Прелюдия к капитуляции
В конце декабря 1943 года в одной из передач токийского радио я услышал воззвание императора Японии. По моему мнению, оно имело исключительную важность.
Я не переоценивал власти императора, но и не преуменьшал его роли как «всеобщего стабилизатора» между различными течениями в японской политической жизни.
После многолетнего близкого знакомства с японской политикой нетрудно было отгадать его роль в Японии.
Хотя кое-кто из соответствующих кругов пытался строить свои расчеты, игнорируя императора, я решил базировать свои планы на Хирохито, который являлся единственной фигурой, могущей оказать решающее влияние в психологически важный момент.
В этот полный событиями декабрьский день император сделал следующее заявление: «Обстановка является самой критической за всю долгую историю империи».
Аналогичные высказывания делались менее высокопоставленными лицами и ранее, главным образом для того, чтобы заставить народ пойти на большие жертвы и ликвидировать настроение внешнего благополучия, которое было характерно для начального периода войны.
От компетентных наблюдателей и из других разведывательных источников мы довольно точно представили себе тенденцию внутреннего развития Японии. Атмосфера блицкрига, созданная в ранний победоносный период войны, отошла в прошлое. Период славы в истории Японии прошел. Его заменило неясное чувство неопределенности, появившееся не только у народа, но и у политических и военных деятелей. Они поняли, что взялись за [393] такое дело, которое истощает их материальные и моральные ресурсы.
История Японии была моим путеводителем в эти трудные месяцы, и я узнал, что аналогичная обстановка существовала во время русско-японской войны 1904–1905 гг. В то время мы имели несколько высококвалифицированных военных наблюдателей в русской и японской армиях. Их объективные оценки дали нам возможность очистить факты русско-японской войны от массы пропагандистских наслоений, которыми обычно заполняются сообщения. Среди наблюдателей был капитан 1 ранга Пейтон С. Марч (позднее — начальник штаба армии США). Один из его докладов служил мне путеводителем в оценке положения Японии. В докладе № 6 от 3 января 1905 года он давал описание так называемого сражения на реке Шахэ, в котором японцы впервые не имели успеха. «Результат этого сражения, — писал он, — ясно сказался на всех японских генералах, с которыми я общался. Они, кажется, впервые поняли, или, по меньшей мере, впервые открыто показали, что осознали размах того конфликта, который затеяли». Именно под влиянием такого неожиданного хода событий японцы попросили президента Теодора Рузвельта стать их посредником в поисках мира.
Не приходилось сомневаться в том, что, как и в прошлом, японцы вновь прибегнут к посредничеству, поскольку они поняли, что события развиваются не в их пользу. Заявление императора свидетельствовало о том, что некоторые из правителей Японии поняли это и считают, что война безвозвратно проиграна. Для тех, кто знал, как делается политика во дворце в Токио, было ясно, что император только выражал мнения своих советников.
В некотором смысле Хирохито играл во время войны роль флюгера. Когда в громе кровопролитного сражения за Мидуэй он согласился издать имперский указ, рассматривая это сражение как славную победу, я знал, что он находился под полным влиянием советников, считавших крайне необходимым представить поражение как временное явление, которое покроется будущими победами. До конца июня 1942 года император еще надеялся и верил; но к декабрю 1943 года, когда он сделал мрачное заявление о критическом положении, война и ход [394] мыслей императора приняли совершенно другое направление.
На основе опыта работы в Японии, последующего изучения и анализа материалов японской разведки нетрудно было выявить влиятельную группу, которая вынудила императора сделать такое важное заявление.
Сами японцы и некоторые обозреватели в США смотрели на ныне покойного принца Коноэ, как на человека, которого держали в тени для того, чтобы использовать при переговорах. Однако я не считал Коноэ приемлемым или даже возможным кандидатом для переговоров о мире главным образом потому, что он целиком принадлежал к той части колеблющихся японских политических деятелей, которые позволили милитаристам ввергнуть Японию в войну. Для этой цели, по моему мнению, подходили другие люди: адмирал Номура; адмирал Ионаи, тогда министр военно-морского флота; адмирал Окада, хотя он и не занимался активной деятельностью; адмирал Судзуки — бывший главный камергер императора. Это императорское окружение, состоящее из старых государственных деятелей и практических политиков, не возражало против победы Японии, но можно было также рассчитывать, что в случае поражения они постараются спасти Японию. Не знаю, насколько правильными были мои выводы, но они определили солидную группу лиц, против которой в свое время надо будет вести кампанию психологической войны.
