«Багратион»

К 10 июня мы закончили перебазирование на передовые аэродромы 1-й воздушной армии и приступили к изучению района предстоящих боевых действий. Началась тщательная, всесторонняя подготовка к Белорусской операции, настолько продуманная и целенаправленная, какой я на четырех фронтах, где уже довелось воевать, еще не видел.

На 1944 год Коммунистическая партия и Советское правительство ставили перед Вооруженными Силами крупные военно-политические задачи: изгнать фашистских захватчиков с нашей земли, приступить к освобождению народов Польши, Чехословакии и других стран Европы. Предусматривалось наступление на всем советско-германском фронте протяженностью свыше четырех тысяч километров. А главный удар планировалось нанести [258] в его центральной части — в Белоруссии. Войскам 3-го Белорусского фронта, в составе которых находилась 1-я воздушная армия, ставилась задача во взаимодействии с 1-м Прибалтийским фронтом разгромить витебско-оршанскую группировку противника и выйти на реку Березина.

Воздушная обстановка в полосе фронтов, наступавших на Белоруссию, была на этот раз неблагоприятной для противника. Наша авиация господствовала в воздухе. Мы имели значительное количественное и качественное превосходство над врагом. Группу немецких армий «Центр» поддерживали авиасоединения 6-го воздушного флота, в составе которого было 1342 самолета{12}. У нас в составе ВВС четырех фронтов после их усиления одиннадцатью корпусами и пятью авиационными дивизиями действовало свыше 5300 самолетов. Против 3-го Белорусского фронта противник имел 320 самолетов (180 бомбардировщиков, 80 истребителей, 30 разведчиков, остальное — самолеты связи и корректировщики), тогда как в составе 1-й воздушной армии насчитывалось более 2000 самолетов. 1-я ВА имела превосходство в самолетах в 7,7 раза{13}, Впервые за всю войну мы начинали крупную операцию с таким большим превосходством сил авиации. Это, конечно, радовало, но не должно было и расхолаживать командиров, летчиков, чтобы уберечь их от неоправданных потерь.

Чтобы с максимальной эффективностью и отдачей использовать такую массу боевых самолетов, требовалось во многом принципиально по-новому осмыслить масштаб стоящих перед нами задач и особо тщательно организовать взаимодействие с наземными войсками. При этом, как никогда раньше, повышалась роль средств управления и связи во всех без исключения звеньях. Тут, конечно, многое зависело от организаторских способностей и таланта военачальников.

К таким людям, вне всякого сомнения, принадлежал командующий 1-й воздушной армией генерал-полковник авиации Тимофей Тимофеевич Хрюкин. Он имел широкий оперативно-тактический кругозор и огромный боевой опыт. Меня не раз поражала безупречная логика мышления командующего и его способность быстро принимать [259] единственно правильное решение в самой сложной обстановке. За свою долгую жизнь в авиации я встречал немного авиационных военачальников высокого ранга, которых бы природа одарила так же щедро, как Т. Т. Хрюкина. В 1944 году ему было всего 34 года, по моим теперешним представлениям — совсем еще молодой человек! Но за его плечами уже были войны в Испании и в Китае, советско-финляндская война, Сталинградская битва, Донбасс и Крым... Тридцатичетырехлетний командарм обладал редкой проницательностью, безошибочно оценивал людей по их природным данным и деловым качествам. В отношении к подчиненным генерал Хрюкин был корректен, справедлив, но строг. За допущенные ошибки и просчеты, за проявленные слабости порой взыскивал сурово, но при всем том, пожалуй, больше всего на свете ценил и любил летчиков, из которых — без всякого преувеличения! — сотни знал в лицо и помнил пофамильно.

Попав в состав 1-й воздушной армии, я сразу ощутил тот напряженный деловой ритм жизни, который диктовался штабом армии и лично контролировался командующим. Особое внимание при подготовке операции уделялось системе управления авиацией на линии фронта, где располагались КП воздушной армии и ВПУ на каждом операционном направлении. Досконально изучался противостоящий противник — не только его ВВС, но и наземные войска, система обороны переднего края и основных опорных узлов. Особое внимание уделялось изучению районов базирования вражеской авиации. Тщательно отрабатывались вопросы взаимодействия истребителей, бомбардировщиков и штурмовиков. В свою очередь, очень важное значение приобретали вопросы слаженности действий всех видов авиации и наземных войск. Вся эта работа была развернута в таких масштабах, о которых раньше можно было только мечтать.

