Решающая радиопередача
9 июня 1945 года в 8.25 утра я провел свою шестую радиопередачу, включив в нее сообщение, посланное из Швейцарии известным японским корреспондентом Дзиро Тагути министру иностранных дел в Токио. Копия этого сообщения была добыта ценою величайших усилий с помощью агентуры швейцарского отделения управления стратегических служб. Сообщение прислали мне как ценный материал для моей кампании. Этот факт явился замечательным примером взаимодействия, проявленным управлением стратегических служб. Мы сразу же поняли важность сообщения и противоречивость обстановки. Сообщение адресовалось тому самому Того, который 6 декабря 1941 года, будучи министром иностранных дел японского правительства, с исключительной наглостью и самонадеянностью разговаривал с послом Грю, который 6 декабря безуспешно пытался довести до сведения императора послание президента Рузвельта.
Мы не могли отделаться от мысли, что колесо истории в самом деле сделало полный оборот, и смятение одного из поборников вероломства в Пирл-Харборе добавило пикантный штрих к дипломатическому зрелищу.
Тагути был также поборником вероломства. Он несколько лет представлял японскую шовинистическую газету в Германии и хвастался тем, что пользовался доверием среди нацистов. Но теперь пришел его черед унижаться и давать смиренный совет несостоятельному министру иностранных дел просить о мире, если он хочет избежать участи Германии. [433]
Тагути не только советовал. Он пошел дальше, взяв на себя ответственность вести переговоры о мире в Берне с нашим посланником в Швейцарии Лелэндом Гаррисоном. Он использовал добрые услуги некоторых нейтральных посредников, чтобы придать большую солидность своим предложениям. Тагути действовал, как миротворец-одиночка, и, следовательно, его предложения не могли быть приняты всерьез. Однако его действия были повторены другими японцами в Берне, в число которых входили представители крупных финансовых концернов. Эти люди подтвердили просьбы Тагути, надеясь таким путем добиться ответа для передачи в Токио.
К тому времени сообщения о зондировании почвы для мира поступали в Вашингтон во все возрастающем количестве. Наиболее настойчивые из них шли через Ватикан, хотя надо отметить, что Ватикан, действовал как передаточный орган и не давал своих рекомендаций.
Сообщалось, что сам император искал посредничества папы через архиепископа Токио, который оказался братом бывшего министра иностранных дел покойного Иосукэ Мацуока. Это явилось еще одним ироническим штрихом, поскольку Мацуока в свое время яро защищал японо-германское сотрудничество и был ставленником Гитлера и Риббентропа. В самом деле, именно Мацуока занимал главенствующее положение среди поджигателей войны в 1941 году и после возвращения из Берлина требовал немедленного начала военных действий, Он дал Гитлеру гарантию, что Япония начнет войну захватом Сингапура. Это, однако, не предполагало вовлечения в войну Соединенных Штатов. В то время как один член семьи, таким образом, развязывал войну, другой прилагал всемерные усилия, чтобы прекратить ее и не допустить вторжения в саму Японию. Ватикан был полностью информирован, что архиепископ Токио действует по приказанию императора и что его роль сводится к чисто посреднической. Но к просьбам императора он добавил и свои. Некоторые из них примечательны той поспешностью, с которой архиепископ умолял папу «что-нибудь предпринять».
Эти обращения начали поступать в Ватикан в апреле и поступали в течение всего мая, от них веяло то жаром, [434] то холодом, их авторы играли в примитивную психологическую войну; они то защищали японскую решимость и силу, то признавали на другой день полное истощение и провал. Нетрудно было заметить ограниченность дипломатического спектакля, поставленного в Токио. И хотя мы рассматривали эти просьбы как проявление желания Японии заключить мир в ближайшее время, мы не могли дать им оценку из-за сомнительного характера проводившейся кампании.
