Малые страны в большой политике
Переломным для внешней политики многих стран Центральной и Юго-Восточной Европы стал 1936 год. Ремилитаризация Германией в нарушение Версальского договора Рейнской зоны, изменив стратегическую обстановку в Европе, поставила союзников Франции в невыгодное положение, лишая их надежд на получение эффективной помощи в случае германской агрессии. После объявления Бельгией в марте 1936 г. нейтралитета возможный фронт действий Франции против Германии сократился до такой степени, что мог быть успешно защищен даже теми силами, которые уже имелись в распоряжении гитлеровцев. Средства давления Франции на Германию были сведены до минимума.
Европа послевоенная превращалась в Европу предвоенную. Прежде всего возросла угроза проникновения Германии в центральную ее часть: в Австрию, Чехословакию, на Балканы. Попытки Чехословакии укрепить Малую Антанту, выдвинув предложение о заключении ею как блоком нового союзного договора с Францией, натолкнулись на противодействие двух других участников этого союза — Румынии и Югославии. Под влиянием непрерывно возрастающих противоречий среди своих членов Малая Антанта вступила с весны 1936 г. в период разложения. Было совершенно очевидно, что «единство» ее политической ориентации все больше становилось лишь пропагандистским лозунгом, за которым на деле стояли различные интересы. Для Чехословакии это была в первую очередь необходимость защиты от угрозы со стороны Германии, для Югославии — со стороны Италии. Чехословакия была не прочь опереться на Италию, в то время как Югославия искала дополнительной поддержки против итальянской политики со стороны Германии. Их подход к отношениям с Советским Союзом был также различным. Чехословацко-югославские противоречия в вопросе о политической линии Малой Антанты были определяющими для дальнейшей судьбы этого блока.
В Румынии в этот период шла острая борьба по вопросам внешней политики. В начале 30-х годов на ее политической арене возникло течение, стремившееся к укреплению Малой Антанты и выступавшее за тесный союз с Францией и сближение с Советским Союзом. Во главе его стоял министр [147] иностранных дел Н. Титулеску, против которого вели интриги гитлеровцы{455}. В то же время группа либералов, фашисты из «Железной гвардии» и другие правые партии и группировки активно выступали за сближение с гитлеровской Германией. На внешнюю политику Румынии значительное влияние оказывал ее союз с Польшей, основанный на польско-румынском договоре 1921 г. и направленный против СССР, а также ее желание во что бы то ни стало удержать Бессарабию. Первое осложняло ее отношения с Чехословакией, а второе подогревало антисоветские настроения в правящих кругах страны.
Встала на путь отхода от союза с Францией и сближения с фашистскими государствами Югославия. В основе отхода Югославии от французской системы союзов и Малой Антанты лежали многочисленные факторы, главным из которых была антисоветская направленность внешней политики югославских правящих кругов. Своей политикой они открыли широкие возможности для вмешательства гитлеровской Германии в дела Балканских государств{456}.
Опору в фашистских государствах с середины 30-х годов искала и Болгария. Однако царь Борис воздерживался от демонстрации такой односторонней ориентации, чтобы не ограничивать возможности маневра.
Все больше начали проявляться симптомы поворота во внешней политике Турции: после международной конференции в Монтрё (июнь — июль 1936 г.), принявшей новую конвенцию о международном режиме черноморских проливов, стало очевидным охлаждение ее отношений с СССР и ориентация на Великобританию.
Изменения на европейской арене дали новый импульс политике ревизии границ в Венгрии. Ослабление французской гегемонии в Дунайском бассейне привело венгерские правящие круги к убеждению, что решающим фактором в Центральной Европе становится Германия, от которой и зависит ревизия Версаля. Это сделало Венгрию орудием в руках нацистов. По указанию из Берлина венгерское правительство ограничило свои требования ревизии границ с Чехословакией{457}.
Но наибольшее воздействие на страны Центральной и Юго-Восточной Европы оказала британская политика «умиротворения» агрессора, за формированием которой напряженно наблюдали правительства всех малых и средних государств. В Лондоне пришли к выводу, что Франции не следует больше выполнять свои обязательства на востоке Европы, она должна отказаться от своих союзников в этом регионе и оставить его Германии. Британские правящие [148] круги видели проблему безопасности стран Центральной и Юго-Восточной Европы через призму англо-германских отношений в русле политики «умиротворения», направленной на соглашение с Германией путем уступок, компромиссов и жертв в тех сферах, которые прямо не касались интересов Великобритании. Внешне такая политика выглядела как стремление сохранить мир и достичь устранения существующих противоречий между государствами путем переговоров. В действительности же британские консерваторы стремились при этом отвлечь Францию от политики коллективной безопасности, в особенности от франко-советского союза, разрушить французскую систему союзов в Центральной Европе, создававшую потенциальную помеху компромиссу с Германией. Результатом должна была стать стабилизация ситуации на западе и свобода рук для гитлеровцев на востоке Европы{458}.
11 июля 1936 г. было заключено германо-австрийское соглашение, рассматривавшееся в Берлине как инструмент превращения Австрии в сателлита Германии, а затем и поглощения ее «третьим рейхом» путем аншлюса. По-разному реагировали государства региона на это событие. Наиболее аллергичной была реакция Чехословакии, правящие круги которой восприняли ее как непосредственную угрозу безопасности республики. В Польше отнеслись к этому факту равнодушно, считая соглашение внутринемецким делом. Полное непонимание характера изменений в Центральной Европе проявили в Белграде. В правящих кругах Югославии приветствовали германо-австрийское соглашение как препятствие для реставрации Габсбургов в Австрии и как ослабление позиций Италии в Дунайском бассейне. В Будапеште восприняли соглашение с облегчением, как акт, который окончательно устранял в Австрии политическое влияние Франции и Чехословакии{459}.
Важные изменения на международной арене привели к формированию новой внешнеполитической концепции Югославии и Румынии. Победа Италии в Африке вновь вернула ее на Балканы в качестве основного противника Югославии. Правительство Югославии понимало, что в возможном конфликте с Италией оно не может рассчитывать на действенную поддержку Франции и Англии, всячески заигрывавших с Муссолини, пытавшихся ослабить «ось» Берлин — Рим. Поэтому в Белграде пришли к выводу, что прежние союзы малоэффективны, недостаточны и не выполняют больше своей функциональной роли. Эта оценка в первую очередь относилась к Франции, которая, по мнению Белграда, не только не может, но и не хочет помочь в укреплении [149] безопасности своего союзника. Недоверие к Франции еще более возросло после образования правительства Народного фронта Л. Блюма, что, по мнению реакционных деятелей Югославии, усиливало опасность «большевизации» Европы. Оккупация Эфиопии Италией, безнаказанность нарушения Германией статей Версальского мирного договора, грубое вмешательство фашистских государств в испанские дела при полном равнодушии западных держав, бессилие Лиги Наций — все это подрывало веру в реальность принципов коллективной безопасности. В Белграде с иронией говорили о коллективной безопасности как о «коллективной неуверенности»{460}. Кроме того, югославская реакция питала недоверие к политике коллективной безопасности и по соображениям идеологического порядка. Она не хотела, чтобы гарантом безопасности был союз между СССР и Францией, так как, по мнению двора и премьера М. Стоядиновича, это вело к ухудшению отношений Югославии с Германией и Италией и таило в себе опасность быть втянутым в войну на стороне большевиков.