Наша дивизия должна была действовать в направлении Орша, Борисов, Минск. В предстоящем наступлении войск 3-го Белорусского фронта оно было главным. Мы выехали в полосу 11-й гвардейской армии генерал-лейтенанта К. Н. Галицкого. Вместе с нами были представители штурмовой авиадивизии, действия которой нам предстояло обеспечивать.

В четырех-пяти километрах от линии фронта все авиаторы были переодеты в красноармейскую форму, после чего нас доставили во вторую траншею первой полосы обороны. Отсюда хорошо просматривался противолежащий [260] участок переднего края обороны гитлеровцев. Особенно важным было такое ознакомление для штурмовиков, которые заранее могли присмотреться к конкретным целям. Нашим провожатым был пехотный офицер, который на своем участке прекрасно знал противника и систему его обороны. Перед тем как провести нас в траншею, он представился мне как старшему по званию:

— Макарченков Константин Иванович.

Этот человек произвел на меня тогда очень хорошее впечатление, держался скромно, но чувствовал себя уверенно и в обстановке разбирался досконально. Оба мы в тот момент еще ничего не знали о том, что в будущем нам суждено встречаться не раз при самых неожиданных обстоятельствах и что фронтовая судьба в конце концов пожизненно свяжет нас общими переживаниями — меня, летчика, и его, общевойскового командира.

Говоря о подготовке дивизии к предстоящей операции, следует отдать должное четкой работе связистов, оценить их огромный вклад в боевые достижения дивизии, и не только в Белорусской операции. Известно, что без надежной связи нет управления, а без управления невозможен успех боевых действий. Но теперь, когда управление стало более разветвленным и гибким, успех любой операции в большей мере, чем когда-либо, зависел от постоянной и надежной связи различных видов и родов войск, от возможности быстро получать и переосмысливать обширную информацию. А ведь поначалу у нас со связью было не все ладно. Это чувствовалось еще на Ленинградском фронте. Тогда я вскоре убедился, что начальник связи дивизии майор Л. М. Юмин не обладает необходимыми организаторскими способностями и настойчивостью. То ему, по его докладам, не давали каналов связи, то таких каналов не было вообще, то дали, да плохой, то аппаратура была старая... Все объяснения выглядели как будто убедительно, тем не менее никто не утешался этим, поскольку не был уверен, что в нужный момент связь не подведет. Выручало то, что мы действовали в условиях стабильного фронта, где была развитая и налаженная система связи, а менять аэродромы нам практически не приходилось. Впоследствии, приглядевшись к начальнику связи, я понял, что причиной всего во многом является его беспомощность и безволие. Все это откровенно обнажилось в условиях Калининского фронта, когда в ходе наступления на Духовщину и Невель нам приходилось менять места базирования, и положение со [261] связью сразу оказалось узким местом. Пришлось просить командующего и начальника штаба 3-й воздушной армии подобрать нам более подготовленного начальника связи. К концу Невельской операции к нам прибыл на эту должность капитан Петр Петрович Волохов, и с тех пор до самого конца войны никаких затруднений с этим вопросом не возникало. С теми же людьми, с теми же техническими средствами Волохов просто творил чудеса. У меня гора свалилась с плеч. Даже, представьте себе, работа начальников штаба и оперативного отдела стала при этом выглядеть солидней и весомей, чем раньше.

