Часть I.

Мир или война?

Глава 1.

Блок агрессоров

Уходящий XX век характерен громадными успехами в продвижении человечества по пути научного, социального и национального прогресса. Вместе с тем его история отмечена такими неизвестными ранее разрушительными общественными явлениями, как фашизм и мировые войны. Экономические, политические и идеологические истоки этих явлений еще не до конца изучены. Однако многое указывает на то, что своими корнями они связаны прежде всего с империализмом — монополистической стадией развития капитализма, начавшейся в конце прошлого столетия. Концентрация средств производства и капиталов в руках мощных монополистических объединений, с одной стороны, сокращение численности мелких производителей и быстрый рост армии наемных рабочих и служащих — с другой, сопровождались углублением антагонизма между трудом и капиталом, обострением социальной напряженности, особенно в тех странах, которые позднее встали на путь капитализма, где менее были развиты демократические традиции, в большей степени давали знать себя пережитки феодализма.

Неравномерность капиталистического развития сказалась и на межгосударственных отношениях. Они с конца XIX — начала XX в. все более стали определяться конкурентной борьбой национальных монополистических группировок за сферы приложения капитала, рынки сбыта, источники сырья и рабочей силы. Особую активность при этом стали проявлять те государства, которые запоздали с участием в капиталистическом разделе мира. Соперничество между крупными капиталистическими державами за «место под солнцем» велось не только экономическими и дипломатическими, но и чисто военными методами. В связи с этим начались быстрый рост милитаризации их экономики и общественной жизни, распространение различных идей и теорий, оправдывающих насилие и войны.

Вспыхнувшая в этой обстановке первая мировая война 1914–1918 гг. не разрешила, а лишь углубила присущие империалистической системе пороки. Народные массы, втянутые в кровавую бойню, все более убеждались в необходимости радикальных политических преобразований, за которые выступали прогрессивные силы, прежде всего революционное крыло социал-демократии. Усилившееся антивоенное [9] движение все более приобретало антикапиталистическую направленность. Под напором революционных масс в 1917 г. рухнуло царское самодержавие в России, а затем под руководством партии большевиков была установлена власть Советов. Великая Октябрьская социалистическая революция в России явилась воодушевляющим примером для трудящихся других стран. В ноябре 1918 г. в Германии произошла буржуазно-демократическая революция, в результате которой была свергнута Гогенцоллерновская монархия. Одновременно народы Австро-Венгрии покончили с господством Габсбургской монархии. На обломках этой «лоскутной империи» возникли новые независимые государства — Австрия, Венгрия, Чехословакия, Югославия. В марте 1919 г. была образована Советская республика в Венгрии, а в апреле того же года — Советская республика в Баварии. В сентябре 1920 г. по примеру российского пролетариата в ряде городов Италии рабочие захватили в свои руки фабрики и заводы. Не было ни одной страны в Европе и Америке, где бы после первой мировой войны не наблюдался революционный подъем. Усилилось и национально-освободительное движение в колониях и полуколониях Азии и Африки.

Социальный кризис первых послевоенных лет явился одной из решающих причин появления фашизма как политического течения, нацеленного на срыв революционного подъема масс, отвлечение их от борьбы за подлинное народовластие, на укрепление пошатнувшейся власти буржуазии путем установления тоталитарных форм правления. Другим фактором, способствовавшим появлению фашизма на исторической арене XX в., явилась крайняя неудовлетворенность населения ряда капиталистических стран империалистическим характером послевоенного устройства мира, которое было навязано наиболее сильными державами Антанты — Англией, Францией и США.

Согласно Версальскому мирному договору 1919 г., Германия была лишена восьмой части ее прежней территории, а также колониальных владений. Ей было предписано сократить численность своих вооруженных сил до минимума и выплатить громадные репарационные платежи. Аналогичным образом Антанта поступила и с бывшими союзниками Германии — Австрией, Венгрией, Болгарией, Турцией.

Послевоенные мирные договоры не сняли противоречий и в стане победителей. В Италии, вставшей на сторону Антанты в 1915 г., буржуазия посчитала себя обманутой и обделенной, поскольку не осуществились ее расчеты на территориальные приобретения на Балканах за счет [10] южнославянских земель, входивших ранее в состав Австро-Венгрии.

В Азии также возник новый узел противоречий. Япония, действовавшая заодно с Антантой, сумела в 1914–1915 гг. существенно расширить и укрепить свои позиции в Китае путем захвата провинций, контролировавшихся до войны Германией. Однако на состоявшейся в 1922 г. международной конференции в Вашингтоне она под давлением главным образом США и Великобритании подписала «договор девяти держав», согласно которому по отношению к Китаю должна была проводиться политика «открытых дверей» и «равных возможностей». Это был удар по японским притязаниям на расширение сферы своего господства в Китае. Японские промышленники не могли рассчитывать на вытеснение с китайского рынка своих более сильных конкурентов, прежде всего американских монополий, мирными экономическими средствами. Не устраивал правящие круги Токио и подписанный в Вашингтоне опять же под давлением США «договор пяти держав», по которому Японии запрещалось иметь линейные корабли в количестве, превышающем 2/3 от численности американских или английских кораблей того же класса.

Версальско-вашингтонская система положила конец первой мировой войне, но не устранила глубоких противоречий в капиталистическом мире. Тем самым она помогла реакционным силам Германии, Италии и Японии маскировать свои захватнические цели лозунгами о необходимости устранения «версальского диктата», выступать под маской защиты общенациональных интересов, разжигать среди населения реваншистские и шовинистические настроения. Главными носителями и пропагандистами вражды между народами стали фашисты.

Стремление подавить революционное движение, а также поиски выхода из неблагоприятного внешнеполитического положения на путях реванша и агрессии толкали буржуазию на союз как со старыми, так и с новыми силами мракобесия и реакции, на установление с их помощью террористических методов правления. Открыто фашистские и авторитарные режимы в 20-е годы были установлены в Венгрии (1920 г.), в Италии (1922 г.), в Болгарии и Испании (1923 г.), в Албании (1924 г.), в Греции (1925 г.), в Литве, Польше и Португалии (1926 г.). В обстановке нового обострения империалистических противоречий, вызванного мировым экономическим кризисом конца 20-х — начала 30-х годов, фашистский режим был установлен в Германии (1933 г.).

Фашистские диктатуры в Германии и Италии имели одну и ту же классовую сущность. Они выражали интересы наиболее [11] реакционных, шовинистических, особо агрессивных кругов монополистического капитала, крупных землевладельцев и касты милитаристов. Их роднили между собой и отличали от буржуазно-демократических стран нетерпимость к любым проявлениям демократии, тотальный террор против общественных сил, выступавших за мир и социальный прогресс. Основной удар они направляли против коммунистов и социал-демократов, выражавших интересы рабочего класса. Главной внешнеполитической целью фашизма являлось порабощение и грабеж других стран. Фашистские режимы возвели в ранг официальных доктрин многие реакционные идеи и теории, в которых отразился разрыв буржуазии с прогрессивными традициями эпохи Просвещения. Все эти черты с наибольшей силой проявились в германском фашизме (нацизме).

Зарождение нацистского движения в Германии было связано с деятельностью Пангерманского союза, крупнейшего идеологического центра, возникшего еще в конце XIX в. и объединявшего в своих рядах крупнейших немецких монополистов, землевладельцев, а также консервативную буржуазную интеллигенцию. Благодаря прямой поддержке со стороны Пангерманского союза получила путевку в жизнь национал-социалистическая партия (НСДАП), которую в 1920 г. возглавил А. Гитлер. Пангерманисты в 20-е годы неоднократно подчеркивали, что нацисты переняли от них «расовую идею», «враждебность к парламентаризму», убеждение в том, что «народом может управлять только энергичное и фанатично целеустремленное меньшинство», требование установления в Германии «национальной диктатуры» для защиты «трудового капитала», антисемитизм, проповедуемый под лозунгом «освобождения от еврейского ига», стремление к «возобновлению борьбы» против внешних врагов и т. д.{1} Гитлер со своей стороны в кругу так называемых «старых борцов» — ветеранов нацистского движения — не скрывал, что все программные положения возглавляемой им партии по существу не представляли ничего нового, а были сформулированы задолго до ее образования{2}.

Однако нацистская партия имела свою специфику, которая изначально отличала ее от консервативных партий старого типа. Ее «вожди», учитывавшие распространение социалистических идей среди народных масс, рядились и в тогу революционеров, защитников интересов нации, ставили целью повести за собой таким путем рабочий класс. Эта установка отразилась уже в самом названии фашистской партии, в багровых флагах со свастикой, избранных в качестве одного из элементов символики фашистского движения, и в формах [12] его агитационно-пропагандистской деятельности. Нацистское руководство не ограничивалось изданием газет и листовок, проведением собраний и съездов. Оно широко использовало внепарламентские формы борьбы, применявшиеся рабочими партиями: устраивало митинги, демонстрации, факельные шествия. Оно создало также собственные военизированные организации — штурмовые и охранные отряды (СА и СС), которые использовались против демократических сил.

Первоначально нацисты не пользовались доверием монополистов по причине своей «революционности». В программе партии, принятой в 1920 г., содержались требования о том, чтобы «государство взяло на себя обязательство в первую очередь заботиться о заработке и пропитании граждан», о наделении всех граждан «равными правами и обязанностями», об «отмене нетрудового дохода, уничтожении процентного рабства», о «полной конфискации всех военных прибылей», об участии населения «в прибылях крупнейших монополий», о «муниципализации больших универсальных магазинов и передаче их в аренду по дешевой цене мелким торговцам», о «запрете спекуляции землей» и т. п.{3} Однако постепенно благодаря разъяснениям самих нацистских «вождей» представители крупного капитала все более убеждались, что «антикапиталистические» и «социалистические» пункты программы не имеют к целям фашистского движения никакого отношения и предназначены для манипуляции сознанием широких масс. В 1928 г. Гитлер издал специальное пояснение к программе, в котором указывалось, что «национал-социалистическая немецкая рабочая партия стоит на почве частной собственности» и выступает лишь «против еврейских обществ, спекулирующих земельными участками»{4}.

В программе нацистов имелись также пункты, которые более чем устраивали реваншистски настроенную часть крупной буржуазии и военщины, различного рода националистические группировки. Это требования об отмене Версальского мирного договора и о создании «Великой Германии», в состав которой вошли бы все немцы, проживавшие в Европе; отказ от «парламентской практики» и установление в стране «сильной централизованной государственной власти»; замена наемной армии «народной армией», т. е. введение всеобщей воинской обязанности; искоренение «материалистического духа» и т. п.

В 20-е годы нацистское руководство приложило немало сил, чтобы дополнить, уточнить и более обстоятельно изложить свои взгляды, главным образом по внешнеполитическим проблемам, в выступлениях, статьях и книгах, которые [13] были насквозь пронизаны духом агрессии и расизма. В наиболее систематизированном виде эти взгляды были изложены в книге нацистского главаря Гитлера «Моя борьба», опубликованной в 1925 г., в его же «Второй книге», подготовленной в 1928 г., но изданной лишь после второй мировой войны в ФРГ, а также в книгах одного из ведущих нацистских идеологов — А. Розенберга «Будущий путь германской внешней политики» и «Миф 20-го века», опубликованных соответственно в 1927 и 1929 гг. Неоднократно переиздававшиеся и пользующиеся до сих пор успехом у определенной категории читателей на Западе, они представляют собой конгломерат идей и взглядов, как правило заимствованных из более ранней реакционной литературы и подкорректированных в свете тех конкретных задач, которые ставила перед собой нацистская верхушка.

Нацистская политическая доктрина, изложенная в этих книгах, по своей направленности далеко выходила за рамки ревизии Версальского мирного договора. Она была нацелена на выработку основ такой политической и военной программы, которая отвечала стремлению германского империализма к мировому господству.

Основное внимание уделялось вопросу об «определении правильного пути укрепления мощи (Германии. — Е. К.) на континенте посредством завоевания новых земель в Европе»{5}. При этом у нацистов не существовало какого-либо сомнения в том, какие конкретно земли имеются в виду. «Мы возобновляем движение в том направлении, — писал Гитлер, — в котором оно было приостановлено шесть веков тому назад. Мы прекращаем вечное германское движение на юг и запад Европы и обращаем взор на земли на Востоке. Мы, наконец, завершаем колониальную и торговую политику довоенных лет и переходим к территориальной политике будущего. И если мы сегодня говорим о новых землях в Европе, то думаем в первую очередь только о России и подвластных ей окраинных государствах»{6}.

