Глава 4.

Мюнхен: и сговор, и капитуляция

Со второй половины 30-х годов во многих европейских странах нарастала обстановка неуверенности и страха за собственную безопасность. Наибольшее беспокойство проявляли малые страны Центральной и Юго-Восточной Европы. Особое внимание их правящих кругов привлек визит лорда Галифакса в Германию, где он встретился с Гитлером. Запись их беседы 17 ноября 1937 г. открывает ныне все хрестоматии по истории международных отношений и сборники документов, посвященных генезису второй мировой войны. Но было бы ошибкой считать, что содержание беседы стало известно лишь после войны. Напротив, основной круг затронутых проблем, характер их решения и общее направление того курса, который получил название политики «умиротворения агрессора», уже в те дни стали достоянием практически всех заинтересованных правительств. Как могло случиться, что считавшиеся секретными сведения получили столь широкое распространение, хотя и рассматривались различными сторонами как конфиденциальные?

Размышления над этим парадоксом приводят к выводу, что широкое распространение достоверных данных было одним из факторов формирования политики «умиротворения» и сознательно проводилось заинтересованными кругами. Прежде всего каждая из сторон проинформировала своего ближайшего союзника (Германия — Италию, Великобритания — Францию), а также своих ведущих дипломатов{362}. Одновременно германская дипломатия организовала продуманную утечку информации. Так, содержание беседы Гитлера с Галифаксом было подробно сообщено 2 декабря 1937 г. польскому министру иностранных дел Ю. Беку по его просьбе, причем его просили только не раскрывать источника своей осведомленности{363}. Несомненно, германская сторона проинформировала таким образом также дипломатические службы тех стран, в позиции которых она была заинтересована. Не молчали и другие «посвященные» в ход событий. Неудивительно поэтому, что итоги «неофициального» визита Галифакса в Германию обсуждались в политических кулуарах всех европейских столиц{364}. По всеобщему мнению, это был первый шаг на пути англо-германского сближения, исходный пункт нового этапа в развитии мировой политики. [109]

Достоверность дипломатических сообщений подтверждали и разведывательные службы, также поставлявшие обильную информацию. Преобладали известия о закулисной подготовке сближения «двух осей» — Берлин — Рим и Лондон — Париж; о коренной реорганизации Лиги Наций, которую многие малые страны еще продолжали считать (хотя и с оговорками) одной из основ своей безопасности; о том, что британские и французские правящие круги смирились с мыслью о неизбежности аншлюса Австрии и только хотели бы, чтобы он свершился «мирным путем», «без применения силы»; что вслед за этим неминуемо последует переустройство Чехословакии в «федеративное государство национальностей», в котором судетские немцы будут иметь решающий голос при определении внешней политики. Началось даже обсуждение возможного поведения той или иной страны в случае аншлюса Австрии или германского нападения на Чехословакию{365}. Во время визита в Берлин в январе 1938 г. югославский премьер-министр М. Стоядинович заверил Гитлера, что считает австрийский вопрос «чисто внутренним германским делом» и что Югославия «никогда и ни при каких обстоятельствах не присоединится к пакту, направленному против Германии, или к любой другой антигерманской коалиции»{366}. Позиция Югославии, а в еще большей степени Польши свидетельствовала о разложении французской системы союзов в Европе. Таковы были первые плоды политики «умиротворения».

Развитие событий в начале 1938 г. сосредоточило внимание на Австрии, где открыто действовала нацистская агентура, а подготовка аншлюса вступила в решающую фазу. 12 февраля 1938 г. австрийский канцлер К. Шушниг подписал в гитлеровской резиденции Берхтесгадене протокол, фактически ставивший страну под контроль Германии и превращавший ее практически в провинцию рейха{367}. Несмотря на попытки самого австрийского правительства скрыть капитулянтскую сущность этого акта, его смысл был уловлен как общественным мнением, так и правительствами европейских стран. Было ясно, что окончательное исчезновение Австрии с политической карты мира является только вопросом времени. Именно так комментировались события в мировой прессе. Но западные державы, дирижировавшие Лигой Наций, не предпринимали никаких действий в защиту Австрии.

Особенно циничной была позиция Великобритании, заранее отмежевавшейся от любой акции в поддержку возможной жертвы агрессии. Британский премьер Н. Чемберлен 22 февраля 1938 г. прямо заявил в парламенте, что Австрия не может рассчитывать на поддержку со стороны Лиги Наций. [110]

«Мы не должны обманывать, а тем более не должны обнадеживать малые слабые государства, обещая им защиту со стороны Лиги Наций и соответствующие шаги с нашей стороны, поскольку мы знаем, что ничего подобного нельзя будет предпринять»{368}. Такие слова в устах британского премьера звучали как похоронный звон. В том же духе была воспринята и отставка британского министра иностранных дел А. Идена, которого 20 февраля 1938 г. сменил Э. Галифакс, уже известный своим курсом на сближение с гитлеровской Германией. И события не заставили себя долго ждать.

12 марта 1938 г. германские войска, как указывалось ранее, вторглись в Австрию, которая стала первой жертвой нацистской агрессии. Ее захват представлял собой нарушение как международного права, так и Версальского, Сен-Жерменского и Лозаннского договоров, а также австро-германского соглашения от 11 июля 1936 г.{369} Попирал он и Устав Лиги Наций, членом которой являлась Австрия. Эта международная организация, призванная защищать мир и безопасность входивших в нее стран, оказалась парализованной и недейственной. Она фактически не заметила исчезновения с политической карты Европы целого государства. Реакция на захват Австрии варьировалась от элегической печали до поздравлений Германии с мотивировкой, будто аншлюс являлся «чисто внутренним делом германского народа». Единственный протест прозвучал со стороны СССР. В заявлении Советского правительства от 17 марта 1938 г. подчеркивалось, что насилие, совершенное в центре Европы, создает несомненную опасность «для всех европейских государств, и не только европейских... В первую очередь возникает угроза Чехословакии, а затем опасность, в силу заразительности агрессии, грозит разрастись в новые международные конфликты...». Советское правительство предлагало принять действенные коллективные меры для пресечения агрессии и усилившейся опасности новой мировой войны{370}. Но западные державы отклонили советские предложения.

Почему же советский протест оказался гласом вопиющего в пустыне? Почему призывы к организации коллективной безопасности, над чем давно уже трудилась советская дипломатия, не были услышаны именно тогда, когда в этом возникла жгучая потребность? Попытки дать ответы на эти вопросы (а их число легко умножить) неизбежно приводят к выводам о глубоких изменениях, затронувших к тому времени всю систему международных отношений.

Прежде всего аншлюс Австрии был не первым случаем, когда отказал механизм Лиги Наций и не сработали нормы международного права. Наиболее яркими прецедентами таких [111] сбоев раньше были события, связанные с итальянской агрессией против Эфиопии, а также с ремилитаризацией Германией Рейнской зоны. Еще более усилили такие тенденции международные проблемы, вставшие в связи с гражданской войной и массированной итало-германской интервенцией в Испании. Политика «невмешательства» стала наглядным показателем падения престижа Лиги Наций и девальвации международного права. На этот раз их престиж упал до нулевой отметки.

Отклонение советских предложений в связи с аншлюсом Австрии показывало, далее, что внешнеполитическая изоляция СССР дошла до черты, за которой начинался откровенный остракизм. На международное положение страны продолжала оказывать катастрофическое воздействие лавина массовых репрессий, обрушенных сталинским руководством на партийные и военные кадры, дипломатов и советских работников, на деятелей науки и искусства. В кризисные для европейской политики дни сталинская машина террора продолжала функционировать в СССР. 2–13 марта 1938 г., т. е. в дни, когда решалась судьба Австрии и предопределялась судьба идей коллективной безопасности, в Москве проходил третий из показательных процессов-монстров периода «ежовщины» — процесс по делу «правотроцкистского блока». На него были приглашены иностранные журналисты и дипломаты{371}. Смертные приговоры Н. И. Бухарину, А. И. Рыкову, Н. Н. Крестинскому и др. были вынесены 13 марта, т. е. на следующий день после захвата Австрии гитлеровской Германией.

Аналитический аппарат дипломатических, военных и разведывательных служб всех стран пристально следил за беспрецедентными событиями в СССР и прикидывал, какое влияние они окажут на военно-стратегический потенциал и прочность страны. Практически все наблюдатели приходили к выводу о глубоком внутриполитическом кризисе советского режима (независимо от его причин), о дезорганизации Советских Вооруженных Сил, о неспособности СССР к крупномасштабным внешнеполитическим мероприятиям.

За рубежом массовые репрессии в СССР наиболее тяжело отозвались на коммунистических партиях и международном коммунистическом движении, на их морально-политическом престиже, тем более что многие руководящие деятели Коминтерна и коммунистических партий также подвергались репрессиям, а Компартия Польши была даже распущена на основании ложных обвинений. Нигде коммунисты не смогли дать убедительных ответов на вопросы, как и почему соратники Ленина, костяк руководящих кадров ВКП(б), [112] большинство членов правительства и лучшие командные кадры армии оказались вдруг не только предателями и шпионами, но еще и «агентами гестапо» и других фашистских разведок. Для большинства это оставалось загадкой, а для остальных стало гибелью идеалов.

Репрессии вызывали смятение в рядах друзей СССР за рубежом. Многие выдающиеся деятели мировой культуры — Б. Шоу, Р. Роллан, Г. Уэллс, А. Жид, Л. Фейхтвангер, Б. Брехт, Ирен и Фредерик Жолио-Кюри, А. Эйнштейн, Т. Драйзер и др. — ломали голову, пытаясь дать разумное объяснение происходящему. Они строили различные предположения, варьировавшиеся от «выкорчевывания пятой колонны» до своеобразного процесса демократизации общественного строя в связи с принятием новой, «сталинской» Конституции. Но все они были шокированы произволом и отсутствием гарантий свобод в СССР, попранием человечности, нарушениями законности и справедливости. Молчание большинства из них объяснялось опасениями, что их протесты будут использованы фашистской пропагандой.

Широко обсуждалась проблема репрессий в СССР социалистическими и социал-демократическими партиями европейских стран. Их резко отрицательная позиция в оценке репрессий сопровождалась выводами о «врожденных пороках коммунизма» и попытками провести параллель между событиями, происходившими в СССР, и эксцессами в ходе гражданской войны в Испании. Несомненно, что все это углубляло раскол в международном рабочем движении, противопоставляло друг другу социал-демократические и коммунистические партии, блокировало путь к созданию единого антифашистского фронта.

