Послание из Токио
В обстановке, куда не доносился гром войны, я все же чувствовал себя в гуще боя. Кампания велась согласно плану и графику с точностью военной операции.
Подготовив тексты моих выступлений, мы посылали их в управление военной информации, государственный департамент и нашим офицерам безопасности. Получив одобрение всех этих инстанций, я записывал тексты на пластинки в секретной студии департамента внутренних дел. Студия обычно использовалась для записи секретных официальных объявлений, заранее подготовленных для служебных целей. Пластинки потом отправляли самолетом или их содержание передавали по телефону в Сан-Франциско, откуда на коротких волнах велись передачи для Японии. Передачи принимались в Гонолулу и ретранслировались в Японию. Мы знали, что передачи на этих волнах контролировались японскими станциями радиоперехвата. Из Сайпана наша станция вела эти передачи на средних волнах, используемых радиостанцией Токио. Это делалось для того, чтобы пять миллионов японцев, имеющих приемники, могли тайно слушать наши передачи.
Наиболее важные моменты из моих бесед печатались на листовках, которые сбрасывались над Японией бомбардировщиками генералов Лемей и Кенней. Отдел психологической войны при штабе генерала Макартура, воодушевляемый энергией моего старого друга полковника Машбира и бригадного генерала Боннера Феллерса, поставлял материалы для моих бесед. Но настоящая работа велась над текстами в Вашингтоне. Рядом [420] со мной за столом сидел капитан-лейтенант Джон Поль Рид, мой личный офицер-исполнитель. Я не могу представить себе лучшего офицера для этой работы. Он был ученым в своем деле: известный социолог, автор «Кокутай» — основного справочника по так называемой национальной структуре Японии. Национальная структура Японии представляет собой смесь светских и духовных элементов пропаганды и веры, приписывающих императору божественное происхождение и представляющих его «божественную» личность отправным пунктом современной японской государственной философии.
Рид прожил несколько лет в Японии, он свободно владел японским языком и хорошо знал японский народ. Получив опыт разведывательной работы во время войны, он детально ознакомился с целью нашей кампании и дал немало толковых советов. Он внес в дело неоценимый вклад.
За ним сидел другой эксперт по Японии и опытный журналист Деннис Гриффин Макевой. Он служил тогда в резервном корпусе морской пехоты в чине первого лейтенанта. Несмотря на молодость, Деннис был ценным работником нашей группы. Он все время вносил какие-нибудь предложения и умел излагать свои мысли в исключительно доступном стиле, приемлемом для японской психологии. Он овладел трудным японским языком и хорошо знал многих японцев. Помимо выполнения прямых обязанностей, он являлся моим офицером связи с другими отделами военно-морского министерства по сбору необходимой нам информации.
Третьим членом нашей группы являлся Франсис Ройял Истлэйк — один из выдающихся лингвистов, которых мне приходилось знать. Он родился в Японии. Его отец — известный американец, мать — японка из знатной семьи. Большую часть своей жизни он прожил в Соединенных Штатах. Языки были его любимым занятием, и он свободно говорил на тринадцати языках. Японский язык занимал почетное место среди них. Кроме того, он неплохо писал стихи, причем на японском, немецком, французском и даже персидском языках с такой же легкостью, как и на английском. Истлэйк был моим советником по языковым вопросам, он внес много ценных предложений с психологической точки зрения. [421]
Далее в нашу группу входил человек, фамилию которого я до сих пор не могу вспомнить. Японец, большой либерал, сменивший родную страну на Соединенные Штаты. Его деятельность в группе во многом способствовала нашим успехам. Он давал советы по всем вопросам, начиная от военной истории и кончая поговорками. Он критиковал мои передачи и оказывал существенную помощь в стилистической обработке текстов, о которых впоследствии похвально отзывались многие японские радиослушатели.