Нацисты пророчествовали, что уничтожение СССР — это вполне достижимая цель. Гитлер, исходя из норманской концепции возникновения русской государственности, утверждал, что в ходе первой мировой войны и особенно в результате социалистической революции Россия якобы лишилась цементирующих ее «германских элементов» и поэтому «созрела для крушения»{7}. Русских и славян в целом нацисты пытались отнести к категории «недочеловеков». «У славян вообще, — заявлял Гитлер, — отсутствует всякая способность к какой-либо организаторской деятельности. Они не обладают никакой государствообразующей и созидательной [14] силой»{8}. Одновременно для оправдания «похода на Восток» Гитлер использовал популярный в то время тезис империалистической пропаганды о стремлении большевиков «к кровавому покорению мира»{9}.

Розенберг пытался подкрепить подобные рассуждения замешенной на все том же расизме теорией, согласно которой большевизм в России — это не что иное, как «восстание монголоидов против нордической культуры», поставивших цель «присвоить себе всю Европу» {10}.

«Смертельным врагом немецкого народа» нацистские главари пытались представить также и Францию. Они утверждали, что в результате войн и смешения с африканцами французы утратили «арийскую кровь», «выродились в расовом отношении» и поэтому сами стали представлять «угрозу для существования белой расы в Европе». Розенберг ратовал за «очищение Европейского материка от распространяемых Францией болезнетворных микробов из Африки и Сирии»{11}. Гитлер призывал покончить с «вечной и бесплодной борьбой» против «наследственного врага» — Франции путем ее разгрома в «решающей битве» и тем самым обезопасить германский тыл для наступления на Востоке{12}.

В качестве врагов Германии национал-социалисты рассматривали и связанные с Францией договорами государства Малой Антанты (Чехословакия, Румыния, Югославия) и Польшу, которые якобы «зажали» немецкую нацию в «стальное кольцо», препятствующее расширению Германией «жизненного пространства». Особую ненависть германские фашисты питали к возникшему после первой мировой войны независимому польскому государству, располагавшемуся на кратчайшем пути к границам СССР. «Ликвидация польского государства, — заявлял Розенберг, — это наипервейшая потребность Германии»{13}.

Руководство нацистской партии в первые годы после мировой войны 1914–1918 гг. к числу «абсолютных врагов» Германии относило и Англию. Захват Англией большей части германских колоний оно расценивало как «невосполнимую утрату»{14}. Однако гитлеровцы вскоре убедились, что в самой Англии консервативные силы готовы поддержать определенные требования Германии. Это стало очевидно, когда Англия совместно с Италией и США решительно выступила против Франции, которая под предлогом применения санкций в связи с невыполнением Германией репарационных платежей оккупировала в 1923 г. ключевые промышленные районы Рура. Французское правительство под англоамериканским давлением вынуждено было вывести из Рура свои войска. После этого нацисты постепенно свернули открытую [15] антианглийскую пропаганду. Своей целью они поставили углубить раскол между Францией и не желавшей ее дальнейшего усиления Англией, привлечь Англию на германскую сторону.

Согласно замыслам нацистских лидеров, разгром СССР, Франции и Польши должен был обеспечить Германии господствующие позиции в Европе. При этом они ратовали за создание сильной, «единой в расовом отношении» Европы, за «исключение евреев из всех государств Европы»{15}, т. е. их уничтожение. Такую же участь германские фашисты готовили славянам и многим другим народам. Расовой чистке намечалось подвергнуть и население в самой Германии. Имея в виду глобальные планы германского империализма, Гитлер писал, что «Северной Америке в будущем сможет противостоять только такое государство, которое сумеет благодаря характеру как своей внутренней жизни, так и внешней политики повысить расовую ценность своего народа, создать подходящую для этого форму государственного правления» {16}.

Разрабатывая в 20-е годы захватническую программу, гитлеровское руководство связывало расчеты на ее успех с использованием в собственных целях враждебности всей империалистической буржуазии к СССР, а также углубляющегося раскола между бывшими союзниками по Антанте — Англией, Францией, Италией, Японией и США. Среди последних наибольшую агрессивность проявляли фашистский режим в Италии и милитаристская Япония. В 1925 г. на съезде фашистской партии Италии ее дуче Б. Муссолини заявил о плане создания Итальянской империи. Превращение Средиземного моря в «итальянское озеро», включение Балканского полуострова в сферу влияния Италии стало официальной программой ее внешней политики{17}. Все энергичнее демонстрировали свое стремление добиться пересмотра решений Вашингтонской конференции японские правящие круги. В 1927 г. японское правительство высадило свои войска в одной из провинций Китая и приступило к подготовке захвата Маньчжурии и Монгольской Народной Республики{18}. В 1931 г. японская армия оккупировала Маньчжурию. Создав там марионеточное государство Маньчжоу-го, японские захватчики превратили его в плацдарм для подготовки нападения на СССР, на Монгольскую Народную Республику и для расширения агрессии против Китая. Однако японские планы в отношении Китая противоречили колониальным планам США и Англии. Обострение этих противоречий привело к возникновению и образованию дальневосточного очага войны. [16]

Нацисты задолго до прихода к власти, учитывая международную ситуацию, считали возможным посредством «умной союзной политики» углубить разлад между бывшими союзниками по Антанте и заручиться поддержкой некоторых из них в осуществлении собственных захватнических планов.

Для нацистской верхушки само собой разумеющимся было установление тесного контакта с итало-фашистским руководством. Гитлер и Розенберг полагали, что фашистскую Италию следует рассматривать «как союзника в самую первую очередь», поскольку она является антиподом демократии, врагом большевизма и руководствуется империалистической политикой «вечного Рима»{19}.

К числу вероятных союзников гитлеровцы причисляли также Венгрию, проявлявшую враждебность к Югославии, и Испанию в силу ее «антипатий» к колониальной деятельности Франции в североафриканских колониях. С нескрываемым одобрением они отзывались и о действиях Японии, направленных на подрыв статус-кво в Азии{20}.

В 1931–1932 гг. нацистская пропаганда столь усердно пыталась оправдать вторжение японских войск в Маньчжурию, что возникли слухи о намерении Гитлера начать вербовку добровольцев для оказания им поддержки. Большая заинтересованность нацистской верхушки в захвате Японией Маньчжурии в немалой степени объяснялась тем, что ей к тому времени стало известно о японских планах создания плацдарма для нападения на СССР с целью оккупации советской территории от Владивостока до Байкала{21}.

С середины 20-х годов нацисты стали рассматривать Великобританию уже как вероятного союзника, поскольку она не только препятствовала усилению позиций Франции в Европе за счет Германии, но и играла активную роль в антисоветской политике западных держав. Розенберг в книге «Будущий путь германской внешней политики» охарактеризовал Англию «прирожденным врагом единой России», заинтересованным в «создании на континенте государства, которое будет в состоянии задушить Москву»{22}. Заполучить английскую поддержку Гитлер надеялся путем временного отказа Германии «от колоний и влияния на море», обещаний «прикрыть Англии тыл» в ее борьбе за расширение сферы господства за пределами Европы{23}.

В качестве важнейшего условия для претворения в жизнь намеченной программы агрессии гитлеровцы требовали ликвидации в Германии буржуазно-демократического строя, создания мощных вооруженных сил{24}, способных обеспечить Германии завоевание «жизненного пространства».

Пропагандируемые нацистами идеи находили немало сторонников в среде крупного монополистического капитала. [17] Именно по их настоянию президент страны фельдмаршал П. Гинденбург 30 января 1933 г. поручил формирование нового правительства Гитлеру, открыв тем самым путь к установлению фашистской диктатуры в Германии и развертыванию ее подготовки к новой войне.

Гитлер уже на первом после вступления на пост рейхсканцлера совещании с высшим командованием германских вооруженных сил 3 февраля 1933 г. изложил основные пункты деятельности возглавляемого им правительства: «искоренение марксизма»; установление «строгого авторитарного режима»; введение всеобщей воинской повинности; «забота о союзниках»; борьба за рынки сбыта; «захват нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация» {25}.

Сразу же после прихода к власти нацисты развязали террор против всех противников своего режима. В течение только первых двух-трех месяцев существования гитлеровского правительства более 20 тыс. антифашистов были брошены в спешно созданные концлагеря{26}. Коммунистическая партия Германии вынуждена была уйти в подполье. Профсоюзы были разогнаны. В июне — июле 1933 г. в Германии были ликвидированы все политические партии, кроме НСДАП. 2 августа 1934 г. умер рейхспрезидент Гинденбург. Германское правительство по предложению Гитлера издало «закон о главе имперского государства». Полномочия рейхспрезидента, согласно этому закону, перешли к «фюреру и рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру». В тот же день войска присягнули Гитлеру на верность и безоговорочное повиновение как верховному главнокомандующему. Во главе Германии, таким образом, был поставлен диктатор с неограниченной властью. Розенберг в день смерти Гинденбурга писал в своем дневнике: «Над всей Германией лежит глубокий траур. Умер великий человек. Но теперь НСДАП получила свободу к завершению преобразований своей империи... Теперь фюрер — единственный властелин над Германией. Наконец имеются все предпосылки для создания национал-социалистического государства»{27}. Буржуазно-демократические свободы в Германии были вскоре полностью ликвидированы. Главной опорой власти фашизма стал широко разветвленный аппарат насилия. Вся внутренняя жизнь и внешняя политика страны были подчинены подготовке к войне.

Упрочение фашистской диктатуры в Германии, в стране, располагавшей наибольшим среди всех европейских капиталистических государств промышленным потенциалом и людскими резервами, резко изменило соотношение [18] и расстановку сил во всем мире. Германия стала центром притяжения всех сил мировой империалистической реакции, главным очагом новой мировой войны.

Основное внимание немецко-фашистского руководства в 1933–1935 гг. в области внешней политики было направлено на ликвидацию установленных Версальским договором военных ограничений. Решение этой задачи облегчалось тем, что в декабре 1932 г., незадолго до прихода фашистов к власти, правительство Веймарской республики добилось подписания Англией, Францией и Италией секретного соглашения о признании принципа «равноправия» Германии в вооружениях и необходимости руководствоваться этим принципом при выработке международной конвенции о всеобщем сокращении вооруженных сил. Проект такой конвенции 16 марта 1933 г. был представлен тогдашним премьер-министром Англии Д. Макдональдом («план Макдональда»). Проектом предусматривалось увеличение численности германских сухопутных войск (которые, согласно Версальскому договору, не должны были превышать 100 тыс. человек) до 200 тыс. человек{28}.

Фашистская Италия, правящие круги которой в то время вынашивали замыслы захвата Эфиопии и поэтому были крайне заинтересованы в укреплении своих позиций в Средиземноморье, а также в устранении возможных конфликтов с Германией, выразила готовность пойти на еще более далеко идущие уступки гитлеровцам. 18 марта 1933 г. Муссолини представил на обсуждение английского, французского и германского правительств проект так называемого «пакта четырех». Его содержание сводилось к тому, чтобы Англия, Франция, Италия и Германия, не считаясь с интересами других стран и за спиной Лиги Наций, взяли на себя обязательства впредь руководствоваться по отношению друг к другу при решении любых европейских проблем принципом неприменения силы, осуществлять на практике равноправие Германии и ее бывших союзников в первой мировой войне — Австрии, Венгрии и Болгарии — в вооружениях, руководствоваться «общей линией» при решении всех европейских, внеевропейских и колониальных проблем{29}. По существу это было предложение об объединении четырех самых крупных капиталистических держав Европы не только на антисоветской основе, но и с целью совместного диктата по отношению ко всем другим народам.

Однако «пакт четырех», хотя и был подписан 15 июля 1933 г., вследствие позиции Франции, опасавшейся усиления Германии, остался нератифицированным. Его идея была воплощена позднее в Мюнхене. [19]

В октябре 1933 г. Германия, обвинив западные державы в нежелании разоружаться, покинула Конференцию по разоружению и объявила о выходе из Лиги Наций. Эти акции горячо приветствовали германские монополисты. Глава военного концерна Крупп направил Гитлеру телеграмму, в которой от имени «германской промышленности» выразил ему благодарность за решение, открывшее Германии прямой путь к вооружению{30}.

В конце 1933 г. в Германии началось формирование двадцати одной дивизии, которые должны были составить костяк 300-тысячной сухопутной армии{31}. Одновременно развернулось строительство крупных военно-воздушных и военно-морских сил. 16 марта 1935 г. был принят «закон о строительстве вермахта», согласно которому число дивизий должно было возрасти до 36, а общая численность сухопутной армии достичь 500 тыс. человек. Была введена всеобщая воинская обязанность{32}.

