антивоенных сил, расхождениями между Коммунистическим и Рабочим социалистическим интернационалами. Груз недоверия и подозрительности друг к другу, изобиловавшая спорами и взаимными обвинениями история прошлого, а главным образом в связи со сталинским тезисом о социал-демократии как пособнике и близнеце фашизма, с одной стороны, и откровенным антикоммунизмом многих социал-демократических лидеров — с другой{527}, легли тяжелым бременем на пролетарские антивоенные организации, от единства которых прежде всего зависела эффективность антифашистской борьбы. [172]
Коммунисты{528} первыми выступили с исторической идеей формирования «единого народного фронта в борьбе за мир»{529}, первыми, по словам М. С. Горбачева, «забили тревогу по поводу опасности фашизма, первыми поднялись на борьбу против него... Они первые — съехавшись со всего мира, — вступили в вооруженную схватку с фашизмом в Испании. Первыми подняли знамя Сопротивления во имя свободы и национального достоинства своих народов»{530}.
VII конгресс Коммунистического Интернационала (Москва, 1935 г.) провозгласил главным лозунгом коммунистических партий борьбу за мир. Отбросив догматические установки «самодовольного сектантства» прошлых лет{531}, неверное и оскорбительное определение социал-демократии как «социал-фашизма», коммунисты выдвинули цели всеобщего антифашистского единства, общедемократические, гуманистические задачи сохранения мира и отпора фашизму{532}.
Главной предпосылкой предотвращения войны коммунисты считали формирование единого рабочего фронта, открывающего перспективу включения в антифашистскую борьбу всех рабочих вне зависимости от политических взглядов и религиозных убеждений и их самостоятельные антивоенные выступления на международном уровне{533}.
В тесной связи с политикой единого рабочего фронта была обоснована политика Народного фронта, имевшая целью создание широкого объединения антифашистских сил либо в форме боевого массового движения, либо в лице демократических режимов.
Наконец, программа создания широкого фронта мира заключалась в объединении всех миролюбивых сил, включая СССР, ряд буржуазно-демократических государств, все антифашистские и антивоенные движения. Конгресс пересмотрел прежнюю негативную оценку роли пацифистов. Вовлечение пацифистских организаций в антифашистскую борьбу стало рассматриваться как мобилизация против войны мелкобуржуазных масс, антифашистски настроенной части буржуазии, прогрессивной интеллигенции, женщин и молодежи — словом, тех слоев населения, которые готовы были бороться против угрозы новой войны{534}.
Исторической заслугой антивоенного коммунистического движения стал вывод о возможности предотвращения войны. Коминтерн решительно опроверг измышления буржуазной пропаганды о том, будто коммунисты «считают, что только война создаст ситуацию, при которой можно будет бороться за революцию, за завоевание власти»{535}. Положение о возможности предотвращения мировой войны отражало объективно существовавшие тенденции общественного развития. [173] Однако в предвоенный период они не достигли той степени зрелости и силы, которая была необходима, чтобы противостоять фашизму.
Стратегия мира, разработанная коммунистами, была направлена на резкий подъем массового антивоенного движения. Исторический смысл этой стратегии состоял в том, что линия фронта между миром и войной пролегла не между капитализмом и социализмом, а между силами демократии и социализма, с одной стороны, и фашизмом — с другой. Коммунистическое движение было открыто к диалогу со всеми миролюбивыми силами, и прежде всего с социал-демократами и пацифистами. Решения конгресса, принятые в условиях набиравшего силу культа личности Сталина, но отбросившие (без открытой критики) ряд его сектантских догм, по сути дела восстанавливали ленинские идеи в новой исторической обстановке. Главная заслуга в их выдвижении принадлежала Г. Димитрову, наряду с которым важный вклад в разработку новой стратегии внесли П. Тольятти, М. Торез, В. Пик, Г. Поллит, К. Готвальд, А. Барбюс и др.
Однако наряду с ориентирами на общедемократические цели в документах Коминтерна по-прежнему оставались лозунги «победы социализма во всем мире», «развития мировой социалистической революции», «Всемирного Союза советских социалистических республик»{536}. Эта прямая связь между антифашистской борьбой и всемирной пролетарской революцией в значительной мере затрудняла достижение соглашения с социал-демократами и пацифистами. Поэтому, например, вопрос о совместных выступлениях Коминтерна с Рабочим социалистическим интернационалом и Международной федерацией профсоюзов{537}, антивоенная стратегия которых смыкалась во многом с пацифизмом, оставался наиболее острым.
Пацифизм в эти годы существовал в форме прочно укоренившегося этического или международно-правового неприятия войны, в основе которого лежало стремление к искоренению войн ненасильственным путем и вера в потенциал разоруженного мира. Элементы гуманистического начала в пацифизме проявлялись в стремлении предотвратить военный конфликт, опираясь на общечеловеческие ценности, международное право, Лигу Наций, и создать мир, основанный на принципах разума и морали. Однако их представления о реальном содержании политики мира 30-х годов, об источниках военной угрозы, о путях консолидации мирового сообщества на основе исключительно морально-этических или международно-правовых норм в тот период были зачастую нереалистическими. Однозначным расчетом только на Лигу [174] Наций в одних случаях, на моральное воздействие — в других, на ненасильственные акции — в третьих невозможно было сдержать вооруженный до зубов фашизм.
Вместе с тем даже в едином неприятии пацифистами «войны вообще» существовали расхождения между меньшинством, отвергавшим любую форму насилия, агрессии, воинскую повинность, и большинством, для которого военная сила представляла нежелаемую, но вероятную альтернативу. Пацифизм сохранял в основном два направления. В. И. Ленин в свое время называл их «пацифизмом буржуазным и пацифизмом социалистическим»{538}.
Считая пацифизм частью классовой борьбы и называя себя «реалистическими» пацифистами{539}, социал-демократические лидеры (Л. Блюм, П. Фор, Р. Спаак, У. Ситрин, Р. Макдональд и др.) в, антивоенной политике ориентировались на Лигу Наций, арбитраж и разоружение{540}. Однако «реалистический» пацифизм значительно обесценивался тем, что обеспечение безопасности возлагалось в основном на западные кабинеты, куда входили некоторые социалистические лидеры. Недооценка массовых антивоенных выступлений и доминирующая опора на буржуазно-демократические институты были их роковым просчетом.
Вместе с тем РСИ был расколот на сторонников политики «невмешательства» и левых социалистов, отражавших настроения трудящихся, вступивших на путь активной антифашистской борьбы. Однако многие левые социалисты (Ж. Жиромский, М. Пивер, П. Ненни) не смогли в то время сформулировать реалистическую антивоенную платформу. Часть из них выступала за сотрудничество с коммунистами, часть стала выразителем «радикального» пацифизма, который разделяли многие анархисты, анархо-синдикалисты, синдикалисты-пацифисты.
Синтез идей «радикального» и христианского пацифизма привел к формированию христианско-социалистического пацифизма, который был связан с именами Дж. Лансбери и А. Понсоби в Англии, А. Маета и Р. Нибура в США и многими другими{541}.
