Преследование противника и борьба за снабжение своих войск
В период сражения за плацдарм противник держал свою 15-ю армию в районе Кале. Он все еще был убежден, что мы намеревались предпринять высадку десанта против этого укрепленного района, и потому упорно отказывался использовать войска 15-й армии для усиления своей группировки в Нормандии. Мы прибегали к любой уловке, чтобы держать его в заблуждении относительно возможных операций в районе Кале; например, генерал Макнейр находился на Европейском ТВД с тем, чтобы мы могли говорить о нем как о командующем армией, хотя его армия была призрачной. Упоминать его имя было официально запрещено цензурой, но мы позаботились о том, чтобы здесь, в Англии, это ни для кого не оставалось тайной- Таким образом, любой агент держав «оси» нашел бы информацию о пребывании здесь генерала [328] Макнейра важной и немедленно передал бы ее своему командованию, которое, как мы надеялись, решило бы, что задачей «армии» Макнейра является наступление через Па-де-Кале.
Наконец у противника начало складываться более четкое представление об общей обстановке — мы быстро поняли это. Вскрытие сил противостоящей группировки составляет одну из постоянных задач всей разведывательной деятельности на поле боя. Из полученных данных мы выяснили, что в конце июля немцы начали перебрасывать через Сену в Нормандию войска 15-й армии. Но противник опоздал. Он также перебросил сюда несколько дивизий из Южной Франции, Бретани, Голландии и даже из самой Германии, но так и не смог остановить наше наступление.
Когда 1 августа начал функционировать штаб 3-й армии, наши сухопутные войска были доведены тем самым до четырех армий. На правом фланге находилась 3-я армия генерала Паттона, рядом с ней действовала американская 1 -я армия под командованием генерала Ходжеса. Эта две армии составляли 12-ю группу армий под командованием генерала Брэдли. На левом фланге боевые действие вела английская 21-я группа армий генерала Монтгомери, в составе которой были английская 2-я армия под командованием генерала Демпси и канадская 1-я армия генерал-лейтенанта Генри Крерара. Английской авиацией, поддерживавшей группу армий Монтгомери, командовал маршал авиации Каннингхэм. Группу армий генерала Брэдли поддерживала американская 9-я воздушная армия под командованием генерал-майора Хойта Ванденберга; ему подчинялись генерал-майор Отто Вейланд, командовавший тактической авиацией, поддерживавшей 3-ю армию Паттона, и генерал Куэсада, командовавший авиацией, поддерживавшей армию Ходжеса.
Приданная этим армиям и группам армий авиация выполняла свои задачи по указанию общевойсковых командиров. Однако все части и соединения тактической авиации были подчинены Ли-Меллори, и, следовательно, вся тактическая авиация, как американская, так и английская, при необходимости могла быть использована для нанесения массированных ударов по вражеским объектам согласно приказу штаба верховного командования [329] союзных экспедиционных сил. Типичным примером тесного взаимодействия между наземными и воздушными силами являлся срыв английской авиацией немецкого наступления на Мортен в секторе действия американских войск генерала Брэдли. Благодаря такой гибкости в командовании тактическая авиация могла также поддерживать тяжелые бомбардировщики, даже когда те шли на бомбардировку объектов в глубине Германии.
К концу августа силы союзников на континенте составляли 20 американских дивизий, 12 английских, три канадские, одна французская и одна польская. У англичан больше не было в наличии никаких дивизий, однако на территории Англии находились дополнительно шесть американских дивизий, в том числе три воздушно-десантные. Боевые силы авиации составляли приблизительно 4035 тяжелых бомбардировщиков, 1720 легких и средних бомбардировщиков, в том числе и торпедоносцев, а также 5 тыс. истребителей. К этому следует добавить авиатранспортное командование, которое имело в американских и английских частях более 2 тыс. самолетов.
При действиях против разбитого и деморализованного противника почти любой риск оправдан и достижение успеха обычно зависит от смелого и дерзкого маневра наступающего. Бои по прорыву сильной вражеской обороны и стремительные наступательные операции, последовавшие в течение трех недель после прорыва, должны были привести нас именно к такой ситуации, в какой мы теперь оказались; мы составили наши планы с таким расчетом, чтобы наилучшим образом использовать первоначальный успех. Однако возникшая проблема снабжения войск, устремившихся вперед, требовала эффективного решения, если мы хотели в полной мере и дальше развить наметившийся крупный успех.
Наши тыловые подразделения работали на очень ограниченном пространстве в период всего сражения за плацдарм. Единственными действующими портами были Шербур и искусственный порт в английском секторе плацдарма возле Авранша. Восстановление шербурского порта оказалось весьма трудным делом. Гавань и подступы к ней нужно было очистить от сотен мин, многие из которых являлись новейшими образцами этого вида [330] боевого вооружения. Мы начали пользоваться портом в июле, но до середины августа его пропускная способность оставалась очень невысокой. Искусственный порт в американском секторе плацдарма был полностью разрушен во время шторма в июне. Из Авранша и Шербура мы не были бы в состоянии прокладывать дороги и железнодорожные пути, создавать передовые склады, но мы сделали бы это, если б наши войска прорвались к основанию полуострова Котантен, как мы первоначально планировали. Поэтому все наши продвигавшиеся вперед войска нужно было снабжать из запасов, созданных возле районов десантирования, по дорогам и железнодорожным путям, которые нуждались в серьезном ремонте.
В силу ограниченных возможностей этих портовых сооружений они, естественно, не могли удовлетворять наши возраставшие потребности, и по мере продвижения к Германии противник остановил бы нас на каком-нибудь рубеже или мы сами прекратили бы наступление из-за перегрузки путей снабжения.
Усиленная дивизия, ведущая активные боевые действия, потребляет в среднем ежедневно от 600 до 700 тонн различных боевых грузов. В условиях позиционных боевых действий основную часть этого тоннажа составляют боеприпасы; при наступлении же основную часть грузов будут составлять топливо и смазочные материалы.
В условиях, когда 36 дивизий вели боевые действия, мы оказались перед проблемой ежедневной доставки на фронт из района плацдарма и портов около 20 тыс. тонн грузов. К тому же наши передовые соединения быстро продвигались вперед, иногда со скоростью до 75 миль в день. Службы тыла должны были только поспевать за ними. Каждая миля в этом продвижении вперед удваивала трудности, так как автомашины, занятые на доставке грузов для наступающих войск, должны были делать двойной пробег — на побережье, в район плацдарма и обратно на фронт. Нужно было доставлять многие тысячи тонн грузов для передовых аэродромов, перевозить тяжелое оборудование и технику для ремонта дорог и мостов.
В те дни, когда мы были ограничены пределами плацдарма, мы не могли точно предвидеть реакцию противника [331] на успешный прорыв наших войск на правом фланге. Наиболее логичным для него шагом, как нам казалось, будет быстрая переброска его сил к реке Сене, чтобы организовать оборону переправ через нее. Если бы он решил сделать именно так, то, несомненно, создал бы упорную оборону на этом рубеже и защищал его до тех пор, пока не возникла бы угроза окружения со стороны наших наступающих войск.
Если бы нам пришлось вести крупное сражение на Сене, то мы располагали бы относительно короткими линиями коммуникаций, и проблема снабжения войск постепенно была бы решена, подразделения обслуживания и подвоза приспособились бы к темпу продвижения наших войск. Однако когда немецкое командование по настоянию Гитлера решило продолжать обороняться и одновременно нанести контрудар во фланг наших наступающих колонн у Мортена, обстановка резко изменилась.
Мы тут же поспешили повернуть наши войска и с юга ударить по вражеским тылам, чтобы завершить эту операцию полным разгромом противника. В случае нашего успеха промежуточные сражения на Сене и Сомме, которые мы не исключали из своих расчетов, не состоялись бы, а наша проблема свелась бы к выявлению максимально отдаленного рубежа, на который мы могли выйти, прежде чем службы обеспечения исчерпают свои возможности.
Поэтому, когда генерал Брэдли поворачивал основные свои силы в сторону тылов противника, передо мной встала задача пересмотреть весь наш план кампании и внести в него изменения в связи с таким ходом событий на фронте.
Тогда нам представились две наиболее обнадеживающие возможности, а именно: быстрейший захват Марселя далеко на юге и Антверпена в Бельгии. Обладание Антверпеном, если порт окажется в пригодном для эксплуатации состоянии, разрешило бы все наши проблемы со снабжением северного участка нашего фронта. Антверпен располагался значительно ближе к границам Германии, и это сократило бы железнодорожные и автомобильные маршруты перевозок в такой степени, что снабжение [332] войск более не стало бы ограничивающим фактором в осуществлении кампании, по крайней мере, на северных участках фронта.
Мы надеялись на быстрый захват порта Марсель, так как немцы в основном уже вывели из этого региона свои мобильные дивизии. Успех на этом направлении обеспечил бы нашим войскам на правом фланге самые лучшие пути снабжения. В этот порт в ближайшее время были бы направлены из США подкрепления, а пропускная способность великолепных железных дорог, идущих по долине Роны, была столь велика, что без серьезных затруднений осуществлялось бы снабжение войск на любом участке к югу от Люксембурга.