Наибольшие «дивиденды» из событий в СССР извлекла фашистская и реакционная пропаганда, ставившая целью дискредитацию и моральное развенчание коммунизма. На страницах фашистских изданий публиковались длинные списки расстрелянных. Советских людей обвинили в попытках насадить аналогичные методы и в республиканской Испании. В течение 1938 г. в ряде стран усилиями нацистской Германии и фашистской Италии были организованы «антикоминтерновские выставки» (в рамках совместных действий под эгидой «Антикоминтерновского пакта»), где репрессии в СССР связывались с событиями в Испании, для того чтобы удвоить эффект их отрицательного воздействия на всю ситуацию в мире, создать жупел «мировой революции».

Гражданская война в Испании стала вторым фактором, оказавшим мощное влияние на международное положение СССР и развитие событий в Европе. Можно высказать предположение, [113] что в силу вовлеченности в испанские дела нескольких государств эта гражданская война приняла характер первого в новейшей истории затяжного регионального конфликта, к тому же разыгравшегося на самом Европейском континенте. О том, как подобные конфликты воздействуют на всю систему международных отношений, показали события второй половины XX в. Тогда же это было своеобразной новинкой, что не было осознано современниками событий, а впоследствии не вскрыто исторической литературой. Ретроспективный же анализ позволяет подойти к такому явлению с новых позиций и глубже раскрыть некоторые из тогдашних исторических процессов. Этот региональный конфликт оказал, в частности, разлагающее влияние на систему договорно-правовых отношений европейских государств, а также внес большой вклад в генезис политики «умиротворения» агрессора. Известно, что в СССР развернулось широкое движение солидарности с республиканской Испанией. Происходил сбор средств в помощь республиканцам, им поставлялось оружие{372}. Личный героизм советских добровольцев принес им (многим — посмертно) не только славу, но и заслуженное признание испанского народа. СССР оказал республиканской Испании максимально возможную дипломатическую и политическую, экономическую и военную поддержку.

С другой стороны, западные державы проявили аллергическую реакцию на события, связанные с гражданской войной в Испании. Так, массивная итало-германская интервенция была расценена Францией как резкое ухудшение ее военно-стратегического положения. Этой точки зрения придерживались прежде всего консервативные военные круги во главе с начальником французского генштаба генералом М. Гамеленом, которых поддерживали все правые политические партии. С одной стороны, полагали они, победа франкистов будет означать появление на границах Франции нового фашистского государства, связанного с Германией и Италией, что не только приведет к окружению страны недружественными государствами, но и отсечет ее от колоний в Северной Африке. С другой стороны, активная поддержка республиканской Испании привела бы к обострению отношений с Италией и Германией, также непосредственно граничившими с Францией, и могла бы стать поводом для развязывания войны. Но главное, полагали они, тогда в Испании вместо фашистского мог бы установиться коммунистический режим по советскому образцу, чему они никак не хотели способствовать.

Последнее соображение широко распространилось в буржуазных политических кругах всех европейских стран уже [114] в самом начале гражданской войны в Испании. Еще в конце 1936 г. М. М. Литвинов отмечал: «Наши враги утверждают, будто мы добиваемся создания на Пиренейском полуострове коммунистического советского государства, которое мы намерены даже включить в Советский Союз». Он охарактеризовал такие утверждения как «сказки для маленьких детей и больших дураков»{373}. Однако выступление главы советской дипломатии не убедило политических деятелей Запада. Многие из них продолжали верить, что советская политика преследует цель посеять раздор в Европе, привести к столкновению западных держав с фашистскими государствами и разжечь пожар войны для форсирования революционных процессов. Такие взгляды рождали политику невмешательства, ускоряли вызревание концепций умиротворения и способствовали эрозии основ международного правопорядка.

Политика нацистской Германии в этом вопросе отличалась крайним цинизмом, двурушничеством по отношению к своим же союзникам и холодным расчетом. Выступая 5 ноября 1937 г. перед верхушкой вермахта, Гитлер говорил: «...с точки зрения Германии стопроцентная победа Франко является нежелательной. Напротив, мы заинтересованы в продолжении войны и в сохранении напряженности в районе Средиземного моря»{374}. Нацистское руководство считало, что конфликт формировал благоприятные для целей Германии тенденции в системе международных отношений. Во-первых, он раскалывал фронт ее потенциальных противников и противопоставлял западные державы Советскому Союзу. Во-вторых, он раскалывал политические силы внутри Франции, ослабляя ее международные позиции и союзные отношения с другими государствами. В-третьих, обострялись отношения Италии не только с Францией, но и с Великобританией, что делало бесплодными их попытки изменить прогерманскую ориентацию Италии и ослабить союз двух фашистских государств. В-четвертых, конфликт вел к международной изоляции СССР, подрыву идей коллективной безопасности и выхолащиванию советско-франко-чехословацкой системы союзов.

Все эти особенности международной обстановки в начале 1938 г. следует иметь в виду при рассмотрении так называемого «чехословацкого кризиса», т. е. эскалации нацистских агрессивных действий против Чехословакии. Их воздействие дало сдвоенную (а то и многократно умноженную) амплитуду, колебавшуюся в одну сторону. Именно на начало 1938 г., по мнению Д. А. Волкогонова, пришелся в Советском Союзе апогей чудовищного сталинского террора, который дошел до предела, угрожавшего функционированию [115] самой системы{375}. Тогда же события, связанные с гражданской войной в Испании, оказывали чрезвычайно негативное воздействие на всю систему международных отношений. Именно всеобщее желание политических сил на Западе избежать ситуации, которая могла бы привести к созданию нового очага напряженности в центре Европы, и определило в значительной мере реакцию буржуазных стран на аншлюс Австрии, а затем оказало серьезное психологическое воздействие в период развития «чехословацкого кризиса». Такие политические установки и настроения были учтены и тонко использованы нацистским руководством при подготовке агрессивных действий против Чехословакии. Гитлер прекрасно понял уникальность сложившейся тогда ситуации и был преисполнен решимости использовать «политические события в Европе, создающие неожиданно благоприятные и, возможно, неповторимые условия для выступления...»{376}. Здесь коренится разгадка тактики нацистов, перешедших к античехословацким действиям сразу же после захвата Австрии, что называется «не переводя дыхания».

Уже 18 марта 1938 г. в речи, произнесенной в рейхстаге, не называя прямо Чехословакию, Гитлер заявил, что не допустит, чтобы «подвергались угнетению» миллионные массы немцев, расположенных «у самых ворот» германского рейха{377}. На следующий день, 19 марта, состоялось совещание руководства нацистской партии, где обсуждались вопросы тактики по отношению к судетским областям. Наконец, 28 марта 1938 г. была организована встреча Гитлера с лидером фашистской судето-немецкой партии К. Генлейном, на которой присутствовали также Гесс, Риббентроп и некоторые другие нацистские бонзы. Генлейну было поручено выступить с требованиями такого статуса судетских немцев, который был бы неприемлем для чехословацкого правительства и привел бы к росту напряженности и созданию конфликтной ситуации{378}.

Судето-немецкая партия (или «Отечественный фронт судетских немцев», созданный в октябре 1933 г. Генлейном взамен двух мелких профашистских партий, запрещенных чехословацкими властями) стала основным политическим орудием развала чехословацкого государства. Первые годы своего существования генлейновская партия камуфлировала свою нацистскую идеологию, не выдвигала ирредентистских требований и скрывала свои организационные связи с гитлеровской национал-социалистической партией. На деле же все ее действия с самого начала санкционировались нацистским руководством. По мере упрочения положения нацистской Германии генлейновцы [116] все откровеннее проявляли враждебное отношение к чехословацкому государству и постепенно переходили на рельсы открытой борьбы против него. Свое истинное лицо «пятой колонны» судето-немецкая партия обнаружила сразу же после аншлюса, вызвавшего состояние эйфории среди ее членов. В середине марта 1938 г. по приказу из Берлина в генлейновскую партию влились другие немецко-судетские партии (исключение составили коммунисты и социал-демократы), с тем чтобы генлейновцы могли претендовать на роль единственных политических представителей всего судето-немецкого населения, насчитывавшего 3250 тыс. человек{379}.

Опираясь на генлейновцев, нацистская Германия с конца марта повела активную подрывную работу, направленную на дестабилизацию внутреннего положения и развал Чехословакии. Начались пограничные провокации, сопровождаемые слухами о концентрации германских войск вдоль чехословацких границ. В судетских областях проводилась кампания митингов и манифестаций, на которых генлейновцы появлялись в нацистской форме и под знаменами со свастикой, а стены домов и заборы оклеивались фашистскими символами. Германская пресса и радио развернули оголтелую пропагандистскую кампанию о проводившейся якобы в Чехословакии политике национального угнетения судетских немцев, «о праве германского народа на самоопределение».

23–24 апреля 1938 г. в Карловых Варах состоялся съезд судетской партии, который в ультимативной форме выдвинул наглые требования полного преобразования чехословацкого государства (в осуществление полученных из Берлина инструкций). Так называемая карловарская программа требовала полной автономии судетских областей, свободы пропаганды нацистской идеологии («немецкого мировоззрения»), федерализации государственного устройства и ликвидации парламентаризма, разрыва договора с СССР и подчинения внешней политики страны гитлеровской Германии{380}. Эти требования были несовместимы с конституцией Чехословацкой республики и международными обязательствами страны. Речь Генлейна на съезде транслировалась по германскому радио. В Судетской области стали организовываться беспорядки, провокационные попытки захвата местных органов власти. Генлейновцы объявили предстоящие в стране в мае выборы в муниципальные органы «национальным референдумом» в пользу их программы. Обстановка накалилась до предела и привела уже в начале мая к возникновению кризисной ситуации. [117]

Провокационная тактика нацистской Германии не имела бы шансов на успех и немедленно вызвала бы соответствующий отпор, если бы не позиция западных держав. Сразу же после аншлюса Австрии британские «умиротворители» развернули активную деятельность, направленную на достижение соглашения с гитлеровской Германией. В правительственных сферах началось составление различных меморандумов (меморандумы Э. Галифакса от 18 и 21 марта, заключение комитета начальников штабов «Военные аспекты германской агрессии против Чехословакии»), которые были обсуждены на заседании кабинета министров 22 марта 1938 г. Обсуждение вылилось в разработку аргументации в пользу политики «умиротворения»: вопреки фактам утверждалось, будто Великобритания и ее союзники не смогут воспрепятствовать Германии, если та захочет захватить Чехословакию; у Великобритании нет обязательств по отношению к Чехословакии, выходящих за рамки Устава Лиги Наций, и никаких гарантий ей Англия дать не может; необходимо добиваться, чтобы чехословацкое правительство само пришло к соглашению с судетскими немцами и с Германией; следует обеспечить французскую поддержку английского политического курса в отношении Чехословакии{381}. Все эти выводы опирались на антисоветские установки и строились на исключении любого советского участия в развитии событий.