Наконец, для антивоенной политики значительной части социалистов характерным являлось отрицательное отношение к сотрудничеству с коммунистами и к внешней политике СССР. Подтверждая свою преданность идеалам антиимпериализма и сознавая, что «блок объединенного пролетариата Европы с Советским Союзом стал бы самой мощной политической силой Европы», социалисты отрицали наличие единства внешнеполитических целей СССР и международного антивоенного движения{542}. Этот вопрос увязывался прежде [175] всего с состоянием демократии в СССР. После VII конгресса Коминтерна в конце 1935 г. на страницах социалистической печати была развернута широкая кампания против репрессий в Советском Союзе — «Вместо единого фронта — волна террора в Советской России»{543}.
Различия во взглядах на проблемы войны и мира, пути предотвращения войны, возможности массовых антивоенных движений, роль Лиги Наций, государств Западной Европы и СССР в коммунистическом и социалистическом антивоенных движениях накладывали отпечаток и на пацифистские организации, примыкавшие к РСИ и МФП. Вместе с тем нельзя не учитывать и то, что находившиеся под эгидой Коминтерна антивоенные объединения вплоть до VII конгресса включали пацифизм в империалистическую структуру и негативно относились к антивоенным силам, разделявшим программу социал-демократии. Все это значительно ослабляло формирование потенциала сил мира.
Буржуазно-либеральные пацифистские организации и религиозно-пацифистские движения мира{544} также были разъединены в вопросе о том, каким образом сохранить мир.
Эти тенденции первоначально выявились в разногласиях о тактике в отношении к итальянской агрессии в Эфиопии, к японской агрессии в Китае, нарушениям Германией Версальского договора, а затем к гражданской войне в Испании, предательству в отношении Чехословакии, а также по вопросу о применении санкций Лиги Наций к агрессорам{545}. Г. Поллит, характеризуя положение в пацифистском движении, подчеркивал, что внутри его «неясности по вопросу о путях и методах борьбы за мир. Все желают мира. Но величайшая разноголосица царит в вопросе, каким образом сохранить мир»{546}.
Военный (насильственный) отпор агрессии отвергался рядом влиятельных пацифистских организаций (Интернационал противников войны, Международное братство примирения), большинством религиозно-пацифистских организаций как метод, несовместимый с главным (ненасильственным) принципом пацифистской доктрины. Одновременно во второй половине 30-х годов выявилась другая тенденция: тысячи пацифистов активно выступили против фашизма и политики войны, осудили «невмешательство». Они участвовали вместе с коммунистами в защите жертв агрессии и поддерживали в ряде стран Народный фронт{547}.
В главном позиции коммунистов и пацифистов совпадали, так как основная цель — предотвращение войны, защита цивилизации от фашизма, будучи ценностью общечеловеческого значения, была единой. Поэтому идеи [176] о широком фронте мира получили распространение и в пацифистских кругах, способствуя усилению демократических и антифашистских тенденций.
Эти витавшие в атмосфере 30-х годов идеи, подтверждались накопленным опытом движения «Амстердам — Плейель», созданного в 1932 г. по инициативе коммунистов. Возглавленное Международным комитетом борьбы против войны и фашизма, движение, где коммунистические партии, массовые пролетарские организации были основной силой, играло немаловажную роль в вовлечении различных антивоенных сил в борьбу против надвигавшейся войны{548}. Оно включало в свои ряды выдающихся деятелей науки и культуры, таких, как Р. Роллан и председатель движения А. Барбюс.
Комитет, опиравшийся на значительное число сторонников во Франции, США, Канаде, Бельгии, Австрии и некоторых других странах{549}, стал инициатором антифашистских кампаний разоблачения актов агрессии, расовой травли{550}. Однако, хотя антифашистская деятельность национальных комитетов движения «Амстердам — Плейель» и представляла собой первый опыт совместной борьбы различных антивоенных сил{551}, она не охватила широкие круги социал-демократии, а также пацифистов, которые не воспринимали революционный пафос программы движения и его воинствующий антифашизм.
В целом к середине 30-х годов пацифистское движение в своей основе было антивоенным, но не антифашистским. В это время, которое А. Барбюс называл «поворотным пунктом», шел процесс осознания важности борьбы с конкретным агрессором — фашизмом. Наступал период, требовавший консолидации сил мира для борьбы с фашистской опасностью.
А. Барбюс еще до VII конгресса Коминтерна, в мае 1935 г., выдвинул идею созыва Международного конгресса мира, который бы объединил широкие антивоенные круги на борьбу с фашизмом{552}. Предложение Барбюса было своевременным, так как 1935 год стал временем нарастания радикализации пацифистских организаций{553}. Пример тому — «Плебисцит мира», проведенный в 1935 г. английским Союзом Лиги Наций и связанный с именем Р. Сесиля, известного политика, дипломата и пацифиста{554}. Плебисцит показал, что политика коллективной безопасности воспринимается как альтернатива войне, а экономические и военные санкции — как средство борьбы против агрессора. Радикализация пацифистского движения в середине 30-х годов свидетельствовала о наличии в нем антифашистского потенциала. Однако эффективность [177] противодействия фашизму зависела от наличия реалистической антивоенной стратегии и ее поддержки широкими массами, т. е. от возможностей сближения с пролетарским антивоенным движением.
В эти летние дни 1935 г. председателем движения «Амстердам — Плейель» после смерти Барбюса стал лауреат Нобелевской премии мира известный французский физик П. Ланжевен, а Международный комитет в защиту Эфиопии, созданный в том же году по инициативе Коминтерна, возглавил сопредседатель пацифистской Лиги бывших фронтовиков, лидер французских радикал-социалистов П. Кот, имевший к тому времени значительный опыт сотрудничества с Р. Сесилем и английскими пацифистами{555}.
Весной 1936 г. видные деятели международного антивоенного движения, политики-пацифисты (Р. Сесиль, П. Кот, П. Ланжевен, Р. Роллан, Э. Эррио, К. Брантинг и др.) начали подготовку международного конгресса в Брюсселе. Консолидацию антивоенных сил с различными взглядами на методы предотвращения войны предполагалось осуществить на платформе нерушимости международных договоров, ограничения вооружений, коллективной безопасности, укрепления Лиги Наций («четыре принципа»){556}. По мысли инициаторов конгресса мира, приверженность Уставу Лиги Наций как главной силы антивоенной борьбы, могла стать исходным пунктом для перехода ряда пацифистских организаций от протеста против любой войны к политике активного противодействия агрессорам посредством применения санкций{557}. Р. Сесиль даже полагал, что это движение может заменить в какой-то мере ослабевшую Федерацию обществ Лиги Наций{558}.
В условиях возросшей опасности войны миролюбивая общественность была заинтересована в том, чтобы усилить роль Лиги Наций. Однако, несмотря на борьбу Советского Союза и других прогрессивных сил за ее превращение в инструмент действенного отпора агрессору, отстранение этой организации от ключевых проблем мировой политики становилось все более очевидным{559}. Поэтому самостоятельные массовые антифашистские кампании в целях оказания давления, в том числе и на Лигу Наций, приобретали немаловажное значение.