Не проводя конкретных мероприятий, мы взяли на заметку эти попытки и соответственно приспособили к ним проводимую кампанию. По моему мнению, наиболее важной и возможно самой яркой явилась попытка Тагути. Срочность его советов была рассчитана на то, чтобы произвести впечатление на Того и его окружение в Токио. Он сделал особый упор на роковой просчет немцев. Немцы обманывали себя, полагая, что у союзников не хватит боевого духа довести войну до полной победы.
Передавая по радио это послание Тагути моим радиослушателям в Токио, я комментировал его следующими словами:
«Разве эти слова не знакомы вам? Разве вы сами не слышали от ваших руководителей, что Соединенные Штаты не обладают достаточно высоким боевым духом, чтобы довести войну до предопределенного конца? Господин Тагути говорит о фатальных просчетах немцев, которые строили свою стратегию на воображаемых факторах, не имеющих под собой никакой реальной почвы. А разве японская стратегия не строится на той же самой основе?»
Тагути сообщил министру иностранных дел Того, что в 1943 году, после сражения у Сталинграда, германские руководители осознали свое поражение. Мы имели сведения о том, что немцы стали пораженцами еще до Сталинграда. В конце 1941 года, после провала молниеносной войны с Россией, английская разведка захватила на немецкой подводной лодке очень важный документ, содержащий речь немецкого адмирала Варзеха перед собранием высших немецких морских офицеров. Адмирал говорил о нарушении всех расчетов и о неспособности Германии выиграть войну. Из другого донесения следовало, что немецкий генеральный штаб был такого же мнения и что подобные взгляды выражал и генерал фон Витерсгейм на собрании высших офицеров армии. Они [435] подготовили совместный меморандум Гитлеру, целью которого было убедить фюрера выступить за мир на условиях переговоров. Они предлагали Гитлеру отдать кое-что из награбленного, сохранив тем самым более ценные приобретения.
Гитлер отклонил предложение и расправился с генералами. Через несколько недель, в начале декабря 1941 года, он принял лично на себя командование вооруженными силами Германии и начал, как это всегда будет называться в истории войн, свои кампании интуиции.
Он действительно смог мобилизовать народ и вооруженные силы на продолжение войны и внести важный вклад в военную технологию, сосредоточив внимание на новых видах оружия. Его основные расчеты были правильными. При наличии ракетного оружия, новых подводных лодок и оборудования, дающего возможность находиться под водой в течение продолжительного времени, при возможном успехе в атомных научных исследованиях он мог бы решить войну в пользу Германии. Но к моменту появления его важных военных открытий Германия истощила свои силы, а усталость помешала ускорить научные изыскания. Когда же новые виды оружия, наконец, были созданы, то оказалось, что их мало и что уже поздно.
Тагути повторил этот анализ, указав, что тот же самый дух, который побудил Гитлера продолжать войну после провала первой кампании в России,{43}вновь восторжествовал после Сталинграда. «Вместо того чтобы оценить изменившуюся обстановку с должной политической мудростью, — писал он Того, — вместо учета будущих интересов нации они ввели и усилили меры подавления».
К тому времени Япония следовала примеру Германии. Она усилила полицейские меры, чтобы держать народ в определенных рамках и поднять его гаснувший энтузиазм для войны, получившей прозвище «столетней войны». Министр юстиции Мацудзака провел в Токио специальные совещания прокуроров. Генеральному прокуратору Накано было поручено «поднять моральное состояние». [436]
Я сослался на сообщение Тагути совсем не для того, чтобы использовать сенсационные данные для оживления моей радиопередачи. Мои выводы были вполне понятны даже для медлительных японских слушателей.
«Важный урок, который извлек из поражения Германии такой проницательный человек, как Тагути, — сказал я, — заключался в том, что продолжение безнадежной войны не только не помогло Германии, но и подвергло опасности будущее страны. Тагути сказал, что плата была огромной. Немецкие города уничтожены, средний класс исчез, ценные бумаги превратились в никчемные бумажки и, по выражению самого Дзиро Тагути, все потеряли всё, германская нация потеряла свой суверенитет».