На рубеже 1936–1937 гг. правящие круги Югославии выработали новую внешнеполитическую концепцию, основой которой было стремление к нейтралитету. Согласно этой концепции, Югославия, с одной стороны, должна была постепенно ослаблять свои связи с Францией и Малой Антантой, которые не соответствовали новой расстановке сил в Европе и только требовали неоправданных жертв, а с другой — выработать систему новых отношений с фашистскими государствами, которые занимали все более доминирующие позиции в Центральной и Юго-Восточной Европе. При этом имелось в виду исключить участие Югославии в спорах между великими державами, в блоках и борьбе между ними за сферы влияния, избегать конфликтных ситуаций, которые не имеют прямого отношения к Югославии. Областью опасных трений и перегруппировки сил в Белграде считали Центральную Европу, поэтому стремились ослабить свои обязательства по Малой Антанте, особенно в том, что касалось безопасности Чехословакии. Балканы, по их мнению, занимали второстепенное место в борьбе великих держав. Спорные вопросы югославские правящие круги предполагали решать на двусторонней основе, строго придерживаясь «независимой», «самостоятельной» и «реалистической» политики, по существу игнорируя безопасность региона в целом{461}. Это было провозглашение политики государственного эгоизма, основанной на фиктивной формуле равновесия между блоками великих держав, что должно было позволить Югославии лавировать между ними до того момента, когда [150] станет ясно, какой из них обладает преимущественным влиянием.
Нейтральный курс Югославии был фактической формой политики «умиротворения» на Балканах. В Белграде считали, что сохранение мира в Европе зависит от соглашения Великобритании с Германией, а наибольшая опасность исходит не от фашистских государств, а от большевизма. Конкретным выражением такого внешнеполитического курса Югославии стало заключение ею Договора о вечной дружбе с Болгарией 21 января 1937 г., практически перечеркнувшего замысел создания в 1934 г. Балканской Антанты (Югославия, Румыния, Турция, Греция), с целью сохранения статус-кво на Балканах{462}. Но болгаро-югославский пакт затрагивал не только Балканскую Антанту. Ставя под сомнение югославо-румынские отношения, он порождал новые противоречия и среди государств Малой Антанты. Таким образом, его заключение подрывало всю систему безопасности в Юго-Восточной Европе, что было на руку гитлеровской Германии и фашистской Италии. После заключения болгаро-югославского договора Балканский пакт теперь означал не более чем своего рода коллективный договор о ненападении.
Для Болгарии заключение Договора о вечной дружбе означало также пересмотр ее внешнеполитической тактики. Он стал результатом усилий той части болгарской буржуазии, которая поняла невозможность осуществления «национальных идеалов» сразу во всех направлениях и против всех соседей. В Софии считали полезным и нужным соглашение с самым сильным из своих соседей — с Югославией, чтобы открыть дорогу для экспансии против других соседей, в основном в направлении Эгейского моря, т. е. против Греции. В обмен на отказ, хоть и неискренний, временный, от всех претензий к Югославии Болгария могла отныне рассчитывать на ее нейтралитет и даже поддержку в случае конфликта с одной из стран — участниц Балканского пакта. Пакт с Югославией разрывал кольцо враждебных государств вокруг Болгарии и в значительной степени притуплял антиболгарское острие Балканского пакта. Улучшая военно-стратегическое положение страны, пакт создавал также реальные предпосылки для начала перевооружения болгарской армии. Раньше Болгария лишена была возможности ввозить оружие из-за границы. Теперь, при заключении пакта, она достигла устной договоренности с Югославией, что последняя не будет препятствовать транзиту через ее территорию оружия, закупленного Болгарией в Германии{463}.
Следующим шагом Югославии в указанном направлении стало «Политическое соглашение», подписанное в Белграде [151] с Италией 25 марта 1937 г., вошедшее в историю дипломатии как договор о нейтралитете. Итало-югославский договор был подписан в духе принципов двусторонних соглашений, за которые столь рьяно выступали фашистские государства, и нанес серьезный удар по системе коллективной безопасности. Он практически выводил Югославию из сферы влияния Франции и в европейских столицах был справедливо расценен как крупное поражение французской дипломатии{464}.
В то же время итало-югославский договор неожиданно получил одобрение в Лондоне. Британское правительство считало, что договор придает более реальное содержание англо-итальянскому «джентльменскому соглашению» о сохранении статус-кво в районе Средиземного моря. В то же время, зная о немецко-итальянских противоречиях на Балканах и переоценивая их значение, Англия рассчитывала на их дальнейшее обострение и была не прочь сыграть на них. Однако эти планы оказались беспочвенными{465}.
Сигналом, возвестившим начало изменения внешнеполитической ориентации Румынии, стала отставка в конце августа 1936 г. Н. Титулеску с поста министра иностранных дел. Он был обвинен двором и буржуазными партиями в непонимании изменившейся международной ситуации, в бесплодности его прежней ориентации на Францию и Малую Антанту, в неприемлемости для Румынии его просоветской ориентации. В сущности это также была атака на политику коллективной безопасности, сторонником которой был Титулеску. Его уход как бы символизировал недоверие малых государств Центральной и Юго-Восточной Европы к Англии и Франции, к Лиге Наций и их стремление приспособиться к создавшейся ситуации.
В конце 1936 г. в Бухаресте все чаще говорилось о том, что внешняя политика Румынии должна быть нейтральной и что следует избегать споров между великими державами, чтобы не оказаться ареной военных столкновений между ними, в особенности между Германией и СССР. Румыния, по представлениям правящих кругов, должна проводить «независимую» политику по примеру Польши и Югославии. Тем не менее ее внешнеполитический курс отличался от курса Югославии большей склонностью к связям с Францией и Малой Антантой, большим опасением территориальных изменений в Дунайском бассейне{466}.
Наиболее разительные изменения произошли во взаимоотношениях Румынии с Советским Союзом. Новый министр иностранных дел В. Антонеску сразу же заявил об отказе от линии Титулеску, стремившегося к сближению с СССР в проведении политики коллективной безопасности. Отныне [152] Румыния строила свою безопасность в соответствии с концепцией нейтралитета и «урегулирования» отношений с фашистскими государствами. Расширяется ее сотрудничество с Польшей на антисоветской основе, что в Варшаве стремились всячески развивать параллельно с ослаблением связей Румынии с Малой Антантой в целях изоляции Чехословакии. Польский министр иностранных дел Ю. Бек начинает развивать свою концепцию «междуморья», создания блока малых и средних государств от Балтийского до Черного моря, где Польша играла бы доминирующую роль {467}.
Падение Титулеску способствовало непосредственному сближению Румынии с гитлеровской Германией. Осенью 1936 г. нацистские главари дали понять румынским дипломатам, что если Румыния не подпишет соглашения с СССР, откажется пропустить через свою территорию советские войска и не будет участвовать в антигерманских комбинациях, то Германия будет считать Румынию «передовым постом против большевизма» и даже предоставит гарантии ее границ. В середине 1937 г. румынский король Кароль заявлял, что Румыния освободилась от французского «полубольшевистского» влияния и стремится к укреплению связей с Великобританией. Это усилило блокирование Румынии с Югославией также в рамках Малой Антанты и изоляцию Чехословакии практически по всем внешнеполитическим проблемам, исключая венгерский реваншизм {468}.