24 марта Н. Чемберлен выступил в парламенте с официальным разъяснением позиции Великобритании в «чехословацком вопросе». Он повторил тезис об отсутствии у Великобритании каких-либо обязательств по отношению к Чехословакии и нежелании предоставлять ей гарантии. Одновременно высказывались советы, чтобы чехословацкое правительство само договорилось с генлейновцами и удовлетворило их требования «в рамках конституции»{382}. Было очевидно, что Великобритания готова принести Чехословакию в жертву в интересах соглашения с Германией по широкому кругу проблем в духе идей, высказанных Галифаксом в беседе с Гитлером в ноябре 1937 г. Характерно, что такие заявления делались в то время, когда в Берлине размышляли уже о формах и методах подрывных действий против Чехословакии.

События ближайших же дней показали, что британское правительство в число «нерешенных проблем» занесло сам факт существования чехословацкого государства и приступило к выработке планов его «реорганизации». В начале апреля 1938 г. в британском Форин офисе были обобщены сообщения английских дипломатов (в первую очередь — посла в Берлине [118] Н. Гендерсона) и составлен так называемый «меморандум Хэдоу», развивавший идею федерализации Чехословакии по швейцарскому образцу{383}. Одновременно британская дипломатия выдвинула идею «нейтрализации» Чехословакии {384}, что на практике означало отказ от всех чехословацких внешнеполитических обязательств, в первую очередь уничтожение франко-чехословацко-советской системы союзов со всеми вытекающими отсюда последствиями для независимости страны. Параллельно по дипломатическим каналам Чехословакии давались настоятельные советы удовлетворить пожелания судетских немцев и прийти к соглашению с Германией. Все это было прямым вмешательством во внутренние дела суверенного государства, подрывом его самостоятельности и независимости. В те же дни орган «клайвденской клики» газета «Таймс» начала пропагандистскую кампанию против Чехословакии, представляя ее «нежизнеспособным организмом».

В реализации задуманных планов британские «умиротворители» должны были решить деликатную задачу: как добиться такой позиции Франции, которая вела бы к принятию их точки зрения и отказу не только от франко-советского, но и от франко-чехословацкого договора о взаимной помощи. В этом плане привлекала к себе внимание развернувшаяся во французской прессе полемика о международных обязательствах страны. Тон задала близкая к французскому МИДу газета «Тан», выплеснувшая на свои страницы уже ведшиеся после аншлюса в политических кулуарах дебаты. 12 апреля 1938 г. там была опубликована статья специалиста по международному праву проф. Ж. Бартелеми, который утверждал, что после отказа Германии от Локарнских соглашений и ремилитаризации Рейнской зоны в марте 1936 г. франко-чехословацкий договор утратил свою действенность, поскольку исчезла основа, на которую он опирался. В требованиях «передачи Судет рейху» и отказа от обязательств помощи Чехословакии впервые прозвучали с такой силой пораженческие ноты. «Разве есть необходимость в том, — говорилось в статье, — чтобы пожертвовать тремя миллионами французов, всей молодежью наших университетов, школ, заводов и страны в целом ради сохранения трех миллионов чешских немцев под господством Чехословакии?»{385}

Такие мотивы были подхвачены всей правой прессой. И хотя они встретили многочисленные возражения, весь тон и все оттенки вспыхнувшей полемики показывали широкое распространение установок «умиротворителей» во французских политических сферах. В целом они отражали глубокие [119] сдвиги в расстановке политических сил, знаменовали окончание периода существования Народного фронта в стране, рост влияния правых партий и течений.

Уход в отставку в начале апреля второго правительства Л. Блюма означал окончательный отход от политики Народного фронта, конец пребывания у власти блока левых партий. Образованное 12 апреля 1938 г. новое правительство Э. Даладье опиралось на правоцентристские силы и крупную французскую буржуазию. Министерство иностранных дел возглавил Ж. Боннэ, отрицательно относившийся к идеям коллективной безопасности, но зато разделявший концепции сотрудничества империалистических держав в духе «пакта четырех». Оборотной стороной таких взглядов были антисоветские настроения. Поэтому содержавшаяся в правительственном заявлении Даладье фраза о соблюдении Францией ее международных обязательств не звучала убедительно ни для английской, ни для германской дипломатии, располагавших достоверными известиями о подлинных настроениях французских государственных деятелей и дипломатов, об их желании дистанцироваться от советско-французского договора и о взглядах на позицию Чехословакии как «безнадежную»{386}.

Все указанные выше особенности британского политического курса и французской позиции проявились на совещании премьер-министров, министров иностранных дел и других руководящих деятелей двух стран, состоявшемся 28–29 апреля 1938 г. в Лондоне. В ходе этих переговоров была выработана совместная линия западных держав по отношению к Чехословакии и другим процессам, развивавшимся в Европе в то время, а также к их будущим отношениям с Германией{387}. Инициативу при обсуждении всех этих вопросов держала английская сторона, которая развила систему аргументов в духе политики «умиротворения». Сгущая краски, британские государственные деятели рисовали мрачную картину военной неподготовленности западных стран, ставили под сомнение военные возможности СССР и делали выводы о чрезвычайно слабых позициях Чехословакии. Если Германия решится захватить ее, считали они, западные державы не в силах будут воспрепятствовать таким планам. А если в этой связи вспыхнет война, то даже в случае ее победоносного завершения западные державы не смогут после нее восстановить Чехословакию в ее нынешних границах («на прежней основе»). Они призывали смотреть на «чехословацкую проблему» с позиций «полного реализма» и побуждали чехословацкое правительство решить вопрос о положении немецкого национального меньшинства путем переговоров с генлейновской партией. При этом карловарскую [120] программу генлейновцев они расценивали чуть ли не как умеренную по сравнению с призывами прямого присоединения судетских областей к германскому рейху.

Документы донесли попытки французских политиков дать другую оценку сложившейся ситуации. Даладье высказал соображение, что если две западные державы дадут Чехословакии рекомендации пойти по пути преобразования страны в «государство национальностей», то они должны будут также открыто заявить, что они воспротивятся планам расчленения Чехословакии. Другими словами, нельзя давать советов, не неся ответственности за их последствия. Но наибольшее беспокойство у него вызывали конечные германские цели. По мнению Даладье, Германия на деле стремилась к полному разрушению равновесия сил в Европе. «У Наполеона были гораздо меньшие амбиции, чем нынешние цели германского рейха», — заявил он, не без оснований полагая, что в случае такого изменения в соотношении сил Германия может повернуть и против западных держав. Поэтому Даладье не был убежден в правильности британских военных выкладок, в которых чехословацкая армия сбрасывалась со счетов, а военные возможности СССР подвергались сомнению. Напротив, он считал, что следует защищать чехословацкую независимость против германской угрозы, привлекая к этому Югославию, Румынию и Польшу. В противном случае вслед за Чехословакией придет очередь Румынии, что вызовет опасность всеобщего военного конфликта.

В целом рассуждения французских политиков казались здравыми. Однако ход переговоров показал, что эти рассуждения не были их убеждениями, и они за два дня сдали одну позицию за другой, перейдя на английские точки зрения по всем вопросам. В конечном счете Даладье признал, что расхождения между двумя правительствами заключаются не во взглядах, а в понимании, какими средствами можно достичь общих целей. Приведенные же выше рассуждения оказались на поверку словесной шелухой, которой прикрывались для оправдания предательства своего союзника, чтобы придать этому предательству видимость неизбежного отступления ввиду неготовности Великобритании к крупному военному конфликту с Германией. В итоге переговоров стороны пришли к выводу о необходимости произвести совместный демарш в Праге, чтобы побудить чехословацкое правительство удовлетворить пожелания судетских немцев (т. е. принять составленную в Берлине карловарскую программу). Фактически это было требованием переустройства чехословацкого государства на федеративных началах. Была достигнута договоренность, что британская дипломатия от [121] имени двух держав возьмет на себя посреднические функции в отношениях между Берлином и Прагой для решения «чехословацкого вопроса». Наконец, в Лондоне было принято принципиальное решение положить конец любому сотрудничеству с СССР{388}, т. е. фактически полностью изолировать его на международной арене.

Следствием лондонского совещания стал нажим Великобритании и Франции на Чехословакию. После ряда промежуточных шагов представители западных держав передали 7 мая 1938 г. официальные ноты чехословацкому правительству с требованием новых уступок Генлейну. В противном случае, как угрожалось в нотах, Великобритания и Франция не возьмут на себя никаких гарантий против нападения Германии{389}. Именно этот демарш западных держав привел к интернационализации искусственно созданного нацистами «чехословацкого вопроса» и положил начало так называемому «чехословацкому кризису», придав ему характер международного конфликта. Так был сделан первый шаг к упразднению самостоятельного существования Чехословакии и практически сложилось «джентльменское сотрудничество» западных держав с нацистской Германией в осуществлении такого замысла как база и своего рода предварительное условие для налаживания их отношений в духе «пакта четырех» держав.

В результате происшедших событий (карловарская программа генлейновцев, итоги лондонского совещания и англофранцузский демарш в Праге) обстановка в Чехословакии стала резко обостряться, равно как и чехословацко-германские отношения. Хотя у руководящих деятелей Чехословакии «захватило дух» от английских требований{390}, правящие круги встали на путь беспринципных уступок, компромиссов и капитулянтства. В ответе, данном западным державам 15 мая 1938 г., чехословацкое правительство благодарило за добрые советы и заверяло их в своей готовности рассмотреть и разрешить национальную проблему в рамках конституции и при сохранении территориальной целостности{391}. К тому времени уже начались переговоры с генлейновцами, что создавало впечатление, будто национальный вопрос в Чехословакии имеет самостоятельное значение и требует немедленного решения, а не является орудием германского нажима на нее. Более того, правительство приступило к подготовке проекта закона о национальном статусе.

Вслед за западными державами руководящие деятели Чехословакии заявляли о своей готовности улучшить отношения с Германией. Одновременно они демонстрировали свою готовность дистанцироваться от СССР, проявляя тем [122] самым полное согласие принять участие в той перестройке системы международных отношений, к которой стремились западные державы. В этой связи первостепенную важность представляет заявление президента Чехословакии Э. Бенеша в беседе с британским посланником в Праге 17 мая 1938 г.: «Отношения Чехословакии с Россией всегда были и всегда останутся второстепенным вопросом, зависящим от позиции Франции и Великобритании. Нынешние связи Чехословакии с Россией целиком вытекают из франко-русского договора, и если Западная Европа потеряет интерес к России, то и Чехословакия его тоже потеряет». Чехословакия «всегда будет следовать за Западной Европой, всегда будет связана с ней и никогда не будет связана с Восточной Европой. Всякая связь с Россией будет поддерживаться только через Западную Европу, и Чехословакия воспротивится тому, чтобы превратиться в инструмент русской политики»{392}.