В своей работе капитан П. П. Волохов опирался на специалистов 50-й отдельной роты связи. Специалисты в роте были отменные, но прежний начальник связи дивизии не умел толком их использовать. При П. П. Волохове рота была награждена орденом Красной Звезды, многие связисты были удостоены правительственных наград. Большие заслуги в образцовой работе связистов принадлежали также командиру роты капитану А. Ф. Бекреневу и его заместителю лейтенанту Б. Р. Болтянскому. Это были грамотные специалисты, которые в полевых условиях умели решать сложные технические задачи. Обычно в ходе наступления приходилось оставлять ранее обжитые места и обустраиваться на новых, часто плохо подготовленных. Однако наши связисты всегда быстро решали любые проблемы. Своими силами они сконструировали несколько высокочастотных усилителей, с помощью которых было значительно улучшено качество связи, однажды даже оперативно использовали бездействующую линию электропередачи — словом, не было такой технической задачи, которая оказалась бы им не по силам. Интересно, что суммарная протяженность линий кабельной связи — проложенных и подвешенных — исчислялась сотнями километров. Главным все-таки в работе отдельной роты было обеспечение радиосвязью всех боевых вылетов истребителей и наведение их на воздушные цели. К наиболее важным задачам связистов относились также и своевременный прием информации, поступающей сверху, об обнаружении радиолокационными средствами воздушного противника и передача этих данных в части дивизии. Забегая вперед, скажу, что по итогам Белорусской операции 50-я отдельная рота связи была признана лучшей среди родственных подразделений 1-й воздушной армии.

В ходе подготовки к предстоящей операции исполнилось два года со дня формирования нашей дивизии. Эта [262] дата была отмечена в полках. В соединении имелось немало молодых авиаторов, и потому было важно, чтобы они сразу же почувствовали, что будут воевать в рядах истребителей, имеющих славные боевые традиции. Политический отдел дивизии развернул большую работу непосредственно в частях, помогая командирам, партийным и комсомольским организациям своевременно и качественно подготовить личный состав и технику к предстоящим боевым действиям. Огромную работу в этот период провели ветераны дивизии: политработник майор А. Е. Саратовцев, известные, заслуженные летчики командиры эскадрилий А. Н. Деркач, А. М. Легчаков, С. М. Бражнец, Ф. Ф. Рудычев и многие другие.

* * *

За несколько дней до начала операции в штабе воздушной армии было проведено совещание. На нем выступил генерал-полковник авиации Т. Т. Хрюкин. Собравшиеся командиры и начальники штабов авиационных соединений были ознакомлены с планами командования фронта на предстоящую операцию.

Командованием фронта было принято решение создать две ударные группировки: северную — в составе 39-й, 5-й армий и конно-механизированной группы для наступления на богушевском направлении и южную — в составе 11-й гвардейской, 31-й армий и 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса, оперативно подчиненного командующему 11-й гвардейской армией для действий на оршанском направлении. В распоряжении командующего фронтом в качестве подвижной группы фронта находилась также 5-я гвардейская танковая армия маршала бронетанковых войск П. А. Ротмистрова. Ввод ее в сражение предусматривал два варианта в зависимости от хода наступления: в полосах как 11-й гвардейской, так и 5-й армий, то есть там, где это, исходя из обстановки, будет более целесообразным для развития успеха этой операции.

Перед 1-й воздушной армией ставились задачи способствовать прорыву наземными войсками обороны противника и уничтожению оршанской и витебской группировок, обеспечить поддержку и прикрытие с воздуха подвижных групп 5-й гвардейской танковой армии, 2-го гвардейского танкового корпуса и конно-механизированной группы.

Для решения этих задач были созданы две авиационные [263] группы. Значительную часть авиации планировалось использовать для поддержки войск, наступающих на оршанском направлении.

Таким образом, основные задачи, поставленные перед ВВС фронта, были сформулированы следующим образом: прочно удерживать господство в воздухе, поддерживать и прикрывать сухопутные войска при прорыве тактической зоны обороны противника и при развитии успеха в оперативной глубине, включая подвижные группы фронта и армий, воспрепятствовать подходу вражеских резервов, дезорганизовать планомерный отход гитлеровских войск и непрерывно вести воздушную разведку.

Из частных моментов следует отметить запланированный удар силами 548 бомбардировщиков Пе-2. Его предполагалось нанести в период артподготовки на южном участке прорыва, в районе Орши, там, где оборона противника была особенно прочной. Запланированы были также налеты штурмовиков и бомбардировщиков на аэродромы врага. Сил для решения такого множества разнообразных задач у нас вполне хватало. Только для прикрытия наших войск и отражения налетов фашистской авиации выделялись три истребительные авиационные дивизии.