Показателем происходивших перемен в политике стран Центральной и Юго-Восточной Европы были и секретные переговоры, которые Чехословакия вела в конце 1936 — начале 1937 г. с гитлеровской Германией о возможности урегулирования их отношений. Чехословакия стремилась к заключению с Германией нового гарантийного пакта, или «нового Локарно», который должен быть подписан с ведома Франции и расширить чехословацко-германский арбитражный договор 1925 г. Планы Германии были совершенно противоположными. Гитлеровские эмиссары в Праге предлагали заключить двустороннее соглашение, которое не имело бы ничего общего с «новым Локарно», ограничивало бы союзные отношения Чехословакии с Францией и СССР, позволило бы гитлеровской агентуре в Чехословакии, судето-немецкой партии, войти в правительственную коалицию. Это было не что иное, как предложение отказаться от всей прежней союзной системы, на которой зиждилась безопасность Чехословакии, и допустить, чтобы гитлеровская агентура подорвала республику изнутри. На это президент Э. Бенеш, который был инициатором переговоров, пойти не мог{469}.
Потерпев неудачу в переговорах с гитлеровцами, чехословацкое правительство разработало проект преобразования [153] Малой Антанты в блок государств, который бы защищал его членов против любой внешней агрессии. Осуществление такого проекта должно было застраховать Чехословакию от изоляции и превратить Малую Антанту в фактор, с которым должны были считаться великие державы. Прежде всего Малая Антанта должна была выступать как единое целое в переговорах с Германией и Италией, затем последовало бы подписание договора о взаимной помощи между Францией и Малой Антантой как блоком{470}.
Однако Франция отнеслась к этому проекту более чем прохладно, опасаясь вызвать острую реакцию Италии и Германии, при отсутствии всякой поддержки Великобритании. Югославия и Румыния в этой ситуации пошли по пути одностороннего урегулирования отношений с Италией и Германией, избегая всяких обязательств, которые бы их втянули в конфликт Чехословакии с Германией. Чехословакия оказалась в изоляции.
Постепенное разрушение Версальской системы привело также к ослаблению международного положения Польши. Выход польские правящие круги видели в активизации своих усилий по сохранению «добрососедских» отношений с Германией и реорганизации связей с Францией и Великобританией. Осенью 1936 г. были обновлены двусторонние договоры между Польшей и Францией 1921 и 1925 гг., но при этом Варшава отказалась от широкой интерпретации польско-французского союза, что означало игнорирование польскими правящими кругами союзнических обязательств Франции в отношении СССР и Чехословакии. Но и французская сторона не особенно на этом настаивала. Это означало, что Франция признавала «специфические» интересы Польши в Восточной Европе.
С другой стороны, это давало возможность министру иностранных дел Польши Ю. Беку заверять Берлин, Рим и Будапешт в том, что Польша не изменила свой внешнеполитический курс, а перед польской общественностью утверждать, что укрепляются связи с прежним союзником и гарантом Версаля — Францией{471}. Одновременно Ю. Бек стремился активизировать связи Польши с Великобританией, учитывая влияние последней. Он всячески стремился приспособиться к британской политике «умиротворения», доказывая, что сохранение хороших отношений Польши с Германией и изоляция СССР от Европы идет именно в этом русле. После образования во Франции правительства Народного фронта и начала гражданской войны в Испании польские правящие круги все больше склонялись к укреплению связей с гитлеровской Германией, аргументируя [154] такой курс необходимостью борьбы против «коммунистической опасности» и убеждая польскую общественность в том, что германская экспансия направлена против Австрии и Чехословакии и Польше она не угрожает. С другой стороны, они усилили антисоветскую кампанию, выступая по существу единым фронтом с гитлеровской пропагандой{472}.
Нельзя сказать, чтобы в Варшаве не понимали опасности ослабления позиций Франции в Центральной Европе и отсутствия интереса к региону в Лондоне как прямого пути к установлению здесь гегемонии Германии. Для противодействия этому Ю. Бек выработал концепцию создания в Дунайском бассейне «системы дружественных государств» от Балтики до Черного моря — «междуморья», или «третьей Европы», под эгидой Польши. По представлению Ю. Бека, это должен был быть блок нейтральных государств, какая-то новая «ось» Варшава — Будапешт — Белград — Рим, которая могла быть образована за счет раздела Чехословакии между Германией, Венгрией и Польшей. Концепция была нежизнеспособна, поскольку ее предполагалось осуществить на руинах Чехословакии, главного бастиона против германской экспансии в Центральной Европе. Объединительной идеей задуманного блока мог быть только антисоветизм. Оборонительные возможности блока против гитлеровской экспансии были ничтожны. Поэтому визиты Бека в Югославию, Румынию и Финляндию существенных результатов не дали{473}. Это говорило о нереальной оценке в Варшаве международной ситуации, преувеличении роли и места Польши в системе государств Центральной и Юго-Восточной Европы.
1938 год начался для стран Центральной и Юго-Восточной Европы в обстановке упорных слухов о предстоящих крупных переменах в европейской политике. Поступавшие сведения ориентировали на выводы о закулисно подготавливаемом сближении «двух осей» — Берлин — Рим и Лондон — Париж; о реорганизации Лиги Наций, которую еще недавно они считали одной из основ своей безопасности; о том, что британские и французские правящие круги смирились с мыслью о неизбежности аншлюса Австрии и только хотели бы, чтобы он свершился «мирным путем», «без применения силы»; что вслед за этим неминуемо последует реорганизация Чехословакии в федеративное «государство национальностей», в котором судетские немцы будут иметь решающий голос при определении внешней политики. Началось даже обсуждение возможного поведения той или иной страны в случае аншлюса Австрии или германского нападения на Чехословакию. Большинство этих вопросов обсуждалось, к примеру, в ходе визита югославского премьер-министра [155] М. Стоядиновича в Берлин в январе 1938 г. В Венгрии правящие круги приступили к подготовке военных действий против Чехословакии, исходя из перспективы сотрудничества с Германией.
Аншлюс Австрии оказал дальнейшее негативное воздействие на ситуацию в Центральной и Юго-Восточной Европе. Он продемонстрировал безнаказанность агрессора, бессилие Лиги Наций, фатально подорвал престиж Франции в глазах ее союзников, девальвировал договорно-правовые нормы. Безучастно восприняла это событие Польша. С точки зрения Ю. Бека и его иррациональных представлений, аншлюс должен был стать катализатором в создании блока «третьей Европы». В Венгрии ликвидацию независимой Австрии рассматривали как увертюру к расчленению Чехословакии, хотя министр иностранных дел К. Каня признавал, что в результате создавшейся ситуации у Венгрии нет иного выхода, как только подчинение гегемонии Германии в Дунайском бассейне. Укрепился польско-венгерский альянс, направленный против Чехословакии{474}.
