Цена «умиротворения»
США и Великобритания с 20-х годов поддерживали Германию — своего недавнего противника. Экономические интересы, соображения баланса сил, связанное с ними стремление ограничить военную мощь и влияние Франции на континенте — все это определяло тенденцию к сближению с Германией. Политику ограниченных уступок веймарскому режиму в интересах удержания его у власти министр иностранных дел Франции А. Бриан назвал «умиротворением» (apaisement){150}. Важный, подчас решающий ее мотив был связан с намерением использовать германский империализм для борьбы против Советского государства, революционного движения трудящихся масс.
После прихода к власти в Германии фашизма методы «умиротворения» — политического и экономического — получили новый импульс.
Значительная часть правящих кругов Запада оказывала материальное содействие фашистским государствам в возрождении их мощи. Во многом это было обусловлено структурой монополистических связей. К 1933 г. сложилась разветвленная сеть картельных соглашений между США и Германией, особенно в электротехнической и химической промышленности. Тесные связи установили с немецким концерном «ИГ Фарбениндустри» рокфеллеровский нефтяной трест «Стандард ойл» и химический концерн «Дюпон де Немур». Филиалы американских фирм в Германии активно участвовали в перевооружении нацистского рейха. Принадлежавшие им заводы обеспечивали вермахт танками, грузовиками и другими видами поставок. Половину всех немецких автомобилей выпустили накануне войны предприятия, контролируемые «Дженерал моторс». Почти 2,5 тыс. авиамоторов в 1933–1939 гг. были закуплены немецкими фирмами в США; баварские заводы по производству моторов работали на базе новейшей американской технологии{151}.
Займы и другие формы экономической поддержки стран-агрессоров, прежде всего Германии, поставки им различного рода вооружения и стратегического сырья вошли в практику относительно немногочисленной, но представительной группы банков и промышленных корпораций по обе стороны Атлантики. В Великобритании в их число входили «Хамброс бэнк», «Дж. Генри Шредер энд компани». Глава нефтяного [53] треста «Ройял датч шелл» Г. Детердинг, руководитель Английского банка М. Норман, другие банкиры и промышленники субсидировали фашистский режим. Во Франции с немецким капиталом были тесно связаны монополии из группы де Ванделей, Шнейдера.
Конечно, не все представители финансово-промышленных кругов Запада прямо или косвенно поддерживали Германию и Японию — своих наиболее опасных империалистических конкурентов. Английский журнал «Бэнкер», например, в феврале 1937 г. выражал сожаление по поводу того, что «небольшая, но довольно влиятельная группа в лондонском Сити ведет неустанную пропаганду в пользу предоставления Германии кредитов... Идея, будто английские деньги смогут задержать поток коммунизма, вливающийся в Германию, просто смехотворна. Гораздо более вероятно, что английские деньги будут использованы на изготовление отравляющих веществ и других столь же «приятных» боевых средств...»{152}.
Опасения аналогичного рода высказывали и те государственные деятели западных стран, которые понимали, что рост экономической и военной мощи фашистских государств, их экспансия противоречат интересам Британии, Франции и США, ставят под угрозу всеобщую безопасность. Борьба с ними Германии, Италии и Японии за рынки, за мировое господство ужесточалась повсюду — в Европе, в Азии, в Латинской Америке и других районах.
Германия вырвалась в число сильнейших государств капиталистического мира, оставив позади себя Англию и Францию по темпам развития производительных сил и по главным показателям промышленного производства. Немецкие монополии развернули широкую торговую экспансию, отвоевали у Англии и Франции важные позиции в экспорте и импорте стран Юго-Восточной Европы, Ближнего и Среднего Востока, ряда колоний в Африке. Больших успехов Германия добилась за счет Англии в странах Латинской Америки. Англо — и франко-германский антагонизм проявился в начале 1930-х годов и в колониальном вопросе. Фашистские геополитики объявили рейх естественным наследником британской и французской империй; одной из целей немецкой «миссии» провозглашалось распространение «нового порядка» на запад и восток Европы, на колониальные территории, на Азию, Африку и Америку{153}.
Укрепление и рост экономического потенциала германского империализма, достигнутые не в последнюю очередь при помощи заокеанских инвестиций и кредитов, постепенное возвращение германскими монополиями утраченных [54] позиций на мировом рынке серьезно угрожали также США. Уже в 1929 г. Германия сумела опередить их по производственным показателям ряда наиболее современных отраслей промышленности: химической, машиностроения и др. В годы мирового экономического кризиса 1929–1933 гг., с особой силой поразившего обе страны и значительно сузившего каналы американской помощи, в реакционных кругах Германии возросли настроения в пользу пересмотра «нетерпимого» положения, когда германский импорт из США превосходил ее экспорт в эту страну{154}.
Установление нацистской диктатуры привело к обострению противоречий между США и Германией. Германский фашизм с его стремлением к мировому господству ставил под угрозу не только позиции Америки на мировой арене, но и в перспективе национальную безопасность и суверенитет Соединенных Штатов. Жесточайший террористический режим, установленный нацистами, вступал в резкое противоречие с буржуазно-демократической системой управления США, с идеологией буржуазного либерализма, влияние которой особенно усилилось в годы президентства Ф. Рузвельта. Совокупное действие экономических, политических, идейно-психологических факторов ослабляло тенденцию к сотрудничеству с Германией. На протяжении 30-х годов отношения между двумя странами постоянно ухудшались.
Вскоре после прихода к власти гитлеровское правительство приняло ряд мер для вытеснения американского капитала из экономики Германии (прекращение выплат по американским займам, ограничения на вывоз доходов иностранных фирм и др.). В результате американские инвестиции и другая собственность в Германии сократились к концу 1938 г. до 1 млрд марок (против 5 млрд в 1930 г.){155}.
Торговые отношения между двумя странами постепенно приобрели характер «экономической войны»: гитлеровская политика автаркии, безвалютных сделок прямо противоречила проводимому более сильными экономически Соединенными Штатами курсу «свободы торговли». Попытки урегулировать разногласия и заключить торговое соглашение в середине 30-х годов не имели успеха. Накал борьбы продолжал нарастать, противники все шире практиковали дискриминацию товаров, заградительные тарифы и другие протекционистские меры. «Торговая война» привела к значительному ухудшению товарообмена: за 1933–1938 гг. германский импорт из США сократился с 482 млн рейхсмарок (11,5% общего импорта) до 402 млн (7,4%), а экспорт — с 245 млн (5,1%) до 147 млн (2,8%){156}.
Усилилась борьба между Германией и США на мировом рынке. Германские монополисты сумели сильно потеснить [55] американских конкурентов в ряде стран, особенно в странах Юго-Восточной Европы. Увеличивалось проникновение Германии в экономику самих США; только прямые капиталовложения составили в 1938 г. 300 млн марок{157}. Филиалы немецких фирм, дипломатические представительства, торговые и культурные организации Германии в США использовались нацистским правительством в целях экономической войны, пропаганды, шпионской и подрывной деятельности.