Это был сильный аргумент, поскольку, по достоверным данным, вся Япония надеялась спасти после войны свой суверенитет. Само слово суверенитет для японцев имеет особое значение. Оно имеет теократический оттенок, дополняющий его юридическое значение согласно религиозно-светскому толкованию. Суверенитет тесно связан с сувереном. Это толкование напоминает феодальное толкование суверенитета, когда сувереном считался бог — последний представитель неразрывной линии божественных правителей, произошедших от богини Солнца. Это была непостижимая для разума догма, возведенная в степень анахронической политической философии.
Новый премьер адмирал Судзуки особенно беспокоился о японском суверенитете. Он был очень близок к императору, занимая пост министра императорского двора в течение нескольких лет. Императорский дом и классическое толкование института императоров глубоко запали в его ум и сердце. Национальная структура Японии, по его мнению, означала божественность и политические прерогативы императора. Это было для него руководящим принципом, и теперь он направлял свои усилия на спасение Японии путем спасения ее национальной структуры, то есть продолжения якобы вечного правящего дома.
С другой стороны, он весьма охотно поддерживал желание императора добиться мира, но преданность императору заставляла его воздерживаться от принятия каких-либо мер в этом отношении до того, как он убедится [437] в планах союзников относительно дальнейшей судьбы императорского дома. Находясь в таком положении, он решился на отчаянный, как теперь кажется, шаг. В июне месяце Судзуки дал указание Сато — японскому послу в Москве — сделать представление маршалу Сталину и попросить его выступить перед западными союзниками от имени Японии, чтобы получить дальнейшие разъяснения о формуле безоговорочной капитуляции и, если возможно, условия мира{44}. Судзуки прежде всего хотел получить заверение, что союзники будут уважать суверенитет Японии, даже если ей придется заплатить за это своей империей.
Если бы подробное объяснение формулы безоговорочной капитуляции было дано в июне, а не в конце июля, война закончилась бы без советского участия и до того, как были сброшены атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Хотя прошло еще мало времени, чтобы нарисовать полную картину обстановки в июне 1945 года, неоспоримо, что атмосфера на дипломатическом поприще предоставляла благоприятную возможность для мира за много недель до середины августа, то есть до того времени, когда, по общему мнению, Япония преклонилась перед сверхъестественной силой атомной бомбы.
Я всегда считал, что Россия не вступит в войну до тех пор, пока не убедится, что ей это выгодно. Я также предвидел появление бесконечных трудностей в связи с вступлением России в войну, особенно в Маньчжурии, и поэтому советовал военно-морскому министру по возможности не допустить вступления России в войну.
Советский Союз имел огромные интересы в Маньчжурии, но, пока шла война с Германией, не мог их защищать. Значительная часть войск Советского Союза, находившихся на Дальнем Востоке, была переброшена на поля сражений в Европе и весной 1945 года вела решающие бои в Германии. Это особенно проявилось во время маньчжурской кампании, когда России пришлось [438] вновь перебрасывать войска из Европы на Дальний Восток. Для руководства операцией назначили генералов, получивших боевой опыт в Европе, а не на Дальнем Востоке. Об этом свидетельствует назначение двух командующих — маршала Василевского и маршала Малиновского — на Дальний Восток.