Для полного использования этих двух возможностей было, разумеется, важно, чтобы войска на правом фланге как можно скорее соединились с 6-й группой армий генерала Деверса, которая будет подходить сюда с юга. Одновременно с этим мы должны были наступать крупными силами в северо-восточном направлении, тем самым быстро очищая от противника район, откуда он постоянно обстреливал Южную Англию снарядами Фау-1 и Фау-2. Однако главной задачей были скорейший захват Антверпена и выход на рубежи восточнее его, чтобы обеспечить безопасность использования нами этого крупного порта.
Все это соответствовало первоначальным планам. Однако перспектива нашего продвижения высокими темпами обещала, что мы сможем быстро овладеть еще и другими портами на севере, а это уменьшало бы нашу зависимость от портов в Бретани. Но нужно было определить, справятся или не справятся наши службы тыла, которые с трудом выполняли свои функции в течение первых семи недель боев с этими новыми задачами.
Все войска наверняка будут ощущать перебои со снабжением. Надо было так распределять предметы материального обеспечения, чтобы наступающие части и соединения, не останавливаясь, могли выполнить основные задачи.
Когда боевые действия приобретают маневренный характер, как это было во Франции в конце августа и начале сентября, всеми — от командира дивизии и выше — [333] овладевает идея, что если бы получить всего несколько тонн боеприпасов и горючего, то можно было бы сделать еще один бросок вперед и выиграть войну. Это именно тот боевой дух, который приводит к победе в войне, и его всегда нужно поддерживать. Инициатива, уверенность и смелость во все времена остаются лучшими чертами хорошего боевого командира. Когда мы быстро продвигались по Франции и Бельгии, все командиры требовали приоритета над другими частями и соединениями в вопросах снабжения. И каждый из них, бесспорно, рисовал заманчивые перспективы для решительных и эффективных действий. В результате требования таких командиров выглядели вполне обоснованными и логичными.
В последние дни лета 1944 года, как нам было известно, немцы все еще располагали значительными резервами внутри Германии. Любое предложение о решительном броске небольшими силами с целью форсирования Рейна и дальнейшего наступления к центру Германии было бы совершенно неприемлемым. Даже если бы эти силы составили около дюжины дивизий, а большому числу войск просто невозможно было обеспечить поддержку, то наступающая колонна по мере выделения из своего состава частей для прикрытия флангов постепенно настолько уменьшилась бы, что в конечном счете оказалась бы перед фактом неизбежного поражения. Такая попытка с нашей стороны была бы на руку противнику.
Чем больше мы изучали обстановку, тем яснее становилось, что разработанный в течение многих месяцев план операции все еще оставался в силе, хотя некоторые конкретные моменты в сложившейся обстановке не были предусмотрены в нем. Поэтому я решил, что мы будем наступать на правом фланге до места встречи с войсками генерала Деверса, то есть приблизительно, по нашим расчетам, до района Дижона, в то время как на левом фланге Монтгомери получит распоряжение продвигаться вперед как можно быстрее, чтобы обязательно выйти на рубеж, на котором можно будет надежно прикрыть Антверпен. Брэдли приказал 1-й армии генерала Ходжеса наступать на одной линии с английскими соединениями приблизительно в направлении на Ахен, с тем чтобы обеспечить успех на нашем левом фланге. [334]
Это наступление в северо-восточном направлении, как мы надеялись, будет настолько быстрым, что мы, возможно, даже сумеем овладеть плацдармом на восточном берегу Рейна до того, как произойдет неизбежная остановка наших войск. Захват такого плацдарма явился бы непосредственной угрозой Руру.
Именно в соответствии с этим планом развернулись бои в последующие недели.
Боевые действия 12-й и 21-й групп армий развертывались вполне удовлетворительно, 7-я же армия под командованием генерал-лейтенанта Александра Патча добилась крупного успеха на юге Франции.
На конференции в Тегеране в конце 1943 года западные союзники информировали генералиссимуса Сталина, что вспомогательное наступление на юге Франции будет неотъемлемой частью нашего наступления через Ла-Манш, для того чтобы открыть второй фронт в Европе. Однако в начале 1944 года союзники вели кампанию в Италии и были заняты разработкой планов крупнейшей операции «Оверлорд». Поэтому в течение всей первой половины 1944 года генералу Вильсону, командующему войсками на Средиземноморском ТВД, трудно было точно установить, какие силы будут выделены для участия в операции «Драгун».
Принятое мною в январе решение о том, что операция «Оверлорд» должна быть начата высадкой десанта в составе пяти дивизий, сделало невозможной одновременную десантную операцию на юге Франции. В результате вновь началось обстоятельное изучение наших возможностей и обмен мнениями между Объединенным англоамериканским штабом, генералом Вильсоном и мною относительно целесообразности проведения операции «Драгун». С самого начала я был горячим сторонником идеи вспомогательного наступления на юге и никогда в ходе длительной дискуссии вокруг этого вопроса не соглашался с исключением этой операции из наших планов. В этом меня поддерживал генерал Маршалл.
Все эти споры сразу же отошли в прошлое, когда нас заверили, что вскоре будут выделены силы в составе по меньшей мере десяти американских и французских дивизий, которые войдут в 6-ю группу армий генерала Деверса. Они будут наступать на север, чтобы соединиться с [335] нами. Затем из США вскоре начнут прибывать в качестве подкрепления новые американские дивизии. В тот период не было никаких других факторов, которые воздействовали бы столь решающим образом на создание для нас благоприятных условий для обеспечения окончательного и полного разгрома немецких войск, чем это вспомогательное наступление с юга вверх по долине реки Роны.
В силу большого расстояния от армии генерала Патча до моего штаба и отсутствия достаточно надежной связи было решено, что за генералом Вильсоном остается оперативное руководство этой армией до тех пор, пока у меня не появится возможность взять ее под свой контроль. Как полагали, такое положение будет сохраняться примерно до 15 сентября. Однако с.началом вторжения на юг Франции все планы как боевого, так и материально-технического обеспечения были составлены из предположения, что вскоре все союзные войска создадут единый сплошной фронт. Мы хотели, чтобы это произошло быстрее, с завершением боев на Сене. В конце августа Брэдли приказал 3-й армии Паттона наступать в восточном направлении с основной задачей как можно скорее соединиться с 7-й армией.
Остальные силы союзников продолжали наступление в северо-восточном направлении, чтобы освободить Бельгию, захватить Антверпен и угрожать Руру. Это наступление осуществлялось на широком фронте, и с большим успехом. Например, американские 7-й и 19-й корпуса продвигались настолько быстро, что в районе Монса, где в Первую мировую войну произошло одно из крупнейших сражений, они окружили целый немецкий корпус. После ожесточенного боя было взято в плен 25 тыс. немецких солдат и офицеров. В иных условиях это было бы преподнесено как крупная победа, однако тогда этот эпизод прошел почти не замеченным прессой.
К концу августа остро встал вопрос о том, как быть с Парижем. В ходе всех предварительных операций мы прилагали большие усилия, чтобы избежать прямых бомбардировок французской столицы. Даже при нанесении ударов по французским линиям коммуникаций мы старались бомбить железнодорожные узлы, расположенные вблизи этого города, и совсем не трогали станций внутри [336] самого Парижа. Мы хотели также избежать боев непосредственно в самой столице, намереваясь окружить ее и вынудить сдаться находившийся там немецкий гарнизон. Мы, конечно, не могли знать истинной обстановки в городе. В это время мы стремились беречь каждую унцию топлива и каждый снаряд, чтобы обеспечить себе выход на максимально выдвинутые рубежи, и я надеялся отложить фактический захват Парижа до тех пор, пока не получу сведений о том, что его жители голодают или оказались в отчаянном положении.
В этом вопросе на меня сильно влияли действия «свободных французов» в самом Париже. По всей Франции «свободные французы» оказывали нам неоценимую помощь в ходе боев, но особую активность они проявляли в Бретани. Без этого нам потребовалось бы значительно больше времени для освобождения Франции и нанесения поражения противнику в Западной Европе, потери при этом мы несли бы более серьезные. Так что когда «свободные французы» подняли восстание в Париже, нужно было быстро оказать им поддержку. Из имевшихся у нас сведений было ясно, что крупного сражения не произойдет, поэтому мы считали, что достаточно вступления в город одной или двух союзных дивизий, чтобы завершить освобождение столицы Франции.
По решению генерала Брэдли почетная миссия первой вступить в город была поручена французской 2-й дивизии под командованием генерала Леклерка. Ветераны этой дивизии начали боевой путь у озера Чад три года назад, совершили почти немыслимый переход через пустыню Сахара, присоединились к 8-й армии, чтобы принять участие в последних фазах африканской кампании, и теперь, 25 августа 1944 года, ее командир принял капитуляцию генерала, командовавшего немецким гарнизоном в Париже. Это была принесшая удовлетворение кульминация одиссеи, начавшейся в Центральной Африке и завершившейся в Берхтесгадене в Германии.
Однако для полного подавления противника в Париже и восстановления в столице порядка пришлось ввести туда американскую 4-ю дивизию. К счастью, бои не причинили большого материального ущерба городу. С нашей точки зрения, наиболее существенным из всех благоприятных [337] обстоятельств было то, что мосты через Сену остались неповрежденными.