В Югославии аншлюс, казалось, восприняли в правительственных кругах с облегчением. М. Стоядинович подчеркивал, что считает его внутринемецким делом, но в то же время расширение границ «третьего рейха» и соприкосновение их с рубежами Югославии воодушевления не вызывали. Более того, возникли опасения относительно развития германской экспансии на юго-восток. Румыния в свою очередь проявила полную индифферентность в вопросе аншлюса, считая его делом великих держав.
Германия приступила к изоляции Чехословакии от ее союзников по Малой Антанте — Румынии и Югославии и подрыву ее изнутри с помощью судетских немцев. Британские «умиротворители» оказывали нажим на Чехословакию с целью удовлетворения требований судетских немцев и соглашения с Германией. Помимо этого английская дипломатия сосредоточила свое внимание на укреплении британских имперских позиций в Восточном Средиземноморье. Наряду с соглашением с Италией, преследовавшим также цель ослабить «ось» Берлин — Рим, она содействовала дальнейшему сближению между Турцией и Грецией. Под английским патронатом 27 апреля 1938 г. был подписан турецко-греческий договор, расширявший взаимные обязательства этих стран вплоть до оказания ограниченной взаимной помощи в случае осложнения ситуации в районе Средиземноморья{475}.
Французское правительство Э. Даладье полностью солидаризировалось с курсом «умиротворения», проводимым Великобританией, и дало понять президенту ЧСР Э. Бенешу, [156] что ввиду стратегически невыгодного положения Чехословакии и слабости французской армии Франция как союзник ЧСР не сможет воспрепятствовать нацистской агрессии против этой страны.
Заметными событиями того времени в Центральной и Юго-Восточной Европе стали Салоникское соглашение 31 июля 1938 г. между Болгарией и странами Балканской Антанты, ликвидировавшее все постановления Нейиского договора относительно вооружений, и соглашение Малой Антанты с Венгрией, заключенное в Бледе 23 августа 1938 г. Если Салоникское соглашение привело к укреплению английского влияния на Балканах, то соглашение в Бледе реально усилило германский нажим на Чехословакию. Общим знаменателем обоих соглашений было то, что они вели к эрозии Версальской системы международных отношений, к ликвидации последних ограничительных положений формально еще существовавших Нейиского и Трианонского мирных договоров. В целом они стали косвенным дипломатическим прологом к мюнхенской сделке империалистических государств {476}.
Мюнхенский сговор взорвал сложившуюся к тому времени систему межгосударственных отношений в Центральной и Юго-Восточной Европе. Малая Антанта распалась. Польша и Венгрия стали соучастниками раздела Чехословакии: первая захватила Тешинскую область, а ко второй отошла часть Словакии и Закарпатья по решению Венского арбитража, осуществленного Германией и Италией 2 ноября 1938 г. Обострились все межнациональные и межгосударственные противоречия в регионе. В Болгарии наблюдалась вспышка буржуазно-националистических настроений, ухудшились ее отношения с Грецией и Румынией. Усилились происки фашистских государств в Югославии и Румынии. Внешняя политика Венгрии окончательно приняла агрессивную, реваншистскую направленность, что привело страну к полному подчинению гитлеровской Германии.
Попытки польских правящих кругов создать нейтральный блок государств лишь ускорили выдвижение к ней нацистских претензий (данцигский вопрос, «польский коридор» и т. д.), представлявших программу превращения страны в нацистского сателлита. Германия сознательно повела дело к конфликту, рассматривая Польшу как следующий объект своей агрессии.
Характерной чертой предвоенных лет было постоянное соперничество фашистской Италии и нацистской Германии за влияние в Юго-Восточной Европе. Итальянская дипломатия ревниво следила за германскими успехами и строила [157] всевозможные планы упрочения своих позиции в этом районе.
Предвоенный политический кризис в Европе открылся, как известно, событиями 14–15 марта 1939 г., когда по сценарию из Берлина была провозглашена «независимая» Словакия, а чешские земли оккупированы Германией и объявлены «протекторатом Чехия и Моравия». Эти агрессивные действия гитлеровской Германии, затрагивавшие в первую очередь интересы западных держав, фактически перечеркнули те договоренности, которые были достигнуты ими с фашистскими государствами в Мюнхене. В политическом, экономическом и военно-стратегическом отношениях это был серьезный удар по позициям Франции и Великобритании в мировой политике. В экономическом отношении захват гитлеровской Германией чешской промышленности, в частности военной, первоклассного вооружения бывшей чехословацкой армии резко усиливал военный потенциал Германии. Фактически в этот момент в руках Германии сосредоточен был тот военный и экономический потенциал, который в годы первой мировой войны был в руках блока центральных держав, с поправкой на его увеличение на конец 30-х годов.
Расчленение Чехословакии и создание «протектората» восприняты были странами Центральной и Юго-Восточной Европы по-разному. Одно можно сказать определенно — большой неожиданностью оно ни для кого не было. Слишком очевидной была агония нежизнеспособной после Мюнхена и Венского арбитража Чехословацкой республики. Этот вопрос подробно рассмотрен в других главах. Отметим, однако, следующее. В широких кругах чешского общества после 15 марта 1939 г. возобладало стремление к единству. Полная безучастность Запада, страх перед возможными ударами оккупантов, которые только еще примерялись к своей роли, заставляли чехов видеть своим даже беспомощное протекторатное «правительство» и «президента» Э. Гаху. В результате возникает парадоксальная ситуация, когда национальное предательство Гахи укрепило положение гаховского правительства и привело к общенациональному оппозиционному единству. Образование такой общности в чешских землях после 15 марта является основной особенностью чешского общества. Без понимания этого нельзя объяснить дальнейший путь чешского Сопротивления, которое должно было разрушить это единство, чтобы вывести народ из летаргии. Эта летаргия была основой специфического явления — сотрудничества нарождающегося движения Сопротивления с коллаборационистским правительством. Таким образом, странному миру между 15 марта и 1 сентября 1939 г., [158] странному «миротворчеству» одних соответствовала странная до поры до времени «протекторатная» оккупационная политика со странным коллаборационизмом, связанным с сопротивлением других.
Иная ситуация была в Словакии, официально ставшей независимым государством, а фактически существовавшей только по воле «третьего рейха». Потому и само оформление «независимости» словацкими фашистами группы И. Тисо проведено было тихо, без проявления какого-либо энтузиазма со стороны широких масс. Сама формула словацкой «независимости» как альтернативы возможной оккупации страны хортистской Венгрией носила нереальный характер.
Трагичной была судьба и самой восточной оконечности Чехословацкой республики — автономной «Карпатской Украины», которая была яблоком раздора между соседними государствами в период второй Чехословацкой республики, вызвала желчное замечание даже у И. В. Сталина, посвятившего ей целый абзац в докладе на XVIII съезде ВКП(б). Опасения по поводу германских планов превращения «Карпатской Украины» в «украинский Пьемонт» под эгидой Гитлера были напрасны. 15 марта Венгрия с разрешения Берлина приступила к оккупации «Карпатской Украины», завершив ее спустя три дня.