Тем не менее общедемократическая платформа «четырех принципов», опубликованная в мае 1936 г. в воззвании «Международный призыв»{560}, обеспечивала консолидацию самых широких сил мира. Список лиц, подписавших этот призыв, включивший имена Р. Сесиля и П. Кота, архиепископа Кентерберийского и Э. Бенеша, Л. де Брукера [178] и Л. Жуо, Р. Роллана и П. Ланжевена, М. Кашена и Н. М. Шверника, свидетельствовал о чрезвычайно широком составе движения.
Всемирная кампания по организации конгресса развернулась летом 1936 г. в 43 странах, где были созданы координационные центры, объединившие до 400 млн человек{561}. Подготовка к конгрессу, его проведение проходили в нелегких условиях, зачастую в обстановке травли делегатов. Фашистские агенты развернули клеветническую кампанию с обвинениями в приверженности Народному фронту и коммунизму. Католическая иерархия не поддержала конгресс. Лидеры социал-пацифизма официально также отказались в нем участвовать.
Подготовка к конгрессу выявила и другие трудности, связанные с различиями во взглядах в самой инициативной группе. Например, представители Союзов Лиги Наций и сам Р. Сесиль, испытывая воздействие консервативных и антикоммунистических сил, считали целесообразным подготовить консультативное и достаточно узкое совещание, а представители пролетарских организаций стремились к созыву широкого международного форума. Пацифистское большинство еще четко не осознавало «образа врага» в лице Германии, Италии, Японии и возражало против решительных действий по спасению из концлагерей и тюрем поборников мира и антифашистов. Попытки же социал-демократов поставить вопрос о незаконности репрессий в СССР еще более осложнили ситуацию{562}.
Коммунисты, со своей стороны, хотя и считали недостаточной платформу «четырех принципов» из-за преувеличенных надежд на Лигу Наций, недооценки фактора массовости антивоенных выступлений, недостаточной четкости во взаимосвязи между антивоенной и антифашистской борьбой, тем не менее поддержали выдвинутую программу{563}.
Брюссельский конгресс (3–6 сентября 1936 г.), прошедший под лозунгом «Мир в опасности. Мы должны спасти его!», принял манифест «Хартия мира»{564}. В нем участвовали 4900 делегатов и 950 гостей, включавших коммунистов, социалистов, либералов, консерваторов. Были представлены пацифистские организации различных направлений, в том числе из тех стран, которым угрожала фашистская агрессия, делегаты из полуколониальных и колониальных стран, представители 15 национальных профсоюзных центров, 12 социалистических партий{565}. Этот форум принял важные и позитивные решения. Вместе с тем их слабостью было то, что не указывались конкретные поджигатели войны, еще нечетко была выражена связь с антифашистской борьбой{566}. Сопредседателями [179] созданного Всемирного объединения за мир (ВОМ) были избраны Р. Сесиль и П. Кот, вице-президентами — Ф. Ноэль-Бейкер и пастор Жезекиль.
Важнейшим итогом Брюссельского конгресса мира был выход на авансцену истории нового движения социального протеста против войны — Всемирного объединения за мир, в котором впервые коммунистические, демократические и пацифистские силы готовы были совместно бороться за предотвращение войны.
Московский конгресс Коминтерна и Брюссельский конгресс мира заложили серьезную основу для того, чтобы объединить приверженцев мира различной ориентации, создали предпосылки для формирования широкой антивоенной коалиции. Проявилась тенденция к интернационализации антифашистских акций, отразившаяся не только в увеличении числа антивоенных международных форумов, но и в совместных действиях общественных сил по обе стороны океана. Интернационализм становился важным оружием в борьбе прогрессивной общественности за дело мира. Такова была расстановка сил в антивоенном движении, когда нарастание военной угрозы стало определяющим фактором развития международных отношений.
В этой непростой ситуации история распорядилась так, что главная тяжесть борьбы с военной опасностью легла на плечи пролетариата. Международное коммунистическое движение в середине 30-х годов дало мощный импульс развитию интернациональной солидарности антифашистов, специфически пролетарского метода антивоенной борьбы. Разнообразное по национальным особенностям, оно имело общие черты — массовость, организованность и стремление к антифашистскому единству. Развернулась широкая кампания в защиту жертв агрессии. Ее первым важным опытом стала борьба против итальянской агрессии в Эфиопии.
Еще в 1935 г. ИККИ призвал компартии немедленно приступить к организации широких выступлений трудящихся против итальянской агрессии в Эфиопии{567}. Однако первые шаги в формировании единой международной политики, выдвигаемые Коминтерном, — совместные действия коммунистов и социалистов, всемерная поддержка внешней политики СССР, целевой и концентрированный удар в каждый данный момент против конкретного противника, самостоятельная и независимая от правительства и Лиги Наций борьба пролетариата за сохранение мира — не встретили понимания в РСИ{568}. И все же, несмотря на отказ исполкома РСИ от совместных действий с КИ (12 октября 1935 г.), под руководством компартий началось движение в защиту эфиопского [180] народа. Коммунисты Южной Африки, Алжира, Туниса, Палестины, Египта, Сирии, Ирака и Италии опубликовали совместную декларацию в защиту Эфиопии{569}. Итальянские коммунисты, стремясь к консолидации антивоенных сил за рубежом, выступили за поражение итальянского фашизма.
Однако движение в защиту Эфиопии не достигло своих целей. Это произошло еще и потому, что итальянскому фашизму, как отмечал видный деятель международного и итальянского коммунистического движения А. Роазио, удалось вызвать «националистическое опьянение, в том числе и среди рабочих», в то время как коммунистические лозунги «грешили абстрактностью», а призывы «Отказывайтесь ехать на фронт!», «Братайтесь с абиссинскими воинами!» выдвигались «слишком поспешно»{570}.
В августовские дни 1936 г., с началом итало-германской интервенции в Испании, стала очевидной необходимость организации широкого фронта солидарности в защиту Испании, ставшей полигоном для международного фашизма. Коминтерн выдвинул программу совместных действий рабочего класса и всех антифашистских сил в политической, военной и материальной областях, включая вооруженную борьбу против фашизма, за ликвидацию блокады республики, за восстановление ее прав на покупку оружия{571}.
Пытаясь завязать диалог, в 1936–1937 гг. Коминтерн неоднократно обращался к РСИ с предложением совместных действий в защиту республиканской Испании. Однако его предложения не были приняты {572}. Решив действовать в одиночку, социал-демократические лидеры приняли немало резолюций в защиту республиканцев, но так и не смогли ни возглавить массовые антифашистские выступления, ни обеспечить координацию парламентских акций социал-демократов различных стран в защиту законного испанского правительства{573}. Несмотря на это, рядовые социалисты совместно с коммунистами и другими антифашистами вели мужественную борьбу с войсками интервентов на испанской земле.
Международный характер солидарности с республиканской Испанией был новым явлением в движениях мира и переломным моментом в создании антифашистского единства. По неполным данным, только в 18 странах было собрано и отправлено в Испанию продовольствия, медикаментов, одежды на сумму 800 млн франков{574}. Высшей формой международной солидарности с республиканской Испанией стала героическая борьба интернациональных бригад, включавших около 35 тыс. «добровольцев свободы»{575}.
