Война умов
Вашингтон в дни войны
Если говорить о странах, которые когда-либо вступали в войну, будучи не подготовленными к ней, то именно такой страной оказались в 1941 году Соединенные Штаты Америки. Однако, если принять во внимание существующее мнение, что только тоталитарные страны всегда готовы к войне, можно в какой-то степени оправдать неподготовленность США. Это, конечно, обобщение, и, как обычно бывает с подобными обобщениями, оно принимается без критических оговорок. Но поскольку эта истина становится для нас общеизвестной, мы еще в большей степени должны осознать всю пагубность нашей пресловутой неподготовленности.
Войны обычно ведутся с целью нарушить положения статус-кво, установленного между государствами, а также против существующих в каком-либо государстве общественных и политических условий, которые хочет изменить по своему образцу и подобию другое государство, почувствовавшее свои силы достаточными для ведения войны. В 1937 году немцы объявили об этом во всеуслышание. На съезде нацистской партии в Нюрнберге Рудольф Гесс, вторя Гитлеру, провозгласил, что старый порядок в Европе изжил себя и должен быть заменен новым. Таким образом, Гесс предсказывал неизбежность столкновения с нами, так как он считал США и Великобританию представителями «старого порядка», а фашизм и нацизм «воплощением духа нового мира».
Это заявление по сути дела было равносильно объявлению нам войны, но мы не поняли всей угрозы, которая таилась в брошенном нам вызове. И мы жили по-прежнему, [348] забывая о необходимости подготовки к обороне наших завоеваний и достижений с такой же энергией и самоотверженностью, с какой немцы и японцы собирались сокрушить нас.
В только что окончившейся войне мы добились успеха и сохранили неизменным наш американский образ жизни. Мы можем жить по-старому при нашей системе управления государством, заниматься частным предпринимательством, совершать прогулки верхом, посещать церковь, играть в гольф, слушать веселую джазовую музыку, если мы только воспринимаем эти привилегии как символы свободы и не считаем их чем-то само собой разумеющимся. И это не пустая ораторская болтовня в день 4 июля{40}, когда мы говорим, что все, чем мы владеем, стоит того, чтобы его сохранить. Мы сделаем это только при том условии, если почувствуем твердую решимость и волю к защите нашего образа жизни. Первые американские поселенцы по своему характеру были глубоко религиозными и добропорядочными людьми, но, когда это требовалось, они также воевали, причем очень храбро.
В Америке таится огромная внутренняя сила — не только в природных ресурсах, а главным образом в народе, который в мирное время вкладывает ее в промышленность, в постройку небоскребов, дорог, школ и больниц. В прошлом всякий раз, когда возникала необходимость, Америка была способна реализовать свою скрытую силу, создавая корабли, пушки, самолеты. Однако это зависело от другого жизненно важного фактора — фактора времени; время было необходимо для того, чтобы начать действовать, прежде чем противник разрушит и уничтожит нашу способность к сопротивлению. Но сейчас мы должны помнить следующие слова президента Трумэна: «...Мы больше никогда не сможем рассчитывать на такую роскошь, как время для подготовки к обороне». Это относится ко всем нашим вооруженным силам и, в частности, к нашему военно-морскому флоту, который должен преградить путь противнику далеко от наших берегов. Это в равной степени относится и к [349] службе разведки, ибо в наше время действенной силой является знание противника.
В самый разгар приготовлений к выполнению сверхсекретной операции «Шангри-Ла» я получил письмо, которое привлекло мои мысли к управлению военно-морской разведки. Указание капитана 1 ранга Пьюлстона было живо еще как в моем сердце, так и в сознании, да я и сам считал себя в первую очередь офицером разведки. Но война не позволила мне уделять вопросам разведки военного времени столько внимания, сколько бы мне хотелось. Связь была налажена слабо, и проходили недели, а должной информации с родины не поступало.
Однако я воображал, что наша разведка играла в войне активную роль и вела войну своими собственными средствами и что в это тяжелое и ответственное время она стала важным звеном американской военной машины.