Со второй половины 30-х годов все большее беспокойство в правительстве и руководстве госдепартамента США стала вызывать растущая экспансия Германии в Латинской Америке — традиционной сфере американских интересов{158}. В экономике ряда стран региона, особенно Аргентины, германским монополиям удалось занять важные позиции. На 1940 г. германские инвестиции в Латинской Америке составили 969 млн долл. Доля Германии в латиноамериканском экспорте выросла за 1929–1938 гг. с 8,1 до 10,5%, а в импорте — с 10,8 до 16,2% {159}.
Экономическая экспансия сопровождалась политическим проникновением, направленным на создание плацдарма для будущей агрессии против США. Объединенными усилиями государства, монополий и НСДАП, при помощи прогермански настроенных кругов гитлеровцам удалось добиться определенного влияния на политику некоторых латиноамериканских стран, создать широкую сеть шпионажа и профашистской пропаганды, активно готовить «пятую колонну». В 1938 г. только в Аргентине насчитывалось 102 фашистские организации и более 44 тыс. членов НСДАП{160}.
Рост американо-германских противоречий создавал предпосылки для сближения Соединенных Штатов с Англией и Францией.
Правительства и общественность западных держав были достаточно хорошо информированы о темпах милитаризации Германии и Японии, о нелегальной деятельности концернов — производителей оружия. Подробными сведениями о росте вермахта в начале 30-х годов располагал генеральный штаб Франции{161} — страны, дважды в истории подвергшейся до того германскому нашествию. Многочисленные факты о лихорадочной военно-экономической подготовке нацистского рейха сообщали из Берлина дипломаты западных стран{162}. Эта тема широко дебатировалась в прессе, в парламентах. В Англии видный деятель консервативной партии А. Дафф Купер говорил еще в 1933 г., что Германия «готовится к войне таких масштабов и с таким энтузиазмом, которых еще не знала история»{163}. Британский комитет начальников штабов в середине 1936 г. [56] подтвердил, что Германия, Италия и Япония являются странами — потенциальными агрессорами; наибольшую опасность, по его оценке, представляла Германия {164}.
Пытались ли правительства Англии и Франции воспрепятствовать своим противникам и конкурентам в преднамеренном нарушении международных договоров, были ли они готовы поставить заслон агрессии фашистских держав?
Факты свидетельствуют: со времени образования двух очагов войны и вплоть до ее начала в 1939 г. западные руководители не расставались с иллюзорной надеждой на то, что им удастся достигнуть компромисса с Германией, Италией, Японией, мирным образом преодолеть разногласия и откупиться от них частичными, второстепенными уступками. Международные кризисы и конфликты, вызванные противоправными акциями фашистских держав, западные политики пытались урегулировать, не прибегая к коллективным, решительным мерам воздействия на агрессоров. Традицию умиротворения в британской внешней политике известный историк П. Кеннеди относит еще к последней трети XIX в., связывая ее с попытками решать международные конфликты с помощью «принятия и удовлетворения требований посредством рациональных переговоров и компромиссов, позволяющих избежать вооруженного конфликта, который будет дорогостоящим, кровавым и, возможно, очень опасным»{165}.
Сами по себе попытки разрешения споров с помощь о политических и экономических средств не заслуживали бы, конечно, осуждения (особенно принимая во внимание очень сильные антивоенные настроения общественности и части правительственных кругов Запада), если бы они не были связаны с отрицанием принципов коллективной безопасности, неделимости и взаимозависимости мира, с готовностью принести в жертву интересы других государств. Современные критики политики умиротворения справедливо подчеркивают, что ее сторонники, например Н. Чемберлен, отдавали предпочтение методу двусторонних переговоров с нацистской Германией и были готовы защищать свои интересы за счет и вопреки интересам безопасности других стран. Чемберлен, пишет П. Ладлоу, безжалостно игнорировал интересы других стран, когда они вступали в противоречие с его намерением «раз и навсегда» урегулировать отношения с Гитлером{166}.
Курс умиротворения был недальновидным, ибо ошибочно предполагал возможность договоренностей с фашистско-милитаристскими режимами, завоевательные цели которых, в частности установление господства нацистской Германии в Европе, были несовместимы с интересами западных демократий. [57] «Политика Гитлера, — замечает профессор Оксфордского университета X. Балл, — не только создавала угрозу международному политическому статус-кво, она ставила под вопрос саму международную систему» {167}.
Разумеется, было бы неверно ограничиваться ссылками только на аморальность предвоенной внешней политики Запада, на те или иные ее ошибки и просчеты. Эту политику в огромной степени определял идеологический фактор. И Британия и Франция большей для себя угрозой считали коммунизм, а не фашизм {168}. Курс умиротворения основывался на реальных расчетах правящих кругов этих стран направить фашистскую агрессию против СССР{169}.
С начала 30-х годов в правительственных ведомствах Запада получили распространение различные варианты экономического умиротворения фашистских государств. В Британии их авторы доказывали, что лишенная займов и кредитов Германия лишь укрепится в своих агрессивных намерениях, уступки же в экономической области будто бы упрочат позиции «умеренных» в нацистском руководстве фашистского режима. Глава экономического отдела британского МИД Ф. Эштон-Гуэткин обосновывал необходимость оказания экономической помощи Германии тем, что «слабый, истеричный, сильно вооруженный индивид представляет опасность для самого себя и для других»{170}.
Британия заключила с Германией двусторонние соглашения: об угле (апрель 1933 г.), валютное (10 августа 1934 г.), торговое и платежное (1 ноября 1934 г.). Все они должны были стать составной частью общего урегулирования с нацистским рейхом, направленного как на «сдерживание» фашистского режима, поощрение его «умеренных» элементов, так и на решение внутренних и внешних кризисных проблем Британии. С экономически сильной Германией торгово-промышленные круги Сити связывали свои надежды на стабилизацию капитализма в Британии и в Европе в целом. Германия являлась важным рынком для сбыта британского сырья и продукции. В 1938 г. она занимала пятое место среди стран по стоимости товаров, экспортируемых с Британских островов, ввозя, в частности, оттуда большое количество угля и текстильных изделий (что давало стимул отраслям британской индустрии, наиболее сильно затронутым депрессией){171}.
Поддержание на высоком уровне торговли с рейхом в Лондоне считали важным и еще по одной причине. В записке «Экономический аспект внешней политики», представленной А. Иденом на имперской конференции в мае 1937 г., подчеркивались не только большие импортные возможности немецкого рынка, но и опасность сближения Германии с СССР. Перспектива развития торговых связей между этими двумя [58] странами и отхода Германии от экономической системы Западной Европы представлялась особенно тревожной. «Чрезвычайно важно поэтому, — писал Иден, — восстановить Германии ее нормальное место в западноевропейской системе» {172}. «Комплекс Рапалло», как считает в этой связи западногерманский автор Г.-Ю. Вендт, являлся главным мотивом в пользу экономического умиротворения{173}.