Сразу же после захвата Парижа я выразил генералу де Голлю надежду, что он быстро прибудет в Париж; я хотел, чтобы он, как символ французского Сопротивления, въехал в столицу Франции, прежде чем я войду или пройду через нее.
В субботу, сразу же после захвата города, я заехал в штаб генерала Брэдли и узнал там, что генерал де Голль со своим штабом уже обосновался в одном из правительственных зданий в Париже. Я тут же принял решение нанести ему официальный визит. Сообщив Монтгомери о своем намерении, я попросил его сопровождать меня. Но он не мог оставить командный пункт ввиду быстро изменявшейся обстановки на его участке фронта, и я ограничился тем, что взял с собой своего английского помощника полковника Голта.
По пути в Париж нам с Брэдли пришлось сделать небольшой крюк, обходя район, где еще продолжались бои, но в город мы вошли тихо и незаметно, как и предполагали, незадолго до полудня в воскресенье 27 августа. Мы немедленно направились к де Голлю, который был уже окружен традиционной республиканской гвардией в великолепней форме. Мы посетили также генерала Дже-роу в штабе американского 5-го корпуса и остановились, чтобы увидеться с генералом Кенигом, который, как мой подчиненный по штабу верховного командования союзных экспедиционных сил, являлся командующим всеми внутренними силами «свободных французов». В то время как мы ехали по городу, видимо, распространился слух о том, что мы с Брэдли находимся в столице: когда мы проезжали мимо Триумфальной арки на площади Этуаль, нас окружила толпа восторженных граждан. Нас немного смущали радостные приветствия освобожденных жителей города, и мы постарались поскорее выбраться к одним из выездных ворот и вернулись в штаб Брэдли возле города Шартр.
Во время пребывания в столице генерал де Голль откровенно сказал мне о том, что его беспокоит. Он просил о продовольственной помощи и материальном снабжении и, в частности, хотел получить несколько тысяч [338] комплектов военного обмундирования для частей «свободных французов», чтобы тем самым они отличались от бесчинствующих элементов, которые, пользуясь временной неразберихой, могут начать грабить беспомощное население. Он также хотел получить дополнительное количество боевой техники и вооружения, чтобы начать формирование новых французских дивизий.
Наиболее серьезной проблемой было скорейшее установление его власти и сохранение порядка в городе. Де Голль просил выделить ему временно две американские дивизии для использования их в городе, как он сказал, чтобы подчеркнуть его силу и прочно закрепить положение. И тут я вспомнил, как почти два года назад мы, придя в Африку, столкнулись с различными политическими проблемами. На этой территории мы застали функционировавшие правительственные органы, и за все время нашего пребывания там ни один из французских местных руководителей никогда не обращался к союзным войскам за помощью, чтобы те помогли ему взять власть или подтвердить его руководящее положение. Здесь же, казалось, было что-то ироническое в том, что генерал де Голль просит союзные войска помочь ему установить и поддержать его авторитет в освобожденной столице.
Тем не менее я понимал де Голля и, хотя у меня не было свободных частей, чтобы временно разместить их в Париже, все же обещал, что две наши дивизии, отправляющиеся на фронт, пройдут по главным магистралям города. Я предложил устроить церемониальный марш этих войск через город и пригласил генерала принять участие в смотре. Я считал, что эта демонстрация силы и присутствие де Голля на трибуне дадут ему все, чего он добивался. Сам я уклонился от присутствия на параде, но сказал де Голлю, что генерал Брэдли приедет в столицу и будет стоять вместе с ним на трибуне, чтобы символизировать единство союзников.
Поскольку этот парад совпал с предстоявшими боевыми действиями, то, возможно, он оказался единственным случаем в истории войск, церемониальным маршем проследовавших через столицу великой страны, чтобы в тот же день участвовать в запланированном сражении.
Некоторые английские газеты прокомментировали этот факт замечанием, что американцы любят парады, и несколько [339] критически добавили, что английские войска также участвовали в кампании по освобождению Франции, поэтому никто из союзников не должен стремиться присвоить всю славу себе. Однако среди официальных лиц не было никого, кто неправильно истолковал бы обстоятельства парада или подверг критике этот случай. Более того, как только газеты, выступившие с критикой, узнали истинную подоплеку этого церемониального марша, они тут же дали отбой своим предыдущим критическим высказываниям; однако этот эпизод явился еще одним примером того, что командующему в современной войне необходимо всегда учитывать не только фактическую сторону дела, но и то, как будет воспринято общественностью какое-либо событие. Нет надобности утверждать, что можно игнорировать общественность, наивно полагая, что недоразумения временного характера будут преданы забвению в последующие дни победы.
Аналогичный случай произошел в августе, когда в газетную перепалку оказалась вовлеченной американская и английская пресса в связи с появлением в американских газетах сообщения о том, что генерал Монтгомери более не пользуется правом координации действий сухопутных сил — теперь он и генерал Брэдли имеют одинаковые права и подчиняются непосредственно мне. Штаб верховного командования союзных экспедиционных сил выступил с опровержением подобных утверждений, поскольку решение об изменении их статута еще не вступило в силу. Сообщение прессы было совершенно точным, но преждевременным: это изменение было давно предусмотрено нами, однако оно должно было вступить в силу после 1 сентября.
Английская пресса встретила это сообщение с большой обидой. На страницах газет появились высказывания о том, что Монтгомери якобы понизили из-за его боевых успехов. Американская пресса, наоборот, с большим удовлетворением приветствовала это сообщение, так как оно указывало на то, что американские войска на своем направлении вторжения вели боевые операции действительно на. независимой основе. Поспешное выступление штаба верховного командования с опровержением этих утверждений в печати вызвало еще большую путаницу, и генерал Маршалл нашел необходимым направить [340] мне телеграфом запрос по этому вопросу. Мне снова пришлось обстоятельно изложить суть подготовленного нами решения относительно изменения в полномочиях Монтгомери и Брэдли. Я также позволил себе выразить определенное раздражение в связи с этим, заметив в своей ответной телеграмме, что для общественности было недостаточно добиться крупной победы, для нее, по-видимому, более важно то, каким образом она достигнута. Однако в обеих странах реакция была совершенно нормальной. Если бы не были сильны патриотизм и моральный дух, которые порождают такого рода национальную гордость, то организация и сохранение армий в условиях непрерывных потерь оказались бы невозможной задачей. Этот инцидент явился еще одним полезным уроком при решении вопросов, к которым общественность проявляла большой интерес.
В военное время невозможно добиться полной координации и взаимодействия между прессой и военными властями. Для командира секретность является оружием, для прессы она — проклятие. Задача состоит в том, чтобы выработать способ действий, который учитывал бы интересы обеих сторон.
Пресса в первую очередь заинтересована в том, чтобы обеспечить общественность в своей стране информацией. Усилиями тыла страны создаются боевые соединения и вооружение, необходимые для достижения победы. Люди, оставшиеся дома, должны знать обо всем, что делается на войне, за исключением того, что необходимо сохранить в тайне в интересах успеха в боевых действиях. Действительно, командующий на фронте никогда не должен забывать о прямом долге сотрудничать с руководителями в своем правительстве, чтобы поддерживать на нужном уровне моральное состояние гражданского населения, что очень важно во всех отношениях.
Для этой цели у командующего имеется один основной канал воздействия на моральный дух гражданских лиц — корпус представителей прессы на его театре. В этот корпус входят корреспонденты всякого рода газет, журналов и радио, фоторепортеры и кинохроникеры. Некоторые командующие возмущаются присутствием большой группы этих представителей, иногда достигающей значительной [341] численности — в одно время на Европейском театре военных действий находилось 943 корреспондента и репортера.
Когда я впервые встретился с генералами Александером и Монтгомери в Африке, они ратовали за введение для представителей прессы строгих правил и порядков и представили длинный перечень данных, подлежащих цензуре. Александер и Монтгомери понимали, что репортеры находились на театре военных действий по разрешению правительства, но они были настолько обеспокоены сохранением военной тайны, что, казалось, относились к прессе скорее как к неизбежному злу, нежели к ценному связующему звену между фронтом и тылом и органу, который мог оказать большую помощь в ведении кампании.
Англичане имели достаточно обоснованные причины, особенно в начале войны, чтобы проявлять большую сдержанность и консерватизм в отношениях с прессой, чем сотрудники американской штаб-квартиры. В первые дни войны, в частности в 1940—1941 годах, когда Англия оставалась в единственном лице в войне против держав «оси», англичане мало что могли выставить против немцев, кроме ввода противника в заблуждение. Они прибегали ко всякого рода ухищрениям, в том числе к созданию ложных штабов и к ложным донесениям, с целью запутать немцев в вопросах оценки наличных сил у англичан и, что еще более важно, относительно их дислокации. Из этой необходимости сложилась привычка, от которой позднее было трудно отказаться.
Я считал, что командующему следует рассматривать представителей прессы в некотором роде как полуштабных офицеров, понимать их задачу в войне и содействовать им в выполнении этой задачи. Обычно единственным оправданием для введения цензуры служит необходимость сохранить в секрете информацию, которую противник не может получить иначе, как через прессу. Во время войны я лично нарушил это общее правило, временно введя политическую цензуру в Северной Африке и утаив от прессы на первых порах фактические перемены в командовании в Нормандии. В этих случаях, как мне казалось, для этого имелись достаточно веские доводы. И если позднее [342] обнаруживалось, что мое решение было ошибочным, я никогда не уклонялся от признания своей ошибки и выражения сожаления.