Однако борьба в защиту Испанской республики, став сосредоточением страстей того времени, как в фокусе отразила [181] противоречивость ситуации в пролетарском антивоенно-антифашистском движении. Объединения сил рабочего класса достигнуть не удалось. «Мы не понимаем, — писала в 1937 г. газета левых республиканцев «Политика», — как могут руководители великого международного движения не оказать ему помощь... Мы никогда не забудем имена таких псевдовождей, как Ситрин, Адлер, Шевеналь, которые пошли против воли и стремлений народных масс»{576}. Эти слова были справедливы в отношении не только Испании, но и других стран, ставших жертвами фашистской агрессии.
Не менее сложная обстановка складывалась и во Всемирном объединении за мир. С одной стороны, самые влиятельные пацифистские организации того времени, сотрудничавшие в ВОМ, в Англии, Франции, США выступали против политики «умиротворения» агрессоров, за создание системы коллективной безопасности, требовали решительных акций в защиту жертв агрессии. Его усилению способствовало и то, что многие пацифисты и сам Р. Сесиль, получивший в 1937 г. Нобелевскую премию мира, стали признавать необходимость массовых движений и сотрудничества с коммунистами.
В радикализации ВОМ огромную роль играл Международный комитет борьбы против войны и фашизма, который оставался самой боевой и сплоченной его частью. В разных странах это движение имело свои особенности, обусловленные национальной и политической спецификой. Французский национальный комитет «Мир и свобода», американская Лига за мир и демократию, канадская Лига за мир и демократию, Британское движение против войны и фашизма стали значимой частью потенциала сил мира{577}.
С другой стороны, разногласия различных групп ослабляли руководство ВОМ. Наибольший вес имели руководители пацифистских организаций, ориентировавшиеся главным образом на Лигу Наций (Р. Сесиль, П. Кот, Ф. Ноэль-Бейкер и др.). Социал-демократические лидеры (Л. де Брукер, Ф. Адлер), как правило, не соглашались с инициативами коммунистов, ссылаясь на репрессии в СССР{578}, в то время как левые социалисты (Ж. Жеромский, Р. Брейштед, Р. Штампфер), напротив, ориентировались на сотрудничество с коммунистами. Усилились позиции представителей профсоюзов, выступавших зачастую с противоположных позиций. Огромное воздействие на обстановку в ВОМ оказывала группа демократической интеллигенции, всемирно известных деятелей культуры и науки (Г. Манн, Т. Манн, Л. Фейхтвангер, Р. Роллан, Э. Синклер). Наконец, активно действовали и коммунисты (М. Кашен, Г. Поллит, Н. М. Шверник), выступавшие за укрепление единства. [182]
Вместе с тем некоторые международные организации, такие, как Международный кооперативный альянс, Амстердамский Интернационал, католические объединения, отошли от ВОМ. В ряде национальных комитетов произошел раскол. Главной причиной этих конфликтов стал отказ части правых кругов и социал-демократов сотрудничать с коммунистами. Например, в Чехословакии было выдвинуто требование: «Движение (мира. — Р.И.) — без коммунистов»{579}. И все же в ряде решений в ВОМ стала просматриваться линия не только опоры на Лигу Наций, но и на участие в массовых антифашистских акциях. Национальные комитеты ВОМ в США, Англии, Франции и других странах выступали в защиту жертв агрессии, и особенно Испанской республики, что становилось главным направлением их деятельности.
В 1936–1937 гг. стали использоваться новые формы антивоенной борьбы — широкие демонстрации в защиту мира, против агрессивных акций Германии, Италии, Японии, бойкоты перевозок оружия и продовольствия для агрессивных государств, направление делегаций в фашистские посольства и консульства, кампании за закрытие Суэцкого канала для перевозок грузов итальянскому фашизму, за прекращение помощи Италии и Германии, в поддержку экономических санкций, а также плебисциты мира, интернациональные кампании — Международный день мира, Копейка для мира, Павильоны мира.
1935–1937 годы стали временем наивысшего энтузиазма в антивоенном движении, которое, насыщаясь антифашизмом, питалось новыми силами, включавшимися в борьбу. Легионы приверженцев мира верили в возможность предотвращения глобального вооруженного конфликта. В эти годы вдохновителями движений мира становились видные политические лидеры и известные деятели науки и искусства, авторитеты национального и международного масштаба — Г. Димитров и М. Кашен, А. Эйнштейн и П. Ланжевен, Р. Роллан и Г. Манн, Р. Сесиль и П. Кот.
И все же воздействовать на негативное развитие военно-политической обстановки в мире не удалось. Различие мировоззренческих позиций, столь остро разделявшее антивоенные силы, явилось непреодолимым препятствием в реализации совместной платформы предотвращения войны. Более того, трудности антифашистского движения заключались еще и в том, что, преследуя общедемократические цели, несовместимые с имперской или своекорыстной политикой, оно постоянно оказывалось вовлеченным в различные национальные или групповые интересы. Эта слабость антифашистского движения стала особенно ощутимой в политической [183] ситуации 1938 г., когда ось международных отношений повернулась в сторону войны.
Политика «умиротворения» агрессора, отстранение Лиги Наций от решения важных международных конфликтов, отказ от коллективной безопасности и санкций, ставшие устойчивым курсом английского и французского кабинетов, разъедали, как ржавчина, антивоенные силы. Преобладание в мировой политике идеологий национализма и шовинизма, своекорыстия и идеологических предубеждений, становилось также немаловажным фактором, ослаблявшим антивоенный потенциал.
Аншлюс Австрии и угроза, нависшая над Чехословакией, явились огромным испытанием для левых антивоенных сил, выступления которых не стали достаточно мощными, чтобы парализовать предательство одних политиков, колебания других, непоследовательность третьих, чтобы предотвратить мюнхенский диктат. Мюнхенское соглашение нанесло серьезный удар по антивоенному движению. Разрушив сложившуюся политическую ориентацию на западные державы одних, дезориентировав посчитавших выполненной свою антивоенную миссию других, усилив позиции приверженности к якобы ненасильственной политике «умиротворения» третьих, мюнхенский сговор внес замешательство в антивоенные силы. Особо пагубной была альтернатива, поставленная правящими кругами Запада: либо соглашение с Германией, либо неотвратимость мировой войны. И хотя приверженцы мира однозначно осуждали фашизм, многие из них не осознавали ложности такого подхода.
Мюнхенское соглашение стало не только политическим ударом, но и своего рода эмоциональным кризисом. «Для многих из нас, — отмечал ветеран английского коммунистического движения Д. Прискотт, — еще более ужасной была капитуляция большей части лейбористского движения, включая многих левых... Даже теперь я не нахожу слов, чтобы описать горечь, охватившую меня»{580}. С осени 1938 г. антивоенная программа Брюссельского конгресса мира стала терять многих сторонников.