Поэтому сомнительно, чтобы русские стремились к вступлению в войну на Тихом океане весной 1945 года. С другой стороны, нужно признать, что официальное и общественное мнение в значительной части приветствовало: участие русских в войне, а передовицы американских газет даже пересмотрели прежние доводы против русских по вопросу о «втором фронте». Когда президент Рузвельт отправился в Ялту, он намеревался добиться участия России в войне на Тихом океане, поскольку считал, что оно приблизит поражение Японии. Он, видимо, находился под влиянием военных советников, которые обычно переоценивали, во-первых, силу сопротивления Японии в начале 1945 года и, во-вторых, силу так называемой Квантунской армии в Маньчжурии. Некоторые, даже такие военные обозреватели, как полковник Эванс Карлсон и генерал Джозеф Стилуэлл, считали эту армию «цветом японской армии». Но оказалось, что она во многом уступала японским силам, с которыми приходилось сталкиваться на других полях сражений, главным образом потому, что значительная часть Квантунской армии была переброшена на Филиппины и в другие места для ведения боевых действий против американских войск{45}.
В Вашингтоне, да и во всей стране, всегда царила [439] путаница относительно дипломатического понятия термина «безоговорочная капитуляция». Явно требовалось дополнительное разъяснение формулы «безоговорочная капитуляция» не только для японцев, но и для американского народа.
Мы считаем, что политика Соединенных Штатов была сформулирована в пяти документах: первым документом была Атлантическая хартия{46}, в которой говорилось, что она применима как к победителю, так и к побежденному; вторым — новогодняя декларация Чан Кай-ши от 1944 года; третьим — серия деклараций, изданных после конференций в Касабланке, Тегеране и Ялте; четвертым — заявление президента Трумэна от 8 мая 1945 года о безоговорочной капитуляции; пятым — заявление судьи Джэксона о военных преступниках. Учитывая эти документы и четко определив возможность их использования, я считал, что, вопреки общему мнению, мы действительно проводили конкретную политику. В дальнейшем моя кампания основывалась на стремлении ознакомить японцев с этой политикой.
К концу июня положение Японии стало отчаянным.
Адмирал Судзуки, не получив на свою просьбу ответа от России, собрал чрезвычайную сессию парламента, на которой охарактеризовал общую военную обстановку.
Мы оценили значение этого события. С самого начала было понятно, что хотя Судзуки и говорил о войне, он думал о мире. Соображения материального порядка, рассчитанные на сохранение за собой Маньчжурии или Кореи, не помешали ему заявить в своем обширном выступлении о готовности принять наши условия. Он сомневался только в будущем статуте императора, и это удерживало его от принятия окончательного решения.
«Я служил его величеству много лет, — сказал Судзуки, — и горжусь этим. Я смело и твердо верю, что на [440] свете нет такого человека, который бы больше беспокоился о мире и благополучии человечества, чем его императорское величество. Зверские и нечеловеческие акты Америки и Англии направлены на то, чтобы не дать нам возможности проводить национальную политику, объявленную императором Мэйдзи. Я слышал, что противник хвастается своим требованием безоговорочной капитуляции Японии. Безоговорочная капитуляция будет означать только уничтожение нашей национальной структуры и нашего народа. На это бахвальство мы должны дать только один ответ — воевать до конца».
Зная подоплеку этой чрезвычайной сессии и речи Судзуки, я провел 7 июля важную передачу, в которой открыто предложил японцам просить мира. «Япония должна сделать еще один шаг, — сказал я с подчеркнутым ударением на эти слова. — Япония без промедления должна сделать выбор по причинам, которые хорошо известны адмиралу Судзуки. Я уже раньше говорил вам, что время работает не на Японию. Вы должны действовать и действовать быстро. Завтра это может быть уже слишком поздно».
Мы еще раз проанализировали речь Судзуки с целью сделать выводы для наших дальнейших действий, и, как показали последующие события и подтвердил сам Судзуки, наш анализ оказался точным. Вопрос заключался теперь в том, чтобы найти метод, с помощью которого можно было бы переубедить Судзуки в этом отношении и указать, что мы не хотим уничтожать национальную структуру Японии.