С другой стороны стола сидел Стефан Т. Поссони — эксперт по психологической войне и специалист по военным наукам. Он пришел в военно-морское министерство из института усовершенствования знаний в Принстоне, штат Нью-Джерси. Поссони является автором труда по военной и военно-морской стратегии. В течение нескольких лет он занимался Германией в отделе OP-16-W, где подготовил более 250 радиопередач для Нордена.
Затем идет активный участник нашей группы Ладислас Фараго, ведавший вопросами планирования и научных изысканий. Он был человеком идей и обеспечивал нас необходимым материалом, с тем, чтобы сделать наши беседы по радио точными и правдоподобными. Фараго постоянно пропадал в библиотеке конгресса, а возвращался с новыми важными данными. Но еще больший вклад он внес как плановик. Каждую передачу он составлял таким образом, что наша главная тема, всегда находя свое отражение, вносила в то же время что-то новое и иногда сенсационное для слушателей. Благодаря своему венгерскому темпераменту он часто становился диктатором за столом. Нередко, когда мы возражали против его предложений, учитывая особые психологические аспекты японцев, он вставал и сразу же отказывался от своих предложений. Мы решили, что это был скорее его прием проверить правильность своих доводов, и он не добивался, чтобы его предложения были обязательно приняты; Таков был неизменный состав нашей команды, которую я имел удовольствие возглавлять. Она сосредоточивала усилия на том, чтобы показать японскому высшему командованию, почему, каким образом и когда следует безоговорочно капитулировать. Вклад нашей команды в общее дело огромен. Благодаря ее деятельности [422] по крайней мере миллион молодых людей не погибли при вторжении в Японию, а живут сейчас нормальной жизнью.
Величие нашей задачи можно оценить, если вспомнить, что каждый текст выступления составлялся на основе четырех принципов:
а) поддерживать проводившуюся политику и издваемые директивы;
б) не раскрывать вопросов, которые могли бы поставить под угрозу безопасность планов или операций;
в) содержание должно быть на должном уровне как с точки зрения своевременности, так и с точки зрения психологического воздействия;
д) избегать оскорбления нашей общественности, особенно некоторых групп газет и комментаторов.
Последнее обстоятельство имело важное значение ввиду того, что по указанным выше причинам тексты наших бесед передавались на японском языке и повторялись на английском. Поэтому передачи на английском языке могли слушать и наши радиослушатели.
Трудно представить объем работы по подготовке наших бесед. Я подробно опишу здесь подготовку одной особенно эффективной радиопередачи. Она была составлена на основе краткого сообщения токийского радио, в котором указывалось, что контр-адмирал Ёкояма ушел с поста старшего помощника министра военно-морского флота. Я помню, как в октябре 1933 года он приезжал в Ньюпорт на Род-Айленде и спрашивал мое мнение о политической обстановке. Поэтому мы могли использовать его в качестве эксперта по Соединенным Штатам и как здравомыслящего японца, который понимал, что война проиграна. Мы избрали его козлом отпущения, ибо он был человеком, непригодным больше к службе. Приписывая ему некоторые мнения, неприятные для непримиримых японских руководителей, мы могли навести на мысль наших слушателей, что люди, знающие и понимающие, к чему может привести огромное неравенство в военных потенциалах Японии и США, назначались на второстепенные посты. Высказываемые ими идеи ставили их в положение персоны нон грата среди тех, кто настаивал на продолжении войны.
Чтобы сделать передачу правдоподобной и придать ей оттенок дружеской откровенной беседы, нужны были [423] данные о личных качествах и особенно о служебной карьере Ёкояма, а также кое-какие разведывательные сведения. Я наметил использование в беседах разведывательных материалов с самого начала. Важно было создать впечатление, что я все знаю, что у меня есть подробная информация, и что от меня ничего не скрывается. В данном случае мы подняли материал о поездках Ёкояма по Соединенным Штатам и даже установили, что рождество он провел в одном из пансионов Балтиморы. Чтобы усилить достоверность беседы мы назвали дату его визита в Балтимору и упомянули о многих интимных мелочах.