В письме от 3 февраля 1942 года мне сообщили о первых достоверных новостях. Письмо прислал мой старый дорогой друг, ныне покойный, полковник Джон Томсон-младший, состоявший на службе в корпусе морской пехоты США; следует отметить, что он был не только прекрасным писателем и актером, но и выдающимся стратегом, тактиком и отличным солдатом. В нескольких строчках письма Томсон в характерном для него энергичном стиле кратко изложил все то, что я с таким нетерпением ждал со времени начала военных действий: «...Я все еще в управлении военно-морской разведки, — писал он, — перспектива выбраться отсюда — весьма слабая. Я руковожу отделом американских республик, Южная Америка висит на моей шее, как камень. В течение трех месяцев я летал на самолете во все эти осточертевшие мне места и возвратился как раз накануне 1 декабря. Сейчас, да поможет мне бог, я консультант. Да, судя по тому, как наши вояки взялись за дело, война продлится долго, и я уверен, что столкнусь еще с немалыми трудностями».
Он ратовал за немедленные наступательные действия в войне, этот бравый солдат морской пехоты, и против того, что сам называл «черепашьей войной». Но бюрократы военного времени уволили его в отставку. Он пишет мне: «...Ну что ж, теперь я работаю здесь, я ведь старый наемник, и мне нечего краснеть за поступки этих янки». [350]
И, наконец, обращаясь к теме, близкой нам обоим, Томсон скупо сообщил о положении дел в управлении военно-морской разведки: «...Я бы сказал, мой дорогой Захариас, что управление чрезвычайно похоже на внешний край водоворота: нет ничего постоянного. Кинг подмял под себя Старка, забрав большинство обязанностей последнего, так что еще одна звезда первой величины появилась на нашем небосклоне, сверкая на небе и сбивая с пути мореплавателей. Руководит управлением Уилкинсон — это уже третий начальник за полтора года.
У Билла Хэрда — иностранный отдел, Уоллер ведает нашими «домашними» делами. За твоим старым письменным столом орудует умелый и опытный Мак-Колл... Мы раздулись ужасно: нигде и никогда раньше дилетанты со связями не имели еще такого убежища. А вообще же управление военно-морской разведки — неплохая организация, оно продолжает давать информацию. Но что стоит эта информация, если она не используется? Кажется, здесь царит архивный дух».
Итак, полковник Томсон в нескольких строчках своего письма вскрыл застарелую болезнь нашей разведки. Письмо опечалило меня, оно пробудило во мне воспоминания и тоску по родине, стремление вернуться в разведку, где для меня наверняка имелась чрезвычайно важная работа. Моему желанию вернуться в разведку противостояло сознание важности той работы, которую я выполнял. Я должен сказать, что пост, занимаемый мною, был одним из возможно лучших назначений для командира в военно-морских силах, которое он мог бы просить в военное время, — командование тяжелым крейсером на активном театре военных действий.
Весной 1942 года командование военно-морским флотом Соединенных Штатов Америки полностью перешло на время войны к президенту Рузвельту; адмирала Кинга направили в распоряжение объединенного командования. Между мной и адмиралом Кингом всегда были хорошие отношения, адмирал, по-видимому, обладал конструктивным пониманием важности разведки и должным образом оценивал ту работу, которую мне выпало счастье выполнять в прошлые годы. Как-то раз он сказал: «Если я когда-нибудь стану начальником военно-морских операций, [351] то Захариас. будет у меня руководить военно-морской разведкой».
Вскоре после того, как адмирал Кинг принял новое назначение, мне было приказано отправиться в Вашингтон в распоряжение начальника военно-морских операций сразу, как только прибудет мой преемник. Этой переменой я был обязан адмиралу Кингу. Однако мои мечты о возвращении в разведку сбылись только частично — я узнал, что такое «министерские интриги».
Прошло несколько месяцев, прежде чем мой преемник принял корабль, и, наконец, в июне 1942 года, после сражения в Коралловом море, я поспешил в Вашингтон. Предоставленный мне двадцатидневный отпуск, который я намеревался провести дома, был отменен вследствие «срочной служебной необходимости».