Поскольку старые предприятия уже не могли удовлетворить потребности быстро растущих вооруженных сил, началась лихорадочная милитаризация экономики. За первые три года нахождения у власти нацистов в Германии вступили в строй более 300 военных заводов, в том числе около 60 авиационных, 45 автомобильных, 70 военно-химических, 15 военно-судостроительных и 80 артиллерийских. Военные расходы возросли с 1932 по 1936 г. с 2 до 21% национального дохода. Но это было только начало. В августе 1936 г. Гитлер, основываясь на подготовленных концерном «ИГ Фарбениндустри» рекомендациях, издал секретный «Меморандум о задачах четырехлетнего плана». Эти задачи формулировались следующим образом: «1) через четыре года Германия должна иметь боеспособную армию, 2) через четыре года экономика Германии должна быть готова к войне»{33}. С 1 октября 1936 г. «четырехлетний план» был введен в действие.

Развернулась внешнеполитическая подготовка войны. Одним из первых актов в этом направлении, предпринятым по совету Муссолини, явилось подписание 26 января 1934 г. германо-польской Декларации о необращении к силе{34}. Декларация, содержавшая лживые утверждения о желании гитлеровского правительства способствовать установлению «всеобщего мира в Европе», на практике рассматривалась в Берлине в контексте подготовки к нападению на СССР. У нацистской верхушки вызревали замыслы привлечения Польши к агрессии на Востоке с целью раздела территории СССР и других стран, расположенных к северу от Черного моря{35}. Эти замыслы полностью одобрялись и стимулировались руководством Италии. Один из [20] активных деятелей Комитета действий за универсализацию Рима (организации, претендовавшей на создание фашистского интернационала), итальянский журналист Э. Инзаботто, выступил в роли посредника в германо-польских переговорах. От него в Берлине узнали о пожеланиях правительства Пилсудского: проложить Польше коридор к Черному морю и установить совместную границу с Венгрией, объединить под эгидой Польши территории от Финляндии до Турции, Инзаботто настойчиво рекомендовал гитлеровскому правительству заключить с Польшей союз, направленный против СССР, намекая на возможность присоединения к нему впоследствии и Италии{36}. В Варшаве планы раздела европейской части СССР выглядели следующим образом: Польша должна была бы получить Украину, а «северо-западные районы России — стать немецкой сферой влияния»{37}.

Нацистская верхушка, однако, не собиралась воевать с СССР ради удовлетворения захватнических аппетитов воинственно настроенной части польского руководства. Подписав с Польшей Декларацию о необращении к силе, она в то же время сама намеревалась осуществить захват польских земель. Польша рассматривалась в Берлине лишь как временный «попутчик» прежде всего в борьбе против предпринимавшихся попыток СССР и Франции создать «Восточный пакт» — региональное соглашение между государствами Восточной Европы и Германией, участники которого должны были взаимно гарантировать нерушимость границ и оказывать друг другу помощь в отражении агрессии. И Гитлер и польский министр иностранных дел Ю. Бек разделяли мнение о том, что «Восточный пакт» якобы преследует цель «окружить» Германию и «изолировать» Польшу. Оба заявляли о своей решимости «не допустить обесценивания германо-польского протокола от 26 января 1934 г. коллективными договорами»{38}. С помощью польского руководства гитлеровцы торпедировали идею создания «Восточного пакта».

Агрессивным целям служила и подрывная деятельность гитлеровцев в приграничных Германии странах. В Австрии их опорой являлись австрийские национал-социалисты, выступавшие за включение страны в состав германского рейха, в Чехословакии — организация судето-немецких нацистов (с 1935 г. так называемая судето-немецкая партия), которая под лозунгом борьбы за право судетских немцев на суверенитет добивалась присоединения Судетской области к Германии.

Гитлер в своей «Второй книге» утверждал, что Италия «ради того, чтобы перечеркнуть французскую союзную систему в Европе, выступит за присоединение Австрии к Германии [21] «{39}. Однако по этому вопросу между Италией и Германией возник острый конфликт, который надолго затормозил создание фашистско-милитаристского блока.

Итальянское правительство рассматривало Австрию как барьер, препятствовавший вторжению Германии в «свою» сферу влияния — бассейн Средиземного моря и Балканы{40}. Кроме того, оно опасалось, что, присоединив Австрию, гитлеровское правительство предъявит права и на входивший ранее в ее состав Южный Тироль.

Позицию Италии в отношении к «австрийской проблеме» поддержало и руководство хортистской Венгрии, связавшей себя ранее с итальянскими фашистами в надежде на поддержку с их стороны планов создания «Великой Венгрии» за счет присоединения земель соседних государств — Чехословакии, Румынии, Югославии. Хортисты выражали опасения, что подрывная деятельность нацистов подтолкнет Австрию в объятия Малой Антанты, стоявшей на пути к осуществлению их захватнических интересов{41}, 17 марта 1933 г. по инициативе Муссолини в Риме был подписан ряд соглашений о политическом и экономическом сотрудничестве Австрии, Венгрии и Италии (так называемые «Римские протоколы»), которые были направлены на то, чтобы воспрепятствовать германскому проникновению в страны Дунайского бассейна {42}.

19 июня 1933 г. австрийское правительство запретило деятельность в стране нацистской партии и уволило ее членов из вооруженных сил. Часть австрийских нацистов после этого переехала в Германию. С помощью германских властей эти «беженцы» объединились в воинские формирования и вошли в состав СС{43}.

Подрывная деятельность оставшихся в Австрии и перешедших на нелегальное положение нацистов продолжала нарастать. Из Германии им поставлялись литература и оружие. В связи с этим в начале 1934 г. итальянский посол в Берлине сделал предупреждение гитлеровскому правительству о том, что если Германия не изменит свою политику в отношении Австрии, то Италия встанет на путь сотрудничества с Францией{44}. По указанию Муссолини в Италии была развернута антигерманская пропаганда, в ходе которой итальянские фашисты немало потрудились, чтобы изобразить себя приверженцами мира и демократии и в то же время показать враждебность германского фашизма «всей мировой цивилизации», разоблачить его «кастовую, шовинистическую и империалистическую политику»{45}.

В этой ситуации Гитлер решил сгладить германо-итальянские противоречия. Он обратился к Муссолини с просьбой [22] о встрече, которая состоялась в Венеции 14–15 июня 1934 г. Гитлер предложил убрать с поста австрийского канцлера Э. Дольфуса, стоявшего на антигерманских позициях, отменить в Австрии запрет нацистской партии, допустить ее к формированию нового австрийского правительства и найти взаимоприемлемое решение вопроса об удовлетворении экономических интересов Германии и Италии в Австрии. Настаивая на принятии Муссолини этих условий, Гитлер в то же время уверял его, что «аншлюс не является неотложным делом»{46}.

Муссолини не решился прямо отклонить условия, выдвинутые Гитлером, но и не одобрил их, обещал лишь принять их к сведению. Но уже и этот ответ был расценен Гитлером по возвращении в Берлин как «большой успех». Он выразил уверенность, что «по крайней мере из-за Австрии с Италией не возникнет нового конфликта»{47}.

По указанию из Берлина 25 июня 1934 г. австрийские нацисты предприняли попытку свергнуть законное правительство. Сформированная в Германии эсэсовская воинская часть захватила в Вене здание правительства. В ходе этой акции был убит федеральный канцлер Дольфус. Однако австрийские власти сумели остаться хозяевами положения. Муссолини, получив известие о путче в Австрии, приказал направить войска к ее границе на Бреннерском перевале. Германский посол в Риме У. Хассель доносил в Берлин, что в Италии «атмосфера стала столь же опасной, как при возникновении войны 1914–1915 гг.». Итальянская пресса начала клеймить гитлеровское правительство как «клику убийц»{48}.

В ответ в Германии развернулась антиитальянская кампания, в ходе которой итальянским фашистам предлагалось вспомнить о собственных кровавых преступлениях на пути к захвату власти, выдвигались обвинения в попытках превратить Австрию в вассальное государство{49}.

Итало-фашистское руководство понимало, что гитлеровцы не откажутся от своей цели в отношении Австрии и захватят ее, как только создадут мощные вооруженные силы. По расчетам итальянского посольства в Берлине, для этого Германии потребовалось бы около двух лет. В связи с этим Муссолини решил ускорить подготовку к давно задуманному захвату Эфиопии (Абиссинии), чтобы затем своевременно получить свободу рук для вероятного столкновения с Германией. 30 декабря 1934 г. он издал директиву, которая предписывала до осени 1935 г. завершить подготовку «к разгрому вооруженных сил и полному завоеванию Эфиопии» {50}.

Определяющим фактором для принятия Муссолини решения о начале войны явилась позиция Франции, правительство [23] которой еще до подписания им секретной директивы заверило итальянское руководство в своей «незаинтересованности в Эфиопии»{51}. Она была закреплена на переговорах между Муссолини и французским премьер-министром П. Лавалем, состоявшихся в Риме 4–7 января 1935 г.

Муссолини удалось привлечь на свою сторону и правительство Англии, которое было в определенной степени озабочено введением в марте 1935 г. всеобщей воинской повинности в Германии.

В Стрезе 11–14 апреля 1935 г. состоялись англо-франко-итальянские переговоры, в ходе которых представители трех великих европейских держав заявили о своем согласии «всеми надлежащими средствами противодействовать одностороннему расторжению договоров, которые могли бы поставить под угрозу мир в Европе». Так называемый «фронт Сгрезы» должен был воспрепятствовать захвату гитлеровцами Австрии и ремилитаризации Рейнской зоны{52}. Вместе с тем этот «фронт» не препятствовал итальянской агрессии в Северо-Восточной Африке.

Далее события развивались в еще более неблагоприятном направлении для германского фашизма. 2 мая 1935 г. между СССР и Францией было подписано соглашение о взаимной помощи. Это был оборонительный альянс в рамках Лиги Наций, направленный на сплочение антиагрессивных сил. Аналогичный договор был подписан 4 мая между СССР и Чехословакией. Однако ни эти договоры, ни «Римские протоколы», ни «фронт Стрезы» не оказались, к сожалению, эффективными из-за непоследовательной позиции правящих кругов Англии и Франции, не говоря уже об Италии и Венгрии, которые сами стремились к территориальным захватам. Осуждая в декларации действия фашистской Германии, западноевропейские державы в то же время делали агрессорам [24] одну уступку за другой. Так, практически они ничего не предприняли, чтобы воспрепятствовать присоединению к Германии в январе 1935 г. Саарской области, которая в соответствии с условиями Версальского договора с 1920 г. находилась под управлением Лиги Наций. Французское правительство, заключив 2 мая 1935 г. договор о взаимопомощи с СССР, не заняло четких позиций в противодействии антисоветской политике фашистской Германии. 16 мая 1935 г. во время проходивших в Польше похорон Ю. Пилсудского Лаваль встретился со вторым после Гитлера государственным лицом в Германии Г. Герингом и заверил его в том, что франко-советский договор является ничего не значащим в международных делах документом, а его появление на свет было вызвано лишь «внутренней необходимостью»{53}, т. е. служило целям обмана тех французов, которые искренне стремились к сотрудничеству с СССР в интересах сохранения мира.

Наибольшее удовлетворение гитлеровцев после создания «фронта Стрезы» вызвало поведение английского правительства. 6 июня 1935 г. оно вопреки взятому обязательству противодействовать нарушению Германией международных договоров подписало англо-германское морское соглашение, согласно которому Великобритания в нарушение Версальского мирного договора предоставила Германии право иметь флот, тоннаж которого должен был составить 35% тоннажа английского военно-морского флота. Благодаря этому соглашению германские верфи были обеспечены заказами на строительство кораблей по меньшей мере на 10 лет.

Англо-германское морское соглашение было заключено, несмотря на протест Франции. «Когда Париж кричит караул, — записал в своем дневнике немецкий дипломат, будущий статс-секретарь Э. Вейцзекер, — тогда всегда ясно, кто оказался в выигрыше». Англию он охарактеризовал «страной нашей новой дружбы»{54}. Совершенно ясно, что в этих условиях Италия уже не могла рассчитывать на поддержку Англии и Франции в вопросе о сохранении независимости Австрии. Она была вынуждена искать компромисса с гитлеровцами.