Особое значение имело то обстоятельство, что появление мрачного заявления императора казалось преждевременным. Несмотря на поражения и потери японского флота в проводимой нами войне на истощение, главные силы его оставались нетронутыми. Смелая и действенная программа строительства самолетов давала свои результаты, и японская авиация появлялась в небе во все возрастающем количестве, несмотря на огромные потери, которые она несла вследствие применения нами системы управления огнем с помощью радиолокации, специальных взрывателей и других нововведений, не говоря уже о наших самолетах.
Наступил 1944-й год, а в японской оборонительной броне не появилось еще ни одной серьезной трещины. Тогда их психологическая стойкость оказалась выше, чем когда-либо. Если капитуляция при поражении считается [395] показателем падения морального духа, то у японцев не было и признака его. Сторонники капитуляции являлись лишь редким исключением, как и в первый период войны; сознание поражения не изменяло отношения людей к фронту.
До этого времени наша психологическая война против Японии проводилась в небольших масштабах управлением военной информации, которое вело радиопередачи на Японию с большого расстояния. На Тихоокеанском театре военных действий понятие «психологическая война» по сути дела не было известно. Мы ничего не приготовили к тому, чтобы уязвить Ахиллесову пяту Японии — ее моральную стойкость. Случайные и недостаточные меры принимались в юго-западной части Тихого океана войсками под командованием генерала Макартура. Он делал все возможное, чтобы восполнить отсутствие заранее подготовленных мероприятий, при этом генерал использовал свои знания японской психологии и способность увлечь других. Психологическая кампания в чисто тактическом масштабе проводилась также адмиралом Маунтбеттеном на Индо-бирманском театре, но она не выходила за пределы полосы боевых действий; и если она давала хорошие результаты в Бирме, где число сдавшихся в плен японцев постепенно увеличивалось, то совершенно не имела никакого влияния за пределами этого театра.
Острая необходимость в психологической войне ощущалась на театре действий морского флота — в районах Тихого океана, в непосредственной близости от самой Японии, где мы переходили в наступление. Но тогда ей не придавали большого значения и практически в этом отношении ничего не делали. Несколько энтузиастов психологической войны из низших кругов пытались изменить обстановку методами, применяемыми на европейском театре, но их не поняли и не поддержали.
Управление военной информации испытывало большие трудности, когда пыталось подключиться к наступлению на Японию. Согласно директиве президента, учреждавшей управление военной информации, командующий на театре военных действий пользовался правом неограниченного контроля в зоне своего театра. Следовательно, и психологическая война могла проводиться, если она вообще проводилась, только с одобрения и под контролем [396] местного командующего. По причинам, которые я все еще не могу понять, но которые, должно быть, в своей основе были такими же, как и те, что привели к Пирл-Харбору, адмиралу Нимицу настойчиво давали совет не вести психологической войны против японцев.
Этот совет основывался на поверхностной концепции, принимавшей за действительность надуманную обстановку (созданную по существу самой японской пропагандой), которая заключалась в том, что японцы будто бы никогда не сдадутся, и что любая попытка повлиять на их образ мышления окончится неудачей. Правдивость такого утверждения никто не проверял, но его приняли. И в течение двух лет войны японцы пользовались этим.
Но, работая в очень трудных условиях и сталкиваясь временами с открыто враждебным отношением со стороны высших кругов, небольшая группа молодых офицеров флота решила взять дело психологической войны в свои руки и попыталась применить психологическое оружие во время сайпанской операции. Были подготовлены примитивные средства: ручной печатный пресс и самодельная система громкоговорителей, смонтированная на реквизированном «джипе». Так зародилась первая тактическая группа по ведению психологической войны на Тихом океане. Несовершенные действия отдельных лиц, которые были известны еще со времен Гуадалканала, нельзя, конечно, рассматривать как серьезную попытку вести психологическую войну.