Я прибыл в Вашингтон накануне очередного перемещения в управлении морской разведки: адмирал Уилкинсон, человек с душой истинного моряка, хотел вернуться во флот, и капитана 1 ранга Кингмэна, помощника начальника управления, как будто тоже собирались перевести на море. В ожидании новых назначений и предвидя свое логически вероятное продвижение вверх по служебной лестнице, я временно возглавил иностранный отдел, переданный мне капитаном 1 ранга Хардом, который также уходил на корабль.
Через несколько недель объявили новые назначения на соответствующие должности. Капитан 1 ранга Гарольд Трейн, которого обошли званием контр-адмирала при очередном присвоении и который до этого никогда ни единого дня не работал в разведке, был назначен начальником управления военно-морской разведки. Я получил пост его заместителя — этим на меня взвалили весь объем работы Трейна, причем последнему по окончании великой реорганизации присвоили звание контр-адмирала.
В течение нескольких недель, которые я провел в управлении военно-морской разведки, я убедился, что нам следует пересмотреть нашу работу и поставить ее с головы на ноги, если мы действительно хотим превратить управление в эффективную разведывательную организацию, отвечающую требованиям военного времени.
Тогда мне часто приходили на память пророческие слова Томсона об «архивном духе», который все еще царил в управлении. Поэтому мое назначение на пост заместителя [352] начальника разведки явилось для меня великим разочарованием, ибо я знал, что наша традиционная «иерархическая лестница» замедлит реализацию подготовленных мной планов; но я надеялся получить полную поддержку со стороны адмирала Трейна, который был новичком в разведке и толком не знал ее специфических проблем и методов их решения. Месяцы, последовавшие за моим назначением, оказались для меня чрезвычайно трудными. Я был вынужден вести сложную борьбу против прямой обструкции и инертности, но все же сумел и в этих условиях осуществить часть намеченной мной программы.
Весной 1942 года Вашингтон напоминал встревоженный пчелиный улей. Последствия катастрофы в Пирл-Харборе проявлялись еще в виде неразберихи, а порой и полного хаоса. Мы удваивали свои организационные усилия, хотя американская военно-бюрократическая машина постепенно приходила в себя от полученного удара. Но последнее не относилось к разведке.
Для многих неискушенных умов слово «разведка» имело, по-видимому, какое-то ничем не оправданное очарование; они мысленно окружали разведку романтическим ореолом войны либо просто считали службу в ней занятным приключением. В этот период многие хотели работать в органах разведки. Желающих попасть в разведку было так много, а их пригодность для разведки настолько мала, что нам часто приходилось отказывать им, хотя многие из просителей были вооружены солидными рекомендациями. Одновременно я начал чистку органов военно-морской разведки, в частности особенно ответственных участков. Все эти мероприятия были встречены одобрением офицеров разведки «низшей инстанции» нашей системы; результатом явился резкий подъем морального состояния в разведке по всей территории США.
Очень многие приходили ко мне с выражением своей благодарности и признательности. Я знал, что все шаги, предпринимаемые мной для улучшения работы в военно-морской разведке, вызовут нежелательный резонанс среди офицеров «высшей инстанции». Я старался не реагировать на эти неприятные для меня настроения.
Служба в разведке в то время вошла в моду. Разведывательные группы и организации вырастали в столице, как грибы, причем каждая новая группа считала своим [353] первым долгом установление собственной системы работы вместо того, чтобы заимствовать ценный опыт у существующих разведывательных организаций. При сложившейся ситуации мы пришли к выводу, что даем слишком мало действительно ценной информации, которая в верхах могла быть принята как абсолютно надежная и полезная для ориентации и принятия необходимых решений. Таким образом, разведка военного времени работала по принципу «слишком быстро и слишком много», то есть количество преобладало над качеством, что в данном случае было абсолютно недопустимо.
Особенно остро эти недостатки давали себя чувствовать в нашей военной организации, созданной как удачное решение проблемы образования единого командования — объединенного комитета начальников штабов Соединенных Штатов и англо-американского объединенного штаба. И действительно, первой проблемой, вставшей перед президентом Рузвельтом, явилась проблема создания единого руководства глобальной войной; и президент должен был ее решить правильно, если мы хотели вести войну, как подобает деловым людям. Его решение оказалось гениальным, оно обеспечило создание идеально действующей военной машины из числа когда-либо существовавших в истории человечества для ведения коалиционной войны.