Немецко-фашистское руководство со своей стороны не было заинтересовано в длительной конфронтации с родственным режимом в Италии. Более того, ему было выгодно, чтобы Италия как можно скорее втянулась в войну против Эфиопии, ибо эта война неизбежно должна была ослабить ее позиции в Центральной Европе. 21 мая 1935 г. Гитлер, выступая в рейхстаге, заявил, что он якобы не собирается нарушать независимый статус Австрии{55}. Затем из [25] Берлина в Рим последовал ряд сообщений об отказе Германии продавать впредь Эфиопии оружие. Муссолини в свою очередь проявил готовность оказать услугу за услугу. Когда в сентябре 1935 г. на очередном съезде нацистской партии Гитлер намекнул на то, что рассчитывает добиться отторжения от Литвы и присоединения к Германии Клайпедской (Мемельской) области, то Муссолини немедленно заявил о своей солидарности с ним в этом вопросе{56}. Правителям в Риме, готовившимся к агрессии в Северо-Восточной Африке, было выгодно, чтобы центр тяжести противоречий в Европе переместился из прилегающих к ее границам районов в Прибалтику.

В ночь на 3 октября 1935 г. без объявления войны итальянские войска напали на Эфиопию. Испытывая острый недостаток в снабжении, вооруженные большей частью винтовками старых образцов, охотничьими ружьями, копьями и кинжалами, эфиопские войска оказывали захватчикам, использовавшим танки, самолеты и отравляющие вещества, героическое сопротивление в течение семи месяцев.

Столица Эфиопии Аддис-Абеба пала 5 мая 1936 г. Император Хайле Селассие вынужден был покинуть страну. В телеграмме генеральному секретарю Лиги Наций он писал, что поступил так только из-за невозможности продолжать сопротивление агрессору, и просил Лигу Наций не признавать захвата фашистской Италией территории его страны{57}.

9 мая 1936 г., когда итальянцы захватили не более трети территории Эфиопии, Муссолини объявил о ее окончательном завоевании. Большой фашистский совет в Риме поспешил издать декрет о превращении Италии в империю и добавлении к титулу итальянского короля титула императора Эфиопии.

Еще 10 октября 1935 г. по предложению СССР и других миролюбивых сил в Лиге Наций состоялось голосование по вопросу о применении к итальянскому агрессору экономических санкций. За принятие этого решения проголосовали представители 50 стран. Против выступили только представители Австрии, Венгрии, Италии и Албании. Гитлеровское правительство воспользовалось осложнением отношений между Италией и большинством государств — членов Лиги Наций, в том числе Англией и Францией, чтобы укрепить германо-итальянские отношения. 16 ноября 1935 г., за два дня до вступления в силу экономических санкций, оно заверило Муссолини в том, что «отклоняет направленную на крушение фашизма» политику Лиги Наций, и обещало экономическую помощь{58}. Вскоре в Италию были увеличены поставки немецкого угля и стали. [26]

В разгар событий в Эфиопии, когда престиж Италии на мировой арене был существенно подорван, особенно из-за преступных методов ведения военных действий, Муссолини предпринял попытку заручиться более твердой поддержкой гитлеровцев за счет частичного удовлетворения их целей в Австрии. 6 января 1936 г. в беседе с Хасселем он, выразив свое удовлетворение «благожелательным нейтралитетом» Германии, высказал желание «принципиально улучшить германо-итальянские отношения, разрешить единственный спорный случай, а именно австрийскую проблему». Для этого Муссолини предложил гитлеровскому правительству оказать помощь в заключении такого соглашения с австрийским правительством, которое «практически заставило бы Австрию следовать в фарватере Германии». Он заявил, что «если бы Австрия формально была независимой, а на самом деле сателлитом Германии, то против этого он не имел бы никаких возражений»{59}.

Муссолини просил передать Гитлеру, что «он рассматривает «фронт Стрезы» раз и навсегда утратившим свое значение» и предлагает заключить «соглашение пяти» — Англии, Франции, Италии, Германии и Польши, — направленное против Советского Союза{60}.

В меморандуме МИДа Германии от 9 января 1936 г. предложение Муссолини было расценено как попытка итальянского руководства «переключить внимание остальных великих держав на Центральную Европу, особенно на Германию, и тем самым повлиять на их отношение к Италии в итало-эфиопском конфликте». Существенный недостаток в плане Муссолини германский МИД усматривал в том, что в нем говорилось о формальном признании независимости Австрии Германией, в то время как «суть германо-австрийского конфликта лежит во внутриполитической сфере», а именно в том, чтобы «изменить существующую форму правления в Австрии»{61}.

Гитлер согласился с мнением МИДа о том, что следовать советам Муссолини в австрийском вопросе пока нет необходимости. Вместе с тем, по его мнению, было бы неразумно не воспользоваться отказом Муссолини от решений, принятых Италией, Англией и Францией в Стрезе. Он поручил Хасселю выяснить, как итальянское руководство, взявшее ранее на себя вместе с Англией роль гаранта Рейнской демилитаризованной зоны, отнеслось бы к ее ликвидации. В феврале 1936 г. Хассель поднял этот вопрос в Риме. Там не возражали против намерения Гитлера, но советовали выждать более благоприятный момент. 22 февраля Хассель задал Муссолини вопросы о том, верно ли, что он негативно [27] относится к советско-французскому соглашению о взаимопомощи от 2 мая 1935 г., и верно ли считать, что он не будет участвовать в санкциях против Германии, если ее войска оккупируют Рейнскую зону. Муссолини ответил, что все сказанное ему «дважды правильно»{62}.

2 марта 1936 г. германский военный министр генерал-фельдмаршал В. Бломберг издал директиву войскам на подготовку к вторжению в Рейнскую зону{63}. 7 марта зона была оккупирована. Ни Англия, ни Франция не приняли никаких реальных контрмер.

Благодаря оккупации Рейнской области (операция «Винтерюбунг») фашистская Германия получила возможность учреждать новые военные округа и формировать новые дивизии на территории, которая могла бы быть использована как в качестве плацдарма для нападения на Францию, так и для прикрытия тыла в случае развертывания агрессии на Востоке. Менее уязвимым стал Рурский промышленный район — главная кузница немецкого оружия.

Ликвидировав демилитаризованный статус Рейнской области, нацистские главари почувствовали себя более уверенно. В этот же период началось сближение между фашистской Германией и милитаристской Японией.

Японское военное руководство еще до прихода нацистов к власти в Германии задумывалось над вопросом о том, какая из европейских стран могла бы быть их союзником в войне против СССР. В марте 1931 г. японский военный атташе в Москве Ю. Касахиро в своих предложениях, направленных в Токио, писал: «Ввиду того что Японии трудно будет нанести смертельный удар Советскому Союзу путем войны на советском Дальнем Востоке, особое внимание должно быть уделено тому, чтобы путем подрывной пропаганды вовлечь западных соседей и другие государства в войну против СССР»{64}.

После захвата Маньчжурии Япония активизировала военные приготовления. Генеральным штабом сухопутных войск было намечено сформировать 30 новых дивизий, из которых 24 предназначались для захвата советского Дальнего Востока. В марте 1934 г. в Берлин в качестве нового японского военного атташе был направлен генерал X. Осима. Генеральный штаб сухопутных войск поставил перед ним задачу наблюдать за германо-советскими отношениями и выяснить, как повела бы себя Германия в случае войны Японии с Советским Союзом{65}.

Немецко-фашистское руководство охотно шло на германо-японское сближение. Оно открыто встало на защиту Японии, когда в марте 1933 г. она вышла из Лиги Наций, не [28] признавшей законность оккупации ею Маньчжурии. «Лига Наций, — заявил Гитлер, — из-за выхода Японии должна пострадать больше, чем сама Япония»{66}.

В сентябре 1933 г. в Токио был направлен германский посол Г. Дирксен. Напутствуя его, военный министр В. Бломберг сказал, что «Гитлер намерен установить с Японией более близкие отношения»{67}. Вскоре события стали развиваться именно в этом направлении: было подписано взаимовыгодное германо-японское торговое соглашение; в Германии было создано Германо-японское общество, а в Японии — Германо-японский институт; японские военные корабли стали заходить в германские порты с дружественными визитами; в Японию был направлен германский военный инструктор полковник А. Хаусхофер, сын известного геополитика К. Хаусхофера, и т. д.{68} При этом и германская и японская стороны преследовали одну и ту же цель — извлечь из развития двусторонних отношений выгоду в реализации своих агрессивных замыслов. В апреле 1934 г. японский посол в Берлине Нагаи в беседе с германским министром иностранных дел фон Нейратом заявил: «Германия и Япония являются бастионом против большевизма, и на этой основе уже оформилась общность германо-японских интересов»{69}. Нейрат разделял это мнение. От Дирксена и германского военного атташе в Токио О. Отта он получил донесения о том, что в случае войны Германии с Советским Союзом Япония непременно нанесет ему удар в спину{70}.

Гитлер, знакомясь с подобной информацией, уже в начале мая 1934 г. в кругу своих приближенных обсуждал вопрос о том, не следует ли начать переговоры с японским правительством о заключении германо-японского союза. Осенью того же года он поручил своему советнику по внешней политике И. Риббентропу подготовить почву для тесного германо-японского сотрудничества, присвоив ему при этом ранг «уполномоченного по внешнеполитическим вопросам при штабе заместителя фюрера Р. Гесса» и «чрезвычайного и полномочного посла третьего рейха». Гесс, для того чтобы облегчить Риббентропу выполнение возложенной на него миссии, издал специальную директиву местным руководителям нацистской партии (гауляйтерам, крейсляйтерам и т. д.), чтобы впредь они не допускали появления в печати и публичных выступлениях нацистов рассуждений о превосходстве «арийской» расы над «неполноценными» японцами. «Прежде всего, — указывал Гесс, — необходимо избегать всех выражений, которые могли бы быть восприняты как обида и презрение другими народами и государствами земного шара, с которыми германский народ и фюрер желают жить [29] в мире. Мы не должны повторять ошибок старой Германии. Известно, например, какой тяжелый ущерб нанес бывший кайзер взаимоотношениям между Германией и Дальним Востоком»{71}. Под «ущербом» подразумевалось, что кайзеровская Германия перед первой мировой войной якобы «упустила», как писал Гитлер в книге «Моя борьба», возможность заключить с Японией военный союз, направленный против России.

Быстрому установлению тесного военно-политического сотрудничества Германии и Японии препятствовало, однако, столкновение их империалистических интересов в Азии и на Тихом океане. Гитлеровское правительство не могло смириться с тем, что Япония, участвуя вместе с другими державами Антанты после первой мировой войны в дележе заморских владений Германии, захватила сферу ее влияния в Китае и принадлежавшие ей ранее Маршалловы, Марианские и Каролинские острова. К тому же германские концерны вновь включились в конкурентную борьбу в Китае. В начале 30-х годов там уже действовали 350 немецких фирм. Еще ранее началось военное сотрудничество Германии с режимом Чан Кайши. Германия стала главным поставщиком оружия и военных советников для гоминьдановской армии, жестоко подавлявшей народные выступления в Китае и совершавшей военные провокации на советско-китайской границе. После прихода Гитлера к власти экономическое и военное сотрудничество Германии с чанкайшистским режимом пошло ускоренными темпами. К 1936 г. по объему экспорта в Китай Германия среди европейских стран перешла с седьмого места на третье{72}.

Стремление японских милитаристов к господству в Китае противоречило интересам захвативших там прочные экономические позиции германских монополий. Тем не менее именно Япония явилась той державой, с которой гитлеровцы начали свою активную деятельность по вербовке союзников. В мае 1935 г. посредник Риббентропа, бывший торговец оружием в Китае, советник японской администрации Южно-Маньчжурской железной дороги Ф. В. Хак встретился с японским военным атташе в Берлине генералом Осима и поставил его в известность о намерении германского правительства заключить союз с Японией. У Осима не было никаких сомнений в целесообразности этого шага. В состоявшейся беседе речь шла не о том, заключить или не заключить союз, а только о том, в какой форме должен быть составлен текст союзного соглашения, чтобы он был приемлем для японского правительства{73}. В декабре 1935 г. из Токио в Берлин был направлен представитель генерального штаба для [30] ведения германо-японских переговоров о заключении союза. С начала 1936 г. они были продолжены с участием японского посла в Берлине{74}. Так было положено начало заговору фашистско-милитаристских держав против мира.

Уже в апреле 1935 г. в германских штабах началась разработка планов агрессии против соседних стран. Первоначально главное внимание командования вермахта было направлено против соседней Чехословакии. 2 мая 1935 г. Бломберг подписал директиву «Шулунг» о подготовке к нападению на эту страну. В директиве просматривались некоторые положения, ставшие типичными для германского стратегического планирования второй половины 30-х годов и пресловутой концепции «молниеносной войны»: нападение и развитие наступления в «форме стремительного удара» основной массой самых боеспособных соединений против слабого противника (в данном случае против Чехословакии) на одном стратегическом фронте и ведение, если в этом возникнет необходимость, «чисто оборонительных боев» минимальным количеством войск против сильного противника (в данном случае против Франции){75}.