В другой передаче мы использовали перехваченную телеграмму. Наша разведка сумела получить копию послания одного видного японского журналиста в Европе министру иностранных дел Того. Журналист сообщал министру иностранных дел о крахе Германии, в резких выражениях указывал на ошибки Гитлера и немцев и предостерегал японцев от повторения подобных грубых ошибок. Это было личное послание. Я не уверен, что оно вообще дошло до Того. Но мы полностью использовали текст послания, указали фамилию отправителя, заставляя внимательного японского радиослушателя прийти к выводу, что дальнейшее сопротивление — преступление и роковая ошибка, что «время работает не на Японию».
В основу наших радиопередач мы положили многие разведывательные донесения и широко использовали секретный материал в целях пропаганды правды, служившей эффективным оружием войны. Мало толку в важных сведениях, если их подшили в дело и забросили.
Мы использовали материалы, лежавшие до этого мертвым грузом, и совершенно секретную информацию, скрываемую в Японии, например арест в Токио за подозрение в шпионаже сына германского посла в Японии генерала Ойгена Отта. С помощью подобных сведений, которые японцы могли проверить, нам удалось показать махинации Германии против Японии; этим мы надеялись внести раскол в лагерь противника.
Из донесений наших агентов за рубежом и перехвата японских радиопередач мы узнали вскоре после моей второй радиопередачи, что достигли своей цели, ибо японцы обратили внимание на наши беседы. 20 мая те [424] же источники информировали нас, что содержание наших бесед обсуждалось на заседании кабинета в Токио, однако не было принято никакого решения. Использование правительством США «официального представителя» было необычным явлением, и японские слушатели не знали, насколько официальным в действительности был мой статус. Ожидая разъяснений, они следили за моими беседами с исключительным вниманием и по существу определяли свое отношение к ним. Ответ на мои радиопередачи они дали только через 19 дней.
Между тем уже на другой день после моей первой радиопередачи, состоявшейся в день победы над Германией 8 мая, выявились признаки того, что наша передача принята и на нее реагируют. В Токио было объявлено: «Принц Такамацу назначен доверенным императора для посещения гробницы предков императора в храме Исэ».
Те, кто знал внутреннюю обстановку в Японии, сразу же поняли важность назначения Такамацу. Принц Такамацу был младшим братом императора. О нем долго не упоминали, и это вызывало подозрения. По существу вышеупомянутое сообщение явилось его первым официальным появлением после 1931 года, когда я в качестве адъютанта совершал с ним двухмесячную поездку по Соединенным Штатам. Неожиданное сообщение о принце в японских известиях на другой день после того, как я упомянул о нем в моей первой передаче, свидетельствовало о том, что мое послание должным образом понято. Этот же метод, но в еще более претенциозной степени, был применен в другом случае, когда контр-адмирала Ёкояма, о котором много говорилось в моей седьмой передаче, назначили представителем японского флота для предварительных переговоров о перемирии в Маниле.
В четвертой радиопередаче разговор шел о некоторых руководителях, которые привели Японию на грань катастрофы. Я назвал имена. Одни из них уже покончили с собой типичным японским способом, другие находятся сейчас под судом как. военные преступники.
Ряд лиц уже понес наказание за свои преступления.
Когда текст передачи был окончательно отредактирован, я сказал своим подчиненным: «Это будет хорошим кровопусканием для них». Так оно и произошло в полном [425] и переносном смысле. Психологическое наступление было рассчитано на то, чтобы внести разногласие в среду сторонников войны с помощью фактов, хорошо известных им и их критикам в Японии, и усилить позиции сторонников мира.
В четвертой радиопередаче я заявил: «Впервые японский народ может оценить своих политических руководителей, которые привели страну к бесславному союзу с Германией. Государственные деятели, посоветовавшие высшим властям (мы решили не упоминать пока об императоре) связать судьбу Японии с Германией и ввергнувшие Японию в безнадежную войну против самых могущественных наций на земле, теперь предстали перед вами, как люди, не способные к здравому суждению и управлению государством.