За месяц до этих событий в Венгрии к власти пришел новый кабинет. Премьером стал Пал Телеки, венгерский геополитик, один из видных идеологов хортистского «провинциального империализма». Ему присуще было чувство реальности, по крайней мере во внешней политике. Вопреки настроениям своего окружения он счел необходимым признать де-юре Словацкое государство. События 15 марта 1939 г. не повлияли на внешнюю и внутреннюю политику Венгрии, хортисты свой выбор сделали до этого, вступив 13 января 1939 г. в «Антикоминтерновский пакт». СССР реагировал на это событие заявлением, что Венгрия попала под сильное влияние некоторых других государств, вследствие чего она потеряла независимость и самостоятельность во внешней политике. 2 февраля СССР разорвал дипломатические отношения с Венгрией{477}.
Польша пожинала плоды близорукости правящих кругов, оказавшись практически в полной политической изоляции и стратегическом окружении Германией. Только с этого времени польский генштаб стал разрабатывать план «Запад», но было уже слишком поздно.
Расчленение Чехословакии гитлеровской Германией побудило к большей активности фашистскую Италию на Балканах. 25 марта 1939 г. королю Албании был предложен [159] проект итальянско-албанского пакта. Муссолини в ультимативной форме требовал заключения таможенной унии между двумя государствами, размещения итальянских войск на территории Албании, контроля итальянских властей над албанскими министерствами и т. д. Фактически речь шла о полном подчинении Албании Италии. Король Албании пытался маневрировать, но Муссолини не удовлетворяли никакие его уступки. 7 апреля итальянские войска высадились в Албании и в течение нескольких дней оккупировали страну. Против этого акта насилия протестовали только СССР и США. Великобритания и Франция не решились даже на какой-то формальный акт осуждения, надеясь удержать Италию от более тесного союза с гитлеровской Германией.
В этой ситуации примечательно было поведение правительства Румынии. 13 февраля 1939 г. в Бухаресте начались переговоры о заключении экономического соглашения между Германией и Румынией. Для гитлеровской Германии вопрос подписания этого соглашения имел жизненно важное значение: он должен был показать, кто является хозяином в Дунайском бассейне. 22 февраля все пункты договора были согласованы. Но события 15 марта вызвали панику в Бухаресте, и 16–17 марта 1939 г. румынские дипломаты обратились за поддержкой к Великобритании. Форин офис незамедлительно разослал телеграммы в Москву, Париж, Анкару, Варшаву, Афины с призывом предпринять общую акцию в поддержку Румынии. Советское правительство, как отмечалось ранее, предложило срочно созвать конференцию представителей Англии, Франции, СССР, Турции, Польши и Румынии и провести ее в Бухаресте. Но 21 марта британское правительство ответило, что оно считает созыв конференции преждевременным. Попятные действия под давлением Германии предприняло и румынское правительство. 23 марта 1939 г. в Бухаресте было подписано экономическое соглашение между Румынией и Германией, согласно которому Румыния должна была развивать свою экономику в соответствии с требованиями «третьего рейха». В секретном приложении румынское правительство брало на себя обязательства создания так называемых свободных зон для германских предпринимателей и содействия образованию смешанных германо-румынских фирм. Эти уступки были оплачены германским кредитом в размере 250 млн марок{478}.
После того как 22 марта Гитлер принудил литовское правительство подписать договор о передаче Клайпеды, другие Прибалтийские страны, словно в оцепенении, ждали своей участи.
Все эти события положили начало очень большой дипломатической передвижке и послужили исходным пунктом [160] начавшейся политики гарантий со стороны западных держав. Как уже говорилось, 31 марта 1939 г. была предоставлена английская гарантия Польше. Несколько дней спустя, 6 апреля, эта односторонняя гарантия превратилась в двустороннее соглашение. 13 апреля были предоставлены гарантии Греции и Румынии, к ним присоединилась и Франция. Но в системе гарантий имелись серьезные разрывы. Так, одна из стран Юго-Восточной Европы, над которой нависла также непосредственная опасность, притом как со стороны Германии, так и со стороны Италии, а именно Югославия, не получила вообще никаких гарантий. Более того, британская дипломатия сделала все от нее зависящее, чтобы не допустить даже обсуждения этого вопроса. Такой ход Форин офис не был случайным. Великобритания преследовала в этот момент цель расколоть «ось» Берлин — Рим, не допустить заключения союза между Италией и Германией. С точки зрения британской дипломатии политика, направленная на раскол фашистских государств, была несовместима с планами создания какого-либо блока в Юго-Восточной Европе. Поэтому Югославия исключалась из системы гарантий.
В целом система гарантий, создавая определенные обязательства западных держав в отношении стран Центральной и Юго-Восточной Европы, была в какой-то степени альтернативой политике «умиротворения» агрессора.
Стремление остаться вне международных конфликтов обусловило временную консолидацию политики северных стран. Прологом к их более тесному сотрудничеству явилась Конвенция о стабилизации таможенных тарифов, подписанная в Осло в 1930 г. Швецией, Норвегией, Данией, Бельгией и Нидерландами, к которой в 1932 г. присоединилась Финляндия, а в 1937 г. — Люксембург, Эта группировка получила название «группа стран Осло»{479}.
До середины 30-х годов все Скандинавские страны придерживались курса на коллективную безопасность. В августе 1935 г. министры иностранных дел этих стран и Финляндии выступили на совещании в Осло за урегулирование итало-эфиопского конфликта в соответствии с Уставом Лиги Наций. Однако они отказались поддержать идею о распространении экономических санкций против итальянского агрессора на нефтяные поставки, хотя именно этого больше всего опасались в Риме. Так проявился постепенный отход «группы стран Осло» от обязательств, накладываемых на них Уставом Лиги Наций. [161]
. Выступая на состоявшейся в мае 1936 г. Женевской конференции министров иностранных дел группы «экс-нейтралов» {480}, представитель Норвегии социал-демократ X. Кут призвал собравшихся отказаться от обязательных санкций не только военных, но и экономических. Обосновывая свое негативное отношение к политике санкций, X. Кут заявил, что малые страны не могут позволить, чтобы великие державы проводили политику санкций за их счет, а развитие событий показало, что эти санкции прежде всего служат интересам великих держав{481}.
Опубликованная 1 июля 1936 г. декларация семи «экс-нейтралов» провозгласила необязательность выполнения ими статьи 16-й о санкциях{482}. Декларация свидетельствовала о переходе северных стран от ограниченного участия в системе коллективной безопасности к изоляционизму, к пассивной позиции «невмешательства». Эта же тенденция все отчетливее проявлялась в последующих заявлениях политических деятелей Скандинавских стран. Так, министр иностранных дел Швеции Р. Дж. Сандлер в апреле 1937 г. заявил: «Ни одно государство не должно рассчитывать на то, чтобы мы или кто-либо из нас были за него или против него; Север должен быть вычеркнут из расчетов генеральных штабов»{483}.
Большое влияние на политику этих стран оказывала Англия. Они увидели в заключенном в 1934 г. англо-германском морском соглашении «нарушение баланса сил в Балтийском море»{484}. Как подчеркивал в мае 1937 г. в беседе с полпредом СССР норвежский министр иностранных дел X. Кут, Англия все более изолировалась «от европейских дел», ее близорукая политика могла «гибельно отразиться на интересах всей Европы»{485}.