Но капитулянтская позиция правящих кругов Чехословакии только поощрила противостоящие ей силы. В середине мая генлейновцы организовали множество инцидентов в судетских областях. Руководство судето-немецкой партии заключило соглашение со словацкой клеро-фашистской «Народной партией» о том, что та выдвинет требование о предоставлении Словакии автономии по образцу автономистских требований генлейновцев, что повлекло бы разделение государства на несколько частей. Одновременно гитлеровская Германия выступила с рядом заявлений о том, что она не допустит притеснения судетских немцев и ущемления их прав. К чехословацким границам стали стягиваться германские войска.

Массовые беспорядки в судетских областях и подготовка к путчу, приуроченному к дню выборов в муниципальные органы 22 мая, принудили чехословацкое правительство к принятию мер по восстановлению спокойствия в пограничных областях. 17 мая 1938 г. было опубликовано правительственное решение о мерах по поддержанию общественного спокойствия. В ответ судето-немецкая партия 20 мая прервала переговоры с правительством и потребовала восстановления «демократических и конституционных прав», т. е. отмены всех мер против их подрывных действий. Обстановка еще более накалилась после того, когда у приграничного города Хеб чешский жандарм застрелил двух нацистских террористов. В такой ситуации сообщения о новых передвижениях германских войск вынудили чехословацкое правительство объявить частичную мобилизацию. Все эти события привели к так называемому майскому кризису, ставшему крупной вехой на пути к Мюнхенскому соглашению. [123]

Вопрос о причинах майского кризиса остается спорным в исторической литературе. Позиция гитлеровской Германии была действительно угрожающей, В те дни Генлейн, возвращавшийся из Великобритании, где его торжественно принимали консервативные круги, находился в Германии и ожидал встречи с Гитлером. Последний также недавно вернулся из Италии, где в ходе официального визита (2–10 мая 1938 г.) заручился поддержкой Муссолини нацистских замыслов по отношению к Чехословакии. Тем временем в германском штабе ОКВ к 20 мая был подготовлен проект директивы «Грюн» — плана военных операций против Чехословакии. Однако непосредственно в эти дни никакого нападения на нее не готовилось{393}. Учитывая обычно высокую информированность чехословацкой дипломатии и разведки, нельзя полностью исключить возможности превентивных действий чехословацкого правительства с целью зондажа обстановки (своего рода «разведка боем»). 20 мая в 15 час. чехословацкое правительство на экстренном заседании под председательством президента Э. Бенеша приняло решение произвести мобилизацию двух возрастов резервистов. На следующий день одновременно с мобилизацией воинские части заняли боевые позиции на пограничных укреплениях. Мероприятия 21 мая встретили поддержку населения и прошли в образцовом порядке.

Майский кризис как бы высветил истинную позицию всех сторон, втянутых в связанные с ним события, и вместе с тем дал толчок конкретизации и уточнению планов. Мобилизация 21 мая 1938 г. вызвала патриотический подъем в Чехословакии и прошла в обстановке организованности. Демократические силы продемонстрировали готовность защищать независимость страны с оружием в руках. Антифашистские настроения и боевой дух чехословацкого народа произвели большое впечатление во всем мире.

Но именно против этих черт майского кризиса ополчились как нацисты, так и английские консерваторы. Британский посол в Берлине Гендерсон заявил Риббентропу, что правительство Великобритании рассматривает мобилизацию резервистов как «в высшей степени непродуманное мероприятие Праги». В беседе же с Э. Вейцзекером, статс-секретарем германского МИДа, он прямо говорил, что Великобритания, Франция и Германия не должны выпускать из рук контроль за развитием событий, ибо «единственными, кто извлек бы из этого выгоду, были бы тогда коммунисты»{394}. И британская дипломатия без колебаний направила свои усилия на то, чтобы поставить впредь все действия чехословацкой стороны под контроль, а принятые уже меры аннулировать. [124]

В дни майского кризиса Советский Союз подтвердил готовность выполнить свои обязательства по договору о взаимопомощи с Чехословакией. Его представители за рубежом ссылались на официальные заявления советского правительства, сделанные в конце апреля 1938 г.{395} Чешская дипломатия с полной определенностью дала понять, что она сама не может поднимать практических вопросов о военных аспектах помощи Чехословакии без французской инициативы. Как разъяснил министр иностранных дел К. Крофта, приведение в действие советско-чехословацкого договора зависит от приведения в действие союзного договора между Францией и Чехословакией. «Если бы Франция молчала, — говорил он, — то и Чехословакия должна была бы формально молчать» {396}. Впервые в этот период проявилась готовность руководства страны принять план нейтрализации Чехословакии по швейцарскому или бельгийскому образцу. Тот же Крофта заявил в беседе с советским полпредом 30 мая 1938 г., что «это был бы большой соблазн» и правительство охотно приняло бы такую нейтрализацию, «если бы великие державы действительно гарантировали неприкосновенность Чехословакии»{397}. Правда, он тут же заявил об иллюзорности таких планов в той форме, в какой их зондировала британская дипломатия.

Кризис привел к заметному усилению влияния британских концепций «умиротворения» на французский внешнеполитический курс. Хотя французское правительство под угрозой потери лица и международного престижа и вынуждено было заявить, что в случае неспровоцированного германского нападения на Чехословакию оно выполнит свои союзные обязательства{398}, за этими словами не стояла готовность осуществить их. Более того, французское правительство сразу же дало отбой и отвергло саму мысль о возможности обсудить с СССР вероятные меры по оказанию помощи Чехословакии из опасения, будто франко-советско-чехословацкие переговоры «могли бы быть истолкованы как некий заговор против Германии»{399}. Напротив, оно пошло на поводу у британских «умиротворителей», связав себя обязательством не предпринимать без консультаций с Великобританией никаких мер, которые могли бы обострить ситуацию (например, частичная и всеобщая мобилизация){400}. В результате в области внешней политики Франция стала утрачивать самостоятельность, присущую великой державе.

Выразительницей общего курса западных держав стала британская дипломатия. В дни кризиса она доказывала нацистам, что возникновение войны из-за судетских областей может привести к нежелательным последствиям (вмешательство [125] Советов), и рекомендовала добиваться своих целей мирными средствами{401}. Одновременно на Прагу был оказан сильнейший нажим. Великобритания настаивала, чтобы чехословацкое правительство демобилизовало призванные контингенты, отменило чрезвычайное положение в пограничных областях и снова приступило к переговорам с генлейновцами. Не довольствуясь обычными каналами, британское правительство направило в Прагу и Берлин со специальной миссией У. Стрэнга{402}. Во время пребывания в Праге 26–27 мая 1938 г., а потом в Берлине 28–29 мая он зондировал возможности чехословацко-германского соглашения, проведения плебисцита в судетских областях и нейтрализации страны, т. е. отказа Чехословакии от всех союзных договоров, в первую очередь от договора с СССР, и преобразования ее в вассальное государство. Для осуществления такого плана предусматривался британский арбитраж с возможной последующей международной конференцией, которая решит все вопросы в этом духе, включая отделение Словакии{403}. Так возник сценарий последующего развития событий, к осуществлению которого активно приступила Великобритания. Одновременно в адрес Чехословакии бросались обвинения в неуступчивости, в готовности ввергнуть всю Европу в войну из-за своих «корыстных интересов» и т. д. Короче, обвиняемой стороной становилась жертва агрессии, а не нацистские агрессоры.

Между тем нацистское руководство, ободренное развитием событий, решило до конца использовать благоприятную для него ситуацию. По горячим следам и с учетом событий майского кризиса Гитлер утвердил 30 мая 1938 г. новый вариант Директивы о единой подготовке вооруженных сил в войне. Изменения коснулись раздела, озаглавленного «Ведение войны на два фронта при основных усилиях на Юго-Востоке (стратегическое сосредоточение и развертывание войск «Грюн»)». Он открывался словами, формулировавшими цель намеченных действий: «Моим непоколебимым решением является разбить Чехословакию в ближайшем будущем путем проведения военной кампании». Директиву предполагалось начать осуществлять «не позднее чем с 1 ноября 1938 г.»{404}. Параллельно с военной подготовкой развернулась интенсивная деятельность по подрыву внутренней стабильности Чехословакии. В последнем немало содействовала дипломатия и пресса западных держав.

Дальнейший ход событий показал, что британские «умиротворители» своими делами прямо расчищали путь нацистским проискам. В период после майского кризиса они как бы поменялись местами. Даже робкие меры [126] чехословацкого правительства в конце мая несколько отрезвили гитлеровцев и вынудили их перейти к более сдержанной тактике. Напротив, британская дипломатия при поддержке французской резко усилила давление на Чехословакию. По ее настоянию в начале июня 1938 г. возобновились переговоры чехословацкого правительства с генлейновской партией. Но генлейновцы 8 июня выступили с новыми требованиями, включавшими в качестве непременного условия образование своего сейма и особые льготы при участии в правительстве{405}. Переговоры вскоре зашли в тупик.

В летние месяцы 1938 г. британская дипломатия усиленно развивала идеи нейтрализации Чехословакии и проведения плебисцита в судетских областях с перспективой их передачи Германии. Эти идеи обсуждались на заседании британского правительства и его внешнеполитического комитета. 10 июня 1938 г. газета «Таймс» опубликовала на эту тему статью, вызвавшую широкий резонанс. Такие же мысли распространяли в столицах других европейских государств аккредитованные там британские дипломаты. Немало усилий было приложено к тому, чтобы склонить к принятию английских проектов французское правительство, и не только склонить, но и побудить открыто заявить об их поддержке. 16 июля 1938 г. считавшаяся рупором Ж. Боннэ газета «Репюблик» опубликовала статью, в которой говорилось о передаче судетских областей Германии и о «нейтрализации» Чехословакии{406}. Обсуждение таких планов в политических кулуарах подрывало внешнеполитические позиции Чехословакии, способствовало ее изоляции на международной арене.