Если в Англии этот курс воплощался в прямых переговорах и двусторонних соглашениях с Германией, то в США его сторонники отдавали предпочтение процедуре многосторонних переговоров{174}.
В 1936–1937 гг. в правительственных кругах Британии и Франции изучалась возможность удовлетворения некоторых претензий Германии в колониальной области. Поводом послужило сделанное президентом Рейхсбанка Я. Шахтом в 1936 г. предложение о заключении широкого соглашения трех стран на основе французских уступок Германии в колониальной и экономической области. В британском МИДе эта инициатива была воспринята настороженно. Но канцлер казначейства (министр финансов) Н. Чемберлен и экономический отдел МИДа во главе с Ф. Лейт-Россом проявили к предложению Шахта большой интерес и настояли на неофициальной встрече для выяснения условий соглашения (встреча Шахта с Лейт-Россом состоялась в феврале 1937 г. в Баденвейлере). Р. Ванситтарт, У. Стрэнг и другие сотрудники дипломатического ведомства подозревали, что президент Рейхсбанка попросту блефует, говоря о каких-то политических заверениях со стороны рейха. Иден также с недоверием отнесся к этим политическим обещаниям, он полагал необходимым перевести все дальнейшие переговоры на дипломатические каналы. В комитете внешней политики британского кабинета Иден 18 марта потребовал получения твердых и конкретных политических заверений от Германии в ряде вопросов (о ее возвращении в Лигу Наций и др.){175}.
Во Франции многие государственные деятели с пониманием относились к гитлеровским требованиям о получении беспрепятственного доступа Германии к источникам сырья. Министр иностранных дел И. Дельбос в феврале 1937 г. высказался за участие представителей Франции в переговорах Лейт-Росса с Шахтом. Премьер-министр Л. Блюм и Дельбос обдумывали пути создания консорциума европейских стран с участием Германии для совместной эксплуатации африканских территорий (кроме колоний Франции и британских колоний в Южной Африке). Идею экономических переговоров с Германией одобрял и лидер партии радикалов Э. Даладье{176}. [59]
Соглашение с Германией на том этапе не было достигнуто по ряду причин. В условиях кризиса и депрессии западные державы не смогли урегулировать собственные экономические разногласия и согласовать исключавшие друг друга принципы торговой политики (протекционизм, имперские преференции — свобода торговли). Кроме того, ни Англия, ни Франция не хотели уступать рейху «свои» колонии. В комитете внешней политики (18 марта 1937 г.) выяснилось, что никто из британских министров не готов предложить Германии какие-либо районы подмандатных территорий, не говоря уже о территориях доминионов. Блюм же дал ясно понять англичанам (10 мая), что нельзя ожидать уступок от одной Франции. Мысль о том, чтобы возместить Франции ущерб за счет уступки ей Гамбии, была отвергнута английской стороной. Англо-французские переговоры зашли, таким образом, в тупик. 10 мая комитет по внешней политике в Лондоне был вынужден признать справедливым «аргумент французов о том, что только их одних просят сделать существенные уступки в вопросе о возвращении колоний Германии, тогда как неизмеримо большую часть этих колоний получила Британская империя»{177}.
Главное же, несостоятельными оказались расчеты западных держав на возможность каких-то договоренностей с нацистским правительством, притом путем лишь частичных компенсаций, так же как их ожидания сделки с «умеренными» нацистами. По крайней мере ни Шахт, ни Геринг, к которым их причисляли на Западе, таковыми не являлись.
Очередное, сделанное Германии в марте 1938 г. предложение — о ее допуске к «совместной опеке» над районами Центральной Африки (большинство из них не входило в число британских владений) — также очень мало сулило нацистам и повисло в воздухе. Тем не менее Англия не отказывалась от символических шагов в экономической сфере, стремилась заверить Германию в своем благорасположении и получить ответ от «разумных» лиц в Берлине{178}.
Попытки экономического умиротворения Германии прослеживаются в политике западных держав до весны — лета 1939 г., причем они предпринимались параллельно с шагами к достижению политического соглашения.
Ведущую роль в осуществлении курса политического умиротворения в 30-е годы играла Великобритания. Стратегическая концепция, положенная в его основу, утверждала приоритет интересов обороны метрополии, имперских позиций и коммуникаций. Успешная охрана империи, как полагало военное руководство, зависела от максимального ограничения военных обязательств Англии в Европе. Кардинальным [60] условием обеспечения национальной и имперской безопасности считалось проведение такой внешней политики, которая предотвратила бы возможность одновременной конфронтации на Дальнем Востоке (с Японией) и в Западной Европе (с Германией и Италией){179}. Сглаживание противоречий с этими странами, разрешение конфликтов с ними посредством компромисса и невоенных методов — на это направляли свои усилия правительства Р. Макдональда (1931–1935 гг.), С. Болдуина (1935–1937 гг.), Н. Чемберлена (1937–1940 гг.).
В Европе британская концепция безопасности предполагала «общее урегулирование» путем как двусторонних соглашений с фашистскими державами, так и соглашения четырех государств — Англии, Франции, Германии, Италии. «Пакт четырех», подписанный в Риме 15 июля 1933 г., как отмечалось ранее, не вступил в силу главным образом из-за отрицательного отношения к нему Франции, а также стран Малой Антанты и Польши. Однако Англия не рассталась с мыслью об организации западной безопасности на базе блока четырех государств. Он рассматривался как средство поддержания равновесия сил в Европе и ограничения влияния Франции, а также урегулирования колониальных разногласий Англии и Франции с Италией. Исходя из интересов сохранения баланса сил, в Лондоне до 1936 г. продолжали рассматривать Германию как «побежденную страну», нуждающуюся в поддержке против Франции{180}.
В рамках западного блока Англия рассчитывала подготовить почву для сделки с гитлеровской Германией, застраховаться от фашистских держав и предотвратить вступление в вооруженную борьбу с ними. Участие в войне, как опасались правящие классы, могло поставить под угрозу положение Британии на международной арене и ее господство в колониях.
Эти опасения подкреплялись глубоко укоренившимся в английской правящей верхушке чувством классовой вражды и недоверия к СССР. Войны, говорил премьер-министр С. Болдуин в ноябре 1936 г., нужно избежать, ибо она послужит целям мировой революции{181}.
Именно блок западных держав должен был, по замыслу британских политиков, стать орудием укрепления капитализма, полной изоляции СССР или ослабления его связей с европейскими государствами, прежде всего с Францией. Британская дипломатия хотела бы, изолировав СССР, одновременно лишить Францию в его лице сильного союзника на континенте. Видный сотрудник британского МИДа О. Сарджент в памятной записке от 1 апреля 1935 г., приведя аргументы [61] против заключения договора о взаимной помощи между СССР и Францией, выразил надежду на то, что «мы в Стрезе сделаем все, что в наших силах, для предотвращения прямого франко-русского военного союза, направленного против Германии»{182}.