Осенью 1936 г. о возвращении к политике «абсолютного нейтралитета» заявило правительство Бельгии. Подобного курса придерживались и страны «группы Осло», которые начали отметать разницу между нападением и обороной в случае вооруженного конфликта. Нидерланды, входившие в «группу Осло» в 1935 г., проголосовали в Лиге Наций за применение экономических санкций к Италии, а в 1936 г. — вопреки позиции Англии и Франции — поддержали предложение СССР о допуске эфиопской делегации на заседание Ассамблеи Лиги Наций. Вместе с тем заметно стало снижаться доверие нидерландской общественности и правительства к политике коллективной безопасности. Росло убеждение, что целесообразно вернуться к политике нейтралитета, что лишь она позволит воспрепятствовать втягиванию страны в войну, угроза которой постоянно росла. В марте 1937 г. правительство Нидерландов заявило, что не считает себя [162] связанным обязательством пропустить через свою территорию войска государств — членов Лиги Наций.
Первые акты агрессивной политики Германии вызвали вместе с тем у Скандинавских стран желание не раздражать Гитлера и выждать реакцию западных держав. Выступая на встрече с датскими журналистами, министр иностранных дел Дании радикал П. Мунк призвал воздержаться от «нетерпимости», занятой нашими партиями по отношению к гитлеровцам. Это не принесет нам ничего, кроме неудобств в отношении народа, который вскоре будет сидеть вместе с нами за столом переговоров»{486}. Вместе с тем росла тенденция к усилению оборонных мероприятий. Наиболее отчетливо она проявлялась в Швеции, что нашло отражение в правительственном решении 1936 г. по вопросам обороны, согласно которому были увеличены ассигнования на вооружения, особенно авиацию, удлинен срок военной службы.
В 1937 г. были увеличены военные расходы в Дании. В поддержку этого решения выступали социал-демократы во главе с премьер-министром Т. Стаунингом{487}. Многие ведущие датские политики, в частности П. Мунк, вместе с тем считали, что вооруженные силы страны должны были быть предназначены не для обороны страны, а лишь для пресечения случайных нарушений нейтралитета воюющими державами.
В 1937 г. чрезвычайные военные расходы были вотированы норвежским парламентом. Однако видные политические деятели Норвежской рабочей партии, стоявшей на пацифистских позициях, выступали против вооружения страны{488}. Они заявляли, что сам факт вооружения несовместим с политикой нейтралитета. «В той мере, в какой мы вооружаемся, — заявил в парламенте в январе 1937 г. председатель НРП министр Торп, — наши возможности быть нейтральными в будущей войне сужаются»{489}.
5–6 апреля 1938 г. на совещаниях министров иностранных дел северных стран в Осло были приняты декларации, в которых правительства стран Северной Европы заявили о своем возврате к нейтралитету и о сугубо добровольном характере системы санкций. В заявлении содержались также призывы усилить в случае войны сотрудничество и взаимопомощь между северными странами в экономической области, уточнить правила нейтралитета, изложенные в Декларации Дании, Швеции, Норвегии 21 декабря 1912 г.{490}
Советские представители в Лиге Наций неоднократно заявляли о пагубности проводимой рядом малых стран так называемой политики «абсолютного нейтралитета». Тем не менее 13 мая 1938 г. парламенты пяти северных стран — [163] Швеции, Норвегии, Дании, Исландии и Финляндии — одобрили новые правила нейтралитета. 27 мая в Стокгольме была принята декларация, согласно которой каждая из этих стран взяла на себя обязательство не изменять новым правилам нейтралитета без заблаговременного предупреждения о своем намерении других североевропейских стран.
31 мая 1938 г. норвежский стортинг проголосовал за резолюцию, в которой подчеркивалось «право Норвегии соблюдать полный и безусловный нейтралитет в любой войне, которую она сама не признает акцией Лиги Наций». Аналогичные резолюции были приняты парламентами других Скандинавских стран.
На состоявшейся в Копенгагене 23–24 июля 1938 г. конференции министров иностранных дел «группы стран Осло» были рассмотрены вопросы создания продовольственных и сырьевых баз на случай военного конфликта, признания правительства Франко и расширения экономических связей с Германией и Италией. Было принято заявление, в котором говорилось, что при современных условиях система санкций, учитывая практику последних лет, приобрела необязательный характер и поэтому в интересах Лиги было бы предоставить странам право свободного решения подобных дел{491}.
Надо сказать, что отношение к идее коллективной безопасности и заключению союзов, направленных против Германии и других агрессивных государств, в политических и военных кругах Скандинавских стран было далеко не однозначным. Так, председатель военной комиссии шведского парламента, будущий министр обороны, социал-демократ А. Фогт выступил за блокаду Германии в случае войны{492}. Как подчеркивала в этой связи шведская социал-демократическая газета «Арбетет», «великие державы, входившие в Лигу Наций, не представляли собой, в отличие от антикоммунистических государств, идеологический блок, но были объединены общим стремлением сохранить мир». «Тесная связь России с западными державами имела жизненно важное значение для Швеции, ибо только в сотрудничестве с Россией можно было воздвигнуть эффективный барьер на пути германской агрессии»{493}.
Норвежский министр иностранных дел Кут настороженно относился к политике коллективной безопасности, видел в ней «всего лишь попытку великих держав связать в своих действиях другую державу», а никак не стремление преградить путь фашизму и гитлеровской Германии{494}. Во время пребывания в Москве в беседе с М. М. Литвиновым он подчеркнул, что «окружение Германии стеной союзов неизбежно поведет к возникновению войны»{495}. Кут выступал против [164] того, чтобы Лига Наций стала орудием группы великих держав, так как, по его мнению, опыт истории свидетельствовал о том, что политика союзов всегда вела к гонке вооружений и войне{496}. X. Кут придерживался той точки зрения, что основой коллективной безопасности могло быть только разоружение. По его мнению, историческая миссия малых европейских стран, в том числе Норвегии, заключалась в том, чтобы возглавить движение за разоружение{497}. Мирные устремления норвежских правящих кругов базировались на идеях «морального и материального разоружения». Понятие нейтралитета в их толковании наполнялось различным содержанием. Так, если в 1936 г. Кут выступал за так называемый двойственный нейтралитет, под которым подразумевалось, с одной стороны, неучастие в войне, а с другой — нетерпимость к агрессору, то в 1937 г. он выступил за политику изоляционистского «беспристрастного», или «абсолютного», нейтралитета{498}.
Концепция министра иностранных дел Дании П. Мунка, с которой он выступил в начале 30-х годов в Лиге Наций, включала в себя так называемое экономическое разоружение. Задача малых стран, по мнению Мунка, состояла в создании через развитие экономических отношений многосторонних экономических зависимостей, которые должны были способствовать укреплению мира на Европейском континенте.
Норвежские социал-демократические круги предлагали ограничиться созданием «фронта мира», блока северных государств с целью проведения совместных мероприятий по охране их нейтралитета. По этому вопросу в северных странах велись широкие дискуссии, в ходе которых признавалось желательным придерживаться традиционной политики нейтралитета и неучастия в блоках великих держав. Правительства и печать Швеции, Норвегии, Дании занимали непоследовательную позицию, с одной стороны, осуждая политику агрессивных держав, поддерживая курс на формирование «фронта мира», с другой — противодействуя его созданию. У многих руководящих политиков северных стран к тому же наблюдалось разное понимание задач национальной обороны. Лозунг «фронта мира» наполнялся весьма противоречивым содержанием. Значительная часть населения этих стран надеялась на то, что они не будут втянуты в войну и без активного участия в борьбе за коллективную безопасность {499}.