Разрешите напомнить вам имена некоторых из этих людей. Это маршалы Хата, Сугияма и Тэраути; генерал Хироси Осима, которого представители армии Соединенных Штатов недавно обнаружили в южной Германии (это показывает, что не все японцы совершают харакири при поражении); Коки Хирота и Тосио Сиратори; генералы Тодзио, Койсо и другие. Среди них имеются и такие, которые тайно действовали в интересах Германии и заставили Японию связать свою судьбу с нацистской Германией, которая уже безоговорочно капитулировала».
Я был убежден, что на эту передачу последует ответ. В своих радиопередачах мы бросали японцам далеко идущий вызов. Японцы не знали, что делать с моими беседами, и лихорадочно стремились получить разъяснения. Что я мог предложить? Каковы были конкретные цели моих бесед? К чему я вел японцев? И, наконец, каким образом японцы могли использовать мои беседы в своих собственных целях?
На девятнадцатый день нашей кампании из Токио последовал первый прямой ответ, который был перехвачен станциями федерального бюро информационной службы. Я должен здесь оговориться, что все шло по плану. Ответ пришел в то время, когда мы его ожидали. Я был уверен, что упоминание некоторых имен в проведенной беседе заставит японцев дать ответ, поскольку они рассмотрят этот факт как наше стремление опозорить высшее командование японской армии.
Японское правительство поручило доктору Исаму [426] Иноуэ подготовить ответы на эти вопросы и «обсудить» со мной по радио вопрос о безоговорочной капитуляции Японии. Иноуэ назначили официальным представителем японской стороны, поскольку он утверждал, что лично знает меня еще со времени издания им японской газеты в Лос-Анджелесе. Он выступил в качестве руководителя иностранного отдела официального правительственного агенства Домей Цусин. Позднее его назначили заместителем начальника отдела информации японского министерства внутренних дел. Это было сделано, видимо, для того, чтобы повысить его авторитет как официального представителя Японии.
Получив полный текст ответа Иноуэ, мы тщательно изучили его, стараясь определить его истинную цель. Требуется большой опыт, чтобы отделить типично японские косвенные намеки от подлинного смысла. Изучив текст ответа в переводе на английский язык (нам прислала его по телетайпу радиостанция перехвата федеральной комиссии связи с Западного побережья), мы решили изучить также подлинник этого ответа. Сравнив подлинник с переводом, мы пришли к заключению, что радиопередача Иноуэ преследовала следующие цели: добиться прекращения психологической кампании или дискредитировать ее. Определенно она была также направлена на то, чтобы получить разъяснения к формуле безоговорочной капитуляции и внести в нее изменения.
Составленное в духе свойственного японцам «косвенного обращения», послание Иноуэ изобиловало туманными выражениями. Хотя изменения во взглядах японцев и не отразились в обращении, Иноуэ в заключение сказал: «Мы хотели бы совместно взяться за создание международной организации, которая боролась бы за мир во всем мире и за благополучие человечества». Эти слова мы истолковали как суть послания, хотя они и стояли в конце продолжительной беседы, напоминавшей словесное боксирование с тенями.
Ответ Иноуэ на мою четвертую радиопередачу прямо указывал на согласие с проводившейся до сих пор американской политикой мира и показывал стремление японцев либо примкнуть к ней, либо извлечь из нее пользу. Особенно большое значение имели заключительные слова. Иноуэ ожидал от меня ответа, он заявил: [427] «Я бы хотел знать мнение Захариаса о послании из Японии».
Текст радиопередачи Иноуэ на японском языке отразил интересный момент, упущенный в переводе. В последнем абзаце Иноуэ, обращаясь ко мне, назвал меня Захариас-кун. До этого он называл меня Захариас-тайса (капитан 1 ранга). В японском языке, если при обращении к кому-либо хотят сказать «мистер», обычно употребляют слово «сан». Слово «кун» употребляется японцами только при обращении к друзьям и близким. Поэтому употребление слова «кун» вскрывало подлинный смысл обращения. В литературном переводе это означает: «Мой дорогой друг Захариас».