В июне 1935 г. были установлены тесные контакты по политической и военной линии между фашистской Германией и хортистской Венгрией, руководство которой объявило о готовности принять участие в разделе Чехословакии, рассчитывая на аннексию всей словацкой территории{76}. С этого времени венгерское руководство тесно связало свою судьбу с гитлеровцами.

Немецко-фашистское руководство, еще не располагавшее мощными вооруженными силами, не решилось напасть на Чехословакию ни в 1936, ни в 1937 г. Однако разработка планов продолжалась.

По окончании итало-эфиопской войны в Берлине, опасаясь ослабления установившихся связей с фашистской Италией, решили все же последовать совету Муссолини и заключить при его содействии такой договор с Австрией, который позволил бы превратить ее в сателлита Германии. 11 июля 1936 г. между Австрией и Германией было подписано секретное «джентльменское соглашение», по которому австрийское правительство обязалось амнистировать местных национал-социалистов, отбывавших срок заключения за политические преступления, допускать некоторых представителей «национальной оппозиции» к участию в политической жизни страны, согласовывать свою внешнюю политику с гитлеровским правительством и т. д. Австрия признавала себя вторым «германским государством»{77}. Это был роковой шаг, в конечном итоге приведший ее к утрате суверенитета. [31]

Тем временем разразилась гражданская война в Испании. 17 июля 1936 г. в Испанском Марокко вспыхнул военный мятеж, пламя которого на следующий день перекинулось и на территорию Испании. Главари мятежников преследовали цель свергнуть пришедшее к власти в стране правительство Народного фронта, восстановить авторитарную форму правления. Однако в результате быстрой консолидации демократических сил, поднявшихся с оружием в руках на защиту республики, эти замыслы были сорваны. Заговорщики не могли рассчитывать на спасение без помощи из-за рубежа.

22 июля эмиссары генерала Ф. Франко, возглавившего мятеж, прибыли в Рим к Муссолини с просьбой оказать им военную помощь. Через четыре дня первые бомбардировщики «Савойя-81», пилотируемые итальянскими летчиками, прибыли в Испанское Марокко. 25 июля Гитлер получил личное послание от Франко с просьбой выделить ему транспортные самолеты и иную помощь. На следующий день при германском министерстве авиации был создан особый штаб «W», по распоряжению которого через несколько дней в Испанское Марокко было направлено двадцать немецких самолетов «Юнкерс-52». На немецких и итальянских самолетах началась переброска войск мятежников из Марокко на Пиренейский полуостров. Вскоре этим же занялись подоспевшие военные корабли стран «оси». 27 августа эскадрилья «юнкерсов» сбросила первые бомбы на столицу Испании — Мадрид. Так было положено начало итало-германской интервенции в Испании, которая продолжалась до конца марта 1939 г. и завершилась установлением в этой стране фашистского режима.

Поддержка франкистов полностью вписывалась в захватнические планы фашистских держав. Долгосрочная цель интервенции, по словам Гитлера, состояла в том, чтобы после окончания гражданской войны «на внешнюю политику Испании не оказывали бы воздействия ни Париж, ни Лондон, ни Москва», чтобы «в неизбежной и окончательной борьбе за новый порядок Испания должна была бы оказаться не на стороне врагов Германии, а только на стороне ее друзей»{78}.

Военное вмешательство в испанские дела Германии и Италии было связано также с их стремлением вытеснить из этой страны английских, французских и американских конкурентов, обеспечить себе более широкий доступ к богатым сырьевым ресурсам (железная и медная руда, ртуть, пирит и т. д.) Испании. В Германии для этого в конце 1936 г. были учреждены две новые коммерческие компании — «Ровак» и ХИЗМА. Директор компании ХИЗМА И. Бернхард в одном из своих докладов писал: «В зависимости от успеха или [32] провала наших усилий в испанской горнорудной промышленности мы можем судить о том, оправдывает себя или является напрасной наша помощь Испании»{79}. Можно сказать, что, с точки зрения германских монополистов, помощь франкистам вполне себя оправдала. К осени 1938 г. в их руках находилось уже более 70 испанских горнодобывающих предприятий.

Наконец, испанская земля послужила германским и итальянским интервентам в качестве военного полигона. «...Полигоном, где уже не в условиях, приближенных к боевым, а непосредственно в бою испытывались боевые возможности всей новой военной техники — авиации, артиллерии, танков. Уже в одном этом отношении война в Испании, — отмечает французский исследователь Ж. Сориа, — была немалой ставкой двух диктаторов, которые начали войну с оружием, прошедшим испытания на полях сражений»{80}.

Совместные преступления, чинимые на испанской земле германскими и итальянскими интервентами, способствовали дальнейшему сближению двух фашистских держав. Усиливалась их взаимная потребность в координации действий на международной арене.

Незадолго до начала гражданской войны в Испании значительно продвинулись вперед и германо-японские переговоры о заключении союза, который по предложению германской стороны должен был быть заключен в форме соглашения о борьбе против Коммунистического Интернационала. Проект такого соглашения летом 1936 г. был одобрен как Гитлером, так и японским императором. Его цель заключалась в том, чтобы «бороться против коммунизма и коммунистических идей» и добиться «расчленения России»{81}. Было принято решение дополнить политическое соглашение чисто военной конвенцией{82}.

В меморандуме об экономической подготовке к войне от 26 августа 1936 г. среди государств, «устойчивых по отношению к коммунизму», наряду с Германией фюрер называл Италию и Японию. Все прочие капиталистические страны, в том числе и Англия, о которой он ранее говорил как о вероятном союзнике, были отнесены к числу «зараженных марксизмом», «неспособных когда-либо вести успешную войну против Советского Союза» и потому «обреченных на гибель»{83}.

21 сентября 1936 г. в Берлин из Токио пришло сообщение о том, что проекты обоих германо-японских соглашений одобрены японским правительством. Это известие стимулировало принятие Гитлером решения о начале германо-итальянских переговоров с целью заключения соглашения о более [33] тесном взаимодействии на международной арене. Он направил своего эмиссара Г. Франка в Рим для ведения секретных переговоров с Муссолини. 23 сентября 1936 г. Франк от имени Гитлера предложил Муссолини впредь строить межгосударственные отношения на основе признания Германией Средиземного моря итальянской сферой влияния. Франк передал от Гитлера приглашение Муссолини посетить Германию и заверения в том, что Германия будет соблюдать «джентльменское соглашение» с Австрией и не намерена лишать ее независимости{84}. Муссолини выразил чрезвычайное удовлетворение сообщением Франка и направил в Берлин для продолжения переговоров министра иностранных дел Г. Чиано.

Чиано прибыл в Берлин 21 октября 1936 г., где его принял Нейрат. 23 октября они поставили свои подписи под конфиденциальным протоколом, явившимся первым официальным актом установления германо-итальянского союза. Согласно протоколу, Германия признала захват Италией Эфиопии. В ответ на это итальянское правительство обязалось проводить в Лиге Наций выгодную для Германии политику, в частности поддерживать ее «усилия, направленные на приобретение колоний». Обе стороны согласились расширять военную помощь путчистам в Испании, согласовывать политику по отношению к Англии и Франции. В протоколе содержались утверждения об «угрозе коммунизма миру и безопасности в Европе», фиксировалось взаимное обязательство «всеми силами бороться против коммунистической пропаганды»{85}.

24 октября 1936 г. Чиано и Нейрат были приняты Гитлером. От Гитлера Чиано получил новые заверения в признании Средиземного моря итальянской сферой влияния, в стремлении совместно с Италией через три (1939 г.), максимум через пять лет начать войну против «демократий». Гитлер информировал Чиано о том, что стремится к сближению с Японией, и советовал итальянскому правительству признать марионеточное правительство Маньчжоу-го{86}. С этого времени сотрудничество двух фашистских держав стало называться «осью Берлин — Рим», а их участники — «державами «оси». В своем выступлении 1 ноября 1936 г. Муссолини говорил о «вертикали Берлин — Рим», подобной оси, вокруг которой должны будут группироваться другие европейские страны{87}.

По возвращении в Рим Чиано, следуя совету Гитлера, вступил в переговоры с японским правительством. 18 ноября 1936 г. японское правительство признало захват Италией Эфиопии. На следующий день Чиано сообщил германскому [34] послу в Риме У. Хасселю, что итальянское правительство фактически признало захват Японией Маньчжоу-го, согласившись направить туда свое консульство. Эта акция, нацеленная на итало-японское сближение, как сказал Чиано, была предпринята для того, чтобы «парализовать Советскую Россию в Европе», а также «значительно укрепить позиции Германии и Италии» по отношению к Англии{88}.

В тот же день, когда Япония признала итальянский захват Эфиопии, Германия и Италия официально объявили о своем признании генерала Франко главой испанского правительства{89}. С этого времени итало-германская интервенция в Испании приобрела качественно новый характер: на помощь мятежникам стали направляться крупные формирования регулярных войск.

25 ноября 1936 г. в Берлине были подписаны германо-японское «Соглашение против Коммунистического Интернационала» и дополнительный протокол к нему. В документах содержались рассуждения о «подрывной деятельности» Коминтерна, угрожающей не только «спокойствию, общественному благосостоянию и социальному строю», но и «миру во всем мире». Договаривающиеся стороны обязались в течение ближайших пяти лет «поддерживать сотрудничество в деле обмена информацией о деятельности Коммунистического Интернационала» и принимать «строгие меры против лиц, прямо или косвенно внутри страны или за границей стоящих на службе Коммунистического Интернационала». В целях обеспечения такого рода сотрудничества в дополнительном протоколе объявлялось о намерении создать постоянную германо-японскую «антикоминтерновскую комиссию»{90}.

Одновременно в Берлине было подписано германо-японское «Дополнительное секретное военное соглашение». В нем договаривающиеся стороны обязались «не предпринимать каких-либо мер, которые могли бы способствовать облегчению положения Союза Советских Социалистических Республик» в случае его «неспровоцированного нападения» на Германию или Японию, а также «без взаимного согласия не заключать с Союзом Советских Социалистических Республик каких-либо договоров, которые противоречили бы духу настоящего соглашения»{91}.

Так возник «Антикоминтерновский пакт». О том, что своим острием он был направлен против СССР и преследовал отнюдь не оборонительные цели, свидетельствуют документы упомянутой «антикоминтерновской комиссии». Известно, что под ее руководством было организовано изготовление антисоветских листовок, которые затем с помощью воздушных шаров с территории Польши забрасывались [35] на территорию СССР. По инициативе японского посла в Берлине X. Осима, включенного в состав «антикоминтерновской комиссии», предпринимались попытки распространять антисоветские пропагандистские материалы в Крыму с территории Румынии. Он же был инициатором переброски в 1937–1938 гг. в СССР десяти террористов-белоэмигрантов с заданием убить И. В. Сталина. Однако они были обезврежены органами государственной безопасности СССР{92}.

Подписание германо-японского «Антикоминтерновского пакта» положило начало сближению двух главных агрессоров, вынашивавших планы войны не только против СССР, но и против многих других стран. Как свидетельствуют немецкие документы, прибывший в Германию профессор Токийского университета Д. Мамо, тесно связанный с японской правящей верхушкой, в неофициальных переговорах с командованием германских военно-морских сил предварительно разъяснил, что цели Японии в Азии и на Тихом океане состоят в том, чтобы установить господство в Желтом море, захватить по крайней мере еще три китайские провинции, установить контроль над Бирмой и Французским Индокитаем, а также «захватить Австралию, что, естественно, предполагает предварительное создание крупных военных баз на Филиппинах и в самой Австралии». Мамо доверительно сообщил, что, готовясь к предстоящей схватке с Великобританией, японская разведка еще в 1935 г. заполучила секретный план оборонительных и прочих сооружений английской военно-морской базы в Сингапуре{93}.

Заключение «Антикоминтерновского пакта» стимулировало усиление агрессивности Японии в Азии. В июле 1937 г. она развязала широкомасштабную войну против Китая. К концу года ее войска захватили Тяньцзинь, Пекин, Нанькоу, Шанхай и тогдашнюю столицу страны Нанкин. Захватчики осуществляли массовые расправы над мирным населением и военнопленными, применяли химическое и бактериологическое оружие. Чинимые ими зверства прикрывались лозунгом борьбы против Коминтерна.

Стремясь заручиться более надежной поддержкой в отражении японской агрессии, китайское правительство заключило в августе 1937 г. пакт о ненападении с СССР. В сентябре того же года гоминьдановцы приняли предложение китайских коммунистов о сотрудничестве, в результате чего возник единый национальный антияпонский фронт.