В условиях шумной пропагандистской кампании, объявившей Мюнхенское соглашение четырех держав основой всеобщего мира, коммунистические партии открыто заявили, что Мюнхен — это «преступление против всеобщего мира»{581}. Организованные коммунистами многолюдные митинги протеста проходили практически во всех странах Европы и США.
Вместе с тем Мюнхенское соглашение значительно усилило раскол в социалистическом антивоенном движении, [184] который обнажился та октябрьском заседании исполкома РСИ. Принятая резолюция осуждала лишь «упущения» и «преступные бессмысленности». Хотя в ней и отвергался «беспредельный пацифизм», а великие державы призывались к созданию «барьера на пути разрушителей мира, свободы и справедливости», однако не была осуждена ни политика «умиротворения», ни «нейтралитет», умалчивалось о готовности СССР оказать помощь Чехословакии{582}.
Обеспокоенный растущими разногласиями, Генеральный совет МФП 10 ноября 1938 г. выдвинул предложение о необходимости разработки единой антивоенной платформы и созыва конференции всех правительств{583}.
Реализация стратегии мира встретилась не только с противодействием правосоциалистических лидеров и недостаточным политическим опытом самих масс. Она получила удар с другой стороны. Развернутый Сталиным террор захватил антифашистов, попутно отвергнув и позитивную роль прогрессивной мировой общественности, в частности пацифизма. Сталинское осуждение «абстрактного гуманизма», пренебрежительное отношение к пацифизму, еще недавно называвшемуся им «империалистическим»{584}, препятствовали расширению связей между коммунистами и пацифистами. К тому же произвол и репрессии в СССР в 30-е годы подрывали доверие к советским инициативам, тенью ложились на советскую внешнюю политику. Морально-политический авторитет Коминтерна, притягательность социализма не были реализованы для того, чтобы консолидировать миролюбивые демократические силы в канун воины{585}.
Авторитарное вмешательство Сталина в жизнь Коминтерна и компартий, произвол в отношении многих лидеров коммунистического движения, беззакония в отношении антифашистов и оставшихся в живых членов бывших социалистических партий (эсеров, меньшевиков и др.), отошедших от политической деятельности, привели к трагическим последствиям для левого антивоенного движения. Горькие страницы Коминтерна были связаны с тем, что по необоснованным обвинениям в троцкизме и шпионско-заговорщической деятельности было репрессировано в 1937–1939 гг. руководство компартий Польши, Германии, Австрии, Венгрии, Италии, Румынии, Болгарии, Латвии, Литвы, Эстонии, Югославии и др.{586}
В особо сложных условиях оказалась Коммунистическая партия Польши, руководящим кадрам которой был нанесен жестокий урон{587}. На XVIII съезде ВКП(б) Мануильский заявил, что «наиболее засоренной вражескими элементами оказалась Компартия Польши, в руководство которой проникли [185] агенты польского фашизма»{588}. Почти все руководители и активные члены КПП, находившиеся в Советском Союзе, были арестованы или отправлены в лагеря{589}.
Ряд работников аппарата ИККИ разделили эту судьбу. Их обвинили в том, что они «позволили себя обмануть классовому врагу, не вскрыли своевременно его маневры, запоздали с мероприятиями против засорения компартий вражескими элементами»{590}. «Сталин был повинен в том, — писал ветеран испанского коммунистического движения Сантьяго Альварес, — что использовал Исполком Коминтерна для репрессий против многих деятелей коммунистического движения и целых партий. А ведь в то время требовалось безоговорочное одобрение таких действий, что считалось критерием верности их позиций»{591}.
Волна террора в СССР значительно осложнила и без того трудные отношения между коммунистами и социалистами. В начале 1938 г. в связи с судебным процессом по делу «правотроцкистского блока» ряд старейших лидеров РСИ были обвинены в содействии шпионажу в пользу Японии и Германии{592}. Протесты захлестнули социалистическую прессу{593}. Перспектива сотрудничества социалистов и коммунистов в антифашистской борьбе все более уменьшалась.
Репрессии в СССР внесли замешательство и в широкие круги западной антивоенной общественности, «заставив, — по словам Л. Фейхтвангера, — поколебаться многих друзей Союза»{594}, когда с осени 1937 г. до них стали доходить слухи о массовых арестах в СССР. Одним из наиболее ярких документов в этой связи является письмо Р. Роллана французскому писателю-коммунисту Ж. Р. Блоку (3 марта 1938 г.) по поводу процесса над Н. И. Бухариным, А. И. Рыковым, Н. Н. Крестинским и др.: «Московский процесс для меня, терзание... Не думают ли лучшие друзья СССР, что надо было бы самым быстрым способом отправить советским властям письмо... заклинающее их подумать о том, какие плачевные последствия для Народного фронта, для сотрудничества Коммунистической и Социалистической партий, для совместной защиты Испании будет иметь решение, приговаривающее осужденных к смертной казни? Именно в данный момент, когда ФКП делает все возможное, чтобы установить объединенный фронт трудящихся разных идейных тенденций, все ее усилия рискуют быть перечеркнутыми вследствие морального отзвука, который получит такой приговор»{595}.
В атмосфере 30-х годов, когда фашизм был главным врагом, а коммунисты стали героями-борцами против него, массовые репрессии в Москве против антифашистов, [186] казалось, были лишены здравого смысла и воспринимались, естественно, с сомнениями и недоверием. Более того, мировое антивоенное общественное мнение, пропитанное импульсом Великого Октября, сформировало стереотип облика коммуниста-антифашиста, который хотя и ассоциировался с неприемлемым для многих революционным насилием, но никогда не связывался с уголовщиной и политическим цинизмом. Несмотря на просачивающуюся информацию о беззакониях в Москве, три больших показательных процесса (1936, 1937, 1938 гг.) оставили в тени миллионы заключенных, о которых узнали только впоследствии{596}.
Поэтому в то время многие лидеры антивоенных левых сил, такие, как А. Барбюс, Р. Роллан, Т. Манн и др., хотя и не могли судить о массовых репрессиях в СССР, однако осуждали, по словам С. Цвейга, «идолопоклонство, которым окружен Сталин». Большинство разделяло принципиальную позицию Р. Роллана: «Я не Сталина защищаю, а СССР — кто бы ни стоял в его главе... Я стою за дело свободных народов, хозяев своей судьбы»{597}. В Москву хлынули потоки писем в защиту осужденных антифашистов.
Большинству пацифистов сталинская Россия в противовес ленинской Республике представлялась, по словам писателя-пацифиста О. Хаксли, «сверхцентрализованной олигархией... авторитарно-милитаристского типа, близкой к царской России, муссолиниевской Италии, довоенной и гитлеровской Германии». Пацифисты выступали против сталинского насилия, судебных процессов, тюрем и репрессий. «Руководители страны, — писал Хаксли, — настойчиво использовали насильственные методы, оставшиеся от царизма... в целях беспрекословного подавления населения»{598}.