Сайпанская операция давала возможность вести психологическую борьбу различными путями. Для обмана противника использовались листовки, которые в большом количестве сбрасывались в районах, где мы не собирались высаживать десанты; у японцев же создавалось впечатление, что мы намерены провести операцию в данном районе. Этим мы заставляли противника отводить войска из тех мест, где в действительности намечались десанты. С большим успехом листовки применялись также в ходе самих операций, особенно против гражданского населения. Японцы использовали гражданское население как щит для прикрытия отхода войск. Они даже заставляли мирных жителей вести против нас партизанские действия. Когда остров был занят, и мы взяли первую большую партию пленных, оказалось, [397] что она в основном состояла из гражданских лиц. Мы получили первое доказательство того, что японцы не такие уж стойкие к психологическому воздействию, как это пыталась изобразить их пропаганда.
С тех пор работа по психологическому воздействию на противника стала получать большую поддержку, но систематически она никогда не велась в ходе войны на Тихом океане.
Придавая исключительное значение психологическому воздействию на противника как тактическому средству, уменьшающему сопротивление и ускоряющему прекращение военных действий в отдельных изолированных районах, я в то же время планировал психологическую кампанию стратегического масштаба — не против отдельных воинских или морских частей в зоне боевых действий, а против руководителей в Токио, которые, находясь в относительно безопасном положении, управляли своими войсками, как марионетками.
Потеря Сайпана потрясла Токио, мы это предвидели. Захват острова и потеря свыше пятисот самолетов в одной операции — сражении в Филиппинском море — показала членам правительства Тодзио безнадежность, их положения. Кабинет ушел в отставку в грохоте этого эффектного поражения, происшедшего непосредственно у порога их дома. Уход с политической арены Японии генерала Хидэки Тодзио явился главным политическим событием, значение которого не ускользнуло от нас. Его преемник, генерал Койсо, тоже был членом так называемой Квантунской группы, которая играла доминирующую роль в политической машине Японии с начала войны. Тодзио же был назначен на номинально важное место — в тайный совет. Его престиж и влияние, несомненно, должны были пострадать во время кризиса.
Я полагал, что кабинет Койсо станет временным правительством, обреченным уступить свои полномочия другому кабинету, если обстановка еще более осложнится.
Меня интересовал важный вопрос: кто заменит Койсо. Возвращение Тодзио означало бы сопротивление до самого конца, оно было невозможно. Но если Койсо заменит политический деятель, близкий к императору и входящий в определенную мною категорию капитулянтски настроенных «миротворителей», то это, безусловно, [398] дало бы нам возможность ускорить поражение Японии с помощью психологической войны.
Вскоре после возвращения линкора «Нью-Мексико» в США для замены артиллерийского вооружения меня назначили начальником штаба 11-го военно-морского округа. Моя новая должность позволила мне пересмотреть свои заключения на основе более полной информации, недоступной командиру линкора во время боевых действий.
Последующие события развивались с такой быстротой, что возвращение Тодзио к власти стало маловероятным, а положение премьера Койсо — очень ненадежным. Начало его падения наступило в конце октября 1944 года, после сражения в заливе Лейте, в ходе которого японский объединенный флот перестал существовать как мощная ударная сила. В обстановке, когда японские корабли один за другим отходили по узким проливам Филиппин, генерал Макартур прочно обосновался, на острове Лейте, а адмирал Холси наносил завершающие удары, я понял, что важный момент в войне наступил. Пришло время начинать психологическую кампанию в самом большом стратегическом масштабе. Япония была сбита с толку, и ее можно было поразить одним лишь психологическим оружием.