Хотя широкие слои общественности Скандинавских стран с одобрением относились к миролюбивым инициативам СССР, а Советский Союз с его успехами в экономике в 30-х годах многие политические деятели считали противовесом [165] гитлеровской Германии, они понимали, что в условиях нарастания фашистской опасности «малые народы», как подчеркивал в декабре 1937 г. А. Фогт, живут только «под защитой советских штыков»{500}. Влиятельные деятели СДПШ, такие, например, как Я. Брантинг, требовали решительного изменения внешней политики Швеции в сторону сближения с Советским Союзом{501}.
О «дружественности шведской политики к Советскому Союзу» и «вполне дружеских настроениях Союза» к демократической Швеции говорил шведский министр иностранных дел Сандлер в беседе с полномочным представителем СССР в Швеции А. М. Коллонтай в сентябре 1937 г.{502} Будучи председателем Ассамблеи Лиги Наций, он активно выступал за вхождение в Лигу Наций Советского Союза.
Несколько иную позицию в отношении политического курса Советского Союза занимал Кут. Как отмечает известный норвежский историк Н. Эрвик, в своих взглядах на мировую политику Кут «отказался от идеологического подхода, которого можно было ожидать от социалиста». По мнению Кута, «Советский Союз играл в европейской политике ту же роль, что ранее играла Россия»{503}.
В середине 30-х годов в правительственных, парламентских и общественных кругах Скандинавских стран активно обсуждались проекты создания Северного (с участием Финляндии) оборонительного союза{504}. Противниками его создания выступили руководящие политики Норвегии и Дании. По словам норвежского министра иностранных дел, «Норвегия не присоединится к такому союзу даже в случае, если шведским военным кругам удастся переубедить шведское правительство в его необходимости»{505}. В свою очередь датский премьер-министр Т. Стаунинг резко критиковал идею союза, считая, что ее осуществление приведет к созданию новой зоны опасности. В своем выступлении в Лунде в 1937 г. он заявил о нежелании Дании играть роль «цепного пса» ради других северных стран{506}. Сторонниками идеи союза были в первую очередь шведские социал-демократы, а также влиятельные круги консервативных партий Швеции и Дании{507}. Она была поддержана рабочим классом Скандинавских стран, левым меньшинством в социал-демократических партиях, в том числе радикальной оппозицией в Норвежской рабочей партии, коммунистическими партиями Дании и Норвегии, группой М. Рюэме в Финляндии{508}.
Советская дипломатия со своей стороны положительно оценивала идею Северного оборонительного союза, поскольку понимала его антигитлеровскую направленность. Так, заместитель наркома иностранных дел Потемкин в мае [166] 1937 г. в письме полномочным представителям СССР в Скандинавских странах отмечал, что тенденция к заключению на севере Европы регионального соглашения, основанного на принципе коллективной безопасности, «объективно направлена против вероятного агрессора (Германия) и с нашей стороны может встретить лишь сочувственное отношение»{509}.
Попытки улучшить отношения с СССР предпринимались в этот период со стороны Финляндии, в частности министра иностранных дел Р. Холсти в правительстве А. Каяндера, посетившего в феврале 1937 г. Советский Союз{510}. Это дало основание советским дипломатам в марте 1937 г. в их донесении в МИД утверждать, что в отношении Финляндии «удалось многого добиться» и что теперь предстоит «закрепление достигнутого, продвижение с раз занятых позиций»{511}.
Как отмечал в октябре 1989 г. президент Финляндии М. Койвисто, «то, что со стороны Финляндии не прилагалось больше усилий для развития отношений между двумя странами, следует объяснять не тем, что финское правительство имело враждебные намерения относительно Советского Союза, а тем, что Финляндия была убаюкана мыслью, что большой войны не будет, а если и будет, то страна может остаться за ее пределами»{512}.
В своей политике Финляндия стремилась балансировать между СССР и Германией, интересы которых господствовали в Балтийском регионе. Среди части ее правящих кругов были сильны прогерманские настроения{513}, тенденция к военному сотрудничеству стран Северной Европы.
Надвигающуюся опасность со стороны гитлеровской Германии видело и правительство Нидерландов. Когда в 1937 г. Гитлер выступил с предложением о предоставлении как Бельгии, так и Нидерландам гарантий так называемого «нейтралитета навечно»{514}, правительство Нидерландов, опасаясь, что этот акт может привести к вмешательству во внешнюю политику страны, отклонило данное предложение, заявив, что территориальная целостность Нидерландов не может быть «предметом обсуждений».
Аншлюс Австрии оказал мощное негативное воздействие на ситуацию в Центральной, Юго-Восточной и Северной Европе, продемонстрировал безнаказанность агрессора, девальвировал договорно-правовые нормы. На путь агрессии встали правящие круги Польши, которые весной 1938 г. предприняли попытку захвата Литвы.» С «аншлюсом», — писал польский журнал «Пшеглёнд повшехны», — мы должны получить какую-либо компенсацию... Качественно, ввиду своего геополитического положения, Литва является очень ценной»{515}. 16 марта 1938 г. польскому послу в Москве [167] В. Гжибовскому советской стороной было сделано заявление о необходимости разрешения польско-литовского конфликта мирным путем{516}.
Поворот, происшедший в политике северных государств после Мюнхена, явился отступлением от политики коллективной безопасности. Усилились пораженческие настроения, особенно в Дании и Норвегии. В мюнхенской сделке скандинавские политики увидели как бы правоту своего курса на отказ от политики коллективной безопасности. Сообщая о настроениях в Скандинавских странах после подписания Мюнхенского соглашения, глава политического отдела МИД Германии В. Грундхер отмечал, что в общественных и политических кругах этих стран «царит страх», распространены мнения, что если в Европе вспыхнет пожар, то средние и малые страны окажутся во власти крупных и право окажется попранным»{517}.
С весны 1939 г. нацистская дипломатия стала проявлять нарастающую активность в Скандинавских странах. В апреле Германия предложила им заключить договоры о ненападении{518}. Против этого выступило правительство Норвегии, заявившее, что, подписав такой договор, оно по существу отказалось бы от нейтралитета по отношению к другим великим державам. Вместе с тем норвежское правительство в мае 1939 г. поставило этот вопрос на обсуждение министров иностранных дел северных стран в Стокгольме. Против договора с Германией выступил шведский министр иностранных дел Р. Дж. Сандлер (Норвегия, как и Швеция, ранее отказалась заключить подобный договор с Советским Союзом, в то время как Финляндия заключила в 1932 г. с Германией пакт о ненападении). Выступая в стортинге, министр иностранных дел Норвегии Кут отметил, что «решающим критерием для северных стран являлись отношения соседства; трактаты о ненападении, заключаемые с удаленными странами, могли, вследствие своего политического характера, привести к нарушению нейтралитета. А особая позиция, занятая северными правительствами по отношению к предложению Германии, не означала какого-либо расхождения с тем фактом, что эти страны стремятся к сохранению своего нейтралитета и сотрудничества народов северных стран»{519}. Дания, как страна, граничащая с Германией, выразила готовность вести переговоры с целью заключения пакта о ненападении.