Послание Иноуэ указывало не только на направление мыслей японцев. Оно подтверждало, что наши передачи били в цель. Другие японские радиокомментаторы последовали примеру Иноуэ. Приводя дословные цитаты из моих бесед, они лишний раз доказывали, что мои беседы по радио в Японии не только слушали, но и записывали.
Наш оперативный план предусматривал именно такой ход событий. Мы знали, что каждая американская радиопередача печаталась в ежедневном сборнике радиоперехвата. Сборник рассылался японским советом информации примерно пятистам тщательно отобранным политическим, промышленным и военным деятелям, а также доверенным публицистам. Наши беседы предназначались прежде всего для этой аудитории. Хотя численность этой аудитории была бесконечно мала в сравнении с семидесятимиллионным населением Японии, но именно эта группа в пятьсот человек имела решающую силу. Если бы они захотели продолжать войну, вынудить нас организовать вторжение и вести бои на японской территории, они смогли бы сделать это. Но они имели достаточно власти и для того, чтобы начать переговоры о мире или безоговорочно капитулировать.
Хотя мы полагали, что наши передачи доходят и до японского народа, мы не видели в этом большого прока, ибо японское общественное мнение не играло важной роли.
Копии перехваченных сообщений направлялись во дворец императора. Мы это предвидели и надеялись с самого начала кампании, что содержание наших передач [428] дойдет до окружения императора. Полученные ответы свидетельствовали о том, что наши ожидания оправдались.
Катастрофические для Японии события, следовавшие одно за другим с октября месяца, достигли своего апогея в марте: правительство Коисо наконец-то пало. Наступил критический момент. Возвращение Тодзио могло означать войну до конца, а с другой стороны, назначение высокопоставленного адмирала свидетельствовало бы о потере влияния армейских твердолобых лидеров. Для руководителей японского флота было ясно, что после разгрома флота в сражениях за Филиппины войны уже не выиграть, и единственной надеждой для Японии было бы заключение мира.
6 апреля 1945 года премьером стал адмирал Судзуки. Я чувствовал, что его назначение создало для нас наилучшую политическую ситуацию. Он понимал Соединенные Штаты и не питал иллюзий относительно нашей решимости и способности воевать до победного завершения войны путем вторжения в метрополию.
Я считал, что он возглавит сторонников мира, поскольку у него были близкие отношения с императором, а молодым деятелям, подобно адмиралу Ионаи, придется осуществлять программу правительства.
Мы признавали роль флота в движении за мир и делали все возможное, чтобы еще глубже вбить клин между флотом и армией. Мы могли многое сказать о слабости японского флота, но намеренно исключили эту тему из наших бесед. Японский флот, в пропагандистском смысле, сражался на нашей стороне. Любая насмешка над ним неизбежно ослабила бы его позиции в пользу сторонников войны, главное ядро которых составляла армейская клика во главе с бывшим премьером Хидэки Тодзио после его номинальной отставки. В составе своего кабинета Судзуки имел одного противника — генерала Анами. Это был бесцветный военный бюрократ, которому клика Тодзио поручила представлять в кабинете армию. Он оправдал роковой выбор армии и несет большую долю ответственности за дела поджигателей войны. По своим умственным данным он не мог сравниться с проницательной флотской группой или собрать силы против дворцовой клики.
Тодзио сам допустил ошибку, дав Судзуки возможность [429] прийти к власти. Когда Тодзио и его клика снова начали действовать, намереваясь блокировать движение за мир путем уничтожения группы Судзуки, а в случае необходимости и императора, партия мира уже надежно окопалась и контролировала многие ключевые позиции в стране и в заморских территориях, так что заговор был обречен на провал. Тодзио не предполагал, что Судзуки сможет провести радикальные перемещения во внутреннем аппарате — среди местных губернаторов, начальников полиции, прокуроров и т. п., которые неожиданно усилили его положение и ослабили позиции Тодзио. Мы знали о подготовке кликой Тодзио в армии государственного переворота, но мы также знали, что в Японии больше не существует благоприятных условий для переворота. Даже в военном министерстве различные группировки плели интриги друг против друга. Маршал граф Тэраути, который по своему влиянию мог сравниться с Тодзио, болел и находился в Малайе, он не мог оказывать своего влияния.