В Стрезе, на о. Лаго-Маджор, куда 11 апреля 1935 г. съехались делегаты Англии, Франции и Италии, они намечали обсудить в числе других вопрос о незаконной акции гитлеровского правительства — введении в Германии всеобщей воинской повинности. Позиция британского правительства была определена еще раньше: по плану Р. Макдональда (март 1933 г.) по существу предлагалось легализовать вооружения Германии, доведя ее сухопутные силы до 200 тыс. человек, что вдвое превысило бы установленный Версальским договором лимит. После принятия Германией закона от 16 марта 1935 г. и решения о воссоздании вермахта численностью 500 тыс. человек Англия высказала в мягкой форме свое неодобрение, предварительно отклонив французское предложение о консультациях трех стран для совместного демарша в Берлине. По инструкции Лондона в английской ноте — самой сдержанной из трех, врученных Англией, Францией и Италией Германии, высказывался даже не протест, а всего лишь «возражение»{183}.
В Стрезе Англия, Франция и Италия обязались принять «все надлежащие меры против какого бы то ни было одностороннего расторжения договоров, могущего создать опасность в Европе». Слова «в Европе», как писал в своих мемуарах английский консервативный деятель Л. Эмери, были включены по инициативе Муссолини; при этом «Лаваль улыбнулся, а наши представители промолчали. Это только подтвердило мнение Муссолини, что Англия не собиралась чинить препятствия его действиям в Эфиопии»{184}. Но и в отношении Европы англо-французские обязательства имели чисто формальное значение. Ни на конференции в Стрезе, ни на созванной вслед за ней сессии Совета Лиги Наций какого-либо решения с уточнением вопроса о мерах против Германии — нарушительницы V части Версальского договора — принято не было.
Принадлежавшая газетному магнату лорду Ротермиру «Дейли мейл» восхваляла Гитлера как защитника от «угрозы» коммунизма. «Первой линией обороны западной цивилизации против восточного варварства» объявил гитлеровскую Германию английский журнал «Эроплейн»{185}. Покровители нацистского режима (типа членов профашистского Англо-германского общества) вели активную пропаганду в пользу перевооружения рейха, договоренностей [62] с Германией и Японией и их вовлечения в агрессию против СССР. Близкая к этим кругам Группа имперской политики подвергала нападкам систему «так называемой коллективной безопасности» с участием Советского Союза{186}.
С другой стороны, некоторые британские политики из рядов консервативной оппозиции, представлявшие в основном интересы имперских кругов, в печати и парламенте вели кампанию против ремилитаризации рейха, требовали быстрейшего увеличения собственных вооружений Британии, особенно в воздухе. У. Черчилль, в прошлом один из организаторов интервенции в Советскую Россию, усиленно привлекал внимание к «новой грозной опасности» — со стороны Германии. С середины 30-х годов он стал поддерживать советскую концепцию коллективной безопасности, отвергая поиск соглашения с Гитлером{187}. «Союз наций», связанных обязательствами взаимопомощи, как заявил Черчилль в своем выступлении в г. Лондондерри 6 мая 1936 г., должен противопоставить нацистской агрессии преобладающую силу{188}. Поддерживая советско-французский договор от 2 мая 1935 г. и идею совместных действий стран в рамках Лиги Наций, он предостерегал Англию против попыток ведения переговоров с Германией «от имени Европы»{189}.
Взгляды Черчилля в германском вопросе в той или иной степени разделяли постоянный заместитель министра иностранных дел Р. Ванситтарт, ряд лейбористов (X. Долтон, Э. Бевин) и историков (Л. Нэмир, Э. Вискеман). Ванситтарт с 1933 г. уверился в неизбежности войны Англии с Германией; в Форин офис вокруг него группировались лица, не одобрявшие политику уступок Гитлеру{190}. Но все эти деятели составляли лишь относительно небольшую фракцию правящего класса.
Основы курса формировались в монополистических кругах, в казначействе, военных ведомствах и в других звеньях правительственного аппарата, которые не ориентировались на коллективные меры государств для борьбы с фашистской агрессией, а вели дело к широкому соглашению с Японией, Германией и Италией, отказывались от принятия каких-либо международных обязательств для защиты стран, избранных агрессорами в качестве своей жертвы{191}. В довоенные годы мало кто разделял, как писал впоследствии заместитель государственного секретаря США С. Уэллес, высказанную М. Литвиновым уверенность в «неделимости мира». «Его (Литвинова. — Л. П. ) призыв к западным державам объединиться с Советским Союзом в признании опасностей перевооружения Германии игнорировали». Крупные финансовые и торговые группы в западных странах, добавляет [63] Уэллес, были убеждены в «благоприятности» войны между СССР и Германией с точки зрения собственных интересов, рассчитывали на неминуемое поражение России и ослабление Германии в результате этой войны{192}.
С вступлением в мае 1937 г. на пост премьер-министра в Англии Н. Чемберлена политика умиротворения как бы обрела своего главного идеолога и творца. Он отстаивал ее, по словам Эмери, «с поразительной односторонностью и чисто миссионерским жаром»{193}, приведя в 1940 г. страну к трагедии Дюнкерка и Ковентри.
Положение главы кабинета и лидера консервативной партии позволило Чемберлену оказывать решающее влияние на внешнеполитический курс. На имперской конференции 1937 г. он объявил о своем стремлении к «общему урегулированию», включая вопрос о восточных соседях Германии — Австрии, Чехословакии и Польше{194}. «С самого начала, — вспоминал впоследствии Чемберлен, — я пытался улучшить отношения с двумя штормовыми центрами — Берлином и Римом»{195}. Главным объектом британской политики в этом плане являлась Германия. Одновременно предпринимались (вплоть до конца лета 1939 г.) попытки умиротворения Италии и ее отрыва от рейха. В начатых Англией в 1936 г. штабных переговорах с Францией по этой причине не затрагивались проблемы Средиземного моря{196}.
Уверовав в договоренности с европейскими участниками «оси», правительство Чемберлена не искало союзников. К США, например, премьер-министр, казначейство, значительная часть консервативных членов парламента относились с недоверием. Они считали проблематичной возможность получения со стороны США прочной поддержки, опасались американских попыток ущемления имперских позиций Британии и ее руководящей роли в европейской политике. В отличие от этого британский МИД, особенно А. Иден, и деятели типа Черчилля придавали установлению тесных связей с США важное значение. Но линия Чемберлена до весны 1940 г. преобладала в политике Британии{197}.
На Дальнем Востоке{198} правительство Великобритании, так же как правительства США и Франции, не шло на решительное противодействие агрессору — милитаристской Японии.
Важное влияние на европейскую политику в 30-е годы оказывала Франция. После утверждения фашистской диктатуры в Германии у различных группировок французской буржуазии, в том числе правой ориентации, с новой [64] силой возрождается страх перед восточным соседом. Борьба против перевооружения Германии, за создание системы многосторонних гарантий безопасности и союза с СССР становится на ряд лет в центр внешнеполитических усилий Франции. Курс на сдерживание роста вермахта находил многочисленных сторонников не только в широких кругах демократической общественности, но и в правящем лагере. План Р. Макдональда не получил одобрения в дипломатических кругах Франции{199}. Ж. Мандель в ноябре 1933 г. предложил провести на основе ст. 213 Версальского договора проверку состояния вооружений Германии. Л. Барту, Ж. Буржуа и другие члены внешнеполитического комитета сената высказались «за»; комитет палаты депутатов не занял в этом вопросе четкой позиции{200}.