Намерение Дании принять германские предложения о заключении пакта о ненападении было одобрено участниками совещания министров иностранных дел северных стран. 31 мая 1939 г. в Берлине датским посланником X. Цале [168] и И. Риббентропом был подписан договор о ненападении между Данией и Германией. 1–2 июня 1939 г. он был одобрен всеми политическими партиями Дании (кроме коммунистической) и ратифицирован парламентом. Согласно договору, обе стороны обязались ни при каких обстоятельствах не прибегать к войне и не применять силу друг против друга. В случае же вооруженной агрессии против одного из договаривающихся государств другое давало обещание не оказывать поддержки агрессору. Этот договор не означал немецкого отказа от Северного Шлезвига. Одновременно с подписанием договора по настоянию Дании было также подписано соглашение, в котором говорилось, что в случае войны с третьей державой транзитная торговля не будет считаться нарушением договора о нейтралитете{520}.
В это же время обострилась ситуация вокруг Аландских островов. Суверенитет Финляндии над этими островами был признан Советом Лиги Наций 24 июня 1921 г. 20 октября 1921 г. в Женеве представителями Великобритании, Германии, Дании, Италии, Латвии, Польши, Финляндии, Франции, Швеции и Эстонии (без участия Советского Союза) была подписана конвенция о демилитаризации и нейтрализации Аландских островов.
В начале 1939 г. Финляндия, владевшая этими островами, и Швеция, территориально расположенная к ним ближе всех, поставили перед участниками Аландской конвенции вопрос о ее пересмотре. Обращение было адресовано и Советскому Союзу, который во время подписания конвенции был отстранен от ее подготовки. В ответ на это Советский Союз запросил сведения о характере и размерах готовящегося вооружения Аландских островов. Финская сторона не выполнила просьбы советской стороны, ссылаясь на секретность данных о предполагаемом вооружении островов. В мае 1939 г. во время рассмотрения Аландского вопроса на сессии Совета Лиги советский делегат заявил, что он будет голосовать против пересмотра конвенции. Текст соглашения с Финляндией по вопросу Аландских островов, представленный на одобрение шведского риксдага, был взят назад шведским правительством и снят с рассмотрения.
В условиях резкого обострения военно-политической обстановки в Европе особое значение приобрел вопрос о предоставлении гарантий Латвии, Эстонии и Финляндии, правящие круги которых в этот период испытывали недоверие к Советскому Союзу и были предрасположены к сотрудничеству с Германией.
23 марта 1939 г. Советское правительство обратилось к правительствам Латвии и Эстонии с заявлением, в котором [169] говорилось, что оно придает огромное значение предотвращению установления агрессорами своего господства над Прибалтийскими государствами, поскольку оно противоречило бы как интересам народов этих стран, так и жизненным интересам СССР. Советское руководство выступило также с предложением к правительствам Латвии, Эстонии и Финляндии присоединиться к предполагавшейся декларации о гарантиях Прибалтийским государствам со стороны Англии, Франции, СССР и Польши.
Высказываясь за предоставление гарантий, У. Черчилль подчеркнул, что «если бы эти страны (Латвия, Эстония, Финляндия) подверглись вторжению немцев или же были взорваны изнутри вражеской пропагандой и интригами, то вся Европа была бы вовлечена в войну... Если их независимость или целостность подвергнется угрозе со стороны германских фашистов, Польша должна драться, Великобритания и Франция должны драться, СССР должен драться!!!»{521}
Хотя скандинавские политические деятели приветствовали политику гарантий, а также перспективу переговоров между тремя державами — Англией, Францией и СССР, ни правительство Швеции, ни правительство Норвегии, ни правительство Дании для своих стран британских гарантий не желали, усматривая в этом угрозу вовлечения в войну. Шведская печать под крупными заголовками помещала в это время статьи, где выражалась надежда, что «Англия не примет советские предложения о вовлечении Финляндии и Прибалтийских государств в планы англо-франко-советского пакта»{522}. Шведский министр иностранных дел Сандлер 30 июля 1939 г. заявил, что «шведские интересы были бы всерьез затронуты, если бы великие державы достигли соглашения, противоречащего принципу северных стран не допустить своего превращения в предмет внешнеполитических комбинаций»{523}.
В вопросе предоставления гарантий со стороны Советского Союза Финляндии норвежское и шведское правительства заняли негативную позицию. Под давлением Германии и поддержке Швеции летом 1939 г. правительство Финляндии отклонило советские предложения о совместном укреплении силами Финляндии, Швеции и Советского Союза Аландских островов{524}.
Посредническая деятельность государств «группы Осло» активизировалась, когда возникла непосредственная перспектива срыва московских переговоров Англии, Франции и СССР и заключения советско-германского пакта о ненападении. Обострение польско-германского и англо-германского конфликтов летом 1939 г. вызвало серьезную [170] озабоченность в северных странах. Весть о подписании советско-германского пакта усилила их тревогу, особенно Финляндии. По сообщению германского посла в Финляндии Блюхера, доносившего в МИД Германии о своей беседе с Э. Эркко, последнего беспокоил вопрос: что Германия «дала России в ответ»? «Гарантия против нападения» казалась Э. Эркко «недостаточной компенсацией». «Я почувствовал, — писал Блюхер, — что британские и французские круги намекали ему, что Британия и Франция не смогли заключить пакт, потому что не хотели бросить на произвол судьбы Балтийские страны, и что Германия без всяких колебаний пожертвовала этими странами, сняв с себя ответственность»{525}.
После того как стало известно о предстоящем советско-германском соглашении, по инициативе Бельгии 21 августа состоялось совещание министров иностранных дел «группы стран Осло» в Брюсселе, которое имело двойную цель: провести совместные консультации о позиции семи стран-участниц в условиях обострившегося международного кризиса, а также внести вклад в предотвращение войны посредством торжественного обращения ко всем странам мира. От имени глав государств «группы стран Осло» совещание уполномочило бельгийского короля Леопольда обратиться к конфликтующим державам с призывом мирным путем разрешить польско-германский спор{526}.
22 августа 1939 г. на заседании Комитета северного сотрудничества в Осло с участием премьер-министров трех Скандинавских стран (Швеции, Норвегии, Дании) были обсуждены вопросы сохранения нейтралитета и экономической взаимопомощи в случае войны. 30–31 августа в Осло состоялось чрезвычайное совещание министров иностранных дел северных стран, где было принято решение не менять ранее принятых правил нейтралитета.
Таким образом, при отсутствии реальных гарантий мира и особенно после оккупации Чехословакии Германией в марте 1939 г. средние и малые европейские страны либо ориентировались на политику изоляционизма, либо искали некий modus vivendi с нацистской Германией, надеясь в ряде случаев на ее помощь в осуществлении своих узконациональных устремлений. Страны Северной Европы, входившие в «группу Осло», оставаясь членами Лиги Наций, фактически отказались от участия в каких-либо мероприятиях по коллективной безопасности.
Политика лавирования стран Северной Европы приобретала крайне сложный характер. Помимо региональных интересов каждая из стран ставила своей целью ориентировку на ту или иную группировку великих держав. [171]