Во Второй мировой войне представители американской и английской прессы составляли большую группу умных, патриотически настроенных и энергичных людей. Их можно было с полным основанием посвящать в секреты командующего. Когда это было сделано, группа корреспондентов превратилась в наилучший инструмент воздействия на отдельного репортера, который мог злоупотребить доверием или нарушить неписаные правила, каких придерживалась вся группа. За время проведения кампаний на Средиземноморском и Европейском ТВД я убедился, что корреспонденты обычно отвечали взаимностью на откровенность, доброжелательность и понимание.
В обращении с представителями прессы американская практика сводилась к тому, чтобы давать любую возможность репортеру идти куда и когда угодно. Хотя это и доставляло нам некоторые дополнительные административные заботы, но такой принцип хорошо оправдывал себя, поскольку каждый убеждался, что мы не делаем никаких попыток скрывать свои ошибки. Если таковые и обнаруживались, то их быстро можно было устранить.
Запрещение цензуры называть части, уже ведущие боевые действия, лишает командира одного из мощнейших средств обеспечения высокого морального духа среди своих подчиненных. Солдат, воюющий на фронте, хочет, чтобы другие знали о нем, о его лишениях и страданиях, и, вероятно, ценит это. Ничто, кажется, не доставляет ему большего удовольствия, чем увидеть в газете добрые слова в адрес его батальона, полка или дивизии. Прикрытие действий частей ширмой обезличенности лишает солдата этой радости, и рано или поздно его неудовлетворенность выльется в открытое недовольство. К тому же любой противник, достойный этого названия, быстро вскрывает все противостоящие ему силы. Поэтому заниматься самообманом, делая вид, что с помощью цензорского запрета мы скрываем от противника нумерацию своих частей, ведущих с ним бои, — значит просто раздражать прессу без всякой пользы для дела. [343]
Согласно установившейся в американских войсках в Европе практике серьезная ответственность ложилась на аккредитованных представителей прессы, одной из обязанностей которых было правильное освещение событий — без преувеличения или преуменьшения их значения. У некоторых репортеров обнаруживалась тенденция приверженности к одной конкретной части или даже к конкретному командиру. Такая тенденция приобрела серьезное значение особенно в союзнических войсках, когда пристрастное отношение имело также националистическую окрашенность. Конечно, были и неприятные инциденты, вина за которые в одних случаях ложилась на представителей прессы, а в других — на командиров. Но если рассматривать те огромные возможности, которые имелись для пристрастных репортажей или возникновения неприятностей между воинскими частями, армиями и даже целыми народами, то следует сказать, что представители прессы на фронте обеспечивали сотрудничество союзников, как любая другая группа специалистов в своей области.
С появлением в августе бригадного генерала Фрэнка Аллена-младшего в качестве моего офицера службы общественной информации дружественные отношения между прессой и военными стали укрепляться. В Северной Африке и во Франции он успешно руководил боевым командованием бронетанковой дивизии, и я считал, что его умение сохранять военную тайну и в то же время давать общественности информацию, какую она хотела и в какой нуждалась, будет ценным в общих военных усилиях. С его назначением на штабную работу я хотя и потерял испытанного боевого командира, но избавился от решения многих беспокойных проблем.
Освобождение Парижа 25 августа оказало огромное воздействие на людей; Даже скептики начали понимать, что Гитлеру скоро конец. К этому времени противник понес огромные потери. Со времени нашей высадки в Нормандии три вражеских фельдмаршала и один командующий армией были сняты со своих постов или выведены из строя вследствие полученных ранений. Роммель был тяжело ранен 19 июля, когда его машину обстрелял один из наших самолетов-штурмовиков. Спустя несколько [344] месяцев он покончил с собой, чтобы избежать суда за якобы его причастность к заговору 20 июля с целью убийства Гитлера. Один командующий армией, три командира корпуса и пятнадцать командиров дивизий были убиты или взяты в плен. Противник потерял 400 тыс. убитыми, ранеными или пленными. Половину из этого числа составляли пленные, причем 135 тыс. из них были взяты в плен после 25 июля.
Потери немцев в боевой технике составили 1300 танков, 20 тыс. других боевых машин, 500 штурмовых орудий и 1500 артиллерийских стволов. Немецкая авиация также понесла серьезные потери. Более 3,5 тыс. самолетов было уничтожено, и это в дополнение к тому, что еще перед вторжением немецкие военно-воздушные силы были серьезно обескровлены действиями нашей авиации.
Все это привело к значительному снижению морального духа в войсках противника. Особенно это было заметно среди военнопленных старших офицеров, так как они в силу своего профессионального опыта раньше других могли увидеть неизбежность окончательного поражения Германии. Однако немецкая армия в целом еще явно не достигла стадии массового краха, не оставалось никаких сомнений в том, что немецкие дивизии, если сложатся более или менее благоприятные условия, еще в состоянии оказать ожесточенное сопротивление.
С захватом Парижа мы вышли на рубежи, которые предусматривали занять к исходу трех-четырех месяцев после высадки на французском побережье. Таким образом, фактически мы на несколько недель опередили наши графики продвижения в долгосрочных расчетах, однако в важных вопросах снабжения войск у нас обнаружилось серьезное отставание. Поскольку почти весь район был захвачен в результате быстрого продвижения наших войск после 1 августа, то дороги, железнодорожные линии, склады, ремонтные мастерские и базовые сооружения, необходимые для обеспечения непрерывного продвижения войск вперед, остались в тылах далеко от линии фронта.
Когда немецкому командованию, несмотря на поражение и беспорядок, удалось отвести значительное число своих войск за Сену, у нас все еще оставалась надежда [345] создать для них новую западню, прежде чем оно сумеет произвести перегруппировку и занять прочную оборону. Часть войск немецкой 15-й армии все еще находилась в районе Кале, где она создала надежное прикрытие для отступающих туда частей 1-й и 7-й армий немцев. Считалось возможным, что противник попытается оказать некоторое сопротивление на естественных рубежах для обороны вдоль водных артерий Бельгии. Выброска воздушного десанта, казалось, давала нам большие надежды на новое окружение, если противник решит занять оборону.
Как только поражение немцев на фронте в Нормандии стало очевидным, командованию воздушно-десантных войск было дано указание разработать планы выброски десантов в ряде последовательных районов, когда по ходу событий наметится возможность наиболее успешного окружения войск противника. Планирование на бумаге такой операции было хотя и трудоемким, но довольно простым делом. Однако когда дошло до фактических приготовлений запланированного десантирования, то, прежде чем принять окончательное решение, потребовалось серьезно взвесить все обстоятельства. В процессе подготовки к воздушному десантированию появилась необходимость снять транспортные самолеты с выполнения ими задач по снабжению воздушным путем. Временами казалось, что более существенных результатов можно добиться, если эти самолеты будут продолжать заниматься доставкой по воздуху боевых грузов.
К сожалению, эти самолеты нужно было снять за несколько дней до десантной операции, чтобы должным образом переоборудовать их, а с экипажами провести соответствующую тренировку. В конце августа, когда положение со снабжением войск стало еще напряженнее, а мы все с нетерпением следили за ходом боевых действий в поисках путей отрезать отход для значительной части сил противника, результаты работы и возможности транспортного командования обсуждались каждый день. В среднем, с учетом различных условий погоды, наши самолеты могли доставлять на передний край около 2 тыс. тонн грузов ежедневно. Это составило только небольшой процент общего объема доставляемых войскам [346] грузов, однако теперь каждая тонна была столь важна на фронте, что вопрос о снятии самолетов приобретал особенно серьезный характер.
Мне казалось, что в районе Брюсселя намечались благоприятные условия для использования воздушного десанта, и, хотя мнения относительно разумности снятия транспортных самолетов с выполняемых ими заданий разделились в силу неопределенности исхода десантной операции, я все же решил воспользоваться этой возможностью. Транспортно-десантное авиационное командование 10 сентября было временно снято с работ по переброске грузов, чтобы начать интенсивную подготовку к выброске десанта в районе Брюсселя. Однако вскоре стало ясно, что немцы отступают настолько быстро, что наши усилия окажутся бесплодными. Противник вообще не делал никаких попыток оборонять этот регион, если не считать боев, которые вели его группы прикрытия отхода.
По всему фронту мы неслись вперед, преследуя отступавшего противника. За четыре дня английские передовые части, параллельным курсом с которыми столь же решительно на правом фланге шли американцы, покрыли расстояние в 195 миль. Это было одно из многих проявлений замечательного мастерства наших соединений в ходе крупного преследования противника через Францию. К 5 сентября 3-я армия Паттона достигла Нанси и пересекла реку Мозель на, участке между этим городом и Мецем. 1-я армия под командованием Ходжеса подошла к оборонительным сооружениям «линии Зигфрида» 13 сентября и вскоре после этого должна была повести наступление на Ахен. Прижатая к границам своего отечества, немецкая армия начала усиливать сопротивление. 4 сентября армии Монтгомери вошли в Антверпен. Солдаты почувствовали новый прилив энергии, узнав, что они с такой быстротой выставили немцев из этого района, что те даже не успели произвести серьезных разрушений в городе. Марсель был захвачен 28 августа, и теперь этот огромный порт восстанавливали.