Положение осложнялось еще и тем, что во многих решениях Коминтерна того времени наряду со справедливыми предупреждениями против опасности троцкизма содержались ошибочные оценки ряда некоммунистических сил. К враждебным были отнесены некоторые организации, с которыми коммунистические партии прежде сотрудничали{599}. Борьба против троцкизма становилась доминирующей, смещая акценты и затемняя антифашистскую борьбу. Более того, многие социал-демократические лидеры, выступавшие против репрессий, изображались «поджигателями войны». Это поощряло сектантские тенденции, побуждало свертывать или сужать политику широких антифашистских союзов, вело к конфронтации между коммунистами и социалистами.
Непролетарские антивоенные движения также разрушались из-за внутренних трудностей. Мюнхенский сговор придал [187] мощный импульс усилению пацифистского течения, выступавшего под лозунгом «Мир любой ценой» и окончательно отколовшегося от остальных антивоенных движений{600}. Эти пацифисты, недооценивая агрессивные цели фашизма и не учитывая крах Версальско-Вашингтонской системы, выдвигали тезис о равной виновности всех правительств в подготовке войны, вольно или невольно скрывая под этим разницу между политикой СССР, западных держав и государств «оси»{601}. В качестве средств достижения «мира любой ценой» выдвигались соглашение с агрессорами, отказ от коллективной безопасности и применения санкций, перераспределение источников сырья, колоний, подмандатных территорий в пользу Германии, Италии, Японии, что называлось «экономическим умиротворением и примирением»{602}.
Эти идеи легли в основу доктрины «христианского умиротворения», при помощи которого, по мысли Дж. Лансбери{603}, идеолога этого течения, можно было бы остановить фашизм. «Дружелюбное отношение к агрессору, — писал он 27 сентября 1938 г. Э. Бенешу, — вот путь Христа»{604}. Эта смесь «христианского непротивления» и умозрительных политических представлений в условиях развязывания войны была крайне опасной. Характерно, что авторы данных идей наивно пытались отмежеваться от политики «умиротворения», которую они называли «просто торговлей или выгодной сделкой», «умиротворением с бронированным кулаком»{605}.
Переориентация ряда крупных пацифистских организаций — Международного братства примирения, Интернационала противников войны, английского Союза приверженцев мира и других — с антимилитаристских позиций 20-х годов на поддержку мюнхенской политики в конце 30-х окончательно расколола пацифистское движение{606}.
Таким образом, взгляды, формировавшиеся под лозунгом «Мир любой ценой», получили значительное распространение, хотя они отражали позицию меньшинства, а не пацифистского движения в целом{607}. Тем не менее эти настроения воздействовали на морально-психологические установки общественности, приобретая в каждой стране свою окраску.
Правда, широкая пропагандистская кампания вокруг Мюнхена как пути спасения мира способствовала отходу от ВОМ ряда организаций и дезориентировала определенную часть движения.
Тем не менее уже в конце 1938 и в начале 1939 г. движения в защиту мира, особенно на национальном уровне, продолжали борьбу с умиротворителями и фашизмом. В Англии, [188] например, в конце 1938 г. прошли многочисленные митинги в защиту Чехословакии. Ряд крупных организаций пацифистского и полупацифистского характера выступали с требованием создания системы коллективной безопасности. Тысячи протестов поступали в редакции газет{608}. Так, в заявлении английского Союза Лиги Наций от 22 сентября 1938 г. осуждалась «политика мира, основанная на капитуляции перед силой, которая противоречит британским интересам и ведет к войне»{609}.
В США с протестами против мюнхенского сговора выступили многие пацифистские и профессиональные организации. В ряде городов были созданы комитеты спасения Чехословакии. В Чикаго, например, проходили грандиозные демонстрации {610}. Американская Лига за мир и демократию только в 1938 г. провела более ста митингов под лозунгом «Спасем Чехословакию»{611}. Под руководством Комитета за коллективные мирные усилия развернулась борьба за противодействие агрессору, пересмотр закона о нейтралитете, отказ в помощи странам — нарушителям договора. Мюнхенские события привели в США к дальнейшему усилению антифашистских настроений масс{612}.
Во Франции также прокатилась волна протестов против мюнхенского сговора. 24 сентября 1938 г. делегация ВОМ демонстративно нанесла визит в посольство Чехословакии, обещая приложить усилия для спасения страны{613}. В октябре 1938 г. 70% французов высказались за усиление сопротивления новым требованиям Гитлера{614}.
1939 год, принесший новые удары по антивоенным силам, стал трагической реальностью. Разразившийся международный политический кризис, утрата надежд на коллективную безопасность, переход большинства стран на путь пактомании и тайных переговоров лишали антивоенные силы политической основы. Распад Народного фронта во Франции, гибель республиканской Испании не только нанесли непоправимый морально-психологический ущерб антивоенным силам, посеяли страх перед войной, но и вырвали из их рядов тысячи приверженцев мира и антифашистов. Уменьшилось число организаций, участвовавших в антифашистской борьбе, значительно ослабло их влияние.
Накануне решающего столкновения с фашизмом складывалась обстановка, крайне неблагоприятная прежде всего для антивоенного рабочего движения, которое оставалось безнадежно расколотым. Более того, в странах фашистской диктатуры по антифашистским силам были нанесены тяжелые удары. Десятки тысяч коммунистов, социалистов и других антифашистов были брошены в тюрьмы и концлагеря; [189] оставшиеся на свободе были опутаны системой сыска и доносов.
Немногочисленные коммунистические антифашистские силы (в 1939 г. в капиталистическом мире насчитывалось 1 200 тыс. коммунистов){615} оставались наиболее мужественной когортой в борьбе за предотвращение новой войны. Политика национального фронта, провозглашенная компартиями, стала единственной альтернативой{616}. В этот предгрозовой период коммунисты беззаветно боролись за отражение агрессии, создание национальных фронтов, укрепление обороны своих стран, удаление мюнхенцев из правительств.
Коминтерн настойчиво призывал антифашистские организации и движения к поддержке переговоров между Францией, Англией и СССР. В его решениях того времени коммунисты ориентировались на развертывание движения Сопротивления гитлеровскому фашизму{617}. В воззвании 1 мая 1939 г. Коминтерн призвал рабочий класс к противодействию любому соглашению с фашизмом, к организации отпора его разбойничьей военной политике. Коммунисты вновь предложили созыв международной конференции{618}. Однако одновременно на XVIII съезде ВКП(б) была провозглашена «решительная борьба против «капитулянтов» как фашистской агентуры в рабочем движении, выступающей в целях обмана масс под маской «пацифизма» «{619}.
В свою очередь правая социал-демократия в эти трудные дни подвергла бесконечным атакам политику народного и национального фронтов, разрушая достигнутое в ряде случаев единство. Ряд влиятельных секций Социалистического интернационала раскололись на сторонников политики коллективной безопасности, «мюнхенцев», «изоляционистов»; внутри многих партий и организаций разгорался конфликт между сторонниками ненасильственных и вооруженных форм отпора фашизму.
Весной 1939 г. деятельность РСИ была практически парализована, и он уже не реагировал на захват и расчленение Чехословакии. Некоторые легальные социал-демократические партии даже не опубликовали первомайского воззвания РСИ, считая его «непомерным бременем солидарности». В мае — июне 1939 г. руководство РСИ (де Брукер и Ф. Адлер) из-за отхода партий от провозглашенных принципов подало в отставку{620}.