Действуя в соответствии с рекомендациями своих военных советников, в частности адмирала Уильяма Д. Леги, своего собственного начальника штаба, президент создал две организации верховного командования — одну американскую, другую — англо-американскую. Американской организацией верховного командования явился объединенный комитет начальников штабов, состоявший из начальника штаба президента США, начальника штаба армии, командующего ВВС армии и начальника военно-морских операций. Международная организация, получившая название «англо-американский объединенный штаб», состояла из американского объединенного комитета начальников штабов и его эквивалента в Англии. Эти два органа являлись военной машиной, уникальной по своему устройству, беспрецедентной по своей четкости в работе и беспримерной по достигнутым результатам. [354]
Если надо выделить какую-нибудь организацию для оказания ей предпочтения за наибольший вклад в победу над противником, то такой организацией является англо-американский объединенный штаб — этот международный «мозговой трест» военного времени.
Начальники штабов встречались каждый день в обстановке, которая сделала бы честь Голливуду. Беломраморный дом на Конститьюшен-авеню был отведен под штаб-квартиру, его превратили в сверхсекретное здание, окружили колючей проволокой и охраной. В кустах были замаскированы пулеметные гнезда, оборудована остроумная система электросигнализации для оповещения о нежданных посетителях, желающих проникнуть за пределы запретной зоны; ночью мощные прожекторы освещали подходы к зданию, чтобы облегчить охране обнаружение незваных гостей. Стены в зале заседаний начальников штабов были увешаны сложными картами, в готовности держали экран киноустановки для показа в замедленном темпе кинокартин о военных операциях. Прямой провод соединял начальников штабов с театрами военных действий для облегчения наблюдения за ходом войны. Они имели все: собственных начальников связи, собственные штабы, но были лишены собственных разведывательных организаций.
Отсутствие разведывательной службы, непосредственно подчиненной объединенному комитету начальников штабов, а также необеспеченность их информацией, предназначенной для высших инстанций, чувствовались очень остро, и однажды адмирал Кинг вызвал меня к себе для обсуждения этой проблемы. Идея, которая родилась в результате нашего совещания, заключалась в предложении создать разведывательную организацию, объединяющую в одном центре все армейские и флотские разведывательные источники, и объединить под руководством объединенного комитета начальников штабов все разведывательные службы правительства для обеспечения необходимыми разведывательными данными президента и объединенный комитет начальников штабов.
Адмирал Кинг одобрил предложение о выработке специального плана для достижения этой цели.
Я вспоминаю дни в довоенном Токио, когда капитан 1 ранга Уотсон разработал план, названный «План М». Создатель этого плана Сидни Ф. Машбир теперь проживал [355] в Вашингтоне, он уволился из армии в отставку в 1923 году после японского землетрясения, которое уничтожило его организацию в Японии. Ему присвоили звание подполковника, и он был зачислен в резерв разведки армии. Впоследствии его привлекли к выполнению секретного задания в Японии для наших военно-морских сил. В этой работе он пытался провести в жизнь свой «План М». Мы посоветовали ему держаться в стороне от американских военного и военно-морского атташе, чтобы избежать подозрений японских властей. Он должен был использовать с возможной полнотой свои прежние деловые связи в Японии. Он так и сделал, но это возбудило подозрения военного атташе, который предложил подвергнуть Машбира соответствующей проверке, когда тот будет на Гавайских островах. В результате разведка на Гавайских островах представила начальству свой доклад.
До меня дошла его копия. Ознакомившись с ним, я увидел, что он полностью построен на ошибочных предположениях. Тем не менее доклад произвел соответствующее впечатление в отделе G-2, и поводом Для отстранения Машбира от работы явилась его собственная ошибка, сделанная при заполнении какого-то бланка. Несмотря на то» что позднее я послал секретный доклад главе этой службы и объяснил, что Машбир работал на военно-морские силы, дело поправить не удалось. Все основывалось на недоразумении, и, как я объяснил в комиссии конгресса, оно явилось одной из причин того, что мы не получали информации из Японии до 7 декабря 1941 года.