Генерал Окамура, командующий японскими войсками в Китае, казалось, поддерживал сторону партии мира.
Когда Судзуки принял пост премьера, он надеялся сохранить, по крайней мере, часть военных завоеваний Японии. С потерей Филиппин завоевания Японии в южном районе остались по существу незащищенными. Однако Судзуки надеялся выйти из войны, сохранив за Японией Маньчжурию и Корею. Его ободряли сообщения посла в Москве, который совершенно не понимал намерений русских и заверял премьера, что Советский Союз не вступит в войну. Карточный домик, заботливо построенный Судзуки, рухнул в тот день, когда наши войска захватили Окинаву. Мы ждали этого дня и были готовы нанести новый удар в нашей специальной радиопередаче; в ней я заявил:
«Бои за остров Окинава показали, что все ваши длительные приготовления к защите его, блестящие действия ваших отборных войск, сокращение коммуникаций до Кюсю и Хонсю не могли повлиять на исход этого решающего сражения. В сражении за Окинаву Соединенные Штаты еще раз доказали, что они могут успешно достигать намеченной цели. Кампания на Окинаве во многом напоминает кампанию на Соломоновых островах. [430]Гуадалканал имел важное значение. Это наиболее отдаленный пункт, которого удалось достичь Японии в своем продвижении. Его нужно было удерживать во что бы то ни стало, если Япония намеревалась продолжать наступать. Окинаву необходимо было удерживать во что бы то ни стало, если Япония хотела успешно обороняться. У Гуадалканала японский флот понес потери, от которых он уже не мог оправиться. На Окинаве напрасные жертвы понесли японские военно-воздушные силы. Будущие историки скажут: Япония проиграла войну у Гуадалканала, а Соединенные Штаты выиграли ее на Окинаве.
Может ли кто-либо из мыслящих японцев искренне поверить, что ход и результаты будущих операций будут иными?
В результате битвы за Окинаву мы овладели территорией, имеющей исключительно важное стратегическое значение; наш флот, авиация и сухопутные силы широко открыли дверь в саму Японию. Таковы выводы из сражения за Окинаву. Они должны быть так же ясны для вас, как и для всего мира. Последуете ли вы примеру побитых немецких руководителей и позволите ли продолжать обманывать себя и тем самым приведете Японию к гибели именно сейчас, когда совершенно очевидно, что война Японией проиграна? Могут ли истинные патриоты-японцы допустить это?»
Для этой радиопередачи военно-морской министр Форрестол предоставил в мое распоряжение важное заявление, которое я и зачитал моим японским слушателям:
«Я не могу назвать ни одного американца, который считал бы, что в этой войне, навязанной нам безрассудными и безответственными японскими руководителями, наши усилия и затраты, направленные на достижение полной победы и освобождение от угрозы в будущем, неоправданно высоки. В наших тщательно разработанных планах мы предусматриваем возможность того, что Япония будет продолжать сражаться с упорством и отчаянием против всех наших сил, вплотную приблизившихся к самой Японии. Мы видели примеры подобного сопротивления на Иводзима и Окинаве, но мы все же преодолели его. Точно так же мы будем сокрушать японскую военную мощь везде, где это будет необходимо. Короче [431] говоря, мы добьемся достижения нашей неизменной цели, которая является выражением желания всей нашей страны, — безоговорочной капитуляции Японии и уничтожения японского милитаризма».
Кабинет Судзуки был потрясен. Он уже не мог скрывать от народа, что вторжение на японские острова явится следующим шагом союзников. Он должен был действовать и действовать незамедлительно, если хотел сохранить по крайней мере хоть часть того, что намечал. Япония уже созрела для мира, более того — она готова была просить мира. [432]