На этот раз мы не ограничились радиопередачей. Вместо радиопередачи мы избрали окольный путь, который применялся самими японцами. Мы решили ответить премьеру Судзуки анонимным письмом, поместив его в одной из авторитетных американских газет. Выбор пал на «Вашингтон пост». Мы достигли полной договоренности с ее издателями. Письмо содержало ответы на все вопросы Судзуки. Некоторые выдержки из него заслуживают того, чтобы привести их в этой книге:
«Что касается Японии, то трудно понять требование «объяснить» формулу безоговорочной капитуляции, поскольку она была определена и разъяснена в различных официальных документах.Наша политика безоговорочной капитуляции может быть, следовательно, определена следующими простыми выражениями: [441]
1. Безоговорочная капитуляция есть способ прекратить войну.
Она означает как раз то, что имел в виду генерал Грант{47}, когда предъявлял свои условия генералу Ли{48}, а именно, принятие условий без предъявления контрусловий.
2. Условия, которые будут существовать после капитуляции были ясно выражены в Атлантической хартии, Каирской декларации, новогоднем заявлении Чан Кай-ши от 1944 года, заявлении президента Трумэна от 8 мая 1945 года и, наконец, в заявлении судьи Джексона о военных преступниках. Эти документы содержат условия, которыми может воспользоваться Япония при безоговорочной капитуляции и выполнении требований, обусловливающих мир, то есть прекращение военных действий.
3. Атлантическая хартия и Каирская декларация ясно указывают, что мы не стремимся к расширению нашей территории. Более того, Атлантическая хартия гарантирует некоторые определенные выгоды как для победителя, так и для побежденного.
4. Американское военное законодательство, основанное на исторических прецедентах, а также на решениях верховного суда США, ясно указывает, что победа или оккупация не задевают суверенитета побежденной нации, даже если эта нация может оказаться под полным военным контролем.
Если японцы желают выяснить, выходит ли безоговорочная капитуляция за рамки условий, содержащихся в вышеприведенных пяти документах, они имеют в своем распоряжении обычные дипломатические каналы, секретность которых исключает публичное признание слабости. Мы знаем, что Япония проиграла войну, и японцам известно об этом. Подобный запрос вряд ли мог бы быть неправильно истолкован. Он не мог бы также рассматриваться, как проявление слабости, большей чем та, которую действительно ощущает Япония. Как полагают, в этом заключался смысл и цель заявления Грю, и с этой точки зрения оно заслуживает полного одобрения американского народа.
Если, как это показал адмирал Судзуки в парламенте, они беспокоятся главным образом за будущее национальной структуры Японии, включая статут императора после капитуляции, то чтобы узнать о нем, нужно спросить. Вопреки широко распространенному мнению, ответ на этот вопрос может быть дан быстро и положительно для тех, кто беспокоится за будущее мира на Востоке и во всем мире».
Письмо обратило на себя большое внимание в Соединенных Штатах, и в редакцию «Вашингтон пост» приходила масса людей, желающих узнать, кто автор этого анонимного письма. [442]
Мой телефон звонил беспрерывно. Вашингтонские корреспонденты всеми средствами пытались заставить меня признаться в авторстве. Типичной в этом отноше-ии является статья вашингтонского корреспондента газеты «Канзас сити стар» Дьюка Шупа, который писал:
«Здесь считают, что автором опубликованного открытого письма, в котором японцам предлагается начать переговоры о безоговорочной капитуляции, является капитан 1 ранга Э. М. Захариас — официальный американский обозреватель, ведущий радиопередачи для Японии. Это письмо является огромной сенсацией, но, вне всякого сомнения, оно может толкнуть Японию пойти дальше по пути к безоговорочной капитуляции. Через нейтральные страны японцы могут ознакомиться с комментариями американской прессы.Преследовало ли письмо эту цель или нет, но, во всяком случае, оно является важным вкладом в психологическую войну, которая имеет, в частности, своей целью разъяснить японцам, что означает для них безоговорочная капитуляция».
Письмо появилось во многих американских газетах, и мы были уверены, что его приняли станции радиоперехвата японского правительства.
