Потсдамская декларация
Хотя мои «операции» проводились в секрете, все же кое-какие сведения о содержании передач и общих целях кампании получили некоторое распространение, и их оказалось достаточно, чтобы возбудить длительные дискуссии по поводу формулы безоговорочной капитуляции.
Эти дискуссии развивались параллельно моим усилиям. Пожалуй, самой серьезной и наиболее влиятельной была кампания, проводимая газетой «Вашингтон пост». Основной автор передовых статей этой важной ежедневной газеты Герберт Эллистон делал выводы, удивительно сходные с моими, и в ряде убедительно написанных статей требовал от правительства Соединенных Штатов дать исчерпывающее разъяснение формулы капитуляции.
Кампания, проводимая «Вашингтон пост», отражала свойственную ей смелость защищать кажущиеся непопулярными правильные идеи и готовить своих читателей к их восприятию и поддержке. В этом же направлении действовали и некоторые другие газеты, хотя им не хватало интеллектуальной силы и энергии, присущих «Вашингтон пост». Более того, они были дискредитированы изоляционистскими настроениями тех, кто стоял за рядом выдвинутых предложений, представляя их скорее как попытки умиротворения, чем средства политической борьбы. Другая группа газет придерживалась противоположного мнения. Газеты из этой группы упорно отрицали возможность сломить японское сопротивление вооруженным путем без вторжения в Японию и критиковали тех, [448] кто осмеливался применить метод политической борьбы. Передовые статьи этих газет отличались узостью взглядов; их писали люди, видимо, подпавшие под влияние японской пропаганды, которая проводилась со времени восстановления династии Мейдзи в 1868 году.
Пропаганда восхваляла так называемую психологическую или духовную силу Японии, на которой спекулировали японские военные руководители. Однако органы военного планирования не принимали ее во внимание и строили расчеты на конкретных фактах и цифрах, а не на абстрактных шовинистических заявлениях.
Проблемы безоговорочной капитуляции находились в числе первоочередных психологических вопросов войны, которые в течение длительного времени поглощали внимание моего отдела. Несколько исследований относительно происхождения и реализации формулы были проведены в 1944 и 1945 годах, и эксперты из нашего отдела пришли к следующему заключению:
1. Использование термина основано на неправильном историческом представлении.
2. Принимая во внимание ясные положения Гаагской конвенции, которая проводит четкое различие между ответственностью комбатантов и некомбатантов{49} в войне, термин может относиться только к методу прекращения военных действий, а не к будущей судьбе целых наций.
3. В самом термине заложены противоречия, поскольку термин «капитуляция» сам по себе является безоговорочным условием.
4. Противник использовал термин в целях своей собственной пропаганды и заставил нашу психологическую кампанию принять оборонительный характер, объяснять и уточнять то, что мы в сущности подразумеваем под этой формулой, и отвечать на обвинения противника.
Высшие авторитеты союзников также считали, что наша политическая настойчивость в вопросе так называемой безоговорочной капитуляции создала дополнительные трудности при решении сложной военной задачи.
Мнение генерала Эйзенхауэра по этому вопросу было выражено [449] 12 августа 1943 года в дневнике верховного командующего, который вел его помощник по флоту капитан 1 ранга Гарри С. Батчер: «Казавшееся раньше скорое поражение Италии утонуло в неопределенности, когда мы окончательно узнали, что итальянцы усиливают сопротивление и действительно воюют. Мы в штабе склонны приписать это крутой позиции премьер-министра (Черчилля) и президента, которые открыто настаивали на «безоговорочной капитуляции» вскоре после того, как Муссолини отстранили от власти. Никогда еще не было капитуляции без определенных условий».
В записи от 14 апреля 1944 года взгляды генерала изложены более ясными словами. Капитан Батчер пишет:
«С Эдуардом Стеттиниусом-младшим велись беседы о понятии «безоговорочной капитуляции» применительно к Германии. Каждый военный человек знает, что имеются условия для любой капитуляции. Считают, что в Касабланке президент и премьер-министр, скорее последний, взяли знаменитые условия Гранта, не представляя себе вложенного в них смысла для противника. Геббельс широко использовал это для укрепления морального духа германской армии и народа. Наши эксперты по психологической войне полагают, что было бы целесообразнее морально подготовить германскую армию для принятия капитуляции, что могло бы привести к прекращению сопротивления, как это произошло в Тунисе... Для создания подходящего настроения необходимо новое англо-американо-русское заявление, в котором бы определялось понятие безоговорочной капитуляции»... После того как три правительства согласуют и объявят это определение, главнокомандующий союзными силами, по мнению нашего штаба, должен после высадки войск обратиться к германскому командующему на Западе и в своем обращении солдатским языком изложить главные пункты условий капитуляции. Генерал Айк{50} решительно отстаивает настоящее мнение, он просил Эда Стеттиниуса сообщить об этом президенту, что тот и сделал по телеграфу».