Особое внимание в ходе совещания командующий воздушной армией обратил на скрытность подготовки. Телеграфные и телефонные разговоры, связанные с вопросами предстоящей операции, Т. Т. Хрюкин приказал категорически запретить. Были приняты и другие меры. Личный состав полков предполагалось ознакомить с боевыми задачами лишь за несколько часов до начала наступления.

После выступления командующего армией была проведена командно-штабная игра. Перед тем как отпустить нас, генерал-полковник Т. Т. Хрюкин предупредил, что через день командирам авиационных корпусов и дивизий предстоит собраться в штабе фронта. Надо быть готовыми доложить вопросы командующему фронтом, которые его могут заинтересовать в связи с операцией.

Таким образом, вскоре я попал на совещание к командующему фронтом, которое проходило в присутствии представителей Ставки Маршала Советского Союза А. М. Василевского и маршала авиации Ф. Я. Фалалеева. Поочередно были заслушаны все командармы и командиры подвижных групп. Я получил еще более детальное представление о масштабах предстоящей операции и, как многие [264] присутствующие, испытал волнующее чувство: никогда раньше мне не приходилось участвовать в такой масштабной, продуманной и надежно обеспеченной операции. Запомнилась и такая деталь: в одной из палаток был установлен огромный ящик с макетом рельефа местности, очень наглядный и тщательно исполненный. Такое я видел впервые. На макете была воспроизведена вся система обороны противника, включая переднюю полосу и узлы сопротивления, находящиеся в глубине, в том числе и резервные, еще не занятые рубежи вокруг всех крупных городов до Минска включительно. Невольно приковывали к себе взгляд инженерные сооружения — настолько красиво и точно все это было выполнено. В истребительной авиации это в подготовке командиров не практиковалось.

Генерал-полковник авиации Т. Т. Хрюкин выступал на совещании последним. Доклады всех командующих были утверждены, после чего командующий фронтом генерал армии И. Д. Черняховский пожелал нам боевых успехов, и мы разъехались по своим частям.

С целью скрытности подготовки операции практически облет района боевых действий был разрешен только 22 июня, то есть накануне начала наступления. В тот день передовые батальоны соединений провели разведку боем и на ряде участков продвинулись на 3–5 километров. В связи с этим летному составу, производившему облет линии фронта, была поставлена задача уничтожать на участках прорыва огневые точки противника, помогая тем самым стрелковым батальонам преодолевать ожесточенное сопротивление врага.

Наконец пришел день наступления. В войсках распространили обращение Военного совета фронта. «Настало время, — говорилось в нем, — очистить от фашистских захватчиков всю нашу землю и восстановить государственные границы СССР по всей линии от Черного до Баренцева моря. Этого ждет от нас наша Родина».

* * *

Прежде чем продолжить рассказ об участии летчиков 240-й авиадивизии в Белорусской операции, я хочу задержать внимание читателя на одном частном вопросе, который в ходе войны для нас, истребителей, имел немаловажное значение. Речь идет о такой повседневной и повсеместной в боевой работе задаче, как сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков. За редким исключением [265] в течение всей войны боевая работа каждой отдельной группы бомбардировщиков и штурмовиков обеспечивалась непосредственным прикрытием истребителей. Такая сложилась практика. На мой взгляд, это не всегда было оправдано, о чем я написал довольно подробно в статье, которая была опубликована в журнале «Вестник Военно-Воздушных Сил» еще в 1943 году. Давайте посмотрим, в чем тут дело.

Как уже было замечено, к началу Белорусской операции на главных направлениях советским командованием было создано (я сейчас говорю об авиации) явное количественное и качественное превосходство сил. Такой острой и напряженной борьбы за господство в воздухе, которую мы вели почти повсеместно в сорок третьем году, в небе Белоруссии не предвиделось: это было понятно при объективном сопоставлении противостоящих сил. Да и морально-боевой фактор необходимо учитывать: к лету сорок четвертого наши летчики в массе своей приобрели закалку и опыт зрелых воздушных бойцов, тогда как наиболее подготовленный кадровый состав вражеской авиации заметно поредел. И количеством выпускаемых самолетов после Сталинграда и воздушного сражения на Кубани фашистская Германия уже не могла восполнять понесенные потери.