Такое развитие событий в Китае привело к временному обострению германо-японских отношений. Германия обвиняла Японию в том, что своими несогласованными с нею действиями она толкает Китай в объятия СССР. Япония же [36] выдвинула требование о том, чтобы Германия прекратила поставки в Китай своего оружия и отозвала военных советников. В этом споре верх взяла Япония. Фашистская Германия в конце концов вынуждена была уступить, ибо ее руководство не хотело, чтобы германское оружие служило победе национально-освободительной борьбы китайского народа. 20 февраля 1938 г., выступая в рейхстаге, Гитлер заявил о признании Германией марионеточного государства Маньчжоу-го и одобрил действия японских войск в Китае. «Японское поражение в Восточной Азии, — заявил он, — никогда не принесло бы пользы ни Европе, ни Америке, а лишь большевистской России»{94}. В апреле 1938 г. гитлеровское правительство прекратило продажу оружия Китаю, а затем отозвало своих военных советников.

После подписания германо-японского «Антикоминтерновского пакта» итало-фашистское руководство тоже стало добиваться сотрудничества с Германией в области «восточной политики».

17 сентября 1937 г. статс-секретарь итальянского МИДа Дж. Бастианини писал А. Розенбергу: «Если фюрер во время предстоящего визита{95} затронет вопрос о принципиальном урегулировании политики в смысле раздела Советского Союза, то он не встретит со стороны Муссолини возражений. Муссолини, по моему мнению, считает, что Советскому правительству можно причинить ущерб путем поощрения самостоятельности различных народов». Далее в письме предлагалось, после того как Гитлер и Муссолини «достигнут согласия в вопросе об основных направлениях восточноевропейской политики», провести дальнейшие германо-итальянские переговоры об «организации совместной политической работы в важной сфере большевизма и Советского Союза»{96}.

Пребывание Муссолини в Германии было использовано Гитлером, чтобы убедить главаря итальянских фашистов в силе и мощи «третьего рейха», его способности вести и выигрывать войны. Расчеты итальянского МИДа на то, что в ходе бесед с Муссолини Гитлер поделится с ним относительно планов, направленных против СССР, не оправдались. Впрочем, не оправдались также и некоторые надежды гитлеровцев, которые они связывали с пребыванием дуче в Германии. Хассель, сопровождавший Муссолини, пытался выяснить, не готов ли итальянский диктатор согласиться на аншлюс Австрии. Однако Муссолини высказался против нарушения Германией «формальной независимости» Австрии [37] {97}. Получив эту информацию, гитлеровское правительство ничем не выдало своего недовольства, считая, что, если удастся добиться вступления Италии в «Антикоминтерновский пакт», это ослабит ее сопротивление аншлюсу Австрии.

22 октября 1937 г. в Рим прибыл Риббентроп с поручением от Гитлера «посетить Муссолини и Чиано для ведения переговоров особого значения». Немецкой прессе появление Риббентропа в Риме объяснялось его желанием привезти на отдых в Италию жену и дочь, а при случае, если представится возможность, «использовать пребывание в Риме также для того, чтобы увидеться со знакомыми ему руководящими лицами»{98}. Риббентроп встретился с Муссолини и Чиано и по поручению Гитлера предложил им дать согласие на присоединение Италии к «Антикоминтерновскому пакту». В ответ на это предложение Чиано потребовал, чтобы итальянскому правительству было сообщено содержание секретного дополнительного соглашения к пакту, о котором, вероятно, стало известно в Риме. Риббентроп заверил Чиано, что никаких секретов от итальянского руководства нет, существует «джентльменское соглашение» антисоветского характера, которое базируется на «мировоззренческой общности»{99}.

Чиано также добивался, чтобы Италия вступила в «Антикоминтерновский пакт» не как второстепенный член, а как «первая великая держава, осознавшая угрозу большевизма». Это требование было удовлетворено. 6 ноября 1937 г. в Берлине состоялось подписание протокола о присоединении Италии к «Антикоминтерновскому пакту». Германия и Япония подтвердили, что они согласны с тем, чтобы Италия выступила в качестве одной из сторон, «первоначально подписавших» этот пакт, что они признают настоящий протокол «равноценным подписанию оригинального текста упомянутого Пакта и дополнительного протокола»{100}. Подписав этот пакт, итало-фашистское руководство, конечно, понимало, что станет соучастником развязывания агрессии в мировом масштабе. Через день Чиано в своем дневнике записал: «Три нации обязались идти одним и тем же путем, который, вероятно, приведет их к войне. К неизбежной войне...»{101} Через месяц Италия заявила о выходе из Лиги Наций.

С объединением Германии, Италии и Японии в рамках «Антикоминтерновского пакта» завершился первый этап формирования фашистско-милитаристского блока. Возник так называемый «мировой политический треугольник Берлин — Рим — Токио».

5 ноября 1937 г., накануне присоединения Италии к «Антикоминтерновскому пакту», в имперской канцелярии [38] в Берлине состоялось совещание между Гитлером, военным министром, Бломбергом, командующими сухопутными войсками, ВМС и ВВС Фричем, Редером и Герингом, а также министром иностранных дел Нейратом. На этом совещании Гитлер подтвердил свое намерение начать «большую войну» с нападения на Францию, а до этого захватить Австрию и Чехословакию, чтобы исключить фланговую угрозу возможному наступлению на Западе{102}. Наряду с Францией он теперь назвал «заклятым врагом» немцев и Англию. На эволюцию его отношения к этой стране повлияли углубление германо-английских противоречий, а также ориентация на расширение связей с наиболее агрессивными державами — Италией и Японией, действия которых распространялись на английские сферы влияния. Гитлер указывал на «ослабление английских позиций в Восточной Азии» в результате вторжения японских войск в Китай, на падение ее престижа в Северной Африке в результате захвата Эфиопии Италией. Теперь он не видел уже смысла отказываться от борьбы с Англией за колонии и выражал уверенность в том, что Германия сумеет их забрать силой {103}. Возросшая агрессивность германской политики во многом объяснялась «обратной связью» — ростом численности и боеготовности вооруженных сил. На рубеже 1937–1938 гг. в Германии было развернуто 42 дивизии, в том числе 7 танковых и моторизованных. Общая численность сухопутных войск достигла 800 тыс. человек. Значительно выросли их подвижность и огневая мощь. На случай войны было предусмотрено формирование еще 25 дивизий и доведение численности сухопутных войск до 3 млн человек. Германские ВВС имели к тому времени более 2 тыс. самолетов.

С усилением подготовки к войне была связана также реорганизация высшего германского военного руководства.

В феврале 1938 г. Гитлер издал указ о ликвидации военного министерства и тем самым упрочил свое положение в качестве верховного главнокомандующего вооруженными силами. Ему непосредственно были подчинены штаб верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) и главнокомандующие тремя видами вооруженных сил со своими генеральными штабами. На высшие командные должности были назначены новые лица, обладавшие высокой профессиональной подготовкой и разделявшие нацистские идеи.

Менялась в пользу осуществления ближайших агрессивных планов Германии и обстановка на международной арене. С присоединением Италии к «Антикоминтерновскому пакту» ее правители стали занимать менее жесткую позицию в вопросе о будущем Австрии. 16 ноября 1937 г. Чиано [39] сообщил Риббентропу, что, но мнению Муссолини, австрийская самостоятельность «ничего не стоит», поскольку сохраняется лишь при поддержке западных держав{104}.

12 февраля 1938 г. по требованию Гитлера в Берхтесгаден прибыл австрийский федеральный канцлер К. Шушниг и подписал предложенный ему протокол (Берхтесгаденское соглашение), согласно которому австрийское правительство обязалось поддерживать германскую внешнюю политику, предоставить полную свободу деятельности австрийским национал-социалистам, назначить одного из их «фюреров», А. Зейсс-Инкварта, на пост министра внутренних дел, отменить запрет на прием в австрийские вооруженные силы членов нацистской партии и т. д. {105} Однако Берхтесгаденское соглашение вызвало протест населения. Шушниг назначил на 13 марта проведение плебисцита о «независимости» Австрии. Это вызвало переполох в Берлине, где не без основания опасались срыва «мирной» аннексии Австрии. 11 марта 1938 г. по указанию Гитлера была подготовлена директива на вторжение немецких войск в Австрию. В тот же день германское руководство в ультимативной форме потребовало от австрийского правительства отменить всенародное голосование, уйти в отставку и передать правление Зейсс-Инкварту. Австрийское правительство раболепно выполнило эти требования и отдало приказ своим войскам не оказывать сопротивления немецким вооруженным силам, если они вступят в Австрию. Однако формального повода для оккупации Австрии у гитлеровцев еще не было. Тогда Геринг по телефону вечером 11 марта отдал указание Зейсс-Инкварту, чтобы тот обратился к Германии с просьбой о «помощи» для установления в стране «порядка и спокойствия»{106}. Еще до того, как Зейсс-Инкварт исполнил это указание, Гитлер подписал директиву, в соответствии с которой 200 тыс. немецких войск утром 12 марта 1938 г. беспрепятственно вступили в Австрию. На следующий день было сформировано новое австрийское правительство из нацистов, которое приняло закон, объявивший Австрию «немецкой землей»{107}.

Аннексия Австрии укрепила стратегические позиции вермахта для последующего нападения на Чехословакию (операция «Грюн»). Эту акцию Гитлер и его генералы решили осуществить при «подходящем внешнем поводе». Такой повод они замышляли создать сами, организовав убийство германского посла в Праге{108}.

Большие надежды в осуществлении захвата Чехословакии гитлеровцы связывали с подрывной деятельностью в этой стране своей «пятой колонны» — финансируемой ими нацистской судето-немецкой партии, насаждавшей [40] расистскую идеологию и сепаратистские настроения среди немцев, проживавших в Судетской области. 28 марта 1938 г. Гитлер дал указание «фюреру» этой партии К. Генлейну выдвигать требования, «заведомо неприемлемые для чешского правительства»{109}.

Серьезным препятствием оставалась, однако, «итальянская проблема». Дело в том, что гитлеровцы осуществили аннексию Австрии без предварительного согласования своих действий с итальянским правительством. Лишь в самый последний момент Гитлер уведомил Муссолини о принятом им решении, когда у последнего уже не было никакого иного выбора, кроме как его одобрить. Это наложило отпечаток недоверия на его отношение к Гитлеру. Большую тревогу вызвало в Риме и то обстоятельство, что после аннексии Австрии гитлеровцы хозяйничали непосредственно у северной границы Италии. В этой ситуации, стремясь укрепить свои позиции по отношению к Германии, действия которой были непредсказуемы, итальянское правительство сделало шаг навстречу английскому премьер-министру Н. Чемберлену, стремившемуся к «взаимопониманию» с фашистскими державами. 16 апреля 1938 г. английское и итальянское правительства подписали соглашение, по которому Англия признавала итальянский захват Эфиопии и гарантировала свободный проход итальянских кораблей через Суэцкий канал. Обе договаривающиеся стороны обязались не вести враждебную друг другу пропаганду и обмениваться информацией о действиях военных флотов в Средиземном море{110}.

Это соглашение не устраивало гитлеровское правительство, заинтересованное в том, чтобы отдалить Италию от западноевропейских держав, теснее привязать ее к себе и тем самым обеспечить наиболее благоприятные внешние условия для намеченной агрессии против Чехословакии. С этой целью в Берлине было принято решение склонить Италию к заключению германо-итальянского военного союза.

В начале апреля 1938 г. Гитлер дал указание новому германскому послу в Риме Г. Макензену, чтобы он готовил почву для заключения германо-итальянского союзного договора. При этом Макензен должен был исходить из того, что Германия отказывается от претензий на включение в ее состав Южного Тироля, признает нерушимость границ с Италией, Венгрией и Югославией, прекращает продвижение в сторону Средиземного моря, но в то же время приступает к решению проблемы Судетской области, «польского коридора», а затем начнет продвижение в Прибалтику{111}.

Подписание германо-итальянского договора о союзе было намечено осуществить в Италии во время предстоящей [41] поездки Гитлера по приглашению Муссолини, сделанному в сентябре 1937 г.

Гитлер со свитой посетил Италию в первой декаде мая 1938 г. В своих речах он заверил итальянскую сторону в том, что признает нерушимость германо-итальянской границы, что рассчитывает на укрепление германо-итальянских отношений и т. п. Риббентроп вступил в переговоры с Чиано и представил ему подготовленный в Берлине текст договора о германо-итальянском военном союзе. Однако итальянское правительство заняло иную позицию. «Муссолини, — как отмечал в своем дневнике статс-секретарь германского МИДа Вейцзекер, — ответил нам пощечиной — импровизированным проектом договора, который походил больше на заключение мира с противником, нежели на пакт о верности с другом. Мы возвратили этот абсолютно негативный контрпроект и без всякого соглашения снова отправились на север»{112}.