Одновременно был подготовлен удар с другой стороны. Мне предложили подготовить текст для передачи по радио на высшем дипломатическом уровне. Я ясно понимал всю ответственность за эту передачу, поэтому готовил ее особенно тщательно. Мы работали над текстом дни и ночи в течение почти недели. Мы составляли и браковали один проект за другим, внимательно прислушиваясь ко всем предложениям и замечаниям, взвешивали каждое слово. Наконец, когда я отправился в радиостудию, у меня в кармане лежал пятнадцатый вариант текста моего выступления. Запись на пленку в целях сохранения тайны проводилась в специальной комнате, кругом стояла охрана. Но эта передача держалась в секрете недолго. Через несколько дней после передачи моей беседы по радио бюро военной информации передало полный текст ее американской прессе с целью придать ей больший вес.
В начале передачи я был представлен как «официальный представитель правительства Соединенных Штатов» в соответствии с наметками составленного нами ранее оперативного плана. Но японцы высказали некоторые сомнения о моей официальной роли. Был ли я действительно официальным представителем или только назывался им? Было ли мое заявление утверждено [443] высшими властями или я простое колесо на мельнице американской пропаганды? Сообщая прессе текст моего выступления, мы тем самым надеялись развеять сомнения японцев. Внимание, которое уделили американские газеты этой передаче, превзошли самые оптимистические предсказания. Сообщение о ней появилось 21 июля, сначала в вечерних газетах. «Вашингтон пост» поместил это сообщение под заголовком «Соединенные Штаты предлагают Японии капитулировать сейчас, чтобы избежать полного уничтожения». На следующее утро «Нью-Йорк таймс» поместила полный текст радиопередачи на первой полосе. Другие ведущие газеты также уделили ей большое внимание.
В радиопередаче повторялись основные положения моего письма в «Вашингтон пост». Они сводились к четырем предложениям: «Руководителям Японии поручено спасение, а не разрушение Японии. Как я уже говорил ранее, перед руководителями Японии стоят две альтернативы: одна — полное разрушение Японии и последующий за этим продиктованный мир, другая — безоговорочная капитуляция и вытекающие из нее выгоды, как это определено Атлантической хартией». Срочность действий была определена мною в соответствии с психологией японцев. Я сказал: «Ваша возможность размышлять над этими фактами быстро исчезает... Если японские руководители все еще медлят и надеются на чудеса, то они должны помнить, что кладбище истории занято могилами народов, которые были обречены на вымирание только потому, что приняли решение слишком поздно».
Среди шумной кампании, развернувшейся по этому вопросу в передовицах почти всех американских ежедневных газет, японцы хранили многозначительное молчание. В ожидании ответа я мысленно представлял себе происходящие в Токио тайные совещания, на которых обсуждалась возможная стратегия и тактика, чтобы найти наиболее благоприятный ответ. Как и предполагалось, ждать нам пришлось недолго. Ответ японцев был передан в 12.15 (восточное военное время) 24 июля другим Иноуэ. Он оказался доктором Киёси Иноуэ и был представлен как известный японский эксперт по международным отношением. Я хорошо помню его, когда он был профессором университета в Южной Калифорнии, затем [444] Токийского университета и участником многих международных конференций.
Сообщение, которое поручили сделать Киёси Иноуэ, имело важное значение. В самом деле, он должен был показать готовность Японии безоговорочно капитулировать, если она получит заверение, что на нее распространят Атлантическую хартию. Он заявил: «Если бы Америка доказала свою искренность претворением в жизнь того, что она проповедует, например в Атлантической хартии (за исключением карательной статьи), то японский народ, то есть по существу японская армия, автоматически, если не добровольно, пошел бы на прекращение конфликта. Тогда и только тогда прекратится грохот орудий на Востоке и Западе».