Англия, однако, к которой по этому поводу обратилось французское правительство, отказалась под тем предлогом, что инспекция может стать достоянием гласности и «создать крайние затруднения» в предстоявших в Женеве переговорах о разоружении{201}. Правительственный же комитет в Лондоне по вопросам перевооружения Германии отметил в своем докладе 11 декабря 1934 г.: «Мы полностью убеждены в незаконности перевооружения Германии, но представляется, что оно достигло той стадии, когда его признание стало неизбежным...» Комитет рекомендовал «контролируемое» перевооружение рейха{202}. В июне 1935 г. французская идея о применении хозяйственных санкций к Германии, нарушившей версальские военные установления, также была отклонена английской стороной{203}. За соблюдение договорных обязательств (версальских, по Уставу Лиги Наций), за систему европейских союзов с участием СССР и развитие с ним торговых связей, за укрепление военной мощи Франции перед лицом вооружения рейха выступали министр иностранных дел Ж. Поль-Бонкур, министр авиации П. Кот, посол в СССР Э. Альфан и многие другие видные дипломаты Франции{204}.
В противовес сторонникам твердого курса представители интересов ряда военных концернов, часть монополий и политических кругов отстаивали иную внешнеполитическую линию — на сближение с гитлеровской Германией. К выработке соглашения с ней в вопросах ремилитаризации проявляли заинтересованность и в правительстве, и в дипломатическом ведомстве, и в печати{205}. Широкая договоренность с рейхом, уступки ему в экономической и военной областях, как ошибочно полагали эти политики и дипломаты, могли наиболее надежным образом, притом не прибегая к союзу с СССР, гарантировать мир, безопасность Франции и укрепление ее [65] влияния в Европе. В германском фашизме они видели оплот против коммунизма. «С Гитлером против большевизма!»{206} — этот призыв находил отклик у многих в лагере правых.
Борьба противоположных линий в правящих кругах, а также ряд других обстоятельств, в том числе экономических (ослабление позиций Франции в международной торговле и промышленности, снижение роли страны как мирового экспортера капитала и др.) и политических (разобщенность общественного мнения, значительная часть которого находилась под влиянием идей пацифизма), предопределили непоследовательность французской политики. Выразив 18 марта 1935 г. протест Германии против введения всеобщей воинской повинности, а затем предложив некоторые совместные экономические меры против довооружения рейха, правительство Франции в согласии с Англией никаких шагов на практике не предприняло. Посол СССР в Праге С. С. Александровский, беседуя 19 марта 1935 г. с министром иностранных дел Чехословакии Э. Бенешем, заметил, что «без поощрения Англии и без колебаний компромиссного характера со стороны других Гитлер не посмел бы так просто прокламировать почти эпохальные решения, касающиеся всей Европы, с полным игнорированием европейского мнения на этот счет»{207}.
После трагической гибели Л. Барту — убежденного сторонника коллективной безопасности — во французской политике более четко обозначились тенденции поощрения фашистских держав. Англия в свою очередь заняла позицию фактического содействия агрессору. На конференции в Стрезе, как уже говорилось, английские представители Р. Макдональд и Дж. Саймон дали фактически согласие на войну против Эфиопии. Добавим, что в Лондоне, как это видно из представленного 18 августа 1935 г. специальным межведомственным комитетом доклада, исходили из того, что Британия не имеет в Эфиопии и в прилегающих районах каких-либо жизненно важных интересов, побуждающих к противодействию итальянскому захвату этой африканской страны{208}. Подкомитет британского Комитета начальников штабов в меморандуме от 19 августа указал на опасность чрезмерного ослабления вооруженных сил Британии и рекомендовал в будущих переговорах с Францией, Италией и по линии Лиги Наций не принимать решений, которые могли бы привести к враждебным действиям, а также к другим не санкционированным начальниками штабов шагам{209}. Всякое отсутствие английских и французских обязательств применительно к Африке — [66] даже хотя бы формальных, подобных тем, которые были зафиксированы в отношении Европы, — развязывало руки Муссолини.
Подчеркнем: мотивы поощрения агрессии Италии были разнообразны. Англия и Франция стремились к мирному урегулированию своих отношений с дуче и приносили ему в жертву Эфиопию в надежде предотвратить итало-германское сближение. Они надеялись, кроме того, путем поддержания дружеских отношений с Италией обеспечить сохранность собственных колониальных владений в бассейне Средиземного моря, а также безопасность линий коммуникаций, соединяющих метрополии с их владениями в Азии.
Не последнюю роль играло и стремление правящих кругов западных стран предотвратить такое развитие событий, которое привело бы к возникновению в Италии революционного кризиса и падению фашистского режима. В ходе переговоров с С. Хором 7 декабря 1935 г. Лаваль предостерегающе сослался на информацию, полученную им от Лиги ветеранов Франции и Италии, где подтверждалось: «Бесславное, без территориальных приращений окончание войны в Эфиопии вызовет в стране революцию»{210}. Падение Муссолини, как опасались реакционные круги Парижа и Лондона, могло привести к росту сил коммунизма в Италии.
Последующее нарушение Германией Рейнского гарантийного пакта не явилось неожиданностью для Запада. Из протоколов заседания британского кабинета от 5 марта 1936 г. видно, что в Лондоне предвидели возможность такого шага со стороны рейха в ближайшие дни. Более того, еще в феврале А. Иден (он сменил С. Хора на посту министра иностранных дел) рекомендовал дать согласие на ремилитаризацию Рейнской зоны, с тем чтобы подготовить почву для широкого соглашения с Германией. Важным его условием стало бы признание Англией и Францией «специальных интересов» рейха в Центральной и Восточной Европе{211}. В оправдание бездействия перед лицом наглых и требовавших отпора акций агрессоров со второй половины 30-х годов распространялись завышенные оценки сил вермахта, особенно ВВС {212}. Ряд мрачных прогнозов «беззащитности» Британских островов, которые составили начальники штабов, например, после ввода немецких войск в Рейнскую демилитаризованную зону, они сопроводили следующим выводом: «Мы сознаем, что главная задача правительственной политики — избежать какого-либо риска войны с Германией»{213}.
Надо сказать, что возможность экономических и финансовых санкций обдумывалась в некоторых французских кругах{214}. Но ни правительство Болдуина, ни правительства [67] других западноевропейских стран идти на это не хотели. «Французы знают, — телеграфировал М. М. Литвинов из Лондона 14 марта 1936 г., — что на экономические санкции не пойдут не только англичане, но и другие члены Совета»{215}. Что касается военных санкций, то, как это видно из протокола заседания у генерала Гамелена 8 марта 1936 г., руководство вооруженных сил Франции почти в самом начале высказалось отрицательно на этот счет{216}. Сила германского вермахта и войск, вступивших в Рейнскую зону, непомерно преувеличивалась генеральным штабом французской армии{217}.