Эти события обещали в конечном счете разрешение всех наших проблем, связанных с работой служб тыла, и это означало, что в определенный период мы будем в состоянии развернуть на границах Германии мощное [347] сражение, в котором противник не будет иметь никакой надежды на успех. Однако нужно было еще многое сделать, прежде чем мы сможем обеспечить себе такие возможности, а перенапряжение на наших линиях коммуникаций дошло почти до предела. На юге должны были встретиться войска генерала Патча и армии генерала Брэдли, а железнодорожные линии вверх по долине реки Роны нуждались в серьезном ремонте. На севере мы оказались перед лицом еще более серьезных трудностей.
Порт Антверпен, достаточно удаленный от моря, связан с ним огромным эстуарием Шельды. Оборонительные сооружения, прикрывавшие подступы к Антверпену со стороны моря, находились в исправном состоянии, и, прежде чем мы смогли бы воспользоваться портом, нам нужно было выбить из них противника и очистить эстуарий.
На севере наша задача состояла из трех частей. Во-первых, нам нужно было выйти в восточном направлении на достаточно далекие рубежи, чтобы прикрывать Антверпен и автомобильные и железные дороги, ведущие от района этого города к фронту. Во-вторых, мы должны были подавить оборону немцев между Антверпеном и морем. И в-третьих, я надеялся, что передовые соединения выдвинутся как можно дальше для овладения, если представится такая возможность, плацдармом на противоположном берегу Рейна, с тем чтобы затем угрожать Руру и облегчить организацию последующих наступательных операций.
На фланге Монтгомери нужно было немедленно принимать решение с учетом осуществления этих задач. В качестве предварительного условия требовалось выдвинуть наши войска на восток на такое расстояние, чтобы надежно обеспечить прикрытие Антверпена. Это нужно было делать без промедления: пока это не было сделано, мы не могли приступить к осуществлению других задач. Столь же очевидным был тот факт, что, пока не будут очищены от противника подступы к Антверпену со стороны моря, порт останется бесполезным для нас. Поскольку немцы прочно окопались на островах Южный Бевеланд и Валхерен, то нам предстояла трудная и длительная операция по очищению от противника подступов к порту со стороны моря. И чем скорее мы приступим к [348] делу, тем лучше. Однако оставалось решить вопрос: выгодно или нет, прежде чем мы возьмемся за эту тяжелую задачу, продолжать наше наступление в восточном направлении против все еще отходящего противника с целью овладеть при возможности плацдармом за Рейном.
Когда мы рассматривали различные аспекты этого вопроса, Монтгомери неожиданно выступил с предложением, что, если мы окажем поддержку его 21-й группе армий всеми наличными средствами снабжения, он сумеет ворваться прямо в Берлин и, как он сказал, закончить войну. Я убежден, что фельдмаршал Монтгомери в свете последовавших событий согласился бы с ошибочностью этой точки зрения. Однако в тот момент энтузиазм Монтгомери подогревался быстрым продвижением войск в течение предыдущих недель, и, будучи убежденным в полной деморализации противника, он решительно заявил, что единственное, в чем он нуждается, — это в соответствующем снабжении войск, чтобы идти прямо на Берлин.
В начале сентября, при возвращении из одной из поездок в прифронтовую полосу, я ушиб ногу при вынужденной посадке самолета. Захваченные внезапным штормом, мы были лишены возможности добраться до нашей небольшой взлетно-посадочной полосы возле штаб-квартиры, и единственным местом, где можно было совершить посадку, оказалась прибрежная полоска земли. Это был один из тех участков побережья, где немцы накануне нашего вторжения провели соответствующие инженерные работы и заминировали приливную полосу берега. В нашем положении это обстоятельство являлось малоутешительным, и мы старались вытащить самолету подальше от среза воды, чтобы приливная волна не зато пила его. Именно в это время я и вывихнул ногу. Мой пилот лейтенант Ундервуд помог мне преодолеть прибрежную полосу, в то время как сам я не спускал глаз с гладкой песчаной насыпи перед собой в надежде обнаружить хоть какие-нибудь признаки заложенных в песке мин. Мы вышли на проселочную дорогу и пустились в долгий путь по направлению к своему штабу. Мы едва, продвигались под проливным дождем, почти не имея надежды на попутную машину, поскольку дорога проходила стороной и редко использовалась нашими солдатами. [349] Однако не прошло и нескольких минут, как позади нас появился джип, в который умудрились втиснуться восемь солдат.
Мы остановили машину, и солдаты, сразу же узнав меня, выскочили из нее, чтобы помочь. Они явно были поражены встречей с командующим, ковылявшим по дороге под проливным дождем в таком пустынном месте. Я попросил их доставить меня в штаб, и они проявили трогательную заботу обо мне, буквально на руках подняв и посадив на переднее место рядом с водителем. Затем, боясь потревожить мою поврежденную ногу, солдаты втиснулись в джип и разместились позади меня. Я так и не понял, как они, в том числе и мой пилот, умудрились устроиться в одном джипе.
В течение двух дней я был прикован к постели, а затем мне некоторое время пришлось носить гипсовую повязку на ноге. Корреспонденты заметили мое отсутствие в штаб-квартире и решили, что я заболел, возможно, от переутомления. Когда в прессе появились сообщения именно такого характера, мне пришлось рассказать журналистам подробности происшедшего инцидента в надежде, что моя жена не будет преувеличивать серьезность случившегося, ожидая от меня обстоятельного письма.
Мои поездки из-за ноги временно были затруднены, но, чтобы быть уверенным, что Монтгомери полностью информирован относительно наших планов, я встретился с ним в Брюсселе 10 сентября. При встрече присутствовали главный маршал авиации Теддер и генерал Гейд.
Я объяснил Монтгомери состояние нашей системы снабжения и нашу потребность в скорейшем открытии порта Антверпен. Я отметил, что без железнодорожных мостов через Рейн и без достаточных запасов предметов боевого обеспечения под рукой невозможно поддерживать в Германии группировку сил, способную достичь ее столицы. В центральных районах вражеской страны еще имелись значительные резервы, и я знал, что любое продвижение на узком фронте в глубь Германии, какое предлагал Монтгомери, наверняка закончилось бы поражением. Таков был бы исход подобного предприятия независимо от того, какая сторона попытается его предпринять. Монтгомери я сказал, что не буду рассматривать такое предложение. [350]
Если бы в конце августа мы приостановили наши наступательные операции на всех других участках фронта, то не исключено и даже, пожалуй, наверняка, что Монтгомери мог бы овладеть сильным плацдармом на восточном берегу Рейна и создать угрозу захвата Рура, точно так же, как любая другая армия могла продвигаться быстрее и углубиться дальше, если бы ей разрешили это сделать за счет отказа в боевом обеспечении войск на других участках фронта. Однако ни в одном месте нельзя было добиться решающего успеха, а между тем на других направлениях мы попали бы в опасное положение, выход из которого оказался бы весьма затруднительным.
Монтгомери был знаком с обстановкой только на своем участке фронта. Он понимал, что поддержка его предложения означала бы остановку на многие недели боевых действий всех войск, за исключением 21-й группы армий. Но генерал не понимал, что на остальной части нашего растянутого фронта сложилась бы недопустимая ситуация, если бы он, исчерпав наши возможности в снабжении его группы армий, был вынужден остановиться или отступить.
Я ему объяснил, что мы хотим, чтобы порт Антверпен заработал и чтобы были заняты соответствующие рубежи, надежно прикрывающие этот порт. Кроме того, я не исключал возможности с помощью воздушного десанта захватить плацдарм за Рейном в районе Арнема, обойдя с фланга оборонительные сооружения «линии Зигфрида». Операция по захвату такого плацдарма — ей было дано кодовое наименование «Маркет-Гарден» — явилась бы просто эпизодом и расширением нашего продвижения на восток на рубежи, необходимые для обеспечения временной безопасности. На нашем левом фланге таким рубежом являлось само нижнее течение Рейна. Остановиться, не достигнув этого рубежа, означало бы поставить себя в исключительно рискованное положение, в особенности в тот период, когда Монтгомери направит значительные силы для захвата острова Валхерен.
Если бы можно было осуществить эти планы, мы не стали бы предпринимать никакие крупные наступательные операции на севере, пока не накопили бы достаточные запасы предметов боевого обеспечения в тылу. Но мы могли и провели бы ряд небольших операций по [351] всему нашему огромному фронту в порядке подготовки крупного наступления. Монтгомери очень хотелось попытаться захватить плацдарм.