Поэтому общая задача — обеспечить господство в воздухе, которую ставил истребителям 1-й воздушной армии Т. Т. Хрюкин, носила, по существу, тактический характер и была выполнена без особого напряжения частью сил. Что же касается 240-й истребительной авиадивизии, привыкшей драться за господство в воздухе на Северо-Западном, Ленинградском и Калининском фронтах, то в ходе Белорусской операции ей выпала задача сопровождать 1-ю гвардейскую штурмовую и 6-ю гвардейскую бомбардировочную авиадивизии.

Оба эти соединения в составе 8-й воздушной армии, которой раньше командовал Т. Т. Хрюкин, прошли долгий боевой путь от Сталинграда до Крыма. Когда после освобождения Крыма Тимофей Тимофеевич был назначен командующим 1-й воздушной армией, он добился того, чтобы в ее состав были включены также и эти две авиадивизии. То, что именно 240-й истребительной дивизии была поставлена задача обеспечить работу этих двух прославленных авиасоединений, говорит о доверии к нам командующего. Мы это, конечно, оценили. Но... Некоторые «но» все же возникли у нас и в те дни. [266]

Дело в том, что среди разнообразных тактических задач, которые приходилось выполнять истребителям, сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков было одной из самых важных по значению и самых ответственных по результатам, но при этом же одной из самых трудных и, скажем прямо, для летчика-истребителя не слишком привлекательной. И дело здесь даже не столько в характере самой задачи, сколько в той практике, которая сложилась.

Группа истребителей непосредственного сопровождения обязана была держаться возле опекаемых штурмовиков и бомбардировщиков. Это значительно ограничивало их маневренность, без которой, как известно, невозможно активно вести воздушный бой. «Крепко привязанный» к боевым порядкам опекаемых, летчик-истребитель напоминал, образно говоря, престарелого льва, который уже не мог бегать и охотиться, но был еще в состоянии только изредка поворачивать свою мощную голову и издавать грозное рычание. Другими словами, истребитель мог лишь «огрызнуться», то есть выполнить доворот на небольшой угол, дать заградительную очередь, но... снова занять свое место в строю. Само собой разумеется, что такое безынициативное, вынужденно-пассивное состояние было противоестественным для воздушного бойца и отнюдь не гарантировало надежной безопасности его подопечным!

Как правило, например, штурмовики ходили частыми мелкими группами по 6–8 самолетов. Их обычно сопровождала пара или четверка истребителей, гораздо реже — шестерка. Немцы же к лету 1944 года даже при недостатке техники редко летали мелкими группами, потому что они в тот период становились излюбленным объектом воздушной охоты наших летчиков. Поэтому чаще всего гитлеровцы появлялись группами в 8–12, иногда — 16 машин. В затяжные бои они не ввязывались, но на небольшие наши группы нападали решительно. А типичная наша группа тогда — это, скажем, шестерка Ил-2 под прикрытием пары или звена истребителей. Складывалась парадоксальная ситуация: имея полное преимущество в воздухе, мы, действуя по старой тактической схеме, давали возможность противнику атаковать нас и несли неоправданные потери. Летчик-истребитель, сопровождавший Ил-2 или Пе-2, часто вынужден был просто-напросто закрывать штурмовик или бомбардировщик своей машиной. Истребителей у нас было достаточно, [267] но, раздробленные, они по-прежнему оказывались в меньшинстве.

Другой существенный недостаток этой устаревшей тактики заключался в том, что, полагаясь на прикрытие, штурмовики и бомбардировщики практически разучились активно использовать свое мощное бортовое оружие для организации эффективной обороны. Как истребитель, я хорошо знаю, насколько непросто атаковать группу бомбардировщиков или штурмовиков, когда она умело и организованно использует для защиты свое бортовое оружие. И чем больше группа, тем надежнее (при правильном боевом построении) система ее оборонительного огня.

Необходимо также учитывать и то, что штурмовики, например, над целью работали на малых высотах, подвергаясь воздействию зенитных и всех других огневых средств противника. Но Ил-2 — машина бронированная. Истребители же сопровождения, привязанные к своим подопечным, вынуждены были находиться практически на тех же малых высотах, попадали, конечно, в зоны интенсивного огня с земли и несли неоправданные потери. Больше того, когда в районе действия наших штурмовиков появлялись немецкие истребители, всю мощь своих зенитных средств враг переключал на наше сопровождение, отдавая Ил-2 «на съедение» своим истребителям.