Британская дипломатия одну из главных задач видела в том, как бы не закрыть дверь для переговоров с Германией, исключить принятие решения о санкциях, удержать Францию от изолированных акций. Встретившись в конце дня 7 марта с французским послом в Лондоне Ч. Корбэном, Иден признал действия Германии «прискорбными», но сказал, что никаких шагов не следует предпринимать без предварительных консультаций между Англией и Францией{218}. В меморандуме от 8 марта 1936 г. глава британского дипломатического ведомства изложил свои рекомендации относительно линии правительственной политики в связи с ремилитаризацией Рейнской зоны. «Поступок г. Гитлера», заметил он, осложняет дело, ибо лишает Англию возможности сделать ему уступки, которые она могла бы использовать в качестве средства торга в общих переговорах с Германией. Иден предостерег против ответных мер военного характера («Мы не должны поощрять какую-либо военную акцию Франции против Германии»), и в частности таких, как реоккупация Саарской области, которые могли бы быть приняты под давлением французской общественности. При желании, говорилось в документе, Франция «всегда сможет связать нас локарнским обязательством и призвать присоединиться к ней, дабы отбросить германские войска из Рейнской области. Сила нашей позиции в том, что Франция не расположена к военной мере подобного рода»{219}. Британский же премьер, чтобы укрепить французское правительство в нежелании действовать, сказал в своей беседе с министром иностранных дел П. Фланденом, что, даже если и существует один шанс из ста на войну в результате «полицейской операции» против Германии, он, Болдуин, не имеет права втягивать в нее не готовую воевать Англию{220}.
В итоге, как мы знаем, вызывающая акция нацистов в Рейнской области была оставлена без ответа. Франция, считает известный французский историк Ж.-Б. Дюрозелль, утратила возможность защищать своих союзников на [68] Западе; ее упадок остро ощутили в Австрии, Чехословакии, Румынии, Югославии; возросло стремление у Польши к сближению с Германией, а у Италии — к союзу с рейхом{221}. Все, вместе взятое, подтолкнуло фашистских диктаторов на совместное вооруженное выступление в поддержку генерала Франко, против правительства Народного фронта в Испании.
Приведем некоторые конкретные факты, касающиеся позиции западных демократий по отношению к событиям, развернувшимся в Испании. Глава французского правительства Л. Блюм, прибыв 23 июля 1936 г. в Лондон, сообщил, правда, Идену о намерении Франции передать испанскому правительству в ответ на его просьбу некоторые военные материалы. Но по возвращении в Париж Блюм резко изменил позицию, ибо против поставок выступили как правые правительственные круги, так и радикалы (Шотан, Дельбос и др.){222}. 25 июля совет министров Франции решил запретить экспорт военных материалов в Испанию, а 2 августа 1936 г. Франция предложила другим «заинтересованным правительствам» соблюдать принцип невмешательства в испанские дела {223}.
Французское решение о невмешательстве было принято, вне всякого сомнения, под сильным влиянием Англии. Еще находясь в Лондоне, Блюм из частных бесед с английскими министрами (в официальной повестке этот вопрос не значился) понял, что они не расположены к оказанию помощи испанским республиканцам; Болдуин и Иден призывали к «осторожности»{224}.
В последующие дни британская дипломатия нейтрализовала попытку незначительного отступления в вопросе о помощи республиканцам, которое французское правительство было готово допустить под давлением ФКП и левых радикалов. В итоге кабинет Л. Блюма 8 августа подтвердил (10 голосами против 9) свое решение о невмешательстве{225}. 15 августа 1936 г. министр иностранных дел Франции И. Дельбос и английский посол в Париже Дж. Клерк обменялись нотами, где подтверждался запрет на экспорт в Испанию «любого оружия, боеприпасов и военных материалов»; обе стороны обязались воздерживаться от прямого или косвенного вмешательства в испанские дела{226}.
Доктрина невмешательства, как справедливо подчеркивает американский исследователь Д. Литтл, «на практике означала своего рода «недоброжелательный нейтралитет», который решительным образом склонил чашу весов против интересов республиканской Испании»{227}. Действительно, «невмешательство» Англии и Франции играло на руку лишь [69] мятежникам, поскольку те получали массивную военную помощь — прямую и косвенную — от Германии и Италии. Экономическая помощь в форме нефтяных поставок систематически поступала к генералу Франко от американских нефтяных компаний{228}. Законное же испанское правительство было блокировано, лишилось средств противодействия франкистам.
Подписание в августе 1936 г. правительствами 27 стран соглашения о невмешательстве и создание в Лондоне в начале сентября Комитета по невмешательству{229} не внесли изменений в эту аномальную ситуацию. Германия и Италия, поставив свои подписи под этим соглашением, продолжали поставлять оружие мятежникам, а лондонский комитет не шел дальше бесплодных дискуссий и реальных мер к пресечению ширившейся итало-германской интервенции не принимал.
Чем руководствовались инициаторы англо-французской политики «невмешательства» и, добавим, американской политики нейтралитета, поощряя противоправные действия испанских путчистов и их фашистских покровителей?
При определении позиции в испанских делах западные правители принимали в расчет важные экономические факторы, прежде всего значительные интересы, которые на Пиренейском полуострове имели американские компании «Интернэшнл телефон энд телеграф» (ИТТ) и «Армстронг Корк», английская горнорудная компания «Рио-Тинто» и др. Иностранные инвесторы, владельцы филиалов американских и британских монополий в Испании были недовольны мерами по ограничению деятельности межнациональных корпораций, принимаемыми правительством Народного фронта. Уже к середине лета 1936 г., т. е. к началу военного мятежа, некоторые западные бизнесмены утвердились в том мнении, что только «восстание правых» сможет гарантировать их интересы в Испании. С начала гражданской войны забота о сохранности привилегий ИТТ, «Рио-Тинто» и других монополий все более определенно укрепляла многих американских и английских деятелей в мысли о предпочтительности победы мятежников{230}. Французский посол в Англии Ч. Корбэн, сообщая о сильных настроениях в британском кабинете в пользу Франко, объяснял их тесными финансовыми и социальными узами консервативных сил Англии и Испании и опасением финансовых кругов Лондона перед тем, что Испанская республика национализирует шахты и тяжелую промышленность{231}.
Еще большее, пожалуй, значение имела отрицательная реакция политиков Запада на создание правительств Народного [70] фронта в Испании и Франции. Неприятие целей национально-революционной войны испанского народа, опасения перед ростом демократических сил Франции и других стран побуждали французских государственных деятелей типа правого социалиста Блюма и английских консерваторов (включая Черчилля и Идена){232} считать для себя «выгоднее» победу Франко, терпимо относиться к итало-германской интервенции. «Ни в коем случае, — заявлял 5 августа 1936 г. первый лорд адмиралтейства С. Хор, — мы не должны делать что-либо для укрепления коммунизма в Испании, особенно если иметь в виду, что коммунизм в Португалии, куда он, по всей вероятности, распространится... представит смертельную опасность для Британской империи»{233}. В конфиденциальных беседах западные дипломаты не скрывали своих симпатий к испанским мятежникам, считая их единственной силой, способной одолеть «анархию и советское влияние»{234}.