Поэтому 10 сентября на совещании в Брюсселе фельдмаршалу Монтгомери было разрешено отложить операции по уничтожению сил противника на подступах к Антверпену и попытаться овладеть нужным для нас плацдармом. В помощь Монтгомери я выделил недавно сформированную 1-ю союзную воздушно-десантную армию под командованием американского генерала авиации Льюиса Бреретона. Дата наступления была предварительно установлена на 17 сентября, и я обещал ему сделать все возможное для материального обеспечения операции до ее завершения. После захвата плацдарма Монтгомери должен был немедленно всеми силами приступить к операции по захвату острова Валхерен и очищению от противника других районов, откуда немцы обороняли подступы к Антверпену. Монтгомери энергично взялся за осуществление поставленной перед ним задачи.
Поскольку все наши дела, за исключением вопросов снабжения, были в довольно хорошем состоянии, Объединенный англо-американский штаб на конференции в Квебеке решил, что больше нет необходимости оставлять в моем непосредственном подчинении два бомбардировочных объединения, дислоцирующихся в Англии. На конференции руководители Объединенного штаба договорились, что стратегические бомбардировщики будут подчинены непосредственно Объединенному штабу через специально созданный для этого орган в Лондоне. С моей точки зрения, это была неуклюжая и малоэффективная реорганизация, для наших операций не имевшая никакого значения, так как в директиву был включен параграф, согласно которому заявки Верховного командующего союзными войсками в Европе на использование стратегических бомбардировщиков удовлетворялись в первую очередь. При такой гарантии я не нашел нужным возражать против принятого решения, несмотря на мое отрицательное мнение о нем.
Генерал Спаатс ожесточенно протестовал против новой командной структуры для стратегической авиации, пока я не убедил его, что для меня это не имеет никакого значения. Даже Харрис, который первоначально был известен [352] как один из тех, кто хотел выиграть войну только посредством бомбардировок и кто, как полагали, осмеивал мобилизацию армий и флотов, стал проявлять исключительную гордость своей принадлежностью к союзной команде. Вот выдержки из его письма, которое он написал мне после получения приказа о его переводе в непосредственное подчинение Объединенному англо-американскому штабу:
«21 сентября 1944 г.
Мой дорогой Айк!
Согласно новой командной структуре я и вверенное мне авиакомандование более не подчинены непосредственно вам. В связи с этим я воспользуюсь случаем заверить вас, хотя и понимаю, что вы найдете мои заверения излишними, что наша длительная деятельность в поддержку ваших войск по вашему указанию будет фактически продолжаться, как и раньше, с полной отдачей наших сил и мастерства...
От себя лично и от имени моего командования я хочу выразить вам благодарность и глубокую признательность за неизменную помощь и поддержку, которые мы всегда чувствовали в дни удач и трудных обстоятельств на протяжении всей кампании...
Мы в бомбардировочном командовании выражаем вам не только поздравления и нашу благодарность, но и нашу готовность в любое время и в любом месте оказать вам свои услуги. Я искренне надеюсь, что мы сможем продолжать решать нашу задачу совместно до полного завершения соответственно в своих областях деятельности.
Всегда ваш Берт».
В силу растянутости линий коммуникаций и их недостаточной пропускной способности по всему фронту ощущалось усиливавшееся напряжение в работе транспорта, занятого доставкой боевых грузов в войска. Службы снабжения прилагали героические усилия, чтобы войска могли продвигаться вперед как можно дальше. Они создали специальную систему автоперевозок, взяли под контроль главные автодороги во Франции и ввели на них одностороннее движение. По этим дорогам двигался непрерывный поток автомашин, каждая из которых находилась в пути по меньшей мере двадцать часов в сутки. Со всех частей для них дополнительно собрали водителей, а сами машины останавливались [353] только для загрузки, выгрузки и технического обслуживания.
Железнодорожные войска работали круглосуточно, ремонтируя разбитые мосты и железнодорожные пути, восстанавливая подвижной состав. Бензин и топливо доставлялись на континент по гибким трубопроводам, проложенным по дну Ла-Манша. С побережья бензин и топливо перекачивались дальше на главные пункты распределения по трубопроводам. Саперы с удивительной быстротой строили взлетно-посадочные полосы. Во всех тыловых службах, как и в любой боевой части, проявлялось высокое моральное состояние и стремление с максимальной отдачей выполнять свои задачи.
Однако, несмотря на эти чрезвычайные усилия служб снабжения, проблема обеспечения войск оставалась наиболее острой. Со всех участков фронта поступали требования о срочных доставках туда бензина и боеприпасов. Каждая из наших передовых частей могла продвинуться дальше и быстрее. Я считал и сейчас уверен, что армия генерала Паттона могла с ходу взять город Мец. Тем не менее мы были вынуждены снабжать каждую часть только в той мере, в какой было необходимо для выполнения ее основной задачи, и не более.
На нашем правом фланге 11 сентября, то есть через двадцать семь дней после высадки в Южной Франции, наступавшие с юга войска генерала Патча соединились с нашими силами в районе города Дижона. С этого момента единственным препятствием на пути обильного снабжения всех наших войск к югу от Меца стал необходимый ремонт железнодорожных путей, шедших вверх по долине Роны. В результате соединения с войсками Патча значительное число немцев оказалось отрезанным в Юго-Западной Франции. Они начали сдаваться в плен небольшими группами, и только в одном случае сразу сдались 20 тыс. немцев.
На левом фланге наступление на Арнем началось, как и планировалось, 17 сентября. Три воздушно-десантных дивизии были выброшены друг за другом в намеченных районах с севера на юг. В самом северном районе высадилась английская 1-я воздушно-десантная дивизия, несколько южнее от нее — 82-я и 101-я воздушно-десантные [354] дивизии. Наступление началось удачно и, несомненно, оказалось бы успешным, если бы не резкое ухудшение погоды, которое не позволило доставить необходимые подкрепления английским десантникам; в конечном счете английская воздушно-десантная дивизия была почти полностью уничтожена, а вся операция завершилась только частичным успехом. Мы не смогли захватить плацдарм, но наши войска выдвинулись далеко вперед, обеспечив тем самым возможность обороны района Антверпена.
Ход этого сражения привлек внимание каждого на театре военных действий. Мы особенно гордились нашими воздушно-десантными частями, но интерес к сражению был вызван более глубокими причинами, чем гордость. Мы считали, что это сражение покажет, сумеют или не сумеют немцы вновь оказать действенное сопротивление. По исходу этого сражения мы могли бы судить об ожесточенности боев, которые ждали нас впереди. Складывалось общее впечатление, что развернувшееся сражение действительно являлось попыткой немедленно начать мощное наступление в глубь Германии. Это вызывало дополнительный интерес к боевым действиям десантников, во время которых возникали необычайно драматичные обстоятельства.
Когда же, несмотря на героические усилия, воздушно-десантные войска и поддерживавшие их сухопутные силы были остановлены противником, мы получили достаточно доказательств, что нас ожидают еще более ожесточенные бои. Английская 1-я воздушно-десантная дивизия, находившаяся в авангарде, доблестно сражалась, ведя, пожалуй, самые тяжелые бои за всю войну, и ее стойкость оказала существенную помощь двум американским дивизиям, следовавшим за ней, и поддерживавшим десант войскам 21-й группы армий, стремившимся захватить и удержать за собой важные районы. Однако сама английская дивизия жестоко пострадала: только около 2400 десантникам этой дивизии удалось отойти обратно через реку и спастись.
Теперь было исключительно важно без дальнейших. промедлений захватить подступы к Антверпену. Войска Монтгомери в данный момент оказались крайне растянутыми. Его войска, вклинившись в оборону противника на различную глубину, достигли нижнего течения Рейна. [355]
Монтгомери нужно было сосредоточить значительные силы в эстуарии Шельды, а также выделить войска для блокирования ряда небольших портов вдоль побережья, все еще находившихся в руках противника. В помощь ему для проведения операций в эстуарии Шельды мы направили две американские дивизии — 7-ю бронетанковую под командованием генерал-майора Сильвестера и 104-ю дивизию под командованием генерал-майора Терри Аллена, ветерана кампаний в Тунисе и на Сицилии.
Американская 1-я армия в конце своего блестящего марша от Сены до немецкой границы захватила Ахен. Противник упорно и ожесточенно оборонял этот город, но генерал Коллинс со своим 7-м корпусом так мастерски провел операцию, что к 13 октября окружил оборонявшийся гарнизон и вошел в город. Немцы были вынуждены постепенно отходить к последнему опорному пункту — массивному зданию в центре города. Этот опорный пункт был уничтожен самым простым способом: на 200 ярдов подтянули к зданию 155-мм пушку «Длинный Том» и прямой наводкой начали методически разрушать его стены. После того как несколько снарядов прошило здание насквозь, 21 октября немецкий командир сдался, горестно заметив: «Когда американцы начинают использовать 155-мм пушку как снайперское оружие, значит, настало время сдаваться!»
На юге начала действовать 6-я группа армий Деверса и 15 сентября перешла под мое оперативное командование. Теперь под контролем Верховного командующего союзными экспедиционными силами находились войска, вытянувшиеся по фронту от Средиземного моря до устья Рейна на многие сотни миль.
В состав 6-й группы армий Деверса входили американская 7-я армия под командованием генерал-лейтенанта Патча и французская 1-я армия под командованием генерала Делатра де Тассиньи, которая до этого в оперативном отношении подчинялась Патчу. В группу армий генерала Брэдли входили 1-я, 3-я и вновь сформированная 9-я армия под командованием генерал-лейтенанта Уильяма Симпсона. В состав 21-й группы армий Монтгомери входили 2-я английская армия под командованием Демпси и 1-я канадская армия под командованием Крерара. Союзная воздушно-десантная армия, временно [356] приданная 21-й группе армий, подчинялась непосредственно Верховному командующему союзными экспедиционными силами.