Наконец, надо сказать и о том, что летчик, который долгое время занимался только сопровождением, терял многие ценные качества воздушного бойца. Ведь инициативность и активность — главные его качества, а если он скован в маневре и уходит в пассивную оборону, то со временем он не может не утрачивать их. Маршал авиации Н. М. Скоморохов не случайно назвал свою книгу «Боем живет истребитель».

Можно ли было избежать этой непривлекательной ситуации, в которую поневоле попадал истребитель? На мой взгляд, безусловно. Для этого летчик должен чередовать выполнение самых разнообразных стоящих перед воздушным бойцом задач: прикрывать войска над полем боя, отражать налеты врага, вести свободную охоту или разведку и, само собой, сопровождать штурмовиков и бомбардировщиков. Такой разносторонней работой мы занимались на Северо-Западном, Ленинградском и Калининском фронтах, и это позволяло растить всесторонне подготовленных истребителей. Задача «моно» этой цели не достигает. Но вышло так, что на предстоящую крупную и длительную наступательную операцию нам была [268] поставлена в качестве основной именно она. Несколько опережая события, скажу, что мы ее выполнили: во время операции наши подопечные штурмовики и бомбардировщики заметных потерь не понесли. А мы — истребители сопровождения — от немецкой авиации и зенитного огня пострадали существенно и, что самое грустное, совершенно неоправданно. Для нас итог этой работы, мягко говоря, не был вдохновляющим. Ответственность огромная, свои потери — значительные, а сбитых вражеских самолетов в активе нет. Все это, конечно, отражалось на настроении летного состава и, не будем ханжами, на боевых наградах летчиков.

А ведь был другой метод. Прежде чем объяснить его суть, замечу, что впервые я задумался над этим в сорок втором году, когда не хватало истребителей, на Северо-Западном фронте и выступил с предложениями в «Вестнике Военно-Воздушных Сил», о котором я уже упоминал. Они в какой-то мере были применены в ходе воздушных сражений над Кубанью и на Курской дуге.

Суть заключалась в отказе там, где это продиктовано обстановкой, от традиционного использования сил авиации в воздухе. Конкретно это означало следующее: там, где бомбардировщики и штурмовики действовали крупными группами — от 30 до 60 машин и более — они должны были следовать от аэродрома к цели и обратно без сопровождения. Разве что на случай отражения вражеских охотников можно выделять две-три пары истребителей.

Я исходил, повторяю, из того, что эффективность оборонительного огня большой группы штурмовиков или бомбардировщиков во много раз выше, чем у небольших групп или одиночных самолетов сопровождения.

Что же касается истребителей, то, освободив от опекунских обязанностей, их можно массированно и более результативно использовать на поле боя именно в тех районах, где намечался бомбоштурмовой удар.

И на Кубани, и на Курской дуге обстановка заставляла действовать именно так. Основные силы нашей истребительной авиации находились, как правило, над полем боя, на главном направлении, в готовности к отражению налетов противника. Чаще всего наши группы патрулировали над территорией врага, то есть впереди района боевых действий, чтобы встречать фашистскую авиацию еще на подходе к нему. Таким образом, перехватывая авиацию противника, не допуская вражеских [269] истребителей в наиболее важные зоны над линией фронта, сковывая их боем, наши пилоты тем самым обеспечивали благоприятные условия для действий своих ударных сил. При этом часть их всегда выделялась на рубежи отсечения, которые выносились на 20–30 километров за линию фронта, на пути подхода противника. При сильном противодействии вражеских истребителей наши воздушные бойцы блокировали ближайшие фронтовые аэродромы противника, на которых базировалась такая авиация. Во всех случаях эта тактика — тактика упреждения, при которой летчики действовали инициативно и в полную силу, позволяла не только эффективно вести бои при отражении налетов немецкой авиации, но и надежно обеспечивать действия наших штурмовиков и бомбардировщиков.