Определенное значение в расколе антивоенных сил приобрела деятельность троцкистского IV Интернационала. Называя себя «Мировой партией социальной революции» и проповедуя курс на мировую революцию, троцкисты выступали [190] против политики народных и национальных фронтов, коллективной безопасности, обвиняя Коминтерн в «пацифизме» и «служении капитализму»{621}. Деятельность IV Интернационала усложняла положение в антивоенном рабочем движении, порождая путаницу и замешательство в некоторой, хотя и небольшой, части антивоенных сил.
Пагубную роль играли призывы к отказу от воинской обязанности и к всеобщей превентивной стачке{622}. В качестве примера можно сослаться на деятельность французского анархо-синдикалистского Центра действия против войны, который считал, что эти «прямые действия» способны предотвратить войну. В августе — сентябре 1939 г. Центр, провозглашая в своих листовках лозунг «немедленного мира», патетически заклинал: «За что мы должны воевать? За Данциг? За польский коридор? За престиж, за честь? Нет! Мы не пойдем!» — и призывал сложить оружие{623}. В канун и первые дни войны эти призывы открывали дорогу фашистскому вермахту, парализуя сопротивление агрессии.
Вместе с тем в начале 1939 г. под эгидой ВОМ еще продолжались отдельные кампании протеста, и прежде всего против захвата гитлеровским вермахтом Чехословакии. Информационная конференция Международного комитета борьбы против войны и фашизма во главе с П. Ланжевеном призвала все «демократические народы вынудить свои правительства проводить совместные действия за мир и свободу»{624}.
Наиболее ощутимым в первой половине 1939 г. было движение мира в США. Конгресс американской Лиги за мир и демократию, проходивший в январе 1939 г. в Нью-Йорке, был самым массовым и представительным за всю ее историю. Призвав отказаться от политики поощрения агрессора, конгресс потребовал от правительства усиления борьбы против Японии, Германии и Италии{625}. Крупнейшие пацифистские демократические организации США, такие, как Комитет за коллективные мирные усилия, сближаясь с американской Лигой за мир и демократию, призывали американский народ к борьбе с фашизмом и создание в этих целях новой системы коллективной безопасности{626}.
Однако уже с весны 1939 г. антифашистские выступления становились все более спорадическими и малочисленными. В мае 1939 г. Международным комитетом была предпринята еще одна, уже последняя, попытка призвать левые антивоенные силы к «созданию организационного единства для борьбы за предотвращение грозящей катастрофы»{627}. Инициатива созыва конференции, состоявшейся в Париже 13–14 мая, принадлежала П. Ланжевену и Н. Энджеллу. На этом форуме, [191] где собралось около 600 человек, включавших всемирно известных политиков, деятелей искусства и науки (Г. Манн, Л. Арагон, З. Фирлингер, М. Кашен, П. Ненни и др.), выступавшие требовали от правительств Англии, Франции, Польши и СССР решительной защиты мира. Однако призывы «к единству в целях более эффективной борьбы против развязывания войны, против поджигателей войны... во имя спасения справедливости, права и цивилизации{628} оказались уже бессильными повлиять на ход событий.
С лета 1939 г. большинство организаций ВОМ обсуждало свое положение во время будущей войны, размышляя по Поводу краха Лиги Наций. То, что эта международная организация должна была разделить ответственность за войну, казалось для многих лидеров ВОМ жестокой иронией{629}. Многие национальные секции ВОМ обсуждали вопросы мирного урегулирования, проблемы послевоенного федерализма и т. д. Так, эта проблема была ведущей в английском Союзе Лиги Наций{630}. В США Дж. Шотвелом была создана «Комиссия по исследованию Организации мира», которая проводила «круглые столы» и дискуссии по вопросам борьбы с фашизмом и создания в будущем системы безопасности{631}. Большой резонанс в 1939 г. получила книга журналиста К. Стрейта «Сегодняшний Союз», пропагандирующая идею создания глобального союза, конфедерации демократических государств по типу государственного устройства США. Она выдержала в течение двух лет 14 изданий{632}.
Тяжело отразились на антивоенном движении крах московских переговоров и советско-германский договор о ненападении от 23 августа 1939 г., вступавший в противоречие с антифашистскими целями VII конгресса Коминтерна и Брюссельского конгресса мира.
Заключение соглашений между СССР, Англией и Францией позволило бы воссоздать на новом уровне антифашистскую коалицию общественности. В результате же подписания договора и сопутствующих документов между СССР и нацистской Германией, последовательно и кроваво истреблявшей коммунистов, социалистов и пацифистов, антивоенное движение стало одной из его жертв.
Многие коммунисты и другие антифашисты, для которых заключение договора было неожиданностью, сразу не смогли осознать трагизма этого шага. Только за день до заключения договора, 22 августа, ИККИ смог направить компартиям рекомендации Секретариата с призывом к проведению разъяснительной работы о том, что мюнхенцы «являются главным препятствием для заключения соглашения между [192] Англией и Францией, с одной стороны, и СССР — с другой». Вместе с тем руководство Коминтерна в тот момент справедливо считало, что вероятное заключение пакта «не исключает возможности и необходимости соглашения между Англией, Францией и СССР» и что «необходимо продолжать «борьбу против агрессоров, в особенности против германского фашизма» {633}. Однако рекомендации ИККИ запоздали. Советско-германский договор о ненападении значительно усложнил положение коммунистов и левых сил.
Соглашение СССР с Германией, отодвигавшее на время немецкую агрессию против СССР, имело в то же время негативные идеологические и морально-психологические последствия, вызвав деморализацию и замешательство одних, понимание и одобрение других. Это произошло потому, что советско-германский договор, не будучи сам по себе исключением из практики международной жизни 30-х годов, был вместе с тем связан с деформациями, присущими эпохе сталинизма, со свойственным Сталину и его окружению пренебрежением принципами морали. Эти факты сказались как на трактовке договора, так и на деятельности Советского правительства после его подписания{634}.
Генеральный секретарь ФКП М. Торез в Заявлении от 25 августа 1939 г., расценивая пакт как «попытку разорвать блок агрессоров...», вместе с тем утверждал необходимость борьбы с фашизмом и заключения в этих целях франко-англосоветского договора. В Заявлении ЦК Коммунистической партии Германии и Манифесте Коммунистической партии Италии от 31 августа 1939 г., опубликованных в «Рундшау», выражалось понимание этой акции Советского правительства{635}. «Советско-германский пакт, — вспоминал в 1979 г. ветеран английской компартии Д. Прискотт, — не был для меня травмирующим шоком, он воспринимался как мрачная необходимость для выживания СССР перед лицом дьявольского вероломства британского правительства и его лейбористских адвокатов»{636}.
Тем не менее в целом левое антивоенное движение было дезориентировано. Договор, по словам А. Роазио, был воспринят «как гром среди ясного неба, в том числе и многими трудящимися, утратившими на некоторое время всякую надежду на победу над фашизмом... Нелегко было объяснить... почему был заключен договор между гитлеровской Германией и Советским Союзом»{637}.