В октябре мы узнали, что Ли-Меллори убывает от нас на другой театр военных действий. Нам не хотелось расставаться с ним, но к этому времени наша организация окончательно оформилась, а тесное взаимодействие и сотрудничество в союзническом руководстве достигли такого совершенства, что я согласился на его перевод. Однако вскоре после отъезда от нас он погиб в авиационной катастрофе. Так мы лишились одного из неустрашимых и мужественных командиров Второй мировой войны.
В конце лета штаб Верховного командующего союзными экспедиционными силами начал перемещаться из Гренвилля, где он первоначально разместился на континенте, в Версаль, под Парижем. Мне хотелось выбрать новое место для штаба к востоку от Парижа, чтобы во время поездок на фронт не пересекать перенаселенные районы Франции. Однако, учитывая направление основных линий связи и отсутствие соответствующих условий для размещения крупного штаба восточнее Парижа, мы были вынуждены первоначально согласиться с расположением штаба в Версале как на наиболее приемлемом месте, откуда можно было руководить фронтом. Я разместил свой передовой командный пункт на окраине Реймса. Отсюда я мог легко добираться до любого участка фронта, даже в те дни, когда погода была нелетной.
Начиная с 1 сентября я в течение трех месяцев находился в поездках. Фронт постоянно расширялся, расстояния увеличивались, и поэтому каждая поездка на фронт отнимала много времени. Тем не менее эти поездки были ценными и полностью оправдывались. Придерживаясь этой практики, я мог посещать командующих в их штабах, быть постоянно в курсе происходящих событий на местах и возникавших там проблем и, главное, чувствовать настроение солдат. Спустя два месяца, когда подошла зима, извилистые дороги, ведущие в мой небольшой, лагерь возле Реймса, стали почти непроезжими. Однажды моя машина так увязла в грязи, что наши трехчасовые попытки выбраться кончились безрезультатно, и только [357] подошедший трактор вытащил ее. Это заставило меня перейти в штаб-квартиру в Версале, и с того времени мои поездки на фронт стали более затруднительными, за исключением случаев, когда была хорошая летная погода.
Осенью во время поездки на фронт я сделал короткую остановку в прифронтовой полосе, чтобы поговорить с солдатами одного из батальонов 29-й пехотной дивизии. Мы все стояли в грязи на скользком склоне холма. Поговорив несколько минут с солдатами, я повернулся, чтобы идти дальше, и упал навзничь в грязь. Услышав взрыв смеха, с каким реагировали на это солдаты, я понял, что это была моя самая успешная за всю войну встреча с солдатами. Даже те солдаты, которые бросились ко мне, чтобы помочь выбраться из грязи, от смеха едва держались на ногах.
Иногда мои друзья советовали мне и даже настаивали, чтобы я сократил свои поездки в войска. Они правильно считали, что поскольку речь идет о солдатских массах, то лично я смогу поговорить лишь с очень немногими из солдат. Поэтому они доказывали, что я просто изматывал себя, не достигая ничего существенного. С этим я не соглашался, считая, что постоянные беседы с рядовыми солдатами дают мне точное представление о их настроениях. Я говорил с ними о чем угодно, а чаще всего спрашивал, какой новый прием или приспособление для его использования пехотой в бою придумали данный взвод или отделение. Я говорил обо всем до тех пор, пока солдаты в свою очередь не начинали рассказывать мне.
Конечно, мне понятно было, что факт беседы даже с несколькими солдатами дивизии очень скоро станет известен всему личному составу части. А это, как я считал, будет подталкивать солдат к разговору со своими начальниками. Мне казалось, что такая привычка содействует боевой эффективности личного состава. В массе, состоящей из отдельных личностей, носящих винтовки, таятся огромная изобретательность и инициатива. Если солдаты могут естественно и без сдержанности говорить со своими офицерами, то результаты их изобретательности станут достоянием всех. Более того, из привычки возникают взаимное доверие, чувство партнерства, которые составляют суть морального состояния войск. Армию, в которой [358] солдаты боятся своих офицеров, никогда нельзя сравнить с той, в которой солдаты доверяют командирам и полагаются на них.
Есть старое понятие — «обнаженность поля боя». Это описательное выражение полно смысла для любого, кто видел сражение. За исключением таких необычных тактических действий, как форсирование реки или участие в морском десанте, в условиях района, прилегающего к переднему краю, превалирует ощущение пустынности, безжизненности. Почти не видно ничего живого: войска, как свои, так и противника, а также боевая техника как будто исчезают из виду, когда стороны готовятся к бою. В таких условиях легко потерять управление солдатами и связь с ними, поскольку каждый из них, испытывая страх, боится, что неосторожное движение или обнаружение себя будет означать для него моментальную смерть, и чувствует себя страшно одиноким. Именно в этом случае наиболее плодотворными окажутся доверие к своим командирам, чувство товарищества и вера в них.
Мои личные усилия в этом направлении едва ли могли принести существенные результаты. Но я знал, что если солдаты осознают, что могут разговаривать с «большим начальником», то у них будет меньше страха перед своим лейтенантом. Более того, мой пример мог подталкивать офицеров добиваться непринужденных отношений с солдатами. Во всяком случае, я этой практики придерживался на протяжении всей войны, и ни одна беседа с солдатом или с группой солдат не была для меня бесполезной.
Все эти поездки, кроме того, давали возможность на месте серьезно обсуждать, в частности, проблемы пополнений, обеспечения боеприпасами, обмундированием и оснащения войск в связи с приближавшейся зимой, а также планы на будущее. Конечно, штабы на всех уровнях постоянно работают над этими вопросами и в соответствии с инструкциями все потребности войск автоматически удовлетворяются через действующую систему снабжения. Однако ничто не может заменить прямых контактов между командующими, и куда более ценно, когда старший начальник сам ездит в войска, вместо того чтобы сидеть у себя в штаб-квартире и ждать, когда подчиненные придут к нему со своими проблемами. [359]
Моральное состояние боевых частей всегда необходимо держать под пристальным вниманием. Солдаты способны воспринимать наказание и длительные лишения до тех пор, пока считают, что с ними поступают справедливо, что их командиры внимательно следят за ними, понимают и оценивают их действия. Любые признаки того, что с ними обходятся несправедливо, естественно, вызывают у солдат гнев и возмущение, и это настроение с быстротой огня может охватить всю часть. Однажды в Африке солдаты на передовой пожаловались мне, что они не получают положенные им шоколад и сигареты, хотя знают, что тыловики получают все это в изобилии. Я обратился за разъяснениями к местному командиру, который сказал, что время от времени он пытался затребовать эти виды довольствия, но ему отвечали, что нет транспорта, чтобы доставить их на фронт. Тогда я позвонил в тыл и сказал, что, пока не будут обеспечены этими видами довольствия каждая авиачасть на передовом аэродроме и все фронтовые подразделения, интенданты не получат ни одной сигареты, ни одной плитки шоколада. И очень скоро я получил донесение с фронта, в котором сообщалось, что все их требования быстро выполняются.
Один из прискорбных эпизодов подобного рода произошел в конце 1944 года. На фронте начала ощущаться острая нехватка бензина и сигарет. И тут поступило донесение, что в Париже на черном рынке процветает торговля именно бензином и сигаретами и что торговлей занимаются военнослужащие служб снабжения. Мы быстро направили туда группу инспекторов и вскрыли отвратительные факты. Нужно было ожидать, что кое-кто может поддаться исключительному соблазну перед невероятно большими деньгами, которые предлагались за продовольствие и сигареты. Однако в данном случае оказалось, что практически целая тыловая часть превратилась в деятельную шайку спекулянтов и продавала эти предметы автомашинами и вагонами. При этом преступление больше усугублялось обворовыванием солдат на фронте, нежели ценностью краденого имущества. Я был полон гнева и возмущения.
Однако я понимал, что вся американская воинская часть не могла сразу стать преступной. Логично было предположить, что это грязное дело было начато несколькими [360] мошенниками, а другие были постепенно втянуты в него почти бессознательно и, оказавшись вовлеченными, не видели путей, чтобы выпутаться из него.
Я дал соответствующее указание судебно-следственным органам, но предупредил, что ни один приговор не должен быть приведен в исполнение, пока я лично не рассмотрю каждый из них. Когда это было сделано, я объяснил свой план. Он сводился к тому, чтобы каждому осужденному солдату предложить восстановить себе доброе имя, добровольно отправившись на передовую. Эти суровые приговоры были доведены до войск, так что солдаты на переднем крае знали, что виновные не избежали наказания. И теперь я решил дать возможность преступникам искупить вину. Большинство из них с готовностью ухватились за такую возможность. Смыв клеймо позора со своего имени, эти люди заслужили увольнение из армии с почетом. Однако такой шанс не был предоставлен офицерам, участвовавшим в этом отвратительном бизнесе.