Это не означало, однако, что визит в Италию был напрасен. Муссолини заявил Гитлеру о своей «незаинтересованности» в Чехословакии, а также о намерении несколько позднее вступить в борьбу с Францией за Тунис{113}. Этого Гитлеру было достаточно, для того чтобы убедиться в том, что со стороны Италии не будет противодействия замыслам расширения германской агрессии в Центральной Европе.

Летом 1938 г. начались переговоры между Германией и Японией о заключении германо-итало-японского военного союза, так называемого «Тройственного пакта». Инициатива переговоров принадлежала японским военным кругам, которые в то время готовились к захвату советской территории с маньчжурского плацдарма и даже предприняли первую попытку прощупать прочность дальневосточных границ Советского Союза в районе озера Хасан{114}. Заключением «Тройственного пакта» они надеялись ускорить подготовку фашистской Германии к войне против СССР, что заставило бы его уменьшить помощь Китаю, а в перспективе поставить в положение страны, вынужденной вести войну на два фронта — на западе и на востоке. Гитлеровское правительство было готово заключить такой союз, поскольку он увеличил бы угрозу СССР со стороны Японии и тем самым ограничил бы способность Советского Союза противодействовать расширению германской агрессии в Европе, в частности готовящемуся нападению на Чехословакию.

В сентябре 1938 г., перед Мюнхенской конференцией, германский МИД разработал первый проект «Тройственного пакта». В тот день, когда английский и французский премьер-министры поставили свои подписи под продиктованными гитлеровцами условиями мюнхенского сговора, [42] Риббентроп передал на рассмотрение Муссолини и Чиано заготовленный им новый текст военного соглашения{115}.

В Мюнхене гитлеровцами также была осуществлена акция, рассчитанная на то, чтобы теснее привязать к Германии правителей Венгрии и Польши. В Мюнхенское соглашение был включен пункт об урегулировании проблемы польских и венгерских меньшинств Чехословакии{116}. Воспользовавшись этим, Польша 1 октября захватила входившую ранее в состав Чехословакии Тешинскую Силезию. Венгрия по решению Риббентропа и Чиано (так называемый Венский арбитраж от 2 ноября 1938 г.) оккупировала южные районы Словакии. Своим поведением Польша и Венгрия способствовали полной ликвидации Чехословацкой республики.

Мюнхенский сговор не удовлетворил, а лишь стимулировал захватнические аппетиты гитлеровцев. 21 октября 1938 г. штаб верховного главнокомандования вермахта издал директиву об оккупации Чехии и Клайпедской (Мемельской) области Литвы. 14 ноября главнокомандующим тремя видами вооруженных сил был отдан приказ подготовить план вооруженного захвата вольного города Данцига.

Кроме того, гитлеровское правительство установило тесный контакт с руководством словацкой клерикально-фашистской Народной партии, занимавшей сепаратистские позиции. 13 марта 1939 г. Гитлер вызвал к себе одного из ведущих словацких фашистов, И. Тиссо, и потребовал от него решительного выступления против пражского правительства, угрожая в противном случае удовлетворить венгерские притязания на Словакию. 14 марта словацкий парламент принял закон об образовании «независимого», а на деле полностью подчиненного Германии Словацкого государства. В тот же день в Берлин был вызван чехословацкий президент Гаха. Гитлер сообщил ему о своем решении с наступлением рассвета ввести войска в Чехию. Гаха выразил готовность содействовать этой акции. 15 марта 1939 г. Чехия и Моравия были присоединены к Германии в качестве протектората. За счет аннексии чешских земель значительно возрос экономический и военный потенциал Германии.

Расправа гитлеровцев с Чехословакией оказала устрашающее воздействие на правительство Литвы, ранее отвергавшее их притязания на включение Клайпедской (Мемельской) области в состав «третьего рейха». 22 марта 1939 г. оно, поддавшись угрозам Берлина, подписало договор, согласно которому эта область была передана Германии{117}.

Тем временем развивался интенсивный процесс сколачивания агрессивной военной коалиции. Еще 2 октября 1938 г. Риббентроп прибыл в Рим, имея намерение склонить Муссолини [43] и Чиано к согласию на заключение германо-итало-японского военного союза. Муссолини в принципе согласился с предложенным Риббентропом проектом «преобразования» трехстороннего «Антикоминтерновского пакта» в военный пакт, однако высказал большие сомнения относительно своевременности этого шага. Он не желал ставить свою подпись под документом, не согласовав заранее планов расширения агрессии. Он выразил также неудовлетворение тем, что текст проекта «Тройственного пакта» составлен в форме оборонительного союза. «Мы не должны заключать чисто оборонительный союз, — заявил Муссолини. — В этом нет необходимости, так как никто не думает нападать на тоталитарные государства. Мы должны заключить союз для того, чтобы перекроить карту мира»{118}.

Была и другая причина, которая удерживала Муссолини и Чиано от согласия на заключение «Тройственного пакта». Итало-английское соглашение от 16 апреля 1938 г., в котором содержалось признание английским правительством итальянской аннексии Эфиопии, еще не было ратифицировано английским парламентом, и Муссолини не хотел преждевременного ухудшения «дружественных» отношений с Великобританией.

Когда 15 ноября 1938 г. эта ратификация состоялась, из Рима вновь стали раздаваться угрожающие призывы. 30 ноября Чиано, выступая в палате депутатов, призвал их активнее добиваться осуществления «естественных чаяний итальянского народа». Многие из фашистских депутатов вскочили с мест, выкрикивая: «Тунис! Джибути! Ницца! Корсика!»{119} Эта антифранцузская демонстрация не могла не свидетельствовать о том, что решение английского парламента подействовало одушевляюще на сторонников расширения владений Италии за счет Франции и ее колоний.

Не упустило из виду итальянское руководство и вопросы, связанные с германской «восточной политикой». Инзаботто и руководитель итальянского информбюро фашистской партии Рапикаволи во время состоявшейся в ноябре 1938 г. встречи в ведомстве Розенберга{120} снова поставили вопрос о «разделе Советского Союза на сферы влияния». В ходе обсуждения этого вопроса выяснилось, что «Италия хотела бы защищать свои интересы в районе Черного моря»{121}.

Эти факты свидетельствуют, что интерес итальянского руководства к взаимодействию с Германией и Японией в целях перекройки карты мира явно возрос. Изменилось его отношение и к предложению Риббентропа о заключении [44] «Тройственного пакта». Окончательно решение о его подписании было принято в Риме, однако лишь после того, как 6 декабря 1938 г. была подписана германо-французская декларация, где в ответ на предательство Францией Чехословакии гитлеровцы выразили согласие поддерживать с ней «мирные добрососедские отношения». Как показали события, ненадолго.

2 января 1939 г. Чиано направил Риббентропу письмо, в котором сообщил о согласии дуче подписать «Тройственный пакт» в течение последней декады января{122}. Вскоре Риббентроп, Чиано и Осима приступили к доработке проекта «Тройственного пакта». Одновременно они приняли ряд мер для расширения «Антикоминтерновского пакта». Менее всего хлопот в этом им доставила Венгрия, которая сама еще 21 ноября 1938 г. заявила о солидарности с «антибольшевистской позицией держав «оси» и «готовности присоединиться к «Антикоминтерновскому пакту», если державы «оси» заинтересованы в этом»{123}. Аналогичную позицию занимало марионеточное государство Маньчжоу-го. 24 февраля 1939 г. их правители первыми из сателлитов поставили свои подписи под протоколами о присоединении к «Антикоминтерновскому пакту».

В январе 1938 г. «благоприятный отклик» встретило предложение Берлина правительству Франко также присоединиться к «Антикоминтерновскому пакту». Эта инициатива гитлеровцев была поддержана итальянским и японским правительствами. Особенно активно за присоединение к пакту франкистской Испании выступал Чиано, строивший планы ее включения также и в военный союз. «С заключением такого союза, — сообщал Чиано германскому послу в Риме, — Италия одним махом получит свободное воздушное пространство и выход в Атлантический океан. Гибралтар будет обесценен, и путь Франции в Северную Африку будет отрезан». Далее Чиано обрисовал перспективу создания вокруг треугольника Берлин — Рим — Токио военного альянса с участием не только Испании, но и Венгрии и Маньчжоу-го. «Эта система, — утверждал он, — распространит свое влияние на другие страны, которые сейчас находятся в нерешительности, в том числе на Польшу и Югославию»{124}.

У Гитлера в это время были, однако, уже иные планы. Выступая 10 февраля 1939 г. перед командованием вермахта, он охарактеризовал конечные цели германского фашизма следующим образом: «а) господство в Европе, б) мировое господство на столетия»{125}. Достижение этих целей, несомненно, было связано и с расчетами на создание мощной агрессивной коалиции. [45]

Однако возникли трудности. Франко выдвинул условие о том, что не присоединится к «Антикоминтерновскому пакту», пока его правительство не будет признано де-юре западными державами. Это всерьез обеспокоило Берлин. Но правительства Англии и Франции и на этот раз уступили фашистам. 27 февраля они разорвали отношения с республиканским правительством и признали Франко. 27 марта был подписан протокол о присоединении франкистской Испании к «Антикоминтерновскому пакту»{126}. 9 мая 1939 г. франкистская Испания вышла из Лиги Наций.

Более сложная ситуация для стран «оси» возникла в начале марта 1939 г., когда японское правительство, одобрив в принципе проект «Тройственного пакта», заявило о своем намерении подписать его только в том случае, если в текст будет внесена оговорка о его исключительной направленности против СССР{127}. Японское правительство «выражало желание прекратить операции в Южном и Центральном Китае, сохранив за собой лишь Северный Китай как базу развертывания войны против СССР»{128}. Необходимость внесения в текст пакта предложенной им оговорки мотивировалась тем, что Япония еще не готова «вести эффективную войну на море» против Англии и США{129}, а также нежеланием испортить японо-американские отношения и как следствие этого лишиться экспорта из США нефти, железного лома и других стратегических материалов{130}.

Позиция японского правительства не устраивала гитлеровцев, потому что их отношения с западными державами стали быстро ухудшаться, после того как немецкие войска в нарушение Мюнхенского соглашения 15 марта 1939 г. вошли в Прагу. Эти отношения еще более обострились из-за Польши, к которой гитлеровское правительство с конца 1938 г. стало предъявлять требование о передаче «третьему рейху» Гданьска и предоставлении экстерриториальной полосы вдоль железной дороги и автострады, проходившей по польской территории и соединявшей Германию с Восточной Пруссией. 24 марта 1939 г. Гитлер ввиду несговорчивости Польши принял решение разгромить ее, с тем чтобы «она уже не могла приниматься в расчет как политический фактор»{131}. Претворение в жизнь этого решения, однако, не исключало столкновения Германии с Англией и Францией. Поэтому гитлеровское правительство тщательно скрывало от партнеров по «Антикоминтерновскому пакту» свое намерение расправиться с Польшей, которое могло стать прологом к возникновению общеевропейской войны.

Италия 7 апреля 1939 г., воспользовавшись тем, что внимание других держав было сосредоточено на событиях [46] в Центральной Европе, захватила и включила в состав фашистской империи Албанию. Вскоре после этого Рим посетил Геринг. Он заверил Муссолини и Чиано в том, что Гитлер якобы «ничего не планирует против Польши», и согласился с их доводами о необходимости избежать возникновения «всеобщего конфликта» в течение ближайших двух-трех лет{132}.

Вероломная тактика гитлеровцев способствовала согласию Италии заключить двусторонний военный союз с Германией. 22 мая 1939 г. в Берлине состоялось подписание «Пакта о дружбе и союзе между Германией и Италией», так называемого «Стального пакта». В преамбуле к пакту содержались утверждения о том, что обе стороны якобы объединило стремление к сотрудничеству «в сфере обеспечения мира в Европе», что они и впредь полны решимости совместно «выступать за сохранение своего жизненного пространства и поддержание мира», бороться за «сохранение основ европейской культуры» и т. п.