Это было предпоследним словом в кампании. Рассматривая события прошлого, необходимо признать, что радиопередача Иноуэ от 24 июля свидетельствовала о решении японцев немедленно закончить войну на условиях, определенных в серии моих предыдущих радиопередач. Ответ Японии был опубликован накануне появления Потсдамской декларации, в которой ясно и определенно записано значение безоговорочной капитуляции. Он был опубликован за тринадцать дней до того, как мы сбросили первую атомную бомбу на Хиросиму и более чем за две недели до вступления в войну Советского Союза.
Япония была готова капитулировать. Чтобы собрать урожай, нам оставалось только потрясти ее, как яблоню, усыпанную спелыми яблоками.
Проведенные на месте после капитуляции Японии расследования показали, что император был полностью осведомлен о проводимой нами психологической кампании и о том успехе, который она имела. Он понимал, что мы ясно представляем себе обстановку в Японии и что именно к концу июня 1945 года создалось такое положение, когда было необходимо заключить мир. При допросе нескольких высокопоставленных японцев, близких к императору, один из них, представитель министерства иностранных дел, заявил:
«Радиопередачи Захариаса имели большое влияние, особенно на правительственные круги... Наиболее важное значение в этих передачах имел вопрос о разнице между безоговорочной капитуляцией и продиктованном мире. Японцы знали уже, каково положение Германии в [445] подобных условиях. Захариас обещал, что если Япония примет условия безоговорочной капитуляции, то на нее будет распространена Атлантическая хартия. Народ стал смотреть на возможность такого поворота дела с надеждой и понял, что это совсем не то, о чем говорили милитаристы. Народу казалось, что безоговорочная капитуляция в истолковании Захариаса представляет определенный выход для Японии».
Тосио Сиратори читал записи моих радиопередач в министерстве иностранных дел. Вначале он относился к ним скептически, затем поверил в них. Запись каждой радиопередачи передавали императору. Сиратори заявил, что эти передачи оказывали влияние как на самого императора, так и на его приближенных.
Другой официальный представитель министерства иностранных дел заявил:
«Радиопередачи капитана 1 ранга Захариаса были предметом необычного внимания». Он чувствовал, что они имеют влияние потому, что, во-первых, выражают официальную точку зрения правительства США и, во-вторых, повторяют заявление Трумэна о том, что Япония не будет порабощена.Наиболее важный и последний отклик по этому вопросу мы получили в письме м-ра Дэниса Макевой от 29 августа 1946 года. Оно было послано сразу же по возвращении Макевоя из Токио, куда он уехал после победы, чтобы организовать там выпуск на японском языке журнала «Ридэрс дайджест».
Следует напомнить, что Макевой — первый лейтенант корпуса морской пехоты — был членом славной группы, проводившей психологическую войну против высшего японского командования.
В своем письме он сообщал:
«Перед тем, как покинуть Токио, я обедал с принцем Хакамаду, которого вы знаете и о котором упомянули в своей первой передаче. Принц сказал мне, что радиопередачи капитана 1 ранга Захариаса давали оружие «партии мира», которое помогло им одержать победу против тех элементов в японском правительстве, которые хотели продолжать войну до более горького конца. И когда я сам увидел укрепления, подготовленные японцами, чтобы встретить нас, я действительно могу поверить, что это был бы более горький конец. Заявление принца полностью совпадает с той оценкой обстановки, которую Вы сделали перед тем, как начать свои передачи для Японии. Все другие мои довоенные встречи в Японии как с членами правительства, так и другими лицами, способными оценить [446] критическую политическую обстановку, которая привела в конце концов к капитуляции Японии, подтверждают заявление Такамацу.Я считаю, что это является убедительным доказательством огромной ценности Вашей работы, имеющей целью приблизить конец войны и тем самым спасти бесчисленные жизни».
Японские корреспонденты также единодушно заявили, что наша пропаганда не только приблизила конец войны, но и сделала возможной бескровную оккупацию Японии. Это лучшая оценка моего оперативного плана 1–45. [447]