Когда же начались военные действия, войска связи США немедленно разыскали Машбира, учитывая его разностороннюю техническую подготовку. Позднее его «занял» у них отдел G-2 для посылки в Австралию; надо сказать, что это действие вызвало у многих удивление.
Но там, в Австралии, исполнительность и успехи в работе принесли Машбиру звание полковника, которое он получил от генерала Макартура спустя месяц после проведенной им реорганизации важного отдела — отдела переводов союзных войск юго-западного района Тихого океана, начальником которого он являлся. Начиная с этого времени, он постоянно находился в центре деятельности разведывательной службы генерала Макартура, и многие вспоминают его по кинохронике о предварительных переговорах по вопросу о капитуляции в Маниле. [356]
Тот человек, который протянул японскому генералу только палец, когда генерал попытался пожать ему руку, и есть Машбир.
Хорошо зная Сида, его подготовку, опыт и интересы, я обратился к нему за советом и помощью и пригласил присоединиться ко мне в выработке плана создания объединенной разведывательной организации.
В последующие четыре месяца я вел действительно аскетический образ жизни. Я целыми днями пропадал в управлении военно-морской разведки, занимаясь реорганизацией, и работал над вопросами, требующими немедленного разрешения, а вечера мы с Сидом проводили вместе, вырабатывая план для адмирала Кинга. Подготовленный нами проект плана, вероятно, давал ответ на большинство возникших вопросов и обеспечивал создание такой организации, которая была необходима для ликвидации недостатков в разведке. В такой организации остро нуждался объединенный комитет начальников штабов. Новая организация, существующая пока на бумаге, называлась «Объединенный разведывательный комитет».
Это была первая попытка в нашей истории в деле создания разведывательного ведомства на должном уровне, полностью способного помочь стране в ее военных усилиях путем обеспечения разведывательными данными самого высокого качества.
Адмирал Кинг тщательно изучил наш план. Я наблюдал за ним, когда он читал проект плана, и по мере того, как он перелистывал страницу за страницей, замечал признаки одобрения на его бесстрастном лице. Закончив чтение документа, он взял карандаш и изменил во всем плане одно единственное слово: вместо «Объединенный разведывательный комитет» он написал «Объединенное разведывательное управление». Затем адмирал положил план в ящик письменного стола и сказал: «Я посмотрю, что может быть сделано по этому проекту». Впоследствии нам передавали следующие его слова: «Если я буду жив, то этот план будет осуществлен». Эта фраза означала полное одобрение плана.
Однако до осуществления этого плана было еще далеко. После того как он полностью был закончен, представлен на рассмотрение и одобрен по крайней мере в одной из самых высоких инстанций, кто-то затормозил его движение — о проекте забыли. Я надеюсь, что когда-нибудь [357] станут известны причины этой тактики создания всевозможных препятствий, которая фактически нанесла большой вред армейской и военно-морской разведке во время войны. Тогда я не мог бороться с подобными вредными влияниями, так как меня не поддерживали даже в моем собственном управлении. Армейская разведка, которая находилась под начальством генерала Шермана Майлса, также сталкивалась с подобными явлениями. Но Шерману Майлсу повезло: его поддерживал военный министр Стимсон. Я уверен, что в реорганизации, которая должна произойти в будущем, конгресс отдаст должное разведке, ибо разведка является одной из тех организаций, от деятельности которой зависит будущее всей нашей страны. Даже в период написания этой книги, когда уже делает свои первые шаги новое центральное разведывательное управление и его значение признано всеми, я чувствую, что та же самая невидимая рука тянется в своих хищных усилиях захватить власть.
Таким образом, у себя на родине я в 1942 году наблюдал вторую войну: бесконечную битву в Вашингтоне, в которой столкнулись многочисленные доклады и докладные записки и обычными жертвами которой оказались всевозможные разумные проекты. [358]