Было ясно, что западные «умиротворители» взяли курс на перестройку всей системы международных отношений в духе «пакта четырех», что затрагивало интересы всех европейских государств, но особенно сильно — соседей Чехословакии и государств, входивших вместе с ней в Малую Антанту, — Румынии и Югославии. Уже майский кризис принес фактически распад франко-польского союза. На французский запрос о позиции Польши в случае германской агрессии против Чехословакии польский министр иностранных дел Ю. Бек ответил, что франко-польский союз носит оборонительный характер и, следовательно, он не вступит в силу в случае наступательной войны Франции против Германии, начатой в защиту Чехословакии{407}. Польские правящие круги выдвинули территориальные претензии к Чехословакии (район Тешина), установили контакты со словацкими автономистами и клеро-фашистской партией Глинки и начали переговоры с хортистской Венгрией об установлении совместной [127] венгеро-польскои границы после предполагаемого включения Словакии и Закарпатской Украины в состав Венгрии{408}. Германская дипломатия поощряла агрессивную позицию польских и венгерских правящих кругов, видя в ней одно из средств международной изоляции Чехословакии.

Польские правящие круги приложили немало усилий, чтобы воздействовать на политику Румынии, с которой они были связаны антисоветским договором и военной конвенцией. Польское влияние было направлено на недопущение возможности оказания советской помощи Чехословакии через румынскую территорию в случае германской агрессии. И само румынское правительство неоднократно заявляло, что оно «принципиально отказывается разрешить проход русских войск»{409}. Польско-румынское сотрудничество выливалось в форму, которую германская дипломатия рассматривала как «польско-румынский антисоветский барьер»{410}, причем в конкретных условиях того времени оно носило не только антисоветский, но и античехословацкий характер.

События международной жизни в течение лета 1938 г. имели общий знаменатель в виде антисоветских установок у подавляющего большинства буржуазных политических течений практически во всех странах континента. Почти повсеместно были распространены убеждения, что военный конфликт в центре Европы выльется в конечном итоге в «большевизацию» втянутых в него стран, а вмешательство СССР в конфликт приведет к нашествию «казацких и монгольских орд». Отсюда проистекала идея внешнеполитической изоляции СССР, его исключения из активной международной жизни. Наиболее эффективным средством британские идеологи «умиротворения» считали восстановление «европейского концерта» в виде модернизированного «пакта четырех». Правда, создать его было совсем не просто из-за постоянных раздоров предполагаемых участников (например, не утихавшие франко-итальянские противоречия). В таких условиях часть «умиротворителей» надеялась использовать антагонизм между СССР и нацистской Германией. Считая его постоянной константой международной жизни, они полагали, что лучшим выходом из положения было бы взаимоуничтожение СССР и Германии. Но это считалось отдаленной перспективой. Ближайшая же задача заключалась в таком разрешении «чехословацкого кризиса», которое стало бы этапом, а может быть, и первым актом в деятельности нового «европейского концерта».

Конкретизация планов удовлетворения нацистских притязаний на судетские земли привела британскую дипломатию к мысли, что плебисцит будет не лучшим средством на этом [128] пути: во-первых, идея плебисцита вызывала оскомину у многих политических деятелей Европы, во-вторых, его организация была связана со сравнительно долгой процедурой. Последнее соображение оказалось решающим. Поэтому, не отказываясь от старых идей, стали развивать новые мысли. Наилучшим способом представлялись британский арбитраж и утверждение его итогов на последующей конференции четырех держав.

После длительного обсуждения идеи британского «посредничества» правительствами Великобритании и Франции, а также с германскими эмиссарами в Лондоне в конце июля последовало английское обращение к Чехословакии, решительно поддержанное французской дипломатией, с предложением послать «посредническую» миссию лорда Ренсимена. Под нажимом западных держав чехословацкие правящие круги пошли на новые уступки и дали согласие на британское посредничество{411}. Принятие такого предложения было не только грубым ущемлением суверенитета Чехословакии, но и тяжелым ударом по ее международному престижу.

Деятельность Ренсимена, находившегося в Чехословакии с 3 августа по 15 сентября 1938 г., вылилась в предвзятое судейство. Под его давлением чехословацкое правительство непрерывно отступало и принимало одно за другим требования генлейновцев. Характерным моментом этого этапа развития «чехословацкого кризиса» была вспышка активности некоторых американских дипломатов, выступивших в поддержку концепций «умиротворения». В августе Прагу посетил американский посол в Германии Хью Вильсон и высказал в беседе с Э. Бенешем предостережение, чтобы Чехословакия не рассчитывала на помощь США, а также убеждал его в мирных намерениях нацистов{412}. Бурную деятельность развили послы США (в Париже — У. Буллит, в Лондоне — Дж. Кеннеди), которые заявляли всем готовым слушать о недопустимости войны в Европе из-за Чехословакии и об американской поддержке стремлений Великобритании и Франции к достижению соглашения с Германией. Буллит даже прямо обвинял СССР в том, что своей поддержкой Чехословакии он якобы желает развязать мировую войну, которая выльется в мировую революцию{413}.

Вымыслы в адрес СССР преследовали ряд целей. Во-первых, они должны были служить его международной изоляции, быть аргументом в той идеологической борьбе, которая бушевала в связи с «чехословацким кризисом». Во-вторых, они служили оправданием курса западных держав на сговор с гитлеровской Германией, являлись фарисейской «заботой» о сохранении мира. В-третьих, они апеллировали [129] к национальному эгоизму и классовой психологии буржуазных политических сил европейских государств, связывая в один узел их антисоветские установки с античешскими настроениями. Оборотной стороной этого провокационного пропагандистского вымысла было стремление «умиротворителей» рядиться в тогу борцов за «права человека», которые они толковали тогда как «право на самоопределение» для судетских немцев. С этих позиций велась разнузданная кампания против чехословацкого правительства, которое обвинялось в «дискриминации» немецкого населения и «неуступчивости». Последняя же объяснялась надеждами на советскую поддержку. Так замыкался порочный круг пропагандистской подготовки предстоящей сделки империалистических держав.

Советская дипломатия видела цели правящих кругов западных держав и неоднократно высказывала предупреждения, что их действия могут создать опасность для них самих. Политика «умиротворения», считали в СССР, сводится на деле не только к поощрению агрессора, но и к обузданию его жертвы{414}. Понимая, что развитие событий подходит к критической точке, Советский Союз выступил с программой обуздания агрессора, предупреждая, что на карту поставлены судьбы мира. Поэтому, когда французское правительство впервые обратилось к СССР 1 сентября 1938 г. с официальным запросом о его возможной помощи Чехословакии, ответ последовал немедленно. На следующий же день, 2 сентября, СССР решительно подтвердил свою готовность выполнить договорные обязательства.

Более откровенную позицию, чем прежде, заняла английская дипломатия, отклонившая все советские предложения, которые являлись как бы «системой коллективных действий по сохранению мира»{415}. События подчеркивали растущую зависимость французской политики от Великобритании, которая уверенно формировала согласованный курс западных держав. И это был курс на сговор с гитлеровской Германией, на расчленение Чехословакии, на изоляцию СССР.

При английском секундантстве развитие кризисной ситуации приобрело ускоренные темпы. Британская дипломатия намеренно вызывала это ускорение, чтобы исключить воздействие на ход событий общественного мнения, сбитого с толку антисоветской пропагандой и нещадным злоупотреблением лозунга о «праве наций на самоопределение». Именно с этой целью в глубокой тайне в ближайшем окружении британского премьера был выработан пресловутый «план Зет», являвшийся известной параллелью и логическим [130] завершением замыслов, связанных с миссией Ренсимена. Его суть заключалась в прямом контакте Чемберлена с Гитлером и молниеносном разрешении «чехословацкого кризиса» на основе передачи Германии судетских областей и расчленения Чехословакии{416}. На деле это был план антисоветского «блицкрига» британской дипломатии, замаскированный под отчаянную попытку спасти мир от угрозы войны, под своего рода «альтернативу войне».

Тем временем под давлением миссии Ренсимена чехословацкое правительство шло на новые и новые уступки, подрывая свои внутриполитические и международные позиции. После того как генлейновцы отвергли все прежние предложения, оно выработало в начале сентября так называемый «четвертый план», означавший по сути дела принятие карловарской программы со всеми вытекающими последствиями {417}. Несмотря на столь очевидную капитуляцию перед их требованиями, генлейновцы отвергли и его и в тот же день, 7 сентября, организовали беспорядки и столкновения с полицией и чешским населением в городе Остраве и других пунктах судетских областей. Эти столкновения были ими же использованы как повод для прекращения дальнейших переговоров с правительством.

Спровоцированные генлейновцами конфликты были использованы для нового нажима на Чехословакию. В германской прессе бушевала античехословацкая кампания, наложившаяся на проходивший в те дни съезд национал-социалистической партии в Нюрнберге. 12 сентября на его заключительном заседании с погромной речью выступил Гитлер, излив на Чехословакию потоки угроз и подстрекая генлейновцев к дальнейшему обострению обстановки.

На открывшейся в Женеве 9 сентября 1938 г. сессии Совета Лиги Наций советская дипломатия пыталась использовать этот форум для организации коллективных действий в защиту Чехословакии. Однако прибывший туда советский нарком иностранных дел М. М. Литвинов встретил глухую стену отрицательного отношения ко всем советским предложениям не только со стороны французских представителей, но и со стороны восточноевропейских союзников Чехословакии, таких, как Румыния{418}. Было очевидно, что Лига Наций потеряла любую эффективность, даже как моральный фактор, в деле защиты мира. Инициативы СССР не только замалчивались, но и делались попытки извратить их смысл, подвергнуть сомнению советские намерения, решимость выступить в защиту Чехословакии{419}. Весь ход работы сессии свидетельствовал о растущей международной изоляции СССР, а также о международной изоляции Чехословакии: [131] никто не хотел поставить на обсуждение в Лиге Наций вопрос об угрозе агрессии против Чехословакии (включая и саму чехословацкую дипломатию!).

В ночь на 13 сентября 1938 г. по инструкциям из Берлина генлейновцы, уверовав в свою полную безнаказанность и защиту со стороны не только нацистской Германии, но и британских покровителей, сделали попытку поднять путч. Он был быстро подавлен чехословацкой полицией и поддержавшим ее антифашистски настроенным населением, что еще раз подтвердило готовность народа Чехословакии оказать сопротивление нацистской агрессии. Однако он явился желанным поводом для Великобритании осуществить заранее спланированный «план Зет». В ночь на 14 сентября британская дипломатия приступила в спешном порядке к подготовке экстренной встречи британского премьера с фюрером. По ее замыслу их личный контакт должен был привести к англогерманскому соглашению и урегулированию в «духе динамизма» всех проблем, подлежащих разрешению.