Вместе с тем большинство считало, что советско-германский договор не изменит антифашистской позиции коммунистов{638}. Многие коммунистические партии, справедливо [193] рассматривая фашизм как основную угрозу, а создание антифашистской коалиции — как главную задачу, поддержали линию борьбы на два фронта: против гитлеровской Германии и против своих правительств. Возникла дискуссия о характере (империалистическом или антифашистском) войны и тактике коммунистов в новых условиях. Для одних казалось невозможным считать войну против нацистской Германии со стороны англо-французской коалиции империалистической, для других было невероятно называть войну правительств Чемберлена и Даладье, стремившихся к сговору с гитлеровской Германией, антифашистской{639}.
Кроме того, подписание дипломатического документа Договора о ненападении привело к неожиданному для многих изменению антифашистской стратегии Коминтерна. 7 сентября 1939 г. Сталин потребовал от Димитрова отказа от установок VII конгресса Коминтерна о фашизме как главном источнике агрессии, снятия лозунга народного фронта{640}. Из открытой печати Коминтерна исчез термин «фашизм»{641}.
Вторая мировая война началась не так, как ожидали коммунисты, считавшие необходимым в соответствии с главным курсом VII конгресса продолжить в новых условиях борьбу с агрессивными государствами. Однако ослабленный сталинским террором, Исполком Коминтерна оказался не в состоянии проявить свою идейно-политическую самостоятельность. Г. Димитров был вынужден говорить и писать противоположное тому, что он отстаивал в предыдущие годы, убеждать коммунистов в том, что их главным врагом является не нацизм и фашизм, а англо-французский империализм{642}.
Опубликованная в журнале «Коммунистический Интернационал» статья Г. Димитрова, доработанная по замечаниям Сталина, «Война и рабочий класс в капиталистических странах», в которой говорилось об «империалистическом характере войны, о новой позиции для рабочего класса»{643}, о борьбе против империалистической войны в своей собственной стране, об усилении борьбы с социал-демократией, по существу препятствовала движению Сопротивления.
Еще более определенно эти идеи прозвучали в ноябрьском воззвании ИККИ в связи с 22-й годовщиной Великого Октября, где мировая война определялась как «продолжение многолетней империалистической тяжбы в лагере империализма». Подчеркивая империалистические устремления правящих кругов воюющих стран, Воззвание, однако, обходило существенный вопрос о национально-освободительной борьбе, например, для польского и других народов, ставших [194] жертвами фашистской агрессии. Более того, в Воззвании подчеркивалось, что вследствие возникновения войны исчезло различие между двумя капиталистическими группировками{644}. В директивах компартиям Скандинавских стран, оккупированных Германией, Коминтерн настаивал на том, что их главный враг — англо-французский империализм{645}.
Особо пагубную роль в дезориентации антифашистски настроенных левых сил сыграл заключенный 28 сентября 1939 г. советско-германский Договор о дружбе и о границах, где демаркация границ рассматривалась как «надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между народами»{646}. Афиширование дружбы СССР с нацистской Германией, широко освещавшейся в советской и немецкой прессе, нападки Молотова на антифашистскую линию советских дипломатов{647} производили удручающее впечатление.
Заключение Советским Союзом договоров с гитлеровской Германией, изменение антифашистской стратегии Коминтерна, возвращение к прежней стратегии борьбы с социал-демократами — события, произошедшие неожиданно в течение только одного месяца, не могли не внести замешательство в антифашистские силы, которые отнеслись с недоверием, непониманием и даже опаской к этим шагам. Многие компартии считали новую линию грубейшей ошибкой, способствовавшей «разжиганию аппетитов фашистского тигра»{648}.
Тем не менее подчинение линии Коминтерна было неизбежным для каждой коммунистической партии, являвшейся его секцией{649}. К тому же в коммунистическом и левом антифашистском движении не прекращала жить надежда на то, что Советский Союз рано или поздно вступит в борьбу с фашизмом. Вместе с тем «странность» разразившейся войны свидетельствовала о том, что правящие круги Англии и Франции не намерены вести действенную борьбу с гитлеровской Германией. Все это укрепляло мысль о правоте провозглашенной новой линии.
Весьма характерными в этой связи являются слова ветерана английской компартии Э. Скотта о том времени, когда ему сообщили об изменении курса Коминтерна: «Я провел 48 очень неприятных часов, обдумывая всю ситуацию, а затем сказал себе: «Ну, если Советский Союз занял эту позицию, нам не остается ничего другого, как сделать то же самое». Я считал тогда, что именно это — ключ к решению вопроса... потому что... прогресс и борьба против фашизма просто невозможны в случае гибели Советского Союза; мы все в то время отождествляли себя с Советским Союзом»{650}. При всех этих потрясениях определенная часть общественности [195] отвернулась, например, от французской компартии. Другая часть с доверием отнеслась к пакту, но, будучи неспособной самостоятельно ориентироваться в сложной обстановке, ожидала разъяснений. «Были, конечно, и люди, — писал французский антифашист полковник Андре (А. Узульяс), — понявшие, что пакт явился логическим результатом событий, пережитых нами за последние три года»{651}.
Несмотря на сложившуюся в 1939 г. ситуацию, коммунистические партии оставались антифашистскими, антинацистскими. Истерическая пропаганда буржуазной прессы о феномене «нацикоммунизма» была в отношении их сплошным вымыслом. Поэтому в этот час испытаний коммунистам было крайне сложно и даже опасно для жизни защищать на митингах левые силы, советскую внешнюю политику. Так, Ж. Коньо, член ЦК ФКП, главный редактор «Юманите» и в то же время секретарь Международного комитета борьбы против войны и фашизма, в своих воспоминаниях указывал на огромные трудности в аргументации вступления советских войск на территорию Польши{652}. Один из ветеранов английской компартии, Л. Болдуин, вспоминал о трудностях при проведении уличных митингов, где оппозиция возросла в такой степени, что пришлось от таких митингов отказаться{653}.
Значительно усложнились взаимоотношения коммунистов и левых антивоенных сил в США. Была полностью изолирована американская Лига за мир и демократию. Попытки коммунистов наладить контакты с организацией «Удержим Америку от войны» кончились неудачей, так как ее руководители не желали «превращения в провоенную организацию, если это продиктует сталинская внешняя политика» {654}. Непростым было и отношение немецких коммунистов ко всем этим сложным проблемам{655}.
Во многих странах компартии были запрещены, тысячи их членов брошены за решетку. В исключительно трудной обстановке, ставшие объектом репрессий, террора, клеветы, коммунистические партии как на легальном положении, так и в условиях глубокого подполья тем не менее шаг за шагом трансформировались в главный штаб объединения национальных и патриотических сил, формировавший движение Сопротивления оккупантам.
Однако для этого необходимо было пройти горнило исторического опыта предвоенных лет, когда коммунисты и другие левые силы предпринимали поистине героические усилия для борьбы с фашизмом и предотвращения войны, когда были совершены трагические ошибки и не преодолены многие заблуждения. [196]