Я обдумал все способы, с помощью которых можно было начать психологическую кампанию. Первый шаг был сделан 16 декабря 1944 года. Я написал письмо капитану 1 ранга Уолдо Дрэйку. Дрэйк был раньше начальником разведки зоны, а затем стал начальником отдела по связи с прессой при адмирале Нимице. Отдел временно передали управлению военной информации для выполнения посреднических функций между штабом в Пирл-Харборе и управлением. В своем письме я писал:
«...Вы знаете, что я с большим интересом, а иногда с некоторым беспокойством, слежу за Дальним Востоком. Но события развиваются благоприятно, и при новых серьезных поражениях японцев я ожидаю смены правительства и прихода к власти более либеральных элементов. Это обстоятельство заставляет Ваше управление направлять свою деятельность и вести передачи непосредственно для высшего командования в Токио, а не для войск действующей армии.Зная уязвимые места нынешних руководителей армии и флота в Токио и их особую чувствительность к непосредственным обращениям [399] какого-либо государственного деятеля, я очень удивлен, что Ваше управление не проводит таких мероприятий. Для этого требуется своеобразный подход, значительно отличающийся от подхода к руководителям других наций. Но я убежден в том, что их можно сломить и в результате этого спасти много человеческих жизней и прекратить войну.
Мало удовольствия, как Вы знаете, мысленно представлять себе события и наблюдать, как они неожиданно заканчиваются сюрпризом для многих, кто не знаком со своеобразными условиями и психологией японцев. Вам известны несколько случаев, когда события развивались так, как мысленно представлялись. Поэтому я надеюсь, что в этом вопросе можно кое-что сделать. Это могут сделать только те, кто знает, как надо делать. Я видел немало проектов, осуществление которых затягивалось из-за отсутствия необходимых знаний. Поэтому я твердо верю в истину, что плановик должен отвечать за свои идеи и участвовать в их осуществлении.
Может быть, на посту премьера Японии Вам придется увидеть адмирала Номура. Если так случится, то это послужит нам сигналом для принятия срочных мер в области Вашей деятельности».
Не прошло и двух недель, как я получил ответ Дрэйка:
«Весьма благодарен за Ваше любезное и интересное письмо от 16 числа сего месяца. Я сожалею о том, что мне пришлось уехать из района боевых действий, когда там происходят столь важные события, но чувствую себя счастливым, что имею возможность работать для Элмера Дэвиса.Я позволил себе дать ему прочесть Ваше письмо, в котором он нашел много интересного, и просил разрешения показать его Джоржу Тейлору — начальнику тихоокеанского отдела. Тейлор также согласен с Вашими замечаниями, и они произвели на него впечатление. По его предложению Элмер Дэвис поручил мне поторопить Вас с другим письмом, в котором бы Вы развили свои мысли».
К тому времени материальные средства для психологической кампании были созданы на Западном побережье, на Гавайях и на Сайпане. Элмер Дэвис счел необходимым выехать в Пирл-Харбор, а затем на Сайпан, чтобы заручиться поддержкой адмирала Нимица для усиления психологической войны в районах Тихого океана. Личный состав управления военной информации, предназначенный для ведения психологической войны, работал под командованием адмирала Нимица, но сделал очень мало и ограничился тактическим масштабом. Мой план предусматривал проведение многочисленных мероприятий стратегического масштаба. 1 февраля 1945 года, когда мои мысли окончательно выкристаллизовались, и оперативный план был почти готов, я написал Дрэйку новое письмо. [400] Я знал, что Элмер Дэвис подробно расскажет военно-морскому министру в Вашингтоне о проекте, изложенном в переписке. Уже тогда было очевидно, что время терять нельзя. Японские широковещательные радиопередачи и информация, получаемая нами из различных нейтральных источников, указывали на назревавшие изменения в политической обстановке в Токио и на тенденцию по крайней мере некоторых японских кругов найти путь выхода из войны, а не настаивать на сопротивлении до конца. В атмосфере назревавшего в Токио заговора, признаки которого проявлялись также и в Вашингтоне, мой начальник получил телеграмму из военно-морского министерства:
«Военно-морской министр вызывает капитана 1 ранга Захариаса в Вашингтон на десять дней для выполнения временных задач, если это для вас приемлемо. Дайте ему необходимые указания». [401]