Нежелание президента Рузвельта вносить какие-либо изменения в первоначальный смысл формулы было хорошо известно сотрудникам нашего отдела, являющегося [450] одним из органов психологической войны; на наш отдел и делается ссылка в записи Батчера, как на мнение эксперта по данному вопросу. Объединенный комитет начальников штабов в Вашингтоне разделял это давнишнее убеждение генерала Эйзенхауэра и в феврале 1944 года поручил отделу по проведению специальной войны министерства военно-морского флота подготовить соответствующую докладную записку и дать свои рекомендации.
Эксперты отдела должны были решить: во-первых, усилению или ослаблению сопротивления противника способствует формула безоговорочной капитуляции и, во-вторых, как мы можем изменить эту формулу, не подрывая своего авторитета и не нанося ущерба нашему политическому престижу.
В докладе, подготовленном отделом для объединенного комитета начальников штабов, указывалось, что Касабланкская декларация, в которой впервые было сказано о формуле, является выдающимся документом психологического характера, поскольку она показывает как нашу решимость, так и уверенность довести войну до победного завершения, хотя военная обстановка, казалось, не оправдывала такого оптимизма. То, что декларация возымела действие, подтвердилось позднее в совершенно секретном официальном германском военном дневнике, который ежедневно вело германское высшее командование. В записи, сделанной вскоре после опубликования Касабланкской декларации, давалась высокая оценка пропаганде союзников, которая, по мнению автора записи, была единственным фактором, поддерживающим моральный дух народов союзных стран и их друзей на оккупированных территориях,
«Эта пропаганда, — добавляет далее составитель дневника, — является исключительно смелой, поскольку общее военное положение союзников не позволяло прибегать к огульным заявлениям, указывающим на веру в победу и таким образом создающим общее впечатление, что союзники уже выиграли войну».
Опубликованная впервые формула дала немцам понять, что мы никогда не согласимся на мир, если условия мира не будут приняты противником безоговорочно на основе статус-кво 1935 года, то есть захвата Гитлером Рейнской области. Более того, она указывала, что мы не будем давать никаких «обещаний», подобных четырнадцати [451] пунктам президента Вильсона{51}, соблюдение или несоблюдение которых было превращено после войны в объект усиленной немецкой пропаганды и претензий.
Но то, что в начале 1943 года являлось великолепным пропагандистским доводом, теперь стало действовать против наших коренных интересов. Более того, как об этом часто заявлял и на чем настаивал даже Батчер, эта формула не имела исторической подоплеки.
Президент Рузвельт — проницательный знаток истории, видимо, по ошибке заимствовал этот термин у генерала Улисса С. Гранта. Наши исследования показали, что в 1865 году в эту формулу вкладывалось совершенно не такое понятие, как в 1944 году. В гражданской войне генералу Гранту было дано право принять капитуляцию Конфедерации «безоговорочно», это означало, что генералу Гранту не требовалось получать одобрение президента Линкольна или его кабинета для принятия капитуляции. Другие генералы Севера тоже получили такие же права, но с оговорками, которые означали, что им необходимо получить одобрение президента Линкольна и генерала Гранта, прежде чем договариваться о капитуляции. Таким образом, термин «безоговорочная капитуляция» являлся административным, относящимся к способу, каким могла быть принята капитуляция, а не к способу, каким она должна требоваться или предлагаться.
В действительности он относился к Союзу, а не к Конфедерации или в свете событий 1944 года — к союзникам, а не к странам оси, ввиду того, что касался полномочий командующих на поле боя принимать капитуляцию на условиях, утвержденных вышестоящими политическими инстанциями.
Тщательное исследование, включая изучение имеющихся в национальном архиве подлинных документов гражданской войны, показало также, что достоверность многого из так называемого исторического обоснования, приведенного в поддержку формулы, сомнительно и что [452] значение, придаваемое случаю безоговорочной капитуляции, имевшему место между генералами Грантом и Ли, необоснованно. Об этом было ясно и убедительно сказано в докладе, подготовленном нашим отделом объединенному комитету начальников штабов.
Тем не менее, начальникам штабов советовалось поддерживать эту формулу ради престижа, но ограничить ее сферой военной деятельности, пояснением, что она относится к вооруженным силам противника, а не к народу в целом. Декларация союзников должна объяснить, как подчеркивалось в докладе, что безоговорочная капитуляция есть способ прекращения военных действий. Она определит послевоенное положение, которое должно создаваться на основе ясных условий мира, а не на голом диктате, содержащемся в безоговорочной капитуляции.
Но эти рекомендации не были приняты, и формула продолжала оказывать отрицательное влияние на наши усилия в психологической борьбе.