О состоявшемся 15 сентября 1938 г. полете Чемберлена в Мюнхен и его встрече с Гитлером в Берхтесгадене написано немало книг. В них красочно описывается, как престарелый британский премьер с понятной для его возраста опаской впервые в жизни совершил полет на самолете и с неизменным зонтиком высадился на мюнхенском аэродроме. Однако беседа с фюрером протекала не так, как он ее себе представлял. Предложение Чемберлена отложить обсуждение «чехословацкого вопроса» на следующий день, а вначале заняться выяснением значительно более крупных проблем, ради чего он и предпринял эту поездку, было обойдено Гитлером. Тот дал ясно понять, что нет смысла обсуждать весь комплекс англо-германских отношений до решения «чехословацкого вопроса», да и то на удовлетворявших его условиях. Исходя из «доктрины расового единства» и ссылаясь на право самоопределения для судетских немцев, он потребовал немедленной передачи судетских областей Германии. Ради этой цели, блефовал фюрер, он готов идти даже на риск мировой войны. Но это было только частью его требований. Гитлер заявил далее, что, пока не будет ликвидирован советско-чехословацкий договор, он будет рассматривать Чехословакию как «копье, направленное во фланг Германии». Правда, он дал понять, что Чехословакия вообще вскоре прекратит существование после удовлетворения «справедливых требований» других национальностей (имелись в виду словаки, венгры и поляки). Несмотря на столь четко проявленные аппетиты нацистов, Чемберлен выразил готовность удовлетворить их. Он оговаривал лишь [132] необходимость обсуждения этих вопросов британским и французским правительствами. Была достигнута договоренность, что их новая встреча состоится через несколько дней{420}.

Все это было похоже на чудо. Опытные германские дипломаты (статс-секретарь МИДа Э. Вейцзекер, посол в Лондоне Г. Дирксен и другие присутствовавшие в Берхтесгадене) с трудом верили в реальность происходившего. Смятение их умов отражали вопросы, задававшиеся ими на следующий день сопровождавшему британского премьера X. Вильсону: как будет осуществлено на практике право наций на самоопределение? Будет ли проведен плебисцит и как будет организовано голосование? Будут ли применены международные полицейские силы, которые заменят на некий переходный период чехословацкую государственную полицию? Вопросы отражали осознание ими беспрецедентности неожиданно возникшей ситуации. Но эти вопросы мало беспокоили британскую дипломатию, которая уже имела готовый план действий. Все, о чем она просила германских партнеров, сводилось к пожеланию не осложнять усилий Чемберлена какими-либо неожиданными действиями. Собственно, об этом Чемберлен просил Гитлера в личном письме, которое он передал ему через Риббентропа утром 16 сентября, покидая Берхтесгаден{421}. Комментируя это письмо, X. Вильсон пояснял своим слушателям, что премьеру предстоит проделать большой объем работы как в Лондоне, так и в Париже и Праге. На это уйдет, полагал он, несколько дней{422}. Аналогичные беседы с просьбой сохранять спокойствие проводил в Берлине с Герингом и другими нацистскими бонзами британский посол Н. Гендерсон{423}.

На деле британские государственные мужи опасались не каких-либо необдуманных выходок нацистского режима, отдавая себе отчет в том, что Гитлер азартно блефует. Достаточно было решительного заявления западных держав, которое, несомненно, было бы поддержано СССР, чтобы правда вышла наружу. Но это означало бы не только коллективные действия по пресечению агрессии. Такой шаг мог привести к кризису нацистского режима. За таким поворотом событий «умиротворителям» виделась угроза «большевизации Германии». Их замыслы и усилия развивались в прямо противоположном направлении: как обуздать и связать по рукам и ногам жертву агрессии; как нейтрализовать в собственной стране действия левых сил и тех политических течений, которые видели пагубность курса на сговор с фашистскими государствами, как добиться поддержки Франции? [133]

И это были непростые вопросы. «Клайвденская клика» в Великобритании разделяла опасения нацистской верхушки перед возможностью взрыва национального возмущения в Чехословакии. На этой волне могло прийти к власти правительство Народного фронта, которое не только отвергло бы англо-французский нажим, но и заняло бы твердую линию против фашистского шантажа, подняло бы массы на защиту страны. Такое развитие событий могло опрокинуть все империалистические расчеты. Отсюда проистекала их установка держать инициативу в своих руках и любыми средствами сохранять контроль над развитием обстановки. Этого можно было достигнуть только быстротой действий. Отсюда подстегивание событий, ускорение их течения, лихорадочная активность, чтобы опередить бег времени, оглушить общественное мнение каскадом неожиданных и, главное, свершившихся фактов.

16–17 сентября 1938 г. в Лондоне проходили заседания внешнеполитического комитета и кабинета министров, на которые срочно был вызван из Праги Ренсимен. На этих заседаниях обнаружилась вторая сторона замысла, связанного с его миссией: теперь он выступал в роли своего рода «присяжного свидетеля», убеждавшего слушателей в невозможности дальнейшего пребывания судетских немцев в рамках чехословацкого государства. Говоря о способах решения этого вопроса, он предостерегал против плебисцита как взрывоопасного средства, способного вызвать в Чехословакии возмущение народа, армии и привести к военному перевороту. Его рекомендации сводились к «радикальному урегулированию» судето-немецкой проблемы, расторжению договора Чехословакии с СССР и запрету КПЧ{424}. Ренсимен играл роль ширмы, за которой прятались «умиротворители», и брал на себя значительную долю критики оппозиции как внутри правительства, так и за его пределами, выводя из-под прямого удара Чемберлена. Последний же скрыл даже от правительства, что он уже дал согласие Гитлеру на уступку Германии судетских областей. Без такого обмана он не мог рассчитывать на продолжение своего курса, ибо единства не было даже в британском правительстве, где раздались серьезные голоса, предупреждавшие о пагубности проводившейся политики.

Наиболее веские аргументы привел первый лорд адмиралтейства А. Дафф Купер. Германия не удовлетворится уступкой судетских областей, и в скором времени на континенте будет установлена гегемония одной державы, против чего всегда выступала Великобритания. Требование же денонсации чехословацко-советского договора раскрывало [134] намерение Гитлера не считаться в дальнейшем с независимостью Чехословакии. И вообще мир в Европе невозможен, пока нацисты находятся у власти в Германии. И вообще, по мнению Дафф Купера, Чехословакия предпочтет борьбу, а не капитуляцию{425}. Возражения же сторонников Чемберлена сводились к тому, что война будет иметь ужасные последствия для единства Британской империи, тогда как в судето-немецких областях британские интересы не затронуты. Чемберлену удалось добиться только условной поддержки своей линии, причем британское правительство проголосовало не за уступку судетских областей Германии, а за право на самоопределение. При этом была подчеркнута необходимость достичь соглашения с правительством Франции{426}, консультации с которым должны были начаться на следующий день.

Французские правящие круги не только не доставили хлопот, но и облегчили британским «умиротворителям» доведение их планов до конца. Практически все наблюдатели отмечали, что встреча Чемберлена с Гитлером вызвала в Париже во всех кругах, за исключением коммунистов, вздох облегчения. Широкое распространение получили взгляды, что эта встреча станет началом «новой эры» и сотрудничества «четырех держав». Даладье и Боннэ неоднократно высказывали мнение о необходимости ревизии Версальской системы {427}. Уже после известий о переговорах в Берхтесгадене они сообщили британскому послу, что поддержат любой план решения «чехословацкой проблемы», выработанный Чемберленом и Ренсименом{428}. Состоявшиеся 18 сентября 1938 г. в Лондоне переговоры ведущих государственных деятелей двух стран показали, что они стоят практически на одних позициях. Изучение протоколов этих переговоров{429} раскрывает, что реальная борьба развернулась лишь по вопросу, кто возьмет на себя ответственность за расчленение Чехословакии. Для Франции этот вопрос осложнялся также и ответственностью за разрыв союзных договоров с Чехословакией и СССР.

Возникал также вопрос, как заставить чехословацкое правительство принять план ампутации судетских областей со всеми его последствиями. Все это побудило французскую сторону выдвинуть идею гарантии, которая должна быть предоставлена Чехословакии после отторжения пограничных судетских областей. После некоторого сопротивления это предложение было принято британскими политиками, быстро смекнувшими, что обещание гарантий, не обусловленных никакими обязательствами или формами, только облегчает осуществление их замыслов. Такие «гарантии» становились [135] рычагом нажима на Чехословакию, позволяли Франции избавиться от своих договорных обязательств, предоставляли средство обработки общественного мнения и защиты от обоснованных обвинений в капитулянтстве. На такой основе и были сформулированы требования Великобритании и Франции к правительству Чехословакии уступить Германии области с преобладающим немецким населением, причем без плебисцита и «в качестве обособленного вопроса». Предоставление же международных гарантий новых границ мыслилось как замена «существующих договоров, связанных с взаимными обязательствами военного характера, общей гарантией против неспровоцированной агрессии»{430}. Стороны договорились, что эти требования должны получить одобрение их правительств и уже затем переданы Чехословакии.

Дальнейшее развитие событий походило на фарс. Утром 19 сентября 1938 г. соответственно в Лондоне и Париже состоялись экстренные заседания британского и французского правительств. Чемберлен и Галифакс, ссылаясь на французскую позицию, доложили о принятых решениях относительно уступки судетских областей Германии и гарантиях границ усеченной Чехословакии, которая подлежала нейтрализации. Только на этот раз, ссылаясь на французскую точку зрения и с помощью дезинформации о позиции СССР, а также преувеличения военной угрозы, Чемберлену удалось добиться формального одобрения британским правительством как итогов своих переговоров с Гитлером в Берхтесгадене, так и санкции на дальнейшие переговоры на согласованных с Францией условиях. Одобрение кабинетом содержания совместной англо-французской ноты Чехословакии стало триумфом Чемберлена, победой его курса на сговор с Германией{431}. Тем же утром Даладье и Боннэ ссылками на позицию Великобритании и посулами предоставления гарантий урезанной Чехословакии получили официальное согласие французского правительства на черное предательство своего союзника. Западные державы вынесли Чехословакии смертный вердикт. Но «похороны» еще предстояло организовать.

«Умиротворители» торопились пожать плоды своих усилий.

Не успели министры двух западных держав разойтись с заседаний кабинетов, как в Прагу полетели телеграммы британскому и французскому посланникам с поручением передать чехословацкому правительству их совместную ноту. Она была вручена президенту Бенешу 19 сентября в 14.00. По своему характеру нота носила ультимативный характер. Но самое поразительное заключалось в том, что отныне [136] требования Гитлера обрели форму англо-французского ультиматума. Более того, от Чехословакии требовали быстрого ответа в духе согласия с убийственными «предложениями» западных держав. Вручение ноты сопровождалось предостережением, что даже задержка с ответом может иметь роковые последствия{432}. Поскольку одновременно указывалось, что Чемберлен намерен возобновить переговоры с Гитлером и снова встретиться с ним в среду, 21 сентября, то получалось, что западные державы оставляли на раздумье чехословацкому правительству немногим более суток!