Чувства антикоммунизма у ответственных деятелей Запада усиленно подогревались фашистскими державами для того, чтобы облегчить задачу своего внедрения в зоны традиционных интересов западных держав на Пиренейском полуострове, в Западной Атлантике и Средиземноморье. Германия и Италия, писал в ноябре 1936 г. глава северного отдела британского МИДа и эксперт правительства по советским делам Л. Колльер, «используют сейчас антикоммунизм для маскировки своих агрессивных замыслов», создающих для интересов Британии «гораздо большую опасность в сравнении с той, какую когда-либо может представить коммунизм». Колльер был, пожалуй, единственным официальным лицом, кто критиковал британскую политику «неблагожелательного нейтралитета»{235}.
Англия и Франция по-прежнему полагали возможным, ведя диалог с агрессорами, оградить безопасность своих стратегических позиций, колоний и линий коммуникаций. По новому соглашению (вслед за «джентльменской договоренностью» 1937 г.), заключенному Англией и Италией 16 апреля 1938 г., последняя должна была отказаться от ведения антибританской пропаганды в странах Арабского Востока. Другое обязательство Италии — об эвакуации добровольцев из Испании — сводилось на нет оговоркой «после окончания гражданской войны». Тем самым Англия фактически санкционировала продолжение итальянской интервенции против испанского народа. Кроме того, она признала фашистский захват Эфиопии и обещала поставить в Лиге Наций вопрос о признании «прав» Италии на эту африканскую страну.
Это второе англо-итальянское соглашение явилось плодом инициативы Н. Чемберлена, который старался форсировать [71] переговоры с Италией и Германией на предмет «общего урегулирования», В июле 1937 г. он передал Муссолини личное послание с предложением о сближении. Но начало переговоров с Италией было отложено в связи с Нионской конференцией, созванной для обсуждения отнюдь не джентльменского поведения итало-фашистов в Средиземном море, и с разногласиями внутри британского кабинета по вопросам политики в отношении Италии (в итоге в феврале 1938 г. подал в отставку А. Иден, не согласный с Чемберленом также в вопросах взаимоотношений с США).
Еще большее значение в Лондоне придавали выработке договоренности с Германией. Поэтому там охотно было принято сделанное Герингом приглашение лорду Галифаксу на охотничью выставку. Нацистские лидеры хотели воздействовать на позицию Британии в связи с замышляемыми ими агрессивными акциями в Центральной Европе. Геринг еще летом 1937 г. в разговоре с британским послом в Берлине Н. Гендерсоном коснулся судьбы Австрии и Судетской области Чехословакии. Он сказал, что Австрия и су детские немцы не представляют того жизненно важного интереса для Англии, какой они имеют для рейха. Германия, лживо уверял Геринг, отказалась от всякой мысли от экспансии на Запад и должна «смотреть на Восток»{236}.
Визит в Германию лорда-председателя совета Великобритании Э. Галифакса (вскоре он занял место Идена на посту министра иностранных дел) состоялся 17–21 ноября 1937 г. 19 ноября Галифакс встретился с Гитлером в Оберзальцберге, а на следующий день имел беседы со многими другими нацистами. Принятый Герингом в его загородной вилле, Галифакс остался под сильным впечатлением от личности этого нацистского деятеля, которого он нашел привлекательным, несмотря на все его кровавые подвиги при расправе с штурмовиками в июне 1934 г.{237} Геринг, а затем и Бломберг снова подчеркивали, что жизненно важным вопросом для Германии являются ее позиции в Центральной и Восточной Европе{238}.
Главной целью Галифакса была, конечно, беседа с Гитлером, которому он от имени Чемберлена изложил программу англо-германского соглашения по широкому кругу вопросов и предложил прямые переговоры между правительствами обеих стран. Германо-английское сближение, сказал Галифакс, подготовит почву для соглашения четырех западноевропейских стран, а они «должны совместно создать основу, на которой может быть установлен продолжительный мир в Европе»{239}.
Из записи переговоров Галифакса с нацистским главарем 19 ноября хорошо видно, как Чемберлен и его окружение [72] мыслили британскую модель «урегулирования». Это, во-первых, признание заслуг фюрера по борьбе с коммунизмом в Германии и Западной Европе в целом; во-вторых, международная изоляция СССР (на заключительную тираду Гитлера: «Лишь одна страна — Советская Россия — может в случае общего конфликта выиграть» — не последовало никаких комментариев со стороны Галифакса).
В-третьих, подчеркивание готовности Англии к ревизии мирных договоров. Британский министр заявил, что «ошибки Версальского диктата должны быть исправлены», но пояснил, что изменения существующего положения надо производить только на основе «разумного урегулирования». К числу «возможных изменений европейского порядка» Галифакс отнес вопросы о Данциге, Австрии и Чехословакии, вновь добавив: «Англия заинтересована лишь в том, чтобы эти изменения были произведены путем мирной эволюции...»{240} Нацисты быстро уловили, что от них ожидают. С санкции Гитлера Геринг сказал Галифаксу, что «исправления» в Центральной Европе будут произведены таким образом, «чтобы не дать предлога или возможности третьей державе для вмешательства»{241}.
В-четвертых, Англия и Франция во имя «общего урегулирования», по идее Чемберлена, должны были сделать кое-какие уступки Германии в колониальной области, но за счет не своих, а опять-таки чужих владений — Бельгийского Конго и Анголы{242}. Но этого было мало нацистам, «Гитлер не проявлял никакого желания идти на эту приманку»{243}. Переговоры не получили тогда дальнейшего развития.
Итоги визита Галифакса в Германию британский кабинет обсудил 24 ноября. Свои впечатления Галифакс, как это видно из секретного приложения к протоколу заседания, суммировал так: Германия в настоящее время не замышляет авантюр, она поглощена «внутренней революцией», но следует ожидать от нее «напористости бобра» при продвижении планов в Центральной Европе{244}. Чемберлен в своем выступлении повторил, что соглашение о колониях должно стать частью общего урегулирования; трудность состоит в определении формы вклада Германии. «Мы, — продолжил он, — должны получить какое-либо удовлетворительное заверение в том, что они (нацисты. — Л. П.) не собираются использовать силу в Восточной Европе. Ничто не помешает Германии продолжать то, что лорд Галифакс назвал «активностью бобра», однако он склонен считать это менее опасным, чем, скажем, военное вторжение в Австрию»{245}. Иными словами, в Лондоне заботились об одном — нацистская экспансия на Востоке должна идти под фанфары мира. [73]
Еще более откровенно свою заинтересованность в подогревании «восточных» аппетитов рейха Чемберлен высказал в частном письме 26 ноября 1937 г. Поездку Галифакса к Гитлеру он оценил как «большой успех», ибо она-де помогла создать атмосферу для обсуждения с Германией «практических вопросов, связанных с европейским урегулированием»{246}. Гитлер и Геринг несколько раз подтвердили, успокаивал себя Чемберлен, что они не замышляют войну и британское правительство может считать это фактом, по крайней мере в настоящее время. «Конечно, — как само собой разумеющееся добавил он, — они хотят господствовать в Восточной Европе; они хотят союза с Австрией — настолько тесного, насколько они могут получить его без включения Австрии в состав рейха; они хотят все то же для судетских немцев, что мы сделали для уитлендеров (европейские, главным образом английские, переселенцы. — Л. П.) в Трансваале» {247}.