Такая тактика, там, где она применялась, позволяла нам практически всегда иметь превосходящие силы на решающих направлениях. В конечном счете это и обеспечивало самое надежное и в то же время самое «экономное» применение своих сил. На Кубани эта тактика позволила завоевывать господство в воздухе даже на тех этапах сражения, когда объективно у нас сил было еще меньше, чем у противника.

Логика и опыт говорили за этот метод. Да и результаты боевых действий, казалось бы, прямо настаивают на переходе к такой тактике. Однако инерция консервативных привычек, самовнушение, совершенно ложное убеждение в том, что только непосредственное сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков гарантирует спокойную и уверенную обстановку, — все это оказалось сильнее разумных доводов.

В смысле психологии, скажем, летчиков-бомбардировщиков можно было понять. После того как в сорок первом, а в известной степени и в сорок втором годах наша бомбардировочная авиация, укомплектованная в массе изрядно устаревшими, тихоходными машинами, была буквально истерзана истребителями противника, у летчиков должно было возникнуть нечто вроде рефлекса незащищенности. Поэтому, когда дела стали улучшаться — и бомбардировщики появились современные, и истребителей стало больше, — летчики-бомбардировщики конечно же потребовали надежного обеспечения. А эту надежность они измеряли простым глазомером — если истребитель рядом, значит, все в порядке.

Переубедить перед началом операции командиров 1-й [270] гвардейской штурмовой и 6-й гвардейской бомбардировочной авиадивизий мне не удалось. Все знали, что в сражениях на Кубани и на Курской дуге эта тактика применялась в силу остроты положения (не хватало истребителей) по непосредственному энергичному требованию командующего ВВС Красной Армии маршала авиации А. А. Новикова. Но как только обстановка улучшалась, в воздушных армиях немедленно переходили к прежнему способу. В данном случае — в процессе Белорусской операции — в составе 1-й воздушной армии сил и средств было достаточно, и можно было гарантированно, практически без всякого риска, перейти на более прогрессивную тактику. Но ее элементы только частично использовались, когда бомбоштурмовые удары в ходе операции наносились большими силами. В целом же даже такой незаурядный командарм, как генерал-полковник Т. Т. Хрюкин, до конца психологически перестроиться на эту тактику не смог, хотя я ему дважды докладывал и предлагал эту тактику. Полагаю, оттого, что в прошлом Тимофей Тимофеевич, как и многие другие командующие воздушными армиями, тоже был летчиком-бомбардировщиком.

Так или иначе задача наша была абсолютно ясна. Мое собственное положение в ходе операции стало несколько иным, чем раньше: теперь я не был привязан к КП или ВПУ на линии фронта — эту роль взял на себя руководящий состав воздушной армии и некоторые командиры авиационных корпусов по назначению командующего. У меня вновь появилась возможность летать на боевые задания, что было очень важно для меня и как для летчика, и как для командира. Мой позывной — «Директор» — остался прежним.

Я твердо решил до предела уменьшить группы непосредственного прикрытия и ударную, которые не имели права отрываться от опекаемых Пе-2 и Ил-2, и создать еще одну, которая не была бы привязана к бомбардировщикам и штурмовикам. Этой группе следовало действовать с максимальной инициативой: отыскивать и первой связывать боем значительные силы вражеских истребителей, вести бой с отрывом от сопровождаемых самолетов, если это продиктовано обстановкой. На Ленинградском и Калининском фронтах это было не системой, а лишь отдельными эпизодами. Теперь же сил у нас стало достаточно, и можно было поступать так: если сегодня летчик, скажем, входит в группу непосредственного сопровождения, [271] то завтра он будет включен в число летчиков, ведущих свободный бой. Таким путем можно было сломать однообразие работы с пользой для дела.

Идея с чередованием групп в той ситуации была для меня каким-то выходом из создавшегося положения, которое поначалу я воспринял, прямо скажем, как тупиковое. Конечно, мелкие группы штурмовиков, которые без устали сновали туда-сюда, подавляя точечные цели, приходилось обеспечивать старым способом. Но все же в масштабах дивизии в эту работу мне удалось внести элемент новой тактики, и я стал смотреть на выполнение задач по сопровождению более спокойно.