В правящих кругах Чехословакии к тому времени уже не оставалось сомнений в действительной позиции Великобритании и Франции. Но иллюзии продолжали существовать почти до конца. Лучше других реакцию на предстоящий визит Чемберлена в Берхтесгаден отражало в телефонном разговоре с посланником в Лондоне восклицание Бенеша: «Это невозможно!»{433} В последующие дни в Праге лихорадочно собирали всевозможную информацию о развитии положения. Встреча Чемберлена с Гитлером вызвала правительственный кризис: кабинет М. Годжи подал в отставку. Но этот факт хранили в секрете, опасаясь народного взрыва или выступления военных. Западные державы до последнего часа соблюдали полную тайну и только непрестанно предупреждали о недопустимости чехословацкой мобилизации, на чем настаивал генштаб. В правящих кругах, где и раньше не было единства, царил полный разброд. Правые политические течения уже высказывали свою готовность уступить Германии судетские области, расторгнуть договор с СССР и запретить компартию. Ориентировавшиеся на Бенеша буржуазные политические силы полагали, что уступки можно свести к минимуму, но больше всего они боялись радикализации масс и влияния компартии. И хотя в Праге вскоре после Берхтесгадена осознали предательство западных держав, там не думали о создании правительства национальной обороны и защите страны, стремясь переложить на Францию и Великобританию ответственность за принятие окончательных решений.

Англо-французский ультиматум вынуждал чехословацкие правящие круги к действиям. Однако анализ их поведения давно привел исследователей к выводу, что мысль о капитуляции уже созрела в правящей верхушке и суть их поступков сводилась к получению оправдания, будто они вынуждены уступить силе. И действительно, на первом и единственном обсуждении англо-французского ультиматума, на заседании политического комитета правительства, Бенеш, рассматривая возможные варианты ответа на него, [137] выдвинул идею арбитража со ссылкой на арбитражный договор между Чехословакией и Германией от 1926 г. Такое предложение было завуалированной формой готовности принять ультиматум и преследовало цель выиграть время{434}. Французский посланник, следивший за каждым движением в правительственной сфере, расценил эту позицию как колеблющуюся между принятием англо-французских «предложений» и надеждами прибегнуть к арбитражу, но не как отрицательную{435}. Последнее толкование попытались придать ему в Париже и Лондоне, где добивались безоговорочной и немедленной капитуляции правительства Чехословакии. Там не хотели понять, что поведение Бенеша имело главной целью не допустить взрыва народного негодования.

Действительно, подавляющая часть населения Чехословакии была настроена патриотично и антифашистски и выступала за отпор агрессивным намерениям Германии. В стране проходили многочисленные манифестации и собрания, в адрес правительства и политических партий поступали обращения, письма и призывы организовать оборону страны. Особенно активно выступали чехословацкие коммунисты, стоявшие на позициях бескомпромиссной защиты государства от фашистской угрозы. В таких условиях откровенно капитулянтская линия могла привести не просто к смещению пораженчески настроенного правительства, но и к серьезным социальным потрясениям. Война против гитлеровской Германии носила бы революционно-демократический характер и вызвала бы мощные сдвиги влево, создание власти, опирающейся на национальный фронт с участием коммунистов. Но именно такого поворота событий правящие круги Чехословакии боялись больше потери политической и национальной независимости. И классовые интересы в конечном счете одержали верх. В последующие дни их действия представляли собой смесь усилий выиграть время, чтобы попытаться улучшить условия капитуляции, с маневрами для блокирования возможностей создания «правительства обороны республики». Все вместе это вылилось в пособничество творцам политики «умиротворения».

Одним из перестраховочных маневров чехословацкого правительства после получения ультимативной ноты западных держав стало обращение к СССР с запросом о его готовности оказать помощь. Советское правительство дало утвердительный ответ, который был немедленно доведен до сведения не только чехословацкого, но и французского правительства. Характерно, однако, что президент Чехословакии не поставил перед СССР основного вопроса, а именно об оказании советской помощи независимо от позиции [138] Франции. Действительно, позиция французского правительства была уже известна, и советская дипломатия ожидала такого вопроса. Его отсутствие означало, что правящие круги Чехословакии отвергли мысль о решительном сопротивлении империалистическому диктату и сводили все дело к чисто дипломатическим комбинациям.

Между тем у СССР имелся развернутый план противодействия фашистской агрессии{436}.

В исторической литературе (в том числе и советской) не получил еще должной оценки тот факт, что в период наибольшего обострения «чехословацкого кризиса», в сентябре 1938 г., советский нарком иностранных дел М. М. Литвинов почти три недели находился в Женеве и был готов немедленно вступить в контакт с правительствами Великобритании и Франции в случае их готовности пойти на совместные действия по пресечению агрессии. Действительно, если бы дело дошло до противоборства, путь из Москвы через Германию и Польшу на запад (и в обратном направлении) был бы заблокирован, в то время как из Женевы Литвинов был в состоянии за несколько часов достичь Парижа и Лондона, где могла состояться конференция трех держав (СССР, Франции и Великобритании). Однако западные державы игнорировали все советские предложения и сделали все, что зависело от них, для международной изоляции СССР. Выступая 21 сентября 1938 г. на пленарном заседании Ассамблеи Лиги Наций, Литвинов отметил, что советским предложениям «не было дано хода», и высказал предостережение, что поощрение агрессора «в до сих пор неслыханных формах» будет иметь рано или поздно «совершенно необозримые катастрофические последствия»{437}. Все усилия советской дипломатии побудить западные державы выступить в защиту Чехословакии окончились безрезультатно.

Напротив, западные державы до предела усилили нажим на чехословацкое правительство: его первоначальный ответ с предложением провести арбитраж, данный им 20 сентября{438}, был отвергнут, как не соответствующий «критическому положению». Положение самих «умиротворителей» было не так прочно, и оттяжка чехословацкой капитуляции угрожала им многими осложнениями. В ход были пущены угрозы, что новая встреча Чемберлена с Гитлером без «положительного» чехословацкого ответа может кончиться катастрофой. Между столицами западных держав и Прагой бушевал шквал шифрованных телеграмм и телефонных разговоров. Британская дипломатия прямо угрожала, что в противном случае гитлеровская агрессия будет «локализована», т. е. выльется в изолированную войну Германии против Чехо-Словакии. [139] Французский генштаб подчеркивал в депешах чехословацкому командованию свою неготовность к борьбе. Отложив встречу с фюрером на сутки, западные державы давили на Чехословакию по всем каналам. Приводились даже доводы о необходимости «скорых действий» из страха перед «улицей».

21 сентября правящие круги Чехословакии капитулировали. К вечеру этого дня они сообщили в Лондон и Париж, что принимают их предложения «как неразрывное целое, подчеркивая при этом принцип гарантий»{439}. Капитуляция чехословацких правящих кругов под англо-французским давлением была кульминационным пунктом того международного кризиса, который сложился в Европе осенью 1938 г. в результате проведения политики «умиротворения» агрессора. И хотя впереди еще предстояли драматические дипломатические эскапады, принципиально вопрос об исходе кризисной ситуации был решен именно тогда.

22–23 сентября 1938 г. состоялась новая встреча Чемберлена с Гитлером в Годесберге{440}. На их переговоры наложило отпечаток растущее сочувствие общественного мнения Чехословакии, где проходили демонстрации против фашистских притязаний и произошла смена правительства, что вынуждало Чемберлена к осторожности. С другой стороны, Гитлер не только организовал выдвижение польских и венгерских территориальных претензий к Чехословакии, но и сам выступил с максималистскими требованиями и, ссылаясь на право самоопределения, добивался немедленной оккупации судетских областей. Нацистские вымогательства были сформулированы в виде «меморандума», хотя на деле это был ультиматум, в котором был обозначен даже крайний срок его осуществления — 1 октября{441}. В нем содержались требования, выходившие далеко за рамки того, что было согласовано на встрече в Берхтесгадене. Наглость Гитлера задела даже британских «умиротворителей», ибо ставила под вопрос само существование правительства Чемберлена. Переговоры осложнились, и стало очевидно, что развитие событий может выйти из-под контроля. Соображения собственной безопасности побудили правящие круги Великобритании и Франции снизить темпы осуществления своих планов и прервать переговоры, чтобы, с одной стороны, не поставить под угрозу свои позиции в собственных странах, а с другой — одернуть зарвавшегося фюрера, но одернуть в меру, не подвергая риску ведшиеся переговоры и их конечные цели.

Учитывая сообщения о сосредоточении германских войск на чехословацких границах и не желая оказаться перед [140] фактом их внезапного нападения, что грозило вылиться в войну, британский, а за ним и французский кабинеты вечером 23 сентября сняли свой прежний запрет на проведение мобилизации в Чехословакии. И для британского, и для французского правительства такое решение было перестраховочным маневром, своего рода алиби на случай военного конфликта. Его значение сводилось к оказанию давления на нацистскую Германию. Однако отклик чехословацкого населения превзошел все ожидания. В течение суток на призывные пункты явилось 1250 тыс. человек, и к исходу 24 сентября на пути возможной германской агрессии стояла более чем полуторамиллионная армия, обладающая современным оружием и волей к сопротивлению{442}. В пограничных областях был восстановлен порядок, войска заняли укрепленные районы. Однако наличие отмобилизованной крупной армии не изменило политики правительства, оно осталось на капитулянтской позиции и сохраняло выжидательную тактику, готовое выполнить англофранцузский план. Именно такая политика и позволила «умиротворителям» в конечном счете довести свои замыслы до конца.

Временная неудача в Годесберге не остановила западные державы. Эскалация нацистских требований их не смущала: они прекрасно понимали, что задуманная ими «вивисекция» сделает Чехословакию нежизнеспособной и приведет к ее полному подчинению Германии в той или иной форме. Они боялись лишь такого поворота в общественных настроениях своих стран, который перечеркнет их замыслы, а возможно, приведет и к их отстранению от власти. Отсюда проистекали новые маневры. Никогда еще общественное мнение не подвергалось такой обработке, как после Годесберга. Обывателя запугивали войной. В Лондоне и Париже на бульварах и в парках демонстративно рыли окопы-бомбоубежища. Мобилизация в Чехословакии как бы подтверждала готовность оказать сопротивление агрессору. Однако взамен капитулянтского правительства М. Годжи там пришло к власти не правительство обороны республики, а чиновничий кабинет во главе с генералом Я. Сыровы, который видел свою главную задачу в том, чтобы «успокоить массы и овладеть улицей». В столицах западных держав шли беспрерывные заседания. 25–26 сентября в Лондоне состоялось новое англо-французское совещание, на котором стороны прятались за спину друг друга{443}. Чемберлен стремился получить заявление о неготовности Франции к войне, для того чтобы сломить растущее сопротивление в Великобритании своей политике со стороны оппозиции. Французское же правительство [141] желало заручиться фактами о британском давлении на него для оправдания своей капитулянтской линии. Было ясно, однако, что прямое принятие ультимативных требований нацистов, слегка замаскированных под «меморандум» Гитлера, чревато серьезными внутриполитическими осложнениями для каждой стороны. Отсюда проистекали их попытки найти некое контрпредложение, которое позволило бы западным державам достичь соглашения с Германией. С этой целью в Берлин решено было послать одного из активных творцов политики «умиротворения», Г. Вильсона, дабы достичь компромисса с Гитлером.