Из-за тяжелых условий на фронте у нас начали увеличиваться небоевые потери в личном составе. «Окопная стопа» — ревматическое заболевание ног от продолжительного пребывания в траншеях — оказалась одной из причин таких потерь. Лечить это заболевание трудно, иногда почти невозможно, но врачи установили, что профилактика его не представляет особой сложности. Она сводилась к простому соблюдению элементарного требования, предписанного врачами: нужно было разуваться по меньшей мере один раз каждый день и делать массаж ног в течение пяти минут. Чтобы быть уверенным, что массаж делается должным образом, процедуру проводили попарно. Каждый солдат должен был делать массаж партнеру в течение пяти минут, и ничего больше. Как только мы получили от врачей ответ на нашу проблему и стали проводить их рекомендации в жизнь, число серьезных потерь сократилось на многие тысячи в месяц.
Медицинская служба на фронте действовала эффективно: число смертных исходов на каждые сто ранений в американской армии во время Второй мировой войны составляло меньше половины того, что было в Первую мировую войну. Это объяснялось многими причинами, в том числе использованием пенициллина, сульфапрепаратов, [361] быстрым применением кровяной плазмы и оперативно функционировавшей системой эвакуации раненых, в значительной мере по воздуху. В отношении раненых задача врачей сводилась к тому, чтобы как можно быстрее вылечить их для возвращения в строй, а в тех случаях, когда ранение серьезное, быстро доставить пострадавшего в госпиталь на родине. Обе эти задачи врачи, медицинские сестры и их помощники выполняли с большим успехом. Некоторые раненые солдаты в течение года по нескольку раз возвращались из госпиталей на фронт. Я был свидетелем случаев, когда в базовые госпитали за многие сотни миль от фронта доставляли раненых буквально в пределах нескольких часов после получения тяжелого ранения.
Обеспечение нормальных бытовых условий для солдат всегда было делом командиров всех рангов. Однако в конце 1944 года этот вопрос приобрел особенно важное значение. Солдат союзных войск переносил все лишения и опасности обычного сражения, но скверная погода делала его повседневную жизнь почти невыносимой. Наряду с борьбой против врага нужно было выполнять насущные административно-хозяйственные задачи. Я и мои коллеги были убеждены в необходимости сохранять темпы операций. Задача состояла в том, чтобы не сбавлять давления на противника и в то же время наращивать людские и материальные ресурсы в течение осени и зимы, чтобы быть готовыми весной нанести заключительные удары по немецкой армии.
Все командующие в американских войсках на Европейском театре военных действий были подобраны лично мною. Еще со времени начала кампании в Африке между мной и генералом Маршаллом существовало полное взаимопонимание в этом вопросе. Он сказал: «Вам нет надобности брать к себе или держать на должности командира, в котором у вас нет полной уверенности. Пребывание командира в должности на вашем театре военных действий является для меня подтверждением, что вы довольны им. На карту поставлена жизнь многих людей; я хочу, чтобы у вас не было неправильного понимания своих полномочий, своего долга, чтобы отвергнуть любую кандидатуру или снять любого, кто не отвечает в полной мере вашим требованиям». И генерал Маршалл никогда [362] не нарушил этого правила, а я, в свою очередь, установил такой же порядок для старших подчиненных.
В самом начале операции «Оверлорд» премьер-министр Черчилль и фельдмаршал Брук при случае также говорили мне, что они готовы в любой момент, если я выражу недовольство кем-либо из основных моих английских подчиненных, немедленно заменить его. Сотрудничество союзников прошло большой путь со времен первых дней операции «Торч».
У нас были прекрасные солдаты и отличные командиры как в сухопутных войсках, так и в авиации. Из Соединенных Штатов ежедневно прибывали пополнения. Единственное, что нам нужно было сделать в условиях нараставшей численности наших войск, — это организовать снабжение передовых эшелонов на фронте. Мы были уверены, что ко времени, когда мы накопим достаточные материально-технические резервы, будем располагать достаточными силами, чтобы начать заключительные сражения с целью покончить с противником на Западе.
Когда наши войска быстро продвигались через Западную Европу, наступавших солдат союзных армий встречали с величайшим энтузиазмом. Во Франции, Бельгии, Голландии и Люксембурге — всюду была одна и та же картина. Жители, исхудавшие от недоедания, доведенные до нищенского существования, но вновь обретшие свободу, право свободно говорить со своими соседями и слушать известия из внешнего мира, казалось, отодвинули на задний план, по крайней мере на некоторое время, голод и лишения. Более четырех лет народы фактически жили в плену.
За этот период их торговля с другими странами полностью прекратилась, промышленность была перестроена на удовлетворение нужд нацистов. В повседневной жизни люди никогда не были избавлены от страха перед тюрьмой и более худшими наказаниями. Даже известия из внешнего мира профильтровывались для них, так как газеты и радио находились под строгим контролем нацистов. Конечно, население тайно получало некоторую информацию, передававшуюся через английские и американские радиостанции, но полученные таким путем сведения нельзя было свободно распространять среди населения, а те, кто слушал иностранные радиопередачи, [363] подвергались строгим наказаниям, если об этом узнавали нацистские власти. С приходом войск союзников эмоциональное возбуждение населения иногда принимало такие размеры, что приводило в смущение наших солдат, но не было никакого сомнения относительно огромной радости людей, освободившихся от нацистского ярма.
Восстановленные правительства в Западной Европе искренне сотрудничали с верховным командованием союзников. Нам предоставляли рабочую силу и оказывали посильную помощь. Были, конечно, и недовольные элементы. Людям, которые с оружием в руках длительное время боролись в условиях подполья, которые привыкли с помощью хитрых уловок и насилия выполнять диверсионные задачи и осуществлять саботаж, было нелегко вновь приспосабливаться к требованиям общественного порядка. В некоторых случаях они хотели сохранить и усилить свою власть, стать доминирующей и контролирующей силой в освобожденной стране. В то время как такие тенденции у некоторых группировок вызывали иногда серьезные затруднения на местах, однако главным и определяющим было страстное стремление населения вновь зарабатывать себе на жизнь в условиях свободных институтов.
Поскольку условиями перемирия 1940 года Франция была разделена на оккупированную и неоккупированную части и поскольку подпольное движение в этой стране было не только сильным, но и активным, то восстановление стабильности в стране оказалось более трудным делом. Однако французский крестьянин, как всегда, оставался преданным своей земле и усердно продолжал выращивать урожай. В городах Франции неразбериха была более серьезной. Это находило отражение в противоречиях между членами муниципальных советов и в некоторых разногласиях даже в вопросах ведения войны. Например, огромная часть бывшего подполья, или, как их называли, маки, соглашалась влиться в армию только как самостоятельные воинские формирования. Они настаивали на создании полков и дивизий во главе со своими командирами. Существовали опасения, что если не удовлетворить их требования, то они могут даже бросить вызов временному центральному правительству.
Их требования не могли быть полностью приняты [364] правительством, ибо очевидным результатом явилось бы создание двух французских армий: одна была бы лояльной к общепризнанному правительству и действовала бы по его указаниям, другая — ответственной только перед самой собой. Однако правительство разработало план, по которому в рамках армии разрешалось формировать подразделения маки не крупнее батальонов.
Вдумчивые французы часто обсуждали со мной причины их национального краха в 1940 году. В других странах преобладало мнение, что военное поражение Франции явилось результатом излишней веры в эффективность «линии Мажино». Я не встретил ни одного француза, который соглашался бы с такого рода утверждениями. Они считали, что укрепленная линия вдоль восточной границы была необходима и сыграла свою роль, позволив французской армии сосредоточиться на севере этого укрепленного рубежа, чтобы противодействовать любому наступлению немцев через Бельгию. В военном смысле, по их мнению, трудности проистекали из внутренней политической слабости Франции. Как сказал мне один французский бизнесмен: «Мы нанесли себе поражение изнутри, пытаясь четырехдневную рабочую неделю противопоставить шести-, семидневной рабочей неделе немцев».
В целом освобожденные народы были поразительно неосведомленными относительно участия Америки в войне. Наши усилия были настолько преуменьшены и высмеяны нацистской пропагандой, что очевидная мощь американских армий, появившихся в Европе, привела в полное изумление население Западной Европы. Различными путями мы стремились довести до них факты о положении Америки перед нашим вступлением в войну и о нашем вкладе в войну. Однако неосведомленность была настолько велика, что наши усилия имели только частичный успех. И эта работа еще далека от завершения.
Более того, война не избавила Францию от разногласий, вызывавшихся всевозможными причинами. В значительной части подпольного движения получили широкое распространение коммунистические доктрины, а с освобождением коммунисты, хотя и в меньшинстве, но настроенные решительно, начали ослаблять национальную [365] волю к восстановлению былой мощи и процветания Франции в Западной Европе.
Такая партизанская разобщенность за нашей спиной не оказывала влияния на военное положение союзников; каковы бы ни были их политические взгляды, освобожденные народы были дружественны к нам. Однако в нашей зоне коммуникаций слабость приобретала угрожающий характер; эта зона растянулась от французского побережья до переднего края и ставила под угрозу наши будущие наступательные операции. Жизненные артерии снабжения становились рискованно слабыми, когда они подходили к передовым рубежам нашей армии.