Нельзя сказать, чтобы все политики и дипломаты Запада закрывали глаза, подобно Чемберлену, на истинные намерения фашизма. В памятной записке, которую Л. Колльер составил 10 ноября 1937 г. в связи с заключением Германией, Японией и Италией «Антикоминтерновского пакта», доказывались тщетность и гибельность попыток ослабить блок агрессоров с помощью уступок одному из его членов. Колльер писал: «Если цели каждой из этих стран несовместимы с жизненно важными британскими интересами — а я полагаю, что никто, по крайней мере в нашем ведомстве, не станет оспаривать, что ни господство Германии в Центральной и Восточной Европе, ни господство Италии в Средиземноморье, ни господство Японии в Китае и на Дальнем Востоке не совместятся с этими интересами, — то будет невозможно оторвать одну из них от остальных без жертв, которые мы сможем принести безболезненно...» В качестве альтернативы политике уступок Колльер предлагал организацию под руководством Британии противодействия агрессии, ссылаясь на более благоприятное по сравнению с периодом до 1914 г. состояние общественного мнения Британии, Франции и США. Эта идея, как и следовало ожидать, не получила одобрения у таких инициаторов умиротворения, как Эштон-Гуэткин{248}.
Со стороны правительства Франции британская дипломатия встретила поддержку своему плану умиротворения Германии. Это показали неофициальные переговоры премьер-министра К. Шотана и Боннэ с немецким дипломатом Ф. фон Папеном в ноябре 1937 г. «В интересах социального порядка во Франции они, — отмечает американский историк [74] Р. Франкенстейн, — согласились кажется, принять новое соотношение сил на континенте»{249}. На встрече руководителей Англии и Франции в Лондоне (29–30 ноября 1937 г.), где шла речь о визите Галифакса к Гитлеру, Чемберлен утверждал, что его страна «не должна быть втянута в войну из-за Чехословакии» и что в случае агрессии против ЧСР Англии следует «сохранить за собой свободу действий»{250}.
Свободу действий Британия практически пыталась поддерживать и в своих отношениях с Францией. Комитет имперской обороны, подтверждая в декабре 1937 г. стратегические приоритеты (оборона метрополии; безопасность торговых путей; оборона заморских территорий), на последнее место в списке задач поставил участие Британии в обороне тех государств, которые могут в будущей войне стать ее союзниками. В своем выступлении в кабинете Чемберлен обосновал эту позицию ссылкой на относительно небольшой объем помощи, которую Англия сможет получить от Франции{251}. Концепция «ограниченной ответственности» Британии, как считает П. Белл, не только подрывала веру Франции в сотрудничество с Британией, но и шла вразрез с собственными интересами последней. Единственно реалистический курс британской военной политики мог быть связан с обязательствами на континенте, а не с «ограниченной ответственностью» {252}.
Ввод немецко-фашистских войск в Австрию 12 марта 1938 г. не мог бы иметь места, если бы нацистское руководство не уверилось в нежелании западных держав вступиться за независимость этого центральноевропейского государства. Британское правительство, как это следовало из выступления Чемберлена в палате общин 14 марта, ограничилось выражением «решительного неодобрения» действий Германии и применяемых ею «методов насилия», но признало «специальный интерес» Германии к Австрии и подчеркнуло отсутствие у Лондона каких-либо обязательств в отношении этой страны{253}.
«Европе противостоит программа агрессии, хорошо рассчитанная и развертывающаяся постадийно», — предостерег в тот же день членов парламента Черчилль. Он говорил о необходимости образования «большого союза» государств в целях предотвращения войны{254}. Идея Черчилля состояла в том, чтобы укрепить военные связи Англии с Францией и создать направленную против Германии широкую коалицию в составе стран Западной, Центральной и Восточной Европы. Что касается СССР, то, судя по высказываниям Черчилля в частных беседах, его мнение было таково: несмотря на ослабление в результате репрессий внутриполитических [75] позиций России, особенно армии, страна располагает необходимыми материальными предпосылками для укрепления своей мощи; с СССР необходимо сотрудничать{255}.
Идти дальше формальных протестов ни в Лондоне, ни в Париже, собственно говоря, и не помышляли. По взаимной договоренности Англия и Франция воздержались от постановки вопроса об аншлюсе в Лиге Наций. Призыв же СССР к коллективным действиям (в рамках Лиги и вне ее) против агрессии, изложенный в заявлении народного комиссара иностранных дел СССР М. М. Литвинова представителям печати 17 марта 1938 г.{256}, ими поддержан не был. Примерно тогда же, как показывает запись в дневнике Чемберлена (20 марта), британский премьер-министр отклонил черчиллевский план союза с СССР, сочтя саму идею «непрактичной». Перечислив доводы в пользу «неизбежности» германского захвата ЧСР, он записал: «Даже простой взгляд на карту убеждает, что ничто из того, что могут предпринять Франция или мы, не в состоянии спасти Чехословакию от захвата ее немцами, если они захотят это сделать... Я поэтому отказался от мысли о предоставлении гарантий Чехословакии или Франции в связи с ее обязательствами в адрес этой страны»{257}.
22 марта 1938 г. британский кабинет рассматривал вопрос: «Положение в Центральной Европе. Чехословакия». Было решено одобрить предложения министра иностранных дел Галифакса, которые в числе прочего гласили: «Не брать никаких новых обязательств, связанных с риском войны» {258}. Два дня спустя Чемберлен официально заявил в парламенте, что английское правительство не может заранее связать себя обязательствами в отношении района, где его жизненные интересы не затрагиваются в такой степени, как это имеет место в отношении Франции и Бельгии {259}. Как предложение Галифакса, так и это заявление премьера находились в соответствии с рекомендациями Комитета начальников штабов Великобритании. В 1938 г., отмечает английский историк Б. Бонд, комитет представлял самые пессимистические прогнозы возможностей Англии к оказанию поддержки Чехословакии. При этом игнорировался тот факт, что эта страна располагала сильной системой обороны и средствами отражения германского наступления{260}.
Таким образом, еще весной 1938 г. определилась в принципе та линия поведения западной дипломатии, которая в конечном счете привела к Мюнхенскому соглашению. [76]