В этот тяжелый для «умиротворителей» момент они получили мощную поддержку со стороны США, которая склонила чашу весов в их сторону. По инициативе американских послов в Европе (в первую очередь У. Буллита и X. Вильсона), поддерживавших чемберленовский курс на сговор западных держав с Германией, президент Ф. Д. Рузвельт обратился 26 сентября 1938 г. с личным посланием к Гитлеру и Бенешу, а также Чемберлену и Даладье, в котором призывал их продолжить поиски «мирного, справедливого и конструктивного решения спорных вопросов». Он предупреждал, что в результате войны может быть разрушена «социальная структура каждой вовлеченной в войну страны» (т. е. прибегал к пугалу коммунизма), и предлагал созвать международную конференцию, которая положила бы конец «чехословацкому кризису»{444}. Было также направлено обращение к Б. Муссолини с просьбой убедить Гитлера принять участие в такой конференции. Администрация США обратилась даже с призывом к правительству СССР воздействовать «от своего лица» на Германию и Чехословакию и указать им «на чрезвычайную важность отказа от применения силы при урегулировании возникшего между ними конфликта»{445}.

Независимо от субъективных расчетов Рузвельта{446} в конкретных условиях того времени его обращение явилось спасательным кругом как для «умиротворителей», так и для нацистов. В нем агрессор и его жертва ставились на одну плоскость и как бы уравнивались, а нацистские притязания к Чехословакии превращались в «спорные вопросы». Оно открыло перед Гитлером выход из тупика, в который он сам загнал себя эскалацией территориальных притязаний, угрозами войны и ультимативными сроками выполнения своих требований. Оно спасло Чемберлена и Даладье от нараставшей в Великобритании и Франции оппозиции их курсу. Наконец, само предложение созвать международную конференцию для разрешения «чехословацкого кризиса» было взято из арсенала «умиротворителей», уже давно [142] рассматривавших ее как оптимальный вариант оформления сговора западных держав с гитлеровской Германией за счет Чехословакии. Короче, американская инициатива стала своего рода каретой «скорой помощи», вызванной в критический час «умиротворителями». И 28 сентября Чемберлен разыграл в британском парламенте представление «спасения мира в последнюю минуту», объявив о созыве международной конференции в Мюнхене на следующий день. Его сообщение было встречено бурными аплодисментами подавляющего большинства депутатов. Протестовал один член палаты общин — коммунист У. Галлахер. Чемберлен позволил себе счесть эти овации за полное одобрение его курса и за вручение полномочий для переговоров и обойтись без заседания правительства с целью выработки рекомендаций относительно предстоящей конференции.

Конференция в Мюнхене собралась 29 сентября 1938 г. в составе четырех империалистических держав — Великобритании, Германии, Франции и Италии, без какой-либо консультации с Чехословакией и без ее участия. Конференции предшествовали многочисленные маневры, камуфлировавшие частично отступление Гитлера от условий его годесбергского «меморандума». Больше того, германская сторона пыталась в своей пропаганде изобразить дело таким образом, будто созыв конференции был результатом «железной решимости» фюрера осуществить «право немецкого народа на самоопределение», не останавливаясь даже перед войной. В этом ему подыграли западные державы, оправдывавшие предательство Чехословакии желанием «избежать войны» и маскировавшие таким образом истинную сущность происходивших событий. Участники конференции лишь делали вид, что решают проблему судетских немцев в Чехословакии. Каждый из них прекрасно сознавал, что на карту были поставлены судьбы Европы и что Гитлеру предоставлялась свобода рук на востоке континента.

Документы свидетельствуют, что вряд ли в истории дипломатии имела место другая столь странная международная конференция{447}. Дискуссия отсутствовала, обсуждение касалось второстепенных вопросов, деятельность участников свелась в основном к составлению, редактированию и переводу текстов, оформлявших гитлеровский диктат как международное соглашение. Все это напоминало не столько международный форум, сколько сборище заговорщиков. За основу был принят предложенный Муссолини проект, который был составлен нацистами, сообщившими ему текст из Берлина. Даладье нашел, однако, что проект отличают «объективность и реализм». Похвалил его и Чемберлен. В целом он был близок к годесбергскому «меморандуму» Гитлера. [143]

Стороны договорились, что передача судетских областей начнется 1 октября 1938 г. и завершится в десятидневный срок. Беспрецедентным был устанавливаемый порядок: сначала германские войска должны были занять чехословацкие территории, обозначенные на прилагавшейся к соглашению карте, и только затем намечались переговоры о будущих границах Чехословакии. Предоставление ей гарантий откладывалось на период после урегулирования вопроса о польском и венгерском меньшинствах в Чехословакии. Если же этот вопрос не будет решен в течение трех месяцев путем соглашения между заинтересованными правительствами, то он должен стать предметом обсуждения «следующего совещания глав правительств четырех держав». Последнее возводилось тем самым чуть ли не в ранг постоянно действующего международного органа, в своего рода «директорат четырех держав» для решения европейских проблем. Для наблюдения за реализацией соглашения создавалась международная комиссия в составе статс-секретаря германского МИДа, аккредитованных в Берлине послов Великобритании, Франции и Италии, а также чехословацкого представителя{448}.

Решение «судетской проблемы» было для британских «умиротворителей» как бы выполнением предварительного условия для последующих переговоров с Германией по широкому кругу вопросов. Поэтому в их глазах имела большое значение подписанная в Мюнхене англо-германская декларация, представлявшая собой пакт о ненападении. В ней отмечалось, что стороны рассматривают Мюнхенское соглашение, а также подписанное еще в 1935 г. англо-германское соглашение «как символизирующее желание наших двух народов никогда более не воевать друг с другом». Провозглашалась решимость сторон устранять возможные источники разногласий «методом консультаций»{449}. Тем самым закладывалась основа для их дальнейшего сотрудничества в мюнхенском, т. е. антисоветском, духе. Декларация венчала весь британский «план Зет», доводила его до логического конца. Не вина Чемберлена, что развитие событий приняло в дальнейшем иное направление.

Мюнхенское соглашение явилось попранием всех принципов и норм международного права. Оно было навязано Чехословакии, с которой никто не консультировался, путем угрозы применения силы со стороны Германии. Соглашение придавало вид законности нацистскому вторжению и аннексии чехословацких территорий. Для Чехословацкой республики это был смертный приговор, не подлежавший обжалованию. Бесспорно также, что капитулянтская позиция [144] чехословацкого правительства в огромной степени облегчила осуществление замыслов «умиротворителей» и сделала возможным бескровное порабощение страны.

Для гитлеровской Германии итоги мюнхенского сговора были сопоставимы с результатами победоносной войны, выигранной без единого выстрела. Нацистская пропаганда изображала его как «мюнхенский мирный договор», пришедший на смену Версальскому мирному договору, вместе с которым были уничтожены последние «несправедливости», нанесенные германской нации{450}. Фашисты славили 1938 год как самый великий и незабываемый год в германской истории{451}. В ознаменование достигнутых успехов последовало даже переименование государства в «Великогерманскую империю». Соответственно менялся и титул фюрера. Мюнхенский диктат способствовал упрочению господства нацистского режима в Германии.

Итоги мюнхенского сговора удивили даже фюрера. В минуту откровенности в беседе с венгерским министром иностранных дел К. Чаки 16 января 1939 г. Гитлер так охарактеризовал Мюнхенское соглашение: «Неслыханное достигнуто. Вы думаете, что я сам полгода тому назад считал возможным, что Чехословакия будет мне как бы поднесена на блюдце ее друзьями? Я не верил, что Англия и Франция вступят в войну, но я был убежден, что Чехословакия должна быть уничтожена военным путем; то, что произошло, может произойти лишь раз в истории»{452}.

В международно-политическом плане Мюнхенское соглашение вызвало такую ломку договорно-правовых обязательств, как будто над Европейским континентом действительно пронесся тайфун войны. Была ликвидирована вся договорная система Чехословакии, в первую очередь франко-чехословацкий и советско-чехословацкий договоры, которые служили основной преградой для противодействия нацистской агрессии. Были похоронены чехословацкие договоры с Румынией и Югославией, что привело к развалу политического блока этих стран — Малой Антанты. Практически распалась вся французская система союзов, ибо потерял значение советско-французский договор и полностью обесценивался франко-польский союз. Лишалась авторитета Лига Наций. Перечеркнутыми оказались все перспективы организации коллективного сопротивления агрессору. Усилилась международная изоляция СССР, искусственно организованная «умиротворителями» и следовавшими за ними странами.

В военно-стратегической области сдвиги были не меньшими. Равновесие сил было резко нарушено в пользу нацистской Германии, перед которой открылась перспектива [145] установления гегемонии в Европе. Ликвидация «чехословацкого бастиона» давала ей такую свободу маневра, о которой она не смела незадолго до того и мечтать. В новой стратегической ситуации Германия получила доминирующее влияние в зоне, простирающейся от линии Мажино на западе до границ СССР на востоке. Отныне здесь не было сил, способных противостоять вермахту, и не существовало никаких международных соглашений, обязывающих какую-либо великую державу прийти на помощь одной из расположенных тут стран в случае германской или итальянской агрессии. Поэтому М. М. Литвинов в беседах с зарубежными дипломатами о последствиях мюнхенского сговора с полным правом говорил: «...утерянных драгоценных позиций не вернуть и не компенсировать. Мы считаем случившееся катастрофой для всего мира»{453}.

Но и это было не все. Мюнхенский сговор не только нарушил равновесие сил на мировой арене, но и повлиял на соотношение классовых и политических сил внутри каждого из государств, оказавшихся прямо или косвенно в сфере его воздействия. Первыми заметили и забили тревогу по этому поводу коммунисты, что нашло отражение в воззвании по случаю 21-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, принятом Исполкомом Коминтерна{454}. [146]