К началу, 1945 года обстановка претерпела существенные изменения. Русские по существу не придерживались формулы безоговорочной капитуляции. Они содержали группу пленных немецких генералов, которые выступали по радио с призывами к немецким вооруженным силам сдаваться Советам на предлагаемых условиях. Затем 1 марта 1945 года президент Рузвельт в своем послании конгрессу после возвращения из Ялты уделил большое внимание разъяснению формулы в части, касающейся Германии. Заявление президента Трумэна от 8 мая о Германии касалось и Японии. Очевидно, оба эти уточнения не достигли своей цели главным образом потому, что они были туманными и ограниченными. Безоговорочная капитуляция оставалась устрашающим и таинственным словом по крайней мере в представлении населения вражеской страны, и это способствовало усилению пропаганды противника.
Поэтому в высших кругах Вашингтона приняли в конце концов решение определить условия безоговорочной капитуляции. В нем нашла отражение противоречивость первоначального термина и тот факт, что к весне 1945 года первоначальная формула стала уже непригодной. Военное министерство и государственный департамент выразили мнение, что формула требует немедленного пояснения и уточнения, соглашаясь, таким [453] образом, с мнением, давно уже высказанным и защищавшимся министерством военно-морского флота.
Шумиха, поднятая некоторыми экстремистскими элементами в Соединенных Штатах против подобного изменения в политике, совершенно не оправдывалась. Отбрасывая неосуществимую формулу, никто никогда не стремился «уступить» японцам. Не было также желания «заключить мир с дзайбацу», в чем так настойчиво обвиняли нас критики слева. В действительности была твердая решимость не только в Белом доме, но также в военном и военно-морском министерствах и государственном департаменте поступить с противником настолько сурово и резко, насколько позволяли правила войны, не иметь никаких дел с реакционными элементами в лагере противника и реализовать безоговорочную капитуляцию на деле — без надоедливого толкования одного и того же вопроса, которое ничего, кроме вреда, не приносит.
Президент Рузвельт умер в тот момент, когда стал защитником измененной формулы и принял на себя руководство всеми силами и средствами, которые способствовали уточнению, уяснению и объяснению значения безоговорочной капитуляции. Президент Трумэн разделял мнение Рузвельта и был решительно настроен в пользу политики своего предшественника.
Тем временем в прессе появились сообщения, указывающие на подготовку встречи Трумэна со Сталиным и Черчиллем на исключительно важной конференции в Потсдаме, во время которой предстояло решить судьбу поверженной Германии и будущее Японии. Ходили слухи, будто согласно ранее заключенным соглашениям Россия должна вступить в войну на Тихом океане до начала или в ходе конференции. Одна газета указывала, что был составлен документ, призывающий японцев безоговорочно капитулировать. Этот документ предъявлял якобы восемь великодушных и ясных условий капитуляции. Имя маршала Сталина было включено в первоначальный проект документа, который позже стал известен как Потсдамская декларация по Японии. Но, поскольку президент Трумэн отправился на тяжелом крейсере «Огаста» в Потсдам до вступления Советского Союза в тихоокеанскую войну, когда не было признаков, что русские вступят в войну в период конференции, декларацию несколько переделали с целью исключить имя Сталина из [454] числа тех, кому предстояло ее подписать. Черчилль был заменен Эттли, ставшим премьер-министром после июльских выборов в Англии.
Когда президент Трумэн пересекал на крейсере Атлантический океан, везя оружие, рассчитанное на усиление действенности нашей психологической кампании, другой американский крейсер пересекал Тихий океан, имея на борту оружие совершенно иного типа, которое, как некоторые думали, решит войну в военном отношении, — атомную бомбу. 21 июля, еще ничего не зная об атомной бомбе, я выступил с наиболее важной передачей из всей серии моих бесед по радио. Эту передачу поняли в Японии, чего нельзя сказать о Соединенных Штатах.
Президент Трумэн и государственный секретарь Бирнс находились в Потсдаме, когда я проводил эту передачу.
Вначале им показалось, что я преждевременно раскрываю содержание Потсдамской декларации, которую должны были опубликовать, насколько мне было известно, 26 июля. В то время как корреспондент Ассошиэйтед Пресс м-р Ваккаро сообщал из Потсдама, что президент Трумэн и м-р Бирнс в целом одобрили мою передачу, имели место попытки замолчать эту передачу и дезинформировать общественное мнение. Так обычно всегда случается, когда какая-либо информация некоторым сотрудникам министерств, не знающим полностью обстановки, кажется чрезвычайно важной. Они считали эту передачу неблагоразумной с точки зрения ее эффективности на японском языке. В тот момент, когда мои старания стали приносить первые плоды, некоторые предубежденные американские политиканы и комментаторы взяли на себя смелость решать вопрос о моей компетентности и тем самым подрывали эффективность всех моих передач.
Для восстановления истины следует заметить, что содержание этой моей передачи было одобрено, и я проводил ее, имея полную поддержку со стороны управления военной информации, хотя и подготовил эту передачу по своей собственной инициативе.
26 июля около четырех часов дня, когда я сидел в комнате секретаря государственного департамента м-ра Грю, в комнату ворвался м-р Маклиш с оттисками документа величайшей важности, только что опубликованного управлением военной информации, — текста Потсдамской декларации. [455]