Основное содержание пакта излагалось в семи статьях. В 1-й статье обе договаривающиеся стороны обязались «согласовывать свои позиции по всем вопросам, касающимся их совместных интересов или общего положения в Европе». Во 2-й статье стороны заявили о своей готовности «оказывать полную политическую и дипломатическую поддержку» друг другу, «если безопасность или иные жизненные интересы одной из договаривающихся сторон подвергнутся угрозе извне». В 3-й статье говорилось уже о том, что если одна из сторон «окажется в состоянии войны с одним или несколькими государствами, то другая договаривающаяся сторона немедленно выступит на ее стороне в качестве союзника и окажет ей поддержку всеми своими вооруженными силами на суше, на море и в воздухе». 4-я статья указывала, что «правительства обеих договаривающихся сторон будут и далее углублять свое военное и военно-экономическое сотрудничество», «будут проводить текущие консультации и по другим вопросам, необходимым для практического осуществления положений этого пакта». Для облегчения этих задач предусматривалось создание германской и итальянской постоянных комиссий, которые должны были находиться в подчинении министров иностранных дел двух стран. В 5-й статье Германия и Италия взяли на себя обязательство «в случае совместного ведения войны заключать перемирие или мир только при наличии полного согласия друг с другом в этом вопросе». В 6-й статье договаривающиеся стороны заявляли о своей готовности развивать и поддерживать дружественные отношения с теми странами, с которыми их [47] связывает общность интересов. В последней, 7-й статье говорилось, что пакт вступает в силу одновременно с его подписанием и действителен в течение 10 лет{133}.

В секретном дополнительном протоколе к «Стальному пакту» Риббентроп и Чиано в соответствии со статьей 4 пакта обязались «как можно скорее договориться о структуре, месте пребывания и методах работы подчиненных им военных и военно-экономических комиссий», а также наладить «соответствующее сотрудничество в области прессы, информации и пропаганды, отвечающее духу и целям пакта».

Заключив с Италией военный союз и тем самым тесно привязав ее к своей военной колеснице, немецко-фашистское руководство не спешило делиться со своим партнером подлинными планами. На другой день после подписания «Стального пакта» Гитлер на совещании с высшим командованием вермахта, посвященном предстоящему нападению на Польщу, заявил: «Сохранение тайны — решающая предпосылка успеха. Цель должна сохраняться в тайне даже от Италии и Японии»{134}.

Нацистская верхушка рассчитывала на то, что разбить Польшу ей удастся и без помощи итальянского союзника. Что касается дальнейшего, то в Берлине решили изучить вопрос о привлечении итальянских войск к операции по прорыву французских укреплений («линия Мажино») на западной границе Германии в случае войны против Франции{135}.

Иначе вело себя итало-фашистское руководство. Оно стремилось, теперь уже на правах союзника, контролировать действия нацистской верхушки. 30 мая 1939 г. Муссолини направил Гитлеру меморандум. В нем он предложил план, согласно которому Германия и Италия должны были сделать все возможное, чтобы до 1943 г. подготовиться к «войне европейского характера» с «максимальными перспективами на победу» против Англии, Франции и СССР. Трехлетний срок подготовки к развязыванию «большой войны» Муссолини обосновывал тем, что Италии необходимо «навести порядок» на захваченных ею территориях в Африке и на Балканах, завершить модернизацию вооружений, пополнить валютные запасы, выполнить планы по достижению автаркии, которая сделала бы «безуспешной попытку установления блокады со стороны богатых демократических держав», и т. п. Муссолини выражал также надежду, что «в течение трех лет Япония доведет до конца свою войну в Китае» и это облегчит ей решение вопроса о присоединении к германо-итальянскому военному союзу.

Начать будущую войну Муссолини предполагал с действий в восточном и юго-восточном направлениях. Причем «с [48] первых часов войны», по его мнению, необходимо было «овладеть всем Дунайским и Балканским бассейном», с тем чтобы, «не принимая во внимание заявления о нейтралитете» находящихся там стран, «наладить эксплуатацию их богатств для обеспечения военных, продовольственных и промышленных запасов». Кроме того, такие действия, как считал Муссолини, позволили бы Германии и Италии обеспечить себе надежный тыл для последующей борьбы против Англии и Франции{136}.

Меморандум Муссолини не вызвал интереса в Берлине, так как Италия в силу своей относительной слабости уже в то время не слишком высоко ценилась как союзник. Некоторые из руководителей «третьего рейха» даже опасались ее активности в разработке захватнических планов, полагая, что в случае войны от нее не будет никакой пользы и Германии придется оказывать ей одностороннюю поддержку{137}.

Немецко-фашистское руководство, готовясь к нападению на Польшу, официально сообщило о своем намерении Чиано лишь 11 августа 1939 г., когда он, обеспокоенный слухами о растущей напряженности между Германией и западноевропейскими державами в польском вопросе, приехал в Берлин. Он задал вопрос Риббентропу: «Что вы хотите? Коридор или Данциг?» И получил ответ: «Ни того, ни другого. Мы хотим войны»{138}.

При этом Риббентроп, а затем и Гитлер убеждали Чиано, что ни Англия, ни Франция, так же как в случае с Австрией и Чехословакией, не будут чинить препятствия в захвате Польши. Чиано был противоположного мнения. Суть разногласий между Риббентропом и Гитлером, с одной стороны, и Чиано — с другой, лучше всего передает запись в дневнике Вейцзекера. «Как и следовало ожидать, — писал он, — Чиано нажал все регистры, чтобы удержать нас от войны с Польшей. Ответ, который он получил, был следующий: так как западные державы не вмешаются, то и вас, итальянцев, это не касается. Мы, немцы, выступим»{139}.

Чиано получил в Берлине совет подумать о том, не стоит ли и Италии приступить к расширению своего «жизненного пространства» на этот раз за счет Югославии. С этим советом Чиано вернулся в Рим. Получив от него информацию о состоявшемся разговоре с Гитлером и Риббентропом, Муссолини сказал, что тоже «хочет получить свою часть добычи в Хорватии и Далмации»{140}.

После подписания «Стального пакта» Германия стала еще более настойчиво добиваться согласия Японии на подписание «Тройственного пакта» без каких-либо конкретных указаний в тексте на то, против кого он конкретно направлен. Однако японское правительство продолжало настаивать [49] на включении в текст оговорки, касающейся СССР. В то же время оно выражало готовность вступить в любую войну на стороне Германии, если только «в составе противостоящей ей группировки государств окажется Советский Союз»{141}. Однако гитлеровское правительство в то время не было заинтересовано в военном столкновении с СССР. Его разгром оно намечало осуществить после того, как обеспечит себе «свободу тыла» на Западе. Воспользовавшись разногласиями между СССР, с одной стороны, и Англией и Францией — с другой, возникшими в ходе проходивших в Москве переговоров о создании оборонительного союза, оно сумело склонить Советское правительство к заключению пакта о ненападении. Подписание этого пакта 23 августа 1939 г. вызвало большое замешательство в Токио. Японское правительство, добивавшееся заключения с Германией антисоветского союза, ушло в отставку. Переговоры о создании «Тройственного пакта» были прерваны. Они возобновились через год, лишь после того, когда практически вся Западная Европа оказалась под пятой вермахта.

Таким образом, к началу второй мировой войны фашистско-милитаристский блок, несмотря на присущие ему противоречия и незавершенность формирования, уже представлял собой реальную силу, угрожающую миру и безопасности практически всех стран и народов. Экономика, политика и идеология Германии, Италии и Японии были нацелены на ведение агрессивных войн. Их военные расходы в 1935–1938 гг. составили в общей сложности 25,2 млрд долл., что вдвое превышало военные расходы их главных империалистических конкурентов — США, Англии и Франции{142}.

Испытывая острый недостаток в свободной валюте для закупки стратегического сырья на мировом рынке, страны агрессивного блока прибегали к клирингу в качестве основной формы развития торгово-экономических отношений с другими странами. Так, германские монополии к началу войны наладили поставку в Германию необходимых товаров по безналичному расчету, покрывая их импортом готовой продукции из 26 стран Европы и Латинской Америки {143}.

Через систему клиринговых соглашений Германия не только компенсировала недостаток валюты, но и добивалась от торговых партнеров, прежде всего из числа малых стран, развития лишь выгодных для нее отраслей хозяйства, в результате чего деформировалась структура их экономики и они все более превращались в ее аграрно-сырьевой придаток.

Особенно преуспели в этом германские монополии, действовавшие в экономически отсталых государствах Юго-Восточной [50] Европы (Болгария, Венгрия, Греция, Румыния, Югославия), где были сосредоточены значительные запасы нефти, цветных металлов и других важных видов сырья, без которых было бы немыслимо развитие германской военной промышленности и ведение войн. Захват Австрии и Чехословакии значительно облегчил фашистской Германии доступ к богатствам Балканского полуострова. Если в 1937 г. стоимость германского импорта в Юго-Восточную Европу составляла 574 млн марок, а экспорта в Германию — 555,7 млн марок, то в 1939 г. эти цифры выросли до 765 и 810 млн марок{144}. На Германию перед войной приходилось примерно 50% всего торгового оборота стран Юго-Восточной Европы.

Резко усилилось в предвоенные годы также экономическое и политическое проникновение германского империализма в латиноамериканские страны. Только за два года (1937–1938) стоимость экспорта из Германии возросла с 361 млн до 471 млн марок, а импорта в Германию из Латинской Америки — с 410 млн до 624 млн марок{145}.

Экономическая экспансия германских монополий в различных регионах мира шла параллельно с усилением «политического сотрудничества» германского фашизма с реакционными силами других стран и немецкими нацменьшинствами, из числа которых создавались отделения нацистской партии, штурмовые отряды, молодежные союзы и «свои» гестапо — «пятая колонна» гитлеризма. Очаги нацизма к началу второй мировой войны были рассеяны по всему капиталистическому миру.

В основе военных взглядов немецко-фашистского руководства лежали теории тотальной и молниеносной войны{146}. Теория тотальной войны гласила, что война ведется с максимальным напряжением моральных, экономических и военных средств, путем использования не только вооруженных сил, но и всех доступных методов политической, экономической и идеологической борьбы, с предельной жестокостью, не останавливаясь перед уничтожением целых народов. «Война превращается в тотальную войну и снова носит первобытные черты беспощадной борьбы всех против всех... Такая война не знает пощады по отношению к враждебному народу»{147}, — писал один из фашистских военных теоретиков, генерал-майор X. Франке.

Уже ввиду относительно ограниченного экономического потенциала Германии, не соответствующего глобальным захватническим целям нацистских «вождей», разработанная гитлеровскими генералами доктрина имела авантюристические черты, выражавшиеся в переоценке роли военного искусства и военной техники. Агрессия и наступление любой ценой [51] стало основным правилом их планирования и действий. Они намеревались намеченные в качестве объектов агрессии государства разгромить поочередно в ходе «молниеносных войн», предварительно обеспечив их внешнеполитическую изоляцию и ослабив подрывной деятельностью. В соответствии с теорией «блицкрига» немецкое командование концентрировало главное внимание на создании превосходства над противником с помощью массированного применения танков и авиации{148}. За шесть предвоенных лет немецкая армия превратилась в современную и самую мощную армию капиталистического мира. К началу второй мировой войны в сухопутных войсках Германии с учетом резервной армии насчитывалось 3,7 млн человек, 3195 танков, более 26 тыс. орудий и минометов (без учета зенитной артиллерии и оружия, захваченного в Чехословакии). Удельный вес танковых и моторизованных соединений, на которые возлагались главные задачи по ведению маневренной быстротечной войны, составлял 26%. В военно-воздушных силах насчитывалось 373 тыс. человек, 4093 боевых самолета; в военно-морском флоте — около 160 тыс. человек, 107 боевых кораблей основных классов (вместе с миноносцами), в том числе 57 подводных лодок.

В итальянской армии летом 1939 г. насчитывалось 1 753 тыс. человек, 1390 танков, около 11 тыс. орудий полевой артиллерии калибра 65 мм и выше, 2802 самолета. Военно-морской флот имел 259 боевых кораблей основных классов (вместе с миноносцами), в том числе 105 подводных лодок. По численности надводных боевых кораблей он занимал третье место в Европе (после Великобритании и Франции), а по подводным лодкам — первое место в капиталистическом мире. Однако по своим качественным характеристикам военный потенциал Италии значительно уступал потенциалу других агрессивных держав.

Япония имела весьма внушительные по численности и хорошо обученные вооруженные силы. Ее сухопутные войска насчитывали 1 240 тыс. человек, более 2 тыс. танков, около 1 тыс. самолетов. Военно-морской флот в конце 1939 г. имел 228 боевых кораблей основных классов, в том числе 56 подводных лодок и 6 авианосцев с 396 самолетами{149}.

Главной движущей силой фашистско-милитаристского блока, представлявшего смертельную угрозу народам всего мира, была